Седов Б.. Без Веры

   - Продолжай, продолжай. - Мне пришлось приложить над собой усилие, чтобы убрать с лица ехидную ухмылку.
   - Обязанность номер два. - Кум загнул еще один палец. - Ты опять будешь заниматься с Кристиной. Наблюдать ее как врач. Проводить с ней время как друг…
   Па это я не смог сдержаться и расхохотался.
   - Чего ржешь? - не понравилось это куму.
   - Друг, посаженный на цепь, - это круто! - едко заметил я. - Сомневаюсь, что Кристине, какой бы она ни была, такое придется по вкусу. Да и я никогда не стану игрушкой в руках сопливой безумной девицы.
   - Станешь!
   - Пет.
   - Значит, сдохнешь!
   - Насрать.
   - Послушай, Разин. - Кум вдруг решил сменить тон, перейти от политики кнута к политике пряника. - Я понимаю, что ты ненавидишь меня, и мне на это, в общем-то, наплевать. Пробовать что-нибудь здесь изменить я не намерен. Завоевывать твою любовь не собираюсь. Другое дело - Кристина. Надо быть слепым, чтобы не заметить, что этой дурехе ты очень небезразличен.
   - Обычное дело для наркоманки, находящейся на кумарах, - заметил я. - Все чувства обострены, эмоции так и лезут наружу. И, в результате, наркоша, мечтающая хоть ненадолго спрятаться от навязчивых мыслей о приходе, ищет какую-нибудь отдушину. И этой отдушиной часто становится сильная привязанность к кому-нибудь, обычно к своему лечащему врачу. И даже не просто привязанность, а нечто, похожее на любовь, если, конечно, этот врач не древний старик или не полный урод.
   - А если эта ранимая наркоманская натура не встречает взаимности, - продолжил за меня кум, - то горячая безответная любовь сменяется полным разочарованием в жизни и серьезными мыслями о самоубийстве. Ты же помнишь, как в тот день, когда ты совершил первую попытку побега, Кристина нажралась каких-то таблеток, и ее еле откачали в местной больнице. После этого на пару месяцев для нас с Анжеликой наступила хоть какая-то передышка, пока ты, хромой, ходил к нам под охраной. А потом ты бежишь во второй раз, при этом выкинув такой фортель с хлороформом! Так жестоко нейтрализовав влюбленную в тебя дуру! Вот после этого-то она и устроила нам с Анжелой веселую жизнь! Больше двух месяцев, пока не улетел искать тебя в Питер, я ежедневно выслушивал от Кристины угрозы покончить с собой. Плюс постоянные истерики и давление на меня, чтобы я либо достал ей наркотики, либо вернул тебя. Напряжение в доме немного спадало только тогда, когда она засыпала, или на нее наваливался очередной приступ депрессии. Тогда Кристина могла провести почти целый день без еды, без воды, без движения. Лежала, уткнувшись в подушку, и все. А когда наконец поднималась, то опять начинала нас прессовать: "Достаньте мне кайфа! Где мой Константин?" И снова не только пустые угрозы, а реальные попытки самоубийства.
   - Какие? - насторожился я.
   - Опять таблетки. Сожрала все содержимое домашней аптечки, но на этот раз обошлось без больницы. Отделалась легким отравлением. Проблевалась, и все. В другой раз она пропала аж на два дня. Я поднял на ноги весь ижменский РОВД, привлек к ее поискам своих людей. Они переворошили весь поселок и, в результате, обнаружили дуру в каком-то бомжатнике. Пьяную, всю перемазанную клеем "Момент".
   - Не хило! - ухмыльнулся я. - Если Кристина решит продолжать в том же духе, то допрыгается до рецидива. До сухой ломки, которая может тряхануть наркомана, уже несколько месяцев, даже полгода, даже еще дольше не принимающего наркотики. А спровоцировать это может и незначительная доля алкоголя, и вонючий "Момент". А если на эти сухие ломы наложится еще и делирий, то получится один большой геморрой.
   - Вот ты и не должен этого допустить, - тяжело посмотрел на меня кум. - Это твоя первоочередная задача. Все остальное пока побоку. Сейчас главное - это Кристина. Пойми, Разин, что кроме нее и Анжелы у меня нет никого. Ни родителей, ни жены, ни…
   - Я в курсах.
