Вано поморщился.
– И что у тебя за талант портить людям настроение. Нужно быть идиотом, чтобы напоминать другу о похоронах перед свиданием.
Вано, наспех взбрызнувшись одеколоном из соленых огурцов, поспешил удалиться. А я тут же открыл настежь балкон. Хотя этот запах не в состоянии был перебить даже чистый озон Жемчужного.
Пока я рассуждал, из какой гадости могли приготовить такую парфюмерию и кто это так ненавидит своих покупателей, в дверь постучали. Я позволил войти. На пороге показался профессор Заманский. Похоже, он успел переодеться, но забыл про ботинки. И я заметил на них прилипшую грязь. Профессор перехватил мой проницательный взгляд. И заметно смутился.
– Гуляли, профессор? – вежливо и без задней мысли спросил я.
– О, да! Я обожаю в это время ходить к морю. И вам советую. Это укрепляет нервную систему. Исчезают все дурные мысли.
Я вспомнил, в каком месте могут исчезнуть дурные мысли. И позавидовал выдержке профессора.
– Вы просто так, на чай, или по делу?
– И да, и нет. Но от чая, пожалуй, откажусь. Мне бы хотелось узнать, вам что-нибудь удалось раскопать по этому делу?
– И да, и нет, – повторил вслед за ним я. – Но, похоже, все нити ведут к Угрюмому.
Профессор нахмурился. И стал мять свои сильные жилистые руки.
– Я думаю, это не те нити, которые вам нужны. Боюсь, что вы можете ошибиться.
Я пожал плечами.
– Во всяком случае, пока мы выяснили, что только у Угрюмого была причина задушить адвоката. Ведь несчастный покойный был долгое время влюблен в его жену.
– Да?! – воскликнул профессор. Искренне удивившись. – М-да, не знал, не знал. Впрочем, и откуда мне было это знать? Я мало с кем здесь общаюсь.
Разве что с покойниками, по ночам. Отметил я про себя.
– Охотно верю. Но все же… Вы здесь около года. Может быть, вы заметили что-нибудь необычное в поведении адвоката.
– Нет, – твердо ответил он. – Ничего. Кроме того, что он и Угрюмый больны раком. Но не думаю, чтобы это могло быть причиной для убийства.
– А вам не показалось странным, что адвокат слишком уж скрывал свою болезнь. Даже теперь о ней все умалчивают.
– Ну, о том, что умалчивают, это не так уж и странно. Больные зачастую держат в тайне свои недуги. Это их право. А особенно гордые, честолюбивые люди. Каким и был убитый. Я думаю, что он боялся больше всего на свете жалости и сочувствия. Вот кроме Ступакова никто и не знал. А после смерти… Возможно, он взял с него слово, что и после смерти тот будет молчать. Учитывая, что свой недуг он наверняка скрывал и от жены. Так что… Хотя, я профессионал и от меня это скрыть было невозможно. Я как-то попытался завести разговор об этом с доктором. Но тот почему-то категорически отверг мои предположения. Возможно, я и сам виноват. Если бы я рассказал ему, что кое-что смыслю в этом… Я чувствую свою вину. Но я не думал, что адвоката убьют. Я думал, что у него еще есть время…
– Вы занимаетесь непосредственно этой проблемой? – я пристально посмотрел на профессора.
Он достойно выдержал мой взгляд.
– То, чем я занимаюсь, – моя профессиональная тайна. Поэтому я и оказался в это тихом местечке, где никому нет дела до заезжего столичного доктора. Поймите меня правильно. Если взялся за дело, лучше чтобы об этом никто пока не знал. До его завершения. И это не только предрассудок, примета. Просто чем меньше знают, тем больше возможностей успешно это дело завершить. Тем меньше мешают лишними вопросами, замечаниями. И потом… Если это дело провалиться, люди об этом не узнают. И это их в очередной раз не разочарует. Обманутые надежды на выздоровления гораздо хуже самой болезни. Это все, что я могу вам сказать.
