При виде этого джентльмена у вас прежде всего появляется чувство, что
вам почему-то не хочется быть в обществе и разговаривать и что, если бы не
боязнь показаться невежливым, вы бы охотно уклонились от встречи с ним.
Поэтому вы ставите себе целью добраться до противоположного берега и быстро
и бесшумно уйти домой, притворяясь, что не видите вашего врага. Но тот,
напротив, прямо-таки жаждет взять вас за руку и поговорить с вами.
Выясняется, что он близко знаком с вами и знает вашего отца, но это не
привлекает вас к нему. Он кричит, что научит вас, как брать его доски и
связывать из них плот, но поскольку вы и так умеете это делать, предложение
кажется вам излишним, и вам не хочется его принимать - зачем же затруднять
человека!
Однако стремление этого джентльмена с вами встретиться нисколько не
ослабевает от вашего равнодушия; неутомимость, которую он проявляет, бегая
по берегу пруда, чтобы своевременно оказаться на месте и приветствовать
вас, может прямо-таки польстить каждому. Если это человек толстый и
склонный к одышке, вам сравнительно легко уклониться от его любезности;
если же он худощав и длинноног, встреча неизбежна. Свидание, однако,
заканчивается быстро, причем разговор ведет главным образом владелец досок.
Ваше участие в нем ограничивается односложными восклицаниями, и, как только
представляется возможность вырваться из его рук, вы удираете.
Я посвятил плаванью на плотах примерно три месяца и, приобретя
достаточный опыт в этой отрасли искусства, решил заняться собственно
греблей, для чего записался в один из клубов реки Ли. Поездив на лодке по
этой реке, особенно в субботу после обеда, вы вскоре приобретаете
достаточную ловкость в обращении с веслами и увертливость при столкновениях
с баржами и баркасами. Это представляет также достаточные возможности
научиться изящно растягиваться на дне лодки, чтобы не быть выкинутыми в
реку чьей-нибудь бечевой.
Но стиля гребли здесь не выработать. Стиль я приобрел лишь на Темзе.
Мой стиль гребли вызывает теперь общее восхищение. Все находят его очень
своеобразным.
Джордж не подходил к воде, пока ему не исполнилось шестнадцать лет.
После этого он и еще восемь джентльменов примерно того же возраста всей
компанией отправились однажды в субботу в Кью, намереваясь нанять там лодку
и проплыть до Ричмонда и обратно. Один из них, лохматый юнец по фамилии
Джоскинс, который раз или два плавал на лодке по Серпентайну [цепь прудов в
Гайд-парке в Лондоне], уверял их, что это очень весело.
Когда они пришли на пристань, был час отлива и течение было довольно
быстрое. С реки дул резкий ветер. Но это ничуть их не смутило, и они начали
выбирать лодку.
На пристани сушилась гоночная восьмерка. Она понравилась им. "Вот эту,
пожалуйста", - сказали они. Лодочника на пристани не было, его заменял его
маленький сын. Мальчик попробовал охладить их влеченье к восьмерке и
показал им две или три другие лодки уютного семейного типа, но они не
подошли нашим юношам. Подавай им восьмерку - в ней они будут выглядеть
лучше всего.
Мальчик спустил ее на воду, молодые люди скинули куртки и начали
рассаживаться. Мальчик выразил мнение, что Джорджу, который уже и в то
время был в любой компании тяжелее всех, лучше всего сесть четвертым.
Джордж сказал, что он рад быть четвертым, и, быстро подойдя к месту
носового, занял его, сев спиной к корме. В конце концов его усадили как
следует, и остальные тоже заняли свои места.
Рулевым назначили одного молодого человека с необычайно слабыми
нервами. Джоскинс изложил ему основы управления рулем, а сам сел загребным.
Он объяснил всем, что это очень просто: пусть делают то же, что и он.
Все заявили, что они готовы, и мальчик на пристани взял багор и
оттолкнул их от берега.
Что было дальше - этого Джордж рассказать не может. Он смутно помнит,
что сейчас же после старта получил сильный удар в поясницу рукояткой весла
номера пятого и почувствовал, что скамья, словно по волшебству, ускользает
из-под него и он сидит на дне. Тут же он с интересом отметил, что номер
второй в эту минуту лежал на спине, задрав ноги вверх, очевидно в обмороке.
Они прошли под мостом Кью бортом вперед со скоростью восьми миль в
час, причем Джоскинс был единственным, кто работал веслом. Джордж, усевшись
снова на свое место, попробовал было ему помочь, но, когда он опустил весло
в воду, это весло, к его величайшему удивлению, исчезло под лодкой и едва
не увлекло его за собой.
Потом рулевой бросил обе веревки за борт и залился слезами.
Как они вернулись назад, Джордж не помнит, но на это потребовалось
ровно сорок минут. Густая толпа с большим интересом наблюдала с моста это
зрелище; каждый давал свои указания. Трижды нашим юношам удавалось выйти
из-под пролета, и трижды их снова увлекало под пролет. Всякий раз, как
рулевой взглядывал вверх и видел над собой мост, он снова разражался
рыданиями.
Джордж говорил, что не думал в ту минуту, что когда-нибудь полюбит
катанье на лодке.
Гаррис - тот больше привык грести на море, чем на реке. Он говорит,
что как гимнастика это нравится ему больше. Я с ним не согласен.
Помню, прошлым летом, я нанял в Истборне маленькую лодочку. Много лет
назад мне приходилось ходить на веслах по морю, и я думал, что все будет
хорошо. Оказалось, однако, что я совершенно разучился грести. Когда одно
весло погружалось глубоко в воду, другое нелепо било по воздуху. Чтоб
зачерпнуть воду обоими сразу, мне приходилось вставать на ноги. На
набережной было полно всякой знати, и мне пришлось плыть мимо них в этом
смешном положении. На полдороге я пристал к берегу и, чтобы вернуться
назад, прибег к услугам старого лодочника.
Я люблю смотреть, как гребут старые лодочники, особенно когда их
нанимают по часам. В их гребле есть что-то такое спокойное, неторопливое.
Она совершенно лишена той суетливой спешки, волнения и напряженности,
которая все больше и больше заражает новое поколение. Опытный лодочник
ничуть не старается кого-нибудь обогнать. Если его самого обгоняет
чья-нибудь лодка, это не раздражает его. Собственно говоря, его обгоняют
все лодки - все те, что идут в его сторону. Некоторых это бы могло
раздосадовать. Величественное спокойствие, которое проявляет при этом
наемный лодочник, может послужить прекрасным уроком для людей честолюбивых
и чванных.
