человеком, оказавшимся в беде. Сделал ладони рупором, поднес ко рту и
кричу:
- Ого! Кто там? Иди сюда, здесь балаган!
Прислушался. Еще покричал. Но отклика нет. Из бора по-прежнему
раз за разом доносится: "Ух, шубу!"
Постоял, постоял и сам направился в гору. Иду через мелкий
осинник напролом, ничего не различая перед собой. Тонкие прутики бьют
меня по лицу, по груди, по ногам. Я берегу только глаза, прикрывая их
согнутой в локте рукой.
Осинник скоро кончился. Перед стеной черного высокого бора я
остановился, перевел дух.
- Где ты тут? - кричу опять. - Айда сюда!
- Ух, шубу! - слышу снова, совсем близко от себя.
"Ну, видно, глухой, - подумал я. - Или орет в бреду, без памяти".
И шагнул под кроны огромных сосен. Подлеска здесь нет, но под
ноги то и дело лезли сучки, колодины, камни. Крики "замерзающего"
прекратились. А я хожу между деревьев, жгу спички и уговариваю:
- Где ты? Ну, отзовись? Пойдем со мной в избушку. Там тепло.
Огонь в чувале разведем.
И вдруг над головой у меня кто-то сорвался с толстой бортевой
сосны, прошумел ветками и, улетая, устрашающе крикнул:
- Ух, шубу!
И только тут я догадался. Так это был филин. А я-то со страху
вообразил не знаю что...
В избушке я прижился, освоился, все равно что в родном доме на
Бирюзе. И к одиночеству привык. Правда, еще не совсем. Сделаешь свою
работу, обойдешь десять-пятнадцать километров, соберешь дань с лесных
тропок и еланей, распялишь для просушки полсотни, а то и больше шкурок
кротов на широких плахах и сидишь потом остаток дня без дела. А
безделье для человека - самый первый враг. Тут на тебя нападут тоска,
а то и страх.
Первые дни, чтобы не скучать, не оставаться с мыслями наедине, я
старался как можно больше ходить, работать, уставать. Ведь чем больше
умаешься, тем крепче и безмятежнее спишь. Осинник, какой разросся
вокруг избушки, весь вырубил, выкорчевал, к черной речке сделал
ступеньки. А когда новых дел не оказалось, сходил домой, набрал в
библиотеке книг. Так вот и жил, кротоловничал.
Однажды возвратился с промысла на стан и опешил. Возле помойки
вижу какое-то странное рыжее существо. Птица не птица, зверь не зверь.
Стоит на двух широко расставленных лапах и глотает брошенные мною
тушки ободранных кротов. Одну проглотит, закатит глаза под лоб,
моргнет и снова отправляет себе в рот вместе с костями и потрохами
кусок мяса почти с кулак. Я удивился. Кто же это такой? Сам маленький,
а ест... как не знаю кого и назвать. Мой пес Дружок с овчарку, и то по
целому кроту не глотает, а этот, замухрышка, ест с такой жадностью.
Подхожу ближе. Тьфу ты. Да это филин. Не взрослый, а цыпленок.
Видно, вывалился из гнезда и пошел искать себе еду. Вот так вот! И
ростом-то он всего с добрую курицу, весь в пуху, без перьев, а голова
- с блюдечко, круглая и словно приросла к плечам. Увидел меня, хотел
убежать, но не мог, объелся, и упал на огромный, раздутый зоб. Подошел
к нему, а он лежит, разевает пасть и шипит от злости, предупреждая:
тронь-ка, дескать, меня, так узнаешь силу моего хищного крючковатого
клюва. Голыми руками его и впрямь не возьмешь - страшен. Сходил за
варежками, подхватил филиненка и понес в избушку. Думаю, пусть живет
со мною. Как-никак, а живое существо. Станет скрашивать мое
одиночество. А корма ему сколько угодно: кроты, мыши.
Ну, принес. В углу над нарами сделал насест, к перекладинке
прикрепил тоненькую бечевку, а другой конец ее привязал за лапу
филину.
- Вот, сиди, Филька! Другом будешь. Житуха тут тебе -
разлюли-малина.
Он будто понял меня, притих, присмирел, еще больше съежился и
стал похож на огромное светло-коричневое яйцо. А когда освоился на
новом месте, начал изредка пощелкивать клювом, открывать и закрывать
то один глаз, то другой. Это он, видимо, наблюдал за мной. Кто я
такой? Можно ли мне довериться?
Вечером, с наступлением сумерек, Филька забеспокоился.
Спохватился, должно быть, что находится в неволе. Начал передвигаться
по насесту от одной стенки к другой, потом спрыгнул с перекладинки на
нары, запутался в бечевке, упал и захлопал короткими куцыми крыльями.
Я хотел ему помочь подняться, так он зашипел на меня по-змеиному и
больно-пребольно тяпнул по руке до крови. Тут я вскипел, разозлился,
отрезал ножом бечевку возле лапы и выкинул непокорного своего жильца
за порог избушки.
- Ступай на все четыре стороны, раз не понимаешь добра!
На другой день вернулся из похода с полной сумкой. Часть кротов
по дороге освежевал. Шкурки сдираются легко, точно варежки с руки.
Нужно только знать, в каком месте сделать надрезы. А часть зверьков
принес к становищу, чтобы разделать на досуге. Дверь избушки была
плотно приперта. Открыл ее и вытаращил глаза: в углу на шесте сидел
Филька.
- Ты как тут очутился? - вырвалось у меня.
Он только своими "заслонками" хлопает: то один глаз откроет, то
другой. И такой невозмутимый, будто век тут живет: он хозяин, а я
пришел - с боку припека. Глянул на окошко-отдушину - и все понял. Его,
Фильку, выкинули за дверь, так он в окно залез. Снова нажрался
кротовых тушек и теперь сидит, блаженствует, переваривает даровую
пищу.
С того дня мы с Филькой подружились окончательно. Приворожил я
его мясом. Но, оказывается, он знает вкус и в рыбе. Дашь ему
порядочного хариуса, он его проглотит и моргнет от удовольствия. Дело
дошло до того, что я отправляюсь к речке с удочкой, а Филька шагает за
мной, как наша домашняя кошка Муська.
Дружба с Филькой скрасила мое житье в лесной избушке и помогла в
закалке мужества. Я уже не чувствовал себя одиноким.
Зимой Филька жил в школьном уголке юннатов. Он уже стал большим,
оперившимся филином и по-прежнему презрительно поглядывал на всех то
одним, то другим глазом.
Нынешним летом мы с ним снова кротоловничаем. Живем у Черной
речки. Теперь это уже не глухое, мрачное урочище. Днями Филька сидит
сытый и довольный на крыше избушки. Поглядеть на него чуть ли не со
всей округи слетаются сороки, вороны, сойки и всякие пичужки. Глядят,
стрекочут, щебечут. То ли завидуют его беспечной жизни, то ли злятся и
ненавидят его, принимая за всамделишного отъявленного ночного
разбойника.