– И все же… Меня не покидает мысль, что вы проявляете участие в судьбе Угрюмого.
– Участие? – он сделал вид, что удивлен. – Поймите, этот человек болен. И вряд ли тюрьма способствует его выздоровлению. Мне его просто жаль.
– И Белку вам тоже жаль?
– Конечно, она же останется сиротой, – отрывисто ответил он. И пошел к выходу. И у дверей задержался. – Так что советую вам хорошенько подумать, молодые люди. Человеку мало осталось. И если его незаслуженно держат в тюрьме…
– Доктор, – неожиданно спросил я, – а вы завтра будете на похоронах адвоката?
Он вздрогнул. И побледнел. Он не всегда умел держать себя в руках.
– А почему нет? Я здесь жил некоторое время. И традиции горожан уважать обязан. Всего доброго.
Заманский махнул на прощание рукой. Как-то странно. Одной кистью. На миг этот жест мне показался знакомым. Что это уже было когда-то. И нечто подобное я уже видел. Вот так же профессор стоит у двери. Так же недоволен моим последним вопросом. И так же взмахивает рукой на прощание. Одной кистью.
Тьфу ты, похоже вечернее посещение кладбища плохо влияет на мою психику. Я встряхнул головой. Мне не хотелось думать. Мне хотелось спать. И все же перед сном. Уже укутавшись в теплое одеяло. Я успел на секунду подумать, что профессор, как и все эти жители, лжет. Похоже, и в этом он соблюдает их традиции. Впрочем, лично мне он был симпатичен. На этой альтруистской мысли я погрузился в глубокий сон.
И мне снились могилы, целующийся Сенечка с адвокатом, Модест с топором, и прощальный жест профессора, поправляющего при этом галстук. Этот глубокий бред сменяющихся картинок не позволил мне проснуться, когда скрипнула дверь и Дон Жуан, похожий на бегемота, проник на цыпочках в номер. И лег на соседнем диване, при этом сладко вздыхая, наверняка, при воспоминании о жарких поцелуях верной жены Ки-Ки.
Это утро, как и следовало ожидать, выдалось довольно печальным. Даже погода не выдержала и расплакалась проливным дождем, словно скорбя по безвременно погибшему адвокату.
Мы с Вано надели строгие костюмы, которые взяли с собой в расчете на то, что во время отпуска хоть разочек сходим в дорогой ресторан, куда не пускают в кедах и джинсах. И конечно, никак не ожидали, что это пригодится совсем для другого случая. Вот уж правду ничего нельзя планировать в этой жизни. И ничего в этой жизни нельзя предугадать.
На кладбище мы шли через тот же лес. И наша прогулка была ничем не веселее предыдущей. Собирались на похороны горожане. И когда мы наконец пришли, то возле гроба уже было порядком людей. И это зрелище было не из приятных.
Взахлеб рыдала жена адвоката Лариса Андреевна. В черном костюме и в черной повязке обрамляющей ее аккуратненькую прическу, она все равно походила на учительницу. Модест Демьянович, который на сей раз белое без колебаний сменил на черное, поддерживал ее за руку. По другую сторону от нее стоял доктор Супаков и машинально шептал вдове слова утешения. Почти одновременно с нами подошли мэр и его семья. Женщины мэра и в трауре выглядели великолепно. Словно из каталога мод для деловых женщин. К ним сразу же подскочил Гога Савнидзе, вырядившийся словно для грузинского национального праздника. Он, покручивая пушистые усы, что-то взахлеб говорил мэру, видимо намечая план проведения похорон. А чета Кис-Кис скромно стояла в стороне, под руку, со скорбной миной на лице. Мы подошли к Сенечке, который в траурном костюме выглядел довольно карикатурно. Он оживленно болтал с пампушкой Галкой. И нам пришлось перебить их разговор.
