Страница:
капитан внутренней службы
Вместо предисловия
Сколько раз приходится слышать рассуждения, что мы чересчур нянчимся с
преступниками, стараемся их перевоспитать, вразумить, вместо того, чтобы
сурово покарать. Рассуждающие так люди готовы в каждом случайно оступившемся
человеке видеть закоренелого преступника, которому нет места в обществе. Они
не желают задумываться над тем, а что же все-таки толкнуло человека на
кривую дорожку. Быть может, душевная глухота окружающих, черствое отношение,
хамство или просто озорство? Надо делать все для того, чтобы предупредить
преступление, но, если оно случилось, важно вернуть человека к нормальной
жизни, сделать его полезным членом общества.
За последние годы деятельности исправительно-трудовых учреждений
произошли коренные изменения. Если раньше "посторонним" не разрешалось
бывать в колонии и общаться с заключенными, то теперь в воспитание и
перевоспитание преступников активно включаются шефствующие коллективы.
Шефы проводят беседы, лекции, организуют встречи осужденных с
передовиками производства, знатными людьми. Они ведут индивидуальную работу
с нарушителями режима, установленного в колонии, присутствуют на собраниях,
посещают общеобразовательную школу, встречаются с родными и близкими
заключенных, приезжающими к тем на свидание, проверяют табели успеваемости,
интересуются нормой выработки, бытом своих подопечных.
Люди от станка, ученые, педагоги, пенсионеры прилагают много сил и
энергии, чтобы помочь осужденным вернуться в строй. Но вот срок наказания
истек. Бывший осужденный стучит в заводские ворота. Он хочет честно
работать, искупить свою вину перед коллективом.
И тут, что греха таить, бывает - отмахиваются от таких, не принимают на
работу. Нетрудно догадаться, что это наносит большую душевную травму,
озлобляет человека и порой толкает на новое преступление.
На большинстве предприятий очень внимательно относятся к тем, кто
оказался на перепутье. Побывайте хотя бы на Карагандинском
машиностроительном заводе No 1, Алма-Атинском домостроительном комбинате, и
вы убедитесь в этом.
Вместе с тем мы не можем проходить мимо черствого, бездушного отношения
к бывшим осужденным. За каждого из них нужно бороться, оступившийся человек
должен подняться, стать полноправным членом общества. В этом состоит главное
назначение исправительно-трудовых учреждений. Но только с помощью всей
общественности можно добиться успеха в трудном деле перевоспитания
правонарушителей. Об энтузиастах-общественниках мне и хотелось рассказать.
У нее простое открытое лицо, доброе лицо матери. Она стала бывать в
колонии с первого дня ухода на пенсию. Ходит словно на работу, подолгу
задерживается по вечерам, как раньше в школе. Тридцатилетний педагогический
стаж Зинаиды Васильевны Лапшиной пополнился десятью годами общественной
работы с правонарушителями.
З.В.Лапшиной приходится преподавать осужденным не только русский язык,
арифметику, зоологию, но и уроки жизни. А по этому предмету нет ни
учебников, ни пособий. Потому что жизнь сложна и многообразна. Жизненный
опыт, душевная доброта помогают Зинаиде Васильевне в ее трудной миссии.
...С Лизой Рыбиной Зинаида Васильевна встретилась не в классе. Она
торопилась в школу и вдруг увидела необычную фигуру: навстречу ей шла
женщина в черной монашеской одежде. Она шла, низко опустив голову, глядя
себе под ноги. Лапшина остановилась. А фигура, безучастная и отрешенная,
прошла мимо.
- Кто эта женщина? Что с ней? Почему она оказалась здесь?
Ей объяснили, что ранее Рыбина жила при Почаевском мужском монастыре,
объявив себя духовной дочерью одного из монахов. Бродяжничала, жила без
прописки, нигде не работала. И в колонии ничего не делала, отказывалась
ходить в школу, лишь постоянно молилась. Зинаида Васильевна попросила
начальника колонии разрешить ей шефствовать над Рыбиной.
