С тех пор школьники стали моими добрыми друзьями. Да моими ли
только? Они стали приучать людей к порядку, беречь народное добро, не
запертое на замок. И среди этих друзей моим первым помощником стал
Фома Черепанов, который в каникулы днюет и ночует у меня на кордоне.
Он нашел себе новое интересное дело. Со своим Шариком в свободное
время он делает обходы по лесу, как заправский пограничник, отыскивает
нарушителей советских лесных законов, оберегает народное добро.
Теперь вам понятно, товарищи охотники, почему в нашем лесу
приумножились птица и зверь? Вот и весь мой рассказ... Солнце-то уже к
закату пошло, скоро в соснах запутается. Ну, до свиданья. Счастливо
охотиться!
Кузьма Терентьевич поднялся и направился к своему голубому коню.
Тот вдоволь наелся травы и, увидев своего хозяина, легонько, ласково
заржал: дескать, что-то ты долго засиделся тут с охотниками. Пора нам
и к дому.
Только что начались летние каникулы. Сын лесника Владик Окаемов
пригласил к себе в гости своего закадычного товарища Олега Гудкова,
сына сталевара.
- Ох и побродим мы с тобой по лесу! - размечтавшись, говорил
Владик своему городскому другу. - Ты ведь ни разу еще не бывал у нас
на кордоне. А что там сейчас делается! Весна там совсем не такая, как
здесь. Все цветет, распускается. Гнилой валежник и тот покрывается
свежим мхом. А птицы что делают! А звери! Все в лесу звенит, поет...
Поездка на кордон была заветной мечтой Олега. Он еще в прошлом
году собирался туда, но родители не отпустили, отправили в пионерский
лагерь.
Нынче Владик упросил их, соблазнив черной смородиной, которая во
множестве растет почти возле самого кордона. Они с Олегом станут ее
собирать и присылать в город гостинцы.
За Владиком на лошади приехал отец, пожилой, кряжистый, гладко
выбритый. Он очень обрадовался, что к сыну в гости едет товарищ.
- Вот и отлично! - сказал он весело, обращаясь к Олегу, высокому
худощавому пареньку. - Милости просим к нашему шалашу. А насчет весны
- это правильно, она у нас в самом разгаре. На тока вас свожу,
посмотрите, как играют тетерева, глухари.
- А у Олега, папа, фотоаппарат есть, - сказал Владик. - Вот
смотри, "Смена".
- Ну, тогда совсем хорошо!
Отец Владика помог ребятам уложить вещи в телегу. Сам сел с
правой стороны, детей посадил с левой, шевельнул вожжами, и подвода
медленно тронулась из города.
Олег чувствовал себя в приподнятом, праздничном настроении. Ему
казалось, что даже от самого лесника, от его форменной одежды,
расшитой зелеными кантами, от травы, лежавшей на телеге, от
черемуховой вицы, заменявшей ему кнут, веет весной. Ощущение весны еще
более охватило мальчика, когда миновали пыльные городские окраины и
выехали на проселочную дорогу, по обе стороны которой из прошлогодней
ветоши зелеными штыками торчал пырей, во все глаза, точно малюсенькие
солнца, смотрели цветки одуванчиков. А вдали в знойном весеннем
мареве, словно облитые медом, стояли хвойные леса, прикорнувшие к
высокому горному хребту. Вершина хребта была голой, и Олегу чудилось,
что она сплошь покрыта белыми подснежниками.
Вот Олег встрепенулся, похлопал по спине Владика, схватил за
рукав его отца.
- Дядя Миша, остановите лошадь. Надо сфотографироваться. Сделаем
первый кадр для альбома. Тут такая красота!
В этот же день на кордоне были засняты дом лесника на кромке
соснового бора и все вокруг этого дома. Под окнами и во дворе
снимались не только хозяева, но и все домашние животные, в числе
которых были петух, куры и свирепый индюк с распущенной иссиня-красной
кистой.
С особым пристрастием Олег фотографировал черемуху, стоявшую на
поляне перед домом. Это было очень старое, полусгнившее дерево в
цвету, как будто обрызганное известкой, а Олег был от него в восторге.
Он запечатлел его на пленке во множестве вариантов, сфотографировался
перед ним сам.
А на другой день школьные друзья, плотно позавтракав, пошли
побродить по лугам и направились вверх по звенящему, как хрусталь,
ручейку. Сколько здесь было молодых черемушек, рябинок! Олег начал
опять щелкать фотоаппаратом.
Вдруг дорогу пересек заяц. Положив свои длинные уши на загривок,
он потихоньку прыгал по лужайке возле леса. Олег тут же его
сфотографировал и крикнул в восторге:
- Готово, на пленке!
Заяц сразу поднялся на дыбы, повел ушами, увидел мальчуганов и
пустился наутек во всю мочь.
- Я его еще раз поймал на объектив, - довольный сказал Олег. -
Владик, а почему это так? Говорят, что зайцы днем спят, бегают только
поздно вечером, ночью и рано утром. Этот, видно, живет не по правилам.
- А весной, Олег, в лесу другие правила. Этот заяц носил букет
цветов своей невесте. Мой отец всегда так говорит, когда увидит весной
среди белого дня косоглазого.
Потом внимание друзей привлек дятел, усердно трудившийся на сухой
лиственнице. Маленькая пестренькая птичка почти начисто оголила
огромное дерево, навалив возле него целый курган измельченной коры
высотою в три-четыре муравейника.
- Вот это работяга! - воскликнул Олег, наводя глазок аппарата на
дятла. - Недаром ему нашили на крылышки красные ленточки! На папиной
мартеновской печи тоже висит красный флажок - вымпел... Какие же
должны быть мускулы на шее у дятла! Наверно, не мускулы, а железо. А
клюв? Клюв не иначе тверже стали.
- Этот дятел еще не самый сильный, - заметил Владик. - Есть
черный дятел, его желной зовут. Тот большой, как голубь. Сам весь
черный, а голова красная. Он как начнет долбить дерево, так будто
топором рубит, за километр слышно. Вот это сила! Как ударит клювом,
так вершинка у сухого дерева или сучок задребезжит.
- А где увидеть такого дятла?
- Погоди, еще увидим. И не только черного дятла. Тут пропасть
всего интересного... Чу, слышишь? Тетерева токуют, косачи.
- Где токуют?
- А вот за этим ельником - осинник, в нем, в мелкой поросли, они
и справляют свой весенний праздник.
- Бежим туда, Владик!
- Бежать, не надо. Спугнем. Надо идти тихо-тихо, чтобы веточка
под ногой не хрустнула. У них сторожа выставлены, когда они играют. Их
врасплох не застанешь.
Пробирались через ельник осторожно, на цыпочках, сдерживая
дыхание. Но вот из-под елки глянул на Олега беленький цветочек, на
кончиках веточек у него будто мелкие горошинки.
"Ландыш", - подумал Олег.
И чем дальше шли, тем больше было цветов. Забыв об осторожности,
Олег закричал:
- Ой, ой! Владька, смотри, сколько ландышей!
