глаз попадает и все радует. Вот березка потеряла листочки и оделась в
иней. Рябинку чуть не до земли склонили подмороженные, но никем не
тронутые ягоды.
Посыпанная снегом, в тулупе до пят, стоит елка. Ей тепло. И
пустит она за пазуху, спрячет, пригреет белку, рябка. А кедр! О,
добрый, пушистый кедр всех примет, накормит, приютит.
Прежде чем добраться до становища, охотникам четырежды пришлось
ночевать в глухом лесу, прикорнув к костру, к тлеющим, поваленным друг
на друга сухарам.
Но вот и промысловый стан. Избушка стоит на заснеженном бугре под
стеной старого седого, но вечно кудрявого кедрача. Завидев ее, собаки
поднатужились и лихо подтащили нарты к дверям, подпертым палкой. Пока
Степан выпрягал собак и развязывал воз, Родя деловито оглядел
холодное, подернутое куржаком, жилище. В нем все было так же, как
оставлено весной. На подоконнике банка с солью, пара деревянных
расписных, под лаком, кировских ложек и коробка спичек. В закопченном
ведре, подвешенном к потолку, лежала в мешочках остатки круп, сухари.
Затем старый охотник проложил след под бугор к незамерзающему,
парящему ключу. Ладошкой зачерпнул воды, попил, крякнул, рукавом
обтирая бороду:
- Хороша водичка, будто с сахаром!
От живого искристого родника, положившего начало реке Ильме,
старик прошел в кедровник к лабазу. Высоко над землей на четырех
столбах стоит бревенчатая амбарушка с приставной лестницей. Поднявшись
наверх, Родя всунул туловище в узкое отверстие кладовой, потом начал
выкидывать на снег потертые лосиные шкуры, старые изношенные одежды,
служившие постелью.
Вскоре над крышей избушки тоненькой струйкой взвился сизый дымок.
Охотничий стан на Ильме выглядел обжитым.
По утрам, еще до свету, подымался старый охотник, разжигал огонь
в каменушке и при красноватом отблеске пламени готовил еду.
Промысловикам сразу же повезло. В первый день охоты они добыли
матерого сохатого. Вот как! За три поездки на нартах еле приволокли
мясо. Теперь можно было не скупиться. Есть досыта. И собак кормить.
Когда по избушке распространялся ароматный запах вареной
лосятины, Родя будил сына:
- Степша! Гляди-ко ты, как разоспался. Вставай. Лиса была, в
окошко стучала, хвостом вильнула, звала. А ты дрыхнешь. Эх, ма!
Растормошенный Степан поднимался на нарах. Сидел и снова сидя
засыпал. Родя зажимал ему нос. Тогда парень раскрывал глаза и
окончательно просыпался, выходил за дверь избушки, Умывался снегом. И
вместе с отцом принимался за еду.
Уже сытые, накормленные, большие серые собаки лежали у порога и
поглядывали на хозяев. Дескать, скоро ли вы? Мы готовы. Берите ружья.
А собаки, Щугор и Цыльма, были отменные лайки. С азартом шли за
птицей и зверем. На птицу лаяли настойчиво, но не спеша, на зверя - с
приступом, зло. На охоту Цыльма ходила с Родей, Щугор - со Степаном.
Старый охотник промышлял обычно к северу от избушки, молодой - к
югу. И оба каждый день возвращались с богатой добычей. В кедровом бору
и примыкающих к нему ельниках, осинниках и рябинниках много было
белок, куниц, лисиц, зайцев. А в середине зимы нередко попадались и
песцы, прикочевавшие из тундры.
Однажды, возвратившись, с охоты, старик сказал:
- Беда пришла, Степша. Росомахи появились в угодье. Два зверя.
Спаренные. В Клюквенном болотце разметали пасть, песца, из ловушки
выволокли. Погляди-ка.
Родя достал из сумки клочья песцовой шкурки.
- Ова-а! - сказал изумленный Степан. И сделал большие круглые
глаза.
- Так-то житья не будет от грабителей, - продолжал Родя. - Что
станем делать, парень, а? Вот напасть!
На другой день оба охотника отправились на Клюквенное болотце,
нашли развороченную ловушку и пустили собак по следу росомах.
Шарьте-ка. Да на деревья заглядывайте. Следы были уже старые, и лайки
скоро сошли с них. Вокруг было много горячих следов всяких зверей. Они
куда интереснее!
Взяв на поводки Цыльму и Щугора, охотники продолжали идти по
следу. Раз росомахи появились в кедраче, нашли поживу, скоро отсюда не
уйдут. Спаренный след петлял возле еланок, кустов и пней, где звери
доставали мышей, по местам жировок зайцев и кормежек птиц на
рябинниках.
Исходив десятка два километров, охотники уже впотьмах ни с чем
вернулись на стан. А когда старик полез на лабаз за мясом, ахнул:
- Степашка, эй! Неси скорее бересту.
Когда в ночи загорел дымный факел, обнаружилось, что амбарушка на
высоких столбах разграблена. Росомахи расшвыряли крышу, добрались до
лосятины, до специально заготовленных и замороженных глухарей и
рябчиков.
В этот вечер отец и сын не жгли в каменушке большого яркого огня.
Молча сидели в полутьме и медленно, нехотя, жевали плохо проваренное
мясо. До еды ли? На-ко вот тебе и тройник - премия! Все может пойти
прахом.
- Караулить надо грабителей у лабаза,- первым заговорил Степан.
- Укараулишь ли? Не скоро придут. Смекают тоже. Дескать, ждать
будут хозяева с ружьем.
- Где теперь мясо прятать? Куда девать дичину, заготовленную
пушнину? Где возьмем управу на разбойников?
- Найдем, Степша, есть управа и на росомах. Пусть-ка слазят на
рожон.
Целый день потом ушел на устройство ловушек для росомах.
Неподалеку от лабаза охотники с лестницы наполовину спилили несколько
нестарых кедров, гладко обтесали их, а вершины пней-столбов сплющили и
заострили тремя зубцами, ребрами один к другому вроде ножей. На
средний зубец, самый высокий, торчащий пикой, насадили куски лосятины.
То ли не приманка! Приходи, зверь, доставай.
Минуло сколько-то дней. Росомахи снова появились возле лабаза.
Сразу не пошли к нему. Стали ходить около, присматриваться,
принюхиваться. И вдруг увидели на столбах большие куски мяса. Ого!
Кинулись одна на один столб, другая на другой. Чтобы добраться до
лакомства, пришлось засовывать передние лапы в щели между зубцами. А
как же, за что держаться? Но лапы тут же застряли в пазах. Стало
больно. Росомахи хотели их вытащить, но еще глубже всадили в щели.
Когда пришли охотники, лохматые, неуклюжие на вид хищники сидели
на столбах, яростно крутили короткими волосатыми хвостами, щерились,
злобно сверкая налитыми кровью глазами.
- Ова, смотри-ка ты! - сказал Степан, с опаской разглядывая
зверей.
Родя был доволен. Словно в ответ на злобное рычание зверей, он
наставительно молвил:
- Ага, не глянется. Не лезь на рожон. Полезешь, так головы не
сносишь.
