другой два футбольных мяча. И оба рыжие, как новенькие.
- Это собачата играют, - сказал Боба.
- Какие тебе собачата! - возразил Гриша. - Это лисенки.
- Н-ну? Вот бы их поймать!
У ребят тотчас же созрел план: обойти лужайку с трех сторон,
подкрасться к зверькам и схватить их. Припав к земле, Славик медленно
пополз вперед по тропинке, а его товарищи пошли в обход: один справа,
другой слева, а потом тоже ползком стали пробираться к резвящимся
кутятам.
Первым на краю маленькой лесной поляны оказался Славик. Он
подполз к ней из-за густого черемухового куста. Увлекшиеся игрой
рыжие, гладкие, почти круглые звереныши продолжали барахтаться в
траве, стараясь подмять друг друга под себя. Наконец один из
противников сдался: лежа на спине, он поднял вверх все свои четыре
лапы, а победитель навалился на него грудью, прижал к земле и
торжествующим взглядом окинул поляну, словно говорил окружающим,
деревьям, кустам: "Глядите, какой я сильный, проворный!"
В это время глаза Славика встретились с глазами зверенка. Очки
следопыта моментально запотели, а сердце затрепыхалось, как у птички,
зажатой в кулаке.
- Рыси, рыси! - закричал он, поднимаясь на ноги и убегая от
светлой солнечной полянки.
А вслед за ним бежали и товарищи.
- Откуда ты взял, что рыси?
- Какие рыси? - спрашивали его уже у шалаша под Шихан-камнем
Гриша и Боба.
- Ну да, рыси, - отвечал Славик. - Я сразу узнал: уши торчат, а
на кончиках кисточки. И глаза такие злющие, колючие. Как поглядел в
них, меня ровно кипятком ошпарило.
Храбрившийся до этого Скороспелкин сразу притих и стал
уговаривать ребят отправиться домой. Дескать, делать тут больше
нечего. Лосиху все равно не увидим. Вчера за нею, наверно, гналась
рысь, она поэтому и бежала сломя голову. Может, ее и в живых-то уже
нет.
Славик и сам был такого мнения, что неплохо бы уйти из этого
страшного места. Дома-то куда лучше, спокойнее. Можно бы покупаться,
позагорать на озере. Только вот что сказать потом в отряде, в дружине,
когда спросят о лосихе.
- Как ты думаешь, Гриша? - обратился Славик к Светлякову. - Что
будем делать дальше?
- Групповоду виднее, - ответил тот уклончиво.
- А все же? Я советуюсь с вами. Нам всем поручили выследить
зверя.
- Ну и выследим. В чем же дело?
- Конечно, выследим, - согласился Славик и подумал: "С Гришей не
пропадешь, он в случае чего не растеряется".
А солнышко между тем уже выкатилось из-за Шихан-камня огромным
раскаленным комом, опахнуло жаром леса и травы, высушило росы, разлило
над поляной у шалаша густые пряные запахи разомлевшей смолки, хвои,
муравейников и цветов. Замолкли птицы. И только с цветка на цветок с
жужжанием перелетали тяжелые шмели-медуницы.
В полдень ребята снова вышли на звериную тропу. Теперь они
направились уже не вверх, за Шихан-камень, а вниз, к речке Рябиновке,
и там неподалеку от берега залегли, замаскировались. Ведь охотник
Якуня говорил, что днем лосиха ходит купаться в старицу. И, конечно,
если пойдет, то здесь, по старой своей дороге.
Сидят следопыты у тропы, ждут. Кругом стоит тишина. И только
слышно, как тоненькими, словно паутинка, голосками поют комары, липнут
на лицо, на руки, тут же выпускают острые хоботки и норовят запустить
их под кожу.
Вдруг ребята переглянулись. Вверху на тропе послышался треск, а
вскоре показалась и сама лосиха.
Далеко вперед выбрасывая ноги, она спускалась с Моховой горы.
Лосенок шел за нею поодаль. Лосиха спешила, ее донимали комары,
слепни, мухи, мошки. Она нарочно проходила через самую чащу, лезла
через кусты, чтобы отогнать от себя весь этот гнус. А малыш шел уже на
своих окрепших ножках потихоньку, не спеша. Он еще не понимал, отчего
так ноет, зудит тело. Мать часто останавливалась и, повернув голову
назад, поджидала детеныша. Тот подходил и тут же, вытягивая шею, лез с
выпяченными губами под брюхо матери. Она легонько отталкивала его
задней ногой и убегала рысцой, как бы говоря: беги за мной, глупый,
идем скорее к речке, к болоту, там наше спасение от овода. Но лосенок
был не только глупый, но и упрямый. Он делал все так, как хотел сам.
За матерью он не бежал, а шел нехотя, широко расставляя ноги, словно
боялся поскользнуться, и рассматривал большущих коричневых слепней,
которые сотнями увивались возле него.
А вот и речка, обросшая по берегам ольховником и черемушником.
Рядом с речкой - старое заболоченное русло, наполовину затянутое
осокой, хвощом и широколистной травой мать-и-мачехой. Завидев воду,
лосиха с разбега кинулась в старицу, по брюхо забрела в грязь и тину и
замотала головой, будто здоровалась с кем-то. Лосенок подошел к
берегу, но за матерью не последовал. Подобрав под себя ноги, он тут же
прилег на бугорке, попрял ушами, а когда убедился, что кругом стоит
ничем не нарушаемая тишина, закинул голову на спину и, казалось,
задремал. Лосиха-мать, смирившись с непокорностью своего детеныша,
несколько раз с раздражением ударила ногой о каменистое дно старицы и
забрела в самую глубину, оставив снаружи только большую неуклюжую
безрогую голову.
С этого дня ребята стали приходить к старице и издали, с
подветренной стороны, наблюдали за лосихой и ее теленком. В самую
жаркую пору она постоянно была здесь, спасалась от овода в болоте, а
потом приучила к этому и своего малыша. Вначале, когда он подходил к
берегу, лосиха становилась с ним рядом и боком-боком полегоньку
теснила его к воде. Но едва его раздвоенные копытца касались грязи, он
прыгал в сторону и выбегал на бугор, широко расставлял ноги и с
недоумением смотрел на мать, будто спрашивал: что ты хочешь со мной
делать? Тогда лосиха круто отворачивалась от него, с шумом, с
брызгами, отфыркиваясь, лезла в старицу и целыми часами стояла в ней
или лежала. А затем, когда теленок начинал чувствовать голод, ходил по
берегу взад-вперед, призывно, умоляюще поглядывал на мать и шевелил
губами, она выходила из глубины старицы и останавливалась на таком
расстоянии от берега, чтобы лосенок, подходя к ней, непременно замочил
ноги. Когда же теплые, сладковатые струйки молока освежали ему рот,
она постепенно отодвигалась все дальше в воду, а лосенок, уже не
замечая этого, сам по брюхо залезал за нею в болото.
Через год лосиха куда-то ушла, исчезла, оставив лосенка одного.