- Не возражаем. Будем только рады! - ответил Владимир Митрофанович
Башкатов.
Они долго говорили о судьбе Лизы. Выросла девушка в Сибири, окончила
там семилетку. Успешно сдала вступительные экзамены в железнодорожный
техникум, была активной, способной студенткой, а потом все вдруг бросила и
ушла из техникума, из семьи.
- Как это "вдруг"? - размышляла Зинаида Васильевна. - Значит, что-то
просмотрели и педагоги и товарищи Лизы. Может быть, горе у девушки было,
тяжело жизнь складывалась. Человек колебался, метался, искал какого-то
выхода, а верующие воспользовались смятением, подошли с добреньким словом, с
участием.
- Вот так обычно и бывает, - подтвердил Башкатов. - Если бы окружающие
ее люди были повнимательнее к Лизе, она бы не стала жертвой церкви.
"Что же делать?" - спрашивала себя Лапшина. - Как разрушить ее
фанатизм, вернуть ей радость жизни? Как? Есть у монахинь заповедь: не иметь
привязанности "в миру". А если у Лизы такая привязанность появится? Не
верится, чтобы человек не отозвался на доброту. Отзовется!"
...Девушка вначале будто ничего не замечала. Зинаида Васильевна,
приходившая в колонию ежедневно, словно ненароком, завязывала с ней
разговор, осторожно расспрашивала о житье-бытье, о прошлом. Лиза отвечала
равнодушно. Лапшина рассказывала о событиях, происходящих в мире, о
пережитом. Девушка слушала, не перебивая, но выражение лица оставалось
непроницаемым, недоступным. Однажды Лапшина посоветовала Лизе написать
письма матери, сестре. Отказалась вежливо, но твердо.
А Зинаида Васильевна все ходила и ходила к Лизе. Но ничего не менялось.
Казалось, всякая надежда потеряна. И вдруг, в один из дней, случайно
взглянув во время очередного урока в окно, она увидела Лизу, прогуливающуюся
у входа в школу. "Значит, все-таки соскучилась! Пришла!" - обрадовалась
Лапшина. Она быстро вышла из класса.
- Здравствуй, Лиза! - приветливо улыбнулась старая учительница. -
Хорошо, что пришла. Мне как раз с тобой поговорить надо.
Так Лиза пришла в школу.
Потом было легче. Зинаида Васильевна уговорила ее снять монашеское
одеяние, ходить в кино, читать, работать.
Когда Лиза вышла из колонии, Лапшина пригласила ее жить к себе. И никто
в семье - ни дочь, ни зять, ни внук - не упрекнули свою бабушку за то, что в
их квартире появился чужой человек. Лиза пошла работать в депо. Продолжала
учиться в вечерней школе. К зиме Зинаида Васильевна устроила девушку в
общежитие. Но и позже все свободное время Лиза проводила в семье Лапшиной.
Казалось, жизнь Рыбиной входила в нормальную колею. Зинаида Васильевна
собралась поехать на лето отдохнуть. Хотела было пригласить с собой и Лизу,
да не отпустили из депо, сказали, что не заработала она еще права на отпуск.
Что ж, это было справедливо. Зинаида Васильевна перед отъездом зашла в отдел
кадров, в цех, в комитет комсомола. Рассказала Лизину историю, попросила,
чтобы были к ней повнимательней. А когда вернулась, Лизы на работе уже не
было, не было ее и в городе. В общежитии ждала наспех написанная записка:
"Не разыскивайте, я буду молиться за вас", Лапшина побежала в депо.
Из рассказов товарищей Рыбиной Зинаида Васильевна узнала, что как
только она уехала, появились около Лизы богомолки, какие-то старушки.
Девушка долго спорила с ними, что-то отрицала, не соглашалась. А потом пошла
в отдел кадров и подала заявление об уходе. "Как же вы могли его подписать?
Не разубедили?" - допытывалась Зинаида Васильевна у кадровиков. Ей
равнодушно ответили: "Каждый человек имеет право увольняться с работы".
