— Те, остальные, — сказал Пастор и содрогнулся. — Некоторые из них… Но этот — он прекрасен.
Лансинг принялся рассматривать саму дверь и обнаружил, что она по размерам больше обычной двери и сделана, судя по внешнему виду, из толстого листа металла. Петли были устроены таким образом, чтобы дверь открывалась наружу, в новый мир. Противоположное направление движения двери было заблокировано мощными хомутами, крепившимися не менее мощными болтами к камню стены.
— Так это лишь один из миров, — сказал он. — А остальные?
— Не такие, — вздохнула Мэри. — Смотри сам.
Лансинг заглянул во второе смотровое окошко. Перед ним открылся арктический пейзаж — огромное снежное поле, завеса яростной снежной бури, жесткий блеск ледника, уходящего вверх… Хотя холод не мог добраться в подвал, Лансинг вздрогнул, поежился. Никаких признаков жизни — полная неподвижность, не считая летящего снега.
В третьем окошке он обнаружил опустошенную, каменистую поверхность, местами покрытую наносами песка глубиной до колена. Маленькие камешки, усыпавшие песчаную поверхность, жили, казалось собственной жизнью — они перекатывались, подпрыгивали, понуждаемые к этому силой ветра, который заставлял передвигаться и сам песок. Хорошая видимость сохранилась на совсем небольшом расстоянии — заднего плана не было. Все застилала завеса летящего в потоке ветра песка, мутно-желтого.
— Видишь, — сказала Мэри, которая переходила от двери к двери вместе с ним.
За четвертой дверью были насыщенные влагой джунгли, в которых кишели летающие, ползающие, плавающие монстры-убийцы. В первые мгновения Лансинг лишь непрерывно воспринимал движение, но ничего не мог разобрать. Потом, фрагмент за фрагментом, он начал зрительно разделять тех, кто пожирал, и тех, кого пожирали — голод и стремление скрыться, удовлетворение и недовольство окружением. Ничего подобного он в живом мире до сих пор не видел — укороченные тела, огромных размеров челюсти, секущие противника клыки и когти, сверкающие глаза…
Он отвернулся, испытывая тяжесть в сердце и тошнотворные позывы в желудке. Он провел рукой по лицу, словно стараясь стереть только что окатившую его ненависть и то, что вызывает ее.
— Я на это смотреть не могла, — призналась Мэри. — Только краешком глаза посмотрела — и все…
Лансингу казалось, что он весь как-то ссохся, словно стараясь спрятаться внутри себя самого. На его коже выступили пупырышки холодной дрожи.
— Забудь, — сказала Мэри. — Выбрось из головы. Это я виновата. Нужно было тебя предупредить.
— А остальные? Еще что-нибудь в этом роде есть?
— Нет, этот — самый худший.
— Посмотрите сюда, — пригласил Бригадир. — Видели что-нибудь подобное?
Он сделал шаг в сторону, чтобы Лансинг мог заглянуть в смотровое окошко. То, что увидел перед собой Лансинг, было пейзажем из сплошных ломаных линий и плоскостей. В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом восприятие его приспособилось, и он понял, что вся поверхность покрыта пирамидами высотой примерно в метр, основания их были плотно и точно прижаты друг к другу. Невозможно было определить, естественный ли это характер поверхности или кто-то, пытаясь занять себя посильным делом, установил их повсюду, насколько хватало глаз. Каждая пирамида венчалась острием. Неприятель, вторгшийся на это пространство, рисковал быть проткнутым.
— Должен сказать, — сказал Бригадир с завистью, — что это самое эффективное заграждение, какое мне приходилось видеть в своей жизни. Даже тяжелые машины будут задержаны на таком поле.
— Думаете, это укрепления? — спросила Мэри.
— Возможно, — сказал Бригадир, — но не вижу логики. Где же укрепленный пункт, который необходимо оборонять?
Действительно, видно было лишь пирамидное поле… Пирамиды уходили за горизонт — больше ничего видно не было.
— Думаю, мы вряд ли узнаем когда-нибудь, что это такое на самом деле,
— сказал Лансинг.
— Есть способ узнать, — сказал за их спинами Пастор. — Отверните болты, откройте засовы, дверь и шагайте вперед…
— Нет, — твердо сказал Бригадир. — Именно этого нам делать не стоит. Может, эти двери — ловушки? Откройте их, сделайте шаг в этот мир — и вдруг окажется, что позади вас нет никакой двери и у вас нет возможностей вернуться.
— Вы вообще ничему не верите, — сказал Пастор. — Везде у вас ловушки.
— Но такова природа моего военного обучения, — пояснил Бригадир. — И пока что она мне была только на пользу. Она уберегла меня от многих глупых поступков.
— Еще одна дверь, — сказала Мэри. — Но там очень печально. Не спрашивайте отчего. Просто становится тоскливо.
Да, местность была печальная. Прижав лицо к прозрачному материалу смотрового окошка, Лансинг видел перед собой лесистую низину. Деревья, окружавшие небольшую поляну, были какими-то деформированными, ломаными, напоминая собой согнувшихся старичков. Полная неподвижность, ни ветерка. И в этом, подумал Лансинг, может заключаться частично то впечатление тоски, которое вызывал этот ландшафт. Глубоко вросшие в почву, покрытые мхом валуны высились среди деревьев. И по дну глубокого оврага бежал ручей. Невеселый ручей, Лансинг не мог слышать, но был уверен, что даже звук журчания этого ручья будет грустным. Но он не мог уловить причину — отчего этот мир казался ему таким подавляющим. Почему он такой печальный?
Он повернулся и посмотрел на Мэри. Она покачала головой.
— Не спрашивай, — сказала она тихо. — Я тоже понятия не имею.
Лансинг принялся рассматривать саму дверь и обнаружил, что она по размерам больше обычной двери и сделана, судя по внешнему виду, из толстого листа металла. Петли были устроены таким образом, чтобы дверь открывалась наружу, в новый мир. Противоположное направление движения двери было заблокировано мощными хомутами, крепившимися не менее мощными болтами к камню стены.
— Так это лишь один из миров, — сказал он. — А остальные?
— Не такие, — вздохнула Мэри. — Смотри сам.
Лансинг заглянул во второе смотровое окошко. Перед ним открылся арктический пейзаж — огромное снежное поле, завеса яростной снежной бури, жесткий блеск ледника, уходящего вверх… Хотя холод не мог добраться в подвал, Лансинг вздрогнул, поежился. Никаких признаков жизни — полная неподвижность, не считая летящего снега.