   - Кристина мне как дочь. Ради нее я готов перегрызть глотку хоть самому президенту. Не говоря уж о такой дешевке, как ты.
   - Считай, что глотку ты мне уже почти перегрыз, - демонстративно звякнул я цепью и повторил вопрос, в ответ на который мне уже довелось несколькими минутами раньше услышать: "Не твое дело". - Как Крис сейчас? Она в курсах, что я здесь?
   - Да, она знает. И мне стоило огромных усилий не пустить ее сюда, уговорить потерпеть несколько дней.
   - Зачем?
   - Позже увидишь. - Кум посмотрел на часы. - Через полчаса подойдет Чечев. Под его надзором помоешься в бане, а то от тебя воняет, как от бомжа. Противно. А позже еще пообщаемся. - Он поднялся на ноги, достал из кармана еще одну сигарету. - Я пойду пока. Свет тебе оставлять?
   - Не выключай. И принеси мне какую-нибудь книжку. Не хочу здесь свихнуться со скуки.
   - Кни-и-ижку? - протянул Анатолий Андреевич, притормозив на пороге. - А также бабу и телевизор? - напомнил он мне, как я борзел вчера вечером. - Не-е-ет, Константин. Все это не так просто делается. Книжку надо заслужить. Покорностью и послушанием. Вот как увижу, что ты примерно себя ведешь, что смирился со своим положением и больше не скалишь на меня зубы, тогда можно будет поговорить и о книжках, и о каких-то других послаблениях в режиме твоего содержания. Только, боюсь, тебе, Разин, с твоим поганым характером будет, ой, как непросто получить в ближайшее время самую скучную брошюрку.
   И безуспешно бросающий курить Анатолий Андреевич щелкнул зажигалкой, жадно затянулся и вышел из гаража. С грохотом захлопнулась железная створка ворот, загремел мощный гаражный замок.
   - Идиот! - поставил я диагноз куму и, свернувшись калачиком на подстилке, накинул на себя драное одеяло и принялся размышлять, что за пакость изобрел этот козел. Которую обещал мне на сегодня.
   Скорей бы лето, когда можно будет серьезно подумать о том, как соскочить отсюда в тайгу.
   Но до лета оставалось еще пять долгих месяцев. И полная кошелка разнообразных проблем.

***

   Самую большую из этих проблем мне создали очень скоро.
   Наверное, не минуло и получаса с того момента, как кум оставил меня одного, и вот опять лязгнул замок, отъехала в сторону створка ворот, и в гараже нарисовался Чечев. Через саженное круглое плечо у него была перекинута короткая цепь с двумя мощными кольцами. "Ножные кандалы", - сразу же догадался я, хотя ничего подобного никогда в жизни не видел. Только в боевиках про американские тюрьмы.
   - Привет, доходяга, - радостно хрюкнул прапор и посторонился, пропуская вперед своего босса. С ПМом в руке.
   - А это зачем? - сразу же настороженно подобрался я и указал глазами на пистолет.
   - Затем, - выдал кум не особо оригинальный ответ и ни с того, ни с сего направил ствол на меня. Я ощутил внутри неприятный холодок. - Забыл, что вчера говорил тебе про коленную чашечку?
   "Нет, не забыл. Такое не забывается", - подумал я и отрицательно покачал головой.
   - Вот и отлично. Я ведь не промахнусь, - счел нужным еще раз напомнить мне Анатолий Андреевич. - Сейчас Чечев тебя перекует.
   - На хрена? - не понял я.
   - Пойдешь мыться, вонючка. - Прапорщик бросил вопросительный взгляд на кума и, дождавшись утвердительного кивка - мол, действуй, толстяк, - уверенно шагнул ко мне. - На брюхо лечь! Руки за голову!
   Я послушно исполнил команду. Как-то препираться с боровом Чечевым, лезть на рожон не было ни желания, ни смысла. Ведь мне сейчас предлагали тур в баню - делали такой дорогой подарок, предоставляли возможность не зарасти дерьмом и не обзавестись вшами. Так чего выкомыриваться?!
   Я почувствовал, как чуть ниже колен и чуть выше валенок мои икры плотно охватили кандалы, и прапорщик, бормоча под нос матерщину, принялся заворачивать на железных кольцах болты. Теперь я, как пингвин, мог передвигаться только маленькими шажками. И выглядеть при этом со стороны весьма жалко.
