– Угрюмый вышел из тюрьмы через десять лет. На его биографии можно было поставить точку. Но он по-прежнему любил Веру. И Вера всю жизнь была ему благодарна. Впрочем, думаю, что всю жизнь она и любила только его. Несмотря на то, что он стал опускаться, все чаще пить, ввязываться в пустые разборки и драки без всякого повода. Тюрьма ожесточила и надломила его. И Вера, едва дождавшись, когда дочь закончит колледж, три года назад увезла Угрюмого на родину. В надежде, что там все будет по-другому. Частично ее надежды оправдались. И хотя земляки приняли их не очень-то дружелюбно, у Угрюмого появился шанс на спасение. К этому располагала мораль города. И действительно, Угрюмый стал меньше пить, поскольку достать спиртное здесь не так уж и просто. Угрюмый перестал ввязываться в драки, поскольку никто с ним драться и не собирался…
И вот тут-то на авансцене появляется новый, вернее давно забытый персонаж – адвокат. Ко времени возвращения Угрюмого и его семьи жизнь адвоката сложилась довольно удачно. В городе его уважали, жена его страстно любила. И если бы не Вера… Вновь она. Вновь она пытается разрушить его жизнь. Разворошить прошлое. Бьет по его уязвленному самолюбию своим равнодушием. Она не давала ему жить. Он мучается, страдает, возможно, не любя, но и не смиряясь. И в его голове зарождается план.
– Нет! – выкрикнула Лариса Андреевна, – Прошу вас! Пожалейте мертвого! Не тревожьте его! Он был хорошим человеком!
Она не выдержала и расплакалась.
– Я охотно верю. И смею заверить всех присутствующих, что они были знакомы действительно с талантливым и хорошим человеком. Но… Но все же он был просто человеком, и не более. И имел права на свои слабости. И главной слабостью была навязчивая идея, доходящая до болезни – страсть к Вере. Разве мы можем винить человека за его болезнь? Эта болезнь и привела его в столицу. Я уточнял у Ларисы Андреевны, когда адвокат надолго покидал Жемчужное. Все совпало. Это случилось вскоре после возвращения Веры. И ездил он туда не столько по делам юриспруденции, сколько по личным. Он собрал всю информацию, которую я вам сейчас изложил. Только отмечу, единственное что он скорее всего не знал – это над какой проблемой работает Заманский. Это была тайна. Думаю, адвоката эта тайна особенно и не интересовала. Так вот, с этой информацией он и вернулся в Жемчужное.
Я повторюсь, он был просто человеком с повышенной чувствительностью и тщеславием. До конца дней он не мог простить Вере, что она его когда-то отвергла. И он принялся за шантаж. Нет, не ради денег. Это был шантаж ради шантажа. Он хотел сделать больно людям, которые когда-то давно сделали больно и ему. Вот поэтому он когда-то и проник тайно в гостиницу, куда пришла Вера после ссоры с мужем. И пригрозил, что все расскажет Угрюмому. Главное – что дочь не от него. Он вряд ли что-либо требовал от Веры. Думаю, что ему уже не нужна была и ее любовь. Главное – причинить ей боль. Заставить ее страдать.
Это ему удалось. Но он не мог знать, какими тяжелыми последствиями обернется этот визит. У Веры было слабое сердце, оно тогда и не выдержало. Так до конца дней адвокат себе этого и не простил. И наказывал себя своими же лекциями. Каждая из которых – своего рода мазохистские упражнения. Он говорил про преступления, моральные и физические. Про муки совести и жизненные случайности. Но в любом случае каждая лекция была посвящена самому себе. Этот человек жил с тяжелым камнем на сердце. Который с каждым днем давил все сильнее и сильнее, постепенно раздавливая саму его жизнь. Но вместе с этим, он хотел найти оправдание. И, как бы оправдывая себя, он пытался найти виновников трагической жизни Веры. Он винил Угрюмого, он винил Заманского. Он не хотел расплачиваться в одиночку. Думаю, это самоедство, доходящее до душевной болезни, привело его к болезни физической.
– Что вы имеете ввиду? – встревожено спросила жена адвоката.
Я взглянул на доктора Ступакова.
– Думаю, доктор, если сегодня пошла такая игра в правду, вы должны открыть тайну.
Ступаков, промычал, дрожащей рукой протер очки, стараясь оттянуть время. Наконец безнадежно махнул костлявой рукой.
