В доме Белки кроме профессора никого не было. А он понятия не имел где Белка. Угрюмый, по его словам, по-прежнему находился в пустом доме поэта. И мы, подробно расспросив адрес, прямиком туда и направились. И весьма удивились, что этот дом находился поблизости от дома библиотекарши. Правда, весьма невыгодно отличался от ее аккуратненького теремка. Точнее, являл собой полную его противоположность. Поникший, рассохшийся, облезлый, с окнами, заколоченными досками, к счастью он находился в стороне от центральной улицы. И не мог испортить вид преуспевающего городка.
Дверь дома так неприятно скрипнула, что мурашки пробежали по телу. Похоже, ее не смазывали лет сто. Запах стоял соответствующий виду. Завидев нас, Угрюмый лениво поднялся с дивана. Но поприветствовал нас вполне добродушно.
– Зря вы это, – с укором сказал я. – Пребывание в этом доме весьма подозрительно. Почему вы не живете у Белки?
– Два отца вместе не уживутся, – хмуро ответил он. Видимо, он никак не мог смириться с появлением Заманского. Что было вполне естественным.
– А вы откуда знаете, что два отца вместе не уживутся? Подобного примера, пожалуй, еще не было в истории. Вы станете зачинателем доброй традиции двухотцовства.
Но Угрюмый не был склонен к шуткам.
– Вы, как я понимаю, заглянули ко мне по пути?
– По пути к чему? – не понял я. – К более светлому и обнадеживающему будущему?
Он вновь проигнорировал мою иронию.
– Вы уже были, как я понимаю, у Ларисы? У Ларисы Андреевны.
– Вообще-то она не горит желанием нас видеть. Во всяком случае сегодня, – вставил пять копеек Вано.
Угрюмый искренне удивился. И пробормотал.
– Странно… Она прибежала сюда, чтобы позвонить вам. Была крайне взволнованна. Сказала, что у нее телефон не работает.
– Ну, во первых, она хотела нам сообщить, что не желает нас видеть. А во-вторых, она была предельно спокойна, – ответил я.
– Ничего не понимаю, – продолжал хмурится Угрюмый. – Она заявила, что ей нужно срочно с вами поговорить. И когда набирала номер, ее руки дрожали. У вас все время было занято. И она все время повторяла, что должна как можно быстрее встретиться с вами. Но так и не дозвонившись, пулей вылетела из дома. И сказала, что обязательно вернется позвонить еще раз. Было такое ощущение, что она не может найти себе места. Но потом она так и не пришла.
Тут явно что-то не клеилось. Я же помню, как библиотекарша категорически заявила, что в нашей помощи не нуждается. И голос ее был ровный, неестественно спокойный и даже пугающий.
– Ну, возможно, она вернулась домой, все хорошенько обдумала, успокоилась и наконец решила дать нам отбой, – предположил Вано, вопросительно глядя на меня.
– В любом случае в этом нет ничего хорошего. Значит она решила что-то от нас скрыть, – утвердительно кивнул я товарищу.
И мы, не сговариваясь, как по команде, направились к выходу. И все же у дверей я умудрился вспомнить, зачем мы явились к Угрюмому.
– Да, кстати, – обернулся я, глядя Угрюмому прямо в глаза. – Этой ночью ваша дочь ночевала здесь? Никуда не отлучалась?
Он не отвел взгляд.
– Да, здесь. И никуда не отлучалась. Ночью бродить в нашем городе становится небезопасно. Боюсь, вы не о том спрашиваете, молодые люди, – добавил он с явным укором.
Мы долго стучали и звонили в дом библиотекарши. Но нам так никто и не ответил. Я приложил ухо к двери, но ничего не услышал.
– Где ее черти носят!
– Возможно, она передумала. И решила все-таки рассказать нам всю правду? – предположил Вано.
– Хорошо бы! И все же мне все это не нравится. Знаешь, у нее был какой-то странный голос. Словно она на что-то решилась. В любом случае, нам бы не помешало посетить ее дом. И попытаться самим порыться в бумагах адвоката. Она женщина переменчивая. Вдруг опять раздумает разговаривать с нами. Тогда мы уж точно ничего не найдем.
