— А откуда ты знаешь? Ты умеешь читать по-русски?
— До определенной степени — да. Но это не совсем тот русский, который я знаю. Некоторые буквы выглядят не так. Большими буквами написано предостережение об опасности. А вот эта мелкая строчка — я даже не знаю, что это может быть. Я не узнаю слова.
— Эта доска была установлена вот здесь, у дороги, — предположил Лансинг. — Чтобы ее видели все проходящие. Но ее сдуло ветром, а потом занесло песком. Если бы я не зацепился за нее, мы бы никогда не узнали, что она была.
— Эх, если бы я могла получше читать русские тексты, — вздохнула Мэри. — Мои познания в русском весьма ограничены. Едва достаточны, чтобы разобраться в техническом тексте, не более. И с помощью словаря. У нас многие инженеры хорошо читают по-русски. Это даже обязательно. Русские — очень высокотехничный народ. Всегда стоит потратить время на то, чтобы получше узнать, чем они занимаются. Конечно, обмен идеями совершенно свободный, но…
— Свободный? С Россией?
— Конечно. Со всеми техническими нациями.
Лансинг воткнул палку, к которой они привязали доску с плакатом, в землю и забил с помощью своего ножа.
— Будет стоять, пока его снова не сдует, — сказал он. — Хотя какая от него польза?
Они вернулись в лагерь. Шли медленно, чтобы Юргенс не отставал. Солнце прошло половину своего пути по западной части неба. Они потратили на изучение куба больше времени, чем им казалось.
Пламя костра погасло, превратившись в седой пепел и золу, но несколько угольков еще тлело и Лансинг, сдув золу, разжег костер, подбросив свежего топлива. Сначала он скормил слабому огоньку мелкие веточки, постепенно доводя пламя до нужной силы. Мэри стояла, наблюдая за ним. Она знала так же хорошо, как и он, что оставаться здесь не имело смысла. Они сделали все, что могли, и теперь они вполне могут двигаться к гипотетическому городу впереди. Если только этот город в самом деле существует…
Его наверняка уже хватились в колледже, сказал себе Лансинг. Нашли, наверное, его покинутую машину. Интересно, большой ли поднялся шум? Наверное, не более, чем десятидневная сенсация местного масштаба, несколько заголовков в газетах. А потом о нем позабудут и его случай отправится в архив, в компанию прочих неразрешенных происшествий. Каждый год случались непонятные исчезновения. Он принялся греть над пламенем костра руки. День был довольно теплый, но ему вдруг почему-то стало зябко. Он и остальные, те многие, кто исчез — вдруг остальные исчезали таким же образом?
— Так почему ты удивился, — заговорила Мэри, — что мы сотрудничаем с русскими? Там, у куба, когда мы рассматривали доску. Почему ты спросил?
— В моем мире и в мое время, — объяснил Лансинг. — Соединенные Штаты и некоторые другие страны находятся не в очень хороших отношениях с Россией. Там после Первой Мировой войны произошла революция и Россия стала коммунистическим государством.
— Первой Мировой войны?
— Да. Потом была вторая. И атомная бомба.
— Эдвард, в моем мире никаких мировых войн не было. И не было… как ты это назвал?… Атомной бомбы…
Лансинг присел на пятки, немного отодвинувшись от костра.
— Значит, это и была критическая точка, отделившая твой мир от моего. У вас не было Первой Мировой войны, а у нас была. А как у вас дела с Британской Империей?
— Жива-здорова. Стоит крепко. И над ней никогда не заходит солнце. Ты еще упомянул одно название… Соединенные Штаты… чего?
— Соединенные Штаты Америки.
— Но Северная Америка — это часть Британской Империи, а Южная Америка
— часть Испании. Исключая Бразилию.
Он изумленно уставился на Мэри.
— Это правда, — сказала она. — Так все и обстоит на самом деле.
— Но американские колонии добились независимости. Была революция…
— Да, была. В восемнадцатом веке. Но восстание оказалось недолговечным. Его подавили.
— Значит, критическая точка удалена дальше первой мировой. Уходит в 18 век.
— Я не совсем еще разобралась во всех этих терминах, — призналась Мэри. — Но получается, что так. Ты говорил о предположении твоего друга. Насчет критических точек и альтернативных разветвлений истории. Ты ему тогда не поверил. Ты думал, что он просто фантазирует, и он, наверное, сам так думал. Он просто развивал гипотезу. Когда ты рассказал нам об этом, еще в гостинице, я подумала — какая причудливая выдумка. Но, очевидно, это далеко не выдумка.
— Должно быть, твой мир гораздо лучше моего.
— Мой мир — устойчивый и спокойный. Почти никаких войн, только изредка — небольшие местные конфликты. Самые мощные союзы государств откусили свой кусок пирога и, кажется, довольны тем, что имеют. Раздаются, конечно, протесты против империализма, но никто не обращает на это внимания.
— В Индии голод, конечно?
Она пожала плечами: — В Индии всегда голод. Там слишком много жителей.
— А Африку эксплуатируют?
— Эдвард, ты одобряешь или осуждаешь меня? Как ты относишься к Британской Империи?
— Не очень плохо. Иногда мне приходило в голову, что с ее развалом мы потеряли что-то громадное и привычное, даже удобное.
— С развалом?
— Да, она полностью развалилась после Второй Мировой.
На секунду ее лицо превратилось в маску, полную изумления, потом снова стало спокойным.
— Извини, если я тебя обидел, — сказал Лансинг.
— Я приготовлю ужин. А ты собери хворост. Ты ведь проголодался?
— Как волк, — признался Лансинг. — Завтракали мы рано, а в промежутке больше ничего не было.
— Я помогу собрать топливо, — предложил Юргенс. — Несмотря на мою ослабленную двигательную способность, я могу еще быть полезным.
— Конечно, — сказал Лансинг. — Пошли.
После ужина они подбросили еще хвороста в огонь и уселись вокруг костра.
— Итак, мы постепенно начинаем выяснять, кто откуда попал в это мир,
— сказала Мэри. — Но пока не имеем понятия, куда направляемся. Я попала сюда из мира, где продолжают существовать большие конгломераты государств
— империи. Ты — из мира, где империи распались. Или исчезла только Британская Империя?
— Нет, не только. Все народы потеряли по крайней мере решающую долю своих колоний. В каком-то смысле еще имеются империи, только в другом виде. Например, Россия и Штаты. Мы их теперь называем сверхдержавами. Это уже не империи.
— Мир Сандры определить трудно, — задумчиво сказала Мэри. — Очень уж он по ее описанию смахивает на сказку. Какая-то комбинация эпоса Древней Греции, как его понимают сентименталисты, и повторяющегося Возрождения. Как она сказала — Третий Ренессанс? Во всяком случае, звучит нереалистично. Восхитительно расплывчатый сказочный мир.