– Извините, Лариса Андреевна. Это была воля покойного. И я давал клятву Гиппократа. В общем, ваш муж был серьезно болен… Злокачественная опухоль мозга. Правда на ранней стадии. Но в любом случае – безнадежный случай.
– О, Боже! – как-то даже не выдавила, а икнула библиотекарша и, закрыв лицо руками, глухо заплакала.
– Адвокат знал, что безнадежно болен. Как известно, некоторые люди, зная, что дни их сочтены, становятся еще более уязвимыми и подчас просто одержимые злобой. Почему именно на них выпала эта трагедия? Они ищут себе врагов… Так среди врагов оказался Заманский. И адвокат не преминул послать ему письмо, в котором указал, что его любимая женщина умерла при весьма странных обстоятельствах.
Заманский к тому времени уже находился на пороге величайшего открытия века. Он нуждался в уединении. Он нуждался в месте, где бы можно было сохранить свое инкогнито, где бы никому не было до него никакого дела. И это письмо с массой соболезнований, за строчками которого он, возможно, и не почувствовал подвоха, послужило для профессора толчком к выбору. И он выбрал Жемчужное. Он уехал в город, где родилась его возлюбленная. Где теперь живет его дочь. И где он наконец-то мог спокойно работать.
Но для профессора все оказалось гораздо сложнее… Впрочем, далее моя история будет строится скорее на предположениях, нежели на фактах. Но предполагаю, что в итоге они сольются воедино.
Скорее всего адвокат незамедлительно встретился с профессором. И рассказал ему, почему умерла Вера.
– Бред какой-то! – не выдержал Ки-Ки.
– Вы сами себе противоречите! – пропищала Ли-Ли.
Возмущенные восклицания в таком же духе, ставящие под сомнение мое предположение, полились со всех сторон.
– Я попрошу успокоится, – прервал я их кудахтанье и мычание. – Я не сошел с ума, сказав, что адвокат рассказал о причине смерти Веры. Более того, он несомненно подчеркнул, со свойственным ему мазохизмом, что причиной является именно он, и никто другой. И пожалуйста – успокойтесь.
Я пришел к этому выводу только потому, что мне показалось довольно алогичным, когда профессор, узнав, что адвокат болен раком, над проблемой излечения которого он и работает, более того – стоит на грани ее разрешения, тем не менее даже не сказал больному, что у него есть шанс на выздоровление. А ведь это был хороший материал для его исследований. Великолепная возможность проверить свое открытие. Но Заманский не сделал этого. И, наверняка, не сделал этого только потому, что уже знал: адвокат виновен в смерти его любимой женщины. И он решил отомстить адвокату. И оставил его один на один со смертельной болезнью. Хотя прекрасно знал, что эта смерть вскоре наступит.
Модест Демьянович крякнул. И поднял руку, словно школьник.
– Хм, это возможно, конечно, – заметил он. – И все же я никогда не поверю, что адвокат таким способом решил нажить себе врага. Он же не настолько был глуп. Скорее он стал бы действовать тайно.
– В том то и дело, Модест Демьянович, что он не хотел действовать тайно! – я поднял вверх указательный палец. – Более того, он не желал физической смерти профессору. На его совести уже была одна смерть. И он хотел просто духовного уничтожения. Понимаете? И еще… Поскольку он был человеком неординарным, то не мог свыкнуться с мыслью, что уйдет из жизни так неприметно. Так примитивно. Просто из-за весьма распространенной болезни. Он знал, что умрет. И решил для себя, что если это неизбежно, так пусть его смерть будет необычной, наделает шумихи и явится событием года. Для этого ему и понадобился Заманский, величайший профессор, гений века.
Вот тут-то у него и появилась идея фикс. Впрочем, он и раньше интересовался этой проблемой. Но теперь, с появлением профессора, она приобрела особенное значение и особенный смысл. К тому же появилась прекрасная возможность отомстить Заманскому. И провести эксперимент, последствия которого ему было не суждено было узнать. Поскольку он решил его провести на своей собственной жизни!..
Сенечка Горелов не выдержал и от удивления вскочил с места. И стал шагами измерять холл вдоль и поперек. За ним повскакивали другие и разбрелись по гостиной, выкрикивая на ходу слова удивления и возмущения. В холле уже стало довольно темно, поскольку свечи уже догорали. Это свидетельствовало только о том, что мой монолог был не таким уж и кратким, как я предполагал вначале. Возможно, в темноте моя красноречивая речь была бы более эффектной, но нам следовало бы следить за профессором. Хотя по его усталому и равнодушному виду нельзя было бы утверждать, что он собирается всех нас перестрелять и смыться. И все же я предложил Ли-Ли зажечь дневной свет. Вскоре в гостинице стало совсем светло. И вся прелесть тайны, перемешанной со страхом, рассеялась вместе с темнотой.
