Страница:
«попался случайно на глаза подвыпившему придурку номерок моего телефона».Какое
случайно!!! Ведь грузин тогда не раз повторил, что ему до меня никак не дозвониться. А значит, набирал мой номер и раньше. Не ради какого-то там
бандитского куража,а вполне
целенаправленно —надо было сделать первый шаг в претворении в жизнь запланированной расправы, припугнуть меня так, чтобы от страха я не мог найти себе места. А потом уже довести месть до конца, опустить меня, предварительно заставив помучиться от неопределенности своего положения. Кстати, вот еще одно из объяснений тому, что грузин пока никак не дает о себе знать. Не спешит, и делает это умышленно, отлично зная, что ожидание наказания всегда гораздо мучительнее самого наказания.
Так что оптимистические отчеты Светланы о том, что сейчас дома всё спокойно, не стоит принимать во внимание. Прошло меньше двух месяцев. Возможно, пройдет еще один или два, прежде чем грузин напомнит мне о себе. Позвонит. Узнает, что я наплевал на его требование и всё же смотался из города. Нетрудно предположить, что тогда, чтобы выяснить, где я нахожусь, бандиты наедут на Свету. И расколоть ее для них не составит ни малейшей проблемы. Достаточно будет лишь объяснить, что я всё ей наврал. Тамара жива, находится у грузина и в любой момент готова дать показания в прокуратуре не только против дяди Игната, но и против его гражданской жены. А дальше без вариантов. Взбешенная на меня и перепуганная до смерти Светлана без возражений выложит мои нынешние координаты. И никакой телеграммы отправлять мне даже и не подумает. А бандиты спокойно сядут в машину и поедут сюда.
Быть может, сейчас они как раз на пути в деревушку Капраново! Их появления здесь следует ожидать в любой момент! Сегодня.
Завтра.
Через неделю.
Через два месяца.
На протяжении всей жизни!
Да это ж ужаснее Танталовых мук!!!»
Ничто не помогало! Ничто не отвлекало!Сидел около телевизора, уперев взгляд в мелькающий цветными картинками экран, но видел перед собой только черную дыру всё глубже и глубже заглатывающей в себя безысходности. Пытался спрятаться от кошмарной действительности между страниц пропахших сыростью книг, целую связку которых Петр Тимофеевич достал с чердака, но во всех них без исключения жирным курсивом было тысячекратно напечатано лишь одно короткое «ЖДИ!!!»Отправлялся в баню и всякий раз, прежде чем зайти в парную, в нерешительности топтался в предбаннике, боясь открыть дверь, потому что за ней могла дожидаться Тамара с ковшом кипятка наготове. Крышу сносило!
К сентябрю у Игната отросла жидкая бороденка, на ногах уже начали загибаться и трескаться длинные желтые ногти, в противоположность которым на пальцах рук всё было сгрызено до крови. Зубная щетка последний раз использовалась месяц назад, а задубевшими от грязи носками можно было заколачивать гвозди. После того, как однажды разминулся на узкой тропинке в бору с двумя местными девками — прошлогодними Тамариными подружками — и увидел (для этого даже не пришлось оборачиваться),как они, остановившись, хихикают ему вслед и шепчутся между собой о том, насколько же он омерзителен, Игнат почти перестал выходить из дома, делая исключения лишь для того, чтобы добраться до туалета или иногда покурить на скамеечке возле крыльца. С Анной Ивановной и Петром Тимофеевичем он почти не общался, ограничиваясь лишь обменом дежурными фразами и односложными ответами на их эпизодические вопросы.
С тревогой наблюдая за стремительно ухудшающимся состоянием своего постояльца, старики старались без нужды его не тревожить и искренне мучились от своей неспособности хоть чем-то помочь всё глубже и глубже увязающему в трясине депрессии Игнату Анатольевичу. Лишь вздыхали с сочувствием, сокрушенно покачивали головами, и обменивались понимающими взглядами: «Какой же ранимой души человек! Весь мир обойди, и не встретишь такого мужчины, чтобы так убивался по утрате собственной дочери, как этот несчастный переживает пропажу племянницы. Даст Бог, еще, может, отыщется девочка. Эх, Тамара, Тамара! Эх, Игнат Анатольевич, и как только мы, два старых дурня, могли в прошлом году о тебе подумать плохое после той нелепой истории с баней!»
Эх, Игнат Анатольевич, до сумасшедшего дома тебе оставался всего один шаг!
Он еще не достиг той степени полнейшего отупения, чтобы этого не сознавать. А доводить свое состояние до того, чтобы, в конце концов, за ним приехала крейзовозка, два дюжих санитара сковали б наручниками запястья и на виду у всей деревеньки (правда, к осени почти обезлюдевшей)препроводили б в машину, чтобы доставить в дурдом, Игнат не желал.
Какое позорище!
Хотя на себя ему давно наплевать, но в чем виноваты Анна Ивановна и Петр Тимофеевич? За что выставлять их объектами пересудов о том, что их зять — сумасшедший, и этим летом скрывался у них от врачей-психиатров, пока за ним ни приехала «скорая», и его прямо из дому не забрали в психушку? В том, что такое событие потом постоянно будет всплывать в памяти жителей не только Капранова, но и соседних Неблочей на протяжении нескольких лет, притом с каждым разом обрастая всё новыми фантастическими подробностями, не могло быть никакого сомнения.
«Получается, что за всю доброту и заботу, что проявили ко мне родители Светы, я рассчитаюсь с ними черной неблагодарностью, — однажды теплым сентябрьским вечером размышлял Игнат, на короткое время отвлекшись от истерзавших душу мыслей о неотвратимости возмездия за Тамару. — Подставлю их так, что хоть продавай дом и хозяйство и на старости лет беги из Капранова в другой район, а то и в другую область.