Лапшина на второй день пришла в колонию. Молча села к столу начальника.
- Освобождайте меня от общественной нагрузки, Владимир Митрофанович, -
начала Зинаида Васильевна. - Не обладаю я способностями воспитателя...
- Это вы напрасно, - мягко ответил Башкатов. - Вы не правы. Если вы
уйдете - мы потеряем настоящего воспитателя. В случившемся виноваты не вы. А
Лизу мы найдем. Даю вам слово. Мы вернем ее людям...
...Ира К. была недавно переведена сюда из трудовой колонии для
несовершеннолетних, куда попала за квартирную кражу. Характеризовалась не
лестно: "Перевоспитанию поддается трудно. Ведет себя вызывающе. Постоянно
нарушает режим. Подвержена воровской романтике".
Она и в школе демонстрировала свою независимость. Отвечала дерзко. Иной
раз без всяких объяснений уходила с уроков. Просто вставала и уходила.
Делала все, чтобы провоцировать и учителя на ответную резкость.
Конечно, можно было попросить администрацию наказать Иру. Но Зинаида
Васильевна знала, что это не принесет пользы. Ведь, судя по делу, в детской
колонии ее часто наказывали, но это мало помогало.
Когда та молчала, отказывалась отвечать, Зинаида Васильевна замечала:
- Ну что ж, Ира, выучишь уроки - предупреди, я тогда тебя спрошу.
- Я не знаю урока!.. - взрывалась Ира и тут же старалась доказать, что
ей материал хорошо известен.
Когда девушка во время занятий вставала, чтобы уйти, Зинаида
Васильевна, прервав объяснение, спокойно говорила:
- Ирочка, пройдет плохое настроение, приходи, - все объясню тебе одной.
И пристыженная девушка на следующие уроки приходила кроткая,
присмиревшая.
Ира постепенно оттаивала, стала хорошо учиться. Окончила в колонии
восьмой класс. На работе ее хвалили за прилежность и мастерство. Ира
увлеклась художественной самодеятельностью.
Накануне освобождения она пришла к Зинаиде Васильевне, попросила:
- Нельзя ли мне в городе устроиться на работу? К вам поближе. Дома-то я
никому не нужна. Отец пьет. А у мамы, кроме меня, еще четверо.
Лапшина пообещала переговорить на швейной фабрике. И договорилась, в
общежитии место нашла. Но только прежде привела Иру в дом. Накануне строго
предупредила в семье.
- Все шкафы отоприте, смотрите, случайно не закройте на ключ, а то
подумает девчонка, что мы ей не доверяем.
И опять жил в их комнате пятый человек. Зинаида Васильевна бегала по
магазинам - покупала девушке туфли, пальто, платья. И не чувствовала
усталости. Но когда однажды пришла из колонии и увидела, что ящик
письменного стола, куда лишь вчера положила деньги, пуст, то в изнеможении
опустилась на стул: "Как же она могла?"
...Ира вернулась через два дня, робко остановилась на пороге, потупив
глаза, проговорила:
- Хотела сбежать. До Петропавловска доехала. Но подумала о вас - и так
стыдно стало. Так стыдно. Первый раз в жизни. Думала, не переживу такого
позора. Деньги я отработаю. Только простите меня. Снимите камень с души.
Зинаида Васильевна смотрела на свою подопечную и думала, что у нее
самой словно гора с плеч свалилась.
Сейчас у Ирины своя семья. Она вышла замуж, работает, воспитывает
малыша. Зинаида Васильевна часто получает от нее письма.
"Вы научили меня жить. Спасибо Вам, дорогая моя мама. Спасибо, что
вернули на честный путь", - пишет Ирина Лапшиной в одном из своих писем.
Таких писем приходит в адрес Зинаиды Васильевны много, за каждым из них
стоит трудная и долгая история борьбы за человека.
...Николаю Яковлевичу Арефьеву никогда ранее не приходилось слышать
такого диспута. На магнитофонную пленку был записан долгий и трудный
разговор между воспитателем и осужденными исправительно-трудовой колонии.
