Страница:
пометками, суммируются наблюдения, намечаются первые ориентировочные выводы.
И снова раздумья о людях, судьба которых в какой-то мере зависит от нее.
...Нина Иннокентьевна идет по территории колонии. Здесь, на этом клочке
земли, огороженном высоким забором, идет тяжелая борьба за перевоспитание
человека, напряженная, каждодневная, за его будущее, за честную жизнь.
Большинство людей, оказавшихся здесь, рано или поздно начинает по-настоящему
осмысливать и осознавать трагизм совершенного. В эти минуты "пробуждения"
воспитатель должен стать умным советчиком, наставником, опорой для
оступившегося человека.
Это его невеселое право - вторгаться в чужую жизнь. Не праздного
любопытства ради, а во имя высокого смысла профессии борца со злом в самых
различных его проявлениях.
Встретилась Налетова с осужденным, который вел себя далеко не примерно.
Да и фамилию он носил необыкновенную - Наглый. Нина Иннокентьевна вначале
подумала, что это кличка. Но когда навела справки, убедилась, что у отца и
деда и других родных осужденного та же фамилия. Он словно стремился
оправдать ее. После первой беседы с Наглым у воспитателя зародилась
предательская мысль: "Еще несколько таких встреч - и не миновать мне
инфаркта". К счастью, все обошлось благополучно.
Совсем недавно она получила большое письмо от Сергея Наглого. После
освобождения тот поступил на завод, а потом был призван в армию. Он
увлекался специальностью радиста и решил посвятить себя военной службе.
Сейчас Сергей служит сверхсрочно, имеет семью. В письме есть строчки,
которые показывают, как выиграл воспитатель этот трудный поединок.
"Был в Москве, - пишет Сергей, - за день набегался, сил нет. И когда
вошел в поезд метрополитена, не раздумывая плюхнулся на сиденье. Повернулся,
смотрю: старушка с корзиночкой. Ясное дело, вскочил и предложил ей место.
"Спасибо, сынок", - сказала она. После этих слов я чуть не заплакал.
Вспомнил, как однажды Вы тоже назвали меня сынком. Может быть, это была
шутка с Вашей стороны. Но услышав Ваше обращение в то тяжелое для меня
время, я себя человеком почувствовал. И кто знает, кем бы я стал, где
находился бы сейчас, не произнеси Вы этого слова. Может быть, с этого все
началось. Скоро у меня будет свой сынок... Представляете, какое счастье ждет
меня впереди...".
Случай, который всколыхнул душу осужденного и врезался в его память на
всю жизнь, произошел закономерно.
После первой беседы Налетова решила доискаться до причины падения этого
человека. Узнала, что город, где родился и рос Сергей, в первые месяцы
Великой Отечественной войны захватили немцы. Отец служил в армии, мать
подорвалась на мине. Мальчик оказался на попечении бабушки в разбитом
городе, где едва теплилась жизнь. В то трудное время оставшиеся без родных
Сергей и сверстники были предоставлены самим себе. Ранняя самостоятельная
жизнь наложила тяжелый отпечаток на характер ребенка. Сергей начал
бродяжничать, а потом и воровать, неоднократно попадал в милицию. Кончилось
тем, что Сергея осудили.
Все это Нина Иннокентьевна узнала от бабушки осужденного, которую ей
удалось отыскать. Переписка по делу Сергея Наглого составила целый том в
триста страниц. В своих письмах старушка называла воспитателя дочкой, хотя
совсем не знала ее.
И вот при очередной встрече с осужденным Налетова непроизвольно назвала
его сынком. И это простое и обыденное слово перевернуло все в душе не
знавшего родительской ласки парня, послужило первым толчком к изменению его
жизни. И хотя еще много тревог и хлопот доставил он Налетовой, та уже знала,
как на него воздействовать.
Разные они были - ее подопечные. И угрюмые, и бесшабашные, и
молчаливые. Разными были и начала их кривых дорожек.
...Плохо, когда человек, вступая в жизнь, не имеет ясной цели; а у
Николая Острового было именно так. Окончив среднюю школу, он никак не мог
решить, что делать дальше. Продолжать учиться не хотелось, работа тоже не
привлекала. Потянулись пустые дни, юноша убивал время, болтаясь по улицам
села, прислушиваясь к разговорам прохожих, или часами бездумно сидел на
скамейках под деревьями.
Но вот Острового призвали в армию, и родные вздохнули с облегчением: в
твердых руках командиров парень станет человеком. Тем более, что в судьбе
Николая принял участие Ян Микелевич Лепин - красный латышский стрелок,
вступивший в ленинскую партию еще в 1911 году. На сборном пункте военкомата
Лепин подошел к Островому:
- О чем задумался, солдат?
- Какой я солдат? - хмуро откликнулся парень. - Еще и настоящей
винтовки не видел.
- Ничего, - улыбнулся Ян Микелевич, - всему научат. Люди солдатами не
рождаются. Самое главное, что тебе оказано большое доверие: быть в рядах
Советской Армии. Цени его, молодой человек!
Но Островой не оправдал надежд старого коммуниста. Прошло некоторое
время, и Ян Микелевич получил сообщение от Нины Иннокентьевны Налетовой, что
Николай Островой совершил воинское преступление и содержится в
исправительно-трудовой колонии. Нина Иннокентьевна просила Яна Микелевича
написать что-либо из своих воспоминаний для ее подопечных.
..."Разве легко складывалась наша судьба? - спрашивал в своем письме у
осужденных Ян Микелевич. - Но наше поколение отдало все во имя правого дела.
А вы это завоевание топчете, оскверняете. На что уходят ваши лучшие годы?"
Нина Иннокентьевна закончила чтение письма. Среди тех, кому было
адресовано письмо, был и Николай Островой...
Разве для того мать дарит человеку жизнь, чтобы он прополз ее улиткой,
не увидев необозримого простора вокруг, не узнав величия любви, добра,
подвига? Если бы жизнь могла повториться сначала... Но она дается человеку
только раз...
Николай Островой уже два года как освободился условно-досрочно. В
колонии он закончил профессионально-техническое училище, получил
специальность электросварщика. Сейчас он студент второго курса
педагогического института.
"Я всегда поражался Вашему умению слушать человека, - пишет в одном из
своих писем Николай Островой. - Никогда не перебивать, все внимание
направлено на собеседника, чтобы понять его до конца, слушать так, будто
выискиваете в нем золотые россыпи. А ведь мы, говоря по совести, несли порой
откровенную околесицу. Спасибо Вам."