В третьем окошке он обнаружил опустошенную, каменистую поверхность, местами покрытую наносами песка глубиной до колена. Маленькие камешки, усыпавшие песчаную поверхность, жили, казалось собственной жизнью — они перекатывались, подпрыгивали, понуждаемые к этому силой ветра, который заставлял передвигаться и сам песок. Хорошая видимость сохранилась на совсем небольшом расстоянии — заднего плана не было. Все застилала завеса летящего в потоке ветра песка, мутно-желтого.
— Видишь, — сказала Мэри, которая переходила от двери к двери вместе с ним.
За четвертой дверью были насыщенные влагой джунгли, в которых кишели летающие, ползающие, плавающие монстры-убийцы. В первые мгновения Лансинг лишь непрерывно воспринимал движение, но ничего не мог разобрать. Потом, фрагмент за фрагментом, он начал зрительно разделять тех, кто пожирал, и тех, кого пожирали — голод и стремление скрыться, удовлетворение и недовольство окружением. Ничего подобного он в живом мире до сих пор не видел — укороченные тела, огромных размеров челюсти, секущие противника клыки и когти, сверкающие глаза…
Он отвернулся, испытывая тяжесть в сердце и тошнотворные позывы в желудке. Он провел рукой по лицу, словно стараясь стереть только что окатившую его ненависть и то, что вызывает ее.
— Я на это смотреть не могла, — призналась Мэри. — Только краешком глаза посмотрела — и все…
Лансингу казалось, что он весь как-то ссохся, словно стараясь спрятаться внутри себя самого. На его коже выступили пупырышки холодной дрожи.
— Забудь, — сказала Мэри. — Выбрось из головы. Это я виновата. Нужно было тебя предупредить.
— А остальные? Еще что-нибудь в этом роде есть?
— Нет, этот — самый худший.
— Посмотрите сюда, — пригласил Бригадир. — Видели что-нибудь подобное?
Он сделал шаг в сторону, чтобы Лансинг мог заглянуть в смотровое окошко. То, что увидел перед собой Лансинг, было пейзажем из сплошных ломаных линий и плоскостей. В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом восприятие его приспособилось, и он понял, что вся поверхность покрыта пирамидами высотой примерно в метр, основания их были плотно и точно прижаты друг к другу. Невозможно было определить, естественный ли это характер поверхности или кто-то, пытаясь занять себя посильным делом, установил их повсюду, насколько хватало глаз. Каждая пирамида венчалась острием. Неприятель, вторгшийся на это пространство, рисковал быть проткнутым.
— Должен сказать, — сказал Бригадир с завистью, — что это самое эффективное заграждение, какое мне приходилось видеть в своей жизни. Даже тяжелые машины будут задержаны на таком поле.
— Думаете, это укрепления? — спросила Мэри.
— Возможно, — сказал Бригадир, — но не вижу логики. Где же укрепленный пункт, который необходимо оборонять?
Действительно, видно было лишь пирамидное поле… Пирамиды уходили за горизонт — больше ничего видно не было.
— Думаю, мы вряд ли узнаем когда-нибудь, что это такое на самом деле,
— сказал Лансинг.
— Есть способ узнать, — сказал за их спинами Пастор. — Отверните болты, откройте засовы, дверь и шагайте вперед…
— Нет, — твердо сказал Бригадир. — Именно этого нам делать не стоит. Может, эти двери — ловушки? Откройте их, сделайте шаг в этот мир — и вдруг окажется, что позади вас нет никакой двери и у вас нет возможностей вернуться.
— Вы вообще ничему не верите, — сказал Пастор. — Везде у вас ловушки.
— Но такова природа моего военного обучения, — пояснил Бригадир. — И пока что она мне была только на пользу. Она уберегла меня от многих глупых поступков.
— Еще одна дверь, — сказала Мэри. — Но там очень печально. Не спрашивайте отчего. Просто становится тоскливо.
Да, местность была печальная. Прижав лицо к прозрачному материалу смотрового окошка, Лансинг видел перед собой лесистую низину. Деревья, окружавшие небольшую поляну, были какими-то деформированными, ломаными, напоминая собой согнувшихся старичков. Полная неподвижность, ни ветерка. И в этом, подумал Лансинг, может заключаться частично то впечатление тоски, которое вызывал этот ландшафт. Глубоко вросшие в почву, покрытые мхом валуны высились среди деревьев. И по дну глубокого оврага бежал ручей. Невеселый ручей, Лансинг не мог слышать, но был уверен, что даже звук журчания этого ручья будет грустным. Но он не мог уловить причину — отчего этот мир казался ему таким подавляющим. Почему он такой печальный?
Он повернулся и посмотрел на Мэри. Она покачала головой.
— Не спрашивай, — сказала она тихо. — Я тоже понятия не имею.
16
Они развели костер — солнце уже клонилось к закату. И внутри сумрачного холла было зябко. Они сидели вокруг костра и разговаривали.
— Хотелось бы надеяться, — сказал Бригадир, — что двери — это и есть ключ к загадке нашего появления здесь. Но я не могу заставить себя поверить в это.
— Для меня совершенно очевидно, — сказал Пастор, — что это двери в другие миры. Если бы мы осмелились войти…
— Я ведь уже говорил вам, — напомнил Бригадир, — что это ловушки. Попробуйте только испытать одну, и окажется, что назад вернуться способа нет.
— Очевидно, — сказала Мэри, — жители этого города очень интересовались этими мирами. В этом здании мы нашли не только двери, тут есть еще и графотанк. И то, что видно еще на экране — это явно нездешний мир.
— Чего мы не знаем, — заговорила Сандра, — так это являются ли видимые картины действительно продуктом творческого воображения, или это действительно изображения других миров? А вдруг это лишь произведения искусства? Возможно, довольно необычного вида искусства — с нашей точки зрения. Но разве можно утверждать, что нам известны все формы и виды искусства?
— Для меня это все чистой воды пустая болтовня, — проворчал Бригадир.
— Какой же художник, если у него все в порядке с головой, будет заставлять зрителя смотреть на свою работу через крохотную дырочку в бронированной двери? Он бы повесил произведение на стену, чтобы все видели, все сразу.
— Вы подходите к целой концепции с очень узким взглядом, — возразила Сандра. — Как можно судить, каков был замысел автора и какую форму передачи он избрал? Возможно, именно «метод смотрового отверстия» наиболее соответствовал стремлению художника приблизить зрителя к произведению? Заставить его сконцентрироваться на самом произведении, отсечь все постороннее, раздражающее воздействие? А настроения — вы заметили, что мир в каждом из окошек окрашен определенным настроением? И уже только поэтому можно было бы назвать их произведением искусства.
