Щупов Андрей. Тост за Палача

   — Попробовать — оно всегда любопытно. — Миронов шутливо подмигнул психиатру. — Ночевал-то один или с пациенткой?
   — Ну, один или не один — не в этом дело. Суть в том, что пару ночей я там провел. Чисто ради эксперимента.
   — И каков итог?
   — Честно скажу, ничего особенного не ощутил, хотя это не показатель. Статистика по больным, проводящим в пирамидах по месяцу и более, свидетельствует, что сдвиги и улучшения наступают практически у всех. Нормализуется давление, очищается кровь, восстанавливается иммунная система и так далее, и тому подобное. Даже энцефалограммы существенно меняются.
   — Поэтому, надо полагать, ваши больные и проявляют столь бурную инициативу? — Шматов кивнул за стекло.
   — Точно. Палат-то с пирамидальным сводом немного, а в фараоны хочется всем. Поэтому проводим индивидуальное тестирование, определяем сорт родного дерева, после чего даем добро на строительство. Кстати, у нас и под окнами много чего растет. Вадим — так тот на полном серьезе уверяет, что люди, оголяющие окна, впускают в дом беду. Что-нибудь обязательно должно стоять на страже вашего жилья — ветви яблони или рябины, какое-нибудь растение в горшочке. Женщины это интуитивно чувствуют — потому и садят кругом что ни попадя. А уж если угадывают родное дерево или растение…
   — Секунду! Про родное дерево с растением я что-то не очень понял. Это что — миф или нечто, подтвержденное наукой?
   — Насчет науки это вы лучше к Дымову, не ко мне. Собственно, официальная наука этим у нас еще не занимается. Как говорится, не доросла-с. Ну, а тестирование по поводу родственности проводит преимущественно Вадим. Каким именно образом — могу только догадываться. Мы ведь не с любым деревом уживаемся. Кого-то заряжает сосна, кого-то орешник с березой или лиственница. Тот же тополь с калиной наоборот могут снимать нервное напряжение, сбивать боль и давление, высасывать нездоровую энергию. Дымов эту стыковку определяет сходу. Ну, а после этого заказываем нужную древесину, и пациенты сами начинают работать. Пилят, шкурят, лакируют, а после в разобранном виде перевозят пирамиды к себе на дачные участки. В принципе есть и посторонние заказчики, так что лишние пирамиды у нас не залеживаются.
   — Да уж, — наблюдая за работающими пациентами, Миронов покачал головой. — Пашут они, будь здоров. Уверен, ваше начальство хорошие проценты с этого имеет.
   — Вот тут ты ошибаешься. Пирамиды, мебель и прочие поделки существенных прибылей не приносят. Главная цель подобного творчества — осмысленная трудотерапия. Если бы они сколачивали обычные табуреты, эффект был бы тот же самый. Но, если делаешь нечто особенное, азарт, разумеется, более острый. — Изотов присмотрелся к работающим за стеклом. — Жаль, нет сегодня господина Гвоздева. Это художник из местных. Угодил к нам вконец прокуренный — практически едва дышал. Вот он у нас трудится по специальным проектам. Делает персональные бюсты, недавно вытесывал из дерева «Статую Свободы».
   — Эта та, что в Америке?
   — Ну да. Правда, вместо факела вручает ей то оливковую ветвь, то букет ромашек, то хрестоматийное весло. За полтора года этот титан успел сотворить одиннадцать копий. Теперь вот перевез их к себе в мастерскую, готовится к персональной выставке. Тема целиком и полностью посвящена наследию архитектора Бартольди. Говорит, что уже есть заявки из-за рубежа.
   — Легкие-то свои он вылечил?
   — А как же! Трудотерапия — вещь страшная. Мертвого на ноги поднимет.
   — Хмм… По-моему, ты говорил, что твой Вадим мог бы лечить и без всех этих хитромудрых наворотов.
   — В общем, наверное, да.
   — Тогда зачем устраивать этот цирк? Пирамиды какие-то, табуреты со статуями…
   — Это не цирк, а воспитание сознания.