Шедший впереди Окаемов остановился, повернулся к товарищу:
- Тише ты, тише!
Вышли на солнечную полянку. Здесь тоже вели хоровод черемушки и
рябинки. А за полянкой, сбившись в кучки, протягивали к небу
позолоченные ветки голые осинки, точно упрашивая солнце одеть их
поскорее в пышные праздничные одежды.
- Слышишь, слышишь? - Владик указал в сторону осинника.
- Я слышу такой шум, как у нас в школе в большую перемену. Везде
поют, кричат на всякие лады. Тут где-то и дрозды, и сороки, и синички,
и голуби.
- Голубей слышишь? Так это не голуби. Это тетерева так воркуют,
как будто ручей бурлит...
- Ой, Владик! Пойдем скорее туда!
Владик припал к земле, и как змея, пополз через поляну.
- Вот так, Олег. Ползи за мной, а то тетерки нас заметят, тревогу
поднимут.
- Тут, Владик, какие-то кулаки из земли торчат, - шепотом сказал
Олег, следуя за товарищем. - Больно неудобно ползти.
- Ничего, ползи. Это пиканы. К вечеру они уже листьями выстрелят.
Весна ведь!
Тетеревиный ток был на прогалине между осинником и опушкой
реденького соснового бора. На рассвете первым сюда прилетел старый
косач-токовик. Опустился на поляну, прошелся, осмотрелся, прислушался.
Когда же убедился, что кругом все спокойно, тихо, он на весь лес
свистнул своему птичьему роду-племени: "Чу-фыш!"
Дескать, здесь все в порядке. Собирайтесь на наш весенний
праздник, пора начинать песни, танцы, петушиный бой.
Затем токовик приосанился, крыльями пробороздил по земле, лирой
распустил хвост, опушенный белыми перьями, еще раз чуфышкнул и пошел
по кругу, завел песню, заворковал, забурлил, подражая разыгравшимся
весенним ручьям.
На зов токовика с шумом стали слетаться косачи. Все они черные, с
сизым оттенком, будто в старомодных фраках. Из нагрудных карманов
торчат кончики белых платков. А брови у каждого красные, густые,
дугами. Косачи опускались в реденький осинник, служивший как бы
прихожей. Здесь они приводили себя в порядок: точно перед зеркалом
вытягивали шею, приподнимались на цыпочки, распускали то одно крыло,
то другое, а затем, подбодрившись, смело выходили на лесную поляну в
хоровод.
Сперва они делали все то же, что и токовик - чуфышкали,
ворковали, ходили по кругу, потом стали задевать друг друга крылом,
загораживать дорогу, сходиться грудь с грудью, петушиться. Но до драки
пока что дело не доходило.
Самый разгар праздника начался с прибытием тетерок. Прилетели они
на солнцевсходе, когда верхушки широких сосен окрасились в густой
багряный цвет, а кора на деревьях стала отсвечивать червонным золотом.
Усевшись поудобнее на самых верхних ветках и поглядывая вниз, тетерки
словно говорили, прихорашиваясь в своих скромных серых платьях:
"Ко-ко! Мы прибыли. Начинайте, пожалуйста".
Старый токовик, надувшийся, как футбольный мяч, ускорил движение
по кругу. Теперь он уже не свистел, не чуфышкал, а только беспрерывно
ворковал, что-то бормотал на своем птичьем гортанном языке. Голова его
была высоко поднята, шея дрожала от напряжения в голосе, острые крылья
врезались в еще не просохшую влажную землю, выпустившую зеленые усики,
а хвост, точно веер, плавно покачивался.
Молодые косачи, разбившись на пары, как в кадрили, расходились в
стороны, ворковали и чуфышкали, делали круг, а потом бежали друг другу
навстречу, взлетали и сталкивались в воздухе грудь о грудь, падали,
снова разбегались и снова сшибались так, что сыпались перья. Творилось
что-то удивительное. Лесная прогалина, будто ярмарочная площадь,
кипела от птиц.
Но вот одна из тетерок предупредила сверху: "Ко-ко, ко-ко! Будьте
осторожны. Слышала какой-то подозрительный щелчок".
Гул сражения на минуту притих. Бойцы вытянули шеи, стали
оглядываться вокруг, прислушиваться. Солнце уже высоко поднялось над
лесом и сильно припекало. В ближайших рощах и перелесках наперебой
пели и щебетали птахи. Ничто, казалось, не нарушало обычной лесной
жизни. Молчали на деревьях и тетерки.
Разгоряченные боем, взволнованные петухи снова зашумели, кинулись
в драку. Снова замелькали в воздухе, точно в водовороте, черные птицы,
полетели перья. Заходил по кругу, покачивая головой, приосанившийся,
напыжившийся старый токовик.
"Ко-ко, ко-ко-ко!" - уже тревожно, в смятении опять заговорила с
вершины сосны сторожкая тетерка. Повернувшись на ветке, она вспорхнула
и улетела. За ней поднялись все остальные тетерки.
Бой мгновенно прекратился. Первым поднялся и улетел токовик. Это
был сигнал для всех. И вслед за ним взметнулись петухи, кинулись в
разные стороны.
И тока как не бывало.
- Я тебе говорил, дальше не ползи, вспугнешь! - поднимаясь с
земли и скинув с себя черемуховые ветки, с досадой сказал Владик.
- Я из-за куста плохо видел главного петуха, - оправдывался Олег.
- Уж больно он красиво вышагивает и воркует. Такой важный, как индюк.
- Ты хоть его заснял?
- Конечно! Сделал несколько кадров.
Вскоре после этого дня лесник собрался в объезд по своему
участку. Ребята попросили, чтобы он взял их с собой.
- Я же поеду на лошади верхом, - сказал отец Владика. - Но если
хотите, провожу вас до Голой горы, а к вечеру за вами заеду. Согласны?
Ребята с восторгом согласились и начали укладывать в рюкзаки
хлеб, вареные яйца, консервы, плащ-палатку и, конечно,
фотопринадлежности.
Ранним утром наши путешественники двинулись в путь. На молодой,
еще не окрепшей зелени жемчужной пыльцой лежала роса, искрилась,
дрожала. Солнце еще не поднялось, но выпустило из-за Голой горы
золотые иглы и прошило ими ясное голубое небо. А под горой, в лесах,
еще лежала синь, и только начали просыпаться всю ночь дремавшие на
ветках пичуги. Голоса их были неуверенные и разрозненные, птицы словно
прислушивались и раздумывали: а что же, пора или не пора начинать в
полный голос?
Узенькая, малонаезженная дорога пролегала через покосные елани,
углублялась в зеленые чащи, петляла между деревьями, выбивалась на
просветы и снова, прямая, ровная, устремлялась к белому горному
хребту. До Голой горы от кордона, казалось, рукой подать, она вся была
на виду, на ней можно было разглядеть нагромождение скал, отвесные
утесы, леса, взбежавшие до первых каменных россыпей. Однако было уже
пройдено много километров, за это время солнце успело выкатиться из-за
горы, раскалиться добела, крепко припечь начавших уставать ребят, а до
горы все еще оставалось далеко. Было такое впечатление, что люди идут,
идут, а гора от них отступает.