Разумеется, не всегда все сходило так гладко. Иной, слезно вымолив себе
досрочное освобождение, начинал все сначала. Об одном из них и рассказала
Нина Иннокентьевна.
...У него статная походка, обходительные манеры, мягкий вкрадчивый
баритон. При встрече он с достоинством чуть наклоняет тронутую сединой
голову, солидно откашливается:
- Виригин Вячеслав Евгеньевич. Инженер-электрик.
- Осужденный Виригин, - поправляет его начальник отряда Налетова.
Виригин все так же галантно разводит руками и чуть приподнимает плечи -
вот, мол, какая несуразица!
- Глупо, - нахмурившись, говорит он, - ирония судьбы! Вы посмотрите на
эти руки - они держали штурвал вездехода. Ночь, Заполярье, пурга - и я один
в этом белом безмолвии, движимый лишь чувством долга и состраданием к без
вести пропавшим товарищам...
"Он опять вытягивает передо мной свои руки, и я силюсь представить его
за штурвалом, но почему-то вижу другое: как эти руки суетливо перебирают
поддельные документы и торопливо рассовывают по тайникам уворованное. Нет,
не полярник Виригин сидит сейчас передо мной, не инженер-электрик, а матерый
расхититель и потом уже просто авантюрист Виригин. Я не стала бы напоминать
об этом, если бы первые два часа нашей беседы Виригин не потрясал вырезками
из пожелтевших газет и не похвалялся прошлым тридцатилетней давности, обходя
скандальную хронику своей беспутной жизни.
Но я не намерена в такие минуты пускаться в изыскания причин первых,
уже забывшихся в деталях преступлений Виригина. Я стараюсь оторвать его
память от довоенных лет и вернуть в день сегодняшний, чтобы задать
один-единственный вопрос, который он уже ждет и все отодвигает, обходит
стороной.
- Вы просите областной суд снизить вам срок наказания. На какой ответ
вы рассчитываете?
Он опять чуть вздрагивает плечами, в уголках губ спряталась чуть
заметная улыбка.
- На положительный, разумеется.
- Почему?
Виригин снисходительно улыбается.
- Ну... гуманизм... справедливость...
И тут мне хочется дать одну немаловажную справку: о гуманизме и
справедливости позволяет себе разглагольствовать человек, который уже был
однажды помилован. Помилован, несмотря на семь своих судимостей - об этом
ходатайствовала администрация колонии, рабочие завода, шефствовавшие над
Виригиным. Ходатайствовали не без оснований. Осужденный Виригин вел себя
безупречно.
Теперь мы вправе задать ему тот вопрос, ради которого и состоялась наша
беседа.
Я спросила:
- Чем вы отплатили Советской власти за проявленный к вам гуманизм?
И от напускной бравады Виригина, от его позерства не осталось и следа.
Молчит, съежился.
- Ну, хорошо, - иду я на помощь, - у вас не было жилья после
освобождения?
- Было. В Усть-Каменогорске у меня семья. Хорошая квартира.
- Вас не приняли на работу?
- Приняли. Инженером на свинцово-цинковый комбинат.
- Тогда, быть может, вы мало зарабатывали?
- Что вы - у меня же высшее образование!
Давайте посчитаем, что дало рецидивисту Виригину государство и чем он,
Виригин, отплатил. Помилование. Прописка в городе. Высокооплачиваемая
работа. А до этого оно дало ему бесплатное высшее техническое образование,
открыло перед ним путь к творческому труду. А отдача? Кража в ресторане,
кража у рабочего. Вымогал деньги у сотрудников...
Так кто же сидит перед нами - клептоман, ненормальный?
- Пьяница, - подсказывает Виригин. - Алкоголик я.
- Почему же вы не лечились?
- Как это не лечился? - опять удивляется Виригин. - Лечили меня. Только
я из больницы сбежал. Интеллигентно выражаясь, самовольно отлучился. Меня -
инженера - к морально падшим людям? Фи-и!
Здесь придется сделать уступку Виригину и, хотя бы мимолетно, заглянуть
в то далекое его прошлое, на которое он так любит ссылаться и в разговорах,
и в разного рода жалобах и заявлениях. Виригин действительно был когда-то
инженером. Но сейчас уже не то время, когда подобные биографические данные
могли бы привести кого-то в умиление. Жизнь Виригина проходила в
самолюбовании и полнейшем пренебрежении к обществу, к близким, знакомым. Он
бросил первую жену - разлюбил. Оставил вторую - не понравилась. Сейчас
собирается разводиться с третьей - горда слишком. Он мог ни с того ни с сего
отказаться от работы, наконец, мог запустить руку в государственный карман.
И все же его не считали пропавшим для общества человеком - высший орган
государственной власти республики даровал ему свободу.
...Маленькая девочка темным коридором ведет меня к двери одной из
комнат. Я долго стучу. Нет дома... Выхожу на берег реки, пытаюсь мысленно
представить себе человека, с которым сегодня встречусь. Каким ты стал,
Вячеслав Евгеньевич Виригин, как прожил эти десять лет на свободе?
Через полчаса, уже в сумерках, та же девочка подбежала ко мне и сказала
скороговоркой:
- Вон дядя Слава идет с тетей Верой.
Двое пожилых людей медленно идут по тихой, безлюдной улице. Он высокий,
сутулый, осторожно поддерживает ее под руку и о чем-то тихо говорит, она
заглядывает ему в лицо, кивает. Мужчина и женщина подходят ко мне, и я
поднимаюсь со ступенек крыльца. Узнав, кто я, он протягивает руку, я
чувствую, как вздрагивают его тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы.
В комнате - старая недорогая мебель, железная кровать, лампочка без
абажура...
Вячеслав Евгеньевич, перехватив мой взгляд, грустно улыбается. Да,
Виригин умел когда-то пустить пыль в глаза: занимал в гостиницах
двухкомнатные номера, бросал в ресторанах сотенные бумажки музыкантам. Он не
жалел этих денег, добытых чужим потом, не жалел дней, сгоравших в отчаянных
кутежах. Был он тогда молод и не хотел задумываться над тем, что все в жизни
проходит, и молодость тоже пройдет, придет зрелость с ее раздумьями,
старость с болезнями, с потребностью покоя и уюта.
Когда мы разговорились, Вячеслав Евгеньевич долго уверял меня, что был
искренен, когда просил помиловать вторично. Не было в его жизни ни большой
дружбы, ни любви милой девушки, не было серьезного намерения создать семью.
Не было очищающей душу светлой человеческой грусти, а была досада на
воровские неудачи да тупая тоска долгих лет заключения.