Вел этот разговор Михаил Иосифович Дукравец, и смысл его сводился к тому,
что человек не всегда умеет критически смотреть на самого себя, оценивать
свои поступки, а это часто приводит к беде.
Потом выступали осужденные. Слабые духом всегда оправдывают себя, ищут
виновных в своей несчастной судьбе, и таких выступлений оказалось
большинство. Но были и другие. Николай Яковлевич стал невольным свидетелем
нравственного взрыва. Чувствовалось, что люди долго находились в состоянии
растерянности, порой отчаяния, и слова Михаила Иосифовича, которого они
давно знали и которому доверяли, побудили их к самоконтролю, заставили
заглянуть себе в душу и ужаснуться. Крутился диск магнитофона, и кто-то
говорил о том, что свел весь смысл своей жизни к накопительству, кто-то
осуждал себя за то, что был духовно убогим и пассивным...
Михаил Иосифович принял эти откровения. Как и всегда в трудную минуту,
пришли ему на память слова А.С.Макаренко о том, что человек не может жить на
свете, если у него нет впереди цели, что истинным стимулом человеческой
жизни является завтрашняя радость. Вспомнил и повел разговор о будущем. О
том, что надо учиться, приобретать специальность, чтобы жизнь не прошла
бесцельно. Он защищал оступившихся от самих себя, помогал им подняться.
А Николай Яковлевич слушал и думал о том, как все-таки хорошо, что
встретился этим людям такой обыкновенный с виду, но удивительно убежденный
волевой человек.
Дукравец познакомил Николая Яковлевича с заключенным Иваном С. Тот
поведал Арефьеву о себе все.
В войну погиб отец. Вскоре умерла мать. Иван очутился в детском доме.
Потом - ремесленное училище и работа токаря на заводе. Жил в общежитии,
считался "тихим", а у ребят, которые его окружали, были в в почете ухарство
и бесшабашность. Сосед по койке предложил ему однажды взломать замок на
двери соседней комнаты, где жил инженер, украсть его вещи. Иван стал
отказываться, и тогда ему бросили в лицо обидное "трус". Из опасения, что
его мягкость и доброту примут за слабость, Иван смалодушничал и пошел на
поводу у дружков. Преступление усугубилось дракой. И вот он в колонии.
Что делать с таким парнем, подавленным неожиданностью случившегося,
считающим, что все теперь для него кончено? Если не "нянчиться", а только
наказывать, то значит толкать его в пропасть неверия, озлобления, превращать
из "стихийного" преступника в сознательного. Много сил положил Николай
Яковлевич, чтобы почувствовал его подопечный себя человеком.
- Ты молод, - говорил ему Арефьев, - у тебя все еще впереди. Будешь
работать, встретишь девушку, полюбишь...
Арефьев сумел увлечь парня занятиями в вечерней школе, заставил
поверить в себя, в свои силы. Когда Иван получил аттестат зрелости, Николай
Яковлевич помог ему устроиться в ту же школу преподавателем биологии и
химии. Днем работал токарем. Руки у Ивана оказались золотыми. Он мечтал об
институтской аудитории. Мечтал о том, что будет жить по-другому.
Арефьев не выпускал Ивана из своего поля зрения и потом. Убедить
человека, а потом оставить наедине с собой - значило бы потерять его. Нужно
было помогать ему все время, чтобы не свернул он с верной дороги.
Освободившись из заключения, Иван обратился к Николаю Яковлевичу с просьбой
помочь поступить на вечернее отделение политехнического института. Арефьев
дал своему подопечному рекомендацию, написал характеристику. С его добрым
напутствием пришел Иван на один из алма-атинских заводов и снова встал у
токарного станка.
Его фамилия... Впрочем, не будем называть его подлинного имени. Да это
и не так уж важно.
Он уже мастер смены, под его руководством работают тридцать токарей. И
в институте дела у него идут неплохо - он уже на последнем курсе. Недавно
Иван С. женился. И он знает, что во многом обязан своим счастьем человеку с
простой рабочей биографией - Николаю Яковлевичу Арефьеву.