Вано молча со мной согласился. Сразу вытащив связку ключей, которые всегда носил с собой. На всякий случай. А вдруг нам иногда приспичит оказаться непрошеными гостями. Вано же был специалистом по тайному проникновению в чужие дома. И я не раз предлагал ему сменить профессию. Мы всегда так удачно проникали в чужие владения, что не однажды могли бы стать миллионерами.
Конечно, сейчас мы, как и всегда, рисковали. Но в любом случае у нас было что ответить Ларисе Андреевне. Если она вдруг поднимет вой. Мы сошлемся на Угрюмого, который утверждал, что она была взволнованна до обморока и срочно хотела нас видеть.
И все же на сей раз Вано так и не удалось проявить свои способности отменного домушника. Он нашел нужный ключ. Но этот ключ оказался не нужен. Потому что когда мы стали открывать дверь, то внезапно увидели, что она была заперта на засов. Изнутри. И нам ничего не оставалось, как с достоинством удалиться. Не могли же мы поднят грохот на всю округу, выламывая дверь. Которая к тому же была дубовой. И даже такой бык, как Вано, вряд ли был в состоянии ее выломать.
Но на всякий случай я предложил обойти дом. Вдруг нам повезет. Вдруг Лариса Андреевна по растерянности не заперла окно. И это предположение подтвердилось. На задней стороне дома, выходящей в сад, густо заросший яблонями, одно окно было слегка приоткрыто. Лариса Андреевна и впрямь была сильно взволнованна, если после ночного визита привидения не удосужилась запереть окна. Но нам ее рассеянность была на руку. И мы беспрепятственно влезли на кухню. И сразу же услышали треск. Это начинал пригорать уже абсолютно пустой чайник.
– М-да, – промычал Вано, вдыхая слабый запах гари. – Она нам еще спасибо скажет, что мы спасли ее имущество от пожара.
– Ну, от пожара – слишком сильно сказано. От электрической плиты вряд ли бы мог начаться пожар. Но от копоти и дыма мы точно уберегли ее дом.
Мы выключили плиту и поставив чайник под холодную воду, направились для обследования дома.
Ларису Андреевну мы нашли в угловой спальне. Она, эта взволнованная дамочка спала, как ребенок. Раскинув руки на широкой постели. Даже не переодевшись. Не желая слушать наши громыхания в дверь и выключать чайник. Похоже, она последовала примеру Вано и приняла лошадиную дозу снотворного, чтобы успокоить свои нервишки.
– Знаешь, Вано, пожалуй наша утонченная библиотекарша решила, что сон ей подскажет как поступать в этой ситуации: раскрывать ли нам свою страшную тайну или молчать как рыба. Нам остается только надеяться, что сон станет играть на нашей стороне и подскажет ей правильное и мудрое решение вопроса. Может быть, нам попробовать направить ее сон в нужное русло? Я, например, могу тихим ровным голосом внушать ей правильные мысли. А ты – создавать фон с дождиком и легким порывом ветерка. Знаешь, под звуки природы гипноз более эффективен…
Но Вано не слушал мою болтовню. Он стоял и крутил в руках какой-то предмет. Затем низко склонился над спящей библиотекаршей, взяв ее руку в свою. Наконец он повернул ко мне побледневшее лицо. Его губы были плотно сжаты. В руках он сжимал пустой флакон из-под каких-то пилюль. Он процедил сквозь зубы.
– Она мертва, Ник. Слышишь, она мертва…
Я прекрасно слышал. И это он мог не говорить. Это я уже понял…
Ребятки из милиции во главе с Гогой Савнидзе прибыли почти одновременно с доктором Ступаковым. И если реакция Гоги была вполне естественной, типа: «Черт побери!… Этого еще не хватало… Ко всем чертям!.. Чертов город!… Чертово районное начальство наверняка теперь заявит, какой я к черту милиционер! И какой черт дернул ее умереть!» То реакция Ступакова меня удивила. Он долго и, я бы сказал, бережно и почти нежно держал в своей руке руку несчастной библиотекарши. Было заметно, что стекла его очков покрываются капельками пота. От слез. А он не собирался протирать очки. Он смотрел на Ларису Андреевну. Похоже, ему это было легче сквозь затуманенные линзы.