— А я по-прежнему думаю, что это не картины, — настаивал Бригадир упрямо. — Я считаю, что это переход в другие миры. И лучше нам держаться от них подальше.
— По-моему, мы совсем забыли о картах, которые нашел Эдвард, — сказала Мэри. — Вместе с Юргенсом. Насколько я понимаю, к нашему городу эти карты отношения не имеют. Возможно, это карты других городов, о которых мы, предположительно, должны знать. А может, это карты, относящиеся к другим мирам, тем, что мы видели в окошки дверей. Если так, то должен быть путь возвращения из этих миров обратно, сюда.
— Возможно, — сказал Бригадир. — Но необходимо знать, как это делается. Мы же этого не знаем.
— На картах могут быть обозначены другие части мира, — предположил Юргенс. — Этого. В котором мы сейчас находимся. Ведь мы видели лишь небольшую часть этого мира.
— Лично мне кажется, — сказал Лансинг, протягивая руку к картам, — что вот эта карта вполне может относиться к нашему миру. Да, вот эта.
Он развернул карту, разложив ее на полу.
— Смотрите, вот это — город, где мы сейчас. Вот это будто дорога, по которой мы шли. А этот черный квадрат — гостиница.
Бригадир наклонился вперед, изучая карту.
— Да, вот этот значок с сеткой — это вполне может быть наш город, — согласился он. — И линия соединяет его с квадратом. Это, возможно, гостиница. Но где же куб? Нет никакого значка, обозначающего куб. А ведь составители карты не могли бы пропустить такую важную деталь.
— А если карта составлялась до того, как построили куб? — предположил Юргенс.
— Справедливо, — заметила Сандра. — Мне лично куб показался построенным совсем недавно.
— Потом мы все это обсудим подробно, — сказал Бригадир. — А пока мы просто утомляем языки, говоря все, что приходит в голову. Наверное, каждый должен как следует обдумать ситуацию, а потом мы соберемся и снова поговорим.
Пастор медленно поднялся.
— Я хочу пройтись, — сообщил он. — Глоток свежего воздуха прочищает мысли. Кто-нибудь желает со мной?
— Думаю, я не прочь, — сказал Лансинг.
Снаружи, на площади, тени от домов стали длиннее и темнее. Солнце почти село, скоро должна была наступить ночь. Зубчатые линии разрушающихся домов четко выделялись на фоне закатного неба. Вес столетий почти физически ощутимо давил на плечи. Время заразило своей коррозией сам камень этих строений. Лансинг, шагавший рядом с Пастором, впервые так ясно ощутил эту ауру древности.
Пастор, должно быть, испытывал подобное чувство, потому что сказал:
— Этот город древний, как само время. Это просто невыносимо. Вы заметили это, мистер Лансинг?
— Кажется, — ответил Лансинг. — Очень необычное чувство.
— Это мир, — продолжал Пастор, — в котором прекратилась история. Она исчерпала себя и остановилась. Город — это напоминание о том, что все вещи плоти — мимолетны, сама история — всего лишь иллюзия. Вот такие города оставлены, дабы люди созерцали их как пример провала. Этот мир — провал, поражение. По-моему, неудача эта была неудачей во всех отношениях. Не так, как на других мирах.
— Возможно, вы правы, — сказал Лансинг, не зная, что еще сказать.
Пастор замолчал и молча продолжал шагать впереди, сцепив ладони за спиной, высоко подняв голову. Иногда он поворачивал ее, чтобы осмотреть площадь.
Потом он снова заговорил:
— Нужно быть осторожным и внимательным с Бригадиром. Это — маньяк. Он безумен, но таким весьма благоразумным способом, что внешне его поступки кажутся вполне нормальными. Он упрям и верит лишь своему мнению. Но рассуждать, думать он абсолютно не способен. И все потому, что его сознание трансформированно в военную схему. Вы замечали, что все военные — весьма ограниченные люди?
— За свою жизнь, — объяснил Лансинг, — я очень мало сталкивался с военными.
— Да, можете не сомневаться, — заверил его Пастор. — Они знают только один способ что-то делать, и ни в коем случае не два. Все по уставу. У них на глазах невидимые шоры. Они могут смотреть строго прямо перед собой. Мне кажется, что мы вдвоем должны бдительно следить за Бригадиром. Иначе он доведет нас до беды. В этом и заключается вся беда, собственно. Он злостно стремится быть лидером. У него просто фобия лидерства. Вы, конечно, заметили это.
— Да, я заметил, — сказал Лансинг. — Если помните, я с ним об этом уже говорил.
— Да, действительно, — сказал Пастор. — Он мне некоторым образом напоминает одного моего соседа. Этот сосед жил в доме напротив, через улицу, а в конце улицы обитал дьявол. Мы жили в прелестной местности, и едва ли можно было ожидать, что там окажется дьявол, но так оно и было. Думаю, едва ли многие понимали это. Я понимал, и подозреваю, что сосед, о котором идет речь, тоже понимал, хотя мы никогда об этом не говорили. Но вот в чем дело — сосед этот, даже понимая, что имеет дело с дьявольским отродьем, вел себя с ним, как добрый сосед. Здоровался, когда они встречались, и даже болтал с ним. Я уверен, что говорили о безобидных вещах, просто убивали время. И если бы я намекнул на этот факт соседу, то он бы меня поставил в известность, что он не имеет предрассудков против евреев, чернокожих, нацистов и так далее. И следовательно, у него нет оснований на какое-то предубеждение против дьявола, живущего на одной с ним улице.
Мне кажется, что во Вселенной существует универсальный моральный принцип, и есть вещи всегда правильные и вещи извечно неправильные, и долг каждого из нас — уметь найти границу между добром и злом, правдивым и грешным.
Если мы признаем моральным стремиться поступать по ее законам, то нам необходимо проникать в эту разницу. И я говорю не об ограниченном религиозном подходе, который, я признаю, зачастую весьма ограничен, но обо всем широком спектре человеческого поведения. Хотя я сам не согласен с этим, но признаю, что некоторые люди уверены, что человек может быть добродетельным даже если он не исповедует какую-либо религию. Я не согласен с этим, потому как считаю — человек нуждается в бастионе собственной веры, дабы поддерживать в себе праведность так, как он понимает ее.
Пастор остановился и повернулся лицом к Лансингу.
