Страница:
– Откуда… – сказал я и осекся.
– А оттуда, что я уже битый час стою тут и слушаю, как ты разговариваешь то с Настей, то с Алешей, то с нехристем каким-то, прости господи, – и он перекрестился, – а уж сквернословил-то, когда с нехристем этим шахом разговаривал – не приведи Господь!
Он снова перекрестился и добавил:
– Хорошо, хоть не богохульствовал. Я потер лицо руками.
Целый час, говорит… Симптомчики, как говорил наш патологоанатом, вытаскивая из трупа пули общим весом граммов на триста.
Отняв руки от лица, я посмотрел на братца Игната.
Он ответил мне спокойным взглядом и, шагнув навстречу, протянул руку:
– Ну, здравствуй, Коста!
У меня с души свалился камень размером с Исаакиевский собор.
– Здравствуй, братец Игнатец! – ответил я, чувствуя, как мои губы сами собой растягиваются в улыбку от уха до уха.
Отправляясь сюда, я ожидал чего угодно – презрения, отторжения, даже того, что крепкие набожные мужички, помолясь, выбьют из меня душу, но все получилось как нельзя лучше. Крепко пожав шершавую ладонь лесного жителя, я понял, что ничего из того, что я себе навоображал, не будет, и Игнат, невольно подслушавший мои шизофренические разговоры с самим собой – тому порукой.
– Пойдем, Коста, напою тебя чайком с дороги, – сказал Игнат и, повернувшись ко мне спиной, направился к поселку.
Подхватив сумку, я с легким сердцем пошел за ним.
И опять я сидел за тем же самым выскобленным добела столом под березой, где несколько месяцев назад…
Нет. Нельзя. Хватит.
Напротив меня, держа дымящийся стакан с темно-вишневым чаем, сидел Игнат и слушал мой рассказ о судьбе Алеши.
До этого он поведал мне о том, как произошло похищение, и я испытал только одно желание – продырявить Губанову башку. А еще лучше – организовать, чтобы с ним обошлись, как с тем пленником, фильм о казни которого показал мне в Питере Ахмад. Я еще подумал – а может, тот, которому выпустили кишки, тоже был подонком вроде Губанова?
Рассказав Игнату почти все, я умолчал только о том, зачем приперся в их забытое Богом поселение. Хотя, может быть, оно вовсе и не забытое…
И, конечно, я не стал рассказывать ему о том, как Алеша ловким выстрелом из пистоля погасил мне левый шнифт Незачем божьему человеку расстраиваться. Пока мы с Игнатом беседовали да чаевничали, на крыльце то одного, то другого дома появлялся кто-нибудь из поселенцев, смотрел в нашу сторону и молча исчезал.
– А что ведунья наша, Максимила? – спросил я. Игнат вздохнул, перекрестился и ответил:
– Восемь дней назад раба божья Максимила преставилась, царствие ей небесное. Девяносто лет прожила, как один день.
Он перекрестился еще раз и сказал:
– Ну, а раз у тебя к старцу Евстрату разговор, тогда пошли. Я тебя к нему провожу, да и пилу свою заберу как раз.
– Пошли, – согласился я, и мы, оставив чайные причиндалы на столе, направились к дому старца Евстрата.
– Вижу, – ответил я. – А что это?
– Что это? – он усмехнулся. – Это зона ижменс-кая, вот что это. Знаешь такую?
– Век бы мне ее не знать, – ответил я, тщетно пытаясь разглядеть в микроскопических коробочках что-нибудь знакомое.
Мы сидели на вершине Чертова Камня и глазели по сторонам.
Тайга была похожа на море, окружавшее одинокую скалу, гордо возвышавшуюся над неподвижными темно-зелеными волнами. Ничто не заслоняло находившийся вдалеке горизонт, и это было похоже на то, что я видел, когда пересекал океан на борту холодильника «Нестор Махно». Пространство над головой представляло собой внутренность огромной темно-голубой полусферы, в небе не было ни единого облачка, и я понял, почему Евстрат так любил сидеть на вершине Чертова Камня. Отсюда до Бога было рукой подать.
Вчера вечером, когда мы с Игнатом пришли к суровому старцу, он вынес Игнату пилу, а мне сказал:
– Нечего на ночь глядя разговоры заводить. Утро вечера мудренее. Вот приходи утречком, тогда и поговорим.
И скрылся за дверью.
Игнат развел руками, и мы пошли к нему в дом ночевать.
Для меня, городского человека, время было детское, всего лишь девять часов вечера, и я беспокоился о том, что буду лежать, глядя в потолок, тщетно пытаясь уснуть, но когда улегся на широкую лавку, покрытую пахучим сенным матрасом, и укрылся красивым лоскутным одеялом, сшитым самим Игнатом, то почувствовал, что комната плавно завертелась вокруг меня. И не успел я сообразить, что вообще-то проделал за этот день немаленький путь, да еще и двадцать пять верст отмахал пешком, как Игнат дунул на свечку, комната погрузилась во мрак, и под тихое чириканье сверчка я отправился прямиком в гости к Морфею.
Разбудил меня негромкий шепот, и, приоткрыв глаза, я увидел спину Игната, который молился, стоя перед иконой, обрамленной сосновыми ветками и вышитым полотенцем.
Было уже утро, и где-то за окном слышались звуки хозяйственной жизни. Загремело ведро, глухой женский голос стал ласково уговаривать скотину постоять спокойно, пару раз гавкнула собака, короче, на улице начиналась натуральная деревенская жизнь, которая первые несколько дней очень нравится остервенелому горожанину, а потом доводит его до смертельной тоски и дикой пьянки. Знаем, проходили.
Игнат закончил свой тихий разговор с Богом, и я решил сделать вид, что проснулся. Шумно потянувшись, я с завыванием зевнул, потом невольно щелкнул зубами и вскочил с лавки. Обернувшись, Игнат улыбнулся и сказал:
– Доброго утра, Коста. Как спалось на сенничке?
– Хорошо, Игнат, – ответил я, – давно так не спал.
– Вот и славно, – сказал он, – самовар уже закипает, скоро чаевничать будем.
Я кивнул, нацепил повязку и посмотрел на часы.
Было семь часов утра. Здорово, подумал я, так рано, а я уже выспался. И сна – ни в одном глазу, а он у меня и так один. Наверное, это из-за свежего воздуха и тишины. Ну, может, еще благодать староверская подействовала, кто его знает.
Выйдя на улицу, я первым делом направился к покосившейся дощатой будке, своим угрожающим креном напоминавшей Пизанскую башню. Там все прошло гладко, в том смысле, что древний изъеденный жучком сортир не рухнул мне на голову и не провалился под ногами.