Ну уж нет! Какой бы я ни был бездушной скотиной, каких только мерзостей в жизни ни наворотил, но хотя бы не допущу подобной неблагодарности, огражу стариков от позора. И если не избежать перспективы оказаться в дурдоме, то лучше уж сдаться туда добровольно, так, чтобы не привлекать к этому факту повышенного внимания. Отправиться завтра же к местному психиатру и попросить дать направление в больницу: «Так, мол, и так. В июне меня постигло большое несчастье — пропала без вести моя подопечная, и с того времени в голове у меня всё буквально перевернулось. Ни на секунду не отпускает депрессия, постоянно преследуют необъяснимые страхи, и в результате всего этого я просто не могу найти себе места. Не в состоянии ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже просто спокойно прогуляться по лесу. Давно перестал следить за собой, опустился. Единственное, чем занимаюсь целыми днями, так это сижу на скамейке около дома, курю сигарету за сигаретой и истязаю себя упадническими мыслями. Пока я еще, вроде бы, в здравом рассудке, но всем нутром ощущаю, что скоро утрачу контроль над собой, и даже страшно подумать, что тогда могу натворить. Пожалуйста, помогите! В одиночку справиться с тем, что со мной происходит, я не смогу». А вдруг, и правда, помогут? Почему бы и нет? Завтра же отправляюсь в Неблочи на прием к психиатру!»
Впервые с момента, когда он согласился с доводами Светланы и согласился уехать из Ленинграда в деревню, Игнат сумел самостоятельно принять какое-никакое, но, несомненно, важное и правильное решение. И осознание того, что, несмотря ни на что, оказывается, он еще хоть на что-то способен, сразу же придало ему сил, из каких-то скрытых резервов подзарядило энергией, достаточной для того, чтобы сходить в баню, почистить зубы, побриться, постричь на ногах кошмарные ногти и вышвырнуть в помойную яму стоявшие колом носки.
В тот вечер Игнат почувствовал себя настолько уверенно и спокойно, как еще не бывало за всё время его «отдыха» в деревне. Он даже сумел убедить себя в том, что причиной измучившего его маниакально-депрессивного психоза,являются вовсе не грузин и Тамара, а обычное психическое расстройство, от которого легко можно вылечиться процедурами и таблетками, проведя недели две в местной больнице. А может, даже удастся избежать крайних мер и пройти курс лечения в амбулаторном режиме — просто продолжая жить у родителей Светы, каждый день ездить в поселок к врачу. И вообще, может, кризис уже миновал, и теперь каждый следующий день вместо того, чтобы нагружать всё сильнее и сильнее больную головушку, станет наоборот приносить всё большее облегчение. Вплоть до полного излечения.
За ужином Игнат сообщил Анне Ивановне:
— Хочу сходить завтра в больницу.
— Что такое? — насторожилась хозяйка. — Плохо чувствуете себя, Игнат Анатольевич? Может, какую таблетку…
— Разве вы не заметили, — перебил Светину маму Игнат и впервые за три месяца сумел улыбнуться, — что плохо чувствую я себя постоянно. И никаких пилюль против этого вы мне не найдете. Здесь нужна консультация специалиста. Вот и хочу побеседовать с психиатром. Где он у вас принимает?
…На следующее утро, прихватив с собой пакет с минимумом вещей первой необходимости на тот случай, если его сразу положат в больницу, Игнат пешком отправился в Неблочи. «Опель Аскона» остался в Капранове по той же причине: а вдруг придется сразу после беседы с врачом переправляться в стационар? Так не бросать же машину в первом попавшемся месте. К тому же, еще неизвестно, сколько бы пришлось провозиться с этой коррозией, прежде чем удалось бы ее завести после того, как в течение двух с лишним месяцев к ней даже не приближался.
Ведренное теплое утро, предвещающее погожий денек, как нельзя лучше располагало к пешей прогулке. Депрессия, как отступила еще вчера вечером, так больше и не возвращалась. Постоянное напряжение и ощущение безысходности, изводившие Игната на протяжении трех месяцев, убоявшись, наверное, визита к врачу, вдруг испарились, не оставив за собой и следа. Мрачные думы о неизбежности встречи с грузином и неприятностей от Тамары сменились радостной мыслью о том, что всё-таки правду говорят, что время лечит, и теперь можно смело возвращаться домой, где Светлана сумела организовать какое-то предприятие, обещающее приносить хороший доход, и ей теперь не обойтись без помощи мужа. Во всяком случае, в нескольких последних письмах она давала понять, что всё обстоит именно так — даже лучше, чем ожидала. Тепленькое местечко в мэрии — ей; беспроигрышное и доходное дело — Игнату. Надо лишь не лениться, и деньги тогда польются рекой.
Неспешно шагая по узкой тропинке, протоптанной вдоль обочины грунтовой дороги, Игнат буквально млел от ощущения умиротворенности. Достигнув поселка, он уже твердо решил, что ни о каком стационаре не может быть речи. Просто побеседует с доктором, тот на первое время назначит ему курс лечения, а уж возвратившись из этой глуши в цивилизованный Пушкин, он, Игнат, займется всерьез поправкой своих расшалившихся нервов. Обязательно надо будет сходить на прием к тому психиатру, которого Свете порекомендовал Руневич. Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
Если не брать в расчет того, что на массивной, обитой жестью двери, возле которой криво болталась облупленная по углам табличка «Психоневрологический диспансер»,был навешен огромный амбарный замок. И никаких других дверей в обозримом пространстве не наблюдалось. Так же как и расписания приема врачей. Только «Психоневрологический диспансер».
Который, четко следуя указаниям Анны Ивановны, Игнат нашел сразу, не проплутав в районе местной больницы ни одного лишнего метра.
Попасть в который в ближайшее время не представлялось возможным.
И ничего другого не оставалось, как отправляться на поиски справочного бюро.
А потом возвращаться в Капраново, выяснив в справочной, что психиатр в районе только один, сейчас он на больничном и при благоприятном стечении обстоятельств записаться к нему на прием можно будет не раньше, чем через неделю.
«Через неделю я, наверное, уже буду в Пушкине, — не особо расстроился Игнат. — И вообще, сдался мне этот неблочский мозгоправ? Дома пусть лучше потрачусь на гонорар, но зато покажусь конкретному специалисту. Да и вообще, неизвестно, придется ли кому-нибудь показываться. Вроде, мои дела и без врачей сами собой пошли на поправку».
Возвращаться в тоскливое обезлюдевшее Капраново не хотелось. Помахивая пакетом с собранными для больницы пожитками, Игнат неторопливо добрел до вокзала, почитал расписание поездов, поглазел на девчонок, кучковавшихся на автобусной остановке, дождался, когда они сядут в подъехавший желтенький «пазик», и решил заглянуть в попавшийся на глаза магазин, посмотреть, чем торгуют сейчас на селе; насколько местный ассортимент отличается от городского.
