Савченко Владимир Иванович. Отступник - драма Федора Раскольникова

   Не все сошедшиеся в вагоне знали друг друга. Пока знакомились, поезд тронулся. И тотчас завязался общий разговор, конечно, о том, каким же образом удалось эмигрантам проехать через вражескую Германию. Центром разговор а сделалась Александра Михайловна Коллонтай, вернувшаяся из-за границы недели полторы назад, именно она привезла с собой в Россию ленинские "Письма из далека". Она лучше других знала о положении эмигрантов и с живостью рассказывала о том, что ей было известно.
   По возрасту Александра Михайловна была постарше Марии Ильиничны, но выгодно отличалась от нее моложавостью и свежестью своеобразного, с припухлыми губами, миловидного лица, элегантностью. Они сидели рядышком и на сторонний взгляд их можно было принять за богатую барыню и ее экономку.
   Но и Александра Михайловна не имела ответа на вопрос, как удалось эмигрантам проехать через Германию. Точно известно было одно: российское правительство в этом деле не участвовало. Это всех беспокоило. Не пришлось бы расплачиваться политически за нетерпение, проявленное эмигрантами.
   В Белоостров, пограничный пункт между Россией и Финляндией, прибыли уже в сумерках. На перроне - толпа рабочих с красными флагами и транспарантом: "Наш рабочий привет Ленину!"
   Когда поезд с эмигрантами подошел к перрону, эти рабочие обступили вагон, в котором ехал Ленин, не дали ему сойти на землю, подхватили его и на руках пронесли в зал вокзала.
   В зале было тесно, шумно, не протолкаться. Окруженный рабочими, Ленин что-то говорил им. Раскольников и Каменев, протиснувшиеся в зал, слышали отдельные слова, обрывки фраз. Но смысл речи нетрудно было уловить: пора кончать империалистическую бойню, Временному правительству - никакой поддержки, с войной удастся покончить, когда рабочие возьмут власть в свои руки, нужно продолжать революцию, - да здравствует всемирная социалис тическая революция.
   Раскольников и Каменев переглянулись.
   - Вот и ленинская линия, - произнес Каменев с поднятой бровью. - Ну что ж…
   Ленин и другие приехавшие - Крупская, Зиновьев-Радомысльский с женой, Инесса Арманд, Сокольников-Бриллиант - прошли в комнату, где проверялись паспорта. Толпа в зале стала редеть. Члены питерской делегации продвинулись к двери, за которой скрылись приехавшие.
   Вскоре Ленин вышел оттуда, с паспортом в одной руке, с шапкой в другой. Он был в расстегнутом демисезонном пальто, сером костюме. Небольшого роста, плотный, с лысиной через всю голову, с реденькой татарской бородкой, улыбался растерянно, а глаза-щелки тревожно и цепко озирали зал, обступивших его людей. Увидев Марию Ильиничну, порывисто шагнул к ней, обнял.
   Обнял близко подошедшую к нему его сверстницу и соратницу еще по "Союзу борьбы" Людмилу Николаевну Сталь. Обнял, расцеловался с Коллонтай. И все приехавшие из Петрограда, старые его друзья и видевшие его впервые, протискиваясь к нему, говоря слова приветствия, обнимались с ним, целовались. Трижды расцеловался с ним расстроганный до слез Каменев. Расцеловался и Раскольников. Он приготовил какие-то слова, но не в силах был их произнести. Отошел в сторону, стараясь унять волнение.
   Гурьбой, окружив Ленина, двинулись к его вагону. Набились в купе. Крупская с женщинами прошла в соседнее купе. Раскольников остался стоять в коридоре. Ильич, скинув пальто и шапку, бросив на столик цветы, которые ему вручила в зале Коллонтай, усевшись на диван, напротив Каменева, заговорил с ним деловито:
   - Что же вы, милостивый государь, пишете в "Правде"? Мы видели несколько номеров и крепко вас ругали. О какой поддержке Временного правительства можно вести речь, когда оно окончательно определилось как реакционное, насквозь империалистическое? Никаким давлением на него не добьетесь отказа от аннексий, начала мирных переговоров. Кончить войну миром нельзя, не свергнув власти капитала…- Он умолк, заметив, что Каменев с веселой улыбкой взглянул на Раскольникова, и сам посмотрел на Раскольникова. - Вы кто, товарищ?