– Доктор, – окликнул я его. И кивнул на пустой пузырек от лекарства, который уже упаковывал в свой чемоданчик милицейский эксперт.
– Я ничего не могу вам ответить, Ник, – дрогнувшим голосом выдавил Ступаков. – Флакон от реланиума. Безопасное успокоительное лекарство, если, конечно, принимать в строго ограниченных дозах. И конечно, очень опасное, если за раз выпить весь флакон…
Ступаков неожиданно закрыл лицо ладонями и как-то неестественно всхлипнул. Надо заметить, что по убитому адвокату он так не убивался.
– Простите меня, доктор, – вклинился с вопросом Вано. – Но насколько я знаю, реланиум выдается исключительно по рецептам.
Ступаков оторвал руки от лица. Которое было мокро от слез. А очки настолько запотели. Что он вынужден был их снять. И отложить в сторону. Без очков его глаза выглядели гораздо меньшими и гораздо беспомощными. И он часто заморгал.
– Конечно, конечно, по рецептам. Я сам прописал эти таблетки Ларисе Ан… – и он не выдержал и вновь всхлипнул. Похоже, этот человек совершенно не умел держать себя в руках. Но все же решил закончить ответ. – После смерти мужа…. она не могла обходиться без этих лекарств. Во всяком случае, они помогали ей жить…
– Равно, как и помогли умереть, – не выдержал я.
Он вздрогнул. И отвел взгляд.
– Я ничего не понимаю, не понимаю… Как она могла… И зачем…
– Она покупала лекарства в аптеке? – резко перебил его Вано.
Ступаков достал носовой платок и промокнул им свое мокрое лицо. Похоже, он уже не собирался плакать. Похоже, он был напуган.
– Да, конечно, в аптеке. Конечно, – пробормотал он. – Какое это имеет значение… Извините, мне нужно поехать с экспертом. Я должен быть на месте, когда более подробно исследуют обстоятельства смерти Ларисы Ан… – и он вновь всхлипнул. И чтобы далее не продолжалась эта трагичная сцена. Быстро поднялся с места. И поспешил вслед за экспертом.
Когда все постепенно исчезли, включая труп несчастной библиотекарши, мы остались наедине с Гогой. Он стоял и глядел на нас в упор, слегка прищурившись. Считая, видимо, что легкое прищуривание и покручивание черных пушистых усов создает более тонкую психологическую атмосферу. И мы под его взглядом непременно станем чувствовать себя неуютно. Но Гога был таким же психологом, как я Гогой.
– И какого черта вы здесь делали, ребятки? – наконец после положенной паузы спросил он. – Замечу, с вашим приездом трупов в Жемчужном стало гораздо больше.
У нас не было желания отвечать на идиотские выходки Гоги, да и времени, пожалуй было в обрез. Поэтому мы честно рассказали, как оказались в доме Ларисы Андреевны. Упустив разве что разговор с Угрюмым. Поскольку посчитали, что Гоге вовсе и не обязательно знать, что Угрюмый живет не дома. А почему-то рядом с Ларисой Андреевной. Гога мог это превратно истолковать. Поэтому мы акцентировали внимание на звонке библиотекарши. И я, напрягая память, постарался более точно его восстановить.
– Тем более непонятно, – Гога еще более сощурил глаза и еще настойчивее стал крутить ус. Я уже собирался заметить, что он может ненароком его оторвать. – Так какого черта, вы сюда явились, если женщина вежливо попросила не приходить?
– Ты считаешь, что лучше, чтобы недельку здесь вообще никто не появлялся? – рыкнул Вано. – Пока труп несчастной библиотекарши смог успешно разложиться. Чтобы затруднить установление причин смерти.