Наконец вот и подошва горы. Расставшись с лесником у Горелого
мосточка, перекинутого через ручей, ребята под веселый и дружный гомон
птиц стали подниматься в гору. Подъем сначала был пологий, а потом все
круче и круче. По еле заметной тропинке, прячущейся в глубоких и
мягких мхах, сперва шли густым ельником, потом осинником, опять редким
ельником, в котором то тут, то там мелькали молоденькие березки и
длинные тонкие рябинки, тянувшиеся к высокому ясному небу.
Тропинка потерялась совсем. Начались стелющиеся липняки,
карликовые березки с потемневшими искривленными стволами. Идти стало
трудно, на каждом шагу приходилось пробираться сквозь сплошные
заросли, обходить все чаще попадавшиеся большие обомшелые камни, будто
сброшенные с горы в давние времена разыгравшимися сказочными
великанами. Впереди шел Владик. Небольшой, коренастый, ловкий,
проворно действуя руками и ногами, он расчищал товарищу путь и
покрикивал:
- Береги глаза!.. Здесь не запнись!.. Тут яма!
Олег, в начале подъема почти беспрерывно щелкавший фотоаппаратом,
теперь спрятал его в футляр, перестал оглядываться по сторонам и
тяжело, сосредоточенно шагал по пятам своего друга, прикрывая лицо
согнутой в локте рукой.
- Скоро ли мы выберемся из этой уремы? - спрашивал он Владика.
Неожиданно лес оборвался. Ребята вдруг очутились перед огромной
каменной стеной, нависшей над ними, как туча, и переглянулись.
- Вот так-так!
- Это, называется, пришли!
Где-то неподалеку, за калиновым кустом, раздался тонкий и звонкий
свист: "Тю-вить-ти-ти-ю-вить!"
- Кто это? - спросил Олег.
- Это рябчик. Рябчиха где-нибудь поблизости сидит на гнезде, а
рябчик ее караулит. Вот и предупредил: дескать, будь начеку, тут люди.
- А как бы сфотографировать этого рябчика?
- Сфотографировать? Пожалуйста. Сейчас мы его позовем. С рябчиком
я в дружбе. Не веришь? Пойдем вон за ту елочку, посидим. А потом
станем звать. Пусть маленько забудется от тревоги. Память у него
короткая.
За елочкой в цветущем малиннике ребята притихли. Владик срезал
перочинным ножичком тоненький липовый прутик и начал из него делать
манок: подрезал кору, рукояткой ножа постучал по ней и снял с лутошки,
влажной от обильного весеннего сока. Когда манок был готов, Владик
поднес его к губам и вывел точно так же, как рябчик:
"Тю-вить-ти-ти-ю-вить". Потом повторил еще и еще. Не прошло и минуты,
как над головой ребят раздалось: "Фр-р". Рябенькая мохноногая птица
прилетела и уселась на елке. А сама вся напружиненная, взволнованная,
поворачивается во все стороны, глядит во все глаза из-под длинных
ярко-красных бровей.
В этот момент Олег и поймал птицу на объектив и щелкнул затвором
фотоаппарата. Рябчик сорвался с ветки - и был таков.
- Есть! - радостный, возбужденный, вскрикнул Олег. - Еще один
кадр для альбома!.. Здорово мы его обманули... Владик, а почему он
прилетел на пикульку? Он думал, что тут появился другой рябчик? Да?
- Конечно. Здесь его владение. Он хозяин. Когда я стал свистеть,
он вообразил, что на его участок прилетел какой-то другой, бездомный,
и хотел его прогнать. Видел, какой он? Будто весь на пружинках,
встревоженный.
- Это он гнездо стережет? Самку защищает?
- Да. Рябчики - они такие. Ранней весной, как и тетерева, они
слетаются на тока. Потом самцы и самки разлетаются попарно,
облюбовывают себе глухой уголок и гнездятся. Рябчиха кладет яйца, а
затем сидит на них. Самец охраняет ее покой.
- Смотри ты какой заботливый!
- У них, у рябчиков, так. В прошлом году неподалеку от кордона я
случайно спугнул самку с гнезда. Прошел мимо, будто не заметил. А
после стал наблюдать за гнездом со стороны, в бинокль. Приходил каждый
день. Вижу, рябчиха сидит возле кочки под корягой, замаскировалась,
закидала себя травинками. А рябок возле нее околачивается. То
где-нибудь на ветке сидит, свесит голову к своей подружке и будто
спрашивает: "Ты еще не проголодалась? Сходи и покушай, разомнись, а я
посижу за тебя".
- Неужели самец сидит на гнезде?
- Сидит... Ты слушай дальше. Самка встает над гнездом, скидывает
с себя сено, расправит одно крыло, потрет им о вытянутую ножку, потом
другое и наконец выбегает на лужайку, начинает что-то клевать. Самец
тем временем - шмыг на ее место, сидит такой важный, поглядывает
свысока, словно занял очень ответственный пост. А сам даже забыл
замаскироваться. Сидит так час, два, таращит из-под красных бровей
глаза-бруснички, как заправский отец. Потом прибегает самка. Он
уступает ей тепленькое местечко и взлетает на дерево.
- А как отличить рябка от рябчихи?
- У рябчихи на голове хохолок, а у самца его нет.
- Ты и птенцов видел?
- А как же. Малюсенькие, желтоватые. Они, брат, недолго в гнезде
нежатся. Чуть-чуть подрастут, оперятся, станут с воробья - и уже
улетают. Вспугнешь их - они фырк на дерево и рассядутся. Станешь
протягивать к ним руку - опять вспорхнут. А далеко не улетают.
- Вот бы все это сфотографировать, Владик!
- Погоди, еще сфотографируем.
Потом они пошли между каменной стеной и карликовым лесом, где
даже рябинки, отягощенные цветами, казались горбатыми. Здесь было
мрачно и сыро, не слышалось птичьего гомона. В прохладной тишине лишь
журчал ручей, невидимый в камнях, покрытых мхом.
Внимание Олега привлекли бледно-зеленые растеньица, пробивавшиеся
к свету из трещин в скале. Их листочки походили на лапки папоротника.
- Владик, смотри, смотри! - сказал он, взявшись за фотоаппарат. -
Вот что значит весна! Даже камни цветут.
- Это солотка, каменное растение!
Владик подошел к скале и ножичком выковырнул из щели желтый
мохнатый корешок, напоминающий гусеницу бабочки. Корешок он очистил,
разрезал и подал половину товарищу:
- Разжуй.
- Ой, ой, какой сладкий! - воскликнул Олег. - Как сахарин
приторный.
- Надо для школьного гербария взять несколько корешков, - сказал
Владик.
И друзья наполнили солоткой свои карманы.