Он уже стал подростком, но, видимо, очень скучал по матери. Ребята
частенько видели его возле старицы и на прежних лежках на Моховой
горе. Одиночество его угнетало. С глухой и мрачной горы, густо
заросшей осинником, липняком и ельником, он спускался к стадам лошадей
и коров, пасся вместе с ними и неохотно уходил в сторону при появлении
пастухов.
Лосенок рос на глазах у ребят. Из беспомощного теленка он
превратился в большого, сильного зверя. На его голове появились
плоские рога, очень похожие на древнюю крестьянскую соху. И школьникам
стало ясно, почему в народе называют лосей сохатыми.
У лосей сильно развиты слух, зрение, обоняние. Они очень чутки,
сторожки. Боятся шума. Живут в самых глухих, безлюдных местах, точно
отшельники. А этот лось был совсем необыкновенный. Он не прятался в
лесной чаще. Дружил на выпасах с колхозным скотом, разгуливал и
отдыхал в перелесках, где совсем рядом на полях гудели тракторы,
комбайны, сновали по дорогам автомашины, гремели по рельсам
тяжеловесные поезда.
В начале лета прошлого года сохатый забрел чуть ли не в самый
поселок. Был вечер. Над улицей вдоль берега озера еще висела
золотистая пыль, поднятая вернувшимся с выпаса стадом коров. От домов,
от деревьев на землю и на озеро легли длинные синеватые тени. А на
середине водяного зеркала отражались кучевые облака, подожженные
заходящим солнцем.
Вдруг на улице раздался крик:
- Булан, булан! Смотри, за стадом пришел. Озеро вода пьет!
Это кричал пастушонок Самигулла.
"Булан" - по-башкирски "лось", "сохатый".
На улицу выбежали взрослые и ребятишки. Столпились на берегу. На
противоположном конце озера, где впадает речка Рябиновка, стоял
коричневато-серый, буланый зверь. Напившись воды у берега, он гордо
вскинул голову с могучими, рогами, поглядел на толпу людей в поселке и
пошел, но пошел не от берега, а в озеро, в самую трясину, в плавучие
зыбуны. В поселке заохали, заахали. Кто не знает этого страшного места
- зыбунов, чаруса, где погибло немало лошадей, коров, затянутых в
грязевую бездонную пучину, поросшую травой, желтыми цветочками
курослепа и голубенькими незабудками.
Славик Кудреватых, стоявший на берегу в группе своих сверстников,
замахал руками и закричал, как будто лось мог услышать его:
- Куда ты, куда? Там трясина! Засосет!
Но лось был глух к шуму в поселке. Он спокойно шел по зыбунам,
пасся, отыскивая какую-то лакомую траву, и поедал ее.
С замирающим сердцем Славик смотрел на могучего, величавого зверя
с длинными тонкими ногами, и в его воображении рисовалась печальная
картина гибели редкого в этих местах животного, ставшего любимцем не
только ребят, но и всех колхозников. Красавец сохатый как бы дополнял
и украшал мирный пейзаж Глухого Бора. И Славику казалось, что он, все
его товарищи, весь поселок видят лося в последний раз. Еще один шаг
вперед - и благородное животное, как прекрасное видение, вдруг
исчезнет в трясине, и его уже больше никогда-никогда не увидишь.
- Ребята! - крикнул Славик своим товарищам. - Давайте возьмем
лодку и поедем в устье Рябиновки. Надо прогнать лося, спасти.
Трое ребят побежали к лодке. А на берегу уже гремели цепью и
веслами взрослые. От берега отчалила рыбацкая долбленка. В ней сидели
старик Веретенников, вот уже много лет охраняющий колхозные амбары, и
его сын - бригадир полеводческой бригады. Веретенников-младший стоял в
лодке на коленях и огребался длинным двухлопастным веслом, а старик
сидел на корме и направлял лодку к зыбунам деревянной лопатой. Рядом с
ним лежал багор на длинном шесте, а на дне долбленки - веревка,
сложенная витками.
У лодочного причала стоял охотник Якуня. Тень от него лежала на
воде чуть ли не до середины озера. И если бы судить о человеке по
тени, то это был какой-то исполин, сказочный богатырь. Якуня
ухмыльнулся в бороду и крикнул вдогонку Веретенниковым:
- Кабы сохатому вас не пришлось вытаскивать из зыбунов.
Увидев пионеров, возившихся возле лодки, спросил:
- А вы куда?
- А мы прогоним лося, - сказал Славик, - он может утонуть. Там
даже собаку недавно засосало. Собака маленькая, легонькая, а лось,
говорят, пудов двадцать пять весит.
- Самолет вон из металла сделан, тяжелее всякой птицы, а в
воздухе держится, в полете никакая птица перед ним не устоит...
Напрасно, ребята, волнуетесь за зверя. Он поумнее наших коров и собак.
- А зачем он на зыбуны лезет?
- Надо, значит, вот и лезет. Вы конфеты, пряники любите?
- Еще бы!
- А он трилистник любит. Трава такая, от одного корешка три
стебелька, на каждом стебельке зеленый широкий листочек. Вот он и
ходит по зыбунам, листочки эти объедает. Там их много.
- Так он же утонет!
- Кабы боялся, что утонет, не пошел бы. Значит, не боится. Вы
думали, сохатый, не зная броду, кинулся в воду? Нет, ребятушки, он
зверь умный, сообразительный.
- А как он ходит по зыбунам? - спросил Славик.
Охотник хитровато прищурился:
- На лыжах... Вы ведь юннаты. Самим надо знать, самим до всего
дойти. Спросите у сохатого, он вам скажет. Вы же с ним в дружбе... Вот
так-то.
И Якуня пошел прочь от берега.
В это время лодка Веретенниковых уже приближалась к зыбунам. Лось
насторожился, высоко вскинул голову, постоял, посмотрел на непрошеных
спасателей, а потом не спеша повернулся и пошел к берегу. Миновав
трясину, еще раз остановился, из-за плеча посмотрел на Веретенниковых
и шажком отправился в прибрежные кусты.
Несколько раз лось по вечерам выходил на зыбуны. Всем в Глухом
Бору, кроме охотника Якуни, казалось чудом, что такой большой и
длинноногий зверь с поразительной беспечностью разгуливает по трясине
и уходит живым и невредимым. Особенно это заинтересовало юных
натуралистов. Рассказу Якуни о том, что сохатый ходит на лыжах, они,
понятно, не поверили. Однако как же, в самом деле, лось передвигается
по качающемуся болоту? Может быть, он ставит ноги на кочки, ходит по
кочкам? Но там и кочек-то не видно. На кочках растут лишь усы из
осоки, да и вообще на кочковатых болотах, кроме осоки, ничего не
бывает, а там, на зыбунах, растут всякие травы, цветочки, все равно
что на сенокосном лугу. Так в чем же секрет? С этим вопросом
обращались ребята и к учителям. Но и те не могли сказать ничего
ясного, определенного. А Якуня, сколько его ни пытались расспрашивать,
только глубокомысленно улыбался в бороду и отвечал уклончиво: дескать,
смолоду развивайте в себе любознательность, доходите до всего сами.
Жить потом станет легче. Из своей-то копилки лучше взять, чем у
соседей занимать.