– Ну ладно, извините, – Гога усилил грузинский акцент. – Только ребятки зря вы рассчитываете на медаль за своевременную находку трупа! Ну да ладно!
Гога великодушно махнул лапой, словно прощая нас.
– В любом случае мои предположения подтвердились. Она наложила на себя руки!
– Весьма неожиданное предположение, – съязвил я. – И все же не рановато ли делать заключения?
– Какого черта! – рявкнул Гога. – Вы же сами передали ее разговор. Женщина же ясно говорила, что ее муж покончил собой. И она пришла к выводу, что это совсем не самый плохой способ рассчитаться с жизнью, когда нет выхода!
Мы с Вано переглянулись. Похоже, одновременно нам пришла в голову одна и та же мысль. Гога может и тупой, но и его устами иногда глаголет истина. Хотя он далеко не ребенок.
Поэтому, уловив момент, когда Гога вновь стал проявлять к нам более или менее доброжелательные чувства. Конечно, если можно назвать доброжелательными его последние реплики. Мы решили обратиться к нему с просьбой.
– Ну да ладно, черт с вами… Главное, что я теперь окончательно убедился в причине смерти. Уже легче… Да, и спасибо, что помогли раскрыть смерть адвоката. Этот придурок тоже умудрился наложить на себя руки… А теперь можете катиться ко всем чертям собачьим…
И когда Гога выдал все это, в очередной раз продемонстрировав свое дружеское к нам отношение. В знак благодарности за то, что мы сыграли не самую последнюю роль в раскрытии причин смерти несчастной супружеской пары, я попросил его об одной любезности.
– Чего еще! – вытаращился Гога, поскольку щуриться ему уже надоело. Да, и не имело смысла.
– Ну, медаль за находку трупов просить довольно нескромно. Поэтому позволь, Гога, взять нам записи адвоката. Мы даже знаем, где они находятся. Лариса Андреевна сама хотела нам передать, но увы, не успела.
– Какого лешего они вам сдались! – зарычал Гога. – Ведь и так ясно – они все наложили на себя руки. И слава Богу! Мы не в ответе за то, что этим сумасшедшим стукнуло в голову помереть!
– Никто и не утверждает, что кто-то в ответе, – я преданно улыбнулся Гоге. Хотя был плохим дипломатом. И любой, имеющий хоть каплю мозгов, увидел бы на моем лице, что меня так и подмывало стукнуть Гогу по голове. И очень больно. Но я с той же идиотской улыбкой продолжал. – Нам эти записи дороги как память.
Пожалуй на счет памяти я перебрал. Гога искоса и с большим недоверием на меня поглядел.
– Заливай мне тут про память! Память о ком, если не секрет? Или ты был тайно влюблен в библиотекаршу, а твой дружок в ее мужа. Рассказывай!
– Что ты, дружище! – замахал я руками. – Ладно уж, честно откроюсь. Мой верный друг, – я кивнул на Вано, – давно уже пишет диссертацию по уголовному праву. И, конечно, записи адвоката нам бы очень пригодились. Уверяю, что Вано сделает все необходимые ссылки на покойного. Здесь не будет никакого обмана. И даю честное слово, что через денек мы тебе это вернем в целостности и сохранности.
– Зачем мне нужен этот бред! Конечно, я посещал лекции адвоката. Но скажу вам по секрету, ни одного слова из них не понял… Хотя, ладно, верните. Как знать, может, сгодятся для нашего краеведческого музея. А вдруг этот адвокат и впрямь окажется гением?
Мы убедили Гогу, что непременно окажется. И в присутствии шефа милиции изъяли из письменного стола все бумаги. После чего мирно разошлись в разные стороны. Заверив Гогу, что для дачи свидетельских показаний мы непременно явимся, как только он пожелает. Тот в свою очередь обещал пожелать совсем скоро. В отличии от Гоги с этим делом мы не спешили.
Когда он скрылся за поворотом, мы тут же решили изменить маршрут и заглянуть к Угрюмому.