— Мы еще мало знаем о Пасторе и Бригадире, — напомнил Лансинг. — Не считая упоминаний Бригадира о военных играх.
— Кажется, он хотел создать впечатление, что не одобряет обычаев своего мира. Ему показалось, что мы смотрим на него с презрением, и он пытался изобразить войну, которая правит миром в виде благородных рыцарских турниров. Но, подозреваю, что это только его военная хитрость.
— А Пастор наш — весьма молчаливый человек, — заметил Лансинг. — Грядка репы и нисходящее на голову Пастора Благословение — вот и все, что он нам рассказал.
— Но в его словах чувствовалось смятение, — сказала Мэри. — Смятение и святость. Эти два качества зачастую идут рука об руку. Но мы забыли об Юргенсе.
— Прошу прощения, но меня увольте, — попросил робот.
— Ну что ты, конечно, — сказала Мэри. — Мы просто болтаем.
— Что меня приводит просто в отчаяние, — сказал Лансинг, — так это то, что не могу понять, что у нас всех общего. Нас подцепили на крючок и перебросили сюда. И единственная причина, которую я вижу — это если все шестеро, все мы — люди одного рода. Но разве это так на самом деле? У нас ведь довольно мало сходного, если разобраться.
— Профессор колледжа, — стала перечислять Мэри, — военный, поэтесса, пастор и… а ты, Юргенс, как ты себя определишь?
— Робот. Вот и все. И даже не человек.
— Брось! — резко перебил Лансинг, — тот, кто послал нас сюда, не делал различия между человеком и роботом. Значит, ты один из нас, на равных правах.
— Возможно, потом станет ясно, — предположила Мэри, — что собой представляет этот общий доминатор. Наш общий признак, объединяющий нас. Пока что я ничего подходящего не вижу.
— Мы — не исключение, — сказал Лансинг. — До нас тоже отправлялись подобные группы, и наверняка за нами пойдут другие. Все это говорит о том
— что мы стали невольными участниками какой-то программы. Хотел бы я знать, что это за программа. Что это за проект. Мне тогда было бы легче на душе.
— И мне тоже, — призналась Мэри.
Юргенс неуклюже поднялся и, опираясь на упорно не слушающийся его костыль, подбросил хвороста в костер.
— Ты слышал? — спросила вдруг Мэри.
— Нет, не слышал.
— Там, в темноте, кто-то ходит. Я слышала сопение.
Они прислушались. Было тихо. Ночная темнота безмолвствовала.
Потом Лансинг услышал — сопение. Он предостерегающе поднял руку — чтобы остальные продолжали сохранять молчание.
Сопение прекратилось, потом снова послышалось, но уже немного не в том месте, где оно слышалось в первый раз. Словно какой-то зверь шел по следу, вынюхивал запах жертвы, низко опустив к земле нос. Сопение прекратилось, послышалось в другом месте, словно тот, кто издавал сопение, обходил лагерь. Юргенс замер.
Они прислушались. Довольно долгое время никакого сопения не было слышно и они расслабились.
— Ты слышал? — еще раз спросила Мэри Лансинга.
— Да, — ответил Юргенс. — Началось прямо у меня за спиной.
— Значит, кто-то там прячется, в темноте? — спросил Лансинг.
— Оно уже ушло, — сказал Юргенс.
— Юргенс его спугнул, — сказал Лансинг.
— Сандра слышала сопение прошлой ночью, — вспомнила Мэри, — значит, оно следит за нами.
— Ничего необычного в этом нет, — сказал Лансинг. — Этого и следовало ожидать. Диких животных всегда привлекают ночью костры людей.
— До определенной степени — да. Но это не совсем тот русский, который я знаю. Некоторые буквы выглядят не так. Большими буквами написано предостережение об опасности. А вот эта мелкая строчка — я даже не знаю, что это может быть. Я не узнаю слова.
— Эта доска была установлена вот здесь, у дороги, — предположил Лансинг. — Чтобы ее видели все проходящие. Но ее сдуло ветром, а потом занесло песком. Если бы я не зацепился за нее, мы бы никогда не узнали, что она была.
— Эх, если бы я могла получше читать русские тексты, — вздохнула Мэри. — Мои познания в русском весьма ограничены. Едва достаточны, чтобы разобраться в техническом тексте, не более. И с помощью словаря. У нас многие инженеры хорошо читают по-русски. Это даже обязательно. Русские — очень высокотехничный народ. Всегда стоит потратить время на то, чтобы получше узнать, чем они занимаются. Конечно, обмен идеями совершенно свободный, но…
— Свободный? С Россией?
— Конечно. Со всеми техническими нациями.
Лансинг воткнул палку, к которой они привязали доску с плакатом, в землю и забил с помощью своего ножа.
— Будет стоять, пока его снова не сдует, — сказал он. — Хотя какая от него польза?
Они вернулись в лагерь. Шли медленно, чтобы Юргенс не отставал. Солнце прошло половину своего пути по западной части неба. Они потратили на изучение куба больше времени, чем им казалось.
Пламя костра погасло, превратившись в седой пепел и золу, но несколько угольков еще тлело и Лансинг, сдув золу, разжег костер, подбросив свежего топлива. Сначала он скормил слабому огоньку мелкие веточки, постепенно доводя пламя до нужной силы. Мэри стояла, наблюдая за ним. Она знала так же хорошо, как и он, что оставаться здесь не имело смысла. Они сделали все, что могли, и теперь они вполне могут двигаться к гипотетическому городу впереди. Если только этот город в самом деле существует…
Его наверняка уже хватились в колледже, сказал себе Лансинг. Нашли, наверное, его покинутую машину. Интересно, большой ли поднялся шум? Наверное, не более, чем десятидневная сенсация местного масштаба, несколько заголовков в газетах. А потом о нем позабудут и его случай отправится в архив, в компанию прочих неразрешенных происшествий. Каждый год случались непонятные исчезновения. Он принялся греть над пламенем костра руки. День был довольно теплый, но ему вдруг почему-то стало зябко. Он и остальные, те многие, кто исчез — вдруг остальные исчезали таким же образом?
— Так почему ты удивился, — заговорила Мэри, — что мы сотрудничаем с русскими? Там, у куба, когда мы рассматривали доску. Почему ты спросил?
— В моем мире и в мое время, — объяснил Лансинг. — Соединенные Штаты и некоторые другие страны находятся не в очень хороших отношениях с Россией. Там после Первой Мировой войны произошла революция и Россия стала коммунистическим государством.
— Первой Мировой войны?
— Да. Потом была вторая. И атомная бомба.