И стал приподнимать ружье, нацеливаясь в короткое ухо зверя. Два
ствола, оба гладкие.
Третий, витой, ствол все же будет, наверное, у Роди в награду за
таежных хищников.
Работал я тогда в областной газете. Редактор вызвал меня в свой
кабинет и говорит:
- Надо бы написать очерк о лучшем нашем охотнике. Давно начался
сезон. Люди ушли на промысел в леса, в горы. Добывают и сдают
кооперации птицу, пушнину. Это ваша тема. Займитесь-ка.
Ага, понятно. Нужно отыскать где-нибудь в районе самого маститого
охотника. Так сказать, лесного богатыря. Описать его нелегкий, полный
романтики самоотверженный труд. Есть такое дело!
И вот я в одном из северных районов. Захожу в контору, называется
она "Живзаготпушнина". Во дворе под навесом каменные кладовые, двери
открыты. Заглядываю. В одном из помещений вижу под потолком на
отдельных шестах висят хвостами вниз шкуры волков, лисиц, рысей,
куниц. А на широких полках, сложенные в стопки, лежат иссиня-серые
беличьи шубки, белоснежные, с черными кисточками на хвостах шкурки
горностаев.
- Вы кладовщик? - спрашиваю коренастого краснощекого мужчину в
полушубке, разбиравшего сваленные в кучу на полу охотничьи трофеи.
- Да, кладовщик, меховщик, - отвечает. - А вы, собственно, по
какому делу?
Я назвался и говорю:
- Скажите, пожалуйста, кто из местных охотников сдал государству
больше всего пушнины?
- О, у нас есть замечательные мастера своего дела! - оживился
меховщик. - Вот, например, Евстигней Поликарпович Шомполов.
Потомственный промысловик. Больше его у нас никто не добывает птицы и
зверя. В Москве на выставке достижений народного хозяйства ему
присуждена медаль.
- Шомполов, говорите? Сейчас я запишу его фамилию.
- Да, да, Шомполов. Евстигней Поликарпову.
- А как его найти? Где он живет?
- Найти его очень просто. Идите к райисполкому, там спросите
Шомполовых, каждый укажет. Пятистенный дом, голубые ставни и
наличники, а над коньком крыши - большой алюминиевый флюгер. Когда в
селе у нас еще не было электроэнергии, так Евстигней Поликарпович
через этот флюгер добывал энергию для электролампочки и
радиоприемника. Свет-то от ГРЭС дали в позапрошлом году.
Шел я по селу и думал об этом Шомполове. Какой он из себя?
Наверное, уже не молодой и не очень старый. Чтобы за волками ходить,
за медведями, надо обладать крепкими, здоровыми нервами. Подумать
только, за один прошлый год человек добыл двенадцать волков, медведя,
тридцать лисиц, сколько-то куниц, горностаев, больше пяти тысяч
кротов, а глухарей, тетеревов - этих и не считают... Застану ли его
дома? Такие на печке не лежат. Потом, таких людей не скоро заставишь
разговориться. Будет сидеть с тобой и молчать, пощипывая дремучую
бороду. Знаю я этих лесных богатырей! Мало чем отличаются от медведей.
Да оно и неудивительно. Неделями живут в лесу, в задымленных избушках,
словом перекинуться не с кем. Кругом тайга, глушь, безмолвие. Откуда
тут быть разговорчивым? Человек волей-неволей становится нелюдимым.
Перед воротами дома Шомполовых остановился в нерешительности.
Надо, наверно, постучать в окно, а то войдешь во двор, а там собаки.
Да и ни шнурка, ни щеколды не видно у ворот. Значит, без стука не
входи. Постоял, потоптался, наступил на какую-то дощечку у подворотни.
Дощечка качнулась - и ворота вдруг сами по себе открылись.
- Вот так штука! Механика какая-то!
Вошел во двор, огляделся. Никаких признаков собак. Выходит,
Евстигней Поликарпович в лесу и собаки с ним, иначе подняли бы гвалт.
Досадно, что придется "загорать" тут в ожидании возвращения охотника с
промысла.
Миновав дощатые сени и переступив порог дома, очутился в большой
светлой комнате. Над головой полати, слева русская печь, вдоль
передней стены у окон крашеная лавка, стол, накрытый синей клеенкой. У
шестка что-то делает пожилая женщина, а за столом сидит белобрысый,
чуть курносый, узкоплечий паренек с челкой. Ясно, ученик седьмого или
восьмого класса. Перед ним тарелка с ароматными щами и горка хлеба
ломтями. Видимо, пришел из школы и обедает.
Я поздоровался и обращаюсь к женщине:
- Евстигней Поликарпович, вероятно, в лесу, на охоте?
- Нет, дома, - отвечает, разглядывая меня.
- Мне бы увидеть его.
- А вот он, за столом.
Подросток вдруг вспыхнул, покраснел. Мочки ушей налились и
светятся, словно ягодки переспевшей малины. Отложив ложку, он встал,
смутился и, одергивая рубаху-косоворотку, сказал:
- Вот он я, Шомполов.
С Евстигнеем Поликарповичем мы быстро познакомились. Он увел в
горницу с горшочными цветами, похожую на сад. Сел рядом со мной и не
знал, куда девать большие, широкие руки. Да, это был он. Знаменитый
охотник. Только сам он никак не хотел признавать этого.
- Ну, какой я охотник! - протестовал он. - Помаленьку промышляю.
Отец занимался этим делом. Ну и я... Отец на фронте погиб. Мать в
колхозе, свинарка. Мне надо чем-то заниматься в свободное от уроков
время, вот я и добываю птиц, зверей.
- Серьезное это дело, сложное.
- А что тут сложного? Не примеры по арифметике решать. По
математике у меня пятерки, а иной раз нарвешься на задачку, с первого
взгляда простая, а начнешь решать - не выходит. Вот и пыхтишь, ломаешь
голову. А птицы, звери - они ведь доверчивые, их легко обмануть. Я за
ними шибко-то не бегаю, не ищу их. Они сами ко мне в руки лезут.
Смекать только надо, как их лучше взять.
- Вот-вот, в этом и дело!.. Покажи-ка мне свое ружье. Хорошее,
наверное?
- У меня его нету... Отцовское ружье мать продала еще в войну.
- Как нет?
- Ну, не купил. На что оно мне? Таскаться с ним. Наши первобытные
предки не имели ружей, да с голоду не помирали. Жили, питались.
- Но ведь теперь не каменный век, милый! Как тебя попросту
звать-то?
- Стежка.
- Ну вот, Стежка. К старому-то у нас позарастали стежки-дорожки.
Как же без ружья-то?
- Обхожусь вот. Я ведь несовершеннолетний. Может, и куплю потом.
- Интересно! Ну, расскажи, как же ты охотишься без ружья?
- Как вам рассказывать-то? Пойдемте со мной - сами увидите. Мне
как раз сейчас надо осмотреть свое охотничье хозяйство.
Я с удовольствием согласился. И мы со Стежкой вышли из дома. Во
дворе я его спросил:
- Охотничьи собаки у тебя есть?