   "3-зараза! - выругался я про себя. - Только бы, пока буду идти через двор, это мое позорище не увидели Анжелика или Кристина". - А вслух произнес:
   - И как, вы думаете, я стяну с себя брюки? Или мне мыться в них? Заодно и постираюсь?
   - Железо снимем, когда придем, - сообщил кум. - Это только затем, чтобы ты не выкинул чего-нибудь по пути.
   - И стоило заморачиваться из-за каких-то там двадцати метров, - недовольно пробурчал я и покорно позволил Чечеву, управившемуся с ножными кандалами, заломить мне за спину руки. Черт с ними, с уродами. Пусть заковывают меня, как пожелают. Не стоит тратить нервы на совсем ненужные в данный момент препирательства с кумом и прапорщиком, рискуя при этом в наказание за сварливый характер остаться без бани. Я этого не хотел.
   Наручники защелкнулись на запястьях. Теперь я был скован по всем, как говорится, статьям. Для пол ноты картины не доставало разве что дубовой колодки на шее.
   - Все? - Я попытался подняться, но Чечев решительно придавил меня к подстилке и, не долго думая, уселся, свинья, на меня своей жирной задницей так, что вывернутые за спину руки заныли в плечевых суставах. Более центнера сала и дерьма сверху, - куда уж тут встать, закованному в железо! Все, что я смог сделать в таком положении, так это зло прошипеть: "Что творишь, сука?!" Но на мои слова, как ни странно, прапорщик никак не прореагировал.
   - Все в норме, Анатолий Андреевич, - вместо этого доложил он. - Пациент под наркозом. Не рыпнется.
   Кум в ответ что-то пробормотал, но я не разобрал его слов. Мне сейчас было совсем не до этого. Я уже понял, что баня - это чистое парево; способ замутить мне, лабуху, мозги, чтобы я, не доставив проблем, позволил сволочам сковать себя по рукам и ногам, полностью исключить возможность сопротивления с моей стороны.
   "Не будет бани, - подумал я, ощущая, как чувство страха создало внутри меня неприятный вакуум. - Жди сейчас, парень чего-то другого, ужасного, для чего потребовался "наркоз" - тот, про который только что обмолвился Чечев, - в виде наручников, сковавших за спиной руки, ножных кандалов, почти полностью лишивших подвижности ноги, и толстой задницы прапора, намертво впечатавшей меня в подстилку. Итак, пожалуйста, сюрприз № 3!"
   - Что вы задумали, падлы?! В ответ - тишина.
   Я скрипнул зубами, мобилизовал все силы и попытался перевернуться на спину. Бесполезняк! Чечев был неколебим, как скала!
   - С-суки!!!
   Я расслышал, как в гараж кто-то вошел и принялся негромко обсуждать что-то с кумом. При этом с ярким кавказским акцентом. Дерьмо! Еще не хватает здесь хачиков! Одним словом, чем дальше - тем безысходнее!
   В какой-то момент я вообразил, что эти мусора-беспредельщики надумали меня опустить. И мне стало жутко. По-настоящему жутко! Я снова напрягся и, резко дернувшись, еще раз попробовал вывернуться из-под жирной задницы прапора. Мудак Чечев даже не шелохнулся, только радостно ухнул и весело выругался. Он сейчас ощущал себя на вершине счастья. Он ловил кайф! Много ли надо злобному мстительному придурку?
   - Слышите, твари! - просипел я. - Если кто-нибудь сейчас дотронется до меня хоть фуем, хоть пальцем, я потом смою с себя это кровью. Вашей кровью! Вам не жить! Никому из троих!
   - Не ссы, Разин. - Умудренный лагерной жизнью кум с проницательностью экстрасенса просек, чего я сейчас так застремался. - Никто пидарасить тебя не намерен. Еще мараться о грязную задницу. Тут нечто другое.
   - Что? - с трудом выдавил я. Под таким прессом, как Чечев, не то, что разговаривать, а даже дышать было непросто.
   - Сейчас узнаешь. Сделаем тебе маленькую, почти безболезненную операцию. Раз, и готово!