Из магазина Игнат вышел минут через двадцать, добавив к вещичкам в пакете бутылку «Пшеничной», пластмассовый стаканчик и кружок краковской колбасы на закуску. Прежде чем купить водку, он долго топтался возле прилавка, разрываемый между (с одной стороны)страстным желанием по пути домой устроить скромный «пикник на обочине», беззаботно выпить, погреться на солнышке и помечтать о том, как всё будет теперь хорошо, и (с другой стороны)боязнью того, что, как это раньше бывало не раз, вполне безобидная выпивка послужит толчком к началу вовсе небезобидного запоя и еще не известно, как может сказаться на расшатанной за три месяца психике.
«А вдруг всё вернется на круги своя? Опять меня возьмут в оборот страхи и ощущение безысходности? Снова, как струны, натянутся нервы? С пальцев ног до макушки скует напряжение? И это как раз в тот момент, когда болезнь, вроде бы, начала отступать, и я наконец испытал долгожданное облегчение!
Всё это облегчение растворится в какой-то паршивой бутылке водяры!..
И всё же насколько неодолимым было желание выпить!1!
…А, ладно, — всё-таки не нашел в себе сил перебороть порочную страсть Игнат и достал из кармана бумажник. — У меня еще есть время подумать. Никогда не поздно по дороге домой просто вышвырнуть эту бутылку в кусты. Или разбить о какой-нибудь камень. И пропади она пропадом! Удавалось не брать ни капли в рот на протяжении всего лета, так почему бы не жить так и дальше! Сколько уже из-за этого клятого пьянства претерпел неприятностей!
Надоело! Устал!»
Оттеснив в сторону мыльницу, бутылка «Пшеничной» уверенно утвердилась в пакете между халатом и полотенцем.
…Наверное, прав оказался доктор Руневич, предрекая Светлане Петровне, что болезнь ее мужа может обрести хроническую форму. Похоже, действительно, обрела. Притом, не только хроническую, но, в какой-то мере, еще и весьма извращенную. С одержимостью оголтелого мазохиста Игнат, избавившись от одного мучительного и продолжительного головняка, позволил себе лишь короткую передышку, и сразу же поспешил заменить его новым. Пусть незначительным, пусть куда более безобидным, но все-таки тоже внесшим немалую смуту в покрытую еще не затянувшимися шрамами душу.
Пока…
Каким-то чудом вопрос «То drink or not to drink?» всё еще оставался открытым.
В темпе столетнего паралитика плелся Игнат, медленно приближаясь к Капранову, а тем временем его взгляд неосознанно изучал окрестности: «Где?!! Где удобнее всего приткнуть задницу, расстелить на траве арендованную у Петра Тимофеевича телогрейку, опереться спиной о белый ствол одиноко стоящей посреди просторной поляны березки и, млея на жарком не по-осеннему солнышке, почать не дающую покоя бутылку? Закусить колбасой и, блаженно зажмурив глаза, приняться предаваться мечтам о предстоящих успехах в том предприятии, что за лето организовала Светлана. Где?!!»
А вот и березка.Вокруг аккуратного белого ствола мягкая травка, уже основательно присыпанная желтыми листьями. Уютней местечка не отыскать во всей округе.
А вот и булыжник,неизвестно каким ледником занесенный на обочину бугристой грунтовки, соединяющей между собой районный центр Неблочи и вымирающую деревушку Капраново. За Капрановым эта грунтовка продолжается в виде еле заметной заброшенной двухколейки, которая через полкилометра деградирует в обычную узкую тропку, сворачивающую в лес и там уже окончательно растворяющуюся в густых зарослях малинника и ивняка.
Так что выбирать: березку, возле которой в одну харю будет распитаиз пластикового стакана бутылка «Пшеничной», или булыжник, о который, дабы не вводила во грех, эта «Пшеничная» будет разбита!
«То drink or not to drink?»— вот в чем вопрос. Вот где соблазн! Который в течение всего какого-то часа может так скомкать всю жизнь, что ее уже будет никогда не разгладить.Игнат достал из пакета бутылку. Ее горлышко приятно холодило ладонь. В ней плескалась такая желанная жидкость! Которая так и просилась внутрь! Которая могла оказаться смертельным ядом! До березки шагов пятьдесят, до булыжника в два раза меньше. Если бы было наоборот, то не возникло бы ни капли сомнений. А так…
«Нет!» — не оставляя себе ни единой лишней секунды, чтобы, не дай Бог, не передумать, Игнат (как панфиловец с «коктейлем Молотова» к фашистскому танку)с «Пшеничной» в правой руке стремительно бросился к камню…
Раньше он не раз совершал какие-нибудь поступки под воздействием короткого импульса, и обычно потом в этих поступках приходилось раскаиваться. Но сейчас, отбросив в сторону бутылочное горлышко и тупо взирая на сверкающую в ярком солнечном свете россыпь влажных осколков и окропленный водкой булыжник, Игнат понимал, что завтра жалеть об этом поступке не будет. Сейчас, конечно, жаль. Можно было так хорошо оттянуться на солнышке, скрашивая свое одиночество выпивкой. Но ведь уже к вечеру наступило б похмелье, захотелось бы продолжения. И завтра — та же картина. И послезавтра…
Депрессия, страхи, гудящие от напряжения нервы… психушка! И — прощай мечты о предстоящих успехах в организованном Светой предприятии, сулящем солидную прибыль! Прощайте, деньги, которые скоро должны политься рекой. Прощай всё!
— Вот так. Я поступил правильно, — почти беззвучно произнес Игнат. И всё же смущенно оглянулся — не слышал ли кто, как он разговаривает сам с собой. Не видел ли кто, как этот свихнувшийся Игнат Анатольевич, словно совершая какой-то кощунственный ритуальный обряд, расколотил бутылку «Столичной».
Ни единой живой души в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и кого можно встретить в сентябре на дороге, упирающейся в деревню, в которой по окончании дачного сезона остаются жилыми только три дома?