   - Это известный вам Раскольников Федор Федорович,- поспешил замять неловкость Каменев.
   - Раскольников, - повторил Ленин, с любопытством рассматривая его. - У вас, товарищ Раскольников, если не ошибаюсь, есть брат? Только фамилия другая?
   - Ильин Александр Федорович.
   - Да, Ильин. Оригинальный молодой человек. Представьте, на велосипеде объехал Францию, Швейцарию, Италию, - обернувшись ко всем, объяснил Ленин. - Прекрасный шахматист. А что ваша форма означает, товарищ Раскольников? Вы моряк?
   - Да, Владимир Ильич. Мичман флота.
   - Товарищ Раскольников по направлению Петербургского комитета работает в Кронштадте, - заметил кто-то из комитетчиков.
   - Вот как? Интересно. Пройдите сюда, товарищ Раскольников. Садитесь. Очень приятно, - говорил Ильич, подвигаясь на диване, уступая место Раскольникову рядом с собой, пожимая ему руку. Говорил он, несколько грассируя, не выговаривая букву "р". - О Кронштадте много толков, мы ничего не знаем. За границу ни одна газета левее "Речи" не доходит. Что правда, что ложь в слухах о кронштадтских ужасах? Действительно ли там анархия, матросы на улицах убивают каждого попавшегося офицера?
   - Слухи преувеличены, Владимир Ильич. Никакой анархии нет. Хотя эксцессы были, в самом начале марта. Когда матросы узнали о революционных событиях в Петрограде, они вышли на улицу, расправились с наиболее ненавистными офицерами. Такими, как военный губернатор адмирал Вирен, контр-адмирал Бутаков, командир флотского экипажа полковник Стронский…
   - Много всего жертв?
   - Человек тридцать офицеров.
   - Немало!
   - Это в Кронштадте. По всему Балтийскому флоту - больше ста убитых. Несколько сотен арестовано, ждут революционного суда. Пострадали те, кто прославился жестоким обращением с матросами. Справедливых начальников не только не тронули, но в знак доверия некоторые даже были выбраны на высшие командные посты.
   - Выбраны?
   - Да. Сейчас в Кронштадте вся военная и гражданская власть в руках Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. Совет ввел выборность командного состава. Например, начальником всех морских сил Кронштадтской базы, на адмиральскую должность, выбран старший лейтенант Ламанов.
   - Замечательно! А чем вы занимаетесь?
   - Я редактирую нашу партийную газету "Голос правды", в Кронштадтском Совете являюсь одним из двух товарищей председателя исполкома, от большевистской фракции. Другой товарищ председателя - эсер.
   - А сам председатель?
   - Беспартийный. Но в Совете, как и в кронштадтских массах, наибольшим влиянием, Владимир Ильич, пользуемся мы, большевики.
   - Это хорошо, но недостаточно. Мы должны полностью завоевать Советы. Завоевав Советы, сможем свалить буржуазное правительство. Другого пути нет, если мы хотим идти к социалистической революции. - Ленин уже говорил, обращаясь ко всем, но его перебили.
   Из коридора послышались голоса:
   - Рабочие просят товарища Ленина выступить… Владимир Ильич, несколько слов…
   - Выступить? - переспросил Ленин. - Пускай Григорий выступит. Скажите ему… попросите товарища Зиновьева выступить! Где он?
   - Я передам ему, - поспешил исполнить просьбу Раскольников, ему неудобно было сидеть, стесняя Ильича. Он вышел в коридор.
   Зиновьев ораторствовал в своем купе, у него тоже сидели питерские товарищи. Когда их знакомили в зале вокзала, Зиновьев показался Раскольникову тщедушным, болезненным человеком. Теперь он его лучше рассмотрел. У Зиновьева было бледное одутловатое лицо с близко посаженными глазами, длинный нос, как бы давивший на короткую верхнюю губу, на голове шапка густых растрепанных волос. Тщедушным, однако, назвать его было нельзя, несмотря на его бледность и странную развинченность всей фигуры. Это был бодрый тридцатидвух-тридцатипятилетний парень, с резким высоким голосом. Говорил он очень быстро, размахивая руками. Выступить перед рабочими он согласился охотно. Рабочие тесной толпой стояли перед вагоном. Зиновьев с площадки заговорил о войне, о социалистической революции словами Ленина.