Я попросил всех успокоится и спокойно продолжал.
– Конечно, на первый взгляд это может показаться абсурдным. Но если бы вы внимательно изучили последние лекции адвоката, вам бы мое предположение предстало в ином свете. Сквозь эти лекции четко прослеживается одна идея. Будет ли верным судить гения, совершившего преступление, который, возможно, совсем скоро спасет не одну человеческую жизнь. И что важнее: справедливый суд, который приведет всего лишь к уничтожении жизни этого гения. Или суд несправедливый, который сохранит жизнь гению и тем самым спасет еще множество человеческих жизней. Например, от страшной болезни, лекарство от которой может изобрести исключительно этот ученый. И второе. Чья жизнь важнее – этого гения, совершившего тяжкое преступление. Или безродного никчемного парня, на жизни которого можно уже ставить точку. И не только из-за его никчемности. Но и из-за того, что он вскоре все равно должен умереть. От этой же страшной болезни.
Это и была идефикс адвоката. И разрешать ее, искать правильный ответ он и предоставил правосудию после своей смерти. Рассчитывая тем самым увековечить свое имя. К тому же он знал, что это и будет настоящая месть. И Угрюмому, и Заманскому.
Потому он и стал постоянно провоцировать Заманского на убийство. Встречаясь с ним, он с каким-то нездоровым смакованием рассказывал подробности смерти Веры. Еще более рассжигая этим в душе профессора ненависть. Наконец он его не раз шантажировал фактами из прошлой жизни. И намекал, что совсем скоро расскажет Угрюмому и его дочери правду о ее рождении. Он довел этого невозмутимого гения до точки.
И в тот вечер, когда совершенно случайно в ваш город приехали мы, столичные сыщики, он и решил осуществить свой план. Наш приезд был ему на руку. Поскольку он знал, что мы способны докопаться до истины, не в обиду местным властям будет сказано. Которые слишком субъективно относились к Угрюмому и могли ошибиться, и махнуть на все рукой, запрятав его за решетку.
Поэтому этим самым злополучным вечером, он написал две записки, одну Угрюмому, другую профессору. В них адвокат убедительно просил их о встрече по очень важному делу. Угрюмый нам рассказал об этом послании. А второе послание мы обнаружили в номере Заманского. Прошу прощения, но нам пришлось туда тайно проникнуть. В записке к Заманскому адвокат намекает, что сегодня наконец-то он расскажет всю правду. Вот почему адвокат в тот вечер с нетерпением спрашивал, почему профессор не спустился к ужину. Опасаясь, что тот образумится и сорвет всю игру.
Но адвокат все рассчитал четко. И игра, закончившаяся для него фактически добровольной смертью, состоялась. После того как все разошлись по домам, он вернулся в гостиницу. Он знал, что возле входа его ждет Угрюмый, и поэтому проник в дом через черный ход. Не знаю точно, что произошло между Заманским и адвокатом. Но последний сумел выманить профессора из дому. Видимо, он сказал, что их ждет Угрюмый и теперь самый подходящий момент для правды. Возможно, Заманский ему не поверил и решил убедиться сам. И спустился в сад вместе с адвокатом. И заметив вдалеке фигуру Угрюмого. Понял, что тот не блефует.
Заманский испугался. Не знаю, какие слова нашел адвокат, чтобы окончательно привести профессора в бешенство. Эта тайна ушла вместе с убитым в могилу. Но в любом случае Заманский не выдержал… Под рукой у него ничего не оказалось. И он, сделав вид что поправляет шнурок в ботинке, вытянул его и задушил им адвоката. Кстати парный шнурок, идентичный орудию убийства, также был обнаружен в его номере…
Не знаю, почему он вообще его не уничтожил. Скорее всего профессор был в шоке, плохо соображал, что случилось, и по инерции выбросил этот шнурок в кусты. И только позднее, когда пришел в себя, понял, что совершил грубую ошибку. Чтобы ее как-то исправить, Заманский использовал меня. Он прошел вместе со мной к нужному месту и сделал вид, что нечаянно обнаружил какой-то предмет. И тут же его схватил. Введя следствие таким образом в заблуждение.