   "Если не отпидарасят, значит кастрируют! - Меня обдала волна леденящего ужаса. - Этот скот, прежде чем допускать ко мне свою обожаемую Кристину, решил меня оскопить! Как говорится, от греха подальше".
   - Собаки!!! Наступит момент, когда я вас помочу!!!
   Я ощутил, как кум уселся мне на ноги. Под давлением его туши кольца ножных кандалов больно врезались в икры. Теперь я был почти полностью обездвижен, парализован, как после полиомиелита или обширного инсульта.
   - Приступай, Бава, - донесся до меня голос Анатолия Андреевича, и я тут же вспомнил рассказы о хирурге-садисте, которые слышал, пока чалился в БУРе. И сразу провел параллель: Бава - Бавауди… Бавауди Ханоев с погонялом Хан. Так вот кто удостоил меня такой чести своим посещением - маньяк с медицинским образованием, который сейчас будет лишать меня мужских причиндалов!
   Я глухо взвыл от безысходности, от чувства полной беспомощности, когда, придавленный двумя мощными телами, был способен лишь материться и угрожать своим мучителям, что, в общем-то, было им, как об стену горох.
   Бавауди стянул с меня валенки и носки. Как смог, высоко, почти до колен закатал штанины брюк и надетых поверх них ватных штанов. Я удивился: какого дьявола ему все это нужно? Если решили меня оскопить, то надо в первую очередь перевернуть меня на спину, затем спустить брюки, а дальше уж дело техники. Десять минут - и готово! А тут…
   Я понял, какую "маленькую, почти безболезненную операцию" замыслил кум, в тот момент, когда Ханоев, обнажив мне икры, начал тщательно протирать их чем-то холодным и влажным - явно ваткой, смоченной спиртом или йодным раствором.
   В стародавние времена татары и башкиры на пятках своих аманатов[9] делали надрезы, куда насыпали мелко нарезанный конский волос. После такой операции человек мог ходить с превеликим трудом - раскорякой, на щиколотках, - и можно было не опасаться, что он сбежит. Якутские тойоны[10] пошли еще дальше - аккуратно подрезали боканам[11] ахиллесовы сухожилия. И рабы ковыляли, как на протезах. Еле-еле, будто столетние вековухи. Впрочем, особой скорости перемещения от них и не требовалось. Не в тайгу же их отпускать на охоту.
   Особой скорости перемещения не требовалось и от меня. Ненужная роскошь это для раба, обреченного на бессрочное прозябание в гараже, для живой игрушки, подаренной свихнувшейся малолетке за то, чтобы она забыла о наркоте и не дрючила мозги правильным людям - своей мамаше и куму.
   Но для меня-то!.. для меня побег через тайгу теперь был заказан! Какая может быть парма, если даже на то, чтобы выбраться за пределы Ижмы, мне пришлось бы затратить немерено сил и кучу времени! Да я не успел бы отползти и на сотню метров от дома, как меня бы схватили! Хитрая предусмотрительная скотина кум! Вот он, туз у него в рукаве! Вот он, сюрприз № 3!
   - Сволочи!!! - прорычал я, когда Хан начал делать первый разрез на правой ноге. Медленно-медленно. Стараясь как можно на дольше растянуть удовольствие для себя и продлить мои муки. И вот здесь он ошибся. Дело в том, что сейчас я боли не чувствовал. Вернее, физическая боль, конечно, присутствовала, но ее напрочь затмили муки душевные - тоска по тому, что сейчас с каждым мгновением, с каждым движением скальпеля в умелой руке хирурга-садиста из меня безвозвратно утекают призрачные надежды вырваться из этого рабства, разобраться и с Ольгой, и с кумом, и с Чечевым (а теперь и с Ханоевым), покарать всех причастных к тому, что сейчас со мной происходит. - Уроды, я же за все отомщу! Хоть бы сделали новокаин!
   - Что, больно? - противно хихикнул прапорщик и, устраиваясь поудобнее, заелозил задницей у меня по спине.
   Вот теперь, и правда, мне стало больно. Тоску о том, что Хан сейчас своим скальпелем отрезает мне дорогу на волю, затмила забота, как бы не застонать, не доставить этим удовольствие троим негодяям. Если бы руки не были скованы за спиной, я бы вцепился зубами в ладонь. Но, увы, мне не оставили выбора, и пришлось ограничиться тем, что я до крови прикусил губу.