— Вот так! — Игнат бросил еще один взгляд (уже не тупой, а исполненный твердости и даже некоей гордости за содеянное)на потемневший от водки булыжник и, размахивая пакетом с так и не пригодившимися «больничным набором», кружком краковской колбасы и пластиковым стаканчиком, уверенно зашагал домой.
Ужасающий сплин, который корячил его на протяжении трех месяцев, действительно, отступил, наверное, признав свою неспособность свернуть набекрень мозги столь характерному и волевому мужчине, каким являлся Астафьев Игнат Анатольевич — убийца, насильник, бывший алкаш и будущий удачливый бизнесмен.
Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
Давно подмечено, что неприятности бродят по жизни дружными стаями. Приятности, наверное, тоже.
В мозгах стало светлее. Депрессия отступила. Решение больше не брать в рот ни капли спиртного в своей нерушимости не вызывало никакого сомнения. Сама судьба уберегла от поспешного шага и скроила всё так, чтоб не позволить добровольно сдаться в дурдом.
А тут и еще одно радостное известие, которым Игната сразу порадовал Петр Тимофеевич, стоило только переступить порог дома.
— Пришло письмо от Светланы. Лежит на столе в твоей комнате.
Вроде бы, ничего удивительного. Никаким выдающимся событием то, что Светлана, по-прежнему строго соблюдающая график отчетности о событиях (или их полном отсутствии)в Пушкине, прислала очередное письмо, не было. Так же, как и ставшая уже сакраментальной фраза о том, что «никто не звонил, тобой никто не интересовался, милиция поисками девки больше не занимается и, вообще, всё спокойно»никаких положительных эмоций давно не вызывала. Но на этот раз в письме было еще и нечто такое, что просто не могло не порадовать.
«Свои дела окончательно привела в порядок,— сообщала Светлана, — и всё срослось у меня настолько удачно, что даже не ожидала. Раньше боялась сглазить, и если о чем и писала, то делала это со всей осторожностью. Теперь могу смело рассказать тебе, что уже обжилась в своем кабинете в городской администрации, a дело, которое пробивала все три последние месяца, сейчас резко сдвинулось с места и пошло вперед семимильными шагами. Так что без твоей помощи мне теперь не обойтись, и, сразу предупреждаю: впереди тебя ждет очень много работы. Хорошо оплачиваемой работы!!!Одним словом, довольно бездельничать на тещиных блинах, готовься приступать к делу уже с понедельника. И встречай меня в четверг, 10-го, с савеловского поезда, вагон № 9. На протяжении трех дней перевожу дух у родителей, а в воскресенье вместе возвращаемся в Пушкин. Надеюсь, машина у тебя на ходу».
«А пес ее знает! — радостно улыбнулся Игнат и подумал, что сегодня среда, а значит, завтра предстоит ехать в Неблочи на вокзал. — Надо сходить завести»…
— Игнат Анатольевич, идите обедать. Ну, что пишет Светлана? Как обычно?
— Нет, не совсем. Сообщает, что приезжает завтра на савеловском поезде. Так что, утром отправлюсь встречать. А сейчас надо проверить машину. Как-никак, простояла без дела с июня.
— Так а обедать?
— Немного попозже. Вот заведется мой «Опель»…
«Опель» завелся с первого раза, даже и не подумав капризничать. Хотя, иначе быть не могло. Ведь приятности бродят по жизни дружными стаями, и если всё складывается удачно, то исключений из этого правила практически не бывает. Одним словом:
Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
III
ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР
Так что оптимистические отчеты Светланы о том, что сейчас дома всё спокойно, не стоит принимать во внимание. Прошло меньше двух месяцев. Возможно, пройдет еще один или два, прежде чем грузин напомнит мне о себе. Позвонит. Узнает, что я наплевал на его требование и всё же смотался из города. Нетрудно предположить, что тогда, чтобы выяснить, где я нахожусь, бандиты наедут на Свету. И расколоть ее для них не составит ни малейшей проблемы. Достаточно будет лишь объяснить, что я всё ей наврал. Тамара жива, находится у грузина и в любой момент готова дать показания в прокуратуре не только против дяди Игната, но и против его гражданской жены. А дальше без вариантов. Взбешенная на меня и перепуганная до смерти Светлана без возражений выложит мои нынешние координаты. И никакой телеграммы отправлять мне даже и не подумает. А бандиты спокойно сядут в машину и поедут сюда.
Быть может, сейчас они как раз на пути в деревушку Капраново! Их появления здесь следует ожидать в любой момент! Сегодня.
Завтра.
Через неделю.
Через два месяца.
На протяжении всей жизни!
Да это ж ужаснее Танталовых мук!!!»
Ничто не помогало! Ничто не отвлекало!Сидел около телевизора, уперев взгляд в мелькающий цветными картинками экран, но видел перед собой только черную дыру всё глубже и глубже заглатывающей в себя безысходности. Пытался спрятаться от кошмарной действительности между страниц пропахших сыростью книг, целую связку которых Петр Тимофеевич достал с чердака, но во всех них без исключения жирным курсивом было тысячекратно напечатано лишь одно короткое «ЖДИ!!!»Отправлялся в баню и всякий раз, прежде чем зайти в парную, в нерешительности топтался в предбаннике, боясь открыть дверь, потому что за ней могла дожидаться Тамара с ковшом кипятка наготове. Крышу сносило!
К сентябрю у Игната отросла жидкая бороденка, на ногах уже начали загибаться и трескаться длинные желтые ногти, в противоположность которым на пальцах рук всё было сгрызено до крови. Зубная щетка последний раз использовалась месяц назад, а задубевшими от грязи носками можно было заколачивать гвозди. После того, как однажды разминулся на узкой тропинке в бору с двумя местными девками — прошлогодними Тамариными подружками — и увидел (для этого даже не пришлось оборачиваться),как они, остановившись, хихикают ему вслед и шепчутся между собой о том, насколько же он омерзителен, Игнат почти перестал выходить из дома, делая исключения лишь для того, чтобы добраться до туалета или иногда покурить на скамеечке возле крыльца. С Анной Ивановной и Петром Тимофеевичем он почти не общался, ограничиваясь лишь обменом дежурными фразами и односложными ответами на их эпизодические вопросы.