— Эдвард, в моем мире никаких мировых войн не было. И не было… как ты это назвал?… Атомной бомбы…
Лансинг присел на пятки, немного отодвинувшись от костра.
— Значит, это и была критическая точка, отделившая твой мир от моего. У вас не было Первой Мировой войны, а у нас была. А как у вас дела с Британской Империей?
— Жива-здорова. Стоит крепко. И над ней никогда не заходит солнце. Ты еще упомянул одно название… Соединенные Штаты… чего?
— Соединенные Штаты Америки.
— Но Северная Америка — это часть Британской Империи, а Южная Америка
— часть Испании. Исключая Бразилию.
Он изумленно уставился на Мэри.
— Это правда, — сказала она. — Так все и обстоит на самом деле.
— Но американские колонии добились независимости. Была революция…
— Да, была. В восемнадцатом веке. Но восстание оказалось недолговечным. Его подавили.
— Значит, критическая точка удалена дальше первой мировой. Уходит в 18 век.
— Я не совсем еще разобралась во всех этих терминах, — призналась Мэри. — Но получается, что так. Ты говорил о предположении твоего друга. Насчет критических точек и альтернативных разветвлений истории. Ты ему тогда не поверил. Ты думал, что он просто фантазирует, и он, наверное, сам так думал. Он просто развивал гипотезу. Когда ты рассказал нам об этом, еще в гостинице, я подумала — какая причудливая выдумка. Но, очевидно, это далеко не выдумка.
— Должно быть, твой мир гораздо лучше моего.
— Мой мир — устойчивый и спокойный. Почти никаких войн, только изредка — небольшие местные конфликты. Самые мощные союзы государств откусили свой кусок пирога и, кажется, довольны тем, что имеют. Раздаются, конечно, протесты против империализма, но никто не обращает на это внимания.
— В Индии голод, конечно?
Она пожала плечами: — В Индии всегда голод. Там слишком много жителей.
— А Африку эксплуатируют?
— Эдвард, ты одобряешь или осуждаешь меня? Как ты относишься к Британской Империи?
— Не очень плохо. Иногда мне приходило в голову, что с ее развалом мы потеряли что-то громадное и привычное, даже удобное.
— С развалом?
— Да, она полностью развалилась после Второй Мировой.
На секунду ее лицо превратилось в маску, полную изумления, потом снова стало спокойным.
— Извини, если я тебя обидел, — сказал Лансинг.
— Я приготовлю ужин. А ты собери хворост. Ты ведь проголодался?
— Как волк, — признался Лансинг. — Завтракали мы рано, а в промежутке больше ничего не было.
— Я помогу собрать топливо, — предложил Юргенс. — Несмотря на мою ослабленную двигательную способность, я могу еще быть полезным.
— Конечно, — сказал Лансинг. — Пошли.
После ужина они подбросили еще хвороста в огонь и уселись вокруг костра.
— Итак, мы постепенно начинаем выяснять, кто откуда попал в это мир,
— сказала Мэри. — Но пока не имеем понятия, куда направляемся. Я попала сюда из мира, где продолжают существовать большие конгломераты государств
— империи. Ты — из мира, где империи распались. Или исчезла только Британская Империя?
— Нет, не только. Все народы потеряли по крайней мере решающую долю своих колоний. В каком-то смысле еще имеются империи, только в другом виде. Например, Россия и Штаты. Мы их теперь называем сверхдержавами. Это уже не империи.
— Мир Сандры определить трудно, — задумчиво сказала Мэри. — Очень уж он по ее описанию смахивает на сказку. Какая-то комбинация эпоса Древней Греции, как его понимают сентименталисты, и повторяющегося Возрождения. Как она сказала — Третий Ренессанс? Во всяком случае, звучит нереалистично. Восхитительно расплывчатый сказочный мир.
— Мы еще мало знаем о Пасторе и Бригадире, — напомнил Лансинг. — Не считая упоминаний Бригадира о военных играх.
— Кажется, он хотел создать впечатление, что не одобряет обычаев своего мира. Ему показалось, что мы смотрим на него с презрением, и он пытался изобразить войну, которая правит миром в виде благородных рыцарских турниров. Но, подозреваю, что это только его военная хитрость.
— А Пастор наш — весьма молчаливый человек, — заметил Лансинг. — Грядка репы и нисходящее на голову Пастора Благословение — вот и все, что он нам рассказал.
— Но в его словах чувствовалось смятение, — сказала Мэри. — Смятение и святость. Эти два качества зачастую идут рука об руку. Но мы забыли об Юргенсе.
— Прошу прощения, но меня увольте, — попросил робот.
— Ну что ты, конечно, — сказала Мэри. — Мы просто болтаем.
— Что меня приводит просто в отчаяние, — сказал Лансинг, — так это то, что не могу понять, что у нас всех общего. Нас подцепили на крючок и перебросили сюда. И единственная причина, которую я вижу — это если все шестеро, все мы — люди одного рода. Но разве это так на самом деле? У нас ведь довольно мало сходного, если разобраться.
— Профессор колледжа, — стала перечислять Мэри, — военный, поэтесса, пастор и… а ты, Юргенс, как ты себя определишь?
— Робот. Вот и все. И даже не человек.
— Брось! — резко перебил Лансинг, — тот, кто послал нас сюда, не делал различия между человеком и роботом. Значит, ты один из нас, на равных правах.
— Возможно, потом станет ясно, — предположила Мэри, — что собой представляет этот общий доминатор. Наш общий признак, объединяющий нас. Пока что я ничего подходящего не вижу.
— Мы — не исключение, — сказал Лансинг. — До нас тоже отправлялись подобные группы, и наверняка за нами пойдут другие. Все это говорит о том
— что мы стали невольными участниками какой-то программы. Хотел бы я знать, что это за программа. Что это за проект. Мне тогда было бы легче на душе.
— И мне тоже, — призналась Мэри.
Юргенс неуклюже поднялся и, опираясь на упорно не слушающийся его костыль, подбросил хвороста в костер.
— Ты слышал? — спросила вдруг Мэри.
— Нет, не слышал.
— Там, в темноте, кто-то ходит. Я слышала сопение.
Они прислушались. Было тихо. Ночная темнота безмолвствовала.
Потом Лансинг услышал — сопение. Он предостерегающе поднял руку — чтобы остальные продолжали сохранять молчание.
Сопение прекратилось, потом снова послышалось, но уже немного не в том месте, где оно слышалось в первый раз. Словно какой-то зверь шел по следу, вынюхивал запах жертвы, низко опустив к земле нос. Сопение прекратилось, послышалось в другом месте, словно тот, кто издавал сопение, обходил лагерь. Юргенс замер.