Потом я с удовольствием умылся под старинным лязгающим умывальником и, вытираясь ветхим, но чистым полотенцем, которое выдал мне Игнат, проследовал за ним в дом, где в горнице уже был накрыт скромный, но серьезный завтрак.
На председательском месте стола пофыркивал самовар, по центру на чистой толстой доске красовался внушительный кусок копченого мяса, а вокруг него располагалось все остальное – крупно нарезанный хлеб, стаканы, варенье и белые сухари.
Усевшись за стол, Игнат перекрестился и сказал:
– Откушаем, что Бог послал.
И, ловко отхватив устрашающим тесаком толстый пласт мяса, протянул его мне. Я положил мясо на хлеб и, почувствовав, что если сейчас не закрою рот, то по подбородку потекут слюни, решительно вонзил зубы в бутерброд, который получился толщиной с кирпич.
Игнат сделал то же самое и, прожевав и проглотив первый кусок, спросил:
– Ну, Коста, как тебе медвежатинка?
Я закивал, задвигал бровями и локтями, потому что рот был занят потрясающе вкусным мясом, отдающим дымком и какими-то травами.
– Ладно, ешь, не слушай меня, болтуна, – усмехнулся Игнат.
Закончив завтрак, я поблагодарил Игната и отправился к старцу Ев страту.
Евстрат, худощавый загорелый старикан с морщинистым лицом и ясным взглядом, сидел в лучах утренного солнца на лавочке перед своим домом и строгал ножом какую-то палочку. Время от времени он останавливался и придирчиво осматривал палочку со всех сторон.
– Бог в помощь, – сказал я, желая, чтобы мое приветствие прозвучало в стиле их набожного образа жизни.
Евстрат поднял голову и перестал строгать.
– Здравствуй, Коста, – ответил он.
Я сел напротив старца на стоявшую торчком толстую колоду, на которой, судя по всему, он колол дрова, и сказал:
– Я хочу поговорить с тобой, Евстрат.
– Ну что же, – рассудительно ответил старец, – хочешь, так поговори.
Я помолчал, соображая, с чего начать, и сказал:
– Для начала я сообщу тебе хорошую новость. Я видел Алешу, он жив и здоров, и передает тебе привет.
Евстрат кивнул.
– Насчет Алены ничего не могу сказать. Я думаю, что она там же, где был Алеша, и тоже жива и здорова.
Евстрат продолжал молчать, спокойно глядя на меня.
– Про то, что было с Алешей на протяжении этих нескольких месяцев, я расскажу тебе потом, обязательно расскажу, но сейчас есть более важное дело.
Я собрался с духом и сказал:
– Алешу захватили арабские бандиты и требуют за него выкуп. Сначала они хотели, чтобы я дал им кучу денег, но когда Алеша проболтался, что видел у тебя старинный Коран, да еще и описал его в подробностях, они забыли о деньгах и теперь не хотят слышать ни о чем другом. Подавай им этот Коран, и все тут. Ну, и, конечно, грозят страшными пытками и казнями. Я видел, что они могут сделать с человеком, если не дать им того, что им нужно. Они убьют Алешу. А перед этим будут мучить его так, что и описать страшно.
Евстрат отложил в сторону палочку и нож, которые он до сих пор держал в руках, стряхнул с колен стружки и спросил:
– Скажи, Коста, ты понимаешь, что приносишь людям горе?
Я не ждал такого виража и поэтому ответил не сразу.
– Конечно, понимаю. Но что я могу сделать? Наложить на себя руки? Во-первых – страшно, а во-вторых – грех это смертный, сам знаешь. Вот возьми и пристрели меня из своего карабина. Возьмешь грех на душу, чтобы избавить людей от такого негодяя?
– Стрельбой тут не поможешь, – ответил Евст-рат, – вот ты лучше скажи мне, кто ты сейчас есть среди людей? Как ты называешься?
Кто я есть…
А кто я, на самом деле?
Вор в законе – это понятно. А еще кто?
А никто. Просто вор в законе, то есть злодей, признанный другими злодеями выдающимся и авторитетным злодеем. Вот так. И никак иначе. И все нормальные люди спят и видят, как таких, как я, развешивают на фонарях. Или отрубают им головы на Лобном месте.
Евстрат ждал ответа, и я, вздохнув, сказал:
– Я, Евстрат, вор в законе. Ты знаешь, что это такое?
– Знаю я, что это такое, – поморщившись, ответил Евстрат, – за всю мою долгую жизнь рядом с зоной, знаешь, сколько таких, как ты, видел?
– Представляю.
– Вот то-то. Я даже знаю, что ты мне скажешь в свое оправдание.
– И что же я скажу, Евстрат?
– А то, что ты в этом не виноват, что это у тебя жизнь так сложилась, и что все получилось само собой. Правильно?
– Почти…
– Да не почти, а так оно и есть. Вот расскажи мне, Коста, с чего все началось? Где повернулась твоя дорога?
Мне не хотелось вспоминать об этом, но делать было нечего.
– Моя жена нашла себе мужика на стороне, и он уговорил ее оттягать у меня квартиру. Соблазнил, так сказать. И они не придумали ничего лучше, как убить соседку и подставить меня. Мне дали срок, но я бежал из тюрьмы и…
– Вот именно, – перебил меня Евстрат, – дальше можешь не рассказывать. Ты бежал, чтобы отомстить. И вот тут твоя жизнь и изменилась. Ты сам решил сделать это, никто тебя не заставлял. Но если бы ты спокойно отсидел, то грех был бы на тех, кто так обошелся с тобой. Месть сродни гордыни, и ты поддался этому искушению. Начав мстить, ты сам стал убийцей, предателем, стяжателем, в общем, я знаю о тебе все. Точнее – о таких, как ты.
– Но ведь я же не виноват, – возразил я.
– Был не виноват. А теперь виноват, да еще как! Зло порождает зло. Тот, кто заболел чумой, не виноват в этом, но обречен умереть. Он или умрет сам в муках, или его убьют другие, чтобы он не принес им гибель. Это и тебя ждет на твоей стезе, если ты ее не изменишь.
– Так что же, пусть такие, как хахаль моей жены, спокойно делают свои дела, а такие, как я, будут по тюрьмам расселяться?
– Бог все видит, и от его суда не уйдет никто.
– Может, оно и так, но это будет потом и не здесь, – возразил я, – а тут в это время всякие подлецы будут делать с нами все, что хотят. Так, что ли? Это что же получается? Богу, стало быть, наплевать на то, что происходит здесь, в этой жизни, и мы у него вроде фишек, которые он там, потом, разложит, как надо?
– Ты не ведаешь, о чем говоришь, – спокойно сказал Евстрат. – Пути Господни неисповедимы.