- Скажите, вы никогда не задавали себе вопроса: зачем живете? -
спрашивает Нина Иннокентьевна.
- Да, задавал, - глухо отвечает Виригин.
- Ну и что же?
- Не нашел ответа. Я все ждал, может, само по себе случится что-то
хорошее...
Он поднимает голову и смотрит, отвернувшись, в угол комнаты. Потом
оборачивается и на лице его бывший воспитатель снова видит грустную, жалкую
улыбку.
В одной из книг А.С.Макаренко есть слова: "Человек, определяющий свое
поведение самой близкой перспективой, сегодняшним обедом, именно
сегодняшним, есть человек самый слабый". Всю жизнь Виригин жил ради себя,
ради "сегодняшнего обеда", и поэтому пропали, растратились сильные качества
его натуры, незаурядные способности.
Оставалась только неудовлетворенность, злость, глухая и непонятная,
которую он вымещал на слабых и разгадать причины которой смог лишь спустя
долгие годы. А разгадав, понял, что растерял себя в "блеске и нищете"
преступной жизни.
Нина Иннокентьевна помнит горькую фразу, которую он произнес, когда
освобождался последний раз. "Ведь и у меня голова на плечах. Я мог быть
хорошим инженером, топографом, геологом, а может быть, ученым..."
Нина Иннокентьевна понимала, как горько на закате жизни признаться
самому себе, что делал не то, что нужно, не сделал того, что мог. Такое
решение пришло к человеку только на шестом десятке лет.
...За окном ночь: Хозяйка моет посуду в кухне, а Вячеслав Евгеньевич
все рассказывает, теперь - о жене Вере Борисовне. Она решила связать свою
вдовью судьбу с ним, бывший рецидивистом. У него появился дом, заботы по
хозяйству. Есть внучка Наташа. Какое ей дело, родной он ей или не родной и
что творится у него в душе. Ей нужен дедушка, а ему внучка. Человеку в
старости необходим семейный очаг, близкие люди. Без этого съест тоска.
Особенно на закате жизни".
Три десятка лет минуло с того дня, как Нина Иннокентьевна пришла
работать в исправительно-трудовые учреждения. Когда в тридцатых годах она
вместе с подругами смотрела художественные фильмы "Заключенные" и "Путевка в
жизнь", она даже подумать не могла о подобной работе. Сейчас у нее накоплен
значительный опыт.
По педагогике написано много книг. Но не выработана еще такая формула,
которая открывала бы путь к любому человеческом сердцу. Каждый новый
осужденный требует своего сугубо индивидуального подхода. И это по плечу
только умному, чуткому воспитателю, искренне заинтересованному в судьбе
людей, оказавшихся вне общества.
...Он сидел перед Ниной Иннокентьевной, сгорбившись, тяжело опустив на
стол большие темные руки с застарелыми мозолями, и рассказывал, уставившись
в одну точку. И от этого начальнику отряда было не по себе, словно она стала
свидетелем того, о чем постороннему знать совсем не положено. Видимо, только
ради сегодняшнего дня был одет новый, пахнущий нафталином пиджак, на котором
поблескивал орден Трудового Красного Знамени.
Когда Илларион Гаврилович Кондрашев поднялся на трибуну, собравшиеся
осужденные встретили его настороженной тишиной. Рабочий заговорил так,
словно продолжал прерванный разговор:
- Недавно встречаю своего старого знакомого. То да се, про житье
поговорили, про болезни, а потом он спрашивает: "Что, Славка то твой все еще
сидит?" Вижу, без злого умысла спросил человек, а будто ударил в самое
сердце. "Сидит, - говорю, - отчего не сидеть? Кормят, одевают, вовремя спать
кладут. Домой не спешит..." Сказал вроде спокойно, а самому аж холодно
стало. Неужто это я про Славку, про свою родную кровь говорю?
- Пришел домой, сел, а подняться не могу. Стар стал Илларион Кондрашев.
А со стены смотрит на меня мой портрет: другой Илларион, молодцеватый.
Смотрит - и словно издевается. Что, мол, докатился? Орденоносец, коммунист с
тридцатилетним стажем, и такой позор?
- Да, трех детей я поднял, а четвертый меня подкосил. Федор - инженер,
Иван тоже институт кончает, Лариса в десятый класс пошла. Все трудовыми
людьми растут, а Славка... Вот он сидит среди вас. Двадцать четыре года
парню. Меня в эти годы по имени-отчеству звали, я такую честь ударным трудом
заработал. Выйдешь, бывало, из шахты, а тебя с музыкой, с цветами встречают:
"Бригаде Кондрашева слава!" Это когда мы пятилетку за два с половиной года
выполнили. И такая на душе радость, - знаешь, что труд твой нужен людям.
- А домой приду - полная чаша. Славка навстречу семенит, Лариса руки
тянет. Возьму их на колени и чувствую, что большего счастья мне и не надо.
Потом старший сын подойдет, пятерками похвастается, пока мать на стол
накрывает. Большая, хорошая семья.
- Детство у наших детей беззаботное. Не такое, как у меня было. Я из-за
нужды не мог закончить сельскую школу. Вспомнить нечего: нужда, работа и
опять нужда... Только и осталось хорошее воспоминание о том, как с отцом
выезжал в поле да от зари до зари шагал за плугом. Так уж сама природа,
земля наша русская душу грела. Через много лет, когда я стал шахтером, я
понял, что шахта для меня то же самое, что земля для крестьянина: нива,
которую поднимаешь своими руками. В двадцать лет я впервые взял отбойный
молоток. И намучился же я с ним на первых порах, пока освоил! Это потом уже
больше двух норм выдавал.
- А Славке все легко досталось. Отцовская слава кружила ему голову, уже
в школе он пытался верховодить, грубил товарищам, учителям. Но учился,
правда, хорошо, мечтал в летчики попасть. А долетел до тюрьмы. Любимой
девушке жизнь испортил, мать в могилу свел, отца опозорил.
- Когда я сравниваю Славку с Иваном, то убеждаюсь, что не случайно
Славка стал преступником. Никогда он не чувствовал ответственности за свои
поступки, все ему с рук сходило. Иван - труженик, серьезный, сдержанный, не
пьет, не курит, грубого слова не произнесет. А Славка никогда не знал; как
трудно достается кусок хлеба, вырос, не умея ценить чужого труда. Я вначале
думал, молодо-зелено, подрастет - поймет, а оно бедой обернулось.