Мрачный коридор кончился. Перед ребятами вдруг словно
распахнулись ворота в прекрасный солнечный мир. Впереди была
взметнувшаяся вверх ослепительно белая каменная россыпь. По глыбам,
обросшим упругим лишайником, Владик и Олег начали взбираться на
вершину горы. Дело это оказалось нелегким. Приходилось прыгать с камня
на камень, выручать друг друга, подавать руку, подсаживать,
подставлять спину, чтобы по ней товарищ взобрался с нижнего камня на
верхний. А камни были такие, что глянешь вниз - и голова кружится.
Особенно доставалось Олегу, еще ни разу не бывавшему в горах. Он то и
дело садился, чувствуя дрожь в ногах, закрывал глаза, чтобы не видеть
под собою пропасти. А Владик подбадривал его:
- Уже недалеко, Олежек! Давай руку, прыгай за мной.
И Олег, набираясь мужества, следовал за товарищем. Цеплялся за
выступы камней, лез, карабкался все выше и выше.
И вот они на вершине горы. Огромные зубчатые скалы громоздились
вдоль хребта наподобие петушиного гребня.
Во все стороны, куда ни глянь, без конца, без краю раскинулось
лесное море. Его темно-зеленые волны с белыми барашками на гребнях
прибивали к Голой горе и с востока, и с запада. А сама гора в этом
море казалась гигантским кораблем.
- А во-он Горнозаводск! - сказал Владик, показывая в синюю
дымчатую даль на юго-запад.
- Наш город? Где, где?
- А вон, видишь, там, между гор, будто озеро. Это белеют дома
поселка металлургов.
- И правда. Я вижу даже наш дом. Он четырехэтажный, а отсюда
кажется со спичечную коробку... А от города пошел поезд.
- Ты видишь и поезд?
- Нет, только дым. Будто кто-то над лесом пустил стрелу, а она
выкидывает белые петельки.
Засняв синие дали в окрестностях Голой горы, ребята отдохнули на
камнях и стали спускаться в ельник, отвоевавший себе седловину горы.
Перед самым ельником, стоя на высокой скале, Олег схватил Владика
за руку и замер.
- У тебя закружилась голова? - спросил тот, глянув вниз на
ощетинившийся под ними ельник.
- Да нет! Ты слушай, - с волнением сказал Олег, показывая рукой
на лесную чащобу. - Где-то черный дятел. Чуешь?
Владик прислушался. И верно. Из седловины горы, из глубины
ельника, отчетливо доносились дребезжащие звуки. Было похоже, будто
кто-то хлопает в ладоши. Хлопнет сначала громко, потом тише, тише и
совсем перестанет. Затем снова начинает хлопать.
- Это черный дятел сухое дерево долбит, - сказал Олег. - Правда,
Владик?
- Ага, наверно, дятел. Сильно рубит.
Спустившись со скалы, ребята, крадучись, стали пробираться в
глубь ельника. Худой, высокий Олег шел на цыпочках, вытягивая шею и
держа наготове "Смену". Владик, затаив дыхание, следовал за ним.
Коренастый, тяжелый, он то и дело наступал на сучки, совсем незаметные
во мху, и, расстроенный, останавливался. Олег поворачивался к нему,
делал на лице болезненные гримасы и шептал:
- Гляди под ноги-то!
Дребезжащее дерево было уже совсем близко. Друзья остановились,
перевели дыхание, Олег еще раз проверил свой фотоаппарат.
- Ты, Владик, постой тут. Я один схожу к этому дятлу.
- Ладно, иди. А я издали стану наблюдать.
Олег по-кошачьи крался между деревьями. Владик поодаль пробирался
за ним. Олег вдруг присел, фотоаппарат вывалился из рук. Когда Владик
подошел к нему, он был белый, как полотно, губы дрожали, а испуганные,
широко раскрытые глаза были устремлены на толстую старую ель,
сломленную грозой. Владик все понял. У него и у самого забегали
мурашки по спине, а волосы под фуражкой зашевелились.
На сломленном дереве верхом у расщепленного высокого пня сидел
небольшой темно-бурый медведь. Это был не совсем обыкновенный медведь.
На груди у него, под шеей, белела широкая полоса, похожая на манишку.
Казалось, зверь сел за стол позавтракать и, чтобы не запачкать
костюма, накинул на грудь чистенькую, ослепительно белую, хрустящую
салфетку.
Медведь был так увлечен своим делом, что совершенно не обращал
внимания на то, что делается вокруг. Толстой когтистой лапой он брался
за сухую длинную дранку, оттягивал ее на себя, а потом отпускал.
Ударившись о пень, дранка дребезжала и издавала звук, похожий на
аплодисменты. Зверю это, видимо, очень нравилось. Маленькими глазками,
похожими на недоспелую черную смородину, он поглядывал на поющую
дранку то справа, то слева, наклонялся к ней ухом. А когда она
замолкала, он снова, с еще большим усердием тянул ее на себя,
откидываясь назад.
А вокруг была весна. Яркое солнце отдавало все свое тепло земле,
лесу, цветам. Недвижимый горячий воздух был настоен пряными лесными
запахами, и среди них особенно были остры запахи пихты и ландышей.
Владик потянул за рукав товарища:
- Бежим!
Глухой, словно надтреснутый голос Владика вывел Олега из
оцепенения. Не спуская глаз с медведя, Олег нащупал валявшийся у ног
фотоаппарат и, не дыша, начал наводить его на старую, переломленную
ель.
- Что ты делаешь? - в ужасе прошептал Владик. - Медведь услышит
щелчок, и нам тогда несдобровать!
Но Олег уже поборол в себе страх. Он живо представил себе, как в
его альбоме весенних фотографий появится редкостный снимок. От этой
одной мысли у него перехватило дух. Вот удивятся все школьники, когда
узнают, что Гудков сфотографировал в лесу живого медведя! Да еще
какого! Медведя-музыканта, медведя в белой манишке. Искать такого
станешь, и не найдешь.
На душе у Олега стало легко, радостно. Медведь ему теперь казался
не медведем, а всего лишь маленьким медвежонком, которому на грудь
приходится повязывать еще салфетку. И, прежде чем спустить затвор
фотоаппарата, Олег вдоволь налюбовался медвежьей забавой.
А Владик, его друг, стоял ни жив ни мертв.
- Скорее, скорее - торопил он.
И вот наконец в лесу, где слышно было, как жужжат шмели,
перелетая с цветка на цветок, раздался резкий металлический щелчок,
еще и еще. Глаза музыканта, скользнувшие по блестящему на солнце
стеклышку объектива фотоаппарата, вдруг налились кровью. Зверь
встревожился, рассвирепел, рявкнул на весь лес и кубарем свалился с
дерева.
Ребята кинулись наутек в одну сторону, медведь - в другую, только
хруст, треск пошел по ельнику.
...Как-то вечером, уже на закате солнца, к дому лесника подкатила
голубая легковая автомашина "Победа". Из нее вышел высокий плечистый
человек в фетровой шляпе и белой вышитой рубашке.
Выглянув из окна, Владик крикнул товарищу:
- Олег, твой папа приехал!
Друзья побежали к автомашине. Олег кинулся на шею отцу, заглянул
ему в глаза, провел ладонью по щеке.
- Папа, папочка!
Сталевар приласкал сына.