– Вот так бывает, – грустно заметил Сенечка. – Никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту. Но если об этом задумываться, придется жить в вечном страхе. Но в таком случае зачем вообще жить? Лучше об этом не думать.
– Не думать об этом на кладбище невозможно, – возразил я.
– А я согласна с Сеней, – пропищала румяная Галка, которая вообще не привыкла ни о чем думать. – Надо просто жить, и все.
Мэр города, как и полагается, стал говорить первым. Он был действительно красив, этот здоровый мускулистый парень с рекламного плаката зубного порошка. Но речь не соответствовала его внешности. Он говорил стандартные фразы, которые, видимо, с трудом выучил. И при этом частенько запинался, подыскивая нужные слова. Впрочем, это никоим образом не умаляло его достоинства в глазах его подружки Галки. Которая заворожено смотрела на своего кумира, начисто забыв по какому поводу он выступает.
Поскольку речь мэра не способствовала созданию трагического настроения. Я шепнул Вано, что теперь самый момент незаметно отойти и взглянуть на могилу, к которой вчера подходил профессор. Сегодня, впрочем, профессор так не появился, так что никто ничего и не заподозрит.
Мысленно попросив прощения у покойного, мы потихоньку стали двигаться в нужном направлении. И наконец увидели нужный нам памятник четырехугольной формы, у подножия которого лежали беленькие цветы. На удивление они выглядели абсолютно свежими, словно их только что сорвали. Похоже профессор вдохнул в них всю свою любовь, подарив тем самым долгую жизнь. Мы приблизились к памятнику и с нетерпением взглянули на фотографию.
Сердце мое подпрыгнуло и оборвалось. С фотографии на нас смотрела Белка. Рыжеволосая грива, черные задорные глаза, горделивый подъем головы.
– О Боже! – захрипел Вано. – Это же Белка.
– Не хватало! – одернул я его. – Ты что читать не умеешь? Вера Степановна Шмелева.
– М-да, не отличить. Как удивительно они похожи. Значит, наш гениальный профессор не просто так появился в Жемчужном.
Я не успел ответить, потому что услышал позади себя торопливые шаги. И резко оглянулся.
– Что вы тут делаете! – крикнула на ходу Белка. – Не хватало, чтобы вы добрались и до могилы моей матери.
Я ужасно был зол на нее, вспоминая, с каким воодушевлением она распускала про нас грязные слухи. Но выяснять отношения на могиле ее матери было бы слишком. Поэтому, сделав каменное лицо, я процедил сквозь зубы.
– Нам наскучило слушать дежурные фразы вашего мэра. Вот мы решили немного прогуляться. Впрочем, мне незачем перед тобой оправдываться. Хотя бы на могиле матери подумай о своем поведении.
И я, дернув Вано за рукав, зашагал прочь.
– Никита! – тихо и спокойно окликнула она меня. – Это вы принесли эти цветы?
Я оглянулся. И не ответил. Мне хотелось, чтобы до поры до времени она не знала про ночные прогулки профессора.
Белка приняла мое молчание за согласие. И так же тихо и спокойно сказала.
– Спасибо. Здесь кроме меня теперь никто не бывает, – и она, чтобы не расплакаться, отвернулась. Нам же ничего не оставалось, как только уйти.
Когда мы вернулись на траурную церемонию, свою речь уже заканчивал Ступаков. Она была последней. Гроб покойного молча опустили в могилу. И присыпали землей. И только тогда как-то резко и даже некстати успокоилась Лариса Андреевна. Она стояла с бедным лицом, сцепив со всей силы перед собой руки. И бессмысленными глазами смотрела на могилу.
Как и положено, люди еще немного постояли у свежей могилы, а потом стали медленно разбредаться. А Лариса Андреевна все еще продолжала стоять, бессмысленно вглядываясь в маленький холм. К ней подходили и мэр, и Ступаков, и Гога Савнидзе. Но она отрицательно качала головой, видимо, отказывая им в просьбе проводить ее домой.