   Как ни старался Хан продлить мои муки, но растянуть эту простенькую операцию более чем на десять минут было невозможно и при самом огромном желании, при самом удачном раскладе для него, при самом паскудном стечении обстоятельств для меня.
   Какие-то сраные десять минут! Не более! И все равно мне показалось, что проклятый чечен надрезал мне связки, накладывал швы и бинтовал раны целую вечность. Он получал удовольствие. Я страдал. Но и самым жестоким страданиям когда-нибудь приходит конец.
   - Пока замри и не дергайся, - после того, как Хан доложил: "Я закончил", буркнул мне кум, поднимаясь с моих уже почти ни на что не пригодных ног. - Э-эй, ты живой? Че притих, герой?
   Я обложил его трехэтажно, по матушке, и Анатолий Андреевич усмехнулся:
   - Ишь ты, герой! Лежит, матерится! Ну, отдыхай теперь. Привыкай к новой жизни. И радуйся. На цепь сажать тебя, инвалида, больше не будем. Правда, ручонки пусть пока будут скованы. Мне не надо, чтобы ты расковырял себе раны. К чему дополнительные проблемы? Верно я говорю? А, Разин?
   - Да пошел ты! И как я, по-твоему, буду есть?
   - Захочешь жрать, так все вылакаешь.
   - Падлы!
   - Ну ладно, ладно. Что мы, звери, на самом-то деле, - продолжал развлекаться кум, - чтобы так тебя, гордеца, унижать? Накормим и с ложечки. Вон, Кристина так прямо и рвется сюда. Не удержать. Так пускай теперь и ухаживает за тобой. Итак, с этим, я думаю, все решено. Что еще, Разин?
   Еще я был бы не против сейчас сложить на своих истязателей все матюги, которые только знал, но, похоже, добился бы этим эффекта, диаметрально противоположного тому, что хотел. Выслушивая мои проклятья в свой адрес, трое отмороженных выродков лишь веселились. Так зачем впустую лить воду? И вместо того, чтобы продолжать изрыгать матерщину, я совершенно будничным тоном задал вопрос, который в ближайшее время должен был стать весьма злободневным. Если я мог несколько дней прожить без еды, если меня, действительно, могла покормить Кристина, то прибегать к ее помощи в решении этой проблемы я бы не стал ни за что. Как бы не мучался.
   - И как же я буду ссать? - поинтересовался я, чем очень развеселил троих великовозрастных идиотов, которых, все еще прижатый к подстилке жирной задницей Чечева, видеть не мог. - Давай поднимайся, толстая тварь! - зло прошипел я прапору и, резко дернувшись, попытался стряхнуть с себя слоновью тушу. Тут же в обе ноги словно воткнули раскаленные спицы. Я не сдержался и вскликнул от боли.
   У меня за спиной раздался новый взрыв хохота. И голос кума.
   - Виталик, встань с немощного. И расстегни ему брюки. Надеюсь, Разин, спустить и натянуть их ты сможешь самостоятельно. До параши доберешься на четвереньках. Пописаешь как-нибудь. Чечев, подъем, - еще раз повторил Анатолий Андреевич, и уютно рассевшийся на мне прапорщик нехотя поднялся на ноги. Ох, и как же ему, мудаку, не хотелось со мной расставаться. Но приказ есть приказ. Хочешь - не хочешь, а выполняй.
   Меня словно вытащили из-под завала. Я наконец смог вздохнуть полной грудью. По рукам опять начала нормально циркулировать кровь. И, наконец, удалось, вновь испытав приступ острой боли в поврежденных ногах, перевернуться на бок и обвести взглядом гараж. Мне не терпелось увидеть Бавауди Ханоева, запомнить на всю жизнь его чеченское рыло. И когда-нибудь пробьет счастливый для меня час, когда я пересекусь с проклятым хирургом на узкой тропинке. Дальше пойдет только один, второго же повезут в морг.
   Хан оказался на удивление хилым и низкорослым хачем лет тридцати. "Килограммов сорок, не больше, - прикинул я его вес. - И такой вот сморчок умудрился замучить до смерти столько людей! А наш "самый гуманный суд в мире" не счел его вину достаточной для того, чтобы отправить мерзавца на остров Каменный.[12] Определил ему на какие-то двадцать лет место в Ижменской зоне, где этот пес продолжает с успехом шлифовать свое мастерство. В том числе, и на мне.
