устанавливать.
Палатка вся пропиталась водой и стала очень тяжелой. Она хлопает
краями и валится на вас или обвивается вокруг вашей головы и приводит вас в
бешенство. А дождь льет не переставая. Палатку достаточно трудно укрепить и
в сухую погоду, но когда идет дождь, эта задача по плечу одному Геркулесу.
Вам кажется, что ваш товарищ, вместо того чтобы помогать, просто валяет
дурака. Только вам удалось замечательно укрепить свою сторону, как он
дергает за свой конец, и все идет насмарку.
- Эй, что ты там делаешь? - спрашиваете вы,
- А ты что делаешь? - отвечает он. - Пусти же!
Вы кричите:
- Не тяни, это ты все испортил, глупый осел!
- Нет, не я! - орет он а ответ. - Отпусти свой конец!
- Говорю тебе, ты все запутал! - кричите вы, жалея, что не можете до
него добраться, и с такой силой дергаете за веревки, что с его стороны
вылетают все колышки.
- Что за идиот! - слышится шепот. После этого следует отчаянный рывок,
и ваша сторона падает.
Вы бросаете молоток и идете в обход палатки к вашему товарищу, чтобы
высказать ему все, что вы об этом думаете. В это время он тоже пускается в
путь в том же направлении, чтобы изложить вам свою точку зрения. И вы
ходите кругом друг за другом и переругиваетесь, пока палатка не падает
бесформенной кучей, а вы стоите над ее развалинами, глядя друг на друга, и
в один голос негодующе восклицаете:
- Ну вот! Что я тебе говорил!
Между тем третий ваш товарищ, который, вычерпывая из лодки, воду,
налил себе в рукав и уже десять минут без передышки сыплет проклятиями,
спрашивает, какую вы там, черт побери, затеяли игру и отчего эта паскудная
палатка до сих пор не стоит как следует.
Наконец она с грехом пополам установлена, и вы начинаете переносить
вещи. Пытаться развести костер бесполезно. Вы зажигаете спиртовку и
располагаетесь вокруг нее. Основной предмет питания на ужин - дождевая
вода. Хлеб состоит из воды на две трети, пирог с мясом чрезвычайно богат
водой, варенье, масло, соль, кофе - все соединилось с нею, чтобы
превратиться в похлебку.
После ужина выясняется, что табак отсырел и курить нельзя. К счастью,
у вас имеется бутылка с веществом, которое, будучи принято в должном
количестве, опьяняет и веселит, и вы снова начинаете достаточно
интересоваться жизнью, чтобы улечься спать.
И вот вам снится, что на вас сел слон и что извержение вулкана бросило
вас на дно моря вместе со слоном, который спокойно спит у вас на груди. Вы
просыпаетесь и приходите к убеждению, что действительно случилось что-то
ужасное. Прежде всего вам кажется, что пришел конец света, но потом вы
решаете, что это невозможно и что на палатку напали воры или убийцы, или,
может быть, случился пожар. Вы выражаете эту мысль обычным способом, но
помощь не приходит, и вы чувствуете, что вас пинают ногами тысячи людей и
что вас душат.
Кто-то другой, кроме вас, тоже, кажется, попал в беду. Из-под кровати
доносятся его слабые крики. Решив дорого продать свою жизнь, вы начинаете
отчаянно бороться, раздавая во все стороны удары ногами и руками и
непрерывно испуская дикие вопли. Наконец что-то подается, и ваша голова
оказывается на свежем воздухе. В двух футах от себя вы смутно различаете
какого-то полуодетого негодяя, готового вас убить, и намереваетесь завязать
с ним борьбу не на жизнь, а на смерть, как вдруг вам становится очевидно,
что это Джим.
- Ах, это ты, - говорит он, узнавая вас в ту же самую минуту.
- Да, - говорите вы, протирая глаза. - Что случилось?
- Проклятую палатку, кажется, сдуло, - отвечает Джим. - Где Билл?
Вы оба кричите: "Билл!" - и почва под вами ходит ходуном, а
заглушенный голос, который вы уже слышали, отвечает из-под развалин:
- Слезьте с моей головы, черти!
И Билл выбирается на поверхность - грязный, истоптанный, жалкий,
измученный и чересчур воинственно настроенный. По-видимому, он твердо
убежден, что вся эта штука подстроена нарочно.
Утром вы все трое без голоса, так как ночью схватили сильную простуду.
К тому же вы стали очень раздражительны и в продолжение всего завтрака
переругиваетесь хриплым шепотом.
Итак, мы решили, что будем спать под открытым небом только в хорошую
погоду, а в дождливые дни или просто для разнообразия станем ночевать в
гостиницах, трактирах и постоялых дворах, как порядочные люди.
Монморенси отнесся к этому компромиссу весьма одобрительно. Романтика
одиночества его не прельщает. Ему нужно что-нибудь шумное, а если
развлечение чуточку грубовато, что ж, тем веселей. Посмотрите на Монморенси
- и вам покажется, что это ангел, по каким-то причинам, скрытым от
человечества, посланный на землю в образе маленького фокстерьера.
Монморенси глядит на вас с таким выражением, словно хочет сказать: "О, как
испорчен этот мир и как бы я желал сделать его лучше и благороднее"; вид
его вызывает слезы на глазах набожных старых дам и джентльменов.
Когда Монморенси перешел на мое иждивение, я никак не думал, что мне
удастся