С тревогой наблюдая за стремительно ухудшающимся состоянием своего постояльца, старики старались без нужды его не тревожить и искренне мучились от своей неспособности хоть чем-то помочь всё глубже и глубже увязающему в трясине депрессии Игнату Анатольевичу. Лишь вздыхали с сочувствием, сокрушенно покачивали головами, и обменивались понимающими взглядами: «Какой же ранимой души человек! Весь мир обойди, и не встретишь такого мужчины, чтобы так убивался по утрате собственной дочери, как этот несчастный переживает пропажу племянницы. Даст Бог, еще, может, отыщется девочка. Эх, Тамара, Тамара! Эх, Игнат Анатольевич, и как только мы, два старых дурня, могли в прошлом году о тебе подумать плохое после той нелепой истории с баней!»
Эх, Игнат Анатольевич, до сумасшедшего дома тебе оставался всего один шаг!
Он еще не достиг той степени полнейшего отупения, чтобы этого не сознавать. А доводить свое состояние до того, чтобы, в конце концов, за ним приехала крейзовозка, два дюжих санитара сковали б наручниками запястья и на виду у всей деревеньки (правда, к осени почти обезлюдевшей)препроводили б в машину, чтобы доставить в дурдом, Игнат не желал.
Какое позорище!
Хотя на себя ему давно наплевать, но в чем виноваты Анна Ивановна и Петр Тимофеевич? За что выставлять их объектами пересудов о том, что их зять — сумасшедший, и этим летом скрывался у них от врачей-психиатров, пока за ним ни приехала «скорая», и его прямо из дому не забрали в психушку? В том, что такое событие потом постоянно будет всплывать в памяти жителей не только Капранова, но и соседних Неблочей на протяжении нескольких лет, притом с каждым разом обрастая всё новыми фантастическими подробностями, не могло быть никакого сомнения.
«Получается, что за всю доброту и заботу, что проявили ко мне родители Светы, я рассчитаюсь с ними черной неблагодарностью, — однажды теплым сентябрьским вечером размышлял Игнат, на короткое время отвлекшись от истерзавших душу мыслей о неотвратимости возмездия за Тамару. — Подставлю их так, что хоть продавай дом и хозяйство и на старости лет беги из Капранова в другой район, а то и в другую область.
Ну уж нет! Какой бы я ни был бездушной скотиной, каких только мерзостей в жизни ни наворотил, но хотя бы не допущу подобной неблагодарности, огражу стариков от позора. И если не избежать перспективы оказаться в дурдоме, то лучше уж сдаться туда добровольно, так, чтобы не привлекать к этому факту повышенного внимания. Отправиться завтра же к местному психиатру и попросить дать направление в больницу: «Так, мол, и так. В июне меня постигло большое несчастье — пропала без вести моя подопечная, и с того времени в голове у меня всё буквально перевернулось. Ни на секунду не отпускает депрессия, постоянно преследуют необъяснимые страхи, и в результате всего этого я просто не могу найти себе места. Не в состоянии ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже просто спокойно прогуляться по лесу. Давно перестал следить за собой, опустился. Единственное, чем занимаюсь целыми днями, так это сижу на скамейке около дома, курю сигарету за сигаретой и истязаю себя упадническими мыслями. Пока я еще, вроде бы, в здравом рассудке, но всем нутром ощущаю, что скоро утрачу контроль над собой, и даже страшно подумать, что тогда могу натворить. Пожалуйста, помогите! В одиночку справиться с тем, что со мной происходит, я не смогу». А вдруг, и правда, помогут? Почему бы и нет? Завтра же отправляюсь в Неблочи на прием к психиатру!»
Впервые с момента, когда он согласился с доводами Светланы и согласился уехать из Ленинграда в деревню, Игнат сумел самостоятельно принять какое-никакое, но, несомненно, важное и правильное решение. И осознание того, что, несмотря ни на что, оказывается, он еще хоть на что-то способен, сразу же придало ему сил, из каких-то скрытых резервов подзарядило энергией, достаточной для того, чтобы сходить в баню, почистить зубы, побриться, постричь на ногах кошмарные ногти и вышвырнуть в помойную яму стоявшие колом носки.
В тот вечер Игнат почувствовал себя настолько уверенно и спокойно, как еще не бывало за всё время его «отдыха» в деревне. Он даже сумел убедить себя в том, что причиной измучившего его маниакально-депрессивного психоза,являются вовсе не грузин и Тамара, а обычное психическое расстройство, от которого легко можно вылечиться процедурами и таблетками, проведя недели две в местной больнице. А может, даже удастся избежать крайних мер и пройти курс лечения в амбулаторном режиме — просто продолжая жить у родителей Светы, каждый день ездить в поселок к врачу. И вообще, может, кризис уже миновал, и теперь каждый следующий день вместо того, чтобы нагружать всё сильнее и сильнее больную головушку, станет наоборот приносить всё большее облегчение. Вплоть до полного излечения.
За ужином Игнат сообщил Анне Ивановне:
— Хочу сходить завтра в больницу.
— Что такое? — насторожилась хозяйка. — Плохо чувствуете себя, Игнат Анатольевич? Может, какую таблетку…
— Разве вы не заметили, — перебил Светину маму Игнат и впервые за три месяца сумел улыбнуться, — что плохо чувствую я себя постоянно. И никаких пилюль против этого вы мне не найдете. Здесь нужна консультация специалиста. Вот и хочу побеседовать с психиатром. Где он у вас принимает?
…На следующее утро, прихватив с собой пакет с минимумом вещей первой необходимости на тот случай, если его сразу положат в больницу, Игнат пешком отправился в Неблочи. «Опель Аскона» остался в Капранове по той же причине: а вдруг придется сразу после беседы с врачом переправляться в стационар? Так не бросать же машину в первом попавшемся месте. К тому же, еще неизвестно, сколько бы пришлось провозиться с этой коррозией, прежде чем удалось бы ее завести после того, как в течение двух с лишним месяцев к ней даже не приближался.