Они прислушались. Довольно долгое время никакого сопения не было слышно и они расслабились.
— Ты слышал? — еще раз спросила Мэри Лансинга.
— Да, — ответил Юргенс. — Началось прямо у меня за спиной.
— Значит, кто-то там прячется, в темноте? — спросил Лансинг.
— Оно уже ушло, — сказал Юргенс.
— Юргенс его спугнул, — сказал Лансинг.
— Сандра слышала сопение прошлой ночью, — вспомнила Мэри, — значит, оно следит за нами.
— Ничего необычного в этом нет, — сказал Лансинг. — Этого и следовало ожидать. Диких животных всегда привлекают ночью костры людей.
13
Потребовалось пять дней, чтобы дойти до города. Переход можно было совершить и за два, если бы им не нужно было приноравливать свой шаг к скорости бедняги Юргенса.
— Лучше бы я вернулся в гостиницу, — говорил Юргенс. — Туда бы я вполне мог дойти и сам. И там бы я мог вас подождать. И тогда я бы вас не задерживал.
— А что бы мы делали, — напомнил Лансинг, — если бы нам потребовалась твоя помощь, а тебя с нами не было бы?
— Этот день, возможно, никогда не наступит. Я вам вообще могу не понадобиться.
Лансинг обругал робота круглым дураком, заставляя его продолжать путь.
По мере их продвижения, характер местности претерпевал изменения. Она начинала приобретать черты прерии. Рощицы деревьев становились все более редкими, низкорослыми, ветер вместо прохладного стал горячим, ручьи, дававшие путникам воду, попадались менее часто. Зачастую это были крохотные источники.
Каждую ночь в темноте вокруг лагеря и костра слонялся Сопун. Один раз, во вторую ночь их перехода, Юргенс с Лансингом, вооружившись фонариками, отправились в темноту. Они ничего не обнаружили, даже следов не было. А ведь грунт был песчаный и следы должны были остаться. Но следов не было.
— Он преследует нас, — сказала Мэри. — Идет за нами. Даже когда он не сопит, я чувствую, что он здесь. И следит за нами. Смотрит.
— Но он пока ничем нам не угрожал и не угрожает, — успокоил ее Лансинг. — Наверное, он не желает нам вреда. Иначе он бы уже напал на нас. Возможностей у него было достаточно.
После первых двух дней пути они почти перестали разговаривать у костра и сидели молча. Им уже не нужно было говорить, чтобы поддержать ту тесную связь, возникшую в их маленькой группе, которую породило путешествие.
Иногда в такие молчаливые вечера Лансинг начинал с удивлением вспоминать свою прошлую жизнь и с удивлением отмечал, что колледж, где он преподавал, и его друзья — все это казалось далеким, словно прошли многие годы. На самом деле миновала едва ли неделя, напомнил он себе, но чувство дистанции времени уже окутало его. На него нахлынула ностальгия и он ощутил мощный порыв желания вернуться назад, пройти по собственным следам. Хотя он понимал, что это было бы не просто. Если он пойдет назад, то доберется не дальше гостиницы или лесистой низины, где обнаружил себя в этом неожиданном мире. Но обратно в колледж, к Энди, Алисе, и к его родному миру — туда пути не было. Между ним и его прошлой жизнью пролегло непредставимое — и он понятия не имел, что же это такое.
Назад вернуться он не мог. Он должен, в таком случае, идти вперед, и таким способом, наверное, найдет и способ вернуться домой. Там, впереди, было НЕЧТО, с чем он должен встретиться, и пока он не встретится с этим НЕЧТО, дороги назад не будет. Но даже если он и встретится с тем, что ему предназначено, где гарантия, что он сможет вернуться домой?
Наверное, это глупо, но выбора у него не было. Он вынужден продолжать путь. Он не может выпасть из схемы предназначения, как те четверо игроков в карты в гостинице.
Он попытался соорудить в своем представлении логический механизм, с помощью которого он и остальные были переброшены сюда. Все это попахивало волшебством, но быть им, конечно, не могло. То, что с ними произошло, было практическим применением каких-то физических законов, еще неизвестных в мире, который ему пришлось покинуть не по своей воле.
Энди, когда они болтали с ним в клубе за выпивкой, понятия не имел, что концепция, которую он развивал — о конце действия физических законов, конце познания — имеет какое-то реальное основание. Он просто болтал языком. Философская трепотня.
А вдруг ответ будет найден здесь, в этом мире, где он сейчас сидит у огня? Может, именно это он и должен отыскать? Но если он найдет то, что должен найти, то поймет ли, что нашел? И если он найдет ответ на все вопросы, найдет пределы познания, что тогда?
Лансинг попытался избавиться от подобных мыслей, но они отказывались уходить.
Они нашли место старого лагеря ушедшей вперед тройки. Холодный пепел их костра, обертку коробки крекеров, разбросанные очистки сыра, пустые пакетики от кофе.
Держалась хорошая погода. Время от времени из-за западного горизонта накатывались волной облака, но довольно быстро небо прояснялось. Дождя не было. Лучи солнца оставались все такими же яркими и теплыми, как в первый день похода.
На третью ночь Лансинг вдруг проснулся. Он чувствовал, что какая-то сила прижимает его к земле, не давая подняться.
Это был Юргенс. Робот одной рукой сжимал плечо Лансинга, одновременно производя звук наподобие «Т-ссс!», словно умоляя Лансинга сохранять тишину.
— Случилось что-то?
— Сэр, мисс Мэри… с ней произошло что-то плохое. Какой-то приступ…
Лансинг повернул голову. Мэри сидела, выпрямившись в своем спальном мешке. Голова ее была запрокинута, она смотрела на небо.
Лансинг выбрался из мешка, поднялся.
— Я говорил, обращался к ней, — сказал Юргенс, — но она меня не слышит. Я несколько раз обращался, спрашивая, что случилось, чем помочь ей.
Лансинг решительно подошел к Мэри. Казалось, она обратилась в каменную фигуру — отвердевшее тело, сжатое в невидимых тисках.
Он нагнулся, заключил ее лицо в ладони, осторожно, чтобы не причинить ей шок.
— Мэри, — тихо позвал он. — Мэри, что с тобой?
Она не реагировала.
Он слегка хлопнул Мэри ладонью по щеке, потом по другой. Мышцы лица Мэри расслабились, она вздрогнула, подалась вперед, протянула руку, чтобы не упасть вперед, — к нему или к тому, кого видела сейчас и только что в своем трансе.
Он успокаивающе прижал вздрагивающую девушку к себе. Она никак не могла успокоиться, начала всхлипывать тихо, сдавленно.
— Я разведу огонь, — сказал Юргенс, — и сварю кофе. Ей необходимо тепло. Внутри и снаружи.