- Собирайся, поедешь домой.
только? Они стали приучать людей к порядку, беречь народное добро, не
запертое на замок. И среди этих друзей моим первым помощником стал
Фома Черепанов, который в каникулы днюет и ночует у меня на кордоне.
Он нашел себе новое интересное дело. Со своим Шариком в свободное
время он делает обходы по лесу, как заправский пограничник, отыскивает
нарушителей советских лесных законов, оберегает народное добро.
Теперь вам понятно, товарищи охотники, почему в нашем лесу
приумножились птица и зверь? Вот и весь мой рассказ... Солнце-то уже к
закату пошло, скоро в соснах запутается. Ну, до свиданья. Счастливо
охотиться!
Кузьма Терентьевич поднялся и направился к своему голубому коню.
Тот вдоволь наелся травы и, увидев своего хозяина, легонько, ласково
заржал: дескать, что-то ты долго засиделся тут с охотниками. Пора нам
и к дому.
Только что начались летние каникулы. Сын лесника Владик Окаемов
пригласил к себе в гости своего закадычного товарища Олега Гудкова,
сына сталевара.
- Ох и побродим мы с тобой по лесу! - размечтавшись, говорил
Владик своему городскому другу. - Ты ведь ни разу еще не бывал у нас
на кордоне. А что там сейчас делается! Весна там совсем не такая, как
здесь. Все цветет, распускается. Гнилой валежник и тот покрывается
свежим мхом. А птицы что делают! А звери! Все в лесу звенит, поет...
Поездка на кордон была заветной мечтой Олега. Он еще в прошлом
году собирался туда, но родители не отпустили, отправили в пионерский
лагерь.
Нынче Владик упросил их, соблазнив черной смородиной, которая во
множестве растет почти возле самого кордона. Они с Олегом станут ее
собирать и присылать в город гостинцы.
За Владиком на лошади приехал отец, пожилой, кряжистый, гладко
выбритый. Он очень обрадовался, что к сыну в гости едет товарищ.
- Вот и отлично! - сказал он весело, обращаясь к Олегу, высокому
худощавому пареньку. - Милости просим к нашему шалашу. А насчет весны
- это правильно, она у нас в самом разгаре. На тока вас свожу,
посмотрите, как играют тетерева, глухари.
- А у Олега, папа, фотоаппарат есть, - сказал Владик. - Вот
смотри, "Смена".
- Ну, тогда совсем хорошо!
Отец Владика помог ребятам уложить вещи в телегу. Сам сел с
правой стороны, детей посадил с левой, шевельнул вожжами, и подвода
медленно тронулась из города.
Олег чувствовал себя в приподнятом, праздничном настроении. Ему
казалось, что даже от самого лесника, от его форменной одежды,
расшитой зелеными кантами, от травы, лежавшей на телеге, от
черемуховой вицы, заменявшей ему кнут, веет весной. Ощущение весны еще
более охватило мальчика, когда миновали пыльные городские окраины и
выехали на проселочную дорогу, по обе стороны которой из прошлогодней
ветоши зелеными штыками торчал пырей, во все глаза, точно малюсенькие
солнца, смотрели цветки одуванчиков. А вдали в знойном весеннем
мареве, словно облитые медом, стояли хвойные леса, прикорнувшие к
высокому горному хребту. Вершина хребта была голой, и Олегу чудилось,
что она сплошь покрыта белыми подснежниками.
Вот Олег встрепенулся, похлопал по спине Владика, схватил за
рукав его отца.
- Дядя Миша, остановите лошадь. Надо сфотографироваться. Сделаем
первый кадр для альбома. Тут такая красота!
В этот же день на кордоне были засняты дом лесника на кромке
соснового бора и все вокруг этого дома. Под окнами и во дворе
снимались не только хозяева, но и все домашние животные, в числе
которых были петух, куры и свирепый индюк с распущенной иссиня-красной
кистой.
С особым пристрастием Олег фотографировал черемуху, стоявшую на
поляне перед домом. Это было очень старое, полусгнившее дерево в
цвету, как будто обрызганное известкой, а Олег был от него в восторге.
Он запечатлел его на пленке во множестве вариантов, сфотографировался
перед ним сам.
А на другой день школьные друзья, плотно позавтракав, пошли
побродить по лугам и направились вверх по звенящему, как хрусталь,
ручейку. Сколько здесь было молодых черемушек, рябинок! Олег начал
опять щелкать фотоаппаратом.
Вдруг дорогу пересек заяц. Положив свои длинные уши на загривок,
он потихоньку прыгал по лужайке возле леса. Олег тут же его
сфотографировал и крикнул в восторге:
- Готово, на пленке!
Заяц сразу поднялся на дыбы, повел ушами, увидел мальчуганов и
пустился наутек во всю мочь.
- Я его еще раз поймал на объектив, - довольный сказал Олег. -
Владик, а почему это так? Говорят, что зайцы днем спят, бегают только
поздно вечером, ночью и рано утром. Этот, видно, живет не по правилам.
- А весной, Олег, в лесу другие правила. Этот заяц носил букет
цветов своей невесте. Мой отец всегда так говорит, когда увидит весной
среди белого дня косоглазого.
Потом внимание друзей привлек дятел, усердно трудившийся на сухой
лиственнице. Маленькая пестренькая птичка почти начисто оголила
огромное дерево, навалив возле него целый курган измельченной коры
высотою в три-четыре муравейника.
- Вот это работяга! - воскликнул Олег, наводя глазок аппарата на
дятла. - Недаром ему нашили на крылышки красные ленточки! На папиной
мартеновской печи тоже висит красный флажок - вымпел... Какие же
должны быть мускулы на шее у дятла! Наверно, не мускулы, а железо. А
клюв? Клюв не иначе тверже стали.
- Этот дятел еще не самый сильный, - заметил Владик. - Есть
черный дятел, его желной зовут. Тот большой, как голубь. Сам весь
черный, а голова красная. Он как начнет долбить дерево, так будто
топором рубит, за километр слышно. Вот это сила! Как ударит клювом,
так вершинка у сухого дерева или сучок задребезжит.
- А где увидеть такого дятла?
- Погоди, еще увидим. И не только черного дятла. Тут пропасть
всего интересного... Чу, слышишь? Тетерева токуют, косачи.
- Где токуют?
- А вот за этим ельником - осинник, в нем, в мелкой поросли, они
и справляют свой весенний праздник.
- Бежим туда, Владик!
- Бежать, не надо. Спугнем. Надо идти тихо-тихо, чтобы веточка
под ногой не хрустнула. У них сторожа выставлены, когда они играют. Их
врасплох не застанешь.
Пробирались через ельник осторожно, на цыпочках, сдерживая
дыхание. Но вот из-под елки глянул на Олега беленький цветочек, на
кончиках веточек у него будто мелкие горошинки.
"Ландыш", - подумал Олег.
И чем дальше шли, тем больше было цветов. Забыв об осторожности,
Олег закричал:
- Ой, ой! Владька, смотри, сколько ландышей!
Шедший впереди Окаемов остановился, повернулся к товарищу:
- Тише ты, тише!