– Возможно, они и неисповедимы, но ты говоришь так, будто тебе они известны. И это не совсем хорошо. Но ведь разговор у нас не об этом, правда?
– Правда, – ответил Евстрат, – ты еще многого не знаешь, и поэтому говорить с тобой трудно. Но вот ты ответь мне, вор в законе, как это может быть, что ваше воровское братство запрещает тебе любить, заботиться о близком человеке, даже просто иметь его. Как? И я сам отвечу тебе – как. У вас там принято считать, что вор не должен иметь ни имущества, ни денег, ни дорогих людей, потому что иначе он становится слабым и предает своих нечестивых братьев. Он начинает думать о том, что у него есть, и тогда его можно заставить сделать все, что угодно. Как тебя, например. Ты, может быть, думаешь, что я не знаю, что такое – жить по понятиям? Так вот – знаю. Наслушался от ваших… А те, кто живет со мной в этом поселении, считают меня пастырем, и только. Я читаю им Священное писание, молюсь за них. За себя, между прочим, тоже молюсь. И за тебя, срань господня, тоже…
Я хмыкнул, потому что никак не ожидал от старца таких резких мирских речей. Удивил он меня, честное слово!
Евстрат бросил на меня пронзительный взгляд и продолжил:
– Они думают, что я просто хранитель Библии и пастырь. А я всю свою жизнь наблюдаю за людьми и изучаю их. Так вот, насчет воров в законе. Вы угодны Сатане, и он не хочет, чтобы ваши сердца обращались к Богу. Ведь и любовь, и забота о ближнем – это божественный промысел. А Сатане это – как нож острый. Ему нужно, чтобы вы грабили, лгали и убивали. Вот и дал он вам свои законы, объяснив их насущными нуждами воровского братства. И ты – неправильный вор в законе. Что, скажешь, тебя так не называли?
Ну, блин, дает старец, подумал я. Прямо в точку лупит!
– Называли, – тупо ответил я, чувствуя, что он меня прижимает к стене и прижимает крепко.
А еще, когда он сказал про ложь, мне вспомнился иссеченный пулями ветеран в поезде, которому я соврал про Чечню, и мне снова стало стыдно.
– Правильно. И теперь ты разрываешься между двумя великими силами. Сатана ведь тоже велик, этого нельзя забывать. Он меньше Бога, но глуп тот, кто думает, что можно презирать его и пренебрегать им. Так вот я и говорю, что ты и Богу хочешь послужить, спасая Алешу, и Сатане угодить, якшаясь со своими авторитетами погаными. И поэтому ты болтаешься, как, прости, Господи, говно в проруби.
Евстрат перекрестился и взглянул на небо. Я тоже посмотрел туда, но ничего особенного не увидел.
– И поэтому ты должен выбрать, кому служить. Или Богу – или Сатане.
Я молчал. Мне, честно говоря, не нужен был весь это разговор, но, поскольку хозяином положения был Евстрат, приходилось слушать.
Евстрат, словно прочитав мои мысли, усмехнулся и сказал:
– Ну что, думаешь, небось – когда старикан заткнется? Успокойся, я не собираюсь обращать тебя в истинную веру. Припечет – сам придешь, сам обратишься к Богу с молитвою от сердца. А сейчас – не время еще, не готов ты.
Он кашлянул, посмотрел на меня пристально и спросил:
– Так что там Алеша про Коран говорил?
И я подробно описал ему Коран, какие где на нем камни имеются, из чего обложка сделана, чем украшена, и особо про птичку на внутренней стороне задней части обложки.
Евстрат слушал и кивал.
Когда я закончил с описанием книги, он спросил:
– Что еще рассказал Алеша?
– Он сказал, что она лежит на второй полке слева от входа, рядом со шкатулкой, в которой хранится кусок гроба Господня.
– Правильно. А где это место находится, он сказал?
– Нет, не сказал.
– Это тоже правильно, потому что если бы ты узнал, где тайна нашей общины скрыта, то разорил бы ее со своими ворами.
– Ну ты, Евстрат, зря это…
– Ничего не зря, – перебил меня Евстрат, – я вашу братию знаю. Сегодня ты Алешу спасаешь, а завтра впадешь в соблазн и придешь грабить. А если не ты сам, то твои подельнички иголки тебе под ногти засунут, и ты им все расскажешь. И тогда они просто убьют здесь всех, а святыни наши уволокут в свой поганый общак. А потом продадут их за деньги и будут на эти деньги Сатану тешить.
Возразить было нечего.
Евстрат взглянул на меня и спросил:
– А знаешь ли ты, Знахарь… тьфу! – перебил он сам себя, – да какой ты знахарь, прости, Господи, вот Максимила была…
Он замолчал, и видно было, что думает он о чем-то другом, имеющем значение для него одного.
– Так что я знаю, о чем ты хочешь меня спросить? – прервал я его молчание, потому что почувствовал, что нельзя позволять ему уходить в эти грустные мысли.
Он посмотрел сквозь меня, потом провел по лицу рукой и спросил:
– О чем я хочу… Ты знаешь, что это за Коран такой?
– Нет, не знаю, – искренне ответил я.
– Про боярыню Морозову слышал?
– Слышал, – сказал я, – даже такая картина есть. Не помню, кто рисовал, но что нарисовано – помню. Сидит боярыня эта в санях, кругом народ, паника, а боярыня, стало быть, ноги делает.
– Ноги делает… Что у тебя за речи? Никак не можешь от своих блатных привычек отказаться? – раздраженно спросил Евстрат.
– Прости, Евстрат, – сказал я, – получается, что не всегда могу, само выскакивает.
– Когда-нибудь выскочит так, что не догонишь, – пообещал Евстрат, – а куда она ноги… Тьфу на тебя! Куда она едет, знаешь?
– Нет, про те дела ничего не знаю.
– Правильно, откуда тебе знать, ты только про понятия свои знаешь. А дела в то время были такие. В году 1653 от рождества Христова, при Алексее Михайловиче Тишайшем, патриарх Никон затеял церковную реформу, и было это богопротивно. И тогда истинные верующие, которых стали называть раскольниками или староверами, ушли от ереси этой. А боярыня Феодосия Прокопиевна Морозова, царствие ей небесное, спасаясь от гонений нечестивых, увезла из Москвы часть священных книг из библиотеки Ивана Грозного. Она раздала их верным людям, чтобы не пропало сокровище духовное, а вот себя-то и не уберегла. Схватили ее в 1671 году и заточили в Боровском монастыре. Там она и умерла. Среди тех, кому она отдала святыни, был Никодим, мой прапрапрадед. И вот с тех пор наша община хранит эти великие духовные ценности. Вернее, не община хранит, братия об этом ничего не знает, а храню их я. А после меня Алеша должен был, а до меня был старец Иона, а до него… Ну да это и не важно. Когда Иван Грозный покорил Казань, оттуда вывезли много разного, и Коран этот тоже, а вот куда казанский мурза сокровища Золотой Орды спрятал, так и не узнали. И Коран этот, который нехристи за Алешину жизнь требуют, не просто священная книга мусульман. И нужен он арабам твоим вовсе не для того, чтобы молиться Аллаху. И совсем не потому, что он дорогих денег стоит как старинная вещь.