— Где я? — прошептала Мэри.
— Здесь, с нами. Ты в безопасности.
— Это ты, Эдвард?
— Да. И Юргенс здесь. Он готовит тебе кофе.
— Я проснулась, а они… стояли, наклонившись надо мной. Они так смотрели…
— Тише, — сказал он. — Тише, успокойся, расслабься. Не волнуйся. Ты расскажешь все потом. А пока отдыхай. Ты в полной безопасности.
— Да, хорошо, — согласилась Мэри.
Некоторое время после этого она молчала. Лансинг почувствовал, как постепенно тело ее расслабилось, напряжение покинуло Мэри.
Наконец, она выпрямилась и отодвинулась от него.
— Это было так страшно, — тихо сказала она, глядя на Лансинга. — Я еще никогда не испытывала такого страха.
— Но все уже позади. Что это было… страшный сон?
— Это был не сон. Они в самом деле были там, висели в небе, наклонившись оттуда. Дай мне выбраться из мешка, я хочу сесть поближе к костру. Юргенс сделает кофе, да?
— Он уже готов, — ответил Юргенс, — и даже налит в чашку. Если я не ошибаюсь, вы обычно кладете по две ложки сахара?
— Правильно, — подтвердила она. — Две ложки.
— Вы тоже выпьете чашечку? — спросил Юргенс Лансинга.
— Да, будь добр.
Они сели втроем у костра. Хворост, который подбросил в костер Юргенс, разгорался все сильнее, языки пламени становились все выше. Они молча пили кофе.
Потом Мэри сказала:
— Я не из тех женщин, что при малейшей опасности плюхаются в обморок. Вы это знаете.
Лансинг кивнул: — Конечно. Ты тверже, чем железо.
— Так вот, я проснулась, — начала Мэри, — очень легко. Как будто сама проснулась после хорошего сна. И вот, я лежала на спине, поэтому проснувшись, я уже смотрела в небо.
Она отпила глоток кофе, помолчала, как будто стараясь взять себя в руки перед тем, как рассказать обо всем, что произошло далее.
Поставив чашку на землю, она повернулась к Лансингу.
— Их было трое. Да, кажется, их было трое. Но возможно, что и четверо. Только лица. Других частей тела не было. Только лица. Большие. Больше человеческих, хотя я уверена, что это были люди. Они выглядели, как люди. Три больших лица, полностью закрывавшие собой небо. Они смотрели на меня, вниз. И я подумала, что за глупость, какие-то лица! Я моргнула, ожидая, что сейчас лица исчезнут, что все это только мое воображение. Но они не исчезли. И моргнув, я только стала лучше видеть их.
— Не спеши, — успокоил ее Лансинг. — Спешить некуда.
— Да никто и не спешит, черт подери! Ты думаешь, что это была галлюцинация?
— Абсолютно ничего такого я не думаю. Если ты говоришь, что видела их, значит, ты их видела. Крепче железа, я тебе говорю.
Юргенс, подавшись вперед, снова наполнил их чашки.
— Спасибо, милый Юргенс, — сказала Мэри. — Ты приготовил отличный кофе.
Потом она продолжала:
— Ничего особенного в этих лицах не было. Довольно обычные, надо сказать, лица. Один был с бородой. Он же был и самым молодым. Двое остальных были уже пожилыми. В общем, как будто ничего такого. Потом я начала понимать. Они смотрели на меня. Внимательно. С интересом. Словно люди, наткнувшиеся на необыкновенное насекомое, или какое-то забавное страшилище, в общем, на какую-то новую форму жизни. Словно я не была существом, наделенным сознанием, а просто существом, предметом. Сначала мне показалось, что во взгляде есть какая-то искра симпатии. Потом я увидела, что это ошибка — скорее, это была смесь жалости и презрения. И именно жалость жалила больнее всего. Я почти читала их мысли. Бог мой, думали они, вы только взгляните! Взгляните на это… А потом — потом…
Лансинг ничего не сказал — он чувствовал, что сейчас необходимо промолчать.
— А потом они отвернулись. Не ушли, а отвернулись, позабыв обо мне. Словно я была ниже предела их достоинства, ниже их уровня жалости и даже презрения. Я была недостойна всего этого. Словно я была пустым местом. Их безразличие обрекало меня на вечное клеймо пустого места. Может, это и слишком сильно сказано. Я была недостойна даже их проклятия. Я была нижайшей, низменной формой, на которую они более не собирались обращать внимания.
Лансинг перевел дыхание.
— Ради Бога, — сказал он, — и не мудрено, что…
— Верно. Не мудрено. Это меня поразило. Возможно, Эдвард, моя реакция…
— Не будем сейчас о реакции. Моя собственная была бы не лучше, если не хуже.
— Но как, по-твоему, кто это был? Кто или что?
— Не знаю. Как я могу знать? И даже предположений я пока строить не могу.
— Но это была не галлюцинация.
— У тебя не бывает галлюцинаций, — успокоил он Мэри. — Ты — инженер с твердокаменным сознанием. У тебя не может быть болезненных фантазий. Ты — реалист. Дважды два — четыре, и никогда — три или пять.
— Благодарю вас, — поклонилась Мэри, — за комплимент.
— Позднее, — сказал Лансинг, — у нас будет время подумать, кем или чем могли быть эти существа. Но не сейчас. Ты еще не пришла в себя как следует. Отложим все это на потом.
— Кто-нибудь другой, — сказала Мэри, — сказал бы, что это боги. Сандра, например, так бы и сказала. А Пастор заклеймил бы их дьяволами, пришедшими по его душу. Скажу пока вот что — они вели себя с самоуверенностью, величием и безразличием богов — но богами они не были!
— Когда-то мы, роботы, думали, что люди — это боги, — заговорил Юргенс. — В каком-то смысле, конечно, это так и есть. И мы вполне могли так думать, потому что люди нас сотворили. Но мы преодолели этот период. Мы поняли какое-то время спустя, что люди — всего лишь другая форма жизни.
— Не нужно меня успокаивать, — сообщила Мэри. — Я ведь сказала, что знаю — они не боги. И не знаю, существуют ли Боги вообще. Думаю, что нет.
Обратно в мешки Лансинг и Мэри уже не стали запаковываться. Никто не смог бы уснуть, да и рассвет был недалек. Они сидели у костра и разговаривали легко и свободно. Потом Юргенс занялся завтраком.
— Лепешки и ветчина, — сказал он. — Как вы насчет лепешек и ветчины?
— По-моему, превосходно, — сказал Лансинг.
— Мы позавтракаем пораньше, — сказал робот. — И двинемся в путь пораньше. Сегодня мы, наконец, может быть, дойдем до города.