Вышли на солнечную полянку. Здесь тоже вели хоровод черемушки и
рябинки. А за полянкой, сбившись в кучки, протягивали к небу
позолоченные ветки голые осинки, точно упрашивая солнце одеть их
поскорее в пышные праздничные одежды.
- Слышишь, слышишь? - Владик указал в сторону осинника.
- Я слышу такой шум, как у нас в школе в большую перемену. Везде
поют, кричат на всякие лады. Тут где-то и дрозды, и сороки, и синички,
и голуби.
- Голубей слышишь? Так это не голуби. Это тетерева так воркуют,
как будто ручей бурлит...
- Ой, Владик! Пойдем скорее туда!
Владик припал к земле, и как змея, пополз через поляну.
- Вот так, Олег. Ползи за мной, а то тетерки нас заметят, тревогу
поднимут.
- Тут, Владик, какие-то кулаки из земли торчат, - шепотом сказал
Олег, следуя за товарищем. - Больно неудобно ползти.
- Ничего, ползи. Это пиканы. К вечеру они уже листьями выстрелят.
Весна ведь!
Тетеревиный ток был на прогалине между осинником и опушкой
реденького соснового бора. На рассвете первым сюда прилетел старый
косач-токовик. Опустился на поляну, прошелся, осмотрелся, прислушался.
Когда же убедился, что кругом все спокойно, тихо, он на весь лес
свистнул своему птичьему роду-племени: "Чу-фыш!"
Дескать, здесь все в порядке. Собирайтесь на наш весенний
праздник, пора начинать песни, танцы, петушиный бой.
Затем токовик приосанился, крыльями пробороздил по земле, лирой
распустил хвост, опушенный белыми перьями, еще раз чуфышкнул и пошел
по кругу, завел песню, заворковал, забурлил, подражая разыгравшимся
весенним ручьям.
На зов токовика с шумом стали слетаться косачи. Все они черные, с
сизым оттенком, будто в старомодных фраках. Из нагрудных карманов
торчат кончики белых платков. А брови у каждого красные, густые,
дугами. Косачи опускались в реденький осинник, служивший как бы
прихожей. Здесь они приводили себя в порядок: точно перед зеркалом
вытягивали шею, приподнимались на цыпочки, распускали то одно крыло,
то другое, а затем, подбодрившись, смело выходили на лесную поляну в
хоровод.
Сперва они делали все то же, что и токовик - чуфышкали,
ворковали, ходили по кругу, потом стали задевать друг друга крылом,
загораживать дорогу, сходиться грудь с грудью, петушиться. Но до драки
пока что дело не доходило.
Самый разгар праздника начался с прибытием тетерок. Прилетели они
на солнцевсходе, когда верхушки широких сосен окрасились в густой
багряный цвет, а кора на деревьях стала отсвечивать червонным золотом.
Усевшись поудобнее на самых верхних ветках и поглядывая вниз, тетерки
словно говорили, прихорашиваясь в своих скромных серых платьях:
"Ко-ко! Мы прибыли. Начинайте, пожалуйста".
Старый токовик, надувшийся, как футбольный мяч, ускорил движение
по кругу. Теперь он уже не свистел, не чуфышкал, а только беспрерывно
ворковал, что-то бормотал на своем птичьем гортанном языке. Голова его
была высоко поднята, шея дрожала от напряжения в голосе, острые крылья
врезались в еще не просохшую влажную землю, выпустившую зеленые усики,
а хвост, точно веер, плавно покачивался.
Молодые косачи, разбившись на пары, как в кадрили, расходились в
стороны, ворковали и чуфышкали, делали круг, а потом бежали друг другу
навстречу, взлетали и сталкивались в воздухе грудь о грудь, падали,
снова разбегались и снова сшибались так, что сыпались перья. Творилось
что-то удивительное. Лесная прогалина, будто ярмарочная площадь,
кипела от птиц.
Но вот одна из тетерок предупредила сверху: "Ко-ко, ко-ко! Будьте
осторожны. Слышала какой-то подозрительный щелчок".
Гул сражения на минуту притих. Бойцы вытянули шеи, стали
оглядываться вокруг, прислушиваться. Солнце уже высоко поднялось над
лесом и сильно припекало. В ближайших рощах и перелесках наперебой
пели и щебетали птахи. Ничто, казалось, не нарушало обычной лесной
жизни. Молчали на деревьях и тетерки.
Разгоряченные боем, взволнованные петухи снова зашумели, кинулись
в драку. Снова замелькали в воздухе, точно в водовороте, черные птицы,
полетели перья. Заходил по кругу, покачивая головой, приосанившийся,
напыжившийся старый токовик.
"Ко-ко, ко-ко-ко!" - уже тревожно, в смятении опять заговорила с
вершины сосны сторожкая тетерка. Повернувшись на ветке, она вспорхнула
и улетела. За ней поднялись все остальные тетерки.
Бой мгновенно прекратился. Первым поднялся и улетел токовик. Это
был сигнал для всех. И вслед за ним взметнулись петухи, кинулись в
разные стороны.
И тока как не бывало.
- Я тебе говорил, дальше не ползи, вспугнешь! - поднимаясь с
земли и скинув с себя черемуховые ветки, с досадой сказал Владик.
- Я из-за куста плохо видел главного петуха, - оправдывался Олег.
- Уж больно он красиво вышагивает и воркует. Такой важный, как индюк.
- Ты хоть его заснял?
- Конечно! Сделал несколько кадров.
Вскоре после этого дня лесник собрался в объезд по своему
участку. Ребята попросили, чтобы он взял их с собой.
- Я же поеду на лошади верхом, - сказал отец Владика. - Но если
хотите, провожу вас до Голой горы, а к вечеру за вами заеду. Согласны?
Ребята с восторгом согласились и начали укладывать в рюкзаки
хлеб, вареные яйца, консервы, плащ-палатку и, конечно,
фотопринадлежности.
Ранним утром наши путешественники двинулись в путь. На молодой,
еще не окрепшей зелени жемчужной пыльцой лежала роса, искрилась,
дрожала. Солнце еще не поднялось, но выпустило из-за Голой горы
золотые иглы и прошило ими ясное голубое небо. А под горой, в лесах,
еще лежала синь, и только начали просыпаться всю ночь дремавшие на
ветках пичуги. Голоса их были неуверенные и разрозненные, птицы словно
прислушивались и раздумывали: а что же, пора или не пора начинать в
полный голос?
Узенькая, малонаезженная дорога пролегала через покосные елани,
углублялась в зеленые чащи, петляла между деревьями, выбивалась на
просветы и снова, прямая, ровная, устремлялась к белому горному
хребту. До Голой горы от кордона, казалось, рукой подать, она вся была
на виду, на ней можно было разглядеть нагромождение скал, отвесные
утесы, леса, взбежавшие до первых каменных россыпей. Однако было уже
пройдено много километров, за это время солнце успело выкатиться из-за
горы, раскалиться добела, крепко припечь начавших уставать ребят, а до
горы все еще оставалось далеко. Было такое впечатление, что люди идут,
идут, а гора от них отступает.