Когда стало совсем пусто, мы с Вано тоже решили сделать попытку. Хотя были уверены на все сто, что нам она откажет тем более, поскольку побоится лишних вопросов, отвечать на которые она еще не готова. Но вопреки всему она неожиданно согласилась. Мы попытались вежливо взять ее с обеих сторон под руки, поскольку было похоже, что она может упасть. Но жена адвоката с достоинством ответила.
– Спасибо, я способна еще ходить самостоятельно.
Некоторое время мы шли молча. Падал мелкий дождь, под ногами растекалась грязь. В мертвой тишине живым был только шелест деревьев.
– Не надо меня щадить, – первой нарушила она молчание. – Я знаю, о чем вы хотите меня спросить. И теперь… Когда уже все кончено, я могу ответить. Вы ведь хотите знать причину, по которой могли убить Кирюшу.
– Мы говорили со многими, кто его близко знал. Никто этих причин не назвал, – в тон ей ответил я.
– Они вам не лгали. Потому что никто ничего не знал. А Кирилл… Он был идеальный человек, настоящий талант. Он бесплатно помогал людям, читал эти лекции, пытаясь воззвать к разуму и добру. И его попытки не прошли даром. Он ненавидел преступность. От рук преступника же и погибнув. Это ужасно.
В таких ситуациях слова утешения, как это бывает, частенько застревают в горле. Поскольку кажутся фальшивыми. И несоразмерными горю.
– Вы знаете, он любил эту женщину… Жену Угрюмого… Вам наверняка уже об этом рассказали, – она невольно поморщилась. – Но меня он полюбил по-настоящему. И мы с ним прекрасно жили, поверьте. Но к этой женщине он по-прежнему испытывал какое-то болезненное чувство. О, нет, это была уже не любовь. Скорее это была навязчивая идея. В которой основным было – оскорбленное самолюбие: почему она выбрала Угрюмого, а не его? Игорь был достаточно тщеславен. И, наверное, это не давало ему жить.
– Вы считаете, что смерть Веры была неслучайной?
– Я этого не сказала, – Лариса Андреевна поправила повязку, словно она давила ей на голову и мешала думать. – Конечно, эта женщина умерла от болезни сердца. Это не секрет, что у нее был врожденный порок. В тот вечер она поругалась с мужем. И убежала в гостиницу, забыв про свои лекарства, которые регулярно принимала. И в тот вечер…
Библиотекарша неожиданно всхлипнула. И продолжала уже словно задыхаясь.
– Мне больно об этом говорить, и, возможно, мой муж не одобрил бы это. Но когда он мертв, главное для меня – найти убийцу. Так вот, в тот вечер он не выдержал. Он знал, что она там одна и прямиком направился к ней. Он мне потом все сам рассказал. Он проник через черный ход, чтобы его не видели Ли-Ли и Ки-Ки, и встретился с ней. Он говорил ей, что расскажет ее мужу какую-то тайну… В общем, фактически шантажировал ее.
– Вы знаете, что это за тайна?
– О, нет! Кирилл хранил ее до конца своих дней. И до конца своих дней считал себя виновным в смерти Веры. Вы меня понимаете? У нее не выдержало сердце, но она умерла уже после его ухода, клянусь вам. Он же не знал, что у нее нет лекарств. Боже, как он рыдал, когда она умерла. Он клялся, что это единственный бесчестный поступок в его жизни! Что его толкнуло на это безумная страсть и уязвленное самолюбие. Он плакал, положив мне голову на колени. Целую ночь плакал. Хотел пойти и во всем сознаться. Но я его, конечно, отговорила. Это было стечение обстоятельств. И в любом случае его никто бы не признал виновным. Никогда не признал. Хотя это могло навсегда бы лишить его репутации. И нам бы пришлось покинуть Жемчужное. А это – выше моих сил, в любом другом месте мы бы просто пропали. И я его отговорила. Он все это время пытался искупить свою вину. Его лекции стали более яркими, более эмоциональными. Каждая становилась настоящим произведением искусств. И каждой лекцией он себя и наказывал, и оправдывал одновременно. У правды ведь две стороны. Разве не так?