Его звали "Ястреб". Он гордился этой кличкой, под которой был известен
среди правонарушителей. И, конечно, считал себя выдающейся личностью. В
колонии отличался дерзостью, хамил администрации, бравировал.
Скитаться по местам лишения свободы было ему не в новинку. Лучшую
половину своей жизни он загубил. Воровал, его ловили, давали срок, он
отбывал его и снова брался за свое.
В исправительно-трудовой колонии он отбывал десятилетний срок
заключения. Здесь его и встретил Матвей Иванович Онищенко, который сделал из
безнадежного, казалось, потерянного для общества вора-рецидивиста "Ястреба"
полноценного человека.
...На всю жизнь запомнил Матвей Иванович свой первый приход в жилую
зону заключенных. Стояло лето. В обеденный час осужденные небольшими
группами сидели по всей территории. Была жара, но они почему-то кутались в
черные бушлаты, с высоко поднятыми воротниками, из них - настороженные лица.
Матвей Иванович перехватил устремленный на него сверлящий взгляд
одноглазого осужденного, и неприятный холодок обдал тело. Вспомнились слова
начальника колонии. "Предупреждаем: люди трудные. Справитесь ли? Здесь
содержатся опасные преступники. Не дети".
Старейший кадровый работник Алма-Атинского домостроительного комбината
М.И.Онищенко уже много лет приходит в колонию с единственной целью - поднять
оступившегося. Это не просто шефство, а скорее призвание.
"Ястреба" поразило умение Матвея Ивановича слушать человека. Он никогда
не перебивал, все внимание его было направлено на то, чтобы понять
собеседника. Он слушал так, будто искал с ним потерянную истину. А его
собеседники порой несли откровенную чепуху. Онищенко терпеливо выслушивал
все и потом с укором говорил: "Это ты, братец, напрасно. Ты ж в общем
неплохой парень, а зря на себя наговариваешь..." Так было и с "Ястребом".
Вскоре тот стал работать лучше. Его похвалили, что совсем уже было
непривычно для преступника "со стажем". Впервые в своей жизни он понял, что
труд может принести человеку истинное удовлетворение, радость. Постепенно он
втянулся в работу, отпала у него охота к хулиганским выходкам. Стал
побаиваться Матвея Ивановича в хорошем смысле этого слова: его бесед "с
песочком", его укоризненного взгляда.
Так шли дни, месяцы, годы. "Ястреб" сам не заметил, как стал стыдиться
своих прежних уголовных похождений, которыми прежде так гордился. Ему
захотелось уже другого: уважения, доброго отношения товарищей, успеха уже не
в воровстве, а в труде.
Матвей Иванович очень внимательно наблюдал за тем, как меняется к
лучшему его подопечный. "Ястреб" был потрясен, когда администрация, по
ходатайству Матвея Ивановича Онищенко, представила его на условно досрочное
освобождение. И вот уже десятый год живет в Алма-Ате человек, когда-то
носивший кличку "Ястреб". Получил квартиру, собрал свою библиотеку. Живет,
одним словом, хорошо. Об одном только жалеет он: о двадцати годах,
вычеркнутых из жизни. И кто знает, если бы не Матвей Иванович, человек
щедрой души, как сложилась бы дальше судьба "Ястреба". До сих пор пишет
"Ястреб" своему шефу, советуется, как поступить в том или ином случае.
...Матвей Иванович кладет на стол большую груду писем. За семь лет
шефской работы в колонии их накопилось много.
Вот некоторые из них:
"Как мы и договорились, пишу вам письмо с сообщением, что устроился на
завод. Специальность электромонтера, которую получил благодаря вашему
совету, очень мне пригодилась. А в августе буду держать экзамены в техникум.
Верьте, к прошлому возврата не будет. Ваш бывший подшефный Геннадий Юдин".
"Дорогой Матвей Иванович! Спасибо вам за все то, что вы для меня
сделали. Только сейчас, на свободе, я оценил ваш великий труд. Вы сейчас для
меня стали больше, чем брат, больше, чем отец. Вы воскресили меня к жизни".