И вот ребята решили проверить сами, как сохатый ходит за
трилистником. Пробравшись на лодке к трясине, они устроили здесь
шалашик из ольховых веток и замаскировали его травой. Когда все было
готово и лодка стояла совершенно скрытой, Боба расположился в ней, как
у себя дома. Выложил из-за пазухи бинокль, полкаравая хлеба, пучок
зеленого лука и сказал;
- Теперь можно ждать хоть до завтра.
- Так мы же сегодня не станем сидеть в засаде, - заявил Славик.
- Как - не станем?
- Очень просто. Лось сегодня не выйдет на зыбуны.
- Почему это не выйдет? Каждый день ходит и вдруг не выйдет?
- И не выйдет: увидит на зыбунах шалаш, ну и повернет обратно. Уж
разве потом, когда приглядится, привыкнет, убедится, что ничего
опасного нет, тогда выйдет.
- Кто это тебе сказал?
- Кто? Якуня. Этот Якуня, я тебе скажу, - наипервейший юннат. Про
зверей, про птиц он знает лучше всякого профессора.
И действительно, на другой день и на третий день лося не зыбунах
не было. Появился он только через неделю. И снова стал ходить за
трилистником, как в свой собственный огород.
И вот ребята засели в закрадке, на зыбунах. Лежат в лодке и
боятся дышать. Лось ведь очень чуткий! Никто из них в этот день не ел
ни луку, ни чесноку, чтобы зверь не услышал запаха.
Давно уже коровье стадо вернулось с лугов в Глухой Бор. Давно
улеглась поднятая им в поселке рыжая бархатистая пыль. Да и от солнца,
опустившегося за поселком, за густым сосняком, остались только
кумачовые лохмотья, зацепившиеся за вершинки деревьев, за ветки. А
лось все не приходил. Ребята уже было разочаровались, начали
перешептываться, а Боба даже кашлянул в рукав. И ему никто ничего не
сказал, только Славик, любивший, чтобы в каждом деле соблюдалась
строгая дисциплина, посмотрел на него косо.
И вдруг, когда уже все потеряли надежду увидеть сохатого, он
появился. Раздвинул прибрежные кусты, вышел к зыбунам и остановился.
Поглядел на противоположный берег, откуда доносился обычный вечерний
деревенский шум, на трясину, широко раздутыми ноздрями вдохнул густой,
сыроватый воздух, пахнувший тиной и перепревшими водорослями.
Ребята в закрадке затаили дыхание и во все глаза уставились на
сохатого. Он был каких-нибудь метрах в пятидесяти. Стоял большой,
гордый, независимый, с раскинутыми в сторону огромными рогами. Затем
он напился воды, отфыркнулся и направился на зыбуны, прямо на шалаш.
- На нас идет, на нас! - шепнул Боба, бледнея.
Славик и сам почувствовал, как холодеет у него сердце, но тут же
взял себя в руки, энергично ткнул Скороспелкина под бок и выдохнул:
- Молчи!
А молчать было необходимо. Якуня предупредил Славика: "Вы там не
вздумайте пугнуть сохатого. Тогда он вас убьет, утопит. Это такой
зверь, он шуток не любит. Если его ранишь или застанешь врасплох,
напугаешь, он кидается на людей. Бьет рогом, бьет копытом. Ногой он
может перешибить дерево толщиной с руку. И если его рассердите, куда
полетят ваш шалаш, ваша лодка!"
Гроза, однако, миновала. Лось дошел до трилистника, начал его
выискивать и есть. Лакомая трава уводила его от засады. И только тут
ребята пришли в себя, вздохнули с облегчением.
Славик снял запотевшие очки, тщательно протер их, охладил и
теперь уже совершенно спокойно начал наблюдать за лосем, который,
ничего не подозревая, пасся на трясине.
Никаких лыж, конечно, у сохатого не было. А секрет, оказывается,
совершенно прост. Зверь строго рассчитывал свои движения. Он ступал не
на копыта, которые сразу бы проткнули трясину, а на голени, от копыта
до колена, и ставил ноги не прямо, а чуть вбок, так что тяжесть
огромного тела распространялась на большую площадь зыбуна.
- Видали, видали! - восхищенный своим открытием, шепнул Славик. -
На голенях-то он верно, как на лыжах ходит. Вот он какой умница,
лось-то наш!
- Тише ты, тише! - шикнули на него товарищи.
Почуяв что-то неладное, сохатый вдруг вскинул голову, заводил
ушами, долго, пристально посмотрел на шалаш-закрадку, затем фыркнул и
пошел наутек, поднимая вокруг себя фонтаны брызг. Добравшись до
берега, он перемахнул через широкие кусты лозовника и скрылся. По
четкому, чеканному гулу земли можно было определить, что зверь уходил
на свои старые лежки на Моховой горе.
А зимой, в январе, школьники Глухого Бора узнали о гибели
сохатого. Колхозники во главе с бригадиром Веретенниковым на
нескольких подводах ездили на покосные елани за сеном. И когда они
возвращались с возами, увидели недалеко от дороги возле речки
Рябиновки лежащего лося. Остановив лошадей, колхозники осмотрели место
гибели животного. Зверь еще не окоченел, на шее у него были большие
рваные раны. Тут же на снегу виднелись следы человека.
- Ну, конечно, это дело Якуни! - с гневом сказал бригадир. - Вот,
смотрите, человек был в больших подшитых валенках. А в таких валенках
ходит Якуня. А вот след его собаки. И на шее у сохатого какие-то
необыкновенные раны. А у кого, как не у Якуни, должны быть разрывные
пули. Он на медведя ходит.
В Глухом Бору колхозники подняли тревогу. Слыханное ли дело -
убить лося! Да еще какого лося, почти домашнего, который вырос у всех
на глазах. Из соседнего села явились лесничий и милиционер. Они зашли
в дом Якуни. Там сказали, что охотник ушел в лес, с ружьем.
На месте происшествия собрались почти все жители Глухого Бора.
Последним туда пришел Славик. Бежать он не мог, ноги почему-то стали
непослушными.
"Кто же это посмел поднять руку на сохатого? - думал он. -
Неужели это сделал Якуня? Нет, этого не может быть! Якуня - охотник,
хороший человек..."
Протиснувшись сквозь толпу, Славик заглянул в помутневшие глаза
сохатого, уткнувшегося бородатой мордой в снег.
Потом обратился к товарищам:
- А почему лось стал безрогим? Почему нет на снегу крови? Раны у
зверя на шее большие, а крови нет.
Друзья ничего Славику не ответили. Глаза у них застилали слезы.
Народ сгрудился возле милиционера, сидевшего на пеньке. На
коленях у него лежала папка, а за спиной милиционера в шапке-ушанке с
кокардой, изображающей дубовую ветку, стоял лесничий. Он что-то
говорил милиционеру, а народ вокруг шумел, будто дремучий бор в
непогоду.
- Конечно, это дело Якуни!
- Чье же больше. Только он один по лесу шляется с ружьем.