   Раскольников вернулся в купе. Ленин рассказывал о том, как удалось организовать проезд через Германию. Помогли в этом швейцарские социалисты-интернационалисты. Они заключили письменное соглашение с германским послом в Швейцарии. По условиям соглашения, ехать могли все эмигранты без различия взглядов на войну. Вагон с эмигрантами должен был пользоваться пр авами экстерриториальности, никто не имел права войти в вагон без разрешения сопровождавшего его секретаря Швейцарской социал-демократической партии Платтена. Не должно было быть никакого контроля паспортов, багажа…
   - Запломбированный вагон? - поднял брови Каменев.
   Реплика не понравилась Ленину. Он нахмурился.
   - Не накаркайте, Лев Борисович. Чего доброго, Милюковы и Суворины ухватятся за ваше словцо. Не запломбированный - закрытый соглашением для каких бы то ни было контактов эмигрантов с кем бы то ни было на территории Германии. Это условие было выполнено.
   Главное же условие заключалось в том, - продолжал Ленин, - что едущие обязывались агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число интернированных немцев и австрийцев.
   Поезд медленно тронулся.

5

   В Питере едущих ожидала еще более пышная встреча. Вдоль освещенной платформы по обеим ее сторонам выстроились в почетном карауле матросы и солдаты петроградских полков. Как только Ленин вышел из вагона, оркестр заиграл "встречу", матросы и солдаты взяли на караул.
   Командовавший почетным караулом командир Второго флотского экипажа Максимов, молодой офицер, беспартийный, которому поручено было военной организацией ПК отдать рапорт именно Ленину, подошел к нему по всей форме, стал рапортовать. Закончил он рапорт, вероятно уже от себя, выражением надежды, что товарищ Ленин войдет во Временное правительство. Спутники Ленина заулыбались. Ленин, промолчав, двинулся по фронту почетного караула. Максимов его остановил, о чем-то тихо попросил, должно быть предложил обратиться к матросам и солдатам с речью. Ленин вернулся на несколько шагов, остановился, заговорил:
   - Матросы и солдаты! Товарищи! Приветствуя вас, я еще не знаю, верите ли вы всем обещаниям Временного правительства. Но я знаю: когда вам многое обещают - вас обманыва ют! Народу нужен мир, а вам дают войну, нужен хлеб, нужна земля, а на земле оставляют помещика. Товарищи, нам нужно бороться за революцию до полной победы пролетариата! Тогда будет мир, будет земля, будет хлеб. Да здравствует социалистическая революция!
   И он быстро пошел вперед, к вокзалу. Максимов шел за ним следом, стараясь не отставать и все-таки отставая; вид у него был обескураженный.
   В ярко освещенных парадных комнатах Финляндского вокзала приезжих встречали представители исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов меньшевики Чхеидзе и Суханов-Гиммер. Чхеидзе, председатель исполкома, тучный, неповоротливый, упорно уводя большие немигающие глаза от группы большевиков, обращаясь к бундовцам, приветствовал возвратившихся на родину от имени Петроградского Совета, пожелал успеха в деятельности, направленной на благо народа. Ему ответил Ленин. Поблагодарил за встречу и заявил, что благом для народа он и большинство приехавших товарищей считают деятельность, направленную на осуществление социалистической революции. Не обращая более внимания на Чхеидзе, Ленин двинулся дальше, к выходу.
   Вышли на подъезд вокзала. Площадь и прилегающие улицы были заполнены народом. В толпе преобладали военные. Шеренгой стояли броневики с включенными фарами, лучи выхватывали из темноты красные флаги, возбужденные лица людей. У подъезда ожидала Ленина легковая машина, но солдаты не дали ему сесть в машину, потребовали, чтобы он поднялся на броневик, сказал речь.
   И снова Ленин, обращаясь к толпе, говорил о том, что нельзя доверять обещаниям Временного правительства, нужно продолжать революцию до полной победы пролетариата, до победы социалистической революции.
   Колонна броневиков, с Лениным в люке одного из них, медленно двинулась к Сампсониевскому мосту, на Петроградскую сторону, толпа пошла за ними. Рабочие на ходу выстраивались в колонны.
   В толпе Раскольников потерял из виду Каменева, рядом с ним оказался Суханов. Они знали друг друга с давних пор, поздоровались. Вид у Суханова был кислый. Когда-то этот грустный человек, бывший народник, потом социал-демократ, увлек Раскольникова своими статьями о Марксовой теории капитала, побудил заняться изучением Маркса. Но к тому времени, когда Раскольников стал работать в "Правде", они уже были в разных фракциях РСДРП.