— Возможно, я говорю все это чисто из привычки. Дома, на своей грядке с овощами, у своего белого домика, стоящего на безмятежной улице таких же спокойных белых домиков, — несмотря на присутствие дьявола в домике на ее конце, — и в моей маленькой белой церкви, среди моей паствы, я был уверен во всем, что говорил. Я мог цитировать для своей паствы любое праведное или неправедное деяние, мог определить, как им поступать — даже если поступок был тривиален. Но теперь я не знаю, прав ли я. А вдруг я ошибаюсь? Какая-то часть той каменной самоуверенности покинула меня здесь! Я был убежден — раньше, теперь больше не убежден.
Он замолчал и посмотрел на Лансинга. Он был похож на сову, разбуженную среди дня.
— Не знаю, зачем я все это вам говорю, — сказал он. — Именно вам. Вы знаете, почему я говорю все это вам?
— Понятия не имею, — ответил Лансинг. — Но если вы хотите говорить со мной, я готов вас выслушать. Если это вам в чем-то поможет, я буду даже рад вас выслушать.
— Но разве вы не чувствуете этого? Одиночества, покинутости?
— Не могу сказать с уверенностью, — признался Лансинг.
— Пустота! — воскликнул Пастор. — Ничто! Это жуткое место, это эквивалент АДА! Я ведь всегда говорил, постоянно твердил своей пастве — Ад вовсе не коллекция всех земных и адских мук. Нет. Ад — это пустота, это потеря, конец любви и веры, убеждения человека к себе, конца силы, питающей убеждения…
— Да возьмите себя в руки! — крикнул на Пастора Лансинг. — Вы не должны поддаваться депрессии! Неужели вы думаете, что мы все…
— О, Боже! Почему покинул ты меня! Почему, о Господи!..
И в этот момент откуда-то с холмов, окружавших город, в ответ ему донесся другой жуткий крик. Своим тоскливым одиночеством этот яростный крик ледяными пальцами сжимал сердце, и чувство потери превращало крик в лед. Голос плакал, всхлипывал, стонал над городом, который был пуст уже тысячелетия. Вопль отражался от пустоты неба и падал на город. Такой крик могло издавать лишь существо, никогда не знавшее, что такое душа.
Всхлипывая, сжав голову руками, Пастор бросился бежать к их лагерю. Он делал отчаянные прыжки, несколько раз едва не упал, споткнувшись, но каждый раз ему удавалось сохранить равновесие и он продолжал бежать.
Лансинг, не пытаясь догнать Пастора, трусцой следовал за ним. Краем сознания он понимал, что даже благодарен за эту невозможность. Что бы он тогда делал с обезумевшим Пастором, если бы поймал его?
И все это время чудовищный рев-вопль с холмов бил в город и в мозг Лансинга. Какое-то ужасное создание изливало в мир неизмеримую тоску. Лансинг чувствовал, как жуткая ледяная рука этой тоски, словно боль, сжимает его сердце. Он тяжело дышал — не от бега, а потому, что ледяной кулак держал его в крепкой хватке.
Пастор достиг крыльца и, громко топая, помчался вверх по ступеням. Вбежав следом, Лансинг остановился сразу у залитого светом костра пространства круга. Пастор лежал на полу, рядом с костром, прижав к животу подобранные колени, наклонив голову, словно стараясь коснуться лицом коленей, обхватив себя руками, словно этой позой плода в утробе матери пытался защититься от окружающего мира.
Рядом присел на корточки Бригадир. Остальные стояли вокруг, в ужасе глядя на Пастора. Услышав шаги Лансинга, Бригадир поднял голову, потом поднялся на ноги.
— Что случилось? — спросил он громогласно. — Лансинг, что вы с ним сделали?
— Слышали ужасный вой?
— Да, и очень удивились? Что это было такое?
— Не знаю. Его напугал этот вой, он закрыл уши и бросился бежать.
— Просто перепугался?
— Да. Думаю, что так. Он уже давно был в довольно плохом состоянии — психологически. Он мне кое-что рассказывал, когда мы гуляли. Очень отрывисто, почти без связи. Я его пытался успокоить, но он воздел руки к небесам и закричал о том, что господь бросил его на произвол судьбы. И в этот момент, как бы в ответ, раздался этот крик.
— Невероятно, — сказал Бригадир.
Сандра, занявшая место Бригадира возле бедного Пастора, тоже поднялась, прижав к щекам ладони. — Он словно окаменел, — сказала она. — Весь превратился в твердые узлы. Чем ему помочь?
— Оставим его в покое, — предложил Бригадир. — Он сам придет в себя. Если нет — то нам нечем ему помочь.
— Глоток виски ему бы не повредил, — предложил в свою очередь Лансинг.
— А как мы ему дадим его? Готов спорить, что зубы у него сжаты. Придется сломать ему челюсть. Лучше попробуем это, наверное, позже.
— Как жутко это. То, что с ним случилось, — печально сказала Сандра.
— К тому все и шло, — сказал Бригадир. — С самого начала я все это предчувствовал.
— Думаете, он выкарабкается? — спросила Мэри.
— Я встречал подобные случаи, — сообщил Бригадир. — В боевой обстановке. Иногда они выдерживают и приходят в себя, иногда — нет.
— Нужно согреть его, — озабоченно сказала Мэри. — У кого-нибудь есть одеяло?
— У меня два, — сказал Юргенс. — Я их захватил на всякий случай.
Бригадир оттащил Лансинга за руку в сторону.
— А этот вопль из холмов? Он что, был такой страшный? Мы его слышали, конечно, но уже в приглушенном варианте.
— Да, довольно страшный, — сказал Лансинг честно.
— Но вы его выдержали?
— В общем, да. Но я не был в состоянии эмоционального надлома. А у Пастора этот надлом уже начался до того. Он только успел сказать мне, что Бог его оставил, как начался вой.
— Паника, — сказал Бригадир. — Бесстыдная паника. Сдрейфил, и все тут.
— Но он ничего не мог с собой поделать. Он потерял власть над собой.
— Вы так говорите, словно рады тому, что случилось, — сердито сказала Мэри.
— Здоровенный бычище-фанатик, — сказал с удовольствием Бригадир. — Которого, наконец, поставили на место. Но я вовсе не радуюсь. Просто мне немного отвратительно. Теперь у нас балласт в виде двух калек, которых придется тащить за собой.
— Так может, просто поставите их к стенке и расстреляете? — спросил Лансинг. — Ах, простите, я все забываю, что у вас нет пистолета.
— Чего никто из вас не понимает, — сказал Бригадир, — это того, что в таком походе, в каком сейчас мы, самое главное — выносливость. Нужно быть крепким и выносливым, иначе конец, не дойдете до места.
— Вы сами достаточно выносливы, — сказала Сандра, — чтобы компенсировать недостатки всех нас.