А мне с Филькой весело. И ничуть теперь не страшно. Он всегда со
мной, дремлет или думает о чем-то своем. А у меня на душе словно
праздник. Днем хожу по лесу. Каждая былинка улыбается мне, все здесь
родное, близкое. А вечерами сижу у порога лесного жилища и любуюсь,
как пылает солнце, уходя за Лохматую гору на ночлег. И в окружающей
природе наступает покой, тишина, мир до следующего звонкого росистого
утра.
Познакомились школьники с лосем несколько лет назад. Тогда он был
всего лишь смешным беспомощным теленком. Пионеры нашли его в густых
зарослях осинника. Первым набрел на лосенка Славик. Тот лежал,
свернувшись клубочком, у горелого пня на примятой траве иван-чая.
Увидев мальчугана в красном галстуке, теленок растерялся, с трудом
встал на тонкие длинные ноги, которые казались очень жидкими и еле
держали огромную голову и маленькое, короткое, бесхвостое туловище.
На крик Славика сбежались ребята, окружили лосенка, а он стоял,
широко расставив ноги, и дрожал. Лосенок был еще совсем глупый и
совершенно не понимал, почему к нему протягивается так много рук,
почему его окружают кольцом красных флажков, от которых больно глазам
и по всему телу бегают холодные мурашки.
- Почему он здесь, где его мама? - спрашивали ребята друг друга.
Лосей вокруг их деревни - Глухого Бора - давно уже никто не
видел. Они исчезали после того, как на колхозных полях загудели
тракторы, комбайны, автомобили, а возле самого поселка прошла железная
дорога.
Отрядный вожатый высказал предположение, что лосенкова мама
пришла сюда из государственного заповедника. Ведь там, в полсотне
километров, свободно пасутся не только лоси, но и пятнистые олени. И
все согласились с мнением Славика, высокого худощавого паренька.
Но как же быть с лосенком? Он такой крошка, такой хилый! Что с
ним станет, если его оставить здесь, в лесу, одного? Днем, конечно,
теленку нестрашно - кругом люди. А ночью? В лесу темно, по лесу рыщут
волки. А рыси? Эти кровожадные хищники повадились даже на окраину
поселка. Совсем недавно большущая рысь забралась через окно на
овцеферму и задушила трех ягнят.
Первоклассница Лелька Степанидина, веснушчатая, будто покрытая
золотистыми чешуйками девочка, заявила:
- Я возьму этого лосенка к себе. У нас есть телочка, и он с ней
станет жить. Я буду ухаживать за ним.
- Ага, как же! - возразил третьеклассник Боба Скороспелкин.
Это был мальчишка-задира. Отец у него председатель колхоза. Он
похож на отца: коренастый, лобастый. Только Скороспелкин-отец
скромный, тихий а Боба - выскочка. Он подошел к лосенку, обнял его и
показал Лельке язык:
- У тебя еще нос не дорос ухаживать за сохатенком. Ты еще не
пионерка, тебя еще никто не принимал в отряд, а ты уже нацепила себе
галстук. Сохатенок будет мой. Я его отдам на ферму в телятник и
прикажу поить парным молоком.
- У нас тоже есть парное молоко от Зорьки, - возразила Лелька.
- Мало ли что у вас есть. Вот когда у тебя сойдут с носа рябинки,
тогда и сохатенок будет твой.
Тут в спор вмешался пятиклассник Гриша Светляков, умный,
рассудительный сын пастуха, не раз ночевавший в поле, в лесу. Он
отстранил Бобу от лосенка:
- Напрасно вы спорите. Этот лосенок будет школьный, станет
воспитываться при уголке юных натуралистов.
- Вот правильно! - загудели пионеры.
- Ни в одной школе, даже в Москве, у юннатов нет лосенка.
- А у нас будет!
Кто-то даже высказал мысль, что лося можно приучить, а потом
запрягать в телегу, в сани. Кто-то предложил отвезти его потом в
зоологический сад в областной город. Там его станут смотреть тысячи
людей, и все поблагодарят школьников Глухого Бора за такой ценный
подарок. Фантазии - хоть отбавляй!
А дрожащий лосенок стоял среди толпы и большими, испуганными
глазами глядел на ребят, ничего не понимая, ничего не соображая.
Наконец выступил Славик Кудреватых. Он отличник учебы, тихий,
хрупкий паренек в очках. Везде его ставят в пример. Славик похлопал в
ладоши и заговорил не торопясь, как всегда обдумывая и взвешивая
каждое слово:
- Этот лосенок совсем не беспризорный. У него есть мать. Она
где-нибудь недалеко. Мы шли, шумели. Она и убежала, чтобы не
попадаться нам на глаза. А пришла она в наши леса из заповедника перед
отелом. Ведь там неспокойно. Мы сами ездили туда на экскурсию. Видели,
сколько там бывает людей? И экскурсанты, и ученые, и охранники. Лоси
не любят человеческого глаза. Самки лосей уходят на отел подальше от
людных мест. Ищут глушь, чащу... Если мы возьмем лосенка, он может
погибнуть. Почему? Да потому, что он пугливый, ничего не возьмет из
наших рук. Будет голоден, а не возьмет. Вспомните зайчонка, которого
мы в прошлом году хотели приручить. Ведь ничего не вышло. Давайте-ка
лучше оставим его на воле, а сами станем наблюдать за лосихой и ее
теленком. Это очень интересно. Даже интереснее, чем держать зверя в
неволе.
Так пионеры и сделали.
Летом у ребят много свободного времени. Разбившись на небольшие
группы, по два, по три человека, они целыми днями пропадали в лесу. И
увидели, узнали очень много интересного про зверей, про птиц.
В группу Славика Кудреватых входили Гриша Светляков и Боба
Скороспелкин. Вначале ни Славик, ни Гриша не хотели принимать к себе в
следопыты Бобу. Он такой задавала, хвальбишка. Но Скороспелкин покорил
старших ребят тем, что пообещал брать в лес отцовский бинокль.
Этой тройке на сборе пионерской дружины для наблюдений был
отведен участок Моховой горы. Сперва ребята ходили туда днем. Прошли
по лесным полянам, поднялись к высоким отвесным скалам, взобрались на
самый высокий Шихан-камень. Отсюда Глухой Бор и все его окрестности
были видны как на блюдечке: тут и дома, и озеро, и пашни, и уходящие
вдаль лесистые синие холмы, будто волны на большущем море. Особенно
хорошо все это виделось в бинокль. А бинокль был такой, что, если
поглядишь в него, он словно все подтягивает к самым глазам. От
Шихан-камня до поселка километров пять будет, а через стекла видно
даже, как на птицеферме разгуливают куры, петухи. Вот это бинокль!
Только Боба долго не давал его товарищам, пока сам не нагляделся
вдосталь. А когда ребята тоже нагляделись вволю, было решено, что в
лесу бинокль будет находиться у Славика. Он старший в звене.
За неделю ребята исходили Моховую гору почти вдоль и поперек. На
перекрестках, на полянах проложили тропы. Видели маленького серенького
зайчонка с огромными, не по росту, ушами, который перебежал им дорогу.