- Какие собаки? На собак надеются те, у кого своей смекалки не
хватает. Собака ему найдет, укажет, где зверь, где птица. Я и без
собаки знаю, кто где живет в лесу. Здешние места я изучил как свои
пять пальцев.
Шли по селу. Оно кругом в лесу, в горах. Самое типичное село
горнозаводского Урала. Стежка шагал впереди, в черном дубленом
полушубке, в шапке-ушанке, в подшитых валенках. Брюки выпущены на
голенища. Сам высокий, но по-детски худенький.
Возле каменной трансформаторной будки, откуда, словно паутины, во
все стороны расходятся провода, Стежка обернулся и сказал:
- Пойдемте в этот проулок, тут до овина ближе.
Вышли в открытое заснеженное поле, а за ним - седой кудрявый
березник. А этот березник, гляжу, почти весь усыпан черными точками,
похожими на грачиные гнезда.
- Там что, косачи, на березах-то? - спрашиваю парня.
- Они, поляши. Тут их сотни. В стаи собираются на зимовье-то. Все
равно что домашние. Я уже их ладно поубавил. Смотрите, сидят,
нахохлились. Видят нас, а лететь не собираются.
"И верно, какие смирные!" - подумал я, еле поспевая за
длинноногим Стежкой. По узкой тропинке, переметенной поземкой и чуть
взгорбленной, парень шагал твердо, уверенно. А я чуть ступлю
неправильно, в сторону от снежного гребня, так нога сразу увязнет
почти до колена. Но иду, балансирую, как на жердочке, и потею, хотя
морозец изрядный. Мирюсь со всем. Надо же посмотреть, как охотится
Евстигней Поликарпович, первейший промысловик в здешней округе.
За березовой кулисой снова было поле, круглое, как чаша. А в этой
чаше - длинные ометы соломы, большой крытый ток, а чуть в сторонке -
помещение зерносушилки.
- Вот и пришли, - повернувшись ко мне, сказал раскрасневшийся
парень. - Тут я и ловлю поляшей.
- Косачи, так их у нас называют, - заметил я.
- А правильно-то - тетерева, - поправил меня Стежка. - Всяк
по-своему богу молится.
- Ты что же, в бога веруешь?
- Ну, какой там бог! Это отцова поговорка. Бог всему - человек, я
так думаю. Для бога теперь местечка нигде не осталось - ни на земле,
ни на небе.
- А в сердце?
- Если у кого сердце как кисель, там могут и бактерии завестись.
Парень подошел к первому омету. Возле него в ряд стояли глубокие
ивовые корзины, похожие на кадки, с крышками, сплетенными из лозы. Все
эти корзины образовали как бы залавок, затрушенный пшеничной соломой с
необмолоченными колосьями. Возле крайних корзин на шестах, точно
метелки, маячили тугие тяжелые снопы.
Окинув взглядом "залавок", Стежка взял меня за руку и повел. На
третьей от левого края корзине соломы не было, крышка оказалась голой.
- Здесь сидит поляш, - сказал он и чуть приоткрыл вращающуюся на
оси крышку. - Смотрите!
Я заглянул в корзину: черный, с красными бровями косач притаился,
прижался ко дну западни и косит на меня взглядом. Стежка выхватил
птицу оттуда и живую, трепещущую подает мне.
- Возьмите себе, чучело сделаете. Посмотрите, какой у нее хвост,
чисто лира!
От Стежкиного подарка я отказался и спросил:
- Как же косач оказался в корзине?
- А очень просто, - засовывая живую птицу в охотничью сетку,
проговорил парень. - Утром и вечером тетерева слетаются сюда на
кормежку. А на корзинах для нее приманка. Крышки-то видите, на оси,
как повертушки, Поляш, поляшка ли, как сядет с налету на крышку, она
перевернется на другую сторону и прикроет тут же провалившуюся в
ловушку птицу.
- Хитро! заметил я.
- Никакой хитрости, - сказал Стежка. - Закон механики.
Из других корзин тут же, при мне, парень вытащил еще двух косачей
и одну тетерку, серую, чуть срыжа.
От колхозного тока Стежка повел меня в кондовый сосновый бор,
опушенный рыжими сосеночками, запорошенными снегом. В соснячке перед
бором я увидел заячьи следы. "Ну, - думаю, - сейчас мой охотник станет
добывать из петель беляков. Это я знаю. Сам когда-то в детстве
увлекался такой охотой. Насобираешь проволоки, обожжешь ее, а петли
ставишь - натрешь их пихтовыми ветками. Было дело, было! Чего греха
таить".
- У тебя, Стежка, тут, наверно, петли наставлены? - спрашиваю
парня.
Тот чуть повернул голову в мою сторону и как-то брезгливо молвил:
- Такими делами не занимаюсь.
- Почему?
- Гм! Пустяк. Не стоит марать охотничью честь. Да и вообще ловить
зайцев петлями запрещено. На это каждый способен. Глупее зайца есть ли
кто из зверей? Все время по одним и тем же своим тропам бегает. Ну и
лезет сам в петлю, будто жить надоело.
- Так ты куда же меня повел?
- Пойдемте - увидите. А не хотите - можете вернуться. Не больно
далеко от дома ушли.
"Ершистый, оказывается, Евстигней Поликарпович!"
Бор неожиданно кончился, за ним началось болото. И не иначе -
клюквенное. Это видно по карликовым искривленным березкам, по тощим
сосенкам, по высоким изгнившим пням, обросшим мхом до самых верхушек.
То справа, то слева от тропы стали попадаться небольшие накаты из
жердей, похожие на открытые пасти какого-то огромного животного. А в
пасти вверху, к небу, подвешены гроздья рябиновых ягод.
"Ба! Так это приманка! - начинаю соображать. - Такие "пасти"
только из бревен, Устраиваются на Крайнем Севере, в них ловят песцов,
соболей. Только там на приманку приспосабливают не ягоды, а мясо или
рыбу. На кого же тогда настроил эти "пасти" Стежка? Интересно!"
А он идет по тропе и весело поглядывает из стороны в сторону. Но
вот он вдруг резко свернул вправо и пошел, по колено утопая в рыхлом
снегу, к захлопнутой "пасти".
- Ну, кто попал? - спрашивает меня.
Я пожал плечами.
- Народы Севера такими приспособлениями ловят пушных зверей, -
говорю.
- Ну-у? - удивился парень. - Неужели где-то есть такие ловушки?
Вот не знал. Выходит, давно открытую Америку открыл. А я-то думал,
старался, ломал голову. Увидел настороженную мышеловку, у меня и
возникла идея...
Недовольный, разочарованный, Стежка приподнял жердяную пластину и
достал из-под нее прихлопнутого, уже окоченевшего глухаря. Не
разглядывая, не показывая мне, сунул в сетку на живых, притихших
тетеревов и повернул к дому.
- А настроить пасть надо? - сказал я.
Он только махнул рукой: дескать, не надо.
На следующий день (это было воскресенье) Стежка поднял меня с
полатей задолго до рассвета, накормил жарким из дичатины и повел в
лес. Было еще темно, но почти во всех окнах колхозников светились
глазастые огни, освещали сугробы перед домами и кое-где черные голые
деревца в палисадниках. Стоял крепкий мороз, снег похрустывал под
ногами, будто битое стекло. За селом сразу стало как-то неуютно,
зябко. Звезды, низко нависшие над лесом, казалось, обледенели. Дунет
ветер, стукнет одну о другую, и рассыплются мелкой морозной пылью.