Старец Евстрат замолчал.
Я понимал, что он уже решился отдать Коран, и поэтому терпеливо ждал, когда он заговорит снова.
– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но скажу тебе, что Коранов этих два, и что тот, кто получит их оба, узнает тайну сокровища Золотой Орды.
– Я так и знал! – вырвалось у меня.
– Что ты так и знал? – подозрительно уставившись на меня, спросил Евстрат
– Когда Алеша расказывал мне про этот Коран, я почувствовал, что он не говорит мне всего, что его предупредили о чем-то. И теперь я понял, что он видел там, у этих чурбанов, второй такой же Коран. Точно! Они хотят завладеть обеими книгами и добраться до татарского загашника… Прости, само выскочило! Короче, они хотят получить сокровища Золотой Орды. Иначе и быть не может.
– Да, иначе и быть не может. Я дам тебе этот Коран, чтобы ты мог спасти жизнь невинного человека, но запомни – путь любого сокровища усеян мертвецами и залит кровью. Четыреста пятьдесят лет клад Золотой Орды был недоступен людям, и они перестали убивать из-за него друг друга. Теперь, когда тайна окажется в руках нехристей, все начнется снова. Если бы у меня хватило сил преступить через заповеди Божьи, я застрелил бы тебя прямо сейчас, и оставил бы Алешу на верную погибель ради того, чтобы спасти тех, кому теперь суждено загубить свои души и жизни. Я сделал бы это, я хочу сделать это, но не могу. Единственным утешением мне служит мысль о том, что проливать из-за этой книги свою и чужую кровь будут люди, которые и так уже в безраздельной власти Дьявола, и спасти их нет ни малейшей надежды.
Он встал и, посмотрев на меня, сказал:
– Пойдем, Коста, здесь недалеко.
Это «недалеко» оказалось в четырех часах прогулки по тайге.
Остановившись на одной из многочисленных лесных полянок, похожих друг на друга, как хохол на белоруса, Евстрат сказал:
– Жди меня здесь.
И исчез между деревьями.
Я ждал его около получаса, и, наконец, он появился совсем с другой стороны, держа в руках небольшой сверток.
Подойдя ко мне, он сказал:
– Держи, Коста. Делай, что хочешь, но Алешу спаси. И не только потому, что нельзя позволить нехристям праведную душу загубить, а еще и потому, что, кроме него, мне некому передать тайну нашего поселения.
И протянул мне сверток.
Развернув старую истлевшую тряпку и бросив ее на землю, я увидел, что держу в руках настоящую драгоценность. За эту книгу знающие люди даже без всякой там скрытой в ней тайны перегрызли бы друг другу глотки.
Коран выглядел точно так, как описал мне по телефону Алеша, но производил гораздо более сильное впечатление, чем я себе представлял.
Обложка – из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, слабо пахнущего чем-то приятным, корешок и кромки обложки – из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.
По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах, – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.
Я шагнул в сторону, и на книгу упал луч солнечного света.
И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Перевернув книгу и открыв заднюю обложку, я увидел маленького аиста, мастерски вырезанного в углу старой деревянной пластины.
Да, это была та самая книга, о которой говорил Алеша, и ценой ее были его жизнь и моя честь, если она у меня еще оставалась.
Подняв с земли тряпку и отряхнув ее от иголок, я бережно завернул Коран и, сунув его за пазуху, застегнул молнию. Получилось не очень удобно, зато надежно.
Евстрат помолчал немного и, снова посмотрев на небо, сказал:
– Пойдем, Коста, на камушке посидим. Отдохнем, поговорим…
Я кивнул, и он мягкими шагами прирожденного следопыта направился в чащу. Я последовал за ним. Шли мы недолго, минут десять, и скоро среди деревьев показалась огромная гранитная скала, уходящая тупой вершиной в самое небо.
Евстрат подошел к ней и, обернувшись ко мне, сказал:
– Я частенько прихожу сюда. Там, наверху, и мысли очищаются, и к Богу поближе, и вид красивый. Да что я тебе расказываю – сейчас сам увидишь.
И он, не держась руками, стал ловко подниматься по серой наклонной поверхности, вставая на какие-то незаметные выступы. Когда я полез за ним, то пришлось, кроме ног, использовать еще и руки, и все равно мне не хватало конечностей.
Когда мы добрались до вершины, я совершенно запыхался, а Евстрату – хоть бы что. Хорошо ему, черту старому, он-то на эту каменюку не одну тысячу раз лазил, натренировался уже, не то, что я.
Мы уселись на каменный гребень, и Евстрат сказал:
– Ну, Коста, расскажи мне об Алеше.
Глава 5
– А оттуда, что я уже битый час стою тут и слушаю, как ты разговариваешь то с Настей, то с Алешей, то с нехристем каким-то, прости господи, – и он перекрестился, – а уж сквернословил-то, когда с нехристем этим шахом разговаривал – не приведи Господь!
Он снова перекрестился и добавил:
– Хорошо, хоть не богохульствовал. Я потер лицо руками.
Целый час, говорит… Симптомчики, как говорил наш патологоанатом, вытаскивая из трупа пули общим весом граммов на триста.
Отняв руки от лица, я посмотрел на братца Игната.
Он ответил мне спокойным взглядом и, шагнув навстречу, протянул руку:
– Ну, здравствуй, Коста!
У меня с души свалился камень размером с Исаакиевский собор.
– Здравствуй, братец Игнатец! – ответил я, чувствуя, как мои губы сами собой растягиваются в улыбку от уха до уха.
Отправляясь сюда, я ожидал чего угодно – презрения, отторжения, даже того, что крепкие набожные мужички, помолясь, выбьют из меня душу, но все получилось как нельзя лучше. Крепко пожав шершавую ладонь лесного жителя, я понял, что ничего из того, что я себе навоображал, не будет, и Игнат, невольно подслушавший мои шизофренические разговоры с самим собой – тому порукой.
– Пойдем, Коста, напою тебя чайком с дороги, – сказал Игнат и, повернувшись ко мне спиной, направился к поселку.
Подхватив сумку, я с легким сердцем пошел за ним.