- Такие строки нельзя читать без волнения, - сказал мне Матвей
Иванович, - ведь они свидетельствуют не только о том, что люди начали новую
трудовую жизнь и в хорошем коллективе. В письмах чувствуется, как новый,
неизвестный раньше мир простых человеческих радостей все шире и шире
раскрывается этим людям, отодвигая в прошлое пережитки, как страшную
болезнь.
Мне тридцать пять лет. Из них пятнадцать - тюрьмы и колонии. Бессонные
ночи, полные злости на самого себя. И труд. Тяжкий труд, в котором сгорает
прошлое, очищается душа, завоевывается право на достоинство.
И все же, думая о прошедших годах, я убеждаюсь, что помню не только их
тяготы, но и радости. И чем больше я нахожу их в глубине воспоминаний, тем
дороже становится мне жизнь, моя Родина и мой город, мой завод и мои друзья.
Все эти радости - от встреч с хорошими людьми. Только благодаря им я
вновь обрел тот прекрасный мир, из которого когда-то бежал.
В 1962 году, по ходатайству администрации исправительно-трудового
учреждения, я был помилован. Поступил работать в совхоз и два года
плотничал. А потом жизнь опять пошла под уклон. Я оставил работу и выехал в
город, где жила семья жены и куда уехала она сама с нашим маленьким
ребенком. А теща принять меня отказалась: "Вы моей дочери не пара..." И
начал я опять ночевать на вокзалах...
Чувствовал я в то время, что опять подошел к краю пропасти, еще шаг - и
рухну. Обида на самого себя была страшная. Надо же, такую школу прошел и
снова оказаться на исходных позициях!
Умные люди посоветовали мне тогда обратиться к начальнику Советского
райотдела милиции: может, он посодействует в трудоустройстве, в получении
общежития.
- Нет уж, дудки! - ответил я. - Знаем мы эту милицию...
Держусь из последних сил, живу на тридцать копеек в день. Отощал. И
снова мне сказали:
- Не рискуйте свободой, Петр Павлович! Поезжайте к начальнику милиции.
Немедля. Слышите?
И я поехал. С тяжелым сердцем. Сидя в автобусе, воображал предстоящий
разговор: "За что были наказаны? Какой срок? Чем занимаетесь сейчас?" И
заключительная фраза: "Вот бумага, распишитесь здесь и уезжайте. Срок -
двадцать четыре часа".
Вошел в кабинет начальника милиции и встретил человека из сказки.
Человека из своего детства. Робко спросил вполголоса:
- Можно к вам? Здравствуйте...
- Здравствуйте. Проходите, садитесь.
Сел молча, разглядываю подполковника милиции, сидящего за столом.
- С каким вопросом пришли?
Взгляд у него спокойный, внимательный. И меня вдруг будто прорвало:
захотелось рассказать ему все-все и особенно о каждом дне, прожитом на
свободе. Чтобы поверил, что я ничего плохого больше не совершил. Чтобы
обязательно мне поверил.
Освобожден 25 июня 1962 года. Двадцать седьмого уже работал в
Каскеленском зерносовхозе.
Подполковник слушал меня с живым интересом, не перебивал. Когда я
кончил рассказывать, он попросил мои документы.
Я отдал их и замер. Что она мне уготовила, моя судьбинушка? Помощь от
этого человека или...
Он полистал мой паспорт, трудовую книжку, справки.
- Ну что ж, завтра отправлю запрос в область. Помогу вам, чем смогу.
Это было сказано просто, как-то очень по-человечески. Словно и нет для
него моего прошлого!
Я стал прощаться. Он сказал:
- Зайдите ко мне послезавтра. Я кое с кем созвонюсь, может быть, устрою
вас на работу здесь же, в нашем городе.
Но все случилось иначе. Встретил жену, она бросилась ко мне на шею:
теща согласилась меня прописать. И я сразу же поступил на завод. К
начальнику милиции пошел не сразу - закрутился. Но вскоре специально поехал
рассказать ему о своих делах.