– Вам, наверное, тяжело было выслушать его признание.
– Да, конечно! – она гордо встряхнула головой. – Но я его очень любила. И могла простить ему все. Я ни разу его не упрекнула. И он был благодарен мне до конца дней.
– Скажите, Лариса Андреевна, – прогудел Вано, – а у вашего мужа остались записи его последних лекций?
Она молча утвердительно кивнула.
– А вы могли бы…
– Конечно могла, но… Только не сейчас. Прошу вас. Я очень устала, – она провела ладонью по своему лицу. И я вновь отметил насколько оно не запоминающееся.
Мы уже подошли к ее дому. И остановились возле забора.
– Последний вопрос, – сказал Вано. – Вы думаете, это Угрюмый отомстил за смерть своей жены, каким-то образом узнав про это.
Казалось она была искренне удивлена.
– Угрюмый? Ах, да, конечно, он под подозрением. Но я право не знаю… Они так сблизились с Кириллом в последнее время. И он о нем так хорошо отзывался. Единственный в этом городе он ценил Угрюмого, несмотря на то, что их разделяло прошлое. Нет, ничего конкретного я сказать не могу.
Я хотел было ляпнуть о болезни адвоката, но вовремя придержал язык. Вспомнив, как он не хотел, чтобы о ней знала даже жена.
И мы, распрощавшись и договорившись о скорой встрече, зашагали в гостиницу. Обсуждая по пути сложившуюся ситуацию.
– Что-то начинает проясняться. Скорее всего, адвоката убили исключительно за то, что он был виновен в смерти жены Угрюмого, – заключил Вано. Хотя это и последнему дураку было ясно.
– М-да… Но она почему-то особенно не верит в вину Угрюмого. Похоже… Похоже что все-таки теперь придется звонить Василисе. Может ты это сделаешь Вано, по-товарищески?
Вано рассмеялся и помотал бычьей шеей.
– Уж нет, расхлебывайся со своими девицами сам. Мне и своих хватает. И потом, если это сделаю я, Васька сразу же заподозрит неладное. А так у тебя еще есть шанс солгать, невинно дыша в трубку.
– А ты знаешь, как это – невинно дышать?
Вано улыбнулся и ободряюще хлопнул меня по плечу.
В гостиничном номере я долго еще крутил в руках телефонную трубку, пока осмелился набрать номер Васи. Мне не посчастливилось. Она как назло сидела дома. Не хватало еще, чтобы – в ожидании моего звонка.
– Никита! – радостно защебетала она. – Почему вы так долго не звонили! Неужели море и впрямь канализация! И неужели по пляжу гуляют одни старички в панамах!
– Ты почти права, Васька, – как можно естественнее вздохнул я. – Но твои догадки всего лишь капля в море. Здесь все гораздо хуже. Хоть море и не канализация, но старички попадаются в основном мертвые.
– Ну да! – Василиса аж задохнулась от возмущения. – Неужели ваш отпуск коту под хвост. Это уже кажется подозрительным. Где вы – там и трупы. Может, это вы сами всех пришиваете, чтобы потом получать солидные гонорары за успешное расследование.
– Это не так. Но я подумаю над твоими идеями.
– Ну ладно, Никита, не крути, рассказывай.
– Если я все расскажу, то наша фирма разориться на телефонные разговоры. А мне бы этого не хотелось. Поэтому слушай, постараюсь быть кратким. Мы с твоим дружком Порфирием к несчастью переругались из-за последнего трупа, если помнишь. Не поделили его. А ты с ним в прекрасных отношениях, так что не ссылаясь на нас, попроси его об одном отдолжении. Скажи, что тебе это нужно по важному делу. Соври что-нибудь, правдоподобно, конечно. Поняла? Ну и умница. А теперь записывай…
И я кратко, но вполне исчерпывающе изложил суть дела. И мы договорились, что я буду сегодня же ждать ее звонка. И чтобы ни случилась, где бы я ни был, она должна меня из-под земли достать. Она в ответ сплюнула три раза и заметила. Что не хочет искать меня под землей.