   - Я вижу, вы в восторге от этого, - Суханов повел головой. - Столько народу. Каков энтузиазм! Грандиозная демонстрация любви и преданности пролетариата своему кумиру. А ведь сказано: не сотвори себе кумира.
   - Вам не понравилось, что сказал Ленин?
   - А вам понравилось?
   Раскольников не успел ответить, кто-то потянул его за рукав шинели, он обернулся и увидел утреннего русобородого солдата в лихо заломленной набекрень серой папахе.
   - Здравия желаем. Пришли, как вы, господин, посоветовали. Наслухались всякого. А как бы нам кого спросить, чтобы к нам в казарму, мы в преображенских казармах, какой из большевиков пришел? Можете посоветовать?
   - Вам надо обратиться в военную организацию большевиков. Это на Петроградской стороне, отсюда недалеко. Как раз туда народ направляется. Там штаб большевиков. Сейчас, конечно, с вами некому будет разговаривать, а завтра-послезавтра зайдите. Или написать адрес?
   - Не надо. Мы - куда народ, со всеми идем. Благодарствую, господин. Счастливо оставаться.
   - Да я тоже туда иду.
   - Значит, свидимся. Бывайте.
   Солдат убежал догонять своих.
   - Вы идете туда, тогда и я с вами. Не возражаете? - спросил Суханов.
   - Нет, - ответил Раскольников. - Николай Николаевич, что вы имеете против лозунга социалистической революции?
   - Преждевременный лозунг. Не в России выбрасывать подобные лозунги. Приманивать массы неисполнимыми обещаниями - низость. Ваш Ленин зовет массы сейчас и начинать борьбу за социализм. Что это значит? Массы поймут дело так, как поняли в девятьсот пятом году: жечь помещиков, резать буржуев…
   Они уже шли вслед за толпой, иногда приостанавливались, когда толпа вдруг замедляла движение: там, впереди, останавливался броневик с Лениным и Ленин вновь обращался к людям с речью.
   Раскольников слушал Суханова, помалкивал. Не то чтобы его убеждали доводы Суханова, но и возразить Суханову было нечего. Не потому, что он не имел что возразить. О социализме, о путях и перспективах революции десятилетиями напряженно размышляли и большевики, и меньшевики с эсерами, авторы горьковской "Летописи", журнала, в котором сотрудничал Суханов, и кадеты, авторы катковской "Речи". Много рассуждали об этом в салонах, у того же Горького, с которым Раскольников был знаком со студенческих времен и у которого иногда бывал и участвовал в обсуждениях наравне со всеми. Дело было не в доводах, которые приводил Суханов. Не имело смысла возражать, потому что понимал: на свой ответ он мог получить от Суханова новые доводы, и так они могли бы обсуждать вопрос до утра. Ответа, который удовлетворил бы обоих, они бы не нашли.
   И в этом все дело. Возможно, что этот вопрос - вопрос о социализме - и не имел ответа. Не поддавался теоретическому разрешению. И никто из авторитетных авторов, от Плеханова до Мартова или Бернштейна и Каутского, не мог предложить такую концепцию социализма, которая была бы безусловно доказательна. До самого последнего времени он, Раскольников, еще надеялся на то, что, может быть, Ленин, вернувшись из-за границы, разрешит все сомнения, может быть, этот человек знает то, чего не знает никто. Теперь и в этом приходилось усомниться. Невнятные его "Письма из далека", сегодняшняя встреча с ним и то, что выложил о нем сегодня Каменев, - все заставляло думать, что и Ленин, может быть, не знает ответа…
   Когда они подошли к дому Кшесинской, там шел митинг, толпа плотно обступила дворец, кто-то из комитетчиков держал речь с балкона второго этажа.