Простая, обычная гребля, с единственной целью двигать лодку вперед, -
не особенно трудное искусство, но требуется большая практика, чтобы
чувствовать себя непринужденно, когда гребешь и на тебя смотрят девушки.
Неопытного юнца больше всего смущает "такт". "Просто смешно, - говорит он,
стараясь в двадцатый раз за последние пять минут отцепить свои весла от
ваших, - когда я один, я отлично управляюсь".
Очень забавно смотреть, как два новичка стараются грести в такт.
Носовой никак не может не разойтись с кормовым, потому что кормовой, мол,
гребет как-то странно. Кормовой ужасно возмущен этим и объясняет, что он
вот уже десять минут пытается приспособить свой метод гребли к ограниченным
способностям носового. Тогда носовой в свою очередь обижается и просит
кормового не беспокоиться о кем, но посвятить все внимание разумной гребле
на корме.
- А может быть, мне сесть на твое место? - говорит он, явно намекая,
что это сразу исправило бы дело.
Они шлепают веслами еще сотню ярдов с весьма умеренным успехом; потом
кормового вдруг осеняет, и тайна их неудачи становится ему ясна.
- Вот в чем дело: у тебя мои весла, - кричит он носовому. - Передай-ка
их мне.
- То-то я удивлялся, что у меня ничего не выходит, - говорит носовой,
сразу повеселев и с охотой соглашаясь на обмен. - Теперь дело пойдет на
лад.
Но дело не идет на лад даже теперь. Кормовому, чтобы достать свои
весла, приходится вытягивать руки во всю длину, а носовой при каждом взмахе
больно ударяет себя веслами в грудь. Они снова меняются, приходят к выводу,
что лодочник дал им не тот набор весел, и, наперебой ругая его, проникаются
друг к другу самыми теплыми чувствами.
Джордж говорит, что ему давно хочется для разнообразия поплавать на
плоскодонке с шестом. Плавать на плоскодонке не так легко, как кажется. Как
и при гребле, вы быстро обучаетесь двигаться вперед и управляться с лодкой,
но требуется большой опыт, чтобы делать это с достоинством, не заливая
всего себя водой.
С одним моим знакомым юношей, когда он впервые плыл на плоскодонке,
произошел очень печальный случай. Дело шло у него так хорошо, что он стал
совсем нахалом и гулял по лодке, действуя шестом с таким небрежным
изяществом, что прямо приятно было смотреть. Он подходил к носу лодки,
втыкал свой шест и отбегал на другой конец, словно заправский моряк. Это
было великолепно!
Так же великолепно все бы и кончилось, если бы этот юноша, любуясь
пейзажем, не отбежал ровно на один шаг дальше, чем нужно, и не сошел с
лодки совсем. Шест глубоко вонзился в тину, и юноша остался висеть на нем,
а лодку понесло по течению. Его поза была явно лишена достоинства, и
какой-то дерзкий мальчишка на берегу сейчас же крикнул своему отставшему
товарищу: "Эй, беги посмотри - вон живая обезьяна на палке".
Я не мог помочь моему товарищу, потому что мы, как назло, не
позаботились взять с собой запасный шест. Я мог только сидеть и смотреть на
него. Никогда не забуду, какое у него было лицо, пока шест медленно
клонился набок. Оно было полно задумчивости.
Я наблюдал, как он тихо опустился в воду, видел, как он вылез на
берег, грустный и вымокший. Он был так смешон, что я не мог не
расхохотаться. Еще долго я посмеивался про себя, и вдруг меня осенила
мысль, что мне в сущности должно быть не до смеху. Я ведь сижу один на
плоскодонке, без шеста, и беспомощно несусь по течению, вероятнее всего к
плотине.
Я очень рассердился на моего приятеля за то, что он шагнул за борт и
так подвел меня. Он мог бы по крайней мере оставить мне шест.
Меня несло с четверть мили, а потом я заметил другую плоскодонку,
стоящую на якоре посреди реки, и в ней двух старых рыбаков. Они увидели,
что я мчусь прямо на них, и крикнули, чтобы я свернул в сторону.
- Не могу! - закричал я в ответ.
- Да вы и не пробуете! - крикнули они.
Подплыв ближе, я объяснил им, в чем дело, и они поймали меня и дали
мне шест. Плотина была от меня в пятидесяти ярдах. Я рад, что эти рыбаки
оказались тут.
Первый раз я собирался выехать на плоскодонке с тремя другими молодыми
людьми. Они должны были мне показать, как с ней управляться. Мы почему-то
не могли выйти вместе, и я сказал, что пойду вперед и спущу лодку на воду,
а потом поболтаюсь немного на реке и поупражняюсь, пока они придут.
Мне не удалось получить плоскодонку - все были заняты. Поэтому мне
ничего не оставалось, как сидеть на берегу и смотреть на реку, поджидая
моих товарищей.
Вскоре мое внимание привлек один молодой человек на плоскодонке, у
которого, как я с удивлением заметил, была такая же куртка и кепи, как у
меня. Это, видимо, был новичок, и смотреть на него было очень интересно.
Никак нельзя было угадать, что случится, когда он опустит шест; видимо, он
и сам не знал этого. Иногда его бросало вверх по течению, иногда сносило
вниз, а чаще всего он просто крутился волчком на одном месте, объезжая
кругом шеста. При любом исходе дела он казался одинаково удивленным и
огорченным.
Люди на берегу очень увлеклись этим зрелищем и держали пари, чем
кончится каждый следующий толчок.
Между тем мои приятели пришли на другой берег и тоже стали наблюдать
за этим юношей. Он стоял к ним спиной, и они видели только его куртку и
кепи. Разумеется, они сейчас же решили, что это я, их возлюбленный друг,
изображаю тут идиота, и радость их не имела границ. Они принялись
немилосердно издеваться над бедным юношей.
Я не сразу догадался об их ошибке и подумал: "До чего невежливо с их
стороны так насмехаться, да еще над незнакомым". Но, прежде чем я успел их
остановить, мне все стало ясно, и я спрятался за деревом.
С каким наслаждением эти балбесы высмеивали несчастного! Добрых пять
минут они стояли на берегу и кричали ему всякий вздор, издеваясь,
насмехаясь и глумясь над ним. Они бомбардировали его старыми остротами, они
даже придумали несколько новых, которые тоже выпали ему на долю. Они
осыпали его разными семейными шутками, употреблявшимися в нашем кругу и
совершенно непонятными для постороннего. Наконец, не в силах больше
выносить их зубоскальство, юноша обернулся, и они увидели его лицо.