Наконец вот и подошва горы. Расставшись с лесником у Горелого
мосточка, перекинутого через ручей, ребята под веселый и дружный гомон
птиц стали подниматься в гору. Подъем сначала был пологий, а потом все
круче и круче. По еле заметной тропинке, прячущейся в глубоких и
мягких мхах, сперва шли густым ельником, потом осинником, опять редким
ельником, в котором то тут, то там мелькали молоденькие березки и
длинные тонкие рябинки, тянувшиеся к высокому ясному небу.
Тропинка потерялась совсем. Начались стелющиеся липняки,
карликовые березки с потемневшими искривленными стволами. Идти стало
трудно, на каждом шагу приходилось пробираться сквозь сплошные
заросли, обходить все чаще попадавшиеся большие обомшелые камни, будто
сброшенные с горы в давние времена разыгравшимися сказочными
великанами. Впереди шел Владик. Небольшой, коренастый, ловкий,
проворно действуя руками и ногами, он расчищал товарищу путь и
покрикивал:
- Береги глаза!.. Здесь не запнись!.. Тут яма!
Олег, в начале подъема почти беспрерывно щелкавший фотоаппаратом,
теперь спрятал его в футляр, перестал оглядываться по сторонам и
тяжело, сосредоточенно шагал по пятам своего друга, прикрывая лицо
согнутой в локте рукой.
- Скоро ли мы выберемся из этой уремы? - спрашивал он Владика.
Неожиданно лес оборвался. Ребята вдруг очутились перед огромной
каменной стеной, нависшей над ними, как туча, и переглянулись.
- Вот так-так!
- Это, называется, пришли!
Где-то неподалеку, за калиновым кустом, раздался тонкий и звонкий
свист: "Тю-вить-ти-ти-ю-вить!"
- Кто это? - спросил Олег.
- Это рябчик. Рябчиха где-нибудь поблизости сидит на гнезде, а
рябчик ее караулит. Вот и предупредил: дескать, будь начеку, тут люди.
- А как бы сфотографировать этого рябчика?
- Сфотографировать? Пожалуйста. Сейчас мы его позовем. С рябчиком
я в дружбе. Не веришь? Пойдем вон за ту елочку, посидим. А потом
станем звать. Пусть маленько забудется от тревоги. Память у него
короткая.
За елочкой в цветущем малиннике ребята притихли. Владик срезал
перочинным ножичком тоненький липовый прутик и начал из него делать
манок: подрезал кору, рукояткой ножа постучал по ней и снял с лутошки,
влажной от обильного весеннего сока. Когда манок был готов, Владик
поднес его к губам и вывел точно так же, как рябчик:
"Тю-вить-ти-ти-ю-вить". Потом повторил еще и еще. Не прошло и минуты,
как над головой ребят раздалось: "Фр-р". Рябенькая мохноногая птица
прилетела и уселась на елке. А сама вся напружиненная, взволнованная,
поворачивается во все стороны, глядит во все глаза из-под длинных
ярко-красных бровей.
В этот момент Олег и поймал птицу на объектив и щелкнул затвором
фотоаппарата. Рябчик сорвался с ветки - и был таков.
- Есть! - радостный, возбужденный, вскрикнул Олег. - Еще один
кадр для альбома!.. Здорово мы его обманули... Владик, а почему он
прилетел на пикульку? Он думал, что тут появился другой рябчик? Да?
- Конечно. Здесь его владение. Он хозяин. Когда я стал свистеть,
он вообразил, что на его участок прилетел какой-то другой, бездомный,
и хотел его прогнать. Видел, какой он? Будто весь на пружинках,
встревоженный.
- Это он гнездо стережет? Самку защищает?
- Да. Рябчики - они такие. Ранней весной, как и тетерева, они
слетаются на тока. Потом самцы и самки разлетаются попарно,
облюбовывают себе глухой уголок и гнездятся. Рябчиха кладет яйца, а
затем сидит на них. Самец охраняет ее покой.
- Смотри ты какой заботливый!
- У них, у рябчиков, так. В прошлом году неподалеку от кордона я
случайно спугнул самку с гнезда. Прошел мимо, будто не заметил. А
после стал наблюдать за гнездом со стороны, в бинокль. Приходил каждый
день. Вижу, рябчиха сидит возле кочки под корягой, замаскировалась,
закидала себя травинками. А рябок возле нее околачивается. То
где-нибудь на ветке сидит, свесит голову к своей подружке и будто
спрашивает: "Ты еще не проголодалась? Сходи и покушай, разомнись, а я
посижу за тебя".
- Неужели самец сидит на гнезде?
- Сидит... Ты слушай дальше. Самка встает над гнездом, скидывает
с себя сено, расправит одно крыло, потрет им о вытянутую ножку, потом
другое и наконец выбегает на лужайку, начинает что-то клевать. Самец
тем временем - шмыг на ее место, сидит такой важный, поглядывает
свысока, словно занял очень ответственный пост. А сам даже забыл
замаскироваться. Сидит так час, два, таращит из-под красных бровей
глаза-бруснички, как заправский отец. Потом прибегает самка. Он
уступает ей тепленькое местечко и взлетает на дерево.
- А как отличить рябка от рябчихи?
- У рябчихи на голове хохолок, а у самца его нет.
- Ты и птенцов видел?
- А как же. Малюсенькие, желтоватые. Они, брат, недолго в гнезде
нежатся. Чуть-чуть подрастут, оперятся, станут с воробья - и уже
улетают. Вспугнешь их - они фырк на дерево и рассядутся. Станешь
протягивать к ним руку - опять вспорхнут. А далеко не улетают.
- Вот бы все это сфотографировать, Владик!
- Погоди, еще сфотографируем.
Потом они пошли между каменной стеной и карликовым лесом, где
даже рябинки, отягощенные цветами, казались горбатыми. Здесь было
мрачно и сыро, не слышалось птичьего гомона. В прохладной тишине лишь
журчал ручей, невидимый в камнях, покрытых мхом.
Внимание Олега привлекли бледно-зеленые растеньица, пробивавшиеся
к свету из трещин в скале. Их листочки походили на лапки папоротника.
- Владик, смотри, смотри! - сказал он, взявшись за фотоаппарат. -
Вот что значит весна! Даже камни цветут.
- Это солотка, каменное растение!
Владик подошел к скале и ножичком выковырнул из щели желтый
мохнатый корешок, напоминающий гусеницу бабочки. Корешок он очистил,
разрезал и подал половину товарищу:
- Разжуй.
- Ой, ой, какой сладкий! - воскликнул Олег. - Как сахарин
приторный.
- Надо для школьного гербария взять несколько корешков, - сказал
Владик.
И друзья наполнили солоткой свои карманы.
Мрачный коридор кончился. Перед ребятами вдруг словно
распахнулись ворота в прекрасный солнечный мир. Впереди была
взметнувшаяся вверх ослепительно белая каменная россыпь. По глыбам,
обросшим упругим лишайником, Владик и Олег начали взбираться на
вершину горы. Дело это оказалось нелегким. Приходилось прыгать с камня
на камень, выручать друг друга, подавать руку, подсаживать,
подставлять спину, чтобы по ней товарищ взобрался с нижнего камня на
верхний. А камни были такие, что глянешь вниз - и голова кружится.