- Да нет, - улучив момент, вставляет Налетова, - почему вы думаете, что
непоправимо? По-моему, не так. Слава же сказал вам вчера на свидании, что
раскаивается, что будет жить по-другому. Может быть, так и будет.
- Что ж, может быть и так, - вздыхает старый горняк. - Да я уж не очень
надеюсь. Много надо сделать моему сыну, чтобы вернуть доверие людей. Поганая
память живуча. И я боюсь, что до конца жизни эта память останется и о
Славке, и обо мне, как о его отце. Да только ли обо мне? Только ли о моем
Славке? Вот вас сколько сидит и слушает меня, таких же испортивших и себе, и
другим жизнь. Ведь, наверное, и у вас есть матери и отцы, тоже о вас
беспокоятся, раньше времени здоровье теряют. Тяжело становится. И страшно.
Когда Славку посадили, я, стыдно сказать, пользуясь своим положением,
пошел требовать пересмотра дела. А мне напомнили, что зря я роняю свое
рабочее звание, что сын мой совершил преступление и будет наказан по закону.
Я тогда обиделся. Потом понял, что сам виноват, очень уж загораживал я
Славку от всех невзгод. Он так и остался незрелым, безответственным
человеком. Но если он нашей, кондрашевской породы, то выпрямится. Слабых
среди нашей породы не было. Знайте, что за семейным столом для всех найдется
место, если вы приедете домой с честным, открытым для людей сердцем.
Выступление старого рабочего оставило в душе присутствовавших огромное
впечатление. Не один из них задумался после беседы над своей судьбой, о том
горе, которое он доставил близким.
По-разному люди порывают с прошлым, но всегда с теплом и благодарностью
вспоминают коллектив воспитателей и особенно женщину в форме с погонами
майора.
Всю свою сознательную жизнь отдала Нина Иннокентьевна работе в
исправительно-трудовых учреждениях. Была война. На фронт ушел муж, да так и
не вернулся. Незаметно выросла дочь. У нее уже своя семья. Вот уже который
год зовет мать к себе в Сибирь, ко Нина Иннокентьевна не оставляет трудную
службу.
Изо дня в день сталкиваясь с самым грязным и низменным, что есть в
человеке, Нина Иннокентьевна Налетова сохранила способность в
правонарушителях видеть человека, верить в правоту своего благородного дела,
в дело возвращения бывших преступников в большую жизнь.
подполковник внутренней службы
В тяжелое военное время была открыта детская колония для
несовершеннолетних. На небольшой территории, огороженной земляным дувалом,
стояло несколько деревянных и каркасно-камышитовых жилых бараков и строений
производственно-бытового назначения.
Во второй половине ноября 1941 года в колонию прибыла первая группа -
16 подростков, родители которых погибли в первые дни войны, а в декабре того
же года - еще около ста человек.
В послевоенные годы, несмотря на трудности восстановительного периода,
Коммунистическая партия и Советское правительство уделяли повседневное
внимание улучшению деятельности детских трудовых и воспитательных колоний. В
1955-1956 годах была построена типовая школа на 240 и двухэтажное общежитие
на 150-200 мест, реконструированы каркасно-камышитовые бараки,
отремонтировано и приспособлено для производственного цеха специальное
помещение.
Коллективом воспитателей колонии в марте 1958 года были разработаны
положения о советах воспитанников отделений (отрядов), после чего была
внедрена новая система управления. Оправдавшая себя организация
самоуправления была введена в детских колониях Казахстана, а затем на
Украине и в Российской Федерации. Была найдена, как показал опыт, прочная
основа в низовом звене коллектива - отделении, отряде, позднее в
производственной группе. Постепенно в жизнь детского коллектива внедрялся
принцип коллегиального руководства. Эта форма узаконена в новом Положении о
трудовых колониях МВД СССР. Многолетний опыт работы воспитательно-трудовых
колоний Советского Союза подтвердил целесообразность перехода на новую
систему организации и управления коллективом несовершеннолетних
правонарушителей. О положительном опыте коллектива воспитательно-трудовой
колонии сообщалось в работах, опубликованных в сборниках и журналах*. На
примерах плодотворной деятельности отдельных педагогов, работников
производства, службы режима, медицинской и других частей читатель может
представить объем многогранной деятельности учреждения.
______________
* См.: "Педагогика и психология", вып. IV. Алма-Ата, 1966; "Вопросы
индивидуальной воспитательной работы с учащимися". Алма-Ата, 1969; "К новой
жизни", 1969, No 8.
Центром учебно-воспитательной работы в колонии для несовершеннолетних
была и остается школа. Многие педагоги работают здесь с первых дней и
воспитали не один десяток "трудных".
Образование первых колонистов было, как правило, не выше 4-5 классов.
Вскоре школа стала восьмилетней, а затем средней.
Многие годы педагогический коллектив школы возглавлял Г.А.Уманов, ныне
доцент кафедры педагогики и психологии Казахского пединститута имени Абая,
вице-президент Педагогического общества Казахской ССР. Более 20 лет трудится
в колонии В.Б.Казьмин, из них около десятка лет на посту директора школы.
Хорошо понимая, что школа должна вооружать учащихся прочными знаниями основ
наук, формировать у учащихся материалистическое мировоззрение, готовить
молодежь к жизни, к сознательному выбору профессии, педагоги стараются
применять наиболее эффективные формы и методы обучения и воспитания.
Проявляется постоянная забота о тесной связи обучения с производительным
трудом, трудовому воспитанию подростков уделяется основное внимание. Большую
роль в этом играет правильный выбор профиля и ассортимента выпускаемой
осужденными продукции, подбор, расстановка и воспитание
инженерно-технических и педагогических кадров.
Руководство, партийное бюро и местный комитет колонии разработали
проект благоустройства колонии, ознакомили с ним воспитанников, что немало
способствовало подъему трудового энтузиазма.
Была благоустроена территория колонии: на ней появились спортивные
площадки, плавательный бассейн, цветники, клумбы; построены новый
производственный корпус, помещение медчасти и другие сооружения.
Все это заметно дисциплинировало воспитанников, пробуждая у них интерес
к труду и учебе. Даже внешне они стали более подтянутыми, аккуратными, на
лицах чаще появлялись улыбки.
Чтобы сделать из ребят специалистов более высокой квалификации, освоили
новые производства. Одно дело выпускать мясорубки, другое -
электропневматические вентили, без которых не обходится строительство ни
одного крупного металлургического комбината. Помните, в колонии Макаренко
бывшие беспризорники своими руками делали сложную по тому времени продукцию
- фотоаппараты ФЭДы? Так и в нашей колонии стали изготовлять вентили,
И снова раздумья о людях, судьба которых в какой-то мере зависит от нее.