– Ты тоже подумал о Ступакове? – спросил я Вано. – Ну, когда Гога так выразительно процитировал слова Ларисы Андреевны.
Вано утвердительно кивнул, прибавляя шаг.
– Именно. Мы, естественно, не придали этому значения, потому что понятия не имели, что она наложит на себя руки.
– Ты кого оправдываешь? Нас?
– Не собираюсь я никого оправдывать! – раздраженно ответил Вано. Он определенно злился. – И тем более нас! Мы полные идиоты! Мы должны были хорошенько подумать после ее звонка. Адвокат наложил на себя руки из-за болезни. Она это скрывала, потому что считала смертным грехом. И только теперь… Только теперь это поняла! Почему? Ей явился призрак, и она решила, что это к смерти. И тут же побежала к Ступакову. И по всей видимости он это подтвердил. Это же и козлу понятно! Но мы в тысячу раз тупее козла!
– Уже поздно об этом, Вано, – попытался я успокоить друга, хотя себя винил не меньше. – В любом случае Ступаков еще на вскрытии. А мы сейчас заглянем к Угрюмому. И поскольку мы стали такое большое значение придавать словам, то, пожалуй, следует вспомнить и другое. Лариса Андреевна по телефону ясно сказала, что про призраков следует расспросить у Белки. И добавила. Что она горазда на подобный маскарад. Вот мы и должны выяснить, что все это может значить. Мне не очень-то нравится, что эту ночь Белка провела здесь, в доме покойного поэта. Это так рядом с домом библиотекарши…
– Но далековато от гостиницы. Хотя, конечно, первым делом он могла направиться в гостиницу. Там напугала тебя, а потом побежала сюда…
Как мне хотелось убедить и себя, и Вано, что мы не на верном пути!…
Вскоре мы подошли к дому, где временно поселился Угрюмый. Дому, в котором когда-то жил поэт, смерть которого до сих пор оставалась загадкой. И разгадывать эту загадку никто в этом городе не рискнул. Мы не успели даже позвонить, как дверь сама распахнулась. И на пороге появился отец Белки. Он был крайне взволнован. Казалось, ему было тяжело дышать. И он, как бы в подтверждение тому, расстегнул первую пуговицу рубашки.
– Боже, – выдохнул он. – Я все видел. Ее вынесли из дому… Что случилось? Пожалуйста, не тяните.
– Но вы же не могли видеть, кого вынесли, потому что труп был накрыт простыней.
– Ради Бога! – раздраженно махнул он рукой. – Только не пытайтесь словить меня на слове. Вы же живы-здоровы и стоите передо мной. Значит вас не могли выносить. К тому же местные старушки уже давным-давно пробежали по улице. Голося, что она умерла. Пожалуйста, скажите, что случилось?
Мы с Вано присели на скрипучий диван, и я предложил для начала всем закурить. И только когда все прикурили. И жадно затянулись дымом. Вано мрачно произнес.
– Случилось то, что случилось… Она умерла. Гога уверен на все сто, что это самоубийство. Мы тоже склоняемся к этому. Поскольку она в телефонном разговоре ясно намекнула на это. И только такие олухи, как мы, могли не придать этому значения.
– Самоубийство? – я бы не сказал, что Угрюмый был поражен этому. Но нотки удивления все же проскальзывали в его хрипловатом голосе. – Конечно, она прибежала ко мне… Была страшно взволнованна, ее руки дрожали, голос срывался. Но она… Она очень хотела с вами поговорить. Она утверждала, что это крайне важно. Что у нее что-то пропало…
– Пропало? Что-что у нее пропало?! Постарайтесь вспомнить, ради бога! – я подался вперед, к Угрюмому, словно пытаясь этим стимулировать его память.
– Вроде бы какие-то бумаги… Или письма… Я точно не могу сказать. Но что-то в этом роде. Она все время говорила, говорила. Так запутанно, перескакивая от одного к другому. Она звонила вам. Но не могла дозвониться. Все время было занято.