Особенно доставалось Олегу, еще ни разу не бывавшему в горах. Он то и
дело садился, чувствуя дрожь в ногах, закрывал глаза, чтобы не видеть
под собою пропасти. А Владик подбадривал его:
- Уже недалеко, Олежек! Давай руку, прыгай за мной.
И Олег, набираясь мужества, следовал за товарищем. Цеплялся за
выступы камней, лез, карабкался все выше и выше.
И вот они на вершине горы. Огромные зубчатые скалы громоздились
вдоль хребта наподобие петушиного гребня.
Во все стороны, куда ни глянь, без конца, без краю раскинулось
лесное море. Его темно-зеленые волны с белыми барашками на гребнях
прибивали к Голой горе и с востока, и с запада. А сама гора в этом
море казалась гигантским кораблем.
- А во-он Горнозаводск! - сказал Владик, показывая в синюю
дымчатую даль на юго-запад.
- Наш город? Где, где?
- А вон, видишь, там, между гор, будто озеро. Это белеют дома
поселка металлургов.
- И правда. Я вижу даже наш дом. Он четырехэтажный, а отсюда
кажется со спичечную коробку... А от города пошел поезд.
- Ты видишь и поезд?
- Нет, только дым. Будто кто-то над лесом пустил стрелу, а она
выкидывает белые петельки.
Засняв синие дали в окрестностях Голой горы, ребята отдохнули на
камнях и стали спускаться в ельник, отвоевавший себе седловину горы.
Перед самым ельником, стоя на высокой скале, Олег схватил Владика
за руку и замер.
- У тебя закружилась голова? - спросил тот, глянув вниз на
ощетинившийся под ними ельник.
- Да нет! Ты слушай, - с волнением сказал Олег, показывая рукой
на лесную чащобу. - Где-то черный дятел. Чуешь?
Владик прислушался. И верно. Из седловины горы, из глубины
ельника, отчетливо доносились дребезжащие звуки. Было похоже, будто
кто-то хлопает в ладоши. Хлопнет сначала громко, потом тише, тише и
совсем перестанет. Затем снова начинает хлопать.
- Это черный дятел сухое дерево долбит, - сказал Олег. - Правда,
Владик?
- Ага, наверно, дятел. Сильно рубит.
Спустившись со скалы, ребята, крадучись, стали пробираться в
глубь ельника. Худой, высокий Олег шел на цыпочках, вытягивая шею и
держа наготове "Смену". Владик, затаив дыхание, следовал за ним.
Коренастый, тяжелый, он то и дело наступал на сучки, совсем незаметные
во мху, и, расстроенный, останавливался. Олег поворачивался к нему,
делал на лице болезненные гримасы и шептал:
- Гляди под ноги-то!
Дребезжащее дерево было уже совсем близко. Друзья остановились,
перевели дыхание, Олег еще раз проверил свой фотоаппарат.
- Ты, Владик, постой тут. Я один схожу к этому дятлу.
- Ладно, иди. А я издали стану наблюдать.
Олег по-кошачьи крался между деревьями. Владик поодаль пробирался
за ним. Олег вдруг присел, фотоаппарат вывалился из рук. Когда Владик
подошел к нему, он был белый, как полотно, губы дрожали, а испуганные,
широко раскрытые глаза были устремлены на толстую старую ель,
сломленную грозой. Владик все понял. У него и у самого забегали
мурашки по спине, а волосы под фуражкой зашевелились.
На сломленном дереве верхом у расщепленного высокого пня сидел
небольшой темно-бурый медведь. Это был не совсем обыкновенный медведь.
На груди у него, под шеей, белела широкая полоса, похожая на манишку.
Казалось, зверь сел за стол позавтракать и, чтобы не запачкать
костюма, накинул на грудь чистенькую, ослепительно белую, хрустящую
салфетку.
Медведь был так увлечен своим делом, что совершенно не обращал
внимания на то, что делается вокруг. Толстой когтистой лапой он брался
за сухую длинную дранку, оттягивал ее на себя, а потом отпускал.
Ударившись о пень, дранка дребезжала и издавала звук, похожий на
аплодисменты. Зверю это, видимо, очень нравилось. Маленькими глазками,
похожими на недоспелую черную смородину, он поглядывал на поющую
дранку то справа, то слева, наклонялся к ней ухом. А когда она
замолкала, он снова, с еще большим усердием тянул ее на себя,
откидываясь назад.
А вокруг была весна. Яркое солнце отдавало все свое тепло земле,
лесу, цветам. Недвижимый горячий воздух был настоен пряными лесными
запахами, и среди них особенно были остры запахи пихты и ландышей.
Владик потянул за рукав товарища:
- Бежим!
Глухой, словно надтреснутый голос Владика вывел Олега из
оцепенения. Не спуская глаз с медведя, Олег нащупал валявшийся у ног
фотоаппарат и, не дыша, начал наводить его на старую, переломленную
ель.
- Что ты делаешь? - в ужасе прошептал Владик. - Медведь услышит
щелчок, и нам тогда несдобровать!
Но Олег уже поборол в себе страх. Он живо представил себе, как в
его альбоме весенних фотографий появится редкостный снимок. От этой
одной мысли у него перехватило дух. Вот удивятся все школьники, когда
узнают, что Гудков сфотографировал в лесу живого медведя! Да еще
какого! Медведя-музыканта, медведя в белой манишке. Искать такого
станешь, и не найдешь.
На душе у Олега стало легко, радостно. Медведь ему теперь казался
не медведем, а всего лишь маленьким медвежонком, которому на грудь
приходится повязывать еще салфетку. И, прежде чем спустить затвор
фотоаппарата, Олег вдоволь налюбовался медвежьей забавой.
А Владик, его друг, стоял ни жив ни мертв.
- Скорее, скорее - торопил он.
И вот наконец в лесу, где слышно было, как жужжат шмели,
перелетая с цветка на цветок, раздался резкий металлический щелчок,
еще и еще. Глаза музыканта, скользнувшие по блестящему на солнце
стеклышку объектива фотоаппарата, вдруг налились кровью. Зверь
встревожился, рассвирепел, рявкнул на весь лес и кубарем свалился с
дерева.
Ребята кинулись наутек в одну сторону, медведь - в другую, только
хруст, треск пошел по ельнику.
...Как-то вечером, уже на закате солнца, к дому лесника подкатила
голубая легковая автомашина "Победа". Из нее вышел высокий плечистый
человек в фетровой шляпе и белой вышитой рубашке.
Выглянув из окна, Владик крикнул товарищу:
- Олег, твой папа приехал!
Друзья побежали к автомашине. Олег кинулся на шею отцу, заглянул
ему в глаза, провел ладонью по щеке.
- Папа, папочка!
Сталевар приласкал сына.
- Собирайся, поедешь домой.