...Нина Иннокентьевна идет по территории колонии. Здесь, на этом клочке
земли, огороженном высоким забором, идет тяжелая борьба за перевоспитание
человека, напряженная, каждодневная, за его будущее, за честную жизнь.
Большинство людей, оказавшихся здесь, рано или поздно начинает по-настоящему
осмысливать и осознавать трагизм совершенного. В эти минуты "пробуждения"
воспитатель должен стать умным советчиком, наставником, опорой для
оступившегося человека.
Это его невеселое право - вторгаться в чужую жизнь. Не праздного
любопытства ради, а во имя высокого смысла профессии борца со злом в самых
различных его проявлениях.
Встретилась Налетова с осужденным, который вел себя далеко не примерно.
Да и фамилию он носил необыкновенную - Наглый. Нина Иннокентьевна вначале
подумала, что это кличка. Но когда навела справки, убедилась, что у отца и
деда и других родных осужденного та же фамилия. Он словно стремился
оправдать ее. После первой беседы с Наглым у воспитателя зародилась
предательская мысль: "Еще несколько таких встреч - и не миновать мне
инфаркта". К счастью, все обошлось благополучно.
Совсем недавно она получила большое письмо от Сергея Наглого. После
освобождения тот поступил на завод, а потом был призван в армию. Он
увлекался специальностью радиста и решил посвятить себя военной службе.
Сейчас Сергей служит сверхсрочно, имеет семью. В письме есть строчки,
которые показывают, как выиграл воспитатель этот трудный поединок.
"Был в Москве, - пишет Сергей, - за день набегался, сил нет. И когда
вошел в поезд метрополитена, не раздумывая плюхнулся на сиденье. Повернулся,
смотрю: старушка с корзиночкой. Ясное дело, вскочил и предложил ей место.
"Спасибо, сынок", - сказала она. После этих слов я чуть не заплакал.
Вспомнил, как однажды Вы тоже назвали меня сынком. Может быть, это была
шутка с Вашей стороны. Но услышав Ваше обращение в то тяжелое для меня
время, я себя человеком почувствовал. И кто знает, кем бы я стал, где
находился бы сейчас, не произнеси Вы этого слова. Может быть, с этого все
началось. Скоро у меня будет свой сынок... Представляете, какое счастье ждет
меня впереди...".
Случай, который всколыхнул душу осужденного и врезался в его память на
всю жизнь, произошел закономерно.
После первой беседы Налетова решила доискаться до причины падения этого
человека. Узнала, что город, где родился и рос Сергей, в первые месяцы
Великой Отечественной войны захватили немцы. Отец служил в армии, мать
подорвалась на мине. Мальчик оказался на попечении бабушки в разбитом
городе, где едва теплилась жизнь. В то трудное время оставшиеся без родных
Сергей и сверстники были предоставлены самим себе. Ранняя самостоятельная
жизнь наложила тяжелый отпечаток на характер ребенка. Сергей начал
бродяжничать, а потом и воровать, неоднократно попадал в милицию. Кончилось
тем, что Сергея осудили.
Все это Нина Иннокентьевна узнала от бабушки осужденного, которую ей
удалось отыскать. Переписка по делу Сергея Наглого составила целый том в
триста страниц. В своих письмах старушка называла воспитателя дочкой, хотя
совсем не знала ее.
И вот при очередной встрече с осужденным Налетова непроизвольно назвала
его сынком. И это простое и обыденное слово перевернуло все в душе не
знавшего родительской ласки парня, послужило первым толчком к изменению его
жизни. И хотя еще много тревог и хлопот доставил он Налетовой, та уже знала,
как на него воздействовать.
Разные они были - ее подопечные. И угрюмые, и бесшабашные, и
молчаливые. Разными были и начала их кривых дорожек.
...Плохо, когда человек, вступая в жизнь, не имеет ясной цели; а у
Николая Острового было именно так. Окончив среднюю школу, он никак не мог
решить, что делать дальше. Продолжать учиться не хотелось, работа тоже не
привлекала. Потянулись пустые дни, юноша убивал время, болтаясь по улицам
села, прислушиваясь к разговорам прохожих, или часами бездумно сидел на
скамейках под деревьями.
Но вот Острового призвали в армию, и родные вздохнули с облегчением: в
твердых руках командиров парень станет человеком. Тем более, что в судьбе
Николая принял участие Ян Микелевич Лепин - красный латышский стрелок,
вступивший в ленинскую партию еще в 1911 году. На сборном пункте военкомата
Лепин подошел к Островому:
- О чем задумался, солдат?
- Какой я солдат? - хмуро откликнулся парень. - Еще и настоящей
винтовки не видел.
- Ничего, - улыбнулся Ян Микелевич, - всему научат. Люди солдатами не
рождаются. Самое главное, что тебе оказано большое доверие: быть в рядах
Советской Армии. Цени его, молодой человек!
Но Островой не оправдал надежд старого коммуниста. Прошло некоторое
время, и Ян Микелевич получил сообщение от Нины Иннокентьевны Налетовой, что
Николай Островой совершил воинское преступление и содержится в
исправительно-трудовой колонии. Нина Иннокентьевна просила Яна Микелевича
написать что-либо из своих воспоминаний для ее подопечных.
..."Разве легко складывалась наша судьба? - спрашивал в своем письме у
осужденных Ян Микелевич. - Но наше поколение отдало все во имя правого дела.
А вы это завоевание топчете, оскверняете. На что уходят ваши лучшие годы?"
Нина Иннокентьевна закончила чтение письма. Среди тех, кому было
адресовано письмо, был и Николай Островой...
Разве для того мать дарит человеку жизнь, чтобы он прополз ее улиткой,
не увидев необозримого простора вокруг, не узнав величия любви, добра,
подвига? Если бы жизнь могла повториться сначала... Но она дается человеку
только раз...
Николай Островой уже два года как освободился условно-досрочно. В
колонии он закончил профессионально-техническое училище, получил
специальность электросварщика. Сейчас он студент второго курса
педагогического института.
"Я всегда поражался Вашему умению слушать человека, - пишет в одном из
своих писем Николай Островой. - Никогда не перебивать, все внимание
направлено на собеседника, чтобы понять его до конца, слушать так, будто
выискиваете в нем золотые россыпи. А ведь мы, говоря по совести, несли порой
откровенную околесицу. Спасибо Вам."