- Куда же вы пропали? - спросил он. - Все ваши беды разрешены, дадим
работу.
- Спасибо! Я прописан. Работаю на заводе.
- Даже так? - и смеется.
- Теща смилостивилась.
А рот у меня до ушей, сияю.
- Знаете, Петр, мне нравится ваша улыбка. Радостная она. Это приятно.
Садитесь, курите.
Мы беседовали, пока стемнело. О чем только не говорили: о литературе, о
живописи, о воспитании подростков. И во мне все время жила радость - в
сердце, в мыслях. Вот тебе и начальник милиции!
Крупицы радости... Я не случайно запомнил эту встречу на всю жизнь. Я
думал, что ненавижу людей. Почему во мне все вдруг так переменилось?
Конечно, все это было совсем не вдруг. Медленно и исподволь, через
сомнения, колебания, поиски. Я ненавидел, проклинал милицию, арестовавшую,
отдавшую меня под суд за нарушение закона, и это были мои взгляды в те
времена. Во времена конфликта с обществом. Но в душе моей и тогда уже были
сомнения.
Глубокое раздумье пришло ко мне в одиночной камере тюрьмы, куда меня
отправили за побег из колонии. Почему я, человек, сижу за каменными стенами,
за железной дверью? За окном ходят, разговаривают, смеются свободные люди.
Почему я здесь?
Можно рассказывать небылицы товарищам. Можно соврать следователю. Можно
промолчать на суде. Самому себе не солжешь. Даже если очень хочется
оправдаться перед самим собой.
Я был один в камере. Меня никто ни о чем не расспрашивал, не нужно было
притворяться, придумывать, я спрашивал себя и сам себе отвечал. И тогда
появилось сомнение, а за сомнением самое для меня страшное прозрение: я
понял, что совершил преступление против себя.
Общество... Государство... Закон... Эти слова тогда меня не волновали,
их значение открылось гораздо позже. Преступление против себя я понимал так:
сам, своими руками загнал себя в тюрьму...
Мне сказали: посиди, подумай, сделай вывод. Администрация постоянно
наблюдала за мной. Когда я попросил книги, а их в тюремной библиотеке не
оказалось, мои "стражи" сходили в городскую и принесли мне, преступнику, эти
книги.
Я читал запоем: днем, вечером, ночью. Меня не тревожили. И книги
научили меня думать, говорить правду самому себе. Тогда-то я и спросил себя:
мог бы я жить, не совершая преступлений? И ответил: да, мог, если бы с
детства, смолоду научился думать. Тогда бы я понял, что надо бежать от
чудовища, имя которому - преступление, потому что оно пожирает людей.
И все же, выйдя на свободу, я при слове "милиция" сразу вспоминал о
тюрьме. Милиция нас ловит и сажает. Ненавижу!..
Александр Васильевич опрокинул мои представления о людях в форменных
шинелях.
...Прошли годы. Я, кадровый рабочий завода, снова вхожу в знакомый
кабинет, чистый и немного пустоватый: несколько стульев, сейф в углу, у окна
письменный стол, за которым полковник милиции.
- Вы ко мне?
- К вам.
Он не узнал меня. В последний раз мы встречались более пяти лет назад.
- Сегодня у меня приема нет, но если у вас что-нибудь срочное... Петр
Павлович?
Он встает из-за стола, крепко жмет мне руку. До чего мне радостно его
видеть! Я широко улыбаюсь. Ему тоже, кажется, приятна наша встреча, потому
что он говорит вошедшему подполковнику:
- Переключите на себя мой телефон. И вызывайте только, если будет
что-то срочное. - Обернувшись ко мне, говорит: - Ну, рассказывайте, Петр
Павлович, как жизнь?
- Александр Васильевич... - говорю я и смолкаю.
- Да. Слушаю вас.
- Вот вы тогда помогли мне. Отогрели душу. Скажите, почему?