Мне приятно было отметить, что у моих приятелей хватило стыда, чтобы
почувствовать себя круглыми дураками. Они объяснили юноше, что приняли его
за своего приятеля, и выразили надежду, что он не считает их способными
оскорблять так кого-нибудь, кроме друзей и знакомых.
Разумеется, то, что они сочли этого юношу за знакомого, служит им
некоторым оправданием. Помню, Гаррис как-то рассказал мне один случай,
который произошел с ним в Булони во время купанья. Он плавал недалеко от
берега и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его сзади за шею и потянул
под воду. Гаррис яростно отбивался, но нападающий, видимо, был настоящий
Геркулес, и все усилия Гарриса оказались тщетными. Наконец он перестал
брыкаться и попробовал настроиться на торжественный лад, но тут его
противник неожиданно выпустил его. Гаррис стал на ноги и оглянулся, ища
своего возможного убийцу. Тот стоял рядом и весело хохотал. Но, увидев над
водой лицо Гарриса, он отшатнулся, и вид у него был крайне смущенный.
- Извините, пожалуйста, - сконфуженно пробормотал он. - Я принял вас
за своего приятеля.
Гаррис подумал, что ему еще повезло: если б его сочли за родственника,
ему наверняка пришлось бы утонуть.
Чтобы ходить под парусом, тоже требуется уменье и опыт, хотя в детстве
я думал иначе. Мне казалось, что этому учишься походя, как игре в мяч или в
пятнашки. У меня был приятель, который придерживался тех же взглядов, и в
один ветреный день мы вздумали испробовать свои силы. Мы жили тогда в
Ярмуте и решили прокатиться по реке Яр. Мы наняли парусную лодку на
лодочной станции, возле моста, и пустились в путь.
- Сегодня довольно ненастная погода, - сказал лодочник, когда мы
отчаливали. - Как зайдете за поворот, возьмите риф да лавируйте получше.
Мы ответили, что непременно так и сделаем, и уехали, весело крикнув
лодочнику: "До свидания!" - и спрашивая себя, как это "лавируют", и откуда
нам взять риф, и что мы будем с ним делать, когда его достанем.
Мы гребли до тех пор, пока город не скрылся из виду. Когда перед нами
открылась широкая полоса воды, над которой ураганом носился ветер, мы
решили, что пора приступать к действиям.
Гектор, - так, кажется, звали моего товарища, - продолжал грести, и я
начал развертывать парус. Это оказалось нелегким делом, но в конце концов я
справился с ним, и тут возник вопрос, который конец паруса верхний.
Следуя врожденному инстинкту, мы, разумеется, решили, что верх - это
низ, и принялись ставить парус вверх ногами. Но нам потребовалось много
времени, чтобы вообще как-нибудь прикрепить его. Парус, видимо, решил, что
мы играем в похороны и что я покойник, а сам он изображает саван.
Обнаружив свою ошибку, он ударил меня по голове и решил вообще ничего
не делать.
- Намочи его, - сказал Гектор. - Брось его за борт, пусть намокнет.
Он сказал, что матросы на кораблях всегда мочат паруса, прежде чем их
ставить.
Я намочил парус, но от этого дело только ухудшилось. Если вокруг вас
обвивается и бьет вас по ногам сухой парус, это достаточно неприятно, но
когда парус мокрый, - становится уже совсем обидно.
Наконец нам удалось общими усилиями поставить парус не совсем вверх
ногами, а скорее боком, и мы привязали его к мачте фалинем, который
отрезали для этой цели.
Лодка не опрокинулась - я просто устанавливаю этот факт. Почему она не
опрокинулась, этому я не могу предложить никакого объяснения. Впоследствии
я часто думал об этом, но мне так и не удалось удовлетворительно объяснить
это обстоятельство.
Возможно, что такой результат есть следствие естественного упрямства
всего существующего. Наблюдая наше поведение, лодка, возможно, пришла к
выводу, что мы в это утро выехали на реку с целью самоубийства, и решила
нам помешать. Это единственное объяснение, которое я могу придумать.
Уцепившись обеими руками за планшир, мы ухитрились не вылетать из
лодки, но это была тяжелая работа. Гектор сказал, что пираты и другие люди,
привыкшие ходить по морю, в сильную бурю привязывают к чему-то руль и
спускают кливер, и предложил попробовать сделать что-нибудь в этом роде. Но
я стоял за то, чтобы предоставить лодке идти по ветру.
Последовать моему совету было легче всего, и мы в конце концов так и
сделали. Лодка неслась по реке примерно милю с такой скоростью, с какой мне
с тех пор ни разу не довелось ходить, да, по правде сказать, и не хотелось
бы. Потом, на повороте, она так накренилась, что парус наполовину ушел в
воду. Потом каким-то чудом выпрямилась и понеслась прямо на длинную плоскую
отмель.
Эта отмель спасла нас. Лодка врезалась в нее до половины и
остановилась. Почувствовав, что нас не бросает больше из стороны в сторону,
словно горошины в мешке, и что мы можем двигаться по своему произволу, мы
подползли к парусу и срезали его.
Мы уже довольно поплавали под парусом. Нам не хотелось злоупотреблять
этим развлечением и пресытиться им.
Мы совершили хорошую, волнующую, интересную поездку под парусом и
теперь решили разнообразия ради немного погрести.
Мы взяли весла и попробовали столкнуть лодку с отмели. При этом мы
сломали одно весло. Мы повторили свою попытку, на этот раз с большей
осторожностью, но оба весла явно никуда не годились, и второе разлетелось
еще скорее, чем первое, оставив нас безоружными.
Перед нами тянулась отмель примерно ярдов на сто, а сзади нас была
вода. Единственное, что нам оставалось делать, - это сидеть и ждать, пока
кто-нибудь не проедет мимо.
Погода была не такая, чтобы привлечь людей на реку, и прошло три часа,
прежде чем в поле зрения появилось первое человеческое существо. Это был
старый рыбак; ему с неимоверным трудом удалось, наконец, нас выручить, и мы
были самым позорным образом доставлены на буксире к пристани.
Вознаграждение человеку, который нас выручил, расплата за сломанные
весла и пользование лодкой в течение четырех с половиной часов - все это
поглотило изрядное количество наших карманных денег на много недель вперед.
Но мы приобрели опыт, а за это, как говорят, ничего не жалко отдать.
Рэдинг. Нас ведет на буксире паровой баркас. Нахальное поведение
маленьких лодок. Как они мешают паровым баркасам. Джордж и Гаррис снова
уклоняются от работы. Одна банальная история. Стритли и Горинг.