Видели выводок рябчиков. Рябчиха-мать, заметив мальчуганов,
заверещала. Птенчикам ее надо было затаиться, запрятаться под листьями
травы, под ветками деревьев, под колодинами, а они, как дождь,
брызнули с земли на ветки и расселись на виду. Сидят, притихли.
Думают, наверно, что мальчишки не заметят их. Рябчиха переполошилась и
давай хитрить: садится на ветки низко, возле самых ребят, чтобы
отвести их от цыплят.
А ребятам было не до рябчиков: они искали лосиху с детенышем.
Ведь в школе ждали интересных сообщений, а мальчики еще ничего не
узнали.
После очередного "пустого" дня Славик решил сходить за советом к
охотнику Якуне. Тот, конечно, все знает про лосиху. О, это такой
человек, что по лесу ходит все равно что по своей избе. Он первейший
охотник в наших краях. Якуня даже, говорят, когда-то на Всесоюзную
сельскохозяйственную выставку в Москву ездил и получил там грамоту и
медаль.
У ворот Якуниной избы лежал желтый пес Дунай. Тоже очень умный.
Когда Славик прошел мимо, Дунай только чуть шевельнул хвостом:
дескать, проходи, хозяин дома.
Якуня сидел у крыльца и на широкую доску набивал шкурки кротов.
Вдоль стены стояло много досок, и на всех на них были распятые
дымчатые бархотки. Славик поздоровался.
- Здравствуй, парень, здравствуй, - ответил охотник, поглядывая
из-под густых спутанных бровей. - Что скажешь?
- Да вот... У нас группа - кружок юных следопытов... Тут вокруг
Глухого Бора ходит лосиха...
- Ходит. Да еще не одна, а с лосенком.
- Так вы ее знаете? - Лицо Славика расплылось в улыбке.
- Как не знать. Моя родня. Я всех знаю в лесу. Передо мной и
зайчишки навытяжку становятся, и медведь на дыбы поднимается, идет
навстречу, лапы протягивает, обниматься лезет... А для чего вам лосиха
понадобилась?
- Узнать, наблюдать.
- Дело хорошее, наблюдайте. Кто же вам мешает?
Опустившись на ступеньку крыльца, Славик рассказал охотнику обо
всем чистосердечно: и о поручении дружины, и о своих неудачах.
- Так вы где искали лосиху-то? - спросил Якуня.
- На Моховой горе. По всем просекам проходили, все елани обошли.
- А в самую урему, в буреломы заходили?
- Нет.
- То-то вот "нет". Не пойдет же она искать вас на еланях, на
просеках... Вы ступайте-ка за Шихан-камень, там сплошные заросли
осинника, а за ними - сосняк дремучий, колодник непролазный. Вот там
она и живет. Там у нее дом, ночевка. Только днем, в жару, вы ее там не
встретите. Ей гнус не дает покоя... В лес вы отправляетесь, когда уже
солнышко высоко поднимется. А днем-то ведь там тишина, покой. Днем там
только бабочек ловить, жучков. Настоящая, кипучая жизнь в лесу бывает
рано утром да поздно вечером. Тогда каждая птица, каждый зверь
выбираются из своих укромных уголков на кормежку и на водопой. Вот
когда следопытам надо бывать в лесу!
На другой день под вечер группа Славика отправилась в юннатский
поход с ночевкой. И не на один день, а на три. У всех ребят за плечами
были мешки, в них хлеб, картошка, лук. Кудреватых и Светляков шли
налегке, неся под мышкой по одной теплой одежинке, а Скороспелкин взял
с собой, кроме стеганой фуфайки еще одеяло, подушку и отцовскую
фронтовую плащ-палатку. На подъеме на Моховую гору он "расписался":
вспотел, начал отставать. Сперва товарищи смеялись над ним, а потом,
поворчав, помогли донести до Шихан-камня фуфайку и плащ-палатку.
Место для лагеря было выбрано возле высокой скалы, из-под которой
выбивался родничок. Вода в нем будто кипела, бурлила, подымая со дна
золотистый слюдяной бус.
Сложив свои вещи в общую кучу, Боба подошел к роднику, запустил
пригоршни в прозрачную ледяную воду и начал умываться, а потом пить.
- Что ты делаешь? - с тревогой крикнул на него Гриша. -
Соображаешь что-нибудь?
- А что? - Боба с недоумением смотрел на Светлякова.
- Ты же простынешь. Ты ведь потный. У тебя облупится лицо.
Заболит горло. Да и легкие могут вздуться пузырями.
Скороспелкин не на шутку перепугался, заморгал глазами.
- Теперь мне что делать?
- Бегать надо, разогреваться. Когда горячую лошадь напоят в
дороге, на ней тут же гонят во всю прыть.
Пока Боба, короткий и жирный, бегал взад-вперед по поляне перед
Шихан-камнем, Славик и Гриша начали мастерить шалаш. Между двух старых
рябин они положили на высоте полутора метров сухую жердь - получилась
перекладина, К ней со стороны скалы покато приставили колья, на них
накидали хворост, траву, образовалась односкатная крыша. Потом такими
же кольями, хворостом и травой заделали бока балагана. Под крышу
сложили свои мешки, теплую одежду. Боба тут же устроил себе постель:
наломал пихтовых веток и накрыл их одеялом, а сверху положил подушку.
- Вот теперь можешь отдыхать, - сказали Скороспелкину ребята. -
Будь как на курорте, ложись спи.
- А вы? - спросил он их, поглядывая на постель; ему так хотелось
полежать, растянуться под крышей шалаша, где была тень, прохлада, а
совсем рядом, за рябинкой, журчал ручеек.
- А мы...
Славик и Гриша переглянулись. Солнце еще было высоко над лесом,
над посеребренными, совершенно белыми облаками, сгрудившимися над
горизонтом где-то за Глухим Бором.
- Мы сейчас станем делать костер, - сказал Гриша, - а потом
запасем на ночь дрова - варить картошку...
Боба взялся за свой туго набитый мешок. Развязал его, отломил от
каравая краюху и принялся есть с большим аппетитом, набивая хлебом
полный рот.
- У тебя, Боба, за ушами пищит, - усмехнувшись, сказал Гриша.
- Ага, пищит, - чистосердечно признался Скороспелкин. - Я ведь
промялся, вон какой груз тащил.
Охотник Якуня правильно сказал, не обманул. Лишь только западный
склон неба окрасился в бежевый цвет, а сам горизонт запылал, как
огромный костер, в лесу под Шихан-камнем началась какая-то сказочная,
совсем необыкновенная жизнь.
Небольшая поляна перед отвесным утесом, казалось, превратилась в
самое оживленное место на Моховой горе. Она напоминала теперь площадь
в Глухом Бору перед правлением колхоза, когда люди, вернувшись с
артельных работ, со всех сторон спешат на огонек в большой двухэтажный
дом: кому надо поговорить с председателем, кому сверить заработанные
трудодни в бухгалтерии, кому просто посидеть у порога, покурить,
перекинуться словцом, шуткой с другими колхозниками.