Видя, как я иду скрючившись, Стежка сказал:
- И охота вам ходить за мной? Сидели бы дома, в тепле.
- А тебе почему дома не сидится?
- У меня другое дело.
Миновав глухой темный ельник, мы вышли на широкие лесные степи.
Уже рассветало, и только кое-где в березниках, в осинниках не совсем
еще развеялась ночная синь. Остановившись у кромки леса и оглядывая
огромную снежную поляну, Стежка спросил:
- Видите?
- Что?
- А вон лис-то сколько бегает. Мышкуют. Тут они собираются со
всей округи. Здесь у нас озимые хлеба.
И парень начал считать: дескать, у березового колка - одна, у
скирды - другая, у одинокой сосны - третья, за бугор сбежала
четвертая. Насчитал штук восемь. И правда, если вглядишься, то тут, то
там движутся или что-то делают черные точки.
- Разве у вас здесь лисицы черные?
- Рыжие все как на подбор, - отвечает. - Это только издали, от
снега, кажутся черными.
И опять идет по узенькой тропинке. Теперь уже не по прямой, а
зигзагами, от ориентира к ориентиру, от дороги - к надломленной бурей
березе, от березы - к высокому обгорелому пню, а от него - в овраг,
заросший мелким кустарником, а потом - вдоль оврага. Стежка шагает
впереди, голову вскинул и свысока глядит по сторонам. Вдруг он
сорвался с тропы и снежной целиной, высоко поднимая ноги, направился к
густому ольховому кусту.
- Ага, есть! - В голосе его прозвучала торжествующая нотка.
От бугра к полузаметенному снегом кусту тянулась глубокая
борозда.
- Видите, попалась! Капкан за собой тащила вместе с чурбаком. Но
далеко не уйдет. Где-то тут, в кусте, она.
Я последовал за ним. В кусте лисица действительно застряла с
тяжелым капканом.
- А что на приманку было у капкана? - поинтересовался я, когда
парень засунул в сетку лисью шкуру. - Мясо? Дичатина?
- Мясо, дичатину мы и сами с удовольствием едим, а излишки в
кооперацию сдаем.
- Ну, а как же? Приманка-то должна быть?
Он повел меня вверх по борозде. На самом бугре, на юру, под
охапкой чуть разрытой соломы, где кончалась борозда, я услышал
тревожный мышиный писк. И удивился: откуда тут взялась и почему пищит
мышь? Кто ее тревожит? И соображаю: ага, как-то Стежка обмолвился о
мышеловке. Наверно, дома ловит мышей, привязывает за ножку и садит
возле капкана на приманку рыжух. И опять же думаю: мышь-то должна
давно успокоиться, притихнуть, раз никто ее не беспокоит.
Пока терялся в этих догадках, парень разгреб солому, достал
из-под нее небольшой деревянный ящик. А в ящике слышу частое
"пик-пик", "пик-пик".
- Мышь там? - спрашиваю.
Стежка расплылся в улыбке, раскрыл ящик и показал, что в нем. А
там - что вы думаете? - там лежат у стенок с обеих сторон тоненькие
резиновые мешочки, а в них вставлены капсюли от кукол, может, от
игрушечных кошечек или собачек. Знаете, такие резиновые: их давнешь, а
они - пик-пик. А посредине мешочков - какой-то пружинный механизм,
вроде часов с маятником. Маятник-то ходит туда-сюда, то по одному
мешочку ударит, то по другому, а мешочки издают звуки: пик-пик.
- Вот здорово придумано! - вырвалось у меня.
А Стежка, довольный собой, сказал:
- Механика! Двухнедельный завод.
В этот обход на широких лесных степях он достал из капканов трех
лисиц. Из трех огненных шкурок предложил мне в подарок любую, каждую
расхваливал и очень обиделся, когда я не принял подарка. Мол, вместе
ходили по степи, мерзли и вдруг такое огорчение.
Окрыленный успехом на озимых полях, Стежка повел меня куда-то в
гору, в реденькие ельники. Сказал: "Пойдем на лабаз". При слове
"лабаз" я представил себе охоту на медведя. Задерет косолапый в лесу
корову или лошадь, сразу не съест, а потом приходит доедать, как в
свою кладовку или столовую. Его тут и подкарауливают охотники. Устроят
на дереве небольшие полати, по-местному - лабаз, сидят на них с
ружьями и ждут, когда Михаил Иванович Топтыгин пожалует на ужин или на
завтрак. Он обычно долго ждать не заставляет.
- Это что ж, ты меня на медведя повел? - спрашиваю Стежку.
- Нет, - говорит, - медведя-то я там случайно взял, в прошлом
году.
- А взял все-таки?
- Взял.
- Как же это получилось?
- Видите ли, неподалеку от скотного двора (во дворе-то в том, в
лесу, живет колхозный молодняк: телки, бычки, жеребята) я вырыл яму.
Метра два, пожалуй, глубины будет. В эту яму ловил волков. Случается,
падет от болезни какая-нибудь животина. Я возьму ее и увезу к ловушке.
Над ямой положены две жерди. На эти жерди я приспособлю падаль. А
самую ловушку замаскирую, прикрою ветками, травой, сеном ли. Зверь-то
как учует падаль, пойдет к ней, ну и сорвется в тартарары. Приходишь,
а он там, глядит на тебя злобно да зубами ляскает. Яма-то у меня на
бойком месте. Вроде как бы в воротах. По обе стороны крутые горы,
скалы. По эту сторону гор угодья нашего колхоза, а по ту - совхозные.
Волки-то и кочуют через эти ворота из совхоза в колхоз и обратно
опять. Недаром говорят - волка ноги кормят. Ну уж если учуют добычу на
моей яме, сразу кидаются на нее, в драку даже. Однажды сразу пять штук
в ловушку залетело.
- Здорово!.. А ты, Стежка, не врешь? Как будто враньем
попахивает.
- Ну вот еще! Честное комсомольское.
- А как же медведя-то поймал? Тоже на падаль?
- Ну да.
- А он вроде не охотник до мертвечины.
- Так ведь когда как. Дело-то было перед весной, по глубокому
снегу. Непутевый попал, а шатун, В горах-то от леспромхоза бревна
рубили. Ну, видимо, и подняли лесорубы косолапого из берлоги
преждевременно. Он и пошел бродить по лесу как угорелый. Проснулся,
так чем-то питаться надо. Тут уже разбираться не приходится, лишь бы
что на зуб попало съедобное.
- И набрел на твою приманку?
- Набрел. И тоже не сразу на еду кинулся. Походил он вокруг этой
ямы! Вы видали спиральку на круглой электроплитке, какими она витками
там располагается?
- Видал, понятно.
- Так вот он, медведь-то, такой спиралью ходил возле моей
приманки круг за кругом и все сжимал этот круг, пока не свалился в
яму.