— Я вам не по вкусу, — проворчал Бригадир, — и меня это не трогает. Требовательный командир никому не нравится.
— Но все дело в том, — сказала Мэри, — что вы нам не командир. Мы все можем прекрасно обойтись и без ваших команд.
— По-моему, — вступил в разговор Лансинг, — пора нам всем перейти на другую тему. Бригадир, я был резок с вами, и я говорил только то, что я думал и думаю. Но я забуду о том, что сказал, если и вы забудете. Если мы будем ссориться, как сейчас, наш поход, как вы его назвали, ни к чему хорошему нас не приведет.
— Восхитительно, — похлопал Бригадир Лансинга по плечу. — Слова не мальчика, но мужа. Я рад, Лансинг, что вы на моей стороне.
— Не думаю, что я на вашей стороне, — возразил Лансинг. — Но я стараюсь, чтобы в нашей небольшой группе не возникало ненужных трений.
— Слушайте, — сказала Сандра, — успокойтесь все, и прислушайтесь. Кажется, вой успел прекратиться.
Они замолчали и прислушались. И в самом деле, было уже тихо.
— Хотелось бы надеяться, — сказал Бригадир, — что двери — это и есть ключ к загадке нашего появления здесь. Но я не могу заставить себя поверить в это.
— Для меня совершенно очевидно, — сказал Пастор, — что это двери в другие миры. Если бы мы осмелились войти…
— Я ведь уже говорил вам, — напомнил Бригадир, — что это ловушки. Попробуйте только испытать одну, и окажется, что назад вернуться способа нет.
— Очевидно, — сказала Мэри, — жители этого города очень интересовались этими мирами. В этом здании мы нашли не только двери, тут есть еще и графотанк. И то, что видно еще на экране — это явно нездешний мир.
— Чего мы не знаем, — заговорила Сандра, — так это являются ли видимые картины действительно продуктом творческого воображения, или это действительно изображения других миров? А вдруг это лишь произведения искусства? Возможно, довольно необычного вида искусства — с нашей точки зрения. Но разве можно утверждать, что нам известны все формы и виды искусства?
— Для меня это все чистой воды пустая болтовня, — проворчал Бригадир.
— Какой же художник, если у него все в порядке с головой, будет заставлять зрителя смотреть на свою работу через крохотную дырочку в бронированной двери? Он бы повесил произведение на стену, чтобы все видели, все сразу.
— Вы подходите к целой концепции с очень узким взглядом, — возразила Сандра. — Как можно судить, каков был замысел автора и какую форму передачи он избрал? Возможно, именно «метод смотрового отверстия» наиболее соответствовал стремлению художника приблизить зрителя к произведению? Заставить его сконцентрироваться на самом произведении, отсечь все постороннее, раздражающее воздействие? А настроения — вы заметили, что мир в каждом из окошек окрашен определенным настроением? И уже только поэтому можно было бы назвать их произведением искусства.
— А я по-прежнему думаю, что это не картины, — настаивал Бригадир упрямо. — Я считаю, что это переход в другие миры. И лучше нам держаться от них подальше.
— По-моему, мы совсем забыли о картах, которые нашел Эдвард, — сказала Мэри. — Вместе с Юргенсом. Насколько я понимаю, к нашему городу эти карты отношения не имеют. Возможно, это карты других городов, о которых мы, предположительно, должны знать. А может, это карты, относящиеся к другим мирам, тем, что мы видели в окошки дверей. Если так, то должен быть путь возвращения из этих миров обратно, сюда.
— Возможно, — сказал Бригадир. — Но необходимо знать, как это делается. Мы же этого не знаем.
— На картах могут быть обозначены другие части мира, — предположил Юргенс. — Этого. В котором мы сейчас находимся. Ведь мы видели лишь небольшую часть этого мира.
— Лично мне кажется, — сказал Лансинг, протягивая руку к картам, — что вот эта карта вполне может относиться к нашему миру. Да, вот эта.
Он развернул карту, разложив ее на полу.
— Смотрите, вот это — город, где мы сейчас. Вот это будто дорога, по которой мы шли. А этот черный квадрат — гостиница.
Бригадир наклонился вперед, изучая карту.
— Да, вот этот значок с сеткой — это вполне может быть наш город, — согласился он. — И линия соединяет его с квадратом. Это, возможно, гостиница. Но где же куб? Нет никакого значка, обозначающего куб. А ведь составители карты не могли бы пропустить такую важную деталь.
— А если карта составлялась до того, как построили куб? — предположил Юргенс.
— Справедливо, — заметила Сандра. — Мне лично куб показался построенным совсем недавно.
— Потом мы все это обсудим подробно, — сказал Бригадир. — А пока мы просто утомляем языки, говоря все, что приходит в голову. Наверное, каждый должен как следует обдумать ситуацию, а потом мы соберемся и снова поговорим.
Пастор медленно поднялся.
— Я хочу пройтись, — сообщил он. — Глоток свежего воздуха прочищает мысли. Кто-нибудь желает со мной?
— Думаю, я не прочь, — сказал Лансинг.
Снаружи, на площади, тени от домов стали длиннее и темнее. Солнце почти село, скоро должна была наступить ночь. Зубчатые линии разрушающихся домов четко выделялись на фоне закатного неба. Вес столетий почти физически ощутимо давил на плечи. Время заразило своей коррозией сам камень этих строений. Лансинг, шагавший рядом с Пастором, впервые так ясно ощутил эту ауру древности.
Пастор, должно быть, испытывал подобное чувство, потому что сказал:
— Этот город древний, как само время. Это просто невыносимо. Вы заметили это, мистер Лансинг?
— Кажется, — ответил Лансинг. — Очень необычное чувство.
— Это мир, — продолжал Пастор, — в котором прекратилась история. Она исчерпала себя и остановилась. Город — это напоминание о том, что все вещи плоти — мимолетны, сама история — всего лишь иллюзия. Вот такие города оставлены, дабы люди созерцали их как пример провала. Этот мир — провал, поражение. По-моему, неудача эта была неудачей во всех отношениях. Не так, как на других мирах.
— Возможно, вы правы, — сказал Лансинг, не зная, что еще сказать.
Пастор замолчал и молча продолжал шагать впереди, сцепив ладони за спиной, высоко подняв голову. Иногда он поворачивал ее, чтобы осмотреть площадь.