И опять я сидел за тем же самым выскобленным добела столом под березой, где несколько месяцев назад…
Нет. Нельзя. Хватит.
Напротив меня, держа дымящийся стакан с темно-вишневым чаем, сидел Игнат и слушал мой рассказ о судьбе Алеши.
До этого он поведал мне о том, как произошло похищение, и я испытал только одно желание – продырявить Губанову башку. А еще лучше – организовать, чтобы с ним обошлись, как с тем пленником, фильм о казни которого показал мне в Питере Ахмад. Я еще подумал – а может, тот, которому выпустили кишки, тоже был подонком вроде Губанова?
Рассказав Игнату почти все, я умолчал только о том, зачем приперся в их забытое Богом поселение. Хотя, может быть, оно вовсе и не забытое…
И, конечно, я не стал рассказывать ему о том, как Алеша ловким выстрелом из пистоля погасил мне левый шнифт Незачем божьему человеку расстраиваться. Пока мы с Игнатом беседовали да чаевничали, на крыльце то одного, то другого дома появлялся кто-нибудь из поселенцев, смотрел в нашу сторону и молча исчезал.
– А что ведунья наша, Максимила? – спросил я. Игнат вздохнул, перекрестился и ответил:
– Восемь дней назад раба божья Максимила преставилась, царствие ей небесное. Девяносто лет прожила, как один день.
Он перекрестился еще раз и сказал:
– Ну, а раз у тебя к старцу Евстрату разговор, тогда пошли. Я тебя к нему провожу, да и пилу свою заберу как раз.
– Пошли, – согласился я, и мы, оставив чайные причиндалы на столе, направились к дому старца Евстрата.
* * *
– Во-он, видишь? – старец Евстрат указал пальцем на едва заметные в туманной атмосферной дымке постройки на горизонте.– Вижу, – ответил я. – А что это?
– Что это? – он усмехнулся. – Это зона ижменс-кая, вот что это. Знаешь такую?
– Век бы мне ее не знать, – ответил я, тщетно пытаясь разглядеть в микроскопических коробочках что-нибудь знакомое.
Мы сидели на вершине Чертова Камня и глазели по сторонам.
Тайга была похожа на море, окружавшее одинокую скалу, гордо возвышавшуюся над неподвижными темно-зелеными волнами. Ничто не заслоняло находившийся вдалеке горизонт, и это было похоже на то, что я видел, когда пересекал океан на борту холодильника «Нестор Махно». Пространство над головой представляло собой внутренность огромной темно-голубой полусферы, в небе не было ни единого облачка, и я понял, почему Евстрат так любил сидеть на вершине Чертова Камня. Отсюда до Бога было рукой подать.
Вчера вечером, когда мы с Игнатом пришли к суровому старцу, он вынес Игнату пилу, а мне сказал:
– Нечего на ночь глядя разговоры заводить. Утро вечера мудренее. Вот приходи утречком, тогда и поговорим.
И скрылся за дверью.
Игнат развел руками, и мы пошли к нему в дом ночевать.
Для меня, городского человека, время было детское, всего лишь девять часов вечера, и я беспокоился о том, что буду лежать, глядя в потолок, тщетно пытаясь уснуть, но когда улегся на широкую лавку, покрытую пахучим сенным матрасом, и укрылся красивым лоскутным одеялом, сшитым самим Игнатом, то почувствовал, что комната плавно завертелась вокруг меня. И не успел я сообразить, что вообще-то проделал за этот день немаленький путь, да еще и двадцать пять верст отмахал пешком, как Игнат дунул на свечку, комната погрузилась во мрак, и под тихое чириканье сверчка я отправился прямиком в гости к Морфею.
Разбудил меня негромкий шепот, и, приоткрыв глаза, я увидел спину Игната, который молился, стоя перед иконой, обрамленной сосновыми ветками и вышитым полотенцем.
Было уже утро, и где-то за окном слышались звуки хозяйственной жизни. Загремело ведро, глухой женский голос стал ласково уговаривать скотину постоять спокойно, пару раз гавкнула собака, короче, на улице начиналась натуральная деревенская жизнь, которая первые несколько дней очень нравится остервенелому горожанину, а потом доводит его до смертельной тоски и дикой пьянки. Знаем, проходили.
Игнат закончил свой тихий разговор с Богом, и я решил сделать вид, что проснулся. Шумно потянувшись, я с завыванием зевнул, потом невольно щелкнул зубами и вскочил с лавки. Обернувшись, Игнат улыбнулся и сказал:
– Доброго утра, Коста. Как спалось на сенничке?
– Хорошо, Игнат, – ответил я, – давно так не спал.
– Вот и славно, – сказал он, – самовар уже закипает, скоро чаевничать будем.
Я кивнул, нацепил повязку и посмотрел на часы.
Было семь часов утра. Здорово, подумал я, так рано, а я уже выспался. И сна – ни в одном глазу, а он у меня и так один. Наверное, это из-за свежего воздуха и тишины. Ну, может, еще благодать староверская подействовала, кто его знает.
Выйдя на улицу, я первым делом направился к покосившейся дощатой будке, своим угрожающим креном напоминавшей Пизанскую башню. Там все прошло гладко, в том смысле, что древний изъеденный жучком сортир не рухнул мне на голову и не провалился под ногами.
Потом я с удовольствием умылся под старинным лязгающим умывальником и, вытираясь ветхим, но чистым полотенцем, которое выдал мне Игнат, проследовал за ним в дом, где в горнице уже был накрыт скромный, но серьезный завтрак.
На председательском месте стола пофыркивал самовар, по центру на чистой толстой доске красовался внушительный кусок копченого мяса, а вокруг него располагалось все остальное – крупно нарезанный хлеб, стаканы, варенье и белые сухари.
Усевшись за стол, Игнат перекрестился и сказал:
– Откушаем, что Бог послал.
И, ловко отхватив устрашающим тесаком толстый пласт мяса, протянул его мне. Я положил мясо на хлеб и, почувствовав, что если сейчас не закрою рот, то по подбородку потекут слюни, решительно вонзил зубы в бутерброд, который получился толщиной с кирпич.
Игнат сделал то же самое и, прожевав и проглотив первый кусок, спросил:
– Ну, Коста, как тебе медвежатинка?
Я закивал, задвигал бровями и локтями, потому что рот был занят потрясающе вкусным мясом, отдающим дымком и какими-то травами.
– Ладно, ешь, не слушай меня, болтуна, – усмехнулся Игнат.
Закончив завтрак, я поблагодарил Игната и отправился к старцу Ев страту.
Евстрат, худощавый загорелый старикан с морщинистым лицом и ясным взглядом, сидел в лучах утренного солнца на лавочке перед своим домом и строгал ножом какую-то палочку. Время от времени он останавливался и придирчиво осматривал палочку со всех сторон.