- А вот теперь кто, по-твоему, сидит в яме? - спросил я Стежку,
иней. Рябинку чуть не до земли склонили подмороженные, но никем не
тронутые ягоды.
Посыпанная снегом, в тулупе до пят, стоит елка. Ей тепло. И
пустит она за пазуху, спрячет, пригреет белку, рябка. А кедр! О,
добрый, пушистый кедр всех примет, накормит, приютит.
Прежде чем добраться до становища, охотникам четырежды пришлось
ночевать в глухом лесу, прикорнув к костру, к тлеющим, поваленным друг
на друга сухарам.
Но вот и промысловый стан. Избушка стоит на заснеженном бугре под
стеной старого седого, но вечно кудрявого кедрача. Завидев ее, собаки
поднатужились и лихо подтащили нарты к дверям, подпертым палкой. Пока
Степан выпрягал собак и развязывал воз, Родя деловито оглядел
холодное, подернутое куржаком, жилище. В нем все было так же, как
оставлено весной. На подоконнике банка с солью, пара деревянных
расписных, под лаком, кировских ложек и коробка спичек. В закопченном
ведре, подвешенном к потолку, лежала в мешочках остатки круп, сухари.
Затем старый охотник проложил след под бугор к незамерзающему,
парящему ключу. Ладошкой зачерпнул воды, попил, крякнул, рукавом
обтирая бороду:
- Хороша водичка, будто с сахаром!
От живого искристого родника, положившего начало реке Ильме,
старик прошел в кедровник к лабазу. Высоко над землей на четырех
столбах стоит бревенчатая амбарушка с приставной лестницей. Поднявшись
наверх, Родя всунул туловище в узкое отверстие кладовой, потом начал
выкидывать на снег потертые лосиные шкуры, старые изношенные одежды,
служившие постелью.
Вскоре над крышей избушки тоненькой струйкой взвился сизый дымок.
Охотничий стан на Ильме выглядел обжитым.
По утрам, еще до свету, подымался старый охотник, разжигал огонь
в каменушке и при красноватом отблеске пламени готовил еду.
Промысловикам сразу же повезло. В первый день охоты они добыли
матерого сохатого. Вот как! За три поездки на нартах еле приволокли
мясо. Теперь можно было не скупиться. Есть досыта. И собак кормить.
Когда по избушке распространялся ароматный запах вареной
лосятины, Родя будил сына:
- Степша! Гляди-ко ты, как разоспался. Вставай. Лиса была, в
окошко стучала, хвостом вильнула, звала. А ты дрыхнешь. Эх, ма!
Растормошенный Степан поднимался на нарах. Сидел и снова сидя
засыпал. Родя зажимал ему нос. Тогда парень раскрывал глаза и
окончательно просыпался, выходил за дверь избушки, Умывался снегом. И
вместе с отцом принимался за еду.
Уже сытые, накормленные, большие серые собаки лежали у порога и
поглядывали на хозяев. Дескать, скоро ли вы? Мы готовы. Берите ружья.
А собаки, Щугор и Цыльма, были отменные лайки. С азартом шли за
птицей и зверем. На птицу лаяли настойчиво, но не спеша, на зверя - с
приступом, зло. На охоту Цыльма ходила с Родей, Щугор - со Степаном.
Старый охотник промышлял обычно к северу от избушки, молодой - к
югу. И оба каждый день возвращались с богатой добычей. В кедровом бору
и примыкающих к нему ельниках, осинниках и рябинниках много было
белок, куниц, лисиц, зайцев. А в середине зимы нередко попадались и
песцы, прикочевавшие из тундры.
Однажды, возвратившись, с охоты, старик сказал:
- Беда пришла, Степша. Росомахи появились в угодье. Два зверя.
Спаренные. В Клюквенном болотце разметали пасть, песца, из ловушки
выволокли. Погляди-ка.
Родя достал из сумки клочья песцовой шкурки.
- Ова-а! - сказал изумленный Степан. И сделал большие круглые
глаза.
- Так-то житья не будет от грабителей, - продолжал Родя. - Что
станем делать, парень, а? Вот напасть!
На другой день оба охотника отправились на Клюквенное болотце,
нашли развороченную ловушку и пустили собак по следу росомах.
Шарьте-ка. Да на деревья заглядывайте. Следы были уже старые, и лайки
скоро сошли с них. Вокруг было много горячих следов всяких зверей. Они
куда интереснее!
Взяв на поводки Цыльму и Щугора, охотники продолжали идти по
следу. Раз росомахи появились в кедраче, нашли поживу, скоро отсюда не
уйдут. Спаренный след петлял возле еланок, кустов и пней, где звери
доставали мышей, по местам жировок зайцев и кормежек птиц на
рябинниках.
Исходив десятка два километров, охотники уже впотьмах ни с чем
вернулись на стан. А когда старик полез на лабаз за мясом, ахнул:
- Степашка, эй! Неси скорее бересту.
Когда в ночи загорел дымный факел, обнаружилось, что амбарушка на
высоких столбах разграблена. Росомахи расшвыряли крышу, добрались до
лосятины, до специально заготовленных и замороженных глухарей и
рябчиков.
В этот вечер отец и сын не жгли в каменушке большого яркого огня.
Молча сидели в полутьме и медленно, нехотя, жевали плохо проваренное
мясо. До еды ли? На-ко вот тебе и тройник - премия! Все может пойти
прахом.
- Караулить надо грабителей у лабаза,- первым заговорил Степан.
- Укараулишь ли? Не скоро придут. Смекают тоже. Дескать, ждать
будут хозяева с ружьем.
- Где теперь мясо прятать? Куда девать дичину, заготовленную
пушнину? Где возьмем управу на разбойников?
- Найдем, Степша, есть управа и на росомах. Пусть-ка слазят на
рожон.
Целый день потом ушел на устройство ловушек для росомах.
Неподалеку от лабаза охотники с лестницы наполовину спилили несколько
нестарых кедров, гладко обтесали их, а вершины пней-столбов сплющили и
заострили тремя зубцами, ребрами один к другому вроде ножей. На
средний зубец, самый высокий, торчащий пикой, насадили куски лосятины.
То ли не приманка! Приходи, зверь, доставай.
Минуло сколько-то дней. Росомахи снова появились возле лабаза.
Сразу не пошли к нему. Стали ходить около, присматриваться,
принюхиваться. И вдруг увидели на столбах большие куски мяса. Ого!
Кинулись одна на один столб, другая на другой. Чтобы добраться до
лакомства, пришлось засовывать передние лапы в щели между зубцами. А
как же, за что держаться? Но лапы тут же застряли в пазах. Стало
больно. Росомахи хотели их вытащить, но еще глубже всадили в щели.
Когда пришли охотники, лохматые, неуклюжие на вид хищники сидели
на столбах, яростно крутили короткими волосатыми хвостами, щерились,
злобно сверкая налитыми кровью глазами.
- Ова, смотри-ка ты! - сказал Степан, с опаской разглядывая
зверей.
Родя был доволен. Словно в ответ на злобное рычание зверей, он
наставительно молвил:
- Ага, не глянется. Не лезь на рожон. Полезешь, так головы не
сносишь.