– Бумаги, – я вновь откинулся на спинку дивана. – Конечно, бумаги. Все-таки она передумала. Все-таки решила унести эту тайну в могилу. Чертова баба!
– Погоди, – перебил меня Вано. – Тебе не кажется странным, что она нам так и не дозвонилась? А ведь у нас не было занято. Только один раз, когда мы с ней же и разговаривали?
Да, это мне не пришло в голову. Мы вернулись в номер после чаепития. И ждали ее звонка. И дождались. Больше звонков не было и телефон потому не был занят.
– К тому же, – продолжал делать выводы мой приятель. – Она сказала Угрюмому, что у нее телефон не работает. Поэтому позвонить она и прибежала к нему. Пообещав, что зайдет еще раз. Но мы совсем недавно убедились, что ее телефон в исправности. Когда сами же вызывали доктора и милицию.
– Может быть, она не хотела звонить со своего номера? – предположил я.
– Да ну! Глупость какая-то! Она что – тайный агент? У которого могут прослушивать телефон. Или она решила довериться первому попавшемуся соседу и при нем сообщить важную информацию?.. Кстати, она не удивилась. Увидев вас здесь? – Вано внимательно посмотрел на Угрюмого. Лицо которого было непроницаемо.
– Во-первых, я не первый попавшийся сосед. Во всяком случае для нее, – с достоинством ответил Угрюмый. – А во-вторых, она не могла удивиться, потому что ключи от этого дома были только у нее. Она и адвокат давно дружили с семьей поэта. И когда тот умер, его семья покинула город. А ключи оставила Ларисе Андреевной, чтобы та следила за домом. И одновременно искала покупателей.
Вот это была новость! Оказывается Лариса Андреевна была еще и подружкой Угрюмого! Только этого не хватало! И сама помогла ему укрыться в доме поэта. И не побежала сообщать об этом Гоге… Но что же их связывало? Этот вопрос я и задал. Вслух.
– И что же вас связывало? Извините за нетактичный вопрос.
– Вопрос про чувства всегда нетактичен, – ответил Угрюмый. Он поднялся с дивана. И направился к кривому буфетику. Он шел сгорбившись, втянув голову в плечи. Я вполне мог предположить, что в его глазах накопились слезы. Похоже, не один Ступаков оплакивал смерть этой женщины. Такой невзрачной и такой не запоминающийся на вид. Такой похожей на этот невзрачный и такой с виду спокойный городок. В котором, как оказывается, бушевали недюжинные тайные страсти.
Угрюмый вытащил из буфетика какую-то запыленную бутылку. И, не поворачиваясь к нам, спросил, не желаем ли мы выпить. Мы дружно ответили, что не желаем. Как ни странно, но нас давно уже не тянуло на выпивку. Несмотря на крайне нервную обстановку. В какой-то степени этот городок действовал на нас отрезвляюще. Впрочем, естественно, мертвое царство не располагало к выпивке. К выпивке располагала жизнь.
Угрюмый не обиделся. Может быть, даже наоборот. Поскольку в Жемчужном с выпивкой было туговато и делиться он не хотел. Угрюмый налил себе стопку и залпом ее осушил. И только тогда повернулся к нам лицом. Его глаза блестели. То ли от горя. То ли от выпитой настойки.
– От поэта осталось. У него тут в погребе батарея бутылок. Он их прятал от любопытных глаз. Так что, если что…
– Мы это учтем, спасибо, – поблагодарил я. – И все же… Что вас связывало с Ларисой Андреевной.
– А что, по-вашему, может связывать мужчину и женщину? Вы это и так прекрасно знаете. Любовь… Хотя это, наверное, громко сказано. Потому что любовь была только с ее стороны. Хотя разве невзаимное чувство нельзя назвать любовью. Пожалуй, любовью можно назвать любое чувство. Нам так и не дано узнать, где настоящая любовь, а где фальшь. Эти состояния так незаметно переходят одно в другое, что в конце концов отличить их становится невозможно. Лариса Андреевна полюбила меня из жалости. Хотя это смешно. И, возможно, жалость она и называла любовью. Но это не важно… В моей жизни была только одна женщины, вы это знаете. И я ни на кого не мог ее променять… И вышла довольно комичная ситуация. Если не сказать более грубо – комичная любовь.