   — Помню, — Миронов фыркнул. — Труд сделал из обезьяны человека — и так далее.
   — Не просто труд, — Саша Изотов глубокомысленно постучал себя пальцем по виску, — а труд осознанный и творческий. Не сомневайся, если бы в ваших зонах это понимали, давно бы на раз преступность пресекли.
   — И выходили бы из тюрем не рецидивисты, а чистые ангелы. — Пробурчал Миронов.
   — Зря, между прочим, смеешься. Так оно и есть. Человек без идеи мало чем отличается от животного. Так что мудрость любой политики в том и состоит, чтобы означенными идеями заразить большую часть населения.
   — А как быть с меньшей?
   — Меньшая сама до своих идей дойдет. Не все же, слава Богу, тупые да плоские.
   — Значит, по-твоему, хищников можно перевоспитывать?
   — Да проще простого! Чем, скажем, занимаются ваши подопечные до зоны? Грабят, пьют, убивают, женщин портят. Ну, берете вы их, сажаете, а дальше что? На зоне они в авторитете, работать — опять не работает, актив в упор не видят и, разумеется, снова пьют, в карты режутся, кого-нибудь калечат, а за отсутствием дам занимается мужеложеством. Есть тут элемент перевоспитания? Да ни на грош!
   — Ишь ты, аналитик! — Шматов фыркнул. — Ну, а в вашем центре они что будут делать? Библию с кодексом штудировать?
   — У нас они будут делать то, на что вы никакими статьями их не сподвигнете. Да я и выдумывать ничего не буду, — приведу свеженький пример… — Изотов воодушевился. — Так вот, навестил нас как-то один питекантроп. Приехал на джипе с кавалькадой охранял. Цепь до пупа, рот полон золота, татуировки по всему тулову и все такое. Пришел — пальцы веером, морда лопатой, язык такой, что только с третьего раза сообразили, что ему нужно.
   — Чего же правильный пацан хотел от тугих медиков?
   — Правильный пацан хотел избавиться от туберкулеза и печень поправить. У него, как он выразился, уже, типа, реальный цирроз нарисовался и водка стала плохо перевариваться. Вот и решил мужик отправиться к лепилам на лечение. К нам, то есть.
   — Ну и как, договорились?
   — А как же! Сначала этот красавец деньгами перед нами тряс, потом пообещал зачморить, если не поставим на ноги. В итоге пришлось отправлять его к Дымову. Я с такими кабанами разговаривать не умею, а вот Вадик его враз обломал.
   — В каком смысле?
   — Ну, это я не в курсе. На то он и экстрасенс, чтобы слово заветное знать. Так или иначе, но в тот же вечер этот красавец уже пахал в нашем зале. Рубанком полировал гроб.
   — Чего, чего? — Серега Миронов даже рот приоткрыл от удивления. — Какой еще гроб?
   — Самый натуральный, из сосновых досок. Сначала снял с себя мерки, потом чертежик набросал, а после давай пилить да строгать.
   — И как? Получилось?
   — Не сразу, конечно. Первый гробик кривой вышел. И по размерам основательно подкачал. Только третий по счету и получился. Но видели бы вы, как он тут пыхтел да старался. В азарт вошел мужик! Работал, считай, в одних трусах. Цепь скинул, кольца-печатки поснимал. Вкалывал по двенадцать часов. Тут же у нас и в баню ходил, и душ Шарко принимал, и прочие процедуры. Теперь, сами видите, пирамиду вместе с другими сколачивает.
   — Погоди, погоди! — Сергей пригляделся. — Этот тот кривоногий, что ли? Весь синий от татуировок? Так это же Ломоть!
   — Он самый. Ломтев Павел Игоревич. Он у них теперь вроде бригадира.
   — А почему все-таки гроб? — не выдержал Шматов.