Мы подъехали к Рэдингу часов около одиннадцати. Река в этом месте
грязная и унылая. В окрестностях Рэдинга не хочется задерживаться надолго.
Рэдинг - старинный, знаменитый городок, основанный в далекие дни
короля Этельреда, когда датчане поставили свои военные корабли в бухте
Кеннет и, основавшись в Рэдинге, совершали набеги на Эссекс. Тут Этельред
со своим братом Альфредом дали датчанам бой и разбили их, причем Этельред
главным образом молился, а Альфред сражался.
В более поздние годы на Рэдинг, по-видимому, смотрели как на приятное
местечко, куда можно было бежать, когда в Лондоне становилось скверно.
Парламент обычно переезжал в Рэдинг всякий раз, как в Вестминстере
объявлялась чума. В 1625 году юстиция последовала его примеру, и все
заседания суда происходили в Рэдинге. На мой взгляд, лондонцам стоило
претерпеть какую-нибудь пустяковую чуму, чтобы разом избавиться и от
юристов и от парламента.
Во время борьбы парламента с королем Рэдинг был осажден графом
Эссексом, а четверть века спустя принц Оранский разбил под Рэдингом войска
короля Иакова.
Генрих Первый похоронен в Рэдинге, в Бенедиктинском аббатстве, которое
он сам основал и развалины которого сохранились до наших дней. В этом же
самом аббатстве славный Джон Гонт был обвенчан с леди Бланш.
У Рэдингского шлюза мы поровнялись с паровым баркасом, принадлежащим
одним моим знакомым, и нас подвезли на буксире почти до самого Стритли. Это
очень приятно - идти на буксире за баркасом. Лично мне это нравится гораздо
больше, чем гребля. Поездка была бы еще приятнее, если бы не множество
маленьких лодчонок, которые все время сновали вокруг нашего баркаса. Чтобы
не утопить их, нам то и дело приходилось замедлять ход и останавливаться. У
этих весельных лодок пренеприятная привычка путаться на реке перед паровыми
баркасами. Против них необходимо принять какие-то меры. И они к тому же еще
такие нахальные, эти лодки. Чтобы они соблаговолили поторопиться,
приходится так свистеть, что котел чуть не лопается. Будь на то моя воля, я
бы время от времени топил парочку лодок, чтобы хорошенько их проучить.
Выше Рэдинга река становится очень приятной. У Тайлхерста ее несколько
портит железная дорога, но от Мэплдерхэма до Стритли вид прямо
великолепный. Несколько выше шлюза стоит Хардвик-Хаус, где Карл Первый
играл в шары. Окрестности Пэнгборна, где находится прелестная гостиница
"Лебедь", вероятно столь же хорошо знакомы завсегдатаям картинных выставок,
как и обитателям этой местности.
Мы отцепились от баркаса моих знакомых, немного не доезжая грота, и
Гаррис принялся доказывать, что теперь моя очередь грести. Это показалось
мне совершенно необоснованным. Утром мы условились, что я проведу лодку на
три мили выше Рэдинга. Но ведь теперь мы были выше Рэдинга на десять миль!
Конечно, грести надо было опять Гаррису и Джорджу.
Однако я не мог склонить ни того, ни другого к своей точке зрения и,
чтобы не спорить напрасно, взялся за весла. Не успел я проработать и
минуту, как мы увидели на реке какой-то черный предмет и приблизились к
нему. Джордж наклонился и схватил этот предмет, но тотчас же с криком
отшатнулся, бледный как полотно.
Это было тело мертвой женщины. Оно легко плыло по воде, и лицо
утопленницы было кротко и спокойно. Его нельзя было назвать красивым, это
лицо. Оно преждевременно состарилось, высохло и исхудало. Но это было милое
и приятное лицо, несмотря на следы нужды и бедности, и на нем лежал
отпечаток безмятежного спокойствия, которое мы часто видим на лице больных,
когда их страданья, наконец, прекращаются.
На наше счастье, - нам вовсе не хотелось таскаться по судам и
следователям, - какие-то люди на берегу тоже заметили утопленницу и взяли
на себя заботу о ней.
Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Разумеется, это была
обыкновенная, пошлая трагедия. Она любила и была обманута или сама
обманулась. Так или иначе, она согрешила - это со многими из нас случается,
- и ее знакомые и родные, охваченные справедливым негодованием, захлопнули
перед ней двери своих домов.
Вынужденная бороться с судьбой одна, неся на шее ярмо своего позора,
она опускалась все ниже и ниже. Сначала ей удавалось содержать себя и
ребенка на двенадцать шиллингов в неделю, которые она получала, работая по
двенадцать часов в день. Шесть шиллингов она платила за содержание ребенка,
а на остальные пыталась кое-как удержать душу в теле.
Шесть шиллингов в неделю связывают тело с душой не слишком крепко.
Соединенные столь хрупкими узами, они все время пытаются расстаться. И
однажды, вероятно, несчастная особенно ясно увидела свою жизнь во всем ее
тоскливом однообразии, со всеми ее страданиями, и насмешливая тень смерти
испугала ее. В последний раз обратилась она за помощью к друзьям, но,
оградившись ледяной стеной респектабельности, они не услышали голоса
отверженной. Тогда она съездила повидать своего ребенка, с каким-то тупым
равнодушием взяла его на руки и поцеловала, не проявляя никаких чувств, и
потом ушла, сунув ему в руку коробку грошовых конфет. На свои последние
шиллинги она взяла билет и приехала в Горинг.
Как видно, горчайшие переживания ее жизни были связаны с лесистыми
берегами и веселыми зелеными лужайками, окружающими Горинг. Но женщины
почему-то любят гладить нож, который нанес им рану. А может быть, к горечи
примешивались солнечные воспоминания о лучших часах, проведенных близ
овеянных тенью струй, над которыми развесистые деревья так низко склоняют
свои ветви.
Весь день пробродила она по лесу, что тянется вдоль берега реки.
Потом, когда серые сумерки раскинули над водой свой темный плащ, она
протянула руки к безмолвной реке, которая знала ее горести и радости. И
старая река любовно приняла ее в объятия, прижала ее усталую голову к своей
груди и успокоила боль. Так согрешила эта женщина во всем - и в жизни и в
смерти. Мир праху ее и всех других грешников...
Горинг, на левом берегу реки, и Стритли - на правом - очаровательные
местечки, в которых приятно провести несколько дней. Воды реки до самого
Пэнгборна так и манят поплавать в солнечный день под парусом или выехать в
лунную ночь на лодке, а окружающий вид очень красив. Мы намеревались дойти
в этот день до Уоллингфорда, но улыбка реки соблазнила нас остаться.