И стал приподнимать ружье, нацеливаясь в короткое ухо зверя. Два
ствола, оба гладкие.
Третий, витой, ствол все же будет, наверное, у Роди в награду за
таежных хищников.
Работал я тогда в областной газете. Редактор вызвал меня в свой
кабинет и говорит:
- Надо бы написать очерк о лучшем нашем охотнике. Давно начался
сезон. Люди ушли на промысел в леса, в горы. Добывают и сдают
кооперации птицу, пушнину. Это ваша тема. Займитесь-ка.
Ага, понятно. Нужно отыскать где-нибудь в районе самого маститого
охотника. Так сказать, лесного богатыря. Описать его нелегкий, полный
романтики самоотверженный труд. Есть такое дело!
И вот я в одном из северных районов. Захожу в контору, называется
она "Живзаготпушнина". Во дворе под навесом каменные кладовые, двери
открыты. Заглядываю. В одном из помещений вижу под потолком на
отдельных шестах висят хвостами вниз шкуры волков, лисиц, рысей,
куниц. А на широких полках, сложенные в стопки, лежат иссиня-серые
беличьи шубки, белоснежные, с черными кисточками на хвостах шкурки
горностаев.
- Вы кладовщик? - спрашиваю коренастого краснощекого мужчину в
полушубке, разбиравшего сваленные в кучу на полу охотничьи трофеи.
- Да, кладовщик, меховщик, - отвечает. - А вы, собственно, по
какому делу?
Я назвался и говорю:
- Скажите, пожалуйста, кто из местных охотников сдал государству
больше всего пушнины?
- О, у нас есть замечательные мастера своего дела! - оживился
меховщик. - Вот, например, Евстигней Поликарпович Шомполов.
Потомственный промысловик. Больше его у нас никто не добывает птицы и
зверя. В Москве на выставке достижений народного хозяйства ему
присуждена медаль.
- Шомполов, говорите? Сейчас я запишу его фамилию.
- Да, да, Шомполов. Евстигней Поликарпову.
- А как его найти? Где он живет?
- Найти его очень просто. Идите к райисполкому, там спросите
Шомполовых, каждый укажет. Пятистенный дом, голубые ставни и
наличники, а над коньком крыши - большой алюминиевый флюгер. Когда в
селе у нас еще не было электроэнергии, так Евстигней Поликарпович
через этот флюгер добывал энергию для электролампочки и
радиоприемника. Свет-то от ГРЭС дали в позапрошлом году.
Шел я по селу и думал об этом Шомполове. Какой он из себя?
Наверное, уже не молодой и не очень старый. Чтобы за волками ходить,
за медведями, надо обладать крепкими, здоровыми нервами. Подумать
только, за один прошлый год человек добыл двенадцать волков, медведя,
тридцать лисиц, сколько-то куниц, горностаев, больше пяти тысяч
кротов, а глухарей, тетеревов - этих и не считают... Застану ли его
дома? Такие на печке не лежат. Потом, таких людей не скоро заставишь
разговориться. Будет сидеть с тобой и молчать, пощипывая дремучую
бороду. Знаю я этих лесных богатырей! Мало чем отличаются от медведей.
Да оно и неудивительно. Неделями живут в лесу, в задымленных избушках,
словом перекинуться не с кем. Кругом тайга, глушь, безмолвие. Откуда
тут быть разговорчивым? Человек волей-неволей становится нелюдимым.
Перед воротами дома Шомполовых остановился в нерешительности.
Надо, наверно, постучать в окно, а то войдешь во двор, а там собаки.
Да и ни шнурка, ни щеколды не видно у ворот. Значит, без стука не
входи. Постоял, потоптался, наступил на какую-то дощечку у подворотни.
Дощечка качнулась - и ворота вдруг сами по себе открылись.
- Вот так штука! Механика какая-то!
Вошел во двор, огляделся. Никаких признаков собак. Выходит,
Евстигней Поликарпович в лесу и собаки с ним, иначе подняли бы гвалт.
Досадно, что придется "загорать" тут в ожидании возвращения охотника с
промысла.
Миновав дощатые сени и переступив порог дома, очутился в большой
светлой комнате. Над головой полати, слева русская печь, вдоль
передней стены у окон крашеная лавка, стол, накрытый синей клеенкой. У
шестка что-то делает пожилая женщина, а за столом сидит белобрысый,
чуть курносый, узкоплечий паренек с челкой. Ясно, ученик седьмого или
восьмого класса. Перед ним тарелка с ароматными щами и горка хлеба
ломтями. Видимо, пришел из школы и обедает.
Я поздоровался и обращаюсь к женщине:
- Евстигней Поликарпович, вероятно, в лесу, на охоте?
- Нет, дома, - отвечает, разглядывая меня.
- Мне бы увидеть его.
- А вот он, за столом.
Подросток вдруг вспыхнул, покраснел. Мочки ушей налились и
светятся, словно ягодки переспевшей малины. Отложив ложку, он встал,
смутился и, одергивая рубаху-косоворотку, сказал:
- Вот он я, Шомполов.
С Евстигнеем Поликарповичем мы быстро познакомились. Он увел в
горницу с горшочными цветами, похожую на сад. Сел рядом со мной и не
знал, куда девать большие, широкие руки. Да, это был он. Знаменитый
охотник. Только сам он никак не хотел признавать этого.
- Ну, какой я охотник! - протестовал он. - Помаленьку промышляю.
Отец занимался этим делом. Ну и я... Отец на фронте погиб. Мать в
колхозе, свинарка. Мне надо чем-то заниматься в свободное от уроков
время, вот я и добываю птиц, зверей.
- Серьезное это дело, сложное.
- А что тут сложного? Не примеры по арифметике решать. По
математике у меня пятерки, а иной раз нарвешься на задачку, с первого
взгляда простая, а начнешь решать - не выходит. Вот и пыхтишь, ломаешь
голову. А птицы, звери - они ведь доверчивые, их легко обмануть. Я за
ними шибко-то не бегаю, не ищу их. Они сами ко мне в руки лезут.
Смекать только надо, как их лучше взять.
- Вот-вот, в этом и дело!.. Покажи-ка мне свое ружье. Хорошее,
наверное?
- У меня его нету... Отцовское ружье мать продала еще в войну.
- Как нет?
- Ну, не купил. На что оно мне? Таскаться с ним. Наши первобытные
предки не имели ружей, да с голоду не помирали. Жили, питались.
- Но ведь теперь не каменный век, милый! Как тебя попросту
звать-то?
- Стежка.
- Ну вот, Стежка. К старому-то у нас позарастали стежки-дорожки.
Как же без ружья-то?
- Обхожусь вот. Я ведь несовершеннолетний. Может, и куплю потом.
- Интересно! Ну, расскажи, как же ты охотишься без ружья?
- Как вам рассказывать-то? Пойдемте со мной - сами увидите. Мне
как раз сейчас надо осмотреть свое охотничье хозяйство.
Я с удовольствием согласился. И мы со Стежкой вышли из дома. Во
дворе я его спросил:
- Охотничьи собаки у тебя есть?