Разумеется, не всегда все сходило так гладко. Иной, слезно вымолив себе
досрочное освобождение, начинал все сначала. Об одном из них и рассказала
Нина Иннокентьевна.
...У него статная походка, обходительные манеры, мягкий вкрадчивый
баритон. При встрече он с достоинством чуть наклоняет тронутую сединой
голову, солидно откашливается:
- Виригин Вячеслав Евгеньевич. Инженер-электрик.
- Осужденный Виригин, - поправляет его начальник отряда Налетова.
Виригин все так же галантно разводит руками и чуть приподнимает плечи -
вот, мол, какая несуразица!
- Глупо, - нахмурившись, говорит он, - ирония судьбы! Вы посмотрите на
эти руки - они держали штурвал вездехода. Ночь, Заполярье, пурга - и я один
в этом белом безмолвии, движимый лишь чувством долга и состраданием к без
вести пропавшим товарищам...
"Он опять вытягивает передо мной свои руки, и я силюсь представить его
за штурвалом, но почему-то вижу другое: как эти руки суетливо перебирают
поддельные документы и торопливо рассовывают по тайникам уворованное. Нет,
не полярник Виригин сидит сейчас передо мной, не инженер-электрик, а матерый
расхититель и потом уже просто авантюрист Виригин. Я не стала бы напоминать
об этом, если бы первые два часа нашей беседы Виригин не потрясал вырезками
из пожелтевших газет и не похвалялся прошлым тридцатилетней давности, обходя
скандальную хронику своей беспутной жизни.
Но я не намерена в такие минуты пускаться в изыскания причин первых,
уже забывшихся в деталях преступлений Виригина. Я стараюсь оторвать его
память от довоенных лет и вернуть в день сегодняшний, чтобы задать
один-единственный вопрос, который он уже ждет и все отодвигает, обходит
стороной.
- Вы просите областной суд снизить вам срок наказания. На какой ответ
вы рассчитываете?
Он опять чуть вздрагивает плечами, в уголках губ спряталась чуть
заметная улыбка.
- На положительный, разумеется.
- Почему?
Виригин снисходительно улыбается.
- Ну... гуманизм... справедливость...
И тут мне хочется дать одну немаловажную справку: о гуманизме и
справедливости позволяет себе разглагольствовать человек, который уже был
однажды помилован. Помилован, несмотря на семь своих судимостей - об этом
ходатайствовала администрация колонии, рабочие завода, шефствовавшие над
Виригиным. Ходатайствовали не без оснований. Осужденный Виригин вел себя
безупречно.
Теперь мы вправе задать ему тот вопрос, ради которого и состоялась наша
беседа.
Я спросила:
- Чем вы отплатили Советской власти за проявленный к вам гуманизм?
И от напускной бравады Виригина, от его позерства не осталось и следа.
Молчит, съежился.
- Ну, хорошо, - иду я на помощь, - у вас не было жилья после
освобождения?
- Было. В Усть-Каменогорске у меня семья. Хорошая квартира.
- Вас не приняли на работу?
- Приняли. Инженером на свинцово-цинковый комбинат.
- Тогда, быть может, вы мало зарабатывали?
- Что вы - у меня же высшее образование!
Давайте посчитаем, что дало рецидивисту Виригину государство и чем он,
Виригин, отплатил. Помилование. Прописка в городе. Высокооплачиваемая
работа. А до этого оно дало ему бесплатное высшее техническое образование,
открыло перед ним путь к творческому труду. А отдача? Кража в ресторане,
кража у рабочего. Вымогал деньги у сотрудников...
Так кто же сидит перед нами - клептоман, ненормальный?
- Пьяница, - подсказывает Виригин. - Алкоголик я.
- Почему же вы не лечились?
- Как это не лечился? - опять удивляется Виригин. - Лечили меня. Только
я из больницы сбежал. Интеллигентно выражаясь, самовольно отлучился. Меня -
инженера - к морально падшим людям? Фи-и!
Здесь придется сделать уступку Виригину и, хотя бы мимолетно, заглянуть
в то далекое его прошлое, на которое он так любит ссылаться и в разговорах,
и в разного рода жалобах и заявлениях. Виригин действительно был когда-то
инженером. Но сейчас уже не то время, когда подобные биографические данные
могли бы привести кого-то в умиление. Жизнь Виригина проходила в
самолюбовании и полнейшем пренебрежении к обществу, к близким, знакомым. Он
бросил первую жену - разлюбил. Оставил вторую - не понравилась. Сейчас
собирается разводиться с третьей - горда слишком. Он мог ни с того ни с сего
отказаться от работы, наконец, мог запустить руку в государственный карман.
И все же его не считали пропавшим для общества человеком - высший орган
государственной власти республики даровал ему свободу.
...Маленькая девочка темным коридором ведет меня к двери одной из
комнат. Я долго стучу. Нет дома... Выхожу на берег реки, пытаюсь мысленно
представить себе человека, с которым сегодня встречусь. Каким ты стал,
Вячеслав Евгеньевич Виригин, как прожил эти десять лет на свободе?
Через полчаса, уже в сумерках, та же девочка подбежала ко мне и сказала
скороговоркой:
- Вон дядя Слава идет с тетей Верой.
Двое пожилых людей медленно идут по тихой, безлюдной улице. Он высокий,
сутулый, осторожно поддерживает ее под руку и о чем-то тихо говорит, она
заглядывает ему в лицо, кивает. Мужчина и женщина подходят ко мне, и я
поднимаюсь со ступенек крыльца. Узнав, кто я, он протягивает руку, я
чувствую, как вздрагивают его тонкие, длинные, как у пианиста, пальцы.
В комнате - старая недорогая мебель, железная кровать, лампочка без
абажура...
Вячеслав Евгеньевич, перехватив мой взгляд, грустно улыбается. Да,
Виригин умел когда-то пустить пыль в глаза: занимал в гостиницах
двухкомнатные номера, бросал в ресторанах сотенные бумажки музыкантам. Он не
жалел этих денег, добытых чужим потом, не жалел дней, сгоравших в отчаянных
кутежах. Был он тогда молод и не хотел задумываться над тем, что все в жизни
проходит, и молодость тоже пройдет, придет зрелость с ее раздумьями,
старость с болезнями, с потребностью покоя и уюта.
Когда мы разговорились, Вячеслав Евгеньевич долго уверял меня, что был
искренен, когда просил помиловать вторично. Не было в его жизни ни большой
дружбы, ни любви милой девушки, не было серьезного намерения создать семью.
Не было очищающей душу светлой человеческой грусти, а была досада на
воровские неудачи да тупая тоска долгих лет заключения.