– Ну что, – промычал Вано. – Все прошло гладко?
– Как всегда помогли трупы, – вздохнул я.
И мы отправились обедать. Еще наверху услышав какой-то рев. И сразу же догадавшись, что так реветь может только Гога Савнидзе.
– А, вот и вы наконец! – заорал он нам.
– На трапезу пожаловали? – любезно спросил я у шефа милиции.
– К черту трапезу! Как бы не так! Эти идиоты все пропустили! Повыгоняю всех ко всем чертям! Ведь у нас уже все было в руках!
– И что у вас было в руках? – полюбопытствовал я.
– Я, конечно, уважаю покойного, – продолжал гудеть Гога. – Но не настолько, чтобы упускать важную информацию. И какого черта я отправился на похороны!
– Что-то сегодня черт частенько упоминается в вашем лексиконе.
– К черту, – зарычал Гога. – Мне не до твоих идиотских шуточек. Сейчас и ты рогатого вспомнишь, уж мне-то поверь. Пока мы развлекались на похоронах, Угрюмый премиленько болтал с профессором Заманским!
– Черт! – неожиданно выругался Вано. – С какой стати?
– Вот я и говорю, эти идиоты даже жучка им в камеру не подсунули. Угрюмому стало плохо, а Ступаков прохлаждался на кладбище. Вот они и вызвали профессора. Но чую, здесь что-то не так!
И Гога постучал по своей могучей груди.
– Но ведь, возможно, Угрюмому впрямь стало плохо. И понадобился врач. А профессор не был на похоронах. Вот он и попался под руку, – я попытался успокоить разъяренного Гогу.
– Что-то уж все гладенько получается! – не успокаивался он. – Почему-то Угрюмому стало плохо именно тогда, когда никого не было на месте.
– Ну, это вполне логично, – я как можно равнодушнее пожал плечами. – Если Угрюмый виновен, он мог расстроиться, вспомнив, что сегодня хоронят его жертву.
– Смотри, Задоров, – Гога погрозил мне пальцем. – Мы разрешили тебе вести это следствие. Потому что считали, что столичные мозги в два раза перевешивают наши, провинциальные. Но судя по всему у вас их вообще нет!
И Гога как вихрь выскочил из гостиницы. Не забыв при этом со всей силы хлопнуть дверью.
– М-да, – протянул я, как только смолкли звенеть люстры после Гогиного ухода. – Похоже, все становится на свои места. Похоже, что Угрюмый что-то видел и не зря вызвал профессора.
– Но почему он об этом не захотел рассказать Гоге? О том что видел.
– Как знать, что их связывает. И как знать, захочет ли он вообще говорить о Заманском. Но, думаю, к вечеру все проясниться. Сегодня здесь состоятся поминки по адвокату. И будет вся компания. А нам с тобой придется поиграть в Ниро Вулфа и Арчи Гудвина. Хотя ты такой же Вулф, как я Гудвин. Но в любом случае до вечера никто ничего не должен знать. Чтобы не спугнуть преступника.
– Если преступник в тюрьме, его ничего не спугнет.
– Ты прекрасно знаешь, Вано, что это не так.
– Знаю, – мрачно промычал он. – И все же, если бы нужно было выбирать из двух подозрительных, я бы выбрал Угрюмого. Все равно у него отвратительная рожа.
– Ну, положим, у тебя рожа тоже не супер. Но ты неплохой парень.
– Если ты говоришь комплименты, это не к добру.