   — Это лучше у Вадима поинтересуйтесь. У него свои подходы к подобной клиентуре. Но я так понимаю: гроб — это символ. Что-то вроде вызова смерти. Дескать, я спокоен и готов. Даже ложе смертное сработал своими руками. То есть, это, значит, на первом этапе, а на втором эту же самую смертыньку пациентам предлагается оставить с носом. По крайней мере на ближайшие лет двадцать или тридцать. Гроб — это для доходчивости. Мы же все гордецы, не знаем куда от амбиций деваться. Вот Дымов и ломает гордыню. С самых первых шагов. По его мнению, официальную медицину давным-давно уже надо ставить на попа. Все там через пень колоду. По сути не лечим, а прихорашиваем. Гниль, болячки — все остается внутри. А очки, контактные линзы, антибиотики, дорогие операции — все это по большей части стало уже бизнесом. Во главе угла — кошелек клиента и его финансовые возможности.
   — Значит, не нравится официальная медицина?
   — А что в ней хорошего? Дорого и ненадежно. Мы же лечим практически все — и что более важно — с помощью иммунных сил самого пациента.
   — Занятно… — Миронов покачал головой. — И как у Ломтева с печенью?
   — Полный порядок, — Саша Изотов произнес это с мальчишеской гордостью. — Половина камней уже вышла, вторая, думаю, к весне выйдет. И никаких скальпелей, никакого ультразвукового дробления. Хватило одного молотка и рубанка.
   — Прямо чудеса какие-то!
   — Отнюдь. Все просто до оскомины. Если мужик работает в тепле да с настроением, может за сутки два-три литра пота слить. Это значит, что из тела выйдет как минимум полкило шлаков и солей. Вот вам и пресловутые камни, и нездоровая кровь, и дурной запах изо рта. Полгода такой работенки, и про цирроз можно смело забывать. — Изотов с гордостью кивнул через плечо. — Сами видите, каким шустряком он теперь стал. Сейчас и не скажешь, что пару месяцев назад на ладан дышал.
   — А если сорвется с резьбы и снова начнет пить горькую?
   — Честно говоря, сомневаюсь. На то у нас и поставлен Вадим, чтобы задавать долгосрочные программы.
   — Что-то вроде кодирования?
   — Еще чего! Я же вам нарочно про идею толковал. Кодирование с установками — это по сути своей блоки и запреты. Мы же работаем не с запретами, а с идеей. Есть идея, начнется и творчество, а с творчеством появится жизненный смысл. Даже самый протухший мужик любит делать что-то своими руками. Надо только чтобы он разок это прочувствовал, а уж там и сам втянется. Вдохновение — лекарство серьезное. И болячки способно вылечивать, и тягу к наркотикам гасит.
   — Вы и с наркотиками боретесь?
   — А вы еще не поняли? Я ведь уже сказал: мы лечим практически все. В этом смысле от нас отстают даже столичные больницы. А процент эффективности в нашем центре даже выше, чем в знаменитой клинике Назаралиева.
   — В таком случае объясни, почему часть ваших работяг разгуливает в валенках? Или в вашем хваленым центре нет средств на обычные больничные тапочки?
   — Валенки, Сережа, — это шерсть, а шерсть — это здоровье, — Изотов поворошил свою шевелюру. — Обрей нас всех налысо, выгони на мороз, и ни один не выживет. Так что недостаток шерсти полезно время от времени восполнять.
   Капитан со вздохом посмотрел на часы.
   — Все это крайне интересно, но может, нам пора навестить Дымова?
   — Ну, если он освободился… — Изотов приглашающе махнул рукой и, пройдя пальмовой аллей, вывел милиционеров из дендрария. — Здесь, пожалуйста, потише и говорить лучше шепотом.
   — Тут тоже больные?
   — Тут наш директор — Раиса Дмитриевна. Дама без всяких «но». Всемогущая и ядовито-мудрая, которую, боятся все, кроме Дымова.
   Они прошли мимо мраморной статуи какого-то греческого бога, по ковровой дорожке добрались до секретарской. Оторвавшись от экрана компьютера, Аллочка обратила к ним лицо, глазами изобразила вопрос.