Впрочем, никто профессора и не подозревал. Это же гений, случайно оказавшийся в Жемчужном. Конечно, если бы он предвидел ход событий, то, возможно, отказался бы от мысли каждый вечер посещать могилу Веры. Именно эти визиты на кладбище и выдали его с ног до головы.
– И все же, парень, ответь. С какой такой стати Заманский побежал к Угрюмому, когда все были на похоронах? – загудел Гога Савнидзе на весь холл. – Не прощу своим идиотам, что они не подбросили тогда в камеру «жучка»!
– Думаю, пора их простить, – успокоил я Гогу. – Все очень просто. Угрюмый наверняка видел, что Заманский вышел через черный ход вместе с адвокатом. Возможно, свидетелем самой сцены убийства он и не был. Но надо быть круглым дураком, чтобы в конце концов не понять, кто убийца!
– Тогда какого черта, Угрюмый молчит! Он что – уже успел соскучиться по тюряге!
– Думаю, он не соскучился. Но… Угрюмый болен. И он прекрасно знает, над какой проблемой продолжает работать его бывший друг. Вот поэтому он его и не выдавал. Но когда понял, что ему не сносить головы. То, наверняка, решил, что лучше умереть от рака, чем получить «вышку» за убийство, оставив на дочери несмываемый позор. Вот он и вызвал Заманского, чтобы предупредить, что расскажет обо всем. А предупредить он его решил только потому, что по натуре – честный человек. Не желая, чтобы это выглядело местью за то, что когда-то он отсидел за него. Второй раз отдуваться за Заманского у него наверняка не было никакого желания. Так что, думаю, завтра все подтвердится, когда вы получите признание Угрюмого. И совсем скоро он будет на свободе. Жаль что адвокат мертв, иначе следующую лекцию он наверняка бы посвятил справедливому возмездию от судьбы.
Заманский в прошлом избежал тюрьму благодаря Угрюмому. Теперь же, благодаря Угрюмому, он в нее попадет. Все возвращается на круги своя. И как оказалось, жизнь подарила ему всего лишь отсрочку.
Я перевел дух. И взъерошил мокрые от пота волосы.
– Вот, собственно, и вся история. В которой возможно присутствуют много вымышленных фрагментов. Но факты из нее не исключить. Поэтому теперь мы можем умыть руки. И предоставить все следствию.
В холле царила полнейшая тишина. Казалось, даже некогда возмущенные и удивленные лица теперь приобрели оттенок усталости и некоторого равнодушия. Все стало на свои места. Теперь городу ничто не угрожало. И Жемчужное вновь превращалось в чистое и высоко моральное место. Поскольку преступление совершил приезжий человек. Что явилось еще одним доказательством, что к гостям города нужно относиться с крайней осторожностью.
Я смотрел на профессора. Он уже поднял голову от тарелки и в упор смотрел на меня. Не знаю почему, но под его взглядом в мою душу закрались сомнения: а прав ли был я, отдав этого гения на людской суд. В его взгляде не было ни страха, ни ненависти. Скорее какая-то обреченность. И благодарность. И это еще более смутило меня. Это был взгляд не негодяя, а человека, загнанного в угол. Человека, которому теперь, благодаря нам, возможно, никогда так и не удастся совершить великое открытие. И спасти человечество от страшной болезни.
Наконец Заманский глухо произнес.
– Скажите, можно мне посмотреть записи адвоката.
Это походило на последнее желание человека, которого скоро должны казнить. И я как палач, молча кивнул головой в знак согласия.
Папки адвоката лежали на рояли. Профессор, окруженный с двух сторон Гогой и Вано, приблизился к нему. Вместе с ними у рояля сгрудились и все остальные жители Жемчужного. Все склонились над роялем, вглядываясь в аккуратный почерк адвоката.
Это была моя главная ошибка. Не всегда следует исполнять волю обреченного. Поскольку обреченный всегда верит в свой шанс на спасение. И Заманский им воспользовался.
Неожиданно погас свет. Началась нервная суматоха, кто-то закричал, несколько человек упало. И поскольку одновременно несколько человек пытались нащупать выключатель и зажечь свет, то это не сразу удалось сделать.
Свет осветил взволнованные лица горожан Жемчужного. Но среди них уже не было профессора Заманского. Распахнутая настежь дверь, через которую врывался сильный ветер с дождем в звуковом сопровождении грома, указывала на путь его бегства. Все по инерции бросили на улицу. Но, естественно, Заманского и след простыл. А грязь, ливень и гром служили ему надежным прикрытием.