– Скорее – к дождю. А дождь вон какой, – и я кивнул на окно, по которому хлестал резкий косой ливень…
До вечера у нас оставалось не так уж много времени. Главное сейчас, чтобы скорее позвонила Вася. Мне бы не хотелось пропустить этот звонок. Поэтому за записями адвоката к Ларисе Андреевне отправился Вано. Вскоре он притащил целую кипу папок. Однако сейчас нас интересовали только последние записи. Долго нам не пришлось трудиться, потому что за последний год адвокат фактически интересовался одной темой. Просто по-разному ее интерпретировал. И в итоге у него получились довольно увлекательные и убедительные вариации на одну тему. Которые многое проясняли. Правда, нам понадобилось еще раз потревожить вдову для выяснения некоторых деталей.
Затем мы узнали у четы Кис-Кис не появлялся ли Заманский. И после их отрицательного ответа, я беспрепятственно проник в его номер-лабораторию, оставив Вано на шухере. Удивительно, но сделать это оказалось не так уж и сложно. Хотя профессор по-своему охранял свое одиночество и никому не позволял заходить в свой номер. Похоже, он с присущей ему интеллигентностью был уверен, что без его ведома никто не посмеет переступить порог его временного пристанища.
Я не особенно любил шарить по чужим вещам, но выбора не было. Впрочем, долго копаться мне не пришлось. Довольно скоро я обнаружил там все, что хотел.
Но без Васиного звонка многое еще оставалось неясным, и пасьянс никак не складывался. Вано на всякий случай еще раз сбегал на свидание к Угрюмому. Но, как мы и ожидали, безуспешно. Угрюмый настаивал на том, что ему стало плохо и он вынужден был обратиться за помощью к профессору, поскольку Ступаков был на похоронах.
Спустя некоторое время после возвращения Вано, раздался долгожданный звонок. И я взволнованно схватил трубку. Результат был ошеломляющим и превзошел все наши ожидания. Васька узнала гораздо больше того, что мы ожидали от нее услышать. В порыве чувств я даже чмокнул телефонную трубку. Но что, смеясь, она ответила, что этот поцелуй не доставил ей должного удовольствия. И она хотела бы приехать за настоящим поцелуем к нам в Жемчужное. К тому же она заинтригована тайной и не сможет спать по ночам, не зная деталей. Она так же заметила, что мечтает воочию увидеть Заманского, эту живую легенду отечественной науки, открытие которого, возможно, вскоре перевернет весь мир. В ответ на это я ответил, что уже через пару дней мы вернемся домой. И на месте ей все подробненько расскажем. И пару бессонных ночей никоим образом не повлияют на ее красоту.
– Когда ты так нагло льстишь, Никита, – надулась Василиса, – это означает одно. Ты встретил девушку гораздо красивее меня.
Но я тут же попытался убедить ее, что это не так. Что ни о чем, кроме дела, я сейчас и не могу думать. И еще раз поблагодарив свою подружку за отличные новости, не применул передать привет Порфирию. На чем мы и распрощались.
– Ну, если Порфирий узнает, что помог нам, то следующий труп будет твой, Никита, – оскалился Вано. – Меня он, надеюсь, пощадит, поскольку не забывает, что сидит на моем месте.
– Думаю, больше всего его обрадует сам факт, под кого мы копаем, – радостно заключил я. И в предвкушении победы радостно потер руки.
Мы решили спуститься в холл до прихода гостей. Чтобы тщательно обдумать ситуацию и предугадать все неожиданности. К тому же нас волновало, что еще не появлялся профессор Заманский. Присутствие которого на поминках было бы весьма кстати.
Чета Кис-Кис суетилась на кухне, и оттуда раздавались аппетитные запахи. По их просьбе мы расставили подсвечники, с нетерпением поглядывая на дверь. Наше ожидание было вознаграждено. Наконец широко распахнулась дверь. И на пороге появился профессор. Он промок с ног до головы. На его красивом лице читалось нескрываемое волнение. Ни на кого не взглянув и даже не поздоровавшись, он торопливо прошел вдоль холла, к лестнице, оставляя после себя грязные мокрые следы. Но его остановил хриплый голос Вано.