Потом он снова заговорил:
— Нужно быть осторожным и внимательным с Бригадиром. Это — маньяк. Он безумен, но таким весьма благоразумным способом, что внешне его поступки кажутся вполне нормальными. Он упрям и верит лишь своему мнению. Но рассуждать, думать он абсолютно не способен. И все потому, что его сознание трансформированно в военную схему. Вы замечали, что все военные — весьма ограниченные люди?
— За свою жизнь, — объяснил Лансинг, — я очень мало сталкивался с военными.
— Да, можете не сомневаться, — заверил его Пастор. — Они знают только один способ что-то делать, и ни в коем случае не два. Все по уставу. У них на глазах невидимые шоры. Они могут смотреть строго прямо перед собой. Мне кажется, что мы вдвоем должны бдительно следить за Бригадиром. Иначе он доведет нас до беды. В этом и заключается вся беда, собственно. Он злостно стремится быть лидером. У него просто фобия лидерства. Вы, конечно, заметили это.
— Да, я заметил, — сказал Лансинг. — Если помните, я с ним об этом уже говорил.
— Да, действительно, — сказал Пастор. — Он мне некоторым образом напоминает одного моего соседа. Этот сосед жил в доме напротив, через улицу, а в конце улицы обитал дьявол. Мы жили в прелестной местности, и едва ли можно было ожидать, что там окажется дьявол, но так оно и было. Думаю, едва ли многие понимали это. Я понимал, и подозреваю, что сосед, о котором идет речь, тоже понимал, хотя мы никогда об этом не говорили. Но вот в чем дело — сосед этот, даже понимая, что имеет дело с дьявольским отродьем, вел себя с ним, как добрый сосед. Здоровался, когда они встречались, и даже болтал с ним. Я уверен, что говорили о безобидных вещах, просто убивали время. И если бы я намекнул на этот факт соседу, то он бы меня поставил в известность, что он не имеет предрассудков против евреев, чернокожих, нацистов и так далее. И следовательно, у него нет оснований на какое-то предубеждение против дьявола, живущего на одной с ним улице.
Мне кажется, что во Вселенной существует универсальный моральный принцип, и есть вещи всегда правильные и вещи извечно неправильные, и долг каждого из нас — уметь найти границу между добром и злом, правдивым и грешным.
Если мы признаем моральным стремиться поступать по ее законам, то нам необходимо проникать в эту разницу. И я говорю не об ограниченном религиозном подходе, который, я признаю, зачастую весьма ограничен, но обо всем широком спектре человеческого поведения. Хотя я сам не согласен с этим, но признаю, что некоторые люди уверены, что человек может быть добродетельным даже если он не исповедует какую-либо религию. Я не согласен с этим, потому как считаю — человек нуждается в бастионе собственной веры, дабы поддерживать в себе праведность так, как он понимает ее.
Пастор остановился и повернулся лицом к Лансингу.
— Возможно, я говорю все это чисто из привычки. Дома, на своей грядке с овощами, у своего белого домика, стоящего на безмятежной улице таких же спокойных белых домиков, — несмотря на присутствие дьявола в домике на ее конце, — и в моей маленькой белой церкви, среди моей паствы, я был уверен во всем, что говорил. Я мог цитировать для своей паствы любое праведное или неправедное деяние, мог определить, как им поступать — даже если поступок был тривиален. Но теперь я не знаю, прав ли я. А вдруг я ошибаюсь? Какая-то часть той каменной самоуверенности покинула меня здесь! Я был убежден — раньше, теперь больше не убежден.
Он замолчал и посмотрел на Лансинга. Он был похож на сову, разбуженную среди дня.
— Не знаю, зачем я все это вам говорю, — сказал он. — Именно вам. Вы знаете, почему я говорю все это вам?
— Понятия не имею, — ответил Лансинг. — Но если вы хотите говорить со мной, я готов вас выслушать. Если это вам в чем-то поможет, я буду даже рад вас выслушать.
— Но разве вы не чувствуете этого? Одиночества, покинутости?
— Не могу сказать с уверенностью, — признался Лансинг.
— Пустота! — воскликнул Пастор. — Ничто! Это жуткое место, это эквивалент АДА! Я ведь всегда говорил, постоянно твердил своей пастве — Ад вовсе не коллекция всех земных и адских мук. Нет. Ад — это пустота, это потеря, конец любви и веры, убеждения человека к себе, конца силы, питающей убеждения…
— Да возьмите себя в руки! — крикнул на Пастора Лансинг. — Вы не должны поддаваться депрессии! Неужели вы думаете, что мы все…
— О, Боже! Почему покинул ты меня! Почему, о Господи!..
И в этот момент откуда-то с холмов, окружавших город, в ответ ему донесся другой жуткий крик. Своим тоскливым одиночеством этот яростный крик ледяными пальцами сжимал сердце, и чувство потери превращало крик в лед. Голос плакал, всхлипывал, стонал над городом, который был пуст уже тысячелетия. Вопль отражался от пустоты неба и падал на город. Такой крик могло издавать лишь существо, никогда не знавшее, что такое душа.
Всхлипывая, сжав голову руками, Пастор бросился бежать к их лагерю. Он делал отчаянные прыжки, несколько раз едва не упал, споткнувшись, но каждый раз ему удавалось сохранить равновесие и он продолжал бежать.
Лансинг, не пытаясь догнать Пастора, трусцой следовал за ним. Краем сознания он понимал, что даже благодарен за эту невозможность. Что бы он тогда делал с обезумевшим Пастором, если бы поймал его?
И все это время чудовищный рев-вопль с холмов бил в город и в мозг Лансинга. Какое-то ужасное создание изливало в мир неизмеримую тоску. Лансинг чувствовал, как жуткая ледяная рука этой тоски, словно боль, сжимает его сердце. Он тяжело дышал — не от бега, а потому, что ледяной кулак держал его в крепкой хватке.
Пастор достиг крыльца и, громко топая, помчался вверх по ступеням. Вбежав следом, Лансинг остановился сразу у залитого светом костра пространства круга. Пастор лежал на полу, рядом с костром, прижав к животу подобранные колени, наклонив голову, словно стараясь коснуться лицом коленей, обхватив себя руками, словно этой позой плода в утробе матери пытался защититься от окружающего мира.
Рядом присел на корточки Бригадир. Остальные стояли вокруг, в ужасе глядя на Пастора. Услышав шаги Лансинга, Бригадир поднял голову, потом поднялся на ноги.
— Что случилось? — спросил он громогласно. — Лансинг, что вы с ним сделали?
— Слышали ужасный вой?
— Да, и очень удивились? Что это было такое?
— Не знаю. Его напугал этот вой, он закрыл уши и бросился бежать.
— Просто перепугался?