Затаившись в шалаше, трое ребят почти не дышали. Каждый до
предела напрягал слух и зрение. Вот из-за кустов вышла со своим
выводком светло-коричневая копалуха - глухариная самка. Идет, шею
вытянула, поворачивает голову влево-вправо, глядит, прислушивается,
нет ли какой опасности. А за нею беспечной гурьбой, точно шарики,
бегут тонконогие цыплята. Им и дела нет ни до чего. Они следуют за
матерью, пищат, будто тараторят о чем-то веселом, о своем, о детском.
А мать их ведет прямо к родничку. Клюнула кварцинку-хрусталик и
позвала птенцов: "Ко-ко-ко!" Дескать, клюйте, без камешков тоже нельзя
жить, они растирают в желудке мух, жучков, листочки, травинки, ягоды.
Клюйте, клюйте! И орава малышей набрасывается на песчинки.
"Вот бы их сфотографировать!" - подумал Славик и вздохнул. А в
горле и во рту все у него пересохло. И вздох получился со свистом.
Копалуха вдруг насторожилась, крикнула свое "ко-ко" по-тревожному
и побежала прочь от родника. А цыплята, обгоняя мать, врассыпную
кинулись через поляну в кусты, в высокие, по пояс, травы.
Потом к родничку прилетали рябчики, дрозды. Приходили на водопой
семейки диких коз - косуль. А вышедший на промысел барсук даже
просунул свою полосатую морду под крышу шалаша. Он, по-видимому, учуял
запах хлеба. А позже, когда угасла заря и все вокруг Шихан-камня
посерело и на небе, будто светлячки, затеплились звезды, на поляну
высыпали зайцы. Они выбирались из своих укрытий, из-под колодин, куч
хвороста, мохнатых кочек и кустов и спешили на свой ночной хоровод.
Выбежав на лесную опушку то тут, то там, они сначала сидели
неподвижно, лишь навострив уши и поводя ими из стороны в сторону.
Кругом стояла сумеречная тишина, и только где-то под горой, на конских
выпасах, глухо побрякивало медное ботало. Убедившись, что вокруг все
спокойно, зайцы один по одному начали резвиться, разминаться, прыгать,
скусывать травинки, бегать по лугу вперегонки.
В самый разгар заячьего хоровода возле елани произошел
необыкновенный переполох. Снизу, от речки Рябиновки, к Шихан-камню
пробиралось какое-то страшное чудовище. Было слышно, как с шумом,
грохотом валятся сухие, подгнившие деревья, трещат сучья. И будто
поднимается ветер, ураган, который ширится, распространяется по всей
Моховой горе.
Зайцев на поляне как не бывало.
А трое юннатов в шалаше лежат, от страха ни живые ни мертвые. Как
только послышался шум, Боба сжался в комочек, притиснулся к
Светлякову, лежавшему рядом, и спросил шепотом, словно задыхаясь:
- Кто это там?
- Не знаю,- ответил Гриша.
- А не медведь это?
- Может, и медведь.
- Тише, молчите! - шикнул на них Славик. - Если медведь, так надо
затаиться, не дышать. Он, наверно, идет пить из ключа.
А шум из-под горы приближался. Сучья в чаще трещали так громко,
что уже казалось, будто кто-то стреляет из ружья. А вокруг было уже
совершенно темно. Ребятам в шалаше стало невыносимо душно, жарко.
Когда напряженное ожидание, страх были раскалены до предела,
Гриша выбрался из шалаша, встал и пошел в темноту.
- Куда ты? - полушепотом спросил Славик.
Ответа не последовало.
Светляков подошел к кучке хвороста, заготовленного на ночь. Взял
тут же трубку бересты, зажег ее и подсунул под сухую, красную хвою.
Она вспыхнула, как порох. Пламя взметнулось высоко вверх и словно
обожгло, подкинуло ввысь темный ночной полог, образовало широкий и
светлый шатер, в котором отчетливо обозначились высокая скала, шалаш
между двумя рябинами, перекладина на двух колышках над потушенным с
вечера костром. И сразу вокруг все как будто ожило, окрасилось в
яркие, сказочные цвета. И ручеек, вытекающий из родника, зажурчал
вроде веселее.
- Вылезайте, чего вы трусите! - крикнул Светляков товарищам. - К
огню-то никакой зверь не подойдет!.. Эй, кто там?
То ли от огня, то ли от крика тот, кто шел из-под горы, вдруг
шарахнулся в сторону и помчался по опушке леса вверх, мимо
Шихан-камня.
Утром, когда все вокруг зазолотилось, засверкало, заискрилось,
проснулись и ребята.
После завтрака Боба храбро сказал:
- Пойдемте посмотрим следы.
- Какие следы?
- Ну, какие... Кто вчера в потемках тут ходил... Трещал здорово.
- А если медведь трещал?
- Все равно, медвежьи следы посмотрим. Он ведь убежал далеко.
- Далеко ли? Может, где притаился за Шихан-камнем.
И вот ребята направились в глубь леса. Но что тут увидишь?
Высокие травы все перепутаны, примяты, у некоторых скушены вершинки,
некоторые точно в жгуты закручены, а под травами - шатры, ходы,
выходы. Разберись-ка, кто тут был, что делал. А в самой чащобе и
подавно растеряешься. Кажется совершенно невероятным, чтобы здесь
кто-то ходил, торил тропы. А присмотришься - и тут все обжито,
освоено. Вот разрытый муравейник, вот гнилой пень, земля возле
которого превращена в пыль, а в пыли - перья: серенькие, белые, рыжие.
Не иначе - это птичья купальня. А вот...
- Сюда, ребята, сюда! - крикнул Славик, рассматривая глубокие
вмятины на гладкой и влажной земле, подернутой коротким зеленым мхом.
- Это же лосиные следы!
Подходят Гриша и Боба. И верно: на небольшой плешинке на мочажине
отчетливо виднеются оттиски раздвоенных копыт, похожих на коровьи.
Только эти следы гораздо больше коровьих.
- Ну да, тут была лосиха. - говорит Гриша. - Вот и маленькие
следы, лосенковы.
Ребята начали изучать следы: откуда лосиха шла, куда направилась.
Сразу за мочажиной следы затерялись в траве, в кочках, в кучках
хвороста. Мало-помалу ребята разобрались и вышли на торную тропу,
проложенную через чащобу. По вдавленным в землю травам, по
раскрошенным трухлявым гнилушкам, по обломанным на деревьях сучкам и
поваленным сухостойным жердям видно было, что здесь лосиха проходила
много раз. Но куда, зачем?
По звериной тропе следопыты направились вверх, мимо Шихан-камня.
На открытых местах, на еланях, тропа терялась, а в густом лесу
обозначалась вновь. На тропинке попадались клочья выбитого ногами
пушистого мха, обнаженные корни деревьев. Ребята шли осторожно,
вглядываясь вперед, по сторонам. Казалось, что лосиха где-то тут
поблизости. Теперь утро, и она где-нибудь пасется на лужайке вместе со
своим теленком. А травы сейчас сочные, росные.
Шедший впереди Славик Кудреватых вдруг остановился, повернулся к
ребятам и приложил палец к губам.
- Молчок, ребята! - шепнул он.
- А что? - так же тихо спросил Гриша Светляков.
- Смотрите, впереди на лужайке кто-то копошится.