   — Привет, зайчик! — игривым шагом Изотов приблизился к секретарше. — А я гостей к Вадиму привел.
   — Помню, это, кажется, из милиции, да? Только он еще, наверное, занят.
   — Что ж, сейчас мы ему напомним о себе. — Александр с загадочным видом достал из кармана ключ.
   — Саша, ты же знаешь, он этого не любит! — Аллочка столь по-детски насупилась, что Миронов поневоле залюбовался девушкой.
   — Ну, во-первых, мы тихонечко, а во-вторых, нельзя заставлять людей ждать. Мне что, до вечера их по центру водить? Погляди на них, рыбонька, они уже с ног валятся от усталости. Где твоя женская сознательность? — Изотов украдкой успел погладить кисть секретарши. Отдернуть руку Аллочка не успела.
   — Ух, какие мы красивые, когда сердимся! Ну почему мне не положена по штату секретарша? Аллочка, признайся, пошла бы ко мне в секретари?
   — Ни за какие коврижки!
   — Вот такие у нас высокие отношения, — взглянув на Сергея со Шматовым, Изотов с деланной грустью развел руками. — Такая уж, видно, у меня судьба — быть презираемым женщинами… Ну что, господа офицеры, пройдемте в секретный кабинетик? Уверен, очень скоро туда заглянет и Дымов.

* * *

   Перед ними было окно — на этот раз совсем небольшое, и там за окном в кабинете находилось двое — Дымов и его пациент — человек солидной наружности, с глазами обиженного ребенка.
   — Судя по всему, большая шишка, — шепнул Изотов. — Обычно подобную клиентуру подбирает Раиса Дмитриевна. Шушеру отсылает к нам, богатеньких буратин — к Вадиму.
   — Разве это справедливо?
   — Наверное, да. Вадим ведь не столько их лечит, сколько перенастраивает.
   — Что, что?
   — Я же вам рассказывал про Ломтя. Был бандит — да весь вышел. Теперь рубанок ему милее пистолета. С остальным контингентом Дымов проделывает примерно ту же работу. Грубо говоря, из шакалья превращает в нормальных людей.
   Шагнув к стене, Изотов щелкнул неприметным тумблером, и в комнатке послышались голоса беседующих за стеклом.
   — Если хотите, можно даже послушать.
   — А это удобно?
   — Почему нет? Я же говорил, у нас тут особые правила и полная открытость. Не заглядываем разве что в спальни с уборными. Кроме того, Вадим уже знает, что мы здесь.
   — Как это?
   — Он экстрасенс, не забывайте, и это стекло для него не препятствие. Так что рассаживайтесь и наблюдайте. Возможно, специально для вас он даже что-нибудь продемонстрирует.
   — Что именно?
   — Этого я и сам не знаю. Знаю только, что на сюрпризы он горазд. Ну, а я с вашего разрешения отправлюсь к своим больным. Я хоть и не Вадим, но тоже вроде как на работе. Словом, еще увидимся… — кивнув Сергею с Потапом, Изотов бесшумно выскользнул за дверь.

Глава 14

   И снова это был разобиженный отец — некий господин Соболев, мужчина сорока пяти лет, абсолютно уверенный в том, что мир, собственно, и замысливался для таких, как он. Без массивной цепи на шее и печаток на пальцах, зато с представительным брюшком, солидной залысиной и статусом удачливого бизнесмена. Сначала Соболев возмутился тем, что его золоченая визитка с голографическим логотипом не произвела на секретаршу должного впечатления, а после — приемом, который устроил ему Дымов. Во всяком случае, хозяин кабинета не предложил ему ни сесть, ни закурить, вместо этого сходу перешел в словесную атаку.