- Скажите, вы никогда не задавали себе вопроса: зачем живете? -
спрашивает Нина Иннокентьевна.
- Да, задавал, - глухо отвечает Виригин.
- Ну и что же?
- Не нашел ответа. Я все ждал, может, само по себе случится что-то
хорошее...
Он поднимает голову и смотрит, отвернувшись, в угол комнаты. Потом
оборачивается и на лице его бывший воспитатель снова видит грустную, жалкую
улыбку.
В одной из книг А.С.Макаренко есть слова: "Человек, определяющий свое
поведение самой близкой перспективой, сегодняшним обедом, именно
сегодняшним, есть человек самый слабый". Всю жизнь Виригин жил ради себя,
ради "сегодняшнего обеда", и поэтому пропали, растратились сильные качества
его натуры, незаурядные способности.
Оставалась только неудовлетворенность, злость, глухая и непонятная,
которую он вымещал на слабых и разгадать причины которой смог лишь спустя
долгие годы. А разгадав, понял, что растерял себя в "блеске и нищете"
преступной жизни.
Нина Иннокентьевна помнит горькую фразу, которую он произнес, когда
освобождался последний раз. "Ведь и у меня голова на плечах. Я мог быть
хорошим инженером, топографом, геологом, а может быть, ученым..."
Нина Иннокентьевна понимала, как горько на закате жизни признаться
самому себе, что делал не то, что нужно, не сделал того, что мог. Такое
решение пришло к человеку только на шестом десятке лет.
...За окном ночь: Хозяйка моет посуду в кухне, а Вячеслав Евгеньевич
все рассказывает, теперь - о жене Вере Борисовне. Она решила связать свою
вдовью судьбу с ним, бывший рецидивистом. У него появился дом, заботы по
хозяйству. Есть внучка Наташа. Какое ей дело, родной он ей или не родной и
что творится у него в душе. Ей нужен дедушка, а ему внучка. Человеку в
старости необходим семейный очаг, близкие люди. Без этого съест тоска.
Особенно на закате жизни".
Три десятка лет минуло с того дня, как Нина Иннокентьевна пришла
работать в исправительно-трудовые учреждения. Когда в тридцатых годах она
вместе с подругами смотрела художественные фильмы "Заключенные" и "Путевка в
жизнь", она даже подумать не могла о подобной работе. Сейчас у нее накоплен
значительный опыт.
По педагогике написано много книг. Но не выработана еще такая формула,
которая открывала бы путь к любому человеческом сердцу. Каждый новый
осужденный требует своего сугубо индивидуального подхода. И это по плечу
только умному, чуткому воспитателю, искренне заинтересованному в судьбе
людей, оказавшихся вне общества.
...Он сидел перед Ниной Иннокентьевной, сгорбившись, тяжело опустив на
стол большие темные руки с застарелыми мозолями, и рассказывал, уставившись
в одну точку. И от этого начальнику отряда было не по себе, словно она стала
свидетелем того, о чем постороннему знать совсем не положено. Видимо, только
ради сегодняшнего дня был одет новый, пахнущий нафталином пиджак, на котором
поблескивал орден Трудового Красного Знамени.
Когда Илларион Гаврилович Кондрашев поднялся на трибуну, собравшиеся
осужденные встретили его настороженной тишиной. Рабочий заговорил так,
словно продолжал прерванный разговор:
- Недавно встречаю своего старого знакомого. То да се, про житье
поговорили, про болезни, а потом он спрашивает: "Что, Славка то твой все еще
сидит?" Вижу, без злого умысла спросил человек, а будто ударил в самое
сердце. "Сидит, - говорю, - отчего не сидеть? Кормят, одевают, вовремя спать
кладут. Домой не спешит..." Сказал вроде спокойно, а самому аж холодно
стало. Неужто это я про Славку, про свою родную кровь говорю?
- Пришел домой, сел, а подняться не могу. Стар стал Илларион Кондрашев.
А со стены смотрит на меня мой портрет: другой Илларион, молодцеватый.
Смотрит - и словно издевается. Что, мол, докатился? Орденоносец, коммунист с
тридцатилетним стажем, и такой позор?
- Да, трех детей я поднял, а четвертый меня подкосил. Федор - инженер,
Иван тоже институт кончает, Лариса в десятый класс пошла. Все трудовыми
людьми растут, а Славка... Вот он сидит среди вас. Двадцать четыре года
парню. Меня в эти годы по имени-отчеству звали, я такую честь ударным трудом
заработал. Выйдешь, бывало, из шахты, а тебя с музыкой, с цветами встречают:
"Бригаде Кондрашева слава!" Это когда мы пятилетку за два с половиной года
выполнили. И такая на душе радость, - знаешь, что труд твой нужен людям.
- А домой приду - полная чаша. Славка навстречу семенит, Лариса руки
тянет. Возьму их на колени и чувствую, что большего счастья мне и не надо.
Потом старший сын подойдет, пятерками похвастается, пока мать на стол
накрывает. Большая, хорошая семья.
- Детство у наших детей беззаботное. Не такое, как у меня было. Я из-за
нужды не мог закончить сельскую школу. Вспомнить нечего: нужда, работа и
опять нужда... Только и осталось хорошее воспоминание о том, как с отцом
выезжал в поле да от зари до зари шагал за плугом. Так уж сама природа,
земля наша русская душу грела. Через много лет, когда я стал шахтером, я
понял, что шахта для меня то же самое, что земля для крестьянина: нива,
которую поднимаешь своими руками. В двадцать лет я впервые взял отбойный
молоток. И намучился же я с ним на первых порах, пока освоил! Это потом уже
больше двух норм выдавал.
- А Славке все легко досталось. Отцовская слава кружила ему голову, уже
в школе он пытался верховодить, грубил товарищам, учителям. Но учился,
правда, хорошо, мечтал в летчики попасть. А долетел до тюрьмы. Любимой
девушке жизнь испортил, мать в могилу свел, отца опозорил.
- Когда я сравниваю Славку с Иваном, то убеждаюсь, что не случайно
Славка стал преступником. Никогда он не чувствовал ответственности за свои
поступки, все ему с рук сходило. Иван - труженик, серьезный, сдержанный, не
пьет, не курит, грубого слова не произнесет. А Славка никогда не знал; как
трудно достается кусок хлеба, вырос, не умея ценить чужого труда. Я вначале
думал, молодо-зелено, подрастет - поймет, а оно бедой обернулось.