На небольшой еланьке в траве будто перекатываются один через
кричу:
- Ого! Кто там? Иди сюда, здесь балаган!
Прислушался. Еще покричал. Но отклика нет. Из бора по-прежнему
раз за разом доносится: "Ух, шубу!"
Постоял, постоял и сам направился в гору. Иду через мелкий
осинник напролом, ничего не различая перед собой. Тонкие прутики бьют
меня по лицу, по груди, по ногам. Я берегу только глаза, прикрывая их
согнутой в локте рукой.
Осинник скоро кончился. Перед стеной черного высокого бора я
остановился, перевел дух.
- Где ты тут? - кричу опять. - Айда сюда!
- Ух, шубу! - слышу снова, совсем близко от себя.
"Ну, видно, глухой, - подумал я. - Или орет в бреду, без памяти".
И шагнул под кроны огромных сосен. Подлеска здесь нет, но под
ноги то и дело лезли сучки, колодины, камни. Крики "замерзающего"
прекратились. А я хожу между деревьев, жгу спички и уговариваю:
- Где ты? Ну, отзовись? Пойдем со мной в избушку. Там тепло.
Огонь в чувале разведем.
И вдруг над головой у меня кто-то сорвался с толстой бортевой
сосны, прошумел ветками и, улетая, устрашающе крикнул:
- Ух, шубу!
И только тут я догадался. Так это был филин. А я-то со страху
вообразил не знаю что...
В избушке я прижился, освоился, все равно что в родном доме на
Бирюзе. И к одиночеству привык. Правда, еще не совсем. Сделаешь свою
работу, обойдешь десять-пятнадцать километров, соберешь дань с лесных
тропок и еланей, распялишь для просушки полсотни, а то и больше шкурок
кротов на широких плахах и сидишь потом остаток дня без дела. А
безделье для человека - самый первый враг. Тут на тебя нападут тоска,
а то и страх.
Первые дни, чтобы не скучать, не оставаться с мыслями наедине, я
старался как можно больше ходить, работать, уставать. Ведь чем больше
умаешься, тем крепче и безмятежнее спишь. Осинник, какой разросся
вокруг избушки, весь вырубил, выкорчевал, к черной речке сделал
ступеньки. А когда новых дел не оказалось, сходил домой, набрал в
библиотеке книг. Так вот и жил, кротоловничал.
Однажды возвратился с промысла на стан и опешил. Возле помойки
вижу какое-то странное рыжее существо. Птица не птица, зверь не зверь.
Стоит на двух широко расставленных лапах и глотает брошенные мною
тушки ободранных кротов. Одну проглотит, закатит глаза под лоб,
моргнет и снова отправляет себе в рот вместе с костями и потрохами
кусок мяса почти с кулак. Я удивился. Кто же это такой? Сам маленький,
а ест... как не знаю кого и назвать. Мой пес Дружок с овчарку, и то по
целому кроту не глотает, а этот, замухрышка, ест с такой жадностью.
Подхожу ближе. Тьфу ты. Да это филин. Не взрослый, а цыпленок.
Видно, вывалился из гнезда и пошел искать себе еду. Вот так вот! И
ростом-то он всего с добрую курицу, весь в пуху, без перьев, а голова
- с блюдечко, круглая и словно приросла к плечам. Увидел меня, хотел
убежать, но не мог, объелся, и упал на огромный, раздутый зоб. Подошел
к нему, а он лежит, разевает пасть и шипит от злости, предупреждая:
тронь-ка, дескать, меня, так узнаешь силу моего хищного крючковатого
клюва. Голыми руками его и впрямь не возьмешь - страшен. Сходил за
варежками, подхватил филиненка и понес в избушку. Думаю, пусть живет
со мною. Как-никак, а живое существо. Станет скрашивать мое
одиночество. А корма ему сколько угодно: кроты, мыши.
Ну, принес. В углу над нарами сделал насест, к перекладинке
прикрепил тоненькую бечевку, а другой конец ее привязал за лапу
филину.
- Вот, сиди, Филька! Другом будешь. Житуха тут тебе -
разлюли-малина.
Он будто понял меня, притих, присмирел, еще больше съежился и
стал похож на огромное светло-коричневое яйцо. А когда освоился на
новом месте, начал изредка пощелкивать клювом, открывать и закрывать
то один глаз, то другой. Это он, видимо, наблюдал за мной. Кто я
такой? Можно ли мне довериться?
Вечером, с наступлением сумерек, Филька забеспокоился.
Спохватился, должно быть, что находится в неволе. Начал передвигаться
по насесту от одной стенки к другой, потом спрыгнул с перекладинки на
нары, запутался в бечевке, упал и захлопал короткими куцыми крыльями.
Я хотел ему помочь подняться, так он зашипел на меня по-змеиному и
больно-пребольно тяпнул по руке до крови. Тут я вскипел, разозлился,
отрезал ножом бечевку возле лапы и выкинул непокорного своего жильца
за порог избушки.
- Ступай на все четыре стороны, раз не понимаешь добра!
На другой день вернулся из похода с полной сумкой. Часть кротов
по дороге освежевал. Шкурки сдираются легко, точно варежки с руки.
Нужно только знать, в каком месте сделать надрезы. А часть зверьков
принес к становищу, чтобы разделать на досуге. Дверь избушки была
плотно приперта. Открыл ее и вытаращил глаза: в углу на шесте сидел
Филька.
- Ты как тут очутился? - вырвалось у меня.
Он только своими "заслонками" хлопает: то один глаз откроет, то
другой. И такой невозмутимый, будто век тут живет: он хозяин, а я
пришел - с боку припека. Глянул на окошко-отдушину - и все понял. Его,
Фильку, выкинули за дверь, так он в окно залез. Снова нажрался
кротовых тушек и теперь сидит, блаженствует, переваривает даровую
пищу.
С того дня мы с Филькой подружились окончательно. Приворожил я
его мясом. Но, оказывается, он знает вкус и в рыбе. Дашь ему
порядочного хариуса, он его проглотит и моргнет от удовольствия. Дело
дошло до того, что я отправляюсь к речке с удочкой, а Филька шагает за
мной, как наша домашняя кошка Муська.
Дружба с Филькой скрасила мое житье в лесной избушке и помогла в
закалке мужества. Я уже не чувствовал себя одиноким.
Зимой Филька жил в школьном уголке юннатов. Он уже стал большим,
оперившимся филином и по-прежнему презрительно поглядывал на всех то
одним, то другим глазом.
Нынешним летом мы с ним снова кротоловничаем. Живем у Черной
речки. Теперь это уже не глухое, мрачное урочище. Днями Филька сидит
сытый и довольный на крыше избушки. Поглядеть на него чуть ли не со
всей округи слетаются сороки, вороны, сойки и всякие пичужки. Глядят,
стрекочут, щебечут. То ли завидуют его беспечной жизни, то ли злятся и
ненавидят его, принимая за всамделишного отъявленного ночного
разбойника.