   Впрочем, если говорить объективно, начало положил сам посетитель. Вадим уважал сильные рукопожатия, но как выяснилось, Соболев пожимал руки не просто сильно, а очень сильно — до похрустывания косточек, стискивая чужую кисть, как спортивный эспандер. При этом от Дымова не укрылось, что глазки бизнесмена глядят внимательно, словно изучают реакцию испытуемого. Потому и вспылил, сделав гостю откровенно больно, заставив побелеть, а, спустя мгновение, и торопливо отшатнуться. Вероятно, новоиспеченный клиент даже толком не осознал, что с ним случилось. Рука его сейчас горела огнем, и он едва удержался от того, чтобы не потрясти ею, как трясут обычно после неудачного удара молотком по пальцу.
   — Вы и с дочерью играете в такие игры? — Вадим строго посмотрел в глаза Соболеву.
   — Откуда вы это взяли?
   — Просто так из окна не выбрасываются.
   — Но я… Я был вынужден поговорить с ней. — Гость явно был сбит с толку, однако успел уже прийти в себя. — Она моя дочь — и она начала колоться. А потом эти постоянные телефонные звонки, какие-то подозрительные знакомые… Вы полагаете, я должен был все это терпеть?
   Вадим неспешно обошел стол и уселся в кресло. Гость продолжал стоять перед ним нашкодившим учеником — большой и важный человек, доведший родную дочь до ручки, а точнее — до суицида.
   — Признайтесь, вы ведь наказывали ее? Ремнем или чем-нибудь еще? Может, даже хлестали по щекам?
   Дымов говорил намеренно резко. С подобными типами шокотерапия приносила самые быстрые плоды.
   — Послушайте, вы! Какого черта…
   Вперив глаза в лицо гостю, Вадим склонил голову набок. Так и не довершив фразы, Соболев замолк.
   — Давайте я сам расскажу вам о том, с чем вы ко мне пожаловали, хорошо? — Вадим по-хозяйски скрестил на груди руки. — Итак, ваша дочь уже пару лет балуется травкой, попивает алкоголь. Наверняка, пропадает ночами на дискотеках, сходит с ума от «Эмми-Блюз» и «Би-2». Вы не раз запирали ее дома, отбирали ключи, запрещали выходить из дома. Как водится, большинство подобных бесед завершались истерикой. Видя слезы, вы полагали, что это и есть педагогика. А когда умер лидер «Пасынков», ваша дочь попыталась покончить с собой в первый раз. Спряталась в ванной и полоснула кухонным ножом по венам. Увидев кровь, испугалась и закричала. Первое, что вы сделали, ворвавшись в ванную, это схватили ее за волосы и влепили оплеуху.
   — Я повез ее в больницу… — пролепетал Соболев.
   — Потом — да. А сначала наговорили ей кучу гадостей. Кстати, ваши разговоры — отдельная тема, потому как разговорами это можно называть с большой натяжкой. Обычно вы изрекаете, а она молчит. Либо вполголоса огрызается. А когда вы выходите за дверь, наверняка бросает вам в спину приглушенный матерок.
   Лицо бизнесмена пошло пунцовыми пятнами.
   — Кто знал, что эта тварь будет похожа на свою шлюху родительницу!
   — А мне сдается, что она больше похожа именно на вас. Тот же скрипучий характер, то же желание быть сильной, повелевать окружающими и собой.
   — Да какая, к чертям, сила, если она хочет подохнуть!
   — Сильные рвутся к свободе, — внушительно произнес Вадим, — а самоубийство в какой-то степени тоже является актом свободы. Люди убивали себя, протестуя против режима, делали харакири, избегая позора, стрелялись, дабы избежать плена. Так что, дорогой мой папаша, зарубите себе на носу: в девяноста случаях из ста, пускаясь в пагубные предприятия, дети попросту протестуют и стараются доказать свое право на самостоятельные решения. Это касается и алкоголя, и наркотиков, и раннего знакомства с противоположным полом. Вы говорите «нельзя», и они автоматически посылают вас куда подальше. Нет понимания, не будет и послушания. Кстати сказать, категорию послушания давным давно пора подвергнуть обструкции. Родители должны дружить с детьми, а не общаться с ними при помощи команд. Педагогика это отнюдь не дрессура. — Вадим подумал, что начинает цитировать самого себя слово в слово. Грустно, но из недели в неделю он повторял одно и то же, менялись только слушатели. Разумеется, можно было измыслить что-нибудь новенькое, но к чему? Они и старенького по-прежнему не понимали…
   — Таким образом, милейший, если родительское «нельзя» трудно преодолеть иным способом, дети обращаются к последней возможности обрести свободу. Не в силах сбежать из дома, они сбегают из жизни. Вот вам и вся правда. А теперь скажите, в чем именно я допустил неточность?