В этой ситуации не растерялся только Гога Савнидзе. Он сразу же стал названивать в участок и требовать людей для поиска преступника. Наконец он бросил трубку. И властным тоном прогремел.
– Не беспокойтесь, друзья. Можете спокойно расходиться по домам. Профессор от нас не уйдет, – он повернулся к нам с Вано. – А вам – отдельное спасибо от всех жемчужан. Хотя до субботы еще два дня, я завтра же предоставлю вам милицейскую машину. И вы спокойно сможете уехать, чтобы с чистой совестью наслаждаться законным отпуском.
Уже в своем номере, завалившись в обуви на диван и забросив руки за голову, я ответил заботливому Гоге. Хотя выслушал это Вано.
– На счет чистой совести еще можно поспорить. Как ты считаешь, Вано? Что-то у меня какая-то кошка скребет по сердцу. Представь, совсем скоро профессор мог бы осчастливить мир своим открытием. И ни кто иной, а мы ему в этом помешали. Не слишком ли много мы взяли на себя?
– Да ну тебя, Никита! – махнул рукой Вано. – Какое нам дело. Мы выполнили свой долг, и не более того. А потом,. откуда тебе знать наверняка, что профессор стоял на грани величайшего открытия. Возможно, он просто блефовал. Так, пожалуй, оно и было. Блеф чистой воды!
– Но зачем ему понадобилось лгать? – не согласился я с ним. – Он же не мог предположить, что совершит убийство.
– Ты хорошую рассказал сказочку, Никита. Эти олухи тебя слушали, выпучив глаза и вникая каждому слову. И главное – веря в каждое слово. Но я-то знаю, что половина из рассказанного тобой, есть только твои творческие фантазии. Конечно, факты ты не извратил, но в остальном… А вдруг все-таки профессор приехал только для того, чтобы замочить адвоката? Разве такое не возможно? А если адвокат давно шантажировал его, и профессор решил с ним рассчитаться. И выдумал про какое-то открытие века, чтобы потом на суде, на всякий случай, ему смягчили наказание.
– Скорее это твои фантазии, Вано, – я упрямо покачал головой. – Профессор не такой человек. И ты это прекрасно знаешь. Он не способен на заранее спланированное убийство. Его к этому вынудили. Об этом же говорят и записи адвоката. И если честно, где-то мне этот Заманский симпатичен.
– И убийцы бывают вполне симпатичными людьми. Только на их обаяние попадаются глупые сыщики.
– Спасибо на добром слове. И все же… Меня не покидает мысль, что у профессора был сообщник. А это не вписывается в рамки моего рассказа, понимаешь? Кто-то же выключил этот дурацкий свет!
– Ну, во-первых, кто-то из сердобольных жемчужан, возможно, пожалел профессора. Или, возможно, этот спаситель сам болен раком, или один из его родственников. И он не был заинтересован, чтобы спаситель человечества оказался за решеткой. Но я тебе это объясняю не потому, что это могло быть. Этого быть не могло!
– Почему ты в этом уверен?
– А потому что скорее всего Заманский сам же и выключил этот свет. Он ближе всех находился к выключателю. А в это время все, как бараны, опустили головы, вглядываясь в записи, как будто они в этом что-то смыслили. И заметь, профессор сам предложил просмотреть записи, заранее зная, что они расположены недалеко от выключателя, на рояле. Вот и вся арифметика.
– Ты относишься к этому стаду баранов?
– Увы, – Вано развел руками. – Согласен и каюсь – ошибся. Во-первых, я не обратил внимания, что там выключатель. Во-вторых, профессор был окружен кучей бдительных жемчужан. И я расслабился. Мне плевать было на эти лекции адвоката, я и так растратил на них уйму времени. Но, понимаешь, сработал стадный инстинкт. И профессору стоило только протянуть руку в сторону… Поэтому, Никита, собирай чемоданы. Завтра мы пошлем ко всем чертям собачьим этот паршивый город! И у нас еще будет целых три недели, чтобы прекрасно провести отпуск в каком-нибудь милом городке, кишащем преступностью, ночными клубами и девицами сомнительного поведения. Я с удовольствием окунусь в этот сумасшедший и далекий от совершенства мир.
Я был согласен с Вано. Но во мне не чувствовалось радости. Что-то не давало мне покоя. Казалось, что где-то я совершил грубую ошибку, пытаясь поскорее развязаться с этим делом.