вам почему-то не хочется быть в обществе и разговаривать и что, если бы не
боязнь показаться невежливым, вы бы охотно уклонились от встречи с ним.
Поэтому вы ставите себе целью добраться до противоположного берега и быстро
и бесшумно уйти домой, притворяясь, что не видите вашего врага. Но тот,
напротив, прямо-таки жаждет взять вас за руку и поговорить с вами.
Выясняется, что он близко знаком с вами и знает вашего отца, но это не
привлекает вас к нему. Он кричит, что научит вас, как брать его доски и
связывать из них плот, но поскольку вы и так умеете это делать, предложение
кажется вам излишним, и вам не хочется его принимать - зачем же затруднять
человека!
Однако стремление этого джентльмена с вами встретиться нисколько не
ослабевает от вашего равнодушия; неутомимость, которую он проявляет, бегая
по берегу пруда, чтобы своевременно оказаться на месте и приветствовать
вас, может прямо-таки польстить каждому. Если это человек толстый и
склонный к одышке, вам сравнительно легко уклониться от его любезности;
если же он худощав и длинноног, встреча неизбежна. Свидание, однако,
заканчивается быстро, причем разговор ведет главным образом владелец досок.
Ваше участие в нем ограничивается односложными восклицаниями, и, как только
представляется возможность вырваться из его рук, вы удираете.
Я посвятил плаванью на плотах примерно три месяца и, приобретя
достаточный опыт в этой отрасли искусства, решил заняться собственно
греблей, для чего записался в один из клубов реки Ли. Поездив на лодке по
этой реке, особенно в субботу после обеда, вы вскоре приобретаете
достаточную ловкость в обращении с веслами и увертливость при столкновениях
с баржами и баркасами. Это представляет также достаточные возможности
научиться изящно растягиваться на дне лодки, чтобы не быть выкинутыми в
реку чьей-нибудь бечевой.
Но стиля гребли здесь не выработать. Стиль я приобрел лишь на Темзе.
Мой стиль гребли вызывает теперь общее восхищение. Все находят его очень
своеобразным.
Джордж не подходил к воде, пока ему не исполнилось шестнадцать лет.
После этого он и еще восемь джентльменов примерно того же возраста всей
компанией отправились однажды в субботу в Кью, намереваясь нанять там лодку
и проплыть до Ричмонда и обратно. Один из них, лохматый юнец по фамилии
Джоскинс, который раз или два плавал на лодке по Серпентайну [цепь прудов в
Гайд-парке в Лондоне], уверял их, что это очень весело.
Когда они пришли на пристань, был час отлива и течение было довольно
быстрое. С реки дул резкий ветер. Но это ничуть их не смутило, и они начали
выбирать лодку.
На пристани сушилась гоночная восьмерка. Она понравилась им. "Вот эту,
пожалуйста", - сказали они. Лодочника на пристани не было, его заменял его
маленький сын. Мальчик попробовал охладить их влеченье к восьмерке и
показал им две или три другие лодки уютного семейного типа, но они не
подошли нашим юношам. Подавай им восьмерку - в ней они будут выглядеть
лучше всего.
Мальчик спустил ее на воду, молодые люди скинули куртки и начали
рассаживаться. Мальчик выразил мнение, что Джорджу, который уже и в то
время был в любой компании тяжелее всех, лучше всего сесть четвертым.
Джордж сказал, что он рад быть четвертым, и, быстро подойдя к месту
носового, занял его, сев спиной к корме. В конце концов его усадили как
следует, и остальные тоже заняли свои места.
Рулевым назначили одного молодого человека с необычайно слабыми
нервами. Джоскинс изложил ему основы управления рулем, а сам сел загребным.
Он объяснил всем, что это очень просто: пусть делают то же, что и он.
Все заявили, что они готовы, и мальчик на пристани взял багор и
оттолкнул их от берега.
Что было дальше - этого Джордж рассказать не может. Он смутно помнит,
что сейчас же после старта получил сильный удар в поясницу рукояткой весла
номера пятого и почувствовал, что скамья, словно по волшебству, ускользает
из-под него и он сидит на дне. Тут же он с интересом отметил, что номер
второй в эту минуту лежал на спине, задрав ноги вверх, очевидно в обмороке.
Они прошли под мостом Кью бортом вперед со скоростью восьми миль в
час, причем Джоскинс был единственным, кто работал веслом. Джордж, усевшись
снова на свое место, попробовал было ему помочь, но, когда он опустил весло
в воду, это весло, к его величайшему удивлению, исчезло под лодкой и едва
не увлекло его за собой.
Потом рулевой бросил обе веревки за борт и залился слезами.
Как они вернулись назад, Джордж не помнит, но на это потребовалось
ровно сорок минут. Густая толпа с большим интересом наблюдала с моста это
зрелище; каждый давал свои указания. Трижды нашим юношам удавалось выйти
из-под пролета, и трижды их снова увлекало под пролет. Всякий раз, как
рулевой взглядывал вверх и видел над собой мост, он снова разражался
рыданиями.
Джордж говорил, что не думал в ту минуту, что когда-нибудь полюбит
катанье на лодке.
Гаррис - тот больше привык грести на море, чем на реке. Он говорит,
что как гимнастика это нравится ему больше. Я с ним не согласен.
Помню, прошлым летом, я нанял в Истборне маленькую лодочку. Много лет
назад мне приходилось ходить на веслах по морю, и я думал, что все будет
хорошо. Оказалось, однако, что я совершенно разучился грести. Когда одно
весло погружалось глубоко в воду, другое нелепо било по воздуху. Чтоб
зачерпнуть воду обоими сразу, мне приходилось вставать на ноги. На
набережной было полно всякой знати, и мне пришлось плыть мимо них в этом
смешном положении. На полдороге я пристал к берегу и, чтобы вернуться
назад, прибег к услугам старого лодочника.
Я люблю смотреть, как гребут старые лодочники, особенно когда их
нанимают по часам. В их гребле есть что-то такое спокойное, неторопливое.
Она совершенно лишена той суетливой спешки, волнения и напряженности,
которая все больше и больше заражает новое поколение. Опытный лодочник
ничуть не старается кого-нибудь обогнать. Если его самого обгоняет
чья-нибудь лодка, это не раздражает его. Собственно говоря, его обгоняют
все лодки - все те, что идут в его сторону. Некоторых это бы могло
раздосадовать. Величественное спокойствие, которое проявляет при этом
наемный лодочник, может послужить прекрасным уроком для людей честолюбивых
и чванных.