- Да и от следов никуда не денется, вот они: в валенках большущих
шел, как на лыжах. И собачьи лапы тут же, рядом, отпечатаны.
- Понятно, он тут был со своим Дунаем.
- Пишите, товарищ милиционер, бумагу на Якуню. Мы все подпишемся.
Проучить его надо. Гляди-ко, на лося позарился! Лось-то один на всю
округу проживал. А какой красавец! Герой, как посмотришь на него,
когда он возле артельного стада пасется. И как у Якуни хватило совести
поднять ружье, целиться?
- А может, это не Якунине дело? - заметил лесничий. - Разобраться
надо.
- Верно, разобраться надо, - с жаром сказал Славик. - Почему нет
крови на снегу?
Наступила тишина. И в этой тишине вдруг кто-то крикнул:
- Якуня! Вон он, Якуня, идет!
Все посмотрели на Моховую гору. С ее кручи возле кромки леса
спускался охотник. Он был в белом овчинном полушубке, шапке-ушанке из
беличьего меха. Шел один, без собаки.
А когда Якуня подходил к толпе, милиционер встал, шагнул
навстречу охотнику.
- Покажите-ка ваш патронташ! - сказал он Якуне. - Где вы взяли
разрывные пули?
- Какие разрывные пули? - удивился охотник и стал расстегивать
плоский длинный патронташ, которым был перепоясан вместо кушака.
- Лося-то вы убили? Сознавайтесь прямо, чтобы без канители, без
следствия.
Якуня улыбнулся:
- А, вон что...
Он снял со спины связанную за лапы седую, с темными пятнами по
спине и бокам, матерую рысь и кинул ее к ногам милиционера.
Ощерившаяся, со злыми открытыми глазами, со стоячими ушами, точно
надломленными на самых кончиках, она была как живая.
- Вот вам "разрывная пуля", - сказал охотник. - Пишите на нее
протокол, а я распишусь... Я целую неделю ходил, выслеживал ее. Она
выслеживала сохатого, а я ее. Только она опередила меня. В этом я
виноват, сплоховал.
Милиционера и охотника окружили колхозники. Мальчишки,
пробравшиеся вперед, с опаской поглядывали на валявшегося на снегу
хищника. Он еще казался живым, злобным, ощерившимся.
Взяв предложенную милиционером папироску, Якуня закурил и
рассказал любопытную историю.
- Сохатый-то безрогий, видите, - начал он. - Сейчас середина
зимы. В это время лоси теряют рога. Трудное время для них. Это все
равно что мне остаться в лесу без ружья. Любой хищник, из больших-то,
станет смекать: нельзя ли поживиться. У человека хоть руки есть, он
может схватить палку и обороняться, а чем станет обороняться комолый
сохатый? В случае опасности только на ноги надейся. А ноги не всегда
выручают... Еще на прошлой неделе я заметил, что рысь охотится за
сохатым. Иду вон там по взгорью, возле Шихан-камня, вижу размашистые
следы лося, сбитый с кустов снег - это через них перемахивал зверь, -
а рядышком след рыси. Она, как кошка, ходит осторожно, когти спрятаны,
на снегу видать лишь распушенные ямочки, а тут, гляжу, мчалась за
лосем и когти убрать позабыла, наверно, нарочно их выпустила, жадюга!
Ну, смекнул это, и мне стало не по себе. Думаю, догнать-то ты его
не догонишь, а хитростью взять можешь. Лось-то, он и чуткий, и
сторожкий, а простоват. Живет больше на одном месте, облюбует себе
лесные кварталы поглуше и здесь ходит по своим старым тропам, да еще,
поди, и соображает: раз прошел здесь - никто не тронул, так второй-то
раз идти совсем безопасно... Рысь этим и воспользовалась. Устроила
засаду на лосиной тропе. Взобравшись на густую сосну, затаилась. А
сосна тоже рыжая, разлапистая. Тут хоть того будь зорче, а врага и не
заметишь. Ну, рысь-то прильнула к толстому суку и ждет. Уже знает,
когда сохатый должен проходить под этим деревом. Часов у нее нет, а
понятие о времени имеет. И вот сохатый идет. Не без опаски, конечно,
идет. И уши насторожены, и глаза далеко вокруг все просматривают, и
нос каждую струйку воздуха обнюхивает. И все-таки не всегда себя этим
сбережешь. Беда нагрянет оттуда, откуда ее и не ждешь. В лесу-то
всегда так: один хитрый, а другой еще хитрее. Каждый спасает свою
жизнь как может... Вот так-то сохатый и шел, ветер ему был в спину,
что делается вверху, на деревьях, не разглядывал: на деревья садятся
лишь птицы, а их что бояться? А как оказался под кряжистой сосной,
рысь-то на него и всплыла, на спину, на шею, вцепилась, вгрызлась
когтями и зубами. Были бы у лося рога, он бы ее смахнул со спины-то,
шмякнул на землю да копытом поддал. А рогов-то как раз на этот случай
не погодилось. Что делать? Не погибать же зря? Тогда лось кинулся в
лесную чащу, в самую урему, думал сбить там врага сучьями деревьев,
метался в разные стороны. Но рысь сидела на спине, как присосавшийся
клещ. Обессиленный и обескровленный, сохатый выбежал сюда, к речке.
Перед самой гибелью он уже не бежал, а еле шел, пошатываясь из стороны
в сторону. И наконец упал. Рысь вдосталь напилась горячей крови и
ушла, сытая, отяжелевшая. Я немножко не застал ее здесь. Пошел по
следу, отыскал. Вот возьмите ее. - И Якуня дотронулся ногой до рыси.
- А так действительно бывает? - спросил милиционер у лесничего.
- Да, это так.
- Так, так, верно! - крикнул Славик. - Крови-то ведь на снегу
нет. Рысь ее выпила.
На берегу речки Смородинки сидели охотники из Горнозаводска. Над
костром в закопченных котелках варилась дичатина. Прохладный ветер
теребил распущенные косы березы, срывал с нее золотые серьги и кидал в
воду. Но серьги не тонули, а плыли по реке, покачиваясь на мелкой
ряби.
Миновав речку вброд, к горнозаводцам подъехал на голубом коне в
яблоках лесообъездчик Кузьма Терентьевич Кононов. Он походил на
былинного богатыря. Но у него не было ни щита, ни лука, ни палаша.
Из-за спины торчало лишь длинное дуло одноствольного ружья. (Палаш -
меч.)
- Мир на привале! - приветствовал старик охотников.
- Милости просим! - ответили ему хором. - Привязывайте коня да
садитесь с нами. Сейчас поспеет варево.
- А как охота, товарищи?
- Вот смотрите, Кузьма Терентьевич, - сказал пожилой формовщик
литейного цеха Григорий Колымагин. - Обижаться на осень не приходится.
Прежде, бывало, ходишь тут - хоть шаром покати, а нынче откуда что и
взялось. Почти за каждым кустом если не тетерка, так куропатка
вспархивает.
- Удивительное дело! - вмешался в разговор бухгалтер заводской
конторы Воскобойников. - Я тут с детства околачиваюсь, на этих самых
горках - Моховушке, Известковой, Ягодной. Знаю, где что было у меня
- Это собачата играют, - сказал Боба.