   Чечен перехватил мой тяжелый ненавидящий взгляд и нисколечко не смутился. Его носатая небритая рожа расплылась в довольной улыбке. Зажатый бесцветными губами окурок дрогнул и ловко переместился из одного уголка рта в другой.
   - Как себя чувствуешь? - спросил Бава с заметным кавказским акцентом. - Понравилось, да? Говори.
   Что тут можно было сказать? Что прикончу его при первой возможности? Так это он уже слышал и вряд ли воспринял бы всерьез. Какие я мог бы доставить ему проблемы, безногий, надежно упакованный в гараже в полной изоляции не только от блатной жизни, но и от человеческого общества вообще? Да никаких! И если Хан рассуждал приблизительно так, то был, в общем-то, прав. Вот только не учитывал - я был в этом уверен - чеченский пес одного: моих просто невероятных, от Бога, способностей выбираться из безвыходных, казалось бы, ситуаций, выжимая при этом из самых мизерных шансов максимальную пользу. А потом мстить! Похоже, что моя жизнь уже давно превратилась в сплошное предвкушение, планирование и осуществление мести кому-нибудь - только разобрался с одними, как тут же, пожалуйста, на очереди другие. На этот раз Ольга, кум, Чечев и Бава Ханоев.
   Месть, как бутовый камень, легла в фундамент всего моего прозябания на этой бренной земле. И мне с него никогда не сойти. Нет любви! Нет дружбы! Нет маленьких слабостей, присущих простым смертным! Нет ничего!!! Осталась лишь ненависть! И жажда мести!
   Я скрипнул зубами и, сверля взглядом хирурга-садиста, прошептал:
   - Ты сдохнешь, Бавауди! Если не я, то до тебя доберутся другие. Сперва переселят в обиженку,[13] потому что быстрой смерти ты не заслуживаешь. А потом тебе порвут очко так, что не проживешь, падла, и суток.
   В ответ на мои угрозы чечен расхохотался. Выплюнул хапчик за открытую створку ворот, вразвалочку подошел ко мне. Я уж было решил, что сейчас этот подонок попробует двинуть меня, беспомощного, ногой. Напрягся. Сконцентрировался, как мог, изготовившись попытаться как-то увернуться от удара. Но Ханоев ограничился тем, что лишь нагнулся и, обдав меня никотиновым перегаром, процедил:
   - Ты, ишак! Ты не врубился, что тебя ждет, да? Говорю тебе: это только начало. Ты сейчас что-то сказал про очко? Так знай: твоя жопа будет рваная, а не моя. И уже скоро. Отрежу яйца, как у барана, зажарю на шампуре и заставлю сожрать. Все вычищу тебе между ног, бабой сделаю. Ты понял, да?
   Я не мог сейчас двинуть эту паскуду ни ногой, ни рукой, ни головой. Все, на что я сейчас был способен, - это лишь плюнуть Хану в его мерзкую харю.
   - Тварь!
   Бава спокойно утерся рукавом телогрейки, произнес.
   - Я сделаю так, чтобы ты на коленях молил меня скорее тебя убить. Но умирать ты будешь очень и очень долго. - И, развернувшись, стремительно вышел из гаража. Следом тут же поспешил Чечев. Мы снова, как и час назад, остались с глазу на глаз с кумом. Вот только сколь многое изменилось за этот час!
   - Не ссорься лучше с этим нерусским, - участливо посоветовал мне Анатолий Андреевич. Он всерьез был настроен развить эту мысль и дальше, но я резко прервал его.
   - Пошел на хуй, гад. Проваливай. Тебе еще надо рассчитаться со своими наемниками. Они ждут. - Я кивнул на выход из гаража. - А я хочу остаться один. Потом, ближе к вечеру, пусть придет Кристина, принесет обещанный обогреватель и чего-нибудь съесть. Отныне я буду общаться лишь с ней. Или умру с голодухи.
   - Значит, умрешь, - произнес кум как-то совсем неуверенно. - Но прежде, чем успеешь подохнуть, я отдам тебя Баве и Чечеву. Сам понимаешь, чем это кончится.