Простая, обычная гребля, с единственной целью двигать лодку вперед, -
не особенно трудное искусство, но требуется большая практика, чтобы
чувствовать себя непринужденно, когда гребешь и на тебя смотрят девушки.
Неопытного юнца больше всего смущает "такт". "Просто смешно, - говорит он,
стараясь в двадцатый раз за последние пять минут отцепить свои весла от
ваших, - когда я один, я отлично управляюсь".
Очень забавно смотреть, как два новичка стараются грести в такт.
Носовой никак не может не разойтись с кормовым, потому что кормовой, мол,
гребет как-то странно. Кормовой ужасно возмущен этим и объясняет, что он
вот уже десять минут пытается приспособить свой метод гребли к ограниченным
способностям носового. Тогда носовой в свою очередь обижается и просит
кормового не беспокоиться о кем, но посвятить все внимание разумной гребле
на корме.
- А может быть, мне сесть на твое место? - говорит он, явно намекая,
что это сразу исправило бы дело.
Они шлепают веслами еще сотню ярдов с весьма умеренным успехом; потом
кормового вдруг осеняет, и тайна их неудачи становится ему ясна.
- Вот в чем дело: у тебя мои весла, - кричит он носовому. - Передай-ка
их мне.
- То-то я удивлялся, что у меня ничего не выходит, - говорит носовой,
сразу повеселев и с охотой соглашаясь на обмен. - Теперь дело пойдет на
лад.
Но дело не идет на лад даже теперь. Кормовому, чтобы достать свои
весла, приходится вытягивать руки во всю длину, а носовой при каждом взмахе
больно ударяет себя веслами в грудь. Они снова меняются, приходят к выводу,
что лодочник дал им не тот набор весел, и, наперебой ругая его, проникаются
друг к другу самыми теплыми чувствами.
Джордж говорит, что ему давно хочется для разнообразия поплавать на
плоскодонке с шестом. Плавать на плоскодонке не так легко, как кажется. Как
и при гребле, вы быстро обучаетесь двигаться вперед и управляться с лодкой,
но требуется большой опыт, чтобы делать это с достоинством, не заливая
всего себя водой.
С одним моим знакомым юношей, когда он впервые плыл на плоскодонке,
произошел очень печальный случай. Дело шло у него так хорошо, что он стал
совсем нахалом и гулял по лодке, действуя шестом с таким небрежным
изяществом, что прямо приятно было смотреть. Он подходил к носу лодки,
втыкал свой шест и отбегал на другой конец, словно заправский моряк. Это
было великолепно!
Так же великолепно все бы и кончилось, если бы этот юноша, любуясь
пейзажем, не отбежал ровно на один шаг дальше, чем нужно, и не сошел с
лодки совсем. Шест глубоко вонзился в тину, и юноша остался висеть на нем,
а лодку понесло по течению. Его поза была явно лишена достоинства, и
какой-то дерзкий мальчишка на берегу сейчас же крикнул своему отставшему
товарищу: "Эй, беги посмотри - вон живая обезьяна на палке".
Я не мог помочь моему товарищу, потому что мы, как назло, не
позаботились взять с собой запасный шест. Я мог только сидеть и смотреть на
него. Никогда не забуду, какое у него было лицо, пока шест медленно
клонился набок. Оно было полно задумчивости.
Я наблюдал, как он тихо опустился в воду, видел, как он вылез на
берег, грустный и вымокший. Он был так смешон, что я не мог не
расхохотаться. Еще долго я посмеивался про себя, и вдруг меня осенила
мысль, что мне в сущности должно быть не до смеху. Я ведь сижу один на
плоскодонке, без шеста, и беспомощно несусь по течению, вероятнее всего к
плотине.
Я очень рассердился на моего приятеля за то, что он шагнул за борт и
так подвел меня. Он мог бы по крайней мере оставить мне шест.
Меня несло с четверть мили, а потом я заметил другую плоскодонку,
стоящую на якоре посреди реки, и в ней двух старых рыбаков. Они увидели,
что я мчусь прямо на них, и крикнули, чтобы я свернул в сторону.
- Не могу! - закричал я в ответ.
- Да вы и не пробуете! - крикнули они.
Подплыв ближе, я объяснил им, в чем дело, и они поймали меня и дали
мне шест. Плотина была от меня в пятидесяти ярдах. Я рад, что эти рыбаки
оказались тут.
Первый раз я собирался выехать на плоскодонке с тремя другими молодыми
людьми. Они должны были мне показать, как с ней управляться. Мы почему-то
не могли выйти вместе, и я сказал, что пойду вперед и спущу лодку на воду,
а потом поболтаюсь немного на реке и поупражняюсь, пока они придут.
Мне не удалось получить плоскодонку - все были заняты. Поэтому мне
ничего не оставалось, как сидеть на берегу и смотреть на реку, поджидая
моих товарищей.
Вскоре мое внимание привлек один молодой человек на плоскодонке, у
которого, как я с удивлением заметил, была такая же куртка и кепи, как у
меня. Это, видимо, был новичок, и смотреть на него было очень интересно.
Никак нельзя было угадать, что случится, когда он опустит шест; видимо, он
и сам не знал этого. Иногда его бросало вверх по течению, иногда сносило
вниз, а чаще всего он просто крутился волчком на одном месте, объезжая
кругом шеста. При любом исходе дела он казался одинаково удивленным и
огорченным.
Люди на берегу очень увлеклись этим зрелищем и держали пари, чем
кончится каждый следующий толчок.
Между тем мои приятели пришли на другой берег и тоже стали наблюдать
за этим юношей. Он стоял к ним спиной, и они видели только его куртку и
кепи. Разумеется, они сейчас же решили, что это я, их возлюбленный друг,
изображаю тут идиота, и радость их не имела границ. Они принялись
немилосердно издеваться над бедным юношей.
Я не сразу догадался об их ошибке и подумал: "До чего невежливо с их
стороны так насмехаться, да еще над незнакомым". Но, прежде чем я успел их
остановить, мне все стало ясно, и я спрятался за деревом.
С каким наслаждением эти балбесы высмеивали несчастного! Добрых пять
минут они стояли на берегу и кричали ему всякий вздор, издеваясь,
насмехаясь и глумясь над ним. Они бомбардировали его старыми остротами, они
даже придумали несколько новых, которые тоже выпали ему на долю. Они
осыпали его разными семейными шутками, употреблявшимися в нашем кругу и
совершенно непонятными для постороннего. Наконец, не в силах больше
выносить их зубоскальство, юноша обернулся, и они увидели его лицо.