А мне с Филькой весело. И ничуть теперь не страшно. Он всегда со
мной, дремлет или думает о чем-то своем. А у меня на душе словно
праздник. Днем хожу по лесу. Каждая былинка улыбается мне, все здесь
родное, близкое. А вечерами сижу у порога лесного жилища и любуюсь,
как пылает солнце, уходя за Лохматую гору на ночлег. И в окружающей
природе наступает покой, тишина, мир до следующего звонкого росистого
утра.
Познакомились школьники с лосем несколько лет назад. Тогда он был
всего лишь смешным беспомощным теленком. Пионеры нашли его в густых
зарослях осинника. Первым набрел на лосенка Славик. Тот лежал,
свернувшись клубочком, у горелого пня на примятой траве иван-чая.
Увидев мальчугана в красном галстуке, теленок растерялся, с трудом
встал на тонкие длинные ноги, которые казались очень жидкими и еле
держали огромную голову и маленькое, короткое, бесхвостое туловище.
На крик Славика сбежались ребята, окружили лосенка, а он стоял,
широко расставив ноги, и дрожал. Лосенок был еще совсем глупый и
совершенно не понимал, почему к нему протягивается так много рук,
почему его окружают кольцом красных флажков, от которых больно глазам
и по всему телу бегают холодные мурашки.
- Почему он здесь, где его мама? - спрашивали ребята друг друга.
Лосей вокруг их деревни - Глухого Бора - давно уже никто не
видел. Они исчезали после того, как на колхозных полях загудели
тракторы, комбайны, автомобили, а возле самого поселка прошла железная
дорога.
Отрядный вожатый высказал предположение, что лосенкова мама
пришла сюда из государственного заповедника. Ведь там, в полсотне
километров, свободно пасутся не только лоси, но и пятнистые олени. И
все согласились с мнением Славика, высокого худощавого паренька.
Но как же быть с лосенком? Он такой крошка, такой хилый! Что с
ним станет, если его оставить здесь, в лесу, одного? Днем, конечно,
теленку нестрашно - кругом люди. А ночью? В лесу темно, по лесу рыщут
волки. А рыси? Эти кровожадные хищники повадились даже на окраину
поселка. Совсем недавно большущая рысь забралась через окно на
овцеферму и задушила трех ягнят.
Первоклассница Лелька Степанидина, веснушчатая, будто покрытая
золотистыми чешуйками девочка, заявила:
- Я возьму этого лосенка к себе. У нас есть телочка, и он с ней
станет жить. Я буду ухаживать за ним.
- Ага, как же! - возразил третьеклассник Боба Скороспелкин.
Это был мальчишка-задира. Отец у него председатель колхоза. Он
похож на отца: коренастый, лобастый. Только Скороспелкин-отец
скромный, тихий а Боба - выскочка. Он подошел к лосенку, обнял его и
показал Лельке язык:
- У тебя еще нос не дорос ухаживать за сохатенком. Ты еще не
пионерка, тебя еще никто не принимал в отряд, а ты уже нацепила себе
галстук. Сохатенок будет мой. Я его отдам на ферму в телятник и
прикажу поить парным молоком.
- У нас тоже есть парное молоко от Зорьки, - возразила Лелька.
- Мало ли что у вас есть. Вот когда у тебя сойдут с носа рябинки,
тогда и сохатенок будет твой.
Тут в спор вмешался пятиклассник Гриша Светляков, умный,
рассудительный сын пастуха, не раз ночевавший в поле, в лесу. Он
отстранил Бобу от лосенка:
- Напрасно вы спорите. Этот лосенок будет школьный, станет
воспитываться при уголке юных натуралистов.
- Вот правильно! - загудели пионеры.
- Ни в одной школе, даже в Москве, у юннатов нет лосенка.
- А у нас будет!
Кто-то даже высказал мысль, что лося можно приучить, а потом
запрягать в телегу, в сани. Кто-то предложил отвезти его потом в
зоологический сад в областной город. Там его станут смотреть тысячи
людей, и все поблагодарят школьников Глухого Бора за такой ценный
подарок. Фантазии - хоть отбавляй!
А дрожащий лосенок стоял среди толпы и большими, испуганными
глазами глядел на ребят, ничего не понимая, ничего не соображая.
Наконец выступил Славик Кудреватых. Он отличник учебы, тихий,
хрупкий паренек в очках. Везде его ставят в пример. Славик похлопал в
ладоши и заговорил не торопясь, как всегда обдумывая и взвешивая
каждое слово:
- Этот лосенок совсем не беспризорный. У него есть мать. Она
где-нибудь недалеко. Мы шли, шумели. Она и убежала, чтобы не
попадаться нам на глаза. А пришла она в наши леса из заповедника перед
отелом. Ведь там неспокойно. Мы сами ездили туда на экскурсию. Видели,
сколько там бывает людей? И экскурсанты, и ученые, и охранники. Лоси
не любят человеческого глаза. Самки лосей уходят на отел подальше от
людных мест. Ищут глушь, чащу... Если мы возьмем лосенка, он может
погибнуть. Почему? Да потому, что он пугливый, ничего не возьмет из
наших рук. Будет голоден, а не возьмет. Вспомните зайчонка, которого
мы в прошлом году хотели приручить. Ведь ничего не вышло. Давайте-ка
лучше оставим его на воле, а сами станем наблюдать за лосихой и ее
теленком. Это очень интересно. Даже интереснее, чем держать зверя в
неволе.
Так пионеры и сделали.
Летом у ребят много свободного времени. Разбившись на небольшие
группы, по два, по три человека, они целыми днями пропадали в лесу. И
увидели, узнали очень много интересного про зверей, про птиц.
В группу Славика Кудреватых входили Гриша Светляков и Боба
Скороспелкин. Вначале ни Славик, ни Гриша не хотели принимать к себе в
следопыты Бобу. Он такой задавала, хвальбишка. Но Скороспелкин покорил
старших ребят тем, что пообещал брать в лес отцовский бинокль.
Этой тройке на сборе пионерской дружины для наблюдений был
отведен участок Моховой горы. Сперва ребята ходили туда днем. Прошли
по лесным полянам, поднялись к высоким отвесным скалам, взобрались на
самый высокий Шихан-камень. Отсюда Глухой Бор и все его окрестности
были видны как на блюдечке: тут и дома, и озеро, и пашни, и уходящие
вдаль лесистые синие холмы, будто волны на большущем море. Особенно
хорошо все это виделось в бинокль. А бинокль был такой, что, если
поглядишь в него, он словно все подтягивает к самым глазам. От
Шихан-камня до поселка километров пять будет, а через стекла видно
даже, как на птицеферме разгуливают куры, петухи. Вот это бинокль!
Только Боба долго не давал его товарищам, пока сам не нагляделся
вдосталь. А когда ребята тоже нагляделись вволю, было решено, что в
лесу бинокль будет находиться у Славика. Он старший в звене.
За неделю ребята исходили Моховую гору почти вдоль и поперек. На
перекрестках, на полянах проложили тропы. Видели маленького серенького
зайчонка с огромными, не по росту, ушами, который перебежал им дорогу.
Видели выводок рябчиков. Рябчиха-мать, заметив мальчуганов,
заверещала. Птенчикам ее надо было затаиться, запрятаться под листьями
травы, под ветками деревьев, под колодинами, а они, как дождь,
брызнули с земли на ветки и расселись на виду. Сидят, притихли.