- Какие собаки? На собак надеются те, у кого своей смекалки не
хватает. Собака ему найдет, укажет, где зверь, где птица. Я и без
собаки знаю, кто где живет в лесу. Здешние места я изучил как свои
пять пальцев.
Шли по селу. Оно кругом в лесу, в горах. Самое типичное село
горнозаводского Урала. Стежка шагал впереди, в черном дубленом
полушубке, в шапке-ушанке, в подшитых валенках. Брюки выпущены на
голенища. Сам высокий, но по-детски худенький.
Возле каменной трансформаторной будки, откуда, словно паутины, во
все стороны расходятся провода, Стежка обернулся и сказал:
- Пойдемте в этот проулок, тут до овина ближе.
Вышли в открытое заснеженное поле, а за ним - седой кудрявый
березник. А этот березник, гляжу, почти весь усыпан черными точками,
похожими на грачиные гнезда.
- Там что, косачи, на березах-то? - спрашиваю парня.
- Они, поляши. Тут их сотни. В стаи собираются на зимовье-то. Все
равно что домашние. Я уже их ладно поубавил. Смотрите, сидят,
нахохлились. Видят нас, а лететь не собираются.
"И верно, какие смирные!" - подумал я, еле поспевая за
длинноногим Стежкой. По узкой тропинке, переметенной поземкой и чуть
взгорбленной, парень шагал твердо, уверенно. А я чуть ступлю
неправильно, в сторону от снежного гребня, так нога сразу увязнет
почти до колена. Но иду, балансирую, как на жердочке, и потею, хотя
морозец изрядный. Мирюсь со всем. Надо же посмотреть, как охотится
Евстигней Поликарпович, первейший промысловик в здешней округе.
За березовой кулисой снова было поле, круглое, как чаша. А в этой
чаше - длинные ометы соломы, большой крытый ток, а чуть в сторонке -
помещение зерносушилки.
- Вот и пришли, - повернувшись ко мне, сказал раскрасневшийся
парень. - Тут я и ловлю поляшей.
- Косачи, так их у нас называют, - заметил я.
- А правильно-то - тетерева, - поправил меня Стежка. - Всяк
по-своему богу молится.
- Ты что же, в бога веруешь?
- Ну, какой там бог! Это отцова поговорка. Бог всему - человек, я
так думаю. Для бога теперь местечка нигде не осталось - ни на земле,
ни на небе.
- А в сердце?
- Если у кого сердце как кисель, там могут и бактерии завестись.
Парень подошел к первому омету. Возле него в ряд стояли глубокие
ивовые корзины, похожие на кадки, с крышками, сплетенными из лозы. Все
эти корзины образовали как бы залавок, затрушенный пшеничной соломой с
необмолоченными колосьями. Возле крайних корзин на шестах, точно
метелки, маячили тугие тяжелые снопы.
Окинув взглядом "залавок", Стежка взял меня за руку и повел. На
третьей от левого края корзине соломы не было, крышка оказалась голой.
- Здесь сидит поляш, - сказал он и чуть приоткрыл вращающуюся на
оси крышку. - Смотрите!
Я заглянул в корзину: черный, с красными бровями косач притаился,
прижался ко дну западни и косит на меня взглядом. Стежка выхватил
птицу оттуда и живую, трепещущую подает мне.
- Возьмите себе, чучело сделаете. Посмотрите, какой у нее хвост,
чисто лира!
От Стежкиного подарка я отказался и спросил:
- Как же косач оказался в корзине?
- А очень просто, - засовывая живую птицу в охотничью сетку,
проговорил парень. - Утром и вечером тетерева слетаются сюда на
кормежку. А на корзинах для нее приманка. Крышки-то видите, на оси,
как повертушки, Поляш, поляшка ли, как сядет с налету на крышку, она
перевернется на другую сторону и прикроет тут же провалившуюся в
ловушку птицу.
- Хитро! заметил я.
- Никакой хитрости, - сказал Стежка. - Закон механики.
Из других корзин тут же, при мне, парень вытащил еще двух косачей
и одну тетерку, серую, чуть срыжа.
От колхозного тока Стежка повел меня в кондовый сосновый бор,
опушенный рыжими сосеночками, запорошенными снегом. В соснячке перед
бором я увидел заячьи следы. "Ну, - думаю, - сейчас мой охотник станет
добывать из петель беляков. Это я знаю. Сам когда-то в детстве
увлекался такой охотой. Насобираешь проволоки, обожжешь ее, а петли
ставишь - натрешь их пихтовыми ветками. Было дело, было! Чего греха
таить".
- У тебя, Стежка, тут, наверно, петли наставлены? - спрашиваю
парня.
Тот чуть повернул голову в мою сторону и как-то брезгливо молвил:
- Такими делами не занимаюсь.
- Почему?
- Гм! Пустяк. Не стоит марать охотничью честь. Да и вообще ловить
зайцев петлями запрещено. На это каждый способен. Глупее зайца есть ли
кто из зверей? Все время по одним и тем же своим тропам бегает. Ну и
лезет сам в петлю, будто жить надоело.
- Так ты куда же меня повел?
- Пойдемте - увидите. А не хотите - можете вернуться. Не больно
далеко от дома ушли.
"Ершистый, оказывается, Евстигней Поликарпович!"
Бор неожиданно кончился, за ним началось болото. И не иначе -
клюквенное. Это видно по карликовым искривленным березкам, по тощим
сосенкам, по высоким изгнившим пням, обросшим мхом до самых верхушек.
То справа, то слева от тропы стали попадаться небольшие накаты из
жердей, похожие на открытые пасти какого-то огромного животного. А в
пасти вверху, к небу, подвешены гроздья рябиновых ягод.
"Ба! Так это приманка! - начинаю соображать. - Такие "пасти"
только из бревен, Устраиваются на Крайнем Севере, в них ловят песцов,
соболей. Только там на приманку приспосабливают не ягоды, а мясо или
рыбу. На кого же тогда настроил эти "пасти" Стежка? Интересно!"
А он идет по тропе и весело поглядывает из стороны в сторону. Но
вот он вдруг резко свернул вправо и пошел, по колено утопая в рыхлом
снегу, к захлопнутой "пасти".
- Ну, кто попал? - спрашивает меня.
Я пожал плечами.
- Народы Севера такими приспособлениями ловят пушных зверей, -
говорю.
- Ну-у? - удивился парень. - Неужели где-то есть такие ловушки?
Вот не знал. Выходит, давно открытую Америку открыл. А я-то думал,
старался, ломал голову. Увидел настороженную мышеловку, у меня и
возникла идея...
Недовольный, разочарованный, Стежка приподнял жердяную пластину и
достал из-под нее прихлопнутого, уже окоченевшего глухаря. Не
разглядывая, не показывая мне, сунул в сетку на живых, притихших
тетеревов и повернул к дому.
- А настроить пасть надо? - сказал я.
Он только махнул рукой: дескать, не надо.
На следующий день (это было воскресенье) Стежка поднял меня с
полатей задолго до рассвета, накормил жарким из дичатины и повел в
лес. Было еще темно, но почти во всех окнах колхозников светились
глазастые огни, освещали сугробы перед домами и кое-где черные голые
деревца в палисадниках. Стоял крепкий мороз, снег похрустывал под
ногами, будто битое стекло. За селом сразу стало как-то неуютно,
зябко. Звезды, низко нависшие над лесом, казалось, обледенели. Дунет
ветер, стукнет одну о другую, и рассыплются мелкой морозной пылью.