   В дверях стояли часовые, проверили мандат Раскольникова. Пропустили в дом и Суханова, как члена исполкома Петроградского Совета. Поднялись на второй этаж. В большой комнате было тесно, собрались все видные работники питерской организации и Центрального комитета партии. В разных концах комнаты оживленно переговаривались, слышался смех, но центром собрания, незримым, однако ясно ощутимым, было то место комнаты, неподалеку от приоткрытой балконной двери, где сидел на стуле Ленин со стаканом чая в руках. Вид у него был довольный, хотя и утомленный. Он разговаривал с Каменевым и одновременно прислушивался к речам выступавших с балкона перед де монстрантами, - время от времени кто-то из находившихся в комнате выходил на балкон, сменяя очередного оратора. Иногда с улицы доносились аплодисменты, крики "ура", заключавшие речи ораторов. В группе кронштадтских комитетчиков увидел Раскольников брата - кронштадтцы и брат стояли за стульями Ленина и Каменева.
   У Каменева тоже был довольный, праздничный вид, он добродушно выговаривал Ильичу:
   - Нет, Владимир Ильич, вы меня не убедили. Принципиальной разницы в наших позициях нет. Мы с вами равно отдаем себе отчет в том, что без революции на Западе дело социалистической революции в России безнадежно. Можно готовить условия для облегчения будущего перехода к социализму, освобождаясь от остатков царско-помещичьего режима. Но ведь и Временное правительство предпринимает шаги в этом направлении. Пусть же оно за нас делает эту необходимую работу, зачем ему в этом мешать?..
   - И многие в петроградской организации разделяют эту точку зрения? перебив Каменева, спросил Ленин, оглядываясь, выбирая, на ком остановить взгляд.
   - Можно говорить о трех направлениях, или платформах, которые сложились в нашей организации, - стал отвечать руководитель "военки" Подвойский, суховатый человек лет сорока, коротко стриженный, с приплюснутым утиным носом. - Часть товарищей придерживается следующего мнения: поскольку мы переживаем буржуазную революцию, задача пролетариата заключается в том, чтобы поддерживать Временное правительство полностью и целиком. Товарищ Авилов, рьяно отстаивающий эту линию, мог бы аргументировать свою позицию лучше меня. Другая часть товарищей, пожалуй большинство Петербургского комитета, разделяет точку зрения Льва Борисовича, а именно: следует поддерживать Временное правительство постольку, поскольку оно осуществляет задачи революции в интересах трудящихся масс, и вести с ним борьбу по мере его отступлений от программы революции. Но часть товарищей, их меньшинство, исходит из близкой вам, Владимир Ильич, позиции. Революция не кончилась, она только начинается. Временному правительству не может быть оказано ни малейшего доверия в силу его буржуазного состава…
   - Именно! - с жаром подхватил Ленин. - Именно в силу буржуазного состава правительства - ни малейшего доверия ему! Никакой поддержки! Необходимо систематическое, упорное, терпеливое разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно переговоров о мире, отказа от аннексий. Именно в силу буржуазного и империалистского характера Временного правительства наша партия обязана начать борьбу с ним за власть. Вы, товарищ Авилов, товарищ Каменев, обнаруживаете странную доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это - гибель социализма. Протягивая руку оборонцам, вы изменяете международному социализму. Если так, нам не по пути. Лучше останусь в меньшинстве. Вот с товарищем Подвойским.
   Все сдержанно засмеялись.
   - Вы все-таки никак не можете понять, чего я добиваюсь от вас, - не теряя добродушия, говорил Каменев. - Я добиваюсь от вас ответа на вопрос: в чем принципиальная особенность вашего подхода к делу подготовки второго этапа революции? Отношение ко Временному правительству - вопрос второстепенный, не цепляйтесь за него. Важнее определить тактику перехода к этому второму этапу, социалистическому. В чем она, в отличие от применяемой партией в настоящее время?
   - Хорошо, я отвечу. Но прежде разрешим теоретический вопрос. Вы, Лев Борисович, исходите из того, что буржуазно-демократическая революция не закончена, аграрная революция, тоже буржуазно-демократическая, даже не началась, и прежде чем ставить вопрос о борьбе за социализм, необходимо покончить с задачами буржуазно-демократического характера. Так? Так. Я же утверждаю: это, безусловно, правильная, большевистская формула, но устаревшая. Действительность разрушает старые схемы. Вот колоссального значения факт: существуют рядом и господство буржуазии - правительство Львова и Гучкова, и революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства в лице общероссийского Совета рабочих и солдатских депутатов. Правда, эта диктатура добровольно, шаг за шагом, отдает власть буржуазии, добровольно превращается в ее придаток. Но - обе власти существуют пока рядом, в одно и то же время! Не ясно ли, что ваша старобольшевистская формула, Лев Борисович, никуда не годится, мертва? Но тут вопрос второй. Вопрос практический. Возможна ли еще теперь в России особая революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, оторванная от буржуазного правительства? На это я вам отвечу: не знаю! Неизвестно. И никто этого не может знать. Но если такое возможно, путь к этому один, и только один: немедленное, решительное, бесповоротное отделение пролетарских, коммунистических элементов движения от буржуазных. Корень всего дела- в борьбе за влияние внутри Советов всех уровней. Пока мы там в меньшинстве, будем вести работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам. Отделим коммунистические элементы Советов от буржуазных, добьемся их преимущественного влияния, словом, переделаем Советы в диктатуру пролетариата и беднейшей части крестьянства, - возможно, и переживет Россия особую, не подчиненную буржуазии, форму общественной жизни, ведущую к социализму.