Мне приятно было отметить, что у моих приятелей хватило стыда, чтобы
почувствовать себя круглыми дураками. Они объяснили юноше, что приняли его
за своего приятеля, и выразили надежду, что он не считает их способными
оскорблять так кого-нибудь, кроме друзей и знакомых.
Разумеется, то, что они сочли этого юношу за знакомого, служит им
некоторым оправданием. Помню, Гаррис как-то рассказал мне один случай,
который произошел с ним в Булони во время купанья. Он плавал недалеко от
берега и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его сзади за шею и потянул
под воду. Гаррис яростно отбивался, но нападающий, видимо, был настоящий
Геркулес, и все усилия Гарриса оказались тщетными. Наконец он перестал
брыкаться и попробовал настроиться на торжественный лад, но тут его
противник неожиданно выпустил его. Гаррис стал на ноги и оглянулся, ища
своего возможного убийцу. Тот стоял рядом и весело хохотал. Но, увидев над
водой лицо Гарриса, он отшатнулся, и вид у него был крайне смущенный.
- Извините, пожалуйста, - сконфуженно пробормотал он. - Я принял вас
за своего приятеля.
Гаррис подумал, что ему еще повезло: если б его сочли за родственника,
ему наверняка пришлось бы утонуть.
Чтобы ходить под парусом, тоже требуется уменье и опыт, хотя в детстве
я думал иначе. Мне казалось, что этому учишься походя, как игре в мяч или в
пятнашки. У меня был приятель, который придерживался тех же взглядов, и в
один ветреный день мы вздумали испробовать свои силы. Мы жили тогда в
Ярмуте и решили прокатиться по реке Яр. Мы наняли парусную лодку на
лодочной станции, возле моста, и пустились в путь.
- Сегодня довольно ненастная погода, - сказал лодочник, когда мы
отчаливали. - Как зайдете за поворот, возьмите риф да лавируйте получше.
Мы ответили, что непременно так и сделаем, и уехали, весело крикнув
лодочнику: "До свидания!" - и спрашивая себя, как это "лавируют", и откуда
нам взять риф, и что мы будем с ним делать, когда его достанем.
Мы гребли до тех пор, пока город не скрылся из виду. Когда перед нами
открылась широкая полоса воды, над которой ураганом носился ветер, мы
решили, что пора приступать к действиям.
Гектор, - так, кажется, звали моего товарища, - продолжал грести, и я
начал развертывать парус. Это оказалось нелегким делом, но в конце концов я
справился с ним, и тут возник вопрос, который конец паруса верхний.
Следуя врожденному инстинкту, мы, разумеется, решили, что верх - это
низ, и принялись ставить парус вверх ногами. Но нам потребовалось много
времени, чтобы вообще как-нибудь прикрепить его. Парус, видимо, решил, что
мы играем в похороны и что я покойник, а сам он изображает саван.
Обнаружив свою ошибку, он ударил меня по голове и решил вообще ничего
не делать.
- Намочи его, - сказал Гектор. - Брось его за борт, пусть намокнет.
Он сказал, что матросы на кораблях всегда мочат паруса, прежде чем их
ставить.
Я намочил парус, но от этого дело только ухудшилось. Если вокруг вас
обвивается и бьет вас по ногам сухой парус, это достаточно неприятно, но
когда парус мокрый, - становится уже совсем обидно.
Наконец нам удалось общими усилиями поставить парус не совсем вверх
ногами, а скорее боком, и мы привязали его к мачте фалинем, который
отрезали для этой цели.
Лодка не опрокинулась - я просто устанавливаю этот факт. Почему она не
опрокинулась, этому я не могу предложить никакого объяснения. Впоследствии
я часто думал об этом, но мне так и не удалось удовлетворительно объяснить
это обстоятельство.
Возможно, что такой результат есть следствие естественного упрямства
всего существующего. Наблюдая наше поведение, лодка, возможно, пришла к
выводу, что мы в это утро выехали на реку с целью самоубийства, и решила
нам помешать. Это единственное объяснение, которое я могу придумать.
Уцепившись обеими руками за планшир, мы ухитрились не вылетать из
лодки, но это была тяжелая работа. Гектор сказал, что пираты и другие люди,
привыкшие ходить по морю, в сильную бурю привязывают к чему-то руль и
спускают кливер, и предложил попробовать сделать что-нибудь в этом роде. Но
я стоял за то, чтобы предоставить лодке идти по ветру.
Последовать моему совету было легче всего, и мы в конце концов так и
сделали. Лодка неслась по реке примерно милю с такой скоростью, с какой мне
с тех пор ни разу не довелось ходить, да, по правде сказать, и не хотелось
бы. Потом, на повороте, она так накренилась, что парус наполовину ушел в
воду. Потом каким-то чудом выпрямилась и понеслась прямо на длинную плоскую
отмель.
Эта отмель спасла нас. Лодка врезалась в нее до половины и
остановилась. Почувствовав, что нас не бросает больше из стороны в сторону,
словно горошины в мешке, и что мы можем двигаться по своему произволу, мы
подползли к парусу и срезали его.
Мы уже довольно поплавали под парусом. Нам не хотелось злоупотреблять
этим развлечением и пресытиться им.
Мы совершили хорошую, волнующую, интересную поездку под парусом и
теперь решили разнообразия ради немного погрести.
Мы взяли весла и попробовали столкнуть лодку с отмели. При этом мы
сломали одно весло. Мы повторили свою попытку, на этот раз с большей
осторожностью, но оба весла явно никуда не годились, и второе разлетелось
еще скорее, чем первое, оставив нас безоружными.
Перед нами тянулась отмель примерно ярдов на сто, а сзади нас была
вода. Единственное, что нам оставалось делать, - это сидеть и ждать, пока
кто-нибудь не проедет мимо.
Погода была не такая, чтобы привлечь людей на реку, и прошло три часа,
прежде чем в поле зрения появилось первое человеческое существо. Это был
старый рыбак; ему с неимоверным трудом удалось, наконец, нас выручить, и мы
были самым позорным образом доставлены на буксире к пристани.
Вознаграждение человеку, который нас выручил, расплата за сломанные
весла и пользование лодкой в течение четырех с половиной часов - все это
поглотило изрядное количество наших карманных денег на много недель вперед.
Но мы приобрели опыт, а за это, как говорят, ничего не жалко отдать.
Рэдинг. Нас ведет на буксире паровой баркас. Нахальное поведение
маленьких лодок. Как они мешают паровым баркасам. Джордж и Гаррис снова
уклоняются от работы. Одна банальная история. Стритли и Горинг.