– Бог в помощь, – сказал я, желая, чтобы мое приветствие прозвучало в стиле их набожного образа жизни.
Евстрат поднял голову и перестал строгать.
– Здравствуй, Коста, – ответил он.
Я сел напротив старца на стоявшую торчком толстую колоду, на которой, судя по всему, он колол дрова, и сказал:
– Я хочу поговорить с тобой, Евстрат.
– Ну что же, – рассудительно ответил старец, – хочешь, так поговори.
Я помолчал, соображая, с чего начать, и сказал:
– Для начала я сообщу тебе хорошую новость. Я видел Алешу, он жив и здоров, и передает тебе привет.
Евстрат кивнул.
– Насчет Алены ничего не могу сказать. Я думаю, что она там же, где был Алеша, и тоже жива и здорова.
Евстрат продолжал молчать, спокойно глядя на меня.
– Про то, что было с Алешей на протяжении этих нескольких месяцев, я расскажу тебе потом, обязательно расскажу, но сейчас есть более важное дело.
Я собрался с духом и сказал:
– Алешу захватили арабские бандиты и требуют за него выкуп. Сначала они хотели, чтобы я дал им кучу денег, но когда Алеша проболтался, что видел у тебя старинный Коран, да еще и описал его в подробностях, они забыли о деньгах и теперь не хотят слышать ни о чем другом. Подавай им этот Коран, и все тут. Ну, и, конечно, грозят страшными пытками и казнями. Я видел, что они могут сделать с человеком, если не дать им того, что им нужно. Они убьют Алешу. А перед этим будут мучить его так, что и описать страшно.
Евстрат отложил в сторону палочку и нож, которые он до сих пор держал в руках, стряхнул с колен стружки и спросил:
– Скажи, Коста, ты понимаешь, что приносишь людям горе?
Я не ждал такого виража и поэтому ответил не сразу.
– Конечно, понимаю. Но что я могу сделать? Наложить на себя руки? Во-первых – страшно, а во-вторых – грех это смертный, сам знаешь. Вот возьми и пристрели меня из своего карабина. Возьмешь грех на душу, чтобы избавить людей от такого негодяя?
– Стрельбой тут не поможешь, – ответил Евст-рат, – вот ты лучше скажи мне, кто ты сейчас есть среди людей? Как ты называешься?
Кто я есть…
А кто я, на самом деле?
Вор в законе – это понятно. А еще кто?
А никто. Просто вор в законе, то есть злодей, признанный другими злодеями выдающимся и авторитетным злодеем. Вот так. И никак иначе. И все нормальные люди спят и видят, как таких, как я, развешивают на фонарях. Или отрубают им головы на Лобном месте.
Евстрат ждал ответа, и я, вздохнув, сказал:
– Я, Евстрат, вор в законе. Ты знаешь, что это такое?
– Знаю я, что это такое, – поморщившись, ответил Евстрат, – за всю мою долгую жизнь рядом с зоной, знаешь, сколько таких, как ты, видел?
– Представляю.
– Вот то-то. Я даже знаю, что ты мне скажешь в свое оправдание.
– И что же я скажу, Евстрат?
– А то, что ты в этом не виноват, что это у тебя жизнь так сложилась, и что все получилось само собой. Правильно?
– Почти…
– Да не почти, а так оно и есть. Вот расскажи мне, Коста, с чего все началось? Где повернулась твоя дорога?
Мне не хотелось вспоминать об этом, но делать было нечего.
– Моя жена нашла себе мужика на стороне, и он уговорил ее оттягать у меня квартиру. Соблазнил, так сказать. И они не придумали ничего лучше, как убить соседку и подставить меня. Мне дали срок, но я бежал из тюрьмы и…
– Вот именно, – перебил меня Евстрат, – дальше можешь не рассказывать. Ты бежал, чтобы отомстить. И вот тут твоя жизнь и изменилась. Ты сам решил сделать это, никто тебя не заставлял. Но если бы ты спокойно отсидел, то грех был бы на тех, кто так обошелся с тобой. Месть сродни гордыни, и ты поддался этому искушению. Начав мстить, ты сам стал убийцей, предателем, стяжателем, в общем, я знаю о тебе все. Точнее – о таких, как ты.
– Но ведь я же не виноват, – возразил я.
– Был не виноват. А теперь виноват, да еще как! Зло порождает зло. Тот, кто заболел чумой, не виноват в этом, но обречен умереть. Он или умрет сам в муках, или его убьют другие, чтобы он не принес им гибель. Это и тебя ждет на твоей стезе, если ты ее не изменишь.
– Так что же, пусть такие, как хахаль моей жены, спокойно делают свои дела, а такие, как я, будут по тюрьмам расселяться?
– Бог все видит, и от его суда не уйдет никто.
– Может, оно и так, но это будет потом и не здесь, – возразил я, – а тут в это время всякие подлецы будут делать с нами все, что хотят. Так, что ли? Это что же получается? Богу, стало быть, наплевать на то, что происходит здесь, в этой жизни, и мы у него вроде фишек, которые он там, потом, разложит, как надо?
– Ты не ведаешь, о чем говоришь, – спокойно сказал Евстрат. – Пути Господни неисповедимы.
– Возможно, они и неисповедимы, но ты говоришь так, будто тебе они известны. И это не совсем хорошо. Но ведь разговор у нас не об этом, правда?
– Правда, – ответил Евстрат, – ты еще многого не знаешь, и поэтому говорить с тобой трудно. Но вот ты ответь мне, вор в законе, как это может быть, что ваше воровское братство запрещает тебе любить, заботиться о близком человеке, даже просто иметь его. Как? И я сам отвечу тебе – как. У вас там принято считать, что вор не должен иметь ни имущества, ни денег, ни дорогих людей, потому что иначе он становится слабым и предает своих нечестивых братьев. Он начинает думать о том, что у него есть, и тогда его можно заставить сделать все, что угодно. Как тебя, например. Ты, может быть, думаешь, что я не знаю, что такое – жить по понятиям? Так вот – знаю. Наслушался от ваших… А те, кто живет со мной в этом поселении, считают меня пастырем, и только. Я читаю им Священное писание, молюсь за них. За себя, между прочим, тоже молюсь. И за тебя, срань господня, тоже…
Я хмыкнул, потому что никак не ожидал от старца таких резких мирских речей. Удивил он меня, честное слово!