   Вяло шагнув вперед, Соболев без сил опустился на стул.
   — Откуда, черт побери, вы знаете про ванную и про нож? Вы не могли этого знать… — он выглядел раздавленным, нижняя губа его чуть заметно дрожала.
   — А мне и знать не нужно. Все это обычная статистика. Что у нас, что в Америке — всюду одно и то же. К сожалению, истории внутрисемейных отношений похожи как близнецы братья. Расхождения встречаются в мелочах, но не в главном. Ну, а если отсутствует один из родителей, — я говорю уже о вашем случае, — проблема еще более обостряется. Неприязнь перерастает в ненависть, внутренний протест принимает истероидные формы.
   — Но я люблю ее, — пролепетал Соболев. — Люблю мою Верочку! Кроме нее у меня никого нет.
   — Хорошие слова! — Дымов кивнул. — Раз уж вы заговорили по-человечески, можно, наконец, приступить к обсуждению курса лечения.
   В глазах Соболева зажегся слабый огонек.
   — Это действительно поддается лечению?
   — Само собой. Другое дело, что результат лечения следует закреплять, а с этим уже труднее. Если все вернется на круги своя, история с прыжком из окна повторится… Кстати, где сейчас ваша дочь? Вы оставили ее внизу?
   Соболев кивнул.
   — Дело в том, что у нее гипс, поэтому я решил сначала переговорить сам…
   — Правильно решили. — Вадим взглянул на часы. — Пожалуй, мы сделаем следующим образом. Вы ведь уже знакомы с условиями оплаты?
   — Да, меня ознакомили в регистратуре.
   — Вот и славно. Сейчас я на полчаса отлучусь, а вы не теряйте время, спускайтесь вниз и ведите сюда вашу Веру. Секретарь покажет вам процедурный кабинет. Там и проведем первый сеанс. И для вас, и для нее. Всего же, думаю, шести-семи посещений хватит.
   — Секундочку, я что, тоже должен присутствовать на сеансе?
   — А разве вам не нужен результат?
   — Да, но я не совсем понял…
   — Что же тут непонятного, любезный отче? Если живущие вместе люди подхватывают инфекцию, бессмысленно лечить кого-то одного. В данном случае — основная причина заболевания вашей дочери — вы. Поэтому сеансы в равной степени нужны и вам, и ей. — Вадим улыбнулся. — Не беспокойтесь, это не жесткое кодирование, — всего-навсего мягкий гипноз. То есть, для девочки это будет внушением, для вас же — скорее информацией, которая поможет выстраивать дальнейшие отношения.
   Дымов вздохнул.
   — На этом все. Встречаемся через полчаса в процедурном кабинете.
   Ошеломленный скоростью завершившейся беседы, гость неуверенно поднялся.
   — Скажите, а в состоянии гипноза действительно можно задавать любые вопросы?
   — Не тревожьтесь, ваши коммерческие тайны меня абсолютно не интересуют. Поверьте, мне хватает своих собственных.
   — Да, да. Я понимаю… — уже совершенно по-иному Соболев взглянул на сидящего перед ним человека. И как это бывало уже десятки раз с иными клиентами, Вадим разглядел в его глазах некую смесь уважения и страха.

* * *

   — Круто ты его! — Сергей Миронов уважительно качал головой. — Прямо Макаренко!
   — Понравилось подглядывать?
   — А что? Саня разрешил, хотя и взял сначала подписку о невыезде…
   — Мели, Емеля!
   — Кстати, твой Изотов обещал нам сюрприз.