Мы подъехали к Рэдингу часов около одиннадцати. Река в этом месте
грязная и унылая. В окрестностях Рэдинга не хочется задерживаться надолго.
Рэдинг - старинный, знаменитый городок, основанный в далекие дни
короля Этельреда, когда датчане поставили свои военные корабли в бухте
Кеннет и, основавшись в Рэдинге, совершали набеги на Эссекс. Тут Этельред
со своим братом Альфредом дали датчанам бой и разбили их, причем Этельред
главным образом молился, а Альфред сражался.
В более поздние годы на Рэдинг, по-видимому, смотрели как на приятное
местечко, куда можно было бежать, когда в Лондоне становилось скверно.
Парламент обычно переезжал в Рэдинг всякий раз, как в Вестминстере
объявлялась чума. В 1625 году юстиция последовала его примеру, и все
заседания суда происходили в Рэдинге. На мой взгляд, лондонцам стоило
претерпеть какую-нибудь пустяковую чуму, чтобы разом избавиться и от
юристов и от парламента.
Во время борьбы парламента с королем Рэдинг был осажден графом
Эссексом, а четверть века спустя принц Оранский разбил под Рэдингом войска
короля Иакова.
Генрих Первый похоронен в Рэдинге, в Бенедиктинском аббатстве, которое
он сам основал и развалины которого сохранились до наших дней. В этом же
самом аббатстве славный Джон Гонт был обвенчан с леди Бланш.
У Рэдингского шлюза мы поровнялись с паровым баркасом, принадлежащим
одним моим знакомым, и нас подвезли на буксире почти до самого Стритли. Это
очень приятно - идти на буксире за баркасом. Лично мне это нравится гораздо
больше, чем гребля. Поездка была бы еще приятнее, если бы не множество
маленьких лодчонок, которые все время сновали вокруг нашего баркаса. Чтобы
не утопить их, нам то и дело приходилось замедлять ход и останавливаться. У
этих весельных лодок пренеприятная привычка путаться на реке перед паровыми
баркасами. Против них необходимо принять какие-то меры. И они к тому же еще
такие нахальные, эти лодки. Чтобы они соблаговолили поторопиться,
приходится так свистеть, что котел чуть не лопается. Будь на то моя воля, я
бы время от времени топил парочку лодок, чтобы хорошенько их проучить.
Выше Рэдинга река становится очень приятной. У Тайлхерста ее несколько
портит железная дорога, но от Мэплдерхэма до Стритли вид прямо
великолепный. Несколько выше шлюза стоит Хардвик-Хаус, где Карл Первый
играл в шары. Окрестности Пэнгборна, где находится прелестная гостиница
"Лебедь", вероятно столь же хорошо знакомы завсегдатаям картинных выставок,
как и обитателям этой местности.
Мы отцепились от баркаса моих знакомых, немного не доезжая грота, и
Гаррис принялся доказывать, что теперь моя очередь грести. Это показалось
мне совершенно необоснованным. Утром мы условились, что я проведу лодку на
три мили выше Рэдинга. Но ведь теперь мы были выше Рэдинга на десять миль!
Конечно, грести надо было опять Гаррису и Джорджу.
Однако я не мог склонить ни того, ни другого к своей точке зрения и,
чтобы не спорить напрасно, взялся за весла. Не успел я проработать и
минуту, как мы увидели на реке какой-то черный предмет и приблизились к
нему. Джордж наклонился и схватил этот предмет, но тотчас же с криком
отшатнулся, бледный как полотно.
Это было тело мертвой женщины. Оно легко плыло по воде, и лицо
утопленницы было кротко и спокойно. Его нельзя было назвать красивым, это
лицо. Оно преждевременно состарилось, высохло и исхудало. Но это было милое
и приятное лицо, несмотря на следы нужды и бедности, и на нем лежал
отпечаток безмятежного спокойствия, которое мы часто видим на лице больных,
когда их страданья, наконец, прекращаются.
На наше счастье, - нам вовсе не хотелось таскаться по судам и
следователям, - какие-то люди на берегу тоже заметили утопленницу и взяли
на себя заботу о ней.
Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Разумеется, это была
обыкновенная, пошлая трагедия. Она любила и была обманута или сама
обманулась. Так или иначе, она согрешила - это со многими из нас случается,
- и ее знакомые и родные, охваченные справедливым негодованием, захлопнули
перед ней двери своих домов.
Вынужденная бороться с судьбой одна, неся на шее ярмо своего позора,
она опускалась все ниже и ниже. Сначала ей удавалось содержать себя и
ребенка на двенадцать шиллингов в неделю, которые она получала, работая по
двенадцать часов в день. Шесть шиллингов она платила за содержание ребенка,
а на остальные пыталась кое-как удержать душу в теле.
Шесть шиллингов в неделю связывают тело с душой не слишком крепко.
Соединенные столь хрупкими узами, они все время пытаются расстаться. И
однажды, вероятно, несчастная особенно ясно увидела свою жизнь во всем ее
тоскливом однообразии, со всеми ее страданиями, и насмешливая тень смерти
испугала ее. В последний раз обратилась она за помощью к друзьям, но,
оградившись ледяной стеной респектабельности, они не услышали голоса
отверженной. Тогда она съездила повидать своего ребенка, с каким-то тупым
равнодушием взяла его на руки и поцеловала, не проявляя никаких чувств, и
потом ушла, сунув ему в руку коробку грошовых конфет. На свои последние
шиллинги она взяла билет и приехала в Горинг.
Как видно, горчайшие переживания ее жизни были связаны с лесистыми
берегами и веселыми зелеными лужайками, окружающими Горинг. Но женщины
почему-то любят гладить нож, который нанес им рану. А может быть, к горечи
примешивались солнечные воспоминания о лучших часах, проведенных близ
овеянных тенью струй, над которыми развесистые деревья так низко склоняют
свои ветви.
Весь день пробродила она по лесу, что тянется вдоль берега реки.
Потом, когда серые сумерки раскинули над водой свой темный плащ, она
протянула руки к безмолвной реке, которая знала ее горести и радости. И
старая река любовно приняла ее в объятия, прижала ее усталую голову к своей
груди и успокоила боль. Так согрешила эта женщина во всем - и в жизни и в
смерти. Мир праху ее и всех других грешников...
Горинг, на левом берегу реки, и Стритли - на правом - очаровательные
местечки, в которых приятно провести несколько дней. Воды реки до самого
Пэнгборна так и манят поплавать в солнечный день под парусом или выехать в
лунную ночь на лодке, а окружающий вид очень красив. Мы намеревались дойти
в этот день до Уоллингфорда, но улыбка реки соблазнила нас остаться.