Ведренное теплое утро, предвещающее погожий денек, как нельзя лучше располагало к пешей прогулке. Депрессия, как отступила еще вчера вечером, так больше и не возвращалась. Постоянное напряжение и ощущение безысходности, изводившие Игната на протяжении трех месяцев, убоявшись, наверное, визита к врачу, вдруг испарились, не оставив за собой и следа. Мрачные думы о неизбежности встречи с грузином и неприятностей от Тамары сменились радостной мыслью о том, что всё-таки правду говорят, что время лечит, и теперь можно смело возвращаться домой, где Светлана сумела организовать какое-то предприятие, обещающее приносить хороший доход, и ей теперь не обойтись без помощи мужа. Во всяком случае, в нескольких последних письмах она давала понять, что всё обстоит именно так — даже лучше, чем ожидала. Тепленькое местечко в мэрии — ей; беспроигрышное и доходное дело — Игнату. Надо лишь не лениться, и деньги тогда польются рекой.
Неспешно шагая по узкой тропинке, протоптанной вдоль обочины грунтовой дороги, Игнат буквально млел от ощущения умиротворенности. Достигнув поселка, он уже твердо решил, что ни о каком стационаре не может быть речи. Просто побеседует с доктором, тот на первое время назначит ему курс лечения, а уж возвратившись из этой глуши в цивилизованный Пушкин, он, Игнат, займется всерьез поправкой своих расшалившихся нервов. Обязательно надо будет сходить на прием к тому психиатру, которого Свете порекомендовал Руневич. Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
Если не брать в расчет того, что на массивной, обитой жестью двери, возле которой криво болталась облупленная по углам табличка «Психоневрологический диспансер»,был навешен огромный амбарный замок. И никаких других дверей в обозримом пространстве не наблюдалось. Так же как и расписания приема врачей. Только «Психоневрологический диспансер».
Который, четко следуя указаниям Анны Ивановны, Игнат нашел сразу, не проплутав в районе местной больницы ни одного лишнего метра.
Попасть в который в ближайшее время не представлялось возможным.
И ничего другого не оставалось, как отправляться на поиски справочного бюро.
А потом возвращаться в Капраново, выяснив в справочной, что психиатр в районе только один, сейчас он на больничном и при благоприятном стечении обстоятельств записаться к нему на прием можно будет не раньше, чем через неделю.
«Через неделю я, наверное, уже буду в Пушкине, — не особо расстроился Игнат. — И вообще, сдался мне этот неблочский мозгоправ? Дома пусть лучше потрачусь на гонорар, но зато покажусь конкретному специалисту. Да и вообще, неизвестно, придется ли кому-нибудь показываться. Вроде, мои дела и без врачей сами собой пошли на поправку».
Возвращаться в тоскливое обезлюдевшее Капраново не хотелось. Помахивая пакетом с собранными для больницы пожитками, Игнат неторопливо добрел до вокзала, почитал расписание поездов, поглазел на девчонок, кучковавшихся на автобусной остановке, дождался, когда они сядут в подъехавший желтенький «пазик», и решил заглянуть в попавшийся на глаза магазин, посмотреть, чем торгуют сейчас на селе; насколько местный ассортимент отличается от городского.
Из магазина Игнат вышел минут через двадцать, добавив к вещичкам в пакете бутылку «Пшеничной», пластмассовый стаканчик и кружок краковской колбасы на закуску. Прежде чем купить водку, он долго топтался возле прилавка, разрываемый между (с одной стороны)страстным желанием по пути домой устроить скромный «пикник на обочине», беззаботно выпить, погреться на солнышке и помечтать о том, как всё будет теперь хорошо, и (с другой стороны)боязнью того, что, как это раньше бывало не раз, вполне безобидная выпивка послужит толчком к началу вовсе небезобидного запоя и еще не известно, как может сказаться на расшатанной за три месяца психике.
«А вдруг всё вернется на круги своя? Опять меня возьмут в оборот страхи и ощущение безысходности? Снова, как струны, натянутся нервы? С пальцев ног до макушки скует напряжение? И это как раз в тот момент, когда болезнь, вроде бы, начала отступать, и я наконец испытал долгожданное облегчение!
Всё это облегчение растворится в какой-то паршивой бутылке водяры!..
И всё же насколько неодолимым было желание выпить!1!
…А, ладно, — всё-таки не нашел в себе сил перебороть порочную страсть Игнат и достал из кармана бумажник. — У меня еще есть время подумать. Никогда не поздно по дороге домой просто вышвырнуть эту бутылку в кусты. Или разбить о какой-нибудь камень. И пропади она пропадом! Удавалось не брать ни капли в рот на протяжении всего лета, так почему бы не жить так и дальше! Сколько уже из-за этого клятого пьянства претерпел неприятностей!
Надоело! Устал!»
Оттеснив в сторону мыльницу, бутылка «Пшеничной» уверенно утвердилась в пакете между халатом и полотенцем.
…Наверное, прав оказался доктор Руневич, предрекая Светлане Петровне, что болезнь ее мужа может обрести хроническую форму. Похоже, действительно, обрела. Притом, не только хроническую, но, в какой-то мере, еще и весьма извращенную. С одержимостью оголтелого мазохиста Игнат, избавившись от одного мучительного и продолжительного головняка, позволил себе лишь короткую передышку, и сразу же поспешил заменить его новым. Пусть незначительным, пусть куда более безобидным, но все-таки тоже внесшим немалую смуту в покрытую еще не затянувшимися шрамами душу.
Пока…
Каким-то чудом вопрос «То drink or not to drink?» всё еще оставался открытым.
В темпе столетнего паралитика плелся Игнат, медленно приближаясь к Капранову, а тем временем его взгляд неосознанно изучал окрестности: «Где?!! Где удобнее всего приткнуть задницу, расстелить на траве арендованную у Петра Тимофеевича телогрейку, опереться спиной о белый ствол одиноко стоящей посреди просторной поляны березки и, млея на жарком не по-осеннему солнышке, почать не дающую покоя бутылку? Закусить колбасой и, блаженно зажмурив глаза, приняться предаваться мечтам о предстоящих успехах в том предприятии, что за лето организовала Светлана. Где?!!»
А вот и березка.Вокруг аккуратного белого ствола мягкая травка, уже основательно присыпанная желтыми листьями. Уютней местечка не отыскать во всей округе.