Думают, наверно, что мальчишки не заметят их. Рябчиха переполошилась и
давай хитрить: садится на ветки низко, возле самых ребят, чтобы
отвести их от цыплят.
А ребятам было не до рябчиков: они искали лосиху с детенышем.
Ведь в школе ждали интересных сообщений, а мальчики еще ничего не
узнали.
После очередного "пустого" дня Славик решил сходить за советом к
охотнику Якуне. Тот, конечно, все знает про лосиху. О, это такой
человек, что по лесу ходит все равно что по своей избе. Он первейший
охотник в наших краях. Якуня даже, говорят, когда-то на Всесоюзную
сельскохозяйственную выставку в Москву ездил и получил там грамоту и
медаль.
У ворот Якуниной избы лежал желтый пес Дунай. Тоже очень умный.
Когда Славик прошел мимо, Дунай только чуть шевельнул хвостом:
дескать, проходи, хозяин дома.
Якуня сидел у крыльца и на широкую доску набивал шкурки кротов.
Вдоль стены стояло много досок, и на всех на них были распятые
дымчатые бархотки. Славик поздоровался.
- Здравствуй, парень, здравствуй, - ответил охотник, поглядывая
из-под густых спутанных бровей. - Что скажешь?
- Да вот... У нас группа - кружок юных следопытов... Тут вокруг
Глухого Бора ходит лосиха...
- Ходит. Да еще не одна, а с лосенком.
- Так вы ее знаете? - Лицо Славика расплылось в улыбке.
- Как не знать. Моя родня. Я всех знаю в лесу. Передо мной и
зайчишки навытяжку становятся, и медведь на дыбы поднимается, идет
навстречу, лапы протягивает, обниматься лезет... А для чего вам лосиха
понадобилась?
- Узнать, наблюдать.
- Дело хорошее, наблюдайте. Кто же вам мешает?
Опустившись на ступеньку крыльца, Славик рассказал охотнику обо
всем чистосердечно: и о поручении дружины, и о своих неудачах.
- Так вы где искали лосиху-то? - спросил Якуня.
- На Моховой горе. По всем просекам проходили, все елани обошли.
- А в самую урему, в буреломы заходили?
- Нет.
- То-то вот "нет". Не пойдет же она искать вас на еланях, на
просеках... Вы ступайте-ка за Шихан-камень, там сплошные заросли
осинника, а за ними - сосняк дремучий, колодник непролазный. Вот там
она и живет. Там у нее дом, ночевка. Только днем, в жару, вы ее там не
встретите. Ей гнус не дает покоя... В лес вы отправляетесь, когда уже
солнышко высоко поднимется. А днем-то ведь там тишина, покой. Днем там
только бабочек ловить, жучков. Настоящая, кипучая жизнь в лесу бывает
рано утром да поздно вечером. Тогда каждая птица, каждый зверь
выбираются из своих укромных уголков на кормежку и на водопой. Вот
когда следопытам надо бывать в лесу!
На другой день под вечер группа Славика отправилась в юннатский
поход с ночевкой. И не на один день, а на три. У всех ребят за плечами
были мешки, в них хлеб, картошка, лук. Кудреватых и Светляков шли
налегке, неся под мышкой по одной теплой одежинке, а Скороспелкин взял
с собой, кроме стеганой фуфайки еще одеяло, подушку и отцовскую
фронтовую плащ-палатку. На подъеме на Моховую гору он "расписался":
вспотел, начал отставать. Сперва товарищи смеялись над ним, а потом,
поворчав, помогли донести до Шихан-камня фуфайку и плащ-палатку.
Место для лагеря было выбрано возле высокой скалы, из-под которой
выбивался родничок. Вода в нем будто кипела, бурлила, подымая со дна
золотистый слюдяной бус.
Сложив свои вещи в общую кучу, Боба подошел к роднику, запустил
пригоршни в прозрачную ледяную воду и начал умываться, а потом пить.
- Что ты делаешь? - с тревогой крикнул на него Гриша. -
Соображаешь что-нибудь?
- А что? - Боба с недоумением смотрел на Светлякова.
- Ты же простынешь. Ты ведь потный. У тебя облупится лицо.
Заболит горло. Да и легкие могут вздуться пузырями.
Скороспелкин не на шутку перепугался, заморгал глазами.
- Теперь мне что делать?
- Бегать надо, разогреваться. Когда горячую лошадь напоят в
дороге, на ней тут же гонят во всю прыть.
Пока Боба, короткий и жирный, бегал взад-вперед по поляне перед
Шихан-камнем, Славик и Гриша начали мастерить шалаш. Между двух старых
рябин они положили на высоте полутора метров сухую жердь - получилась
перекладина, К ней со стороны скалы покато приставили колья, на них
накидали хворост, траву, образовалась односкатная крыша. Потом такими
же кольями, хворостом и травой заделали бока балагана. Под крышу
сложили свои мешки, теплую одежду. Боба тут же устроил себе постель:
наломал пихтовых веток и накрыл их одеялом, а сверху положил подушку.
- Вот теперь можешь отдыхать, - сказали Скороспелкину ребята. -
Будь как на курорте, ложись спи.
- А вы? - спросил он их, поглядывая на постель; ему так хотелось
полежать, растянуться под крышей шалаша, где была тень, прохлада, а
совсем рядом, за рябинкой, журчал ручеек.
- А мы...
Славик и Гриша переглянулись. Солнце еще было высоко над лесом,
над посеребренными, совершенно белыми облаками, сгрудившимися над
горизонтом где-то за Глухим Бором.
- Мы сейчас станем делать костер, - сказал Гриша, - а потом
запасем на ночь дрова - варить картошку...
Боба взялся за свой туго набитый мешок. Развязал его, отломил от
каравая краюху и принялся есть с большим аппетитом, набивая хлебом
полный рот.
- У тебя, Боба, за ушами пищит, - усмехнувшись, сказал Гриша.
- Ага, пищит, - чистосердечно признался Скороспелкин. - Я ведь
промялся, вон какой груз тащил.
Охотник Якуня правильно сказал, не обманул. Лишь только западный
склон неба окрасился в бежевый цвет, а сам горизонт запылал, как
огромный костер, в лесу под Шихан-камнем началась какая-то сказочная,
совсем необыкновенная жизнь.
Небольшая поляна перед отвесным утесом, казалось, превратилась в
самое оживленное место на Моховой горе. Она напоминала теперь площадь
в Глухом Бору перед правлением колхоза, когда люди, вернувшись с
артельных работ, со всех сторон спешат на огонек в большой двухэтажный
дом: кому надо поговорить с председателем, кому сверить заработанные
трудодни в бухгалтерии, кому просто посидеть у порога, покурить,
перекинуться словцом, шуткой с другими колхозниками.