   Естественно, я понимал. И не испытывал никаких иллюзий насчет своего пребывания "в гостях" у Анатолия Андреевича. В том, что мое дальнейшее существование будет сродни хождению по лезвию бритвы, я нисколько не сомневался и точно знал, что когда-нибудь наскучу Кристине, она пожелает себе другую игрушку, и уставший от такого геморройного раба, как я, кум с облегчением спишет меня в расход. И хорошо, если он действительно не отдаст меня перед этим на растерзание толстому прапору и садисту чечену.
   "Интересно, - размышлял я, наблюдая за тем, как кум, выйдя из гаража, задвигает за собой створку ворот, - и сколько же мне отпущено более или менее спокойной жизни в этом сарае? Месяц? Три месяца? Полгода? Год? Нет, год - это уж чересчур. Не стоит даже мечтать о подобном. Дожить бы до лета. А как станет тепло, надо будет, несмотря на почти нерабочие ноги, пытаться свалить. Вот только как это осуществить на практике? Черт его знает! Но до лета еще прорва времени. Что-нибудь да придумается. А пока в первую очередь следует изыскать возможность подать о себе весточку на зону. Поставить Костю Араба в известность обо всем, что произошло со мной в последнее время, о том, где и на каком положении я сейчас нахожусь. Пусть поломает голову над интересной проблемой: "Как вытащить Костоправа из той кучи дерьма, в которой он увяз по самые гланды?" И пусть отправит в Питер маляву. И пусть организует Ханоеву прописку в обиженке, с перспективой сдохнуть в ближайшее время с разодранной задницей. Как я и обещал.
   Вот только проблема: для того, чтобы составить маляву, мне нужна ручка и хоть какой-нибудь чистый листочек бумаги. Газета, которую мне оставил кум для гигиенических нужд, только для этих нужд и годится. Я, как-никак, не дедушка Ленин, ухитрявшийся кропать свои бредовые статейки промеж книжных строк молоком. Но отыскать писчие принадлежности - это еще не самое сложное. В первую очередь мне необходим кто-нибудь, кто справится с непростыми обязанностями моего доверенного лица и отыщет какого-то зека на расконвойке или мужика из вольнонаемных, который подпишется переправить маляву на зону. Впрочем, особо ломать голову над тем, кого следует вербовать в свои помощники, не приходится. Круг моего общения сейчас сужен настолько, что выбора у меня просто нет. Бумагу и ручку мне может доставить только Кристина. И на нее, единственную, надежда как на связную. Не самый удачный выход - доверять свою судьбу неуравновешенной наркоманке, которая в глубине души, возможно, до сих пор таит на меня обиду за то, как я обошелся с ней полгода назад. И девочка может в отместку за это отчебучить какой-нибудь фортель. Легко может! Но деваться мне некуда. И на Кристину пока вся надежда. А потому, хочешь, - не хочешь, а придется стойко переносить все ее наркоманские выкидоны. Сжавши зубы, терпеть, быть рядом с ней просто душечкой, ласковым и обаятельным, белым и пушистым. И постараться стать для дурехи самым дорогим человеком на свете, ради которого она будет готова на все. Что ж, время у меня для этого есть. Вот только поскорее бы кум допустил свою племяшку ко мне. И не пришло бы в голову хитрожопому мусору лично присутствовать при наших встречах или отряжать в конвоиры Кристины ее мамашу. Он ведь далеко не дурак, Анатолий Андреевич, и, естественно, держит в уме тот вариант, что я попытаюсь перетянуть его племянницу на свою сторону и использовать ее для подготовки побега или даже для покушения на его бесценную жизнь. И конечно, кум уже подготовил ответные меры на случай, если вдруг мы с Кристиной начнем проявлять какую-то подозрительную активность. Хотелось бы знать, что это за меры. Сюрприз № 4? Наверняка чего-то подобного следует ожидать в ближайшее время. Навряд ли Анатолий Андреевич угомонился и успокоился, посчитав, что я, обезноженный, уже не могу представлять никакой опасности. Могу! Еще как могу, пока жив и нахожусь в здравом сознании! Пока не сломлен морально, а подобное проделать со мной еще никому никогда не удавалось. И не удастся!"