Угрюмый вновь себе налил стопку и так же залпом выпил. И вытер губы рукавом клетчатой рубашки.
– Она думала, что меня здесь все ненавидят, презирают и после смерти жены я нуждаюсь в любви. Я же ответил ей любовью только потому, что уже жалел ее. Она так ко мне привязалась. Так поверила что ее жалость – это и есть любовь. И я тоже ее полюбил. Из-за жалости… Ее муж, этот адвокатишко, тоже ее жалел, а любил Веру. А ей не надо было такой жалости от собственного мужа. И она поверила в мою любовь. Хотя это было одно и тоже. Вот и получилась такая комическая любовь. Которой вполне могло и не быть… Впрочем. Любой любви могло и не быть… Потому что любая любовь – всего лишь наша мечта, выдумка. Мы любим за что-то и нас любят за что-то. Мы любим яблоко за его сочность. Клубнику за ее сладость. Апельсин за его кисловатый привкус. Так и в любви. Мы мечтаем о ней. А когда она приходит. Мы быстро от нее устаем. Это – как вдоволь наесться одними апельсинами. Мы уже не можем на них смотреть. Но нам нравиться клубника. Потому что мы ей еще не пресытились. Когда иная мечта тоже сбывается – и клубника надоедает. Самая настоящая любовь – это несбывшаяся мечта. Сбывшаяся – это уже не любовь. А самая красивая мечта – это несбывшаяся любовь…
Мы и не заметили, как быстро опьянел Угрюмый. Пожалуй, он этого не заметил тоже. И это неудивительно. Учитывая, что стопка была стограммовая. А в бутылке, наверняка, был самогон. Который бедный поэт гнал по ночам, в перерывах сочиняя стихи.
Но Вано с удивлением вытаращился на Угрюмого. Он мало что понял из его красивого монолога о комичной любви. Но в любом случае это ему понравилось. И мне показалось, что он даже захотел зааплодировать. Но я вовремя схватил его за руку.
Ко всему прочему нам не нужен был пьяный Угрюмый. Поэтому я попытался вежливо отобрать у него бутылку. Но он прижал ее к груди и не захотел отдавать. Убеждая нас, что он крепкий парень. Я его понимал. Жалел ли он библиотекаршу, любил ли ее, или еще что – неважно. Смерть в любом случае потрясла его. И я вдруг вспомнил, что впервые встретился с ними в автобусе, несущем нас в Жемчужное. Они действительно ехали, сидя на разных сидениях, на противоположных рядах. Но я сейчас уже догадывался, почему они одновременно оказались в райцентре. И у меня ненароком мелькнула мысль. А не догадывался ли об этом и Модест Демьянович, который тоже тогда ехал с нами? И не случайно ли он оказался там? Но пока ответы на эти вопросы не представляли большой важности. И сейчас ничего не оставалось, как призвать на помощь Вано и с помощью силы конфисковать бутылку у Угрюмого.
– Ладно, парень, – успокоил его Вано. – Когда мы уйдем, а это, поверь, произойдет совсем скоро, ты запросто сможешь напиться. К тому же это даже логично. Если тебя вдруг обнаружит здесь Гога, то всегда можно сказать, что ты еще отходишь от тюряги. И тебе нужно расслабиться, а при дочери это делать негоже. Но теперь потерпи. И ответь еще на пару вопросов.
Угрюмый наконец смирился с создавшимся положением. И покорно уселся на диван, обхватив двумя руками голову. Мы на этот раз не стали терять время на вопросы о Ларисе Андреевне, чтобы вновь не вызвать очередной монолог о любви. И сразу спросили о Белке. Но в этом он нам ничем не помог. Вернее ничем помочь не захотел. Он отвечал односложно и вяло. И мы так ничего и не выудили.