- Какие тебе собачата! - возразил Гриша. - Это лисенки.
- Н-ну? Вот бы их поймать!
У ребят тотчас же созрел план: обойти лужайку с трех сторон,
подкрасться к зверькам и схватить их. Припав к земле, Славик медленно
пополз вперед по тропинке, а его товарищи пошли в обход: один справа,
другой слева, а потом тоже ползком стали пробираться к резвящимся
кутятам.
Первым на краю маленькой лесной поляны оказался Славик. Он
подполз к ней из-за густого черемухового куста. Увлекшиеся игрой
рыжие, гладкие, почти круглые звереныши продолжали барахтаться в
траве, стараясь подмять друг друга под себя. Наконец один из
противников сдался: лежа на спине, он поднял вверх все свои четыре
лапы, а победитель навалился на него грудью, прижал к земле и
торжествующим взглядом окинул поляну, словно говорил окружающим,
деревьям, кустам: "Глядите, какой я сильный, проворный!"
В это время глаза Славика встретились с глазами зверенка. Очки
следопыта моментально запотели, а сердце затрепыхалось, как у птички,
зажатой в кулаке.
- Рыси, рыси! - закричал он, поднимаясь на ноги и убегая от
светлой солнечной полянки.
А вслед за ним бежали и товарищи.
- Откуда ты взял, что рыси?
- Какие рыси? - спрашивали его уже у шалаша под Шихан-камнем
Гриша и Боба.
- Ну да, рыси, - отвечал Славик. - Я сразу узнал: уши торчат, а
на кончиках кисточки. И глаза такие злющие, колючие. Как поглядел в
них, меня ровно кипятком ошпарило.
Храбрившийся до этого Скороспелкин сразу притих и стал
уговаривать ребят отправиться домой. Дескать, делать тут больше
нечего. Лосиху все равно не увидим. Вчера за нею, наверно, гналась
рысь, она поэтому и бежала сломя голову. Может, ее и в живых-то уже
нет.
Славик и сам был такого мнения, что неплохо бы уйти из этого
страшного места. Дома-то куда лучше, спокойнее. Можно бы покупаться,
позагорать на озере. Только вот что сказать потом в отряде, в дружине,
когда спросят о лосихе.
- Как ты думаешь, Гриша? - обратился Славик к Светлякову. - Что
будем делать дальше?
- Групповоду виднее, - ответил тот уклончиво.
- А все же? Я советуюсь с вами. Нам всем поручили выследить
зверя.
- Ну и выследим. В чем же дело?
- Конечно, выследим, - согласился Славик и подумал: "С Гришей не
пропадешь, он в случае чего не растеряется".
А солнышко между тем уже выкатилось из-за Шихан-камня огромным
раскаленным комом, опахнуло жаром леса и травы, высушило росы, разлило
над поляной у шалаша густые пряные запахи разомлевшей смолки, хвои,
муравейников и цветов. Замолкли птицы. И только с цветка на цветок с
жужжанием перелетали тяжелые шмели-медуницы.
В полдень ребята снова вышли на звериную тропу. Теперь они
направились уже не вверх, за Шихан-камень, а вниз, к речке Рябиновке,
и там неподалеку от берега залегли, замаскировались. Ведь охотник
Якуня говорил, что днем лосиха ходит купаться в старицу. И, конечно,
если пойдет, то здесь, по старой своей дороге.
Сидят следопыты у тропы, ждут. Кругом стоит тишина. И только
слышно, как тоненькими, словно паутинка, голосками поют комары, липнут
на лицо, на руки, тут же выпускают острые хоботки и норовят запустить
их под кожу.
Вдруг ребята переглянулись. Вверху на тропе послышался треск, а
вскоре показалась и сама лосиха.
Далеко вперед выбрасывая ноги, она спускалась с Моховой горы.
Лосенок шел за нею поодаль. Лосиха спешила, ее донимали комары,
слепни, мухи, мошки. Она нарочно проходила через самую чащу, лезла
через кусты, чтобы отогнать от себя весь этот гнус. А малыш шел уже на
своих окрепших ножках потихоньку, не спеша. Он еще не понимал, отчего
так ноет, зудит тело. Мать часто останавливалась и, повернув голову
назад, поджидала детеныша. Тот подходил и тут же, вытягивая шею, лез с
выпяченными губами под брюхо матери. Она легонько отталкивала его
задней ногой и убегала рысцой, как бы говоря: беги за мной, глупый,
идем скорее к речке, к болоту, там наше спасение от овода. Но лосенок
был не только глупый, но и упрямый. Он делал все так, как хотел сам.
За матерью он не бежал, а шел нехотя, широко расставляя ноги, словно
боялся поскользнуться, и рассматривал большущих коричневых слепней,
которые сотнями увивались возле него.
А вот и речка, обросшая по берегам ольховником и черемушником.
Рядом с речкой - старое заболоченное русло, наполовину затянутое
осокой, хвощом и широколистной травой мать-и-мачехой. Завидев воду,
лосиха с разбега кинулась в старицу, по брюхо забрела в грязь и тину и
замотала головой, будто здоровалась с кем-то. Лосенок подошел к
берегу, но за матерью не последовал. Подобрав под себя ноги, он тут же
прилег на бугорке, попрял ушами, а когда убедился, что кругом стоит
ничем не нарушаемая тишина, закинул голову на спину и, казалось,
задремал. Лосиха-мать, смирившись с непокорностью своего детеныша,
несколько раз с раздражением ударила ногой о каменистое дно старицы и
забрела в самую глубину, оставив снаружи только большую неуклюжую
безрогую голову.
С этого дня ребята стали приходить к старице и издали, с
подветренной стороны, наблюдали за лосихой и ее теленком. В самую
жаркую пору она постоянно была здесь, спасалась от овода в болоте, а
потом приучила к этому и своего малыша. Вначале, когда он подходил к
берегу, лосиха становилась с ним рядом и боком-боком полегоньку
теснила его к воде. Но едва его раздвоенные копытца касались грязи, он
прыгал в сторону и выбегал на бугор, широко расставлял ноги и с
недоумением смотрел на мать, будто спрашивал: что ты хочешь со мной
делать? Тогда лосиха круто отворачивалась от него, с шумом, с
брызгами, отфыркиваясь, лезла в старицу и целыми часами стояла в ней
или лежала. А затем, когда теленок начинал чувствовать голод, ходил по
берегу взад-вперед, призывно, умоляюще поглядывал на мать и шевелил
губами, она выходила из глубины старицы и останавливалась на таком
расстоянии от берега, чтобы лосенок, подходя к ней, непременно замочил
ноги. Когда же теплые, сладковатые струйки молока освежали ему рот,
она постепенно отодвигалась все дальше в воду, а лосенок, уже не
замечая этого, сам по брюхо залезал за нею в болото.
Через год лосиха куда-то ушла, исчезла, оставив лосенка одного.