Но города они достигли лишь после полудня на следующий день.
Они увидели его, когда поднялись на вершину высокого холма, на который дорога карабкалась мучительными петлями и изгибами.
Мэри громко вздохнула:
— Вот он, — сказала она. — Но где же люди?
— Наверное, их тут нет, — заметил Лансинг. — Это не город, это развалины.
На равнине под ними лежал город. Коричневато-серая равнина, и такого же цвета город. Он занимал большую часть равнины между двумя высокими холмами. Безжизненный и инертный. Никакого движения в нем не наблюдалось.
— Я еще никогда не встречала такого удручающего зрелища, — сказала Мэри. — Никакого признака жизни. И подумать только — Бригадир рвался сюда! Говорил, что здесь нам встретятся люди.
— Можно заработать состояние, делая ставки против Бригадира, — сказал Лансинг.
— А от его компании тоже ни следа, — ответила Мэри. — Пусто. Я думала, они будут нас высматривать, выставят дежурного. Ведь мы двигались одним путем.
— Возможно, они так и сделали. И скоро появятся.
— Если только они еще здесь.
— Думаю, они еще здесь, — сказал Лансинг. — Мы устроим лагерь вон там. И будем поддерживать огонь всю ночь. Они увидят издалека.
— Ты хочешь сказать, что сейчас мы в город спускаться не будем?
— Нет, не будем. Надвигается ночь, и здесь, наверху, я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем в незнакомом городе.
— Очень хорошо, — согласилась Мэри. — При свете дня я тоже чувствую себя уверенней.
— Примерно с милю назад по дороге был ручей, — вспомнил Юргенс. — Я принесу воды.
— Нет, — решил Лансинг. — Ты останешься здесь и соберешь немного хвороста. Сколько сможешь. А я принесу воды.
— Я рада, что мы здесь, — сказала Мэри. — Хоть этот город, там внизу и внушает мне некоторые сомнения, но все равно я рада, что мы добрались до него.
— И я тоже, — сказал Лансинг.
Поев, они сели рядом на верхушке холма, глядя на город. Было тихо. Город казался совершенно пустынным. Ни единой искорки света. Они ожидали в любой момент увидеть кого-нибудь из компании троих, ушедших вперед. Они ждали, что кто-то из тех троих выйдет им навстречу. Но они ждали напрасно.
Наконец, когда опустилась ночь, Мэри сказала:
— Можно ложиться спать. Больше ждать не имеет смысла.
— Спите, — сказал Юргенс. — Вы оба устали за этот день.
— Надеюсь, что мы уснем, — сказала Мэри.
Юргенс разбудил их на рассвете.
— Они пришли, — сообщил он. — Те, остальные. Они внизу, ждут нас. Должно быть, ночью увидели костер.
Лансинг выполз из спального мешка. В бледном свете приближающейся зари он увидел три фигуры, стоявшие возле разрушенной стены города. Самая маленькая из них, очевидно, Сандра, но остальных он не мог рассмотреть. Он помахал им рукой. Все трое замахали в ответ.
— Лучше бы я вернулся в гостиницу, — говорил Юргенс. — Туда бы я вполне мог дойти и сам. И там бы я мог вас подождать. И тогда я бы вас не задерживал.
— А что бы мы делали, — напомнил Лансинг, — если бы нам потребовалась твоя помощь, а тебя с нами не было бы?
— Этот день, возможно, никогда не наступит. Я вам вообще могу не понадобиться.
Лансинг обругал робота круглым дураком, заставляя его продолжать путь.
По мере их продвижения, характер местности претерпевал изменения. Она начинала приобретать черты прерии. Рощицы деревьев становились все более редкими, низкорослыми, ветер вместо прохладного стал горячим, ручьи, дававшие путникам воду, попадались менее часто. Зачастую это были крохотные источники.
Каждую ночь в темноте вокруг лагеря и костра слонялся Сопун. Один раз, во вторую ночь их перехода, Юргенс с Лансингом, вооружившись фонариками, отправились в темноту. Они ничего не обнаружили, даже следов не было. А ведь грунт был песчаный и следы должны были остаться. Но следов не было.
— Он преследует нас, — сказала Мэри. — Идет за нами. Даже когда он не сопит, я чувствую, что он здесь. И следит за нами. Смотрит.
— Но он пока ничем нам не угрожал и не угрожает, — успокоил ее Лансинг. — Наверное, он не желает нам вреда. Иначе он бы уже напал на нас. Возможностей у него было достаточно.
После первых двух дней пути они почти перестали разговаривать у костра и сидели молча. Им уже не нужно было говорить, чтобы поддержать ту тесную связь, возникшую в их маленькой группе, которую породило путешествие.
Иногда в такие молчаливые вечера Лансинг начинал с удивлением вспоминать свою прошлую жизнь и с удивлением отмечал, что колледж, где он преподавал, и его друзья — все это казалось далеким, словно прошли многие годы. На самом деле миновала едва ли неделя, напомнил он себе, но чувство дистанции времени уже окутало его. На него нахлынула ностальгия и он ощутил мощный порыв желания вернуться назад, пройти по собственным следам. Хотя он понимал, что это было бы не просто. Если он пойдет назад, то доберется не дальше гостиницы или лесистой низины, где обнаружил себя в этом неожиданном мире. Но обратно в колледж, к Энди, Алисе, и к его родному миру — туда пути не было. Между ним и его прошлой жизнью пролегло непредставимое — и он понятия не имел, что же это такое.
Назад вернуться он не мог. Он должен, в таком случае, идти вперед, и таким способом, наверное, найдет и способ вернуться домой. Там, впереди, было НЕЧТО, с чем он должен встретиться, и пока он не встретится с этим НЕЧТО, дороги назад не будет. Но даже если он и встретится с тем, что ему предназначено, где гарантия, что он сможет вернуться домой?
Наверное, это глупо, но выбора у него не было. Он вынужден продолжать путь. Он не может выпасть из схемы предназначения, как те четверо игроков в карты в гостинице.
Он попытался соорудить в своем представлении логический механизм, с помощью которого он и остальные были переброшены сюда. Все это попахивало волшебством, но быть им, конечно, не могло. То, что с ними произошло, было практическим применением каких-то физических законов, еще неизвестных в мире, который ему пришлось покинуть не по своей воле.
Энди, когда они болтали с ним в клубе за выпивкой, понятия не имел, что концепция, которую он развивал — о конце действия физических законов, конце познания — имеет какое-то реальное основание. Он просто болтал языком. Философская трепотня.
А вдруг ответ будет найден здесь, в этом мире, где он сейчас сидит у огня? Может, именно это он и должен отыскать? Но если он найдет то, что должен найти, то поймет ли, что нашел? И если он найдет ответ на все вопросы, найдет пределы познания, что тогда?