– Кстати, – сказал Вано, когда мы уже улеглись спать и выключили свет. – Как ты думаешь, стоит ли обращаться к мэру по поводу компенсации за часть отпуска, потраченную на благо Жемчужного?
– Думаю, об этом они сами догадаются. Мы же не благотворительная организация, – в моем голосе сквозило раздражение. И чтобы не заводить себя до конца, я пожелал Вано спокойной ночи. Но еще долго не мог уснуть. Вкравшаяся прямо в сердце назойливая кошка расцарапывала сомнения своими острыми коготками…
Утро выдалось замечательное. После ночного дождя в наше окно приветливо стучались яркие солнечные лучи. Запах чайных роз, растерявших свои лепестки после долгих ливней, одурманивающе разносился по комнате. Погода словно приветствовала нашу победу и наш скорый отъезд, призывая насладиться продолжавшимся отпуском.
И жизнь уже не казалась такой трагичной, как накануне вечером. Напротив, моя кошечка, видимо, погрузилась в долгий сон или просто умерла от бессмысленных мучений совести.
Из душевой раздавался бодрая песенка Вано. Если можно гудении водосточной трубы назвать песней. Вскоре мы с со спортивными сумками на плечах спускались в холл. Еще на лестнице мы услышали мычание и хрюканье Гоги Савнидзе, доносившееся из холла. Наверняка празднует победу. Он сам вызвался подвести нас до райцентра, чтобы уже самому уладить там дела в прокуратуре и повесить на себя лавровый венок победителя.
И действительно, спустившись вниз, мы заметили Гогу. Он чинно восседал за столом, уплетая горячие булочки с корицей. Но его лицо, вопреки нашим ожидания, не соответствовало румяным сладким булочкам и было слегка побледневшее и кислое. Неужели Гогу не тешат мечты о скором лавровом венке? Нет, скорее всего шеф милиции просто устал.
Завидев нас, он кивнул, приглашая разделить скромную трапезу.
– Что-нибудь случилось? – прогудел Вано, с ходу ухватив несколько горячих булочек, чтобы Гога не успел доесть их все.
– Да нет, – пробубнил тот. – Просто Заманского пока не нашли. Но вы не волнуйтесь, ребятки. Мы его обязательно разыщем. Городок небольшой. Дороги все перекрыты. Никуда он от нас не уйдет.
Без особого оптимизма Гога продолжил.
– А вы спокойно поезжайте, я вас сам довезу. И по дороге мы рассчитаемся. Мэр отвалил вам из городского бюджета кругленькую сумму. Так что вы теперь сможете сорить деньгами и на красоток, и ночные клубы. В другом месте, вы ведь знаете, в Жемчужном такие развлечения не проходят.
От его любезностей у меня создалось впечатление, что Гога мечтает поскорее отправить нас ко всем чертям собачьим только бы подальше от этого благословенного места. Впрочем, мы этому не собирались противиться. И я решил, что ни землетрясение, ни наводнение, ни еще что-либо не поколеблет наше решение убраться отсюда. Пусть даже окажется, что к утру маньяк перерезал всех жемчужан. К счастью ни землетрясения, ни наводнения, ни маниакальных преступлений не произошло. Да и жемчужане пребывали в полном здравии. Но, не смотря на это, по моему здоровому оптимизму все-таки был нанесен сильный удар.
Когда я дожевывал последнюю булочку, чуть ли не силой вырванную из лап Гоги, дверь настежь распахнулась. И на пороге появилась Белка. Я с легкой грустью взглянул на нее. Моя несостоявшаяся любовь была в это утро удивительно хороша. Но скорее не радость за отца придавало ее румяному личику такое очарование. А скопившиеся в огромных черных глазах слезы.
Я приблизился к ней. И слегка потрепал по щеке.
– Ну же, не плачь, девочка. Ты обязательно встретишь хорошего парня. Достойного тебя и твоего колледжа, который ты закончила с отличием. У меня, к сожалению, не такое прекрасное образование.
Но похоже, она не была настроена на шутки. И похоже, не собиралась убиваться по поводу моего отъезда. Белка резко отпрянула от меня. И прошептала.
– О, Никита… Ты уже знаешь… И все равно… Все равно ты решил уехать…
Я ничего не понимал. И попытался что-то возразить. Но к нам подскочил Гога, который с чрезмерной любезностью схватился за мою сумку, выступая в роли носильщика.