   — Он много чего обещает. Или вы думали: я усыплю посетителя, а после заставлю летать по всему кабинету?
   — Ну, не летать, так что-нибудь другое.
   — Ребятки, я же не развлекаюсь. У меня серьезная работа. Смею надеяться — крайне важная для людей.
   — Так ведь и мы к тебе по делу пришли. Тоже крайне важному.
   — Хотели чем-нибудь порадовать?
   — Как тебе сказать… Помнишь того педофила? Который еще якобы повесился?
   Дымов кивнул.
   — Разумеется, помню. Такого уродца трудно забыть.
   — Так вот, судя по всему, самоубийство лишь инсценировали. А еще было несколько других мокрух, и везде наблюдались схожие следы.
   — Ты говоришь о Палаче?
   — Ну да. А ты-то о нем откуда знаешь?
   — Земля слухами полнится. — Вадим пожал плечами. — Опять же господа журналисты статейки пописывают. В общем, кое-что слышал.
   Миронов переглянулся со Шматовым.
   — Что ж, может, оно и к лучшему. Скорее поймешь… Так вот, Вадим, на этой неделе группировку Маршала положили. Внаглую, чуть ли не наших глазах. Исчезла крупная партия наркотиков. То есть, может, ее сожгли, а, может, и нет. Итог — восемь трупов и паника в криминальном мире.
   — Хорошо, а я здесь причем?
   — Он грохнул их всего за пару минут. — Внушительно произнес Шматов. — Без единого выстрела, голыми руками.
   — Ну, может, и не голыми, но это нам и предстоит выяснить. — Поправил приятеля Сергей.
   — Это еще не все… — пробурчал Шматов.
   — Вот-вот! Буквально на следующий день некто обчистил инкассаторский броневик. Охранники видели вспышку, и все. Оба отключились. Что характерно, в кабине обнаружено несколько темных пятен. Если помнишь, такие же были в квартире того педофила. Более десятка аналогичных следов мы нашли в лаборатории Маршала. И в других делах попадались подобные отметины.
   — Короче говоря, это снова Палач, — выдохнул Потап. — Похоже, он заигрался.
   — Или вошел во вкус.
   — Так вы хотите нас столкнуть лбами?
   — Почему — столкнуть? Ты бы мог найти его.
   — А если это не он?
   — Но ты же сам видишь, тут замешана явная аномальщина. Эти чертовы пятна, трупы с внутренними разрывами, шкаф, который никак не желает соприкасаться с полом…
   — Какой еще шкаф?
   — Да был там один такой. Опрокинулся, да не упал. Так и завис в паре миллиметров над полом. Хорошо, мы догадались промолчать, а то даже не знаю, что бы случилось с нашими начальничками.
   — Может, еще случится. — Шматов фыркнул. — Прозекторы до сих пор головы ломают над трупами, болтают о каком-то плазменном оружии, которого мы в глаза-то никогда не видели.
   — Плазма там или не плазма, но на психику он влияет вполне реально. Сами на собственной шкуре испытали. Хотя, честно скажу, более всего меня потрясла его быстрота. — Миронов нервно пристукнул кулаком по ладони. — У нормальных людей просто не те скорости. А этот — прямо бэтмен какой-то! Действует, словно таран.
   — Похоже, вам жаль людей Маршала?
   — Да черт с ними! Но броневик — это уже не игрушки. Опять же начальство взбеленилось. Их ведь тоже надо чем-то кормить. А что им объяснишь, если на руках у нас одна-единственная реальная улика, и ту толком не рассмотришь.
   — Покажи ему, — пробормотал Шматов.
   Сергей сунул руку за пазуху и вытащил завернутую в пергамент непонятную находку.
   — Вот, полюбуйся. Только осторожно разворачивай, — скользкая зараза. Нашли в доме покойного Маршала. Счетчик Гейгера не откликается, взвешивали на весах, — получалось что-то около ста семидесяти граммов. И тянется, и плющится, и сквозь ткань просачивается. Сначала была холодной, потом теплой, а сегодня уже откровенно греет. Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?