Вместо ответа он снимает телефонную трубку, вызывает секретаря.
- Принесите, пожалуйста, папку с письмами и журнал приема посетителей.
- Вот я сейчас отвечу на ваш вопрос. Слушайте.
Он называет имена, фамилии, место жительства каждого, кто когда-то, как
и я, приходил к нему.
- Вот этот... Ссорились мы с ним, ух как! А теперь пригласил меня на
свадьбу. Горный заканчивает. Вон куда пошел! А с этим парнем пришлось еще
долго заниматься. Не хотел работать. Сейчас общественник, с безнадзорными
детьми возится. Наш помощник.
Я не запомнил всего, что рассказывал полковник. Из длинного перечня
имен и судеб могу сейчас назвать лишь несколько.
- Вот Потапов, - говорит начальник райотдела, листая журнал, - он был у
меня 24 февраля 1969 года. Туберкулез у него. Да и печень больная, сердце
неважное. Отбыл пятнадцать лет - не шутка. Попробовали мы его прописать, ан
нет, не имеем права. Рецидивист... А его лечить надо. Позвонили в
больницу... - Полковник закрывает журнал, голос его звучит строго. -
Попросил положить, так, мол, и так... Будем добиваться для него права
поселиться. В общем, уладим.
Потом мы опять говорили о литературе, о полюбившихся книгах. Наконец,
прощаемся. Он провожает меня до дверей кабинета.
- Наведывайтесь. Звоните.
- Спасибо. Обязательно позвоню. До свидания, Александр Васильевич!
Рассказчик умолк. Слышно было, как в соседней комнате стучали
костяшками домино. Кто-то крикнул:
- Петр Павлович, к Федору Григорьевичу.
- Ну, товарищи, мне пора. У нас уже такое правило, за десять-пятнадцать
минут до конца обеденного перерыва все мастера собираются к начальнику цеха.
Он энергично поднялся, крепко пожал нам руки и уверенной походкой пошел
по цеху.
старший лейтенант
внутренней службы
Лицо у Раисы Шакировны худощавое, чуть скуластое, густые брови вразлет,
упрямая линия рта, гладкие черные волосы на прямой пробор. Молодые, с добрым
блеском карие глаза. Нет, она скорее походила на учительницу, чем на
воспитателя колонии, профессию которого мы непременно связываем с такими
понятиями, как "лишение свободы", "наказание", "штрафной изолятор"...
Вместе с Раисой Шакировной мы рассматриваем старые фотографии.
Скуластая татарочка в смешной - до пят - шинели, в простеньком платьице с
косынкой на голове. Нежное матовое лицо и твердый, даже суровый взгляд.
- Прямо-таки "комсомольская богиня" из песни Окуджавы, - шутит
Ширинская. - Юношеский максимализм - весь на лице...
Обостренное чувство справедливости, неприятие всего чуждого высоким
понятиям морали и нравственности Раиса Шакировна, сохранила на многие годы.
Природная доброта и горячее сердце помогали ей разбираться в людях, понимать
их слабости.
Детство Ширинской пришлось на первое десятилетие Советской власти. Это
были годы, когда дети быстро взрослели, рано начинали самостоятельную жизнь.
Воспитывали сестер Ширинских новая советская школа, первые пионерские
отряды, комсомол. Слова "мы наш, мы новый Мир построим..." - для Раи не были
лишь строкой из песни. Как и большинство ее сверстников, она сама строила
этот новый мир, а потому со всем жаром юной души выполняла все, что ей
поручали. Комсомол направил ее в органы ГПУ.
Маленького худенького пятнадцатилетнего подростка усадили за пишущую
машинку.
- Не хочу быть пишбарышней! - бунтовала девчонка.
- Подрастешь вот настолько, - начальник отделения с улыбкой отмерял
пальцами сантиметров десять.
...
В книге отсутствовали стр. 383-390 (OCR Zmiy).
...
...
В книге отсутствовали стр. 390-401 (OCR Zmiy).
...
...
В книге отсутствовали стр. 401-410 (OCR Zmiy).
...