А вот и булыжник,неизвестно каким ледником занесенный на обочину бугристой грунтовки, соединяющей между собой районный центр Неблочи и вымирающую деревушку Капраново. За Капрановым эта грунтовка продолжается в виде еле заметной заброшенной двухколейки, которая через полкилометра деградирует в обычную узкую тропку, сворачивающую в лес и там уже окончательно растворяющуюся в густых зарослях малинника и ивняка.
Так что выбирать: березку, возле которой в одну харю будет распитаиз пластикового стакана бутылка «Пшеничной», или булыжник, о который, дабы не вводила во грех, эта «Пшеничная» будет разбита!
«То drink or not to drink?»— вот в чем вопрос. Вот где соблазн! Который в течение всего какого-то часа может так скомкать всю жизнь, что ее уже будет никогда не разгладить.Игнат достал из пакета бутылку. Ее горлышко приятно холодило ладонь. В ней плескалась такая желанная жидкость! Которая так и просилась внутрь! Которая могла оказаться смертельным ядом! До березки шагов пятьдесят, до булыжника в два раза меньше. Если бы было наоборот, то не возникло бы ни капли сомнений. А так…
«Нет!» — не оставляя себе ни единой лишней секунды, чтобы, не дай Бог, не передумать, Игнат (как панфиловец с «коктейлем Молотова» к фашистскому танку)с «Пшеничной» в правой руке стремительно бросился к камню…
Раньше он не раз совершал какие-нибудь поступки под воздействием короткого импульса, и обычно потом в этих поступках приходилось раскаиваться. Но сейчас, отбросив в сторону бутылочное горлышко и тупо взирая на сверкающую в ярком солнечном свете россыпь влажных осколков и окропленный водкой булыжник, Игнат понимал, что завтра жалеть об этом поступке не будет. Сейчас, конечно, жаль. Можно было так хорошо оттянуться на солнышке, скрашивая свое одиночество выпивкой. Но ведь уже к вечеру наступило б похмелье, захотелось бы продолжения. И завтра — та же картина. И послезавтра…
Депрессия, страхи, гудящие от напряжения нервы… психушка! И — прощай мечты о предстоящих успехах в организованном Светой предприятии, сулящем солидную прибыль! Прощайте, деньги, которые скоро должны политься рекой. Прощай всё!
— Вот так. Я поступил правильно, — почти беззвучно произнес Игнат. И всё же смущенно оглянулся — не слышал ли кто, как он разговаривает сам с собой. Не видел ли кто, как этот свихнувшийся Игнат Анатольевич, словно совершая какой-то кощунственный ритуальный обряд, расколотил бутылку «Столичной».
Ни единой живой души в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и кого можно встретить в сентябре на дороге, упирающейся в деревню, в которой по окончании дачного сезона остаются жилыми только три дома?
— Вот так! — Игнат бросил еще один взгляд (уже не тупой, а исполненный твердости и даже некоей гордости за содеянное)на потемневший от водки булыжник и, размахивая пакетом с так и не пригодившимися «больничным набором», кружком краковской колбасы и пластиковым стаканчиком, уверенно зашагал домой.
Ужасающий сплин, который корячил его на протяжении трех месяцев, действительно, отступил, наверное, признав свою неспособность свернуть набекрень мозги столь характерному и волевому мужчине, каким являлся Астафьев Игнат Анатольевич — убийца, насильник, бывший алкаш и будущий удачливый бизнесмен.
Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
Давно подмечено, что неприятности бродят по жизни дружными стаями. Приятности, наверное, тоже.
В мозгах стало светлее. Депрессия отступила. Решение больше не брать в рот ни капли спиртного в своей нерушимости не вызывало никакого сомнения. Сама судьба уберегла от поспешного шага и скроила всё так, чтоб не позволить добровольно сдаться в дурдом.
А тут и еще одно радостное известие, которым Игната сразу порадовал Петр Тимофеевич, стоило только переступить порог дома.
— Пришло письмо от Светланы. Лежит на столе в твоей комнате.
Вроде бы, ничего удивительного. Никаким выдающимся событием то, что Светлана, по-прежнему строго соблюдающая график отчетности о событиях (или их полном отсутствии)в Пушкине, прислала очередное письмо, не было. Так же, как и ставшая уже сакраментальной фраза о том, что «никто не звонил, тобой никто не интересовался, милиция поисками девки больше не занимается и, вообще, всё спокойно»никаких положительных эмоций давно не вызывала. Но на этот раз в письме было еще и нечто такое, что просто не могло не порадовать.
«Свои дела окончательно привела в порядок,— сообщала Светлана, — и всё срослось у меня настолько удачно, что даже не ожидала. Раньше боялась сглазить, и если о чем и писала, то делала это со всей осторожностью. Теперь могу смело рассказать тебе, что уже обжилась в своем кабинете в городской администрации, a дело, которое пробивала все три последние месяца, сейчас резко сдвинулось с места и пошло вперед семимильными шагами. Так что без твоей помощи мне теперь не обойтись, и, сразу предупреждаю: впереди тебя ждет очень много работы. Хорошо оплачиваемой работы!!!Одним словом, довольно бездельничать на тещиных блинах, готовься приступать к делу уже с понедельника. И встречай меня в четверг, 10-го, с савеловского поезда, вагон № 9. На протяжении трех дней перевожу дух у родителей, а в воскресенье вместе возвращаемся в Пушкин. Надеюсь, машина у тебя на ходу».
«А пес ее знает! — радостно улыбнулся Игнат и подумал, что сегодня среда, а значит, завтра предстоит ехать в Неблочи на вокзал. — Надо сходить завести»…
— Игнат Анатольевич, идите обедать. Ну, что пишет Светлана? Как обычно?
— Нет, не совсем. Сообщает, что приезжает завтра на савеловском поезде. Так что, утром отправлюсь встречать. А сейчас надо проверить машину. Как-никак, простояла без дела с июня.
— Так а обедать?
— Немного попозже. Вот заведется мой «Опель»…
«Опель» завелся с первого раза, даже и не подумав капризничать. Хотя, иначе быть не могло. Ведь приятности бродят по жизни дружными стаями, и если всё складывается удачно, то исключений из этого правила практически не бывает. Одним словом:
Всё хорошо — лучше не пожелаешь!