Он уже стал подростком, но, видимо, очень скучал по матери. Ребята
частенько видели его возле старицы и на прежних лежках на Моховой
горе. Одиночество его угнетало. С глухой и мрачной горы, густо
заросшей осинником, липняком и ельником, он спускался к стадам лошадей
и коров, пасся вместе с ними и неохотно уходил в сторону при появлении
пастухов.
Лосенок рос на глазах у ребят. Из беспомощного теленка он
превратился в большого, сильного зверя. На его голове появились
плоские рога, очень похожие на древнюю крестьянскую соху. И школьникам
стало ясно, почему в народе называют лосей сохатыми.
У лосей сильно развиты слух, зрение, обоняние. Они очень чутки,
сторожки. Боятся шума. Живут в самых глухих, безлюдных местах, точно
отшельники. А этот лось был совсем необыкновенный. Он не прятался в
лесной чаще. Дружил на выпасах с колхозным скотом, разгуливал и
отдыхал в перелесках, где совсем рядом на полях гудели тракторы,
комбайны, сновали по дорогам автомашины, гремели по рельсам
тяжеловесные поезда.
В начале лета прошлого года сохатый забрел чуть ли не в самый
поселок. Был вечер. Над улицей вдоль берега озера еще висела
золотистая пыль, поднятая вернувшимся с выпаса стадом коров. От домов,
от деревьев на землю и на озеро легли длинные синеватые тени. А на
середине водяного зеркала отражались кучевые облака, подожженные
заходящим солнцем.
Вдруг на улице раздался крик:
- Булан, булан! Смотри, за стадом пришел. Озеро вода пьет!
Это кричал пастушонок Самигулла.
"Булан" - по-башкирски "лось", "сохатый".
На улицу выбежали взрослые и ребятишки. Столпились на берегу. На
противоположном конце озера, где впадает речка Рябиновка, стоял
коричневато-серый, буланый зверь. Напившись воды у берега, он гордо
вскинул голову с могучими, рогами, поглядел на толпу людей в поселке и
пошел, но пошел не от берега, а в озеро, в самую трясину, в плавучие
зыбуны. В поселке заохали, заахали. Кто не знает этого страшного места
- зыбунов, чаруса, где погибло немало лошадей, коров, затянутых в
грязевую бездонную пучину, поросшую травой, желтыми цветочками
курослепа и голубенькими незабудками.
Славик Кудреватых, стоявший на берегу в группе своих сверстников,
замахал руками и закричал, как будто лось мог услышать его:
- Куда ты, куда? Там трясина! Засосет!
Но лось был глух к шуму в поселке. Он спокойно шел по зыбунам,
пасся, отыскивая какую-то лакомую траву, и поедал ее.
С замирающим сердцем Славик смотрел на могучего, величавого зверя
с длинными тонкими ногами, и в его воображении рисовалась печальная
картина гибели редкого в этих местах животного, ставшего любимцем не
только ребят, но и всех колхозников. Красавец сохатый как бы дополнял
и украшал мирный пейзаж Глухого Бора. И Славику казалось, что он, все
его товарищи, весь поселок видят лося в последний раз. Еще один шаг
вперед - и благородное животное, как прекрасное видение, вдруг
исчезнет в трясине, и его уже больше никогда-никогда не увидишь.
- Ребята! - крикнул Славик своим товарищам. - Давайте возьмем
лодку и поедем в устье Рябиновки. Надо прогнать лося, спасти.
Трое ребят побежали к лодке. А на берегу уже гремели цепью и
веслами взрослые. От берега отчалила рыбацкая долбленка. В ней сидели
старик Веретенников, вот уже много лет охраняющий колхозные амбары, и
его сын - бригадир полеводческой бригады. Веретенников-младший стоял в
лодке на коленях и огребался длинным двухлопастным веслом, а старик
сидел на корме и направлял лодку к зыбунам деревянной лопатой. Рядом с
ним лежал багор на длинном шесте, а на дне долбленки - веревка,
сложенная витками.
У лодочного причала стоял охотник Якуня. Тень от него лежала на
воде чуть ли не до середины озера. И если бы судить о человеке по
тени, то это был какой-то исполин, сказочный богатырь. Якуня
ухмыльнулся в бороду и крикнул вдогонку Веретенниковым:
- Кабы сохатому вас не пришлось вытаскивать из зыбунов.
Увидев пионеров, возившихся возле лодки, спросил:
- А вы куда?
- А мы прогоним лося, - сказал Славик, - он может утонуть. Там
даже собаку недавно засосало. Собака маленькая, легонькая, а лось,
говорят, пудов двадцать пять весит.
- Самолет вон из металла сделан, тяжелее всякой птицы, а в
воздухе держится, в полете никакая птица перед ним не устоит...
Напрасно, ребята, волнуетесь за зверя. Он поумнее наших коров и собак.
- А зачем он на зыбуны лезет?
- Надо, значит, вот и лезет. Вы конфеты, пряники любите?
- Еще бы!
- А он трилистник любит. Трава такая, от одного корешка три
стебелька, на каждом стебельке зеленый широкий листочек. Вот он и
ходит по зыбунам, листочки эти объедает. Там их много.
- Так он же утонет!
- Кабы боялся, что утонет, не пошел бы. Значит, не боится. Вы
думали, сохатый, не зная броду, кинулся в воду? Нет, ребятушки, он
зверь умный, сообразительный.
- А как он ходит по зыбунам? - спросил Славик.
Охотник хитровато прищурился:
- На лыжах... Вы ведь юннаты. Самим надо знать, самим до всего
дойти. Спросите у сохатого, он вам скажет. Вы же с ним в дружбе... Вот
так-то.
И Якуня пошел прочь от берега.
В это время лодка Веретенниковых уже приближалась к зыбунам. Лось
насторожился, высоко вскинул голову, постоял, посмотрел на непрошеных
спасателей, а потом не спеша повернулся и пошел к берегу. Миновав
трясину, еще раз остановился, из-за плеча посмотрел на Веретенниковых
и шажком отправился в прибрежные кусты.
Несколько раз лось по вечерам выходил на зыбуны. Всем в Глухом
Бору, кроме охотника Якуни, казалось чудом, что такой большой и
длинноногий зверь с поразительной беспечностью разгуливает по трясине
и уходит живым и невредимым. Особенно это заинтересовало юных
натуралистов. Рассказу Якуни о том, что сохатый ходит на лыжах, они,
понятно, не поверили. Однако как же, в самом деле, лось передвигается
по качающемуся болоту? Может быть, он ставит ноги на кочки, ходит по
кочкам? Но там и кочек-то не видно. На кочках растут лишь усы из
осоки, да и вообще на кочковатых болотах, кроме осоки, ничего не
бывает, а там, на зыбунах, растут всякие травы, цветочки, все равно
что на сенокосном лугу. Так в чем же секрет? С этим вопросом
обращались ребята и к учителям. Но и те не могли сказать ничего
ясного, определенного. А Якуня, сколько его ни пытались расспрашивать,
только глубокомысленно улыбался в бороду и отвечал уклончиво: дескать,
смолоду развивайте в себе любознательность, доходите до всего сами.
Жить потом станет легче. Из своей-то копилки лучше взять, чем у
соседей занимать.