   - Похоже, Владимир Ильич намерен партию революционных масс пролетариата превратить в группу пропагандистов-коммунистов.
   - Напрасно, Лев Борисович, противополагаете партию масс группе пропагандистов. Массы-то как раз теперь и поддались угару революционного оборончества. Интернационалистам в такой момент лучше не желать оставаться с массами. В такой момент всего важнее именно работа пропагандистов для высвобождения пролетарской линии из массового оборонческого и мелкобуржуазного угара.
   - Что же получается? Узкая группа коммунистов-пропагандистов сосредоточивает внимание на деятельности по вытеснению из Советов непролетарских, некоммунистических элементов с тем, чтобы затем каким-то образом перехватить власть у буржуазии. Бланкизм?
   - Отнюдь! Бланкизм есть захват власти меньшинством. Советы же, если говорить о переходе власти к Советам, по определению есть прямая и непосредственная организация большинства народа. И работа партии, сведенная к борьбе за влияние внутри Советов, никоим образом не может рассматриваться как бланкизм именно в силу названного характера Советов…
   - Но Советы уже не будут организацией большинства народа именно в силу вытеснения из них непролетарских элементов, представляющих это большинство! - проговорил откуда-то из-за спины Раскольникова Суханов. Однако Ленин, похоже, его не услышал, привлеченный шумом с балкона. Или сделал вид, что не услышал. И что бы он мог на это ответить?
   С улицы стали слышны крики: "Ленина!" Толпа требовала его выступления. Ленин был не прочь выйти к толпе, стал искать, куда поставить пустой стакан. Каменев, чтобы завершить беседу, встал, громко сказал, обращаясь к Ле нину и ко всем присутствующим:
   - Владимир Ильич, товарищи! Думаю, я выражу общее настроение, если скажу о значении нашей сегодняшней встречи с товарищем Лениным так. Мы можем быть согласны или не согласны со взглядами товарища Ленина, можем расходиться с ним в оценке того или иного положения, но безусловно одно: в лице товарища Ленина вернулся в Россию признанный вождь нашей партии и с ним вместе мы пойдем вперед, навстречу социализму.
   Все, кто находился в комнате, с одушевлением отозвались на слова Каменева и аплодировали все время, пока Ленин шел к балконной двери.

6

   Домой Раскольников возвращался с братом далеко за полночь. На улице перед домом Кшесинской не было уже толпы с флагами, не было и броневиков, но еще толклись кучки солдат и рабочих, обсуждавших события минувшего дня.
   - Как тебе Ильич? - снисходительным тоном купца, знающего цену своему товару, спросил Александр. Он ждал выражений восторга, восхищения. Но Федор ответил не сразу.
   - Даже не знаю, как тебе сказать, - проговорил Федор осторожно, подумав.
   - То есть как это ты не знаешь? - возмутился Александр.- Что, он не произвел на тебя впечатления?
   - Нет, впечатление он произвел, но, видишь ли, я представлял его себе другим.
   - Каким?
   - Не могу сказать. Надо подумать.
   - В своих статьях он более убедителен, чем в живой речи?
   - Нет, этого не скажу. Речь его как раз и производит впечатление. Говорит вещи известные или, напротив, спорные, а увлекает, и не сразу сообразишь - чем, ему не просто возразить. Знаешь, сегодня Каменев сказал мне о нем удивительную вещь. Меня это так поразило, что я даже не знаю, как к этому отнестись. Он сказал, что сила Ленина - не в творческой способности его ума, а в воле и фантастической самонадеянности. Может быть, он прав?