Видя, как я иду скрючившись, Стежка сказал:
- И охота вам ходить за мной? Сидели бы дома, в тепле.
- А тебе почему дома не сидится?
- У меня другое дело.
Миновав глухой темный ельник, мы вышли на широкие лесные степи.
Уже рассветало, и только кое-где в березниках, в осинниках не совсем
еще развеялась ночная синь. Остановившись у кромки леса и оглядывая
огромную снежную поляну, Стежка спросил:
- Видите?
- Что?
- А вон лис-то сколько бегает. Мышкуют. Тут они собираются со
всей округи. Здесь у нас озимые хлеба.
И парень начал считать: дескать, у березового колка - одна, у
скирды - другая, у одинокой сосны - третья, за бугор сбежала
четвертая. Насчитал штук восемь. И правда, если вглядишься, то тут, то
там движутся или что-то делают черные точки.
- Разве у вас здесь лисицы черные?
- Рыжие все как на подбор, - отвечает. - Это только издали, от
снега, кажутся черными.
И опять идет по узенькой тропинке. Теперь уже не по прямой, а
зигзагами, от ориентира к ориентиру, от дороги - к надломленной бурей
березе, от березы - к высокому обгорелому пню, а от него - в овраг,
заросший мелким кустарником, а потом - вдоль оврага. Стежка шагает
впереди, голову вскинул и свысока глядит по сторонам. Вдруг он
сорвался с тропы и снежной целиной, высоко поднимая ноги, направился к
густому ольховому кусту.
- Ага, есть! - В голосе его прозвучала торжествующая нотка.
От бугра к полузаметенному снегом кусту тянулась глубокая
борозда.
- Видите, попалась! Капкан за собой тащила вместе с чурбаком. Но
далеко не уйдет. Где-то тут, в кусте, она.
Я последовал за ним. В кусте лисица действительно застряла с
тяжелым капканом.
- А что на приманку было у капкана? - поинтересовался я, когда
парень засунул в сетку лисью шкуру. - Мясо? Дичатина?
- Мясо, дичатину мы и сами с удовольствием едим, а излишки в
кооперацию сдаем.
- Ну, а как же? Приманка-то должна быть?
Он повел меня вверх по борозде. На самом бугре, на юру, под
охапкой чуть разрытой соломы, где кончалась борозда, я услышал
тревожный мышиный писк. И удивился: откуда тут взялась и почему пищит
мышь? Кто ее тревожит? И соображаю: ага, как-то Стежка обмолвился о
мышеловке. Наверно, дома ловит мышей, привязывает за ножку и садит
возле капкана на приманку рыжух. И опять же думаю: мышь-то должна
давно успокоиться, притихнуть, раз никто ее не беспокоит.
Пока терялся в этих догадках, парень разгреб солому, достал
из-под нее небольшой деревянный ящик. А в ящике слышу частое
"пик-пик", "пик-пик".
- Мышь там? - спрашиваю.
Стежка расплылся в улыбке, раскрыл ящик и показал, что в нем. А
там - что вы думаете? - там лежат у стенок с обеих сторон тоненькие
резиновые мешочки, а в них вставлены капсюли от кукол, может, от
игрушечных кошечек или собачек. Знаете, такие резиновые: их давнешь, а
они - пик-пик. А посредине мешочков - какой-то пружинный механизм,
вроде часов с маятником. Маятник-то ходит туда-сюда, то по одному
мешочку ударит, то по другому, а мешочки издают звуки: пик-пик.
- Вот здорово придумано! - вырвалось у меня.
А Стежка, довольный собой, сказал:
- Механика! Двухнедельный завод.
В этот обход на широких лесных степях он достал из капканов трех
лисиц. Из трех огненных шкурок предложил мне в подарок любую, каждую
расхваливал и очень обиделся, когда я не принял подарка. Мол, вместе
ходили по степи, мерзли и вдруг такое огорчение.
Окрыленный успехом на озимых полях, Стежка повел меня куда-то в
гору, в реденькие ельники. Сказал: "Пойдем на лабаз". При слове
"лабаз" я представил себе охоту на медведя. Задерет косолапый в лесу
корову или лошадь, сразу не съест, а потом приходит доедать, как в
свою кладовку или столовую. Его тут и подкарауливают охотники. Устроят
на дереве небольшие полати, по-местному - лабаз, сидят на них с
ружьями и ждут, когда Михаил Иванович Топтыгин пожалует на ужин или на
завтрак. Он обычно долго ждать не заставляет.
- Это что ж, ты меня на медведя повел? - спрашиваю Стежку.
- Нет, - говорит, - медведя-то я там случайно взял, в прошлом
году.
- А взял все-таки?
- Взял.
- Как же это получилось?
- Видите ли, неподалеку от скотного двора (во дворе-то в том, в
лесу, живет колхозный молодняк: телки, бычки, жеребята) я вырыл яму.
Метра два, пожалуй, глубины будет. В эту яму ловил волков. Случается,
падет от болезни какая-нибудь животина. Я возьму ее и увезу к ловушке.
Над ямой положены две жерди. На эти жерди я приспособлю падаль. А
самую ловушку замаскирую, прикрою ветками, травой, сеном ли. Зверь-то
как учует падаль, пойдет к ней, ну и сорвется в тартарары. Приходишь,
а он там, глядит на тебя злобно да зубами ляскает. Яма-то у меня на
бойком месте. Вроде как бы в воротах. По обе стороны крутые горы,
скалы. По эту сторону гор угодья нашего колхоза, а по ту - совхозные.
Волки-то и кочуют через эти ворота из совхоза в колхоз и обратно
опять. Недаром говорят - волка ноги кормят. Ну уж если учуют добычу на
моей яме, сразу кидаются на нее, в драку даже. Однажды сразу пять штук
в ловушку залетело.
- Здорово!.. А ты, Стежка, не врешь? Как будто враньем
попахивает.
- Ну вот еще! Честное комсомольское.
- А как же медведя-то поймал? Тоже на падаль?
- Ну да.
- А он вроде не охотник до мертвечины.
- Так ведь когда как. Дело-то было перед весной, по глубокому
снегу. Непутевый попал, а шатун, В горах-то от леспромхоза бревна
рубили. Ну, видимо, и подняли лесорубы косолапого из берлоги
преждевременно. Он и пошел бродить по лесу как угорелый. Проснулся,
так чем-то питаться надо. Тут уже разбираться не приходится, лишь бы
что на зуб попало съедобное.
- И набрел на твою приманку?
- Набрел. И тоже не сразу на еду кинулся. Походил он вокруг этой
ямы! Вы видали спиральку на круглой электроплитке, какими она витками
там располагается?
- Видал, понятно.
- Так вот он, медведь-то, такой спиралью ходил возле моей
приманки круг за кругом и все сжимал этот круг, пока не свалился в
яму.
- А вот теперь кто, по-твоему, сидит в яме? - спросил я Стежку,