Евстрат бросил на меня пронзительный взгляд и продолжил:
– Они думают, что я просто хранитель Библии и пастырь. А я всю свою жизнь наблюдаю за людьми и изучаю их. Так вот, насчет воров в законе. Вы угодны Сатане, и он не хочет, чтобы ваши сердца обращались к Богу. Ведь и любовь, и забота о ближнем – это божественный промысел. А Сатане это – как нож острый. Ему нужно, чтобы вы грабили, лгали и убивали. Вот и дал он вам свои законы, объяснив их насущными нуждами воровского братства. И ты – неправильный вор в законе. Что, скажешь, тебя так не называли?
Ну, блин, дает старец, подумал я. Прямо в точку лупит!
– Называли, – тупо ответил я, чувствуя, что он меня прижимает к стене и прижимает крепко.
А еще, когда он сказал про ложь, мне вспомнился иссеченный пулями ветеран в поезде, которому я соврал про Чечню, и мне снова стало стыдно.
– Правильно. И теперь ты разрываешься между двумя великими силами. Сатана ведь тоже велик, этого нельзя забывать. Он меньше Бога, но глуп тот, кто думает, что можно презирать его и пренебрегать им. Так вот я и говорю, что ты и Богу хочешь послужить, спасая Алешу, и Сатане угодить, якшаясь со своими авторитетами погаными. И поэтому ты болтаешься, как, прости, Господи, говно в проруби.
Евстрат перекрестился и взглянул на небо. Я тоже посмотрел туда, но ничего особенного не увидел.
– И поэтому ты должен выбрать, кому служить. Или Богу – или Сатане.
Я молчал. Мне, честно говоря, не нужен был весь это разговор, но, поскольку хозяином положения был Евстрат, приходилось слушать.
Евстрат, словно прочитав мои мысли, усмехнулся и сказал:
– Ну что, думаешь, небось – когда старикан заткнется? Успокойся, я не собираюсь обращать тебя в истинную веру. Припечет – сам придешь, сам обратишься к Богу с молитвою от сердца. А сейчас – не время еще, не готов ты.
Он кашлянул, посмотрел на меня пристально и спросил:
– Так что там Алеша про Коран говорил?
И я подробно описал ему Коран, какие где на нем камни имеются, из чего обложка сделана, чем украшена, и особо про птичку на внутренней стороне задней части обложки.
Евстрат слушал и кивал.
Когда я закончил с описанием книги, он спросил:
– Что еще рассказал Алеша?
– Он сказал, что она лежит на второй полке слева от входа, рядом со шкатулкой, в которой хранится кусок гроба Господня.
– Правильно. А где это место находится, он сказал?
– Нет, не сказал.
– Это тоже правильно, потому что если бы ты узнал, где тайна нашей общины скрыта, то разорил бы ее со своими ворами.
– Ну ты, Евстрат, зря это…
– Ничего не зря, – перебил меня Евстрат, – я вашу братию знаю. Сегодня ты Алешу спасаешь, а завтра впадешь в соблазн и придешь грабить. А если не ты сам, то твои подельнички иголки тебе под ногти засунут, и ты им все расскажешь. И тогда они просто убьют здесь всех, а святыни наши уволокут в свой поганый общак. А потом продадут их за деньги и будут на эти деньги Сатану тешить.
Возразить было нечего.
Евстрат взглянул на меня и спросил:
– А знаешь ли ты, Знахарь… тьфу! – перебил он сам себя, – да какой ты знахарь, прости, Господи, вот Максимила была…
Он замолчал, и видно было, что думает он о чем-то другом, имеющем значение для него одного.
– Так что я знаю, о чем ты хочешь меня спросить? – прервал я его молчание, потому что почувствовал, что нельзя позволять ему уходить в эти грустные мысли.
Он посмотрел сквозь меня, потом провел по лицу рукой и спросил:
– О чем я хочу… Ты знаешь, что это за Коран такой?
– Нет, не знаю, – искренне ответил я.
– Про боярыню Морозову слышал?
– Слышал, – сказал я, – даже такая картина есть. Не помню, кто рисовал, но что нарисовано – помню. Сидит боярыня эта в санях, кругом народ, паника, а боярыня, стало быть, ноги делает.
– Ноги делает… Что у тебя за речи? Никак не можешь от своих блатных привычек отказаться? – раздраженно спросил Евстрат.
– Прости, Евстрат, – сказал я, – получается, что не всегда могу, само выскакивает.
– Когда-нибудь выскочит так, что не догонишь, – пообещал Евстрат, – а куда она ноги… Тьфу на тебя! Куда она едет, знаешь?
– Нет, про те дела ничего не знаю.
– Правильно, откуда тебе знать, ты только про понятия свои знаешь. А дела в то время были такие. В году 1653 от рождества Христова, при Алексее Михайловиче Тишайшем, патриарх Никон затеял церковную реформу, и было это богопротивно. И тогда истинные верующие, которых стали называть раскольниками или староверами, ушли от ереси этой. А боярыня Феодосия Прокопиевна Морозова, царствие ей небесное, спасаясь от гонений нечестивых, увезла из Москвы часть священных книг из библиотеки Ивана Грозного. Она раздала их верным людям, чтобы не пропало сокровище духовное, а вот себя-то и не уберегла. Схватили ее в 1671 году и заточили в Боровском монастыре. Там она и умерла. Среди тех, кому она отдала святыни, был Никодим, мой прапрапрадед. И вот с тех пор наша община хранит эти великие духовные ценности. Вернее, не община хранит, братия об этом ничего не знает, а храню их я. А после меня Алеша должен был, а до меня был старец Иона, а до него… Ну да это и не важно. Когда Иван Грозный покорил Казань, оттуда вывезли много разного, и Коран этот тоже, а вот куда казанский мурза сокровища Золотой Орды спрятал, так и не узнали. И Коран этот, который нехристи за Алешину жизнь требуют, не просто священная книга мусульман. И нужен он арабам твоим вовсе не для того, чтобы молиться Аллаху. И совсем не потому, что он дорогих денег стоит как старинная вещь.
Старец Евстрат замолчал.
Я понимал, что он уже решился отдать Коран, и поэтому терпеливо ждал, когда он заговорит снова.
– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но скажу тебе, что Коранов этих два, и что тот, кто получит их оба, узнает тайну сокровища Золотой Орды.
– Я так и знал! – вырвалось у меня.
– Что ты так и знал? – подозрительно уставившись на меня, спросил Евстрат
– Когда Алеша расказывал мне про этот Коран, я почувствовал, что он не говорит мне всего, что его предупредили о чем-то. И теперь я понял, что он видел там, у этих чурбанов, второй такой же Коран. Точно! Они хотят завладеть обеими книгами и добраться до татарского загашника… Прости, само выскочило! Короче, они хотят получить сокровища Золотой Орды. Иначе и быть не может.