III
ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР
15 сентября 1999 г. 21-50 — 22-40
Кофе выпит. Съедены три бутерброда с сыром и колбасой. Мои и Тамарины вещи (слава богу, не так уж их много) распиханы по нескольким продуктовым пакетам. Посуда вымыта, остатки еды из холодильника и со стола перекочевали в помойный мешок. Последней из наших бебех,
[57]на которую я совершенно случайно натыкаюсь в кухонном шкафчике за баррикадой из кастрюль, плошек и мисок, оказывается Тамарин сотовый телефон, который это «дитя технического прогресса» в упор игнорирует, как излишество, и за два месяца со дня его подключения, кажется, так и не научилась вводить свой PIN-код. А как неплохо было бы сейчас позвонить ей на мобилу, узнать, как дела. Но — увы. Что-нибудь вбить в башку упершейся Томки практически невозможно, и при всём при том, что компьютерные азы она освоила без каких-либо осложнений, мобильник у нее вызывает некое подобие аллергии. Что же, кто-то перешагивает через трещинки на асфальте, кто-то страдает аэрофобией, кто-то испытывает неприязнь к сотовым телефонам. У всякого свои прибабахи. Почему Тамара Астафьева должна быть исключением?
Усмехнувшись, я небрежно кидаю Томкину трубку в один из пакетов поверх ее безжалостно утрамбованного барахла, потом жертвую десятком драгоценных минут на то, чтобы еще раз обойти крошечную квартирку и убедиться в том, что мы не оставили здесь после себя ни клочочка бумажки, ни пыльной тряпочки, ни корочки хлеба. Всё чисто — словно нас здесь и не было. Сборы закончены. Можно переходить на другой уровень. С незатейливой бытовухи переключаться на высокие технологии, а именно: на компьютер и компакт-диск, который наряду с несколькими официальными документами, списком приватных ключей и электронной «таблеткой» я обнаружила в конверте — том самом, что сутки назад был отправлен на мое имя в «Джорж Элиот» из фирмы международного права «Кеннери, Спикман, Бэлстрод и Гарт».
С приватными ключами я без проблем разобралась еще в Гибралтаре. Более того, потратив на это всего два часа, определила, что на данный момент являюсь обладательницей примерно шести миллионов «зеленых», распределенных по нескольким Интернет-банкам и даже успела обналичить двадцать пять тысяч, чтобы расплатиться за номер в отеле, добраться до Питера и иметь кое-что про запас.
В официальных бумагах, составленных по-английски и процентов на сорок напичканных специальной терминологией, с которой столкнулась первый раз в жизни, я оказалась чугун-чугуном. Правда, что сумела понять, просматривая документы в самолете, что Виктория Карловна Энглер является единственной и неоспоримой правопреемницей 51% акций фирмы, активы которой на август 1997 г. составляли чуть более четырех миллиардов баксов. Чтобы расшифровать всё остальное, мне нужен хороший юрист. Но это терпит, это задача на будущее.
Электронный ключ («таблетку») я вообще не ожидала обнаружить в конверте, и именно она является для меня сейчас наибольшей загадкой. Ни на йоту не сомневаюсь, что получила в руки некий «золотой ключик», который, возможно, куда как ценнее и 51%, и шести миллионов, распиханных по Интернету. Знать бы еще ту заветную дверцу, которую этим ключиком можно открыть. И вообще, стандартного ли формата эта «таблетка», или для нее требуется какой-нибудь эксклюзивный, единственный в своем родеридер? [58]В таком случае, где мне его искать?
Я достаю из сумочки упакованный даже не в пластиковый футляр, а в несерьезный бумажный конвертик, компакт-диск и вставляю его в CD-ROM.
«Здесь-то и отыщу сейчас ответы на многие непонятки». — В этом я почти что не сомневаюсь.
Усмехнувшись, я небрежно кидаю Томкину трубку в один из пакетов поверх ее безжалостно утрамбованного барахла, потом жертвую десятком драгоценных минут на то, чтобы еще раз обойти крошечную квартирку и убедиться в том, что мы не оставили здесь после себя ни клочочка бумажки, ни пыльной тряпочки, ни корочки хлеба. Всё чисто — словно нас здесь и не было. Сборы закончены. Можно переходить на другой уровень. С незатейливой бытовухи переключаться на высокие технологии, а именно: на компьютер и компакт-диск, который наряду с несколькими официальными документами, списком приватных ключей и электронной «таблеткой» я обнаружила в конверте — том самом, что сутки назад был отправлен на мое имя в «Джорж Элиот» из фирмы международного права «Кеннери, Спикман, Бэлстрод и Гарт».
С приватными ключами я без проблем разобралась еще в Гибралтаре. Более того, потратив на это всего два часа, определила, что на данный момент являюсь обладательницей примерно шести миллионов «зеленых», распределенных по нескольким Интернет-банкам и даже успела обналичить двадцать пять тысяч, чтобы расплатиться за номер в отеле, добраться до Питера и иметь кое-что про запас.
В официальных бумагах, составленных по-английски и процентов на сорок напичканных специальной терминологией, с которой столкнулась первый раз в жизни, я оказалась чугун-чугуном. Правда, что сумела понять, просматривая документы в самолете, что Виктория Карловна Энглер является единственной и неоспоримой правопреемницей 51% акций фирмы, активы которой на август 1997 г. составляли чуть более четырех миллиардов баксов. Чтобы расшифровать всё остальное, мне нужен хороший юрист. Но это терпит, это задача на будущее.
Электронный ключ («таблетку») я вообще не ожидала обнаружить в конверте, и именно она является для меня сейчас наибольшей загадкой. Ни на йоту не сомневаюсь, что получила в руки некий «золотой ключик», который, возможно, куда как ценнее и 51%, и шести миллионов, распиханных по Интернету. Знать бы еще ту заветную дверцу, которую этим ключиком можно открыть. И вообще, стандартного ли формата эта «таблетка», или для нее требуется какой-нибудь эксклюзивный, единственный в своем родеридер? [58]В таком случае, где мне его искать?
Я достаю из сумочки упакованный даже не в пластиковый футляр, а в несерьезный бумажный конвертик, компакт-диск и вставляю его в CD-ROM.
«Здесь-то и отыщу сейчас ответы на многие непонятки». — В этом я почти что не сомневаюсь.