Лансинг попытался избавиться от подобных мыслей, но они отказывались уходить.
Они нашли место старого лагеря ушедшей вперед тройки. Холодный пепел их костра, обертку коробки крекеров, разбросанные очистки сыра, пустые пакетики от кофе.
Держалась хорошая погода. Время от времени из-за западного горизонта накатывались волной облака, но довольно быстро небо прояснялось. Дождя не было. Лучи солнца оставались все такими же яркими и теплыми, как в первый день похода.
На третью ночь Лансинг вдруг проснулся. Он чувствовал, что какая-то сила прижимает его к земле, не давая подняться.
Это был Юргенс. Робот одной рукой сжимал плечо Лансинга, одновременно производя звук наподобие «Т-ссс!», словно умоляя Лансинга сохранять тишину.
— Случилось что-то?
— Сэр, мисс Мэри… с ней произошло что-то плохое. Какой-то приступ…
Лансинг повернул голову. Мэри сидела, выпрямившись в своем спальном мешке. Голова ее была запрокинута, она смотрела на небо.
Лансинг выбрался из мешка, поднялся.
— Я говорил, обращался к ней, — сказал Юргенс, — но она меня не слышит. Я несколько раз обращался, спрашивая, что случилось, чем помочь ей.
Лансинг решительно подошел к Мэри. Казалось, она обратилась в каменную фигуру — отвердевшее тело, сжатое в невидимых тисках.
Он нагнулся, заключил ее лицо в ладони, осторожно, чтобы не причинить ей шок.
— Мэри, — тихо позвал он. — Мэри, что с тобой?
Она не реагировала.
Он слегка хлопнул Мэри ладонью по щеке, потом по другой. Мышцы лица Мэри расслабились, она вздрогнула, подалась вперед, протянула руку, чтобы не упасть вперед, — к нему или к тому, кого видела сейчас и только что в своем трансе.
Он успокаивающе прижал вздрагивающую девушку к себе. Она никак не могла успокоиться, начала всхлипывать тихо, сдавленно.
— Я разведу огонь, — сказал Юргенс, — и сварю кофе. Ей необходимо тепло. Внутри и снаружи.
— Где я? — прошептала Мэри.
— Здесь, с нами. Ты в безопасности.
— Это ты, Эдвард?
— Да. И Юргенс здесь. Он готовит тебе кофе.
— Я проснулась, а они… стояли, наклонившись надо мной. Они так смотрели…
— Тише, — сказал он. — Тише, успокойся, расслабься. Не волнуйся. Ты расскажешь все потом. А пока отдыхай. Ты в полной безопасности.
— Да, хорошо, — согласилась Мэри.
Некоторое время после этого она молчала. Лансинг почувствовал, как постепенно тело ее расслабилось, напряжение покинуло Мэри.
Наконец, она выпрямилась и отодвинулась от него.
— Это было так страшно, — тихо сказала она, глядя на Лансинга. — Я еще никогда не испытывала такого страха.
— Но все уже позади. Что это было… страшный сон?
— Это был не сон. Они в самом деле были там, висели в небе, наклонившись оттуда. Дай мне выбраться из мешка, я хочу сесть поближе к костру. Юргенс сделает кофе, да?
— Он уже готов, — ответил Юргенс, — и даже налит в чашку. Если я не ошибаюсь, вы обычно кладете по две ложки сахара?
— Правильно, — подтвердила она. — Две ложки.
— Вы тоже выпьете чашечку? — спросил Юргенс Лансинга.
— Да, будь добр.
Они сели втроем у костра. Хворост, который подбросил в костер Юргенс, разгорался все сильнее, языки пламени становились все выше. Они молча пили кофе.
Потом Мэри сказала:
— Я не из тех женщин, что при малейшей опасности плюхаются в обморок. Вы это знаете.
Лансинг кивнул: — Конечно. Ты тверже, чем железо.
— Так вот, я проснулась, — начала Мэри, — очень легко. Как будто сама проснулась после хорошего сна. И вот, я лежала на спине, поэтому проснувшись, я уже смотрела в небо.
Она отпила глоток кофе, помолчала, как будто стараясь взять себя в руки перед тем, как рассказать обо всем, что произошло далее.
Поставив чашку на землю, она повернулась к Лансингу.
— Их было трое. Да, кажется, их было трое. Но возможно, что и четверо. Только лица. Других частей тела не было. Только лица. Большие. Больше человеческих, хотя я уверена, что это были люди. Они выглядели, как люди. Три больших лица, полностью закрывавшие собой небо. Они смотрели на меня, вниз. И я подумала, что за глупость, какие-то лица! Я моргнула, ожидая, что сейчас лица исчезнут, что все это только мое воображение. Но они не исчезли. И моргнув, я только стала лучше видеть их.
— Не спеши, — успокоил ее Лансинг. — Спешить некуда.
— Да никто и не спешит, черт подери! Ты думаешь, что это была галлюцинация?
— Абсолютно ничего такого я не думаю. Если ты говоришь, что видела их, значит, ты их видела. Крепче железа, я тебе говорю.
Юргенс, подавшись вперед, снова наполнил их чашки.
— Спасибо, милый Юргенс, — сказала Мэри. — Ты приготовил отличный кофе.
Потом она продолжала:
— Ничего особенного в этих лицах не было. Довольно обычные, надо сказать, лица. Один был с бородой. Он же был и самым молодым. Двое остальных были уже пожилыми. В общем, как будто ничего такого. Потом я начала понимать. Они смотрели на меня. Внимательно. С интересом. Словно люди, наткнувшиеся на необыкновенное насекомое, или какое-то забавное страшилище, в общем, на какую-то новую форму жизни. Словно я не была существом, наделенным сознанием, а просто существом, предметом. Сначала мне показалось, что во взгляде есть какая-то искра симпатии. Потом я увидела, что это ошибка — скорее, это была смесь жалости и презрения. И именно жалость жалила больнее всего. Я почти читала их мысли. Бог мой, думали они, вы только взгляните! Взгляните на это… А потом — потом…
Лансинг ничего не сказал — он чувствовал, что сейчас необходимо промолчать.
— А потом они отвернулись. Не ушли, а отвернулись, позабыв обо мне. Словно я была ниже предела их достоинства, ниже их уровня жалости и даже презрения. Я была недостойна всего этого. Словно я была пустым местом. Их безразличие обрекало меня на вечное клеймо пустого места. Может, это и слишком сильно сказано. Я была недостойна даже их проклятия. Я была нижайшей, низменной формой, на которую они более не собирались обращать внимания.
Лансинг перевел дыхание.