– Да, иначе и быть не может. Я дам тебе этот Коран, чтобы ты мог спасти жизнь невинного человека, но запомни – путь любого сокровища усеян мертвецами и залит кровью. Четыреста пятьдесят лет клад Золотой Орды был недоступен людям, и они перестали убивать из-за него друг друга. Теперь, когда тайна окажется в руках нехристей, все начнется снова. Если бы у меня хватило сил преступить через заповеди Божьи, я застрелил бы тебя прямо сейчас, и оставил бы Алешу на верную погибель ради того, чтобы спасти тех, кому теперь суждено загубить свои души и жизни. Я сделал бы это, я хочу сделать это, но не могу. Единственным утешением мне служит мысль о том, что проливать из-за этой книги свою и чужую кровь будут люди, которые и так уже в безраздельной власти Дьявола, и спасти их нет ни малейшей надежды.
Он встал и, посмотрев на меня, сказал:
– Пойдем, Коста, здесь недалеко.
Это «недалеко» оказалось в четырех часах прогулки по тайге.
Остановившись на одной из многочисленных лесных полянок, похожих друг на друга, как хохол на белоруса, Евстрат сказал:
– Жди меня здесь.
И исчез между деревьями.
Я ждал его около получаса, и, наконец, он появился совсем с другой стороны, держа в руках небольшой сверток.
Подойдя ко мне, он сказал:
– Держи, Коста. Делай, что хочешь, но Алешу спаси. И не только потому, что нельзя позволить нехристям праведную душу загубить, а еще и потому, что, кроме него, мне некому передать тайну нашего поселения.
И протянул мне сверток.
Развернув старую истлевшую тряпку и бросив ее на землю, я увидел, что держу в руках настоящую драгоценность. За эту книгу знающие люди даже без всякой там скрытой в ней тайны перегрызли бы друг другу глотки.
Коран выглядел точно так, как описал мне по телефону Алеша, но производил гораздо более сильное впечатление, чем я себе представлял.
Обложка – из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, слабо пахнущего чем-то приятным, корешок и кромки обложки – из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.
По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах, – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.
Я шагнул в сторону, и на книгу упал луч солнечного света.
И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Перевернув книгу и открыв заднюю обложку, я увидел маленького аиста, мастерски вырезанного в углу старой деревянной пластины.
Да, это была та самая книга, о которой говорил Алеша, и ценой ее были его жизнь и моя честь, если она у меня еще оставалась.
Подняв с земли тряпку и отряхнув ее от иголок, я бережно завернул Коран и, сунув его за пазуху, застегнул молнию. Получилось не очень удобно, зато надежно.
Евстрат помолчал немного и, снова посмотрев на небо, сказал:
– Пойдем, Коста, на камушке посидим. Отдохнем, поговорим…
Я кивнул, и он мягкими шагами прирожденного следопыта направился в чащу. Я последовал за ним. Шли мы недолго, минут десять, и скоро среди деревьев показалась огромная гранитная скала, уходящая тупой вершиной в самое небо.
Евстрат подошел к ней и, обернувшись ко мне, сказал:
– Я частенько прихожу сюда. Там, наверху, и мысли очищаются, и к Богу поближе, и вид красивый. Да что я тебе расказываю – сейчас сам увидишь.
И он, не держась руками, стал ловко подниматься по серой наклонной поверхности, вставая на какие-то незаметные выступы. Когда я полез за ним, то пришлось, кроме ног, использовать еще и руки, и все равно мне не хватало конечностей.
Когда мы добрались до вершины, я совершенно запыхался, а Евстрату – хоть бы что. Хорошо ему, черту старому, он-то на эту каменюку не одну тысячу раз лазил, натренировался уже, не то, что я.
Мы уселись на каменный гребень, и Евстрат сказал:
– Ну, Коста, расскажи мне об Алеше.
Глава 5
С БУРЛАКОМ НА ВОЛГЕ
Мулла Азиз полулежал в полосатом шезлонге на краю бассейна и вел неторопливую беседу с юным русским пленником. В свое время Азиз окончил московский Университет Дружбы Народов и неплохо изучил русский язык.
Алеша жил во дворце муллы Азиза уже вторую неделю и, если бы не то обстоятельство, что он находился тут не по своей воле, мог бы честно сказать, что ему здесь нравится. И действительно, кроме некоторого, совсем не обременительного, ограничения свободы, ему было не на что жаловаться. Кормили отлично, обращались с ним вежливо, и даже не охраняли, потому что только полный идиот мог попытаться уйти из этого рукотворного оазиса. Вокруг была каменистая пустыня, и ближайший населенный пункт, представлявший собой несколько глинобитных лачуг, находился в тридцати километрах. Так что за Алешей следили, в основном, затем, чтобы он случайно не навредил себе сам.
Он был слишком дорогим гостем.
Родившийся и выросший в тайге, Алеша не представлял, что такое пустыня, что такое сорок градусов в тени, да и море он увидел впервые только здесь. Финский залив, воды которого напоминали волнующийся асфальт, не произвел на Алешу особого впечатления, зато здесь, когда перед ним открылась неправдоподобно синяя даль, начинавшаяся у подножия высокого скалистого берега и уходившая в туманную жаркую дымку, размывавшую линию горизонта, он был потрясен. В первую минуту ему показалось, что он стоит перед вертикальным раскрашенным занавесом, но когда его глаза освоились с пространством и перспективой, море очаровало его, и Алеша захотел провести рядом с ним всю свою жизнь.
Алеша жил во дворце муллы Азиза уже вторую неделю и, если бы не то обстоятельство, что он находился тут не по своей воле, мог бы честно сказать, что ему здесь нравится. И действительно, кроме некоторого, совсем не обременительного, ограничения свободы, ему было не на что жаловаться. Кормили отлично, обращались с ним вежливо, и даже не охраняли, потому что только полный идиот мог попытаться уйти из этого рукотворного оазиса. Вокруг была каменистая пустыня, и ближайший населенный пункт, представлявший собой несколько глинобитных лачуг, находился в тридцати километрах. Так что за Алешей следили, в основном, затем, чтобы он случайно не навредил себе сам.
Он был слишком дорогим гостем.
Родившийся и выросший в тайге, Алеша не представлял, что такое пустыня, что такое сорок градусов в тени, да и море он увидел впервые только здесь. Финский залив, воды которого напоминали волнующийся асфальт, не произвел на Алешу особого впечатления, зато здесь, когда перед ним открылась неправдоподобно синяя даль, начинавшаяся у подножия высокого скалистого берега и уходившая в туманную жаркую дымку, размывавшую линию горизонта, он был потрясен. В первую минуту ему показалось, что он стоит перед вертикальным раскрашенным занавесом, но когда его глаза освоились с пространством и перспективой, море очаровало его, и Алеша захотел провести рядом с ним всю свою жизнь.