Затаившись в шалаше, трое ребят почти не дышали. Каждый до
предела напрягал слух и зрение. Вот из-за кустов вышла со своим
выводком светло-коричневая копалуха - глухариная самка. Идет, шею
вытянула, поворачивает голову влево-вправо, глядит, прислушивается,
нет ли какой опасности. А за нею беспечной гурьбой, точно шарики,
бегут тонконогие цыплята. Им и дела нет ни до чего. Они следуют за
матерью, пищат, будто тараторят о чем-то веселом, о своем, о детском.
А мать их ведет прямо к родничку. Клюнула кварцинку-хрусталик и
позвала птенцов: "Ко-ко-ко!" Дескать, клюйте, без камешков тоже нельзя
жить, они растирают в желудке мух, жучков, листочки, травинки, ягоды.
Клюйте, клюйте! И орава малышей набрасывается на песчинки.
"Вот бы их сфотографировать!" - подумал Славик и вздохнул. А в
горле и во рту все у него пересохло. И вздох получился со свистом.
Копалуха вдруг насторожилась, крикнула свое "ко-ко" по-тревожному
и побежала прочь от родника. А цыплята, обгоняя мать, врассыпную
кинулись через поляну в кусты, в высокие, по пояс, травы.
Потом к родничку прилетали рябчики, дрозды. Приходили на водопой
семейки диких коз - косуль. А вышедший на промысел барсук даже
просунул свою полосатую морду под крышу шалаша. Он, по-видимому, учуял
запах хлеба. А позже, когда угасла заря и все вокруг Шихан-камня
посерело и на небе, будто светлячки, затеплились звезды, на поляну
высыпали зайцы. Они выбирались из своих укрытий, из-под колодин, куч
хвороста, мохнатых кочек и кустов и спешили на свой ночной хоровод.
Выбежав на лесную опушку то тут, то там, они сначала сидели
неподвижно, лишь навострив уши и поводя ими из стороны в сторону.
Кругом стояла сумеречная тишина, и только где-то под горой, на конских
выпасах, глухо побрякивало медное ботало. Убедившись, что вокруг все
спокойно, зайцы один по одному начали резвиться, разминаться, прыгать,
скусывать травинки, бегать по лугу вперегонки.
В самый разгар заячьего хоровода возле елани произошел
необыкновенный переполох. Снизу, от речки Рябиновки, к Шихан-камню
пробиралось какое-то страшное чудовище. Было слышно, как с шумом,
грохотом валятся сухие, подгнившие деревья, трещат сучья. И будто
поднимается ветер, ураган, который ширится, распространяется по всей
Моховой горе.
Зайцев на поляне как не бывало.
А трое юннатов в шалаше лежат, от страха ни живые ни мертвые. Как
только послышался шум, Боба сжался в комочек, притиснулся к
Светлякову, лежавшему рядом, и спросил шепотом, словно задыхаясь:
- Кто это там?
- Не знаю,- ответил Гриша.
- А не медведь это?
- Может, и медведь.
- Тише, молчите! - шикнул на них Славик. - Если медведь, так надо
затаиться, не дышать. Он, наверно, идет пить из ключа.
А шум из-под горы приближался. Сучья в чаще трещали так громко,
что уже казалось, будто кто-то стреляет из ружья. А вокруг было уже
совершенно темно. Ребятам в шалаше стало невыносимо душно, жарко.
Когда напряженное ожидание, страх были раскалены до предела,
Гриша выбрался из шалаша, встал и пошел в темноту.
- Куда ты? - полушепотом спросил Славик.
Ответа не последовало.
Светляков подошел к кучке хвороста, заготовленного на ночь. Взял
тут же трубку бересты, зажег ее и подсунул под сухую, красную хвою.
Она вспыхнула, как порох. Пламя взметнулось высоко вверх и словно
обожгло, подкинуло ввысь темный ночной полог, образовало широкий и
светлый шатер, в котором отчетливо обозначились высокая скала, шалаш
между двумя рябинами, перекладина на двух колышках над потушенным с
вечера костром. И сразу вокруг все как будто ожило, окрасилось в
яркие, сказочные цвета. И ручеек, вытекающий из родника, зажурчал
вроде веселее.
- Вылезайте, чего вы трусите! - крикнул Светляков товарищам. - К
огню-то никакой зверь не подойдет!.. Эй, кто там?
То ли от огня, то ли от крика тот, кто шел из-под горы, вдруг
шарахнулся в сторону и помчался по опушке леса вверх, мимо
Шихан-камня.
Утром, когда все вокруг зазолотилось, засверкало, заискрилось,
проснулись и ребята.
После завтрака Боба храбро сказал:
- Пойдемте посмотрим следы.
- Какие следы?
- Ну, какие... Кто вчера в потемках тут ходил... Трещал здорово.
- А если медведь трещал?
- Все равно, медвежьи следы посмотрим. Он ведь убежал далеко.
- Далеко ли? Может, где притаился за Шихан-камнем.
И вот ребята направились в глубь леса. Но что тут увидишь?
Высокие травы все перепутаны, примяты, у некоторых скушены вершинки,
некоторые точно в жгуты закручены, а под травами - шатры, ходы,
выходы. Разберись-ка, кто тут был, что делал. А в самой чащобе и
подавно растеряешься. Кажется совершенно невероятным, чтобы здесь
кто-то ходил, торил тропы. А присмотришься - и тут все обжито,
освоено. Вот разрытый муравейник, вот гнилой пень, земля возле
которого превращена в пыль, а в пыли - перья: серенькие, белые, рыжие.
Не иначе - это птичья купальня. А вот...
- Сюда, ребята, сюда! - крикнул Славик, рассматривая глубокие
вмятины на гладкой и влажной земле, подернутой коротким зеленым мхом.
- Это же лосиные следы!
Подходят Гриша и Боба. И верно: на небольшой плешинке на мочажине
отчетливо виднеются оттиски раздвоенных копыт, похожих на коровьи.
Только эти следы гораздо больше коровьих.
- Ну да, тут была лосиха. - говорит Гриша. - Вот и маленькие
следы, лосенковы.
Ребята начали изучать следы: откуда лосиха шла, куда направилась.
Сразу за мочажиной следы затерялись в траве, в кочках, в кучках
хвороста. Мало-помалу ребята разобрались и вышли на торную тропу,
проложенную через чащобу. По вдавленным в землю травам, по
раскрошенным трухлявым гнилушкам, по обломанным на деревьях сучкам и
поваленным сухостойным жердям видно было, что здесь лосиха проходила
много раз. Но куда, зачем?
По звериной тропе следопыты направились вверх, мимо Шихан-камня.
На открытых местах, на еланях, тропа терялась, а в густом лесу
обозначалась вновь. На тропинке попадались клочья выбитого ногами
пушистого мха, обнаженные корни деревьев. Ребята шли осторожно,
вглядываясь вперед, по сторонам. Казалось, что лосиха где-то тут
поблизости. Теперь утро, и она где-нибудь пасется на лужайке вместе со
своим теленком. А травы сейчас сочные, росные.
Шедший впереди Славик Кудреватых вдруг остановился, повернулся к
ребятам и приложил палец к губам.
- Молчок, ребята! - шепнул он.
- А что? - так же тихо спросил Гриша Светляков.
- Смотрите, впереди на лужайке кто-то копошится.
На небольшой еланьке в траве будто перекатываются один через