И вот ребята решили проверить сами, как сохатый ходит за
трилистником. Пробравшись на лодке к трясине, они устроили здесь
шалашик из ольховых веток и замаскировали его травой. Когда все было
готово и лодка стояла совершенно скрытой, Боба расположился в ней, как
у себя дома. Выложил из-за пазухи бинокль, полкаравая хлеба, пучок
зеленого лука и сказал;
- Теперь можно ждать хоть до завтра.
- Так мы же сегодня не станем сидеть в засаде, - заявил Славик.
- Как - не станем?
- Очень просто. Лось сегодня не выйдет на зыбуны.
- Почему это не выйдет? Каждый день ходит и вдруг не выйдет?
- И не выйдет: увидит на зыбунах шалаш, ну и повернет обратно. Уж
разве потом, когда приглядится, привыкнет, убедится, что ничего
опасного нет, тогда выйдет.
- Кто это тебе сказал?
- Кто? Якуня. Этот Якуня, я тебе скажу, - наипервейший юннат. Про
зверей, про птиц он знает лучше всякого профессора.
И действительно, на другой день и на третий день лося не зыбунах
не было. Появился он только через неделю. И снова стал ходить за
трилистником, как в свой собственный огород.
И вот ребята засели в закрадке, на зыбунах. Лежат в лодке и
боятся дышать. Лось ведь очень чуткий! Никто из них в этот день не ел
ни луку, ни чесноку, чтобы зверь не услышал запаха.
Давно уже коровье стадо вернулось с лугов в Глухой Бор. Давно
улеглась поднятая им в поселке рыжая бархатистая пыль. Да и от солнца,
опустившегося за поселком, за густым сосняком, остались только
кумачовые лохмотья, зацепившиеся за вершинки деревьев, за ветки. А
лось все не приходил. Ребята уже было разочаровались, начали
перешептываться, а Боба даже кашлянул в рукав. И ему никто ничего не
сказал, только Славик, любивший, чтобы в каждом деле соблюдалась
строгая дисциплина, посмотрел на него косо.
И вдруг, когда уже все потеряли надежду увидеть сохатого, он
появился. Раздвинул прибрежные кусты, вышел к зыбунам и остановился.
Поглядел на противоположный берег, откуда доносился обычный вечерний
деревенский шум, на трясину, широко раздутыми ноздрями вдохнул густой,
сыроватый воздух, пахнувший тиной и перепревшими водорослями.
Ребята в закрадке затаили дыхание и во все глаза уставились на
сохатого. Он был каких-нибудь метрах в пятидесяти. Стоял большой,
гордый, независимый, с раскинутыми в сторону огромными рогами. Затем
он напился воды, отфыркнулся и направился на зыбуны, прямо на шалаш.
- На нас идет, на нас! - шепнул Боба, бледнея.
Славик и сам почувствовал, как холодеет у него сердце, но тут же
взял себя в руки, энергично ткнул Скороспелкина под бок и выдохнул:
- Молчи!
А молчать было необходимо. Якуня предупредил Славика: "Вы там не
вздумайте пугнуть сохатого. Тогда он вас убьет, утопит. Это такой
зверь, он шуток не любит. Если его ранишь или застанешь врасплох,
напугаешь, он кидается на людей. Бьет рогом, бьет копытом. Ногой он
может перешибить дерево толщиной с руку. И если его рассердите, куда
полетят ваш шалаш, ваша лодка!"
Гроза, однако, миновала. Лось дошел до трилистника, начал его
выискивать и есть. Лакомая трава уводила его от засады. И только тут
ребята пришли в себя, вздохнули с облегчением.
Славик снял запотевшие очки, тщательно протер их, охладил и
теперь уже совершенно спокойно начал наблюдать за лосем, который,
ничего не подозревая, пасся на трясине.
Никаких лыж, конечно, у сохатого не было. А секрет, оказывается,
совершенно прост. Зверь строго рассчитывал свои движения. Он ступал не
на копыта, которые сразу бы проткнули трясину, а на голени, от копыта
до колена, и ставил ноги не прямо, а чуть вбок, так что тяжесть
огромного тела распространялась на большую площадь зыбуна.
- Видали, видали! - восхищенный своим открытием, шепнул Славик. -
На голенях-то он верно, как на лыжах ходит. Вот он какой умница,
лось-то наш!
- Тише ты, тише! - шикнули на него товарищи.
Почуяв что-то неладное, сохатый вдруг вскинул голову, заводил
ушами, долго, пристально посмотрел на шалаш-закрадку, затем фыркнул и
пошел наутек, поднимая вокруг себя фонтаны брызг. Добравшись до
берега, он перемахнул через широкие кусты лозовника и скрылся. По
четкому, чеканному гулу земли можно было определить, что зверь уходил
на свои старые лежки на Моховой горе.
А зимой, в январе, школьники Глухого Бора узнали о гибели
сохатого. Колхозники во главе с бригадиром Веретенниковым на
нескольких подводах ездили на покосные елани за сеном. И когда они
возвращались с возами, увидели недалеко от дороги возле речки
Рябиновки лежащего лося. Остановив лошадей, колхозники осмотрели место
гибели животного. Зверь еще не окоченел, на шее у него были большие
рваные раны. Тут же на снегу виднелись следы человека.
- Ну, конечно, это дело Якуни! - с гневом сказал бригадир. - Вот,
смотрите, человек был в больших подшитых валенках. А в таких валенках
ходит Якуня. А вот след его собаки. И на шее у сохатого какие-то
необыкновенные раны. А у кого, как не у Якуни, должны быть разрывные
пули. Он на медведя ходит.
В Глухом Бору колхозники подняли тревогу. Слыханное ли дело -
убить лося! Да еще какого лося, почти домашнего, который вырос у всех
на глазах. Из соседнего села явились лесничий и милиционер. Они зашли
в дом Якуни. Там сказали, что охотник ушел в лес, с ружьем.
На месте происшествия собрались почти все жители Глухого Бора.
Последним туда пришел Славик. Бежать он не мог, ноги почему-то стали
непослушными.
"Кто же это посмел поднять руку на сохатого? - думал он. -
Неужели это сделал Якуня? Нет, этого не может быть! Якуня - охотник,
хороший человек..."
Протиснувшись сквозь толпу, Славик заглянул в помутневшие глаза
сохатого, уткнувшегося бородатой мордой в снег.
Потом обратился к товарищам:
- А почему лось стал безрогим? Почему нет на снегу крови? Раны у
зверя на шее большие, а крови нет.
Друзья ничего Славику не ответили. Глаза у них застилали слезы.
Народ сгрудился возле милиционера, сидевшего на пеньке. На
коленях у него лежала папка, а за спиной милиционера в шапке-ушанке с
кокардой, изображающей дубовую ветку, стоял лесничий. Он что-то
говорил милиционеру, а народ вокруг шумел, будто дремучий бор в
непогоду.
- Конечно, это дело Якуни!
- Чье же больше. Только он один по лесу шляется с ружьем.
- Да и от следов никуда не денется, вот они: в валенках большущих
шел, как на лыжах. И собачьи лапы тут же, рядом, отпечатаны.