- Да нет, - улучив момент, вставляет Налетова, - почему вы думаете, что
непоправимо? По-моему, не так. Слава же сказал вам вчера на свидании, что
раскаивается, что будет жить по-другому. Может быть, так и будет.
- Что ж, может быть и так, - вздыхает старый горняк. - Да я уж не очень
надеюсь. Много надо сделать моему сыну, чтобы вернуть доверие людей. Поганая
память живуча. И я боюсь, что до конца жизни эта память останется и о
Славке, и обо мне, как о его отце. Да только ли обо мне? Только ли о моем
Славке? Вот вас сколько сидит и слушает меня, таких же испортивших и себе, и
другим жизнь. Ведь, наверное, и у вас есть матери и отцы, тоже о вас
беспокоятся, раньше времени здоровье теряют. Тяжело становится. И страшно.
Когда Славку посадили, я, стыдно сказать, пользуясь своим положением,
пошел требовать пересмотра дела. А мне напомнили, что зря я роняю свое
рабочее звание, что сын мой совершил преступление и будет наказан по закону.
Я тогда обиделся. Потом понял, что сам виноват, очень уж загораживал я
Славку от всех невзгод. Он так и остался незрелым, безответственным
человеком. Но если он нашей, кондрашевской породы, то выпрямится. Слабых
среди нашей породы не было. Знайте, что за семейным столом для всех найдется
место, если вы приедете домой с честным, открытым для людей сердцем.
Выступление старого рабочего оставило в душе присутствовавших огромное
впечатление. Не один из них задумался после беседы над своей судьбой, о том
горе, которое он доставил близким.
По-разному люди порывают с прошлым, но всегда с теплом и благодарностью
вспоминают коллектив воспитателей и особенно женщину в форме с погонами
майора.
Всю свою сознательную жизнь отдала Нина Иннокентьевна работе в
исправительно-трудовых учреждениях. Была война. На фронт ушел муж, да так и
не вернулся. Незаметно выросла дочь. У нее уже своя семья. Вот уже который
год зовет мать к себе в Сибирь, ко Нина Иннокентьевна не оставляет трудную
службу.
Изо дня в день сталкиваясь с самым грязным и низменным, что есть в
человеке, Нина Иннокентьевна Налетова сохранила способность в
правонарушителях видеть человека, верить в правоту своего благородного дела,
в дело возвращения бывших преступников в большую жизнь.
подполковник внутренней службы
В тяжелое военное время была открыта детская колония для
несовершеннолетних. На небольшой территории, огороженной земляным дувалом,
стояло несколько деревянных и каркасно-камышитовых жилых бараков и строений
производственно-бытового назначения.
Во второй половине ноября 1941 года в колонию прибыла первая группа -
16 подростков, родители которых погибли в первые дни войны, а в декабре того
же года - еще около ста человек.
В послевоенные годы, несмотря на трудности восстановительного периода,
Коммунистическая партия и Советское правительство уделяли повседневное
внимание улучшению деятельности детских трудовых и воспитательных колоний. В
1955-1956 годах была построена типовая школа на 240 и двухэтажное общежитие
на 150-200 мест, реконструированы каркасно-камышитовые бараки,
отремонтировано и приспособлено для производственного цеха специальное
помещение.
Коллективом воспитателей колонии в марте 1958 года были разработаны
положения о советах воспитанников отделений (отрядов), после чего была
внедрена новая система управления. Оправдавшая себя организация
самоуправления была введена в детских колониях Казахстана, а затем на
Украине и в Российской Федерации. Была найдена, как показал опыт, прочная
основа в низовом звене коллектива - отделении, отряде, позднее в
производственной группе. Постепенно в жизнь детского коллектива внедрялся
принцип коллегиального руководства. Эта форма узаконена в новом Положении о
трудовых колониях МВД СССР. Многолетний опыт работы воспитательно-трудовых
колоний Советского Союза подтвердил целесообразность перехода на новую
систему организации и управления коллективом несовершеннолетних
правонарушителей. О положительном опыте коллектива воспитательно-трудовой
колонии сообщалось в работах, опубликованных в сборниках и журналах*. На
примерах плодотворной деятельности отдельных педагогов, работников
производства, службы режима, медицинской и других частей читатель может
представить объем многогранной деятельности учреждения.
______________
* См.: "Педагогика и психология", вып. IV. Алма-Ата, 1966; "Вопросы
индивидуальной воспитательной работы с учащимися". Алма-Ата, 1969; "К новой
жизни", 1969, No 8.
Центром учебно-воспитательной работы в колонии для несовершеннолетних
была и остается школа. Многие педагоги работают здесь с первых дней и
воспитали не один десяток "трудных".
Образование первых колонистов было, как правило, не выше 4-5 классов.
Вскоре школа стала восьмилетней, а затем средней.
Многие годы педагогический коллектив школы возглавлял Г.А.Уманов, ныне
доцент кафедры педагогики и психологии Казахского пединститута имени Абая,
вице-президент Педагогического общества Казахской ССР. Более 20 лет трудится
в колонии В.Б.Казьмин, из них около десятка лет на посту директора школы.
Хорошо понимая, что школа должна вооружать учащихся прочными знаниями основ
наук, формировать у учащихся материалистическое мировоззрение, готовить
молодежь к жизни, к сознательному выбору профессии, педагоги стараются
применять наиболее эффективные формы и методы обучения и воспитания.
Проявляется постоянная забота о тесной связи обучения с производительным
трудом, трудовому воспитанию подростков уделяется основное внимание. Большую
роль в этом играет правильный выбор профиля и ассортимента выпускаемой
осужденными продукции, подбор, расстановка и воспитание
инженерно-технических и педагогических кадров.
Руководство, партийное бюро и местный комитет колонии разработали
проект благоустройства колонии, ознакомили с ним воспитанников, что немало
способствовало подъему трудового энтузиазма.
Была благоустроена территория колонии: на ней появились спортивные
площадки, плавательный бассейн, цветники, клумбы; построены новый
производственный корпус, помещение медчасти и другие сооружения.
Все это заметно дисциплинировало воспитанников, пробуждая у них интерес
к труду и учебе. Даже внешне они стали более подтянутыми, аккуратными, на
лицах чаще появлялись улыбки.
Чтобы сделать из ребят специалистов более высокой квалификации, освоили
новые производства. Одно дело выпускать мясорубки, другое -
электропневматические вентили, без которых не обходится строительство ни
одного крупного металлургического комбината. Помните, в колонии Макаренко
бывшие беспризорники своими руками делали сложную по тому времени продукцию
- фотоаппараты ФЭДы? Так и в нашей колонии стали изготовлять вентили,