— Да. Думаю, что так. Он уже давно был в довольно плохом состоянии — психологически. Он мне кое-что рассказывал, когда мы гуляли. Очень отрывисто, почти без связи. Я его пытался успокоить, но он воздел руки к небесам и закричал о том, что господь бросил его на произвол судьбы. И в этот момент, как бы в ответ, раздался этот крик.
— Невероятно, — сказал Бригадир.
Сандра, занявшая место Бригадира возле бедного Пастора, тоже поднялась, прижав к щекам ладони. — Он словно окаменел, — сказала она. — Весь превратился в твердые узлы. Чем ему помочь?
— Оставим его в покое, — предложил Бригадир. — Он сам придет в себя. Если нет — то нам нечем ему помочь.
— Глоток виски ему бы не повредил, — предложил в свою очередь Лансинг.
— А как мы ему дадим его? Готов спорить, что зубы у него сжаты. Придется сломать ему челюсть. Лучше попробуем это, наверное, позже.
— Как жутко это. То, что с ним случилось, — печально сказала Сандра.
— К тому все и шло, — сказал Бригадир. — С самого начала я все это предчувствовал.
— Думаете, он выкарабкается? — спросила Мэри.
— Я встречал подобные случаи, — сообщил Бригадир. — В боевой обстановке. Иногда они выдерживают и приходят в себя, иногда — нет.
— Нужно согреть его, — озабоченно сказала Мэри. — У кого-нибудь есть одеяло?
— У меня два, — сказал Юргенс. — Я их захватил на всякий случай.
Бригадир оттащил Лансинга за руку в сторону.
— А этот вопль из холмов? Он что, был такой страшный? Мы его слышали, конечно, но уже в приглушенном варианте.
— Да, довольно страшный, — сказал Лансинг честно.
— Но вы его выдержали?
— В общем, да. Но я не был в состоянии эмоционального надлома. А у Пастора этот надлом уже начался до того. Он только успел сказать мне, что Бог его оставил, как начался вой.
— Паника, — сказал Бригадир. — Бесстыдная паника. Сдрейфил, и все тут.
— Но он ничего не мог с собой поделать. Он потерял власть над собой.
— Вы так говорите, словно рады тому, что случилось, — сердито сказала Мэри.
— Здоровенный бычище-фанатик, — сказал с удовольствием Бригадир. — Которого, наконец, поставили на место. Но я вовсе не радуюсь. Просто мне немного отвратительно. Теперь у нас балласт в виде двух калек, которых придется тащить за собой.
— Так может, просто поставите их к стенке и расстреляете? — спросил Лансинг. — Ах, простите, я все забываю, что у вас нет пистолета.
— Чего никто из вас не понимает, — сказал Бригадир, — это того, что в таком походе, в каком сейчас мы, самое главное — выносливость. Нужно быть крепким и выносливым, иначе конец, не дойдете до места.
— Вы сами достаточно выносливы, — сказала Сандра, — чтобы компенсировать недостатки всех нас.
— Я вам не по вкусу, — проворчал Бригадир, — и меня это не трогает. Требовательный командир никому не нравится.
— Но все дело в том, — сказала Мэри, — что вы нам не командир. Мы все можем прекрасно обойтись и без ваших команд.
— По-моему, — вступил в разговор Лансинг, — пора нам всем перейти на другую тему. Бригадир, я был резок с вами, и я говорил только то, что я думал и думаю. Но я забуду о том, что сказал, если и вы забудете. Если мы будем ссориться, как сейчас, наш поход, как вы его назвали, ни к чему хорошему нас не приведет.
— Восхитительно, — похлопал Бригадир Лансинга по плечу. — Слова не мальчика, но мужа. Я рад, Лансинг, что вы на моей стороне.
— Не думаю, что я на вашей стороне, — возразил Лансинг. — Но я стараюсь, чтобы в нашей небольшой группе не возникало ненужных трений.
— Слушайте, — сказала Сандра, — успокойтесь все, и прислушайтесь. Кажется, вой успел прекратиться.
Они замолчали и прислушались. И в самом деле, было уже тихо.
17
Когда Лансинг проснулся на следующее утро, все остальные еще спали. Пастор лежал, укрытый скомканными одеялами. Его поза стала немного менее напряженной, он уже не казался завязанным в тугой узел.
У костра присел, согнувшись, Юргенс, наблюдая за кипящим котелком с овсянкой. Кофе стоял в сторонке, на остывающих углях — чтобы сам кофейник не остыл.
Лансинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом.
— Как наш больной? — спросил он.
— Нормально, — ответил Юргенс. — Последние несколько часов он спал довольно хорошо. С ним перед этим случались приступы дрожи. Я никого не будил, потому что ему все равно никто не смог бы помочь. Я только смотрел, чтобы он не раскрылся. Наконец, он перестал дрожать и заснул спокойно. Знаешь, Лансинг, мы могли бы захватить с собой кое-какие лекарства! Почему никто об этом не подумал?
— У нас есть немного болеутоляющего, дезинфектантов. И бинты, — сказал Лансинг. — Но это все, что мы могли с собой взять. И другие лекарства нам бы не очень помогли. Ни у кого из нас нет ни малейших медицинских знаний. И даже если бы у нас были лекарства, мы бы не знали, как ими воспользоваться.
— Мне показалось, — заметил Юргенс, — что Бригадир был слишком жесток по отношению к бедному Пастору.
— Бригадир просто испугался, — объяснил Лансинг. — У него свои проблемы.
— Не вижу никаких проблем.
— Он взял на себя ответственность присматривать за нами. Для такого человека, как он, это вполне естественно. Его беспокоит каждый наш шаг. Каждый поступок. Он похож на курицу-наседку. И ему очень нелегко.
— Лансинг, мы можем сами о себе позаботиться.
— Я понимаю, но Бригадир так не думает. Наверняка он винит себя в том, что произошло с Пастором.
— Но ведь он не переносит Пастора.
— Знаю. Пастора никто не любит. С ним вообще трудно.
— Тогда почему ты пошел с ним гулять?
— Не знаю. Наверное, мне было его жалко. Он казался таким одиноким. Человек не должен таким быть.
— Вот ты как раз и принял на себя заботу обо всех, — сказал Юргенс. — Ты это не показываешь, но ты обо всех нас заботишься. Ты никому не рассказал о том, кто я, и откуда. Обо всем, что я тебе говорил.
— Когда Мэри задала вопрос, ты изменился и ничего не рассказал. Я понял так, что ты хотел бы держать все это в тайне.