— Ради Бога, — сказал он, — и не мудрено, что…
— Верно. Не мудрено. Это меня поразило. Возможно, Эдвард, моя реакция…
— Не будем сейчас о реакции. Моя собственная была бы не лучше, если не хуже.
— Но как, по-твоему, кто это был? Кто или что?
— Не знаю. Как я могу знать? И даже предположений я пока строить не могу.
— Но это была не галлюцинация.
— У тебя не бывает галлюцинаций, — успокоил он Мэри. — Ты — инженер с твердокаменным сознанием. У тебя не может быть болезненных фантазий. Ты — реалист. Дважды два — четыре, и никогда — три или пять.
— Благодарю вас, — поклонилась Мэри, — за комплимент.
— Позднее, — сказал Лансинг, — у нас будет время подумать, кем или чем могли быть эти существа. Но не сейчас. Ты еще не пришла в себя как следует. Отложим все это на потом.
— Кто-нибудь другой, — сказала Мэри, — сказал бы, что это боги. Сандра, например, так бы и сказала. А Пастор заклеймил бы их дьяволами, пришедшими по его душу. Скажу пока вот что — они вели себя с самоуверенностью, величием и безразличием богов — но богами они не были!
— Когда-то мы, роботы, думали, что люди — это боги, — заговорил Юргенс. — В каком-то смысле, конечно, это так и есть. И мы вполне могли так думать, потому что люди нас сотворили. Но мы преодолели этот период. Мы поняли какое-то время спустя, что люди — всего лишь другая форма жизни.
— Не нужно меня успокаивать, — сообщила Мэри. — Я ведь сказала, что знаю — они не боги. И не знаю, существуют ли Боги вообще. Думаю, что нет.
Обратно в мешки Лансинг и Мэри уже не стали запаковываться. Никто не смог бы уснуть, да и рассвет был недалек. Они сидели у костра и разговаривали легко и свободно. Потом Юргенс занялся завтраком.
— Лепешки и ветчина, — сказал он. — Как вы насчет лепешек и ветчины?
— По-моему, превосходно, — сказал Лансинг.
— Мы позавтракаем пораньше, — сказал робот. — И двинемся в путь пораньше. Сегодня мы, наконец, может быть, дойдем до города.
Но города они достигли лишь после полудня на следующий день.
Они увидели его, когда поднялись на вершину высокого холма, на который дорога карабкалась мучительными петлями и изгибами.
Мэри громко вздохнула:
— Вот он, — сказала она. — Но где же люди?
— Наверное, их тут нет, — заметил Лансинг. — Это не город, это развалины.
На равнине под ними лежал город. Коричневато-серая равнина, и такого же цвета город. Он занимал большую часть равнины между двумя высокими холмами. Безжизненный и инертный. Никакого движения в нем не наблюдалось.
— Я еще никогда не встречала такого удручающего зрелища, — сказала Мэри. — Никакого признака жизни. И подумать только — Бригадир рвался сюда! Говорил, что здесь нам встретятся люди.
— Можно заработать состояние, делая ставки против Бригадира, — сказал Лансинг.
— А от его компании тоже ни следа, — ответила Мэри. — Пусто. Я думала, они будут нас высматривать, выставят дежурного. Ведь мы двигались одним путем.
— Возможно, они так и сделали. И скоро появятся.
— Если только они еще здесь.
— Думаю, они еще здесь, — сказал Лансинг. — Мы устроим лагерь вон там. И будем поддерживать огонь всю ночь. Они увидят издалека.
— Ты хочешь сказать, что сейчас мы в город спускаться не будем?
— Нет, не будем. Надвигается ночь, и здесь, наверху, я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем в незнакомом городе.
— Очень хорошо, — согласилась Мэри. — При свете дня я тоже чувствую себя уверенней.
— Примерно с милю назад по дороге был ручей, — вспомнил Юргенс. — Я принесу воды.
— Нет, — решил Лансинг. — Ты останешься здесь и соберешь немного хвороста. Сколько сможешь. А я принесу воды.
— Я рада, что мы здесь, — сказала Мэри. — Хоть этот город, там внизу и внушает мне некоторые сомнения, но все равно я рада, что мы добрались до него.
— И я тоже, — сказал Лансинг.
Поев, они сели рядом на верхушке холма, глядя на город. Было тихо. Город казался совершенно пустынным. Ни единой искорки света. Они ожидали в любой момент увидеть кого-нибудь из компании троих, ушедших вперед. Они ждали, что кто-то из тех троих выйдет им навстречу. Но они ждали напрасно.
Наконец, когда опустилась ночь, Мэри сказала:
— Можно ложиться спать. Больше ждать не имеет смысла.
— Спите, — сказал Юргенс. — Вы оба устали за этот день.
— Надеюсь, что мы уснем, — сказала Мэри.
Юргенс разбудил их на рассвете.
— Они пришли, — сообщил он. — Те, остальные. Они внизу, ждут нас. Должно быть, ночью увидели костер.
Лансинг выполз из спального мешка. В бледном свете приближающейся зари он увидел три фигуры, стоявшие возле разрушенной стены города. Самая маленькая из них, очевидно, Сандра, но остальных он не мог рассмотреть. Он помахал им рукой. Все трое замахали в ответ.
14
Бригадир шагал им навстречу.
— А, наши заблудшие овечки, — приветствовал он их. — Очень рады вновь вас видеть.
Сандра подбежала к Мэри и обняла ее.
— А мы вас высматриваем, — сказала она. — Вчера поздно вечером мы увидели ваш костер. Во всяком случае, я считала, что это вы. Пастор сомневался.
Углы рта Пастора печально опустились вниз.
— В этой варварской местности, — объяснил он, — нельзя ни в чем быть уверенным. Это страна коварных ловушек. Того и гляди окажешься в западне.
— Город кажется брошенным, — сказал Лансинг. — Мы хотели спуститься с холма еще вчера, перед тем, как стемнело, но побоялись. Решили, что войдем в город сегодня утром.
— А, наши заблудшие овечки, — приветствовал он их. — Очень рады вновь вас видеть.
Сандра подбежала к Мэри и обняла ее.
— А мы вас высматриваем, — сказала она. — Вчера поздно вечером мы увидели ваш костер. Во всяком случае, я считала, что это вы. Пастор сомневался.
Углы рта Пастора печально опустились вниз.
— В этой варварской местности, — объяснил он, — нельзя ни в чем быть уверенным. Это страна коварных ловушек. Того и гляди окажешься в западне.
— Город кажется брошенным, — сказал Лансинг. — Мы хотели спуститься с холма еще вчера, перед тем, как стемнело, но побоялись. Решили, что войдем в город сегодня утром.