- Понятно, он тут был со своим Дунаем.
- Пишите, товарищ милиционер, бумагу на Якуню. Мы все подпишемся.
Проучить его надо. Гляди-ко, на лося позарился! Лось-то один на всю
округу проживал. А какой красавец! Герой, как посмотришь на него,
когда он возле артельного стада пасется. И как у Якуни хватило совести
поднять ружье, целиться?
- А может, это не Якунине дело? - заметил лесничий. - Разобраться
надо.
- Верно, разобраться надо, - с жаром сказал Славик. - Почему нет
крови на снегу?
Наступила тишина. И в этой тишине вдруг кто-то крикнул:
- Якуня! Вон он, Якуня, идет!
Все посмотрели на Моховую гору. С ее кручи возле кромки леса
спускался охотник. Он был в белом овчинном полушубке, шапке-ушанке из
беличьего меха. Шел один, без собаки.
А когда Якуня подходил к толпе, милиционер встал, шагнул
навстречу охотнику.
- Покажите-ка ваш патронташ! - сказал он Якуне. - Где вы взяли
разрывные пули?
- Какие разрывные пули? - удивился охотник и стал расстегивать
плоский длинный патронташ, которым был перепоясан вместо кушака.
- Лося-то вы убили? Сознавайтесь прямо, чтобы без канители, без
следствия.
Якуня улыбнулся:
- А, вон что...
Он снял со спины связанную за лапы седую, с темными пятнами по
спине и бокам, матерую рысь и кинул ее к ногам милиционера.
Ощерившаяся, со злыми открытыми глазами, со стоячими ушами, точно
надломленными на самых кончиках, она была как живая.
- Вот вам "разрывная пуля", - сказал охотник. - Пишите на нее
протокол, а я распишусь... Я целую неделю ходил, выслеживал ее. Она
выслеживала сохатого, а я ее. Только она опередила меня. В этом я
виноват, сплоховал.
Милиционера и охотника окружили колхозники. Мальчишки,
пробравшиеся вперед, с опаской поглядывали на валявшегося на снегу
хищника. Он еще казался живым, злобным, ощерившимся.
Взяв предложенную милиционером папироску, Якуня закурил и
рассказал любопытную историю.
- Сохатый-то безрогий, видите, - начал он. - Сейчас середина
зимы. В это время лоси теряют рога. Трудное время для них. Это все
равно что мне остаться в лесу без ружья. Любой хищник, из больших-то,
станет смекать: нельзя ли поживиться. У человека хоть руки есть, он
может схватить палку и обороняться, а чем станет обороняться комолый
сохатый? В случае опасности только на ноги надейся. А ноги не всегда
выручают... Еще на прошлой неделе я заметил, что рысь охотится за
сохатым. Иду вон там по взгорью, возле Шихан-камня, вижу размашистые
следы лося, сбитый с кустов снег - это через них перемахивал зверь, -
а рядышком след рыси. Она, как кошка, ходит осторожно, когти спрятаны,
на снегу видать лишь распушенные ямочки, а тут, гляжу, мчалась за
лосем и когти убрать позабыла, наверно, нарочно их выпустила, жадюга!
Ну, смекнул это, и мне стало не по себе. Думаю, догнать-то ты его
не догонишь, а хитростью взять можешь. Лось-то, он и чуткий, и
сторожкий, а простоват. Живет больше на одном месте, облюбует себе
лесные кварталы поглуше и здесь ходит по своим старым тропам, да еще,
поди, и соображает: раз прошел здесь - никто не тронул, так второй-то
раз идти совсем безопасно... Рысь этим и воспользовалась. Устроила
засаду на лосиной тропе. Взобравшись на густую сосну, затаилась. А
сосна тоже рыжая, разлапистая. Тут хоть того будь зорче, а врага и не
заметишь. Ну, рысь-то прильнула к толстому суку и ждет. Уже знает,
когда сохатый должен проходить под этим деревом. Часов у нее нет, а
понятие о времени имеет. И вот сохатый идет. Не без опаски, конечно,
идет. И уши насторожены, и глаза далеко вокруг все просматривают, и
нос каждую струйку воздуха обнюхивает. И все-таки не всегда себя этим
сбережешь. Беда нагрянет оттуда, откуда ее и не ждешь. В лесу-то
всегда так: один хитрый, а другой еще хитрее. Каждый спасает свою
жизнь как может... Вот так-то сохатый и шел, ветер ему был в спину,
что делается вверху, на деревьях, не разглядывал: на деревья садятся
лишь птицы, а их что бояться? А как оказался под кряжистой сосной,
рысь-то на него и всплыла, на спину, на шею, вцепилась, вгрызлась
когтями и зубами. Были бы у лося рога, он бы ее смахнул со спины-то,
шмякнул на землю да копытом поддал. А рогов-то как раз на этот случай
не погодилось. Что делать? Не погибать же зря? Тогда лось кинулся в
лесную чащу, в самую урему, думал сбить там врага сучьями деревьев,
метался в разные стороны. Но рысь сидела на спине, как присосавшийся
клещ. Обессиленный и обескровленный, сохатый выбежал сюда, к речке.
Перед самой гибелью он уже не бежал, а еле шел, пошатываясь из стороны
в сторону. И наконец упал. Рысь вдосталь напилась горячей крови и
ушла, сытая, отяжелевшая. Я немножко не застал ее здесь. Пошел по
следу, отыскал. Вот возьмите ее. - И Якуня дотронулся ногой до рыси.
- А так действительно бывает? - спросил милиционер у лесничего.
- Да, это так.
- Так, так, верно! - крикнул Славик. - Крови-то ведь на снегу
нет. Рысь ее выпила.
На берегу речки Смородинки сидели охотники из Горнозаводска. Над
костром в закопченных котелках варилась дичатина. Прохладный ветер
теребил распущенные косы березы, срывал с нее золотые серьги и кидал в
воду. Но серьги не тонули, а плыли по реке, покачиваясь на мелкой
ряби.
Миновав речку вброд, к горнозаводцам подъехал на голубом коне в
яблоках лесообъездчик Кузьма Терентьевич Кононов. Он походил на
былинного богатыря. Но у него не было ни щита, ни лука, ни палаша.
Из-за спины торчало лишь длинное дуло одноствольного ружья. (Палаш -
меч.)
- Мир на привале! - приветствовал старик охотников.
- Милости просим! - ответили ему хором. - Привязывайте коня да
садитесь с нами. Сейчас поспеет варево.
- А как охота, товарищи?
- Вот смотрите, Кузьма Терентьевич, - сказал пожилой формовщик
литейного цеха Григорий Колымагин. - Обижаться на осень не приходится.
Прежде, бывало, ходишь тут - хоть шаром покати, а нынче откуда что и
взялось. Почти за каждым кустом если не тетерка, так куропатка
вспархивает.
- Удивительное дело! - вмешался в разговор бухгалтер заводской
конторы Воскобойников. - Я тут с детства околачиваюсь, на этих самых
горках - Моховушке, Известковой, Ягодной. Знаю, где что было у меня