— Но тебе я рассказал. Понимаешь? Тебе-то я рассказал. Не знаю, почему, но я решил, что вреда от этого не будет. Я хотел, чтобы ты знал.
— Наверное, у меня внешность такая. Отца-исповедника.
— И не только, — сказал Юргенс.
Лансинг встал и направился ко входу. Оказавшись на ступеньках крыльца, он остановился и оглядел площадь. Картина была мирная. Хотя восток уже посветлел, солнце еще не взошло. В смутном свете ранней зари дома, отражавшие площадь, казались розоватыми. Они потеряли зловещую красноту, какую придает их камню дневное солнце. В воздухе повисла неуловимая прохлада, где-то среди руин чирикали ранние пташки.
Сзади послышались шаги и Лансинг обернулся. По ступенькам спускался Бригадир.
— Пастору, кажется, стало лучше, — сообщил он.
— Юргенс мне уже сказал, — ответил Лансинг. — Что у него были ночью приступы лихорадки, но потом он успокоился и спал внешне спокойно.
— Пастор — наша проблема, — сказал Бригадир.
— Да?
— Мы должны заниматься основным делом. Необходимо прочесать город. Я убежден, что мы наверняка найдем здесь что-то стоящее.
— Давайте потратим всего несколько минут и как следует обдумаем ситуацию, — остановил его Лансинг. — Мы до сих пор не пытались как следует над ней поразмыслить. Вы убеждены, я предполагаю, что где-то имеется ключ к загадке нашего появления здесь. Этот ключ даст нам возможность вернуться туда, откуда мы были сюда заброшены.
— Нет, — сказал Бригадир. — Я так не думаю. Не думаю, что мы сможем когда-либо вернуться домой. Эта дорога для нас закрыта. Но должна быть дорога куда-то еще.
— Тогда вы думаете, что некая сила перенесла нас сюда, чтобы мы решили загадку и добрались до места, куда и предполагает направить нас эта сила? Наподобие крыс в лабиринте?
Бригадир пристально посмотрел на Лансинга.
— Слушайте, Лансинг, вы разыгрываете из себя адвоката дьявола. Зачем вам это?
— Очевидно, я просто понятия не имею, почему мы здесь и что мы должны делать.
У костра присел, согнувшись, Юргенс, наблюдая за кипящим котелком с овсянкой. Кофе стоял в сторонке, на остывающих углях — чтобы сам кофейник не остыл.
Лансинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом.
— Как наш больной? — спросил он.
— Нормально, — ответил Юргенс. — Последние несколько часов он спал довольно хорошо. С ним перед этим случались приступы дрожи. Я никого не будил, потому что ему все равно никто не смог бы помочь. Я только смотрел, чтобы он не раскрылся. Наконец, он перестал дрожать и заснул спокойно. Знаешь, Лансинг, мы могли бы захватить с собой кое-какие лекарства! Почему никто об этом не подумал?
— У нас есть немного болеутоляющего, дезинфектантов. И бинты, — сказал Лансинг. — Но это все, что мы могли с собой взять. И другие лекарства нам бы не очень помогли. Ни у кого из нас нет ни малейших медицинских знаний. И даже если бы у нас были лекарства, мы бы не знали, как ими воспользоваться.
— Мне показалось, — заметил Юргенс, — что Бригадир был слишком жесток по отношению к бедному Пастору.
— Бригадир просто испугался, — объяснил Лансинг. — У него свои проблемы.
— Не вижу никаких проблем.
— Он взял на себя ответственность присматривать за нами. Для такого человека, как он, это вполне естественно. Его беспокоит каждый наш шаг. Каждый поступок. Он похож на курицу-наседку. И ему очень нелегко.
— Лансинг, мы можем сами о себе позаботиться.
— Я понимаю, но Бригадир так не думает. Наверняка он винит себя в том, что произошло с Пастором.
— Но ведь он не переносит Пастора.
— Знаю. Пастора никто не любит. С ним вообще трудно.
— Тогда почему ты пошел с ним гулять?
— Не знаю. Наверное, мне было его жалко. Он казался таким одиноким. Человек не должен таким быть.
— Вот ты как раз и принял на себя заботу обо всех, — сказал Юргенс. — Ты это не показываешь, но ты обо всех нас заботишься. Ты никому не рассказал о том, кто я, и откуда. Обо всем, что я тебе говорил.
— Когда Мэри задала вопрос, ты изменился и ничего не рассказал. Я понял так, что ты хотел бы держать все это в тайне.
— Но тебе я рассказал. Понимаешь? Тебе-то я рассказал. Не знаю, почему, но я решил, что вреда от этого не будет. Я хотел, чтобы ты знал.
— Наверное, у меня внешность такая. Отца-исповедника.
— И не только, — сказал Юргенс.
Лансинг встал и направился ко входу. Оказавшись на ступеньках крыльца, он остановился и оглядел площадь. Картина была мирная. Хотя восток уже посветлел, солнце еще не взошло. В смутном свете ранней зари дома, отражавшие площадь, казались розоватыми. Они потеряли зловещую красноту, какую придает их камню дневное солнце. В воздухе повисла неуловимая прохлада, где-то среди руин чирикали ранние пташки.
Сзади послышались шаги и Лансинг обернулся. По ступенькам спускался Бригадир.
— Пастору, кажется, стало лучше, — сообщил он.
— Юргенс мне уже сказал, — ответил Лансинг. — Что у него были ночью приступы лихорадки, но потом он успокоился и спал внешне спокойно.
— Пастор — наша проблема, — сказал Бригадир.
— Да?
— Мы должны заниматься основным делом. Необходимо прочесать город. Я убежден, что мы наверняка найдем здесь что-то стоящее.
— Давайте потратим всего несколько минут и как следует обдумаем ситуацию, — остановил его Лансинг. — Мы до сих пор не пытались как следует над ней поразмыслить. Вы убеждены, я предполагаю, что где-то имеется ключ к загадке нашего появления здесь. Этот ключ даст нам возможность вернуться туда, откуда мы были сюда заброшены.
— Нет, — сказал Бригадир. — Я так не думаю. Не думаю, что мы сможем когда-либо вернуться домой. Эта дорога для нас закрыта. Но должна быть дорога куда-то еще.
— Тогда вы думаете, что некая сила перенесла нас сюда, чтобы мы решили загадку и добрались до места, куда и предполагает направить нас эта сила? Наподобие крыс в лабиринте?
Бригадир пристально посмотрел на Лансинга.
— Слушайте, Лансинг, вы разыгрываете из себя адвоката дьявола. Зачем вам это?
— Очевидно, я просто понятия не имею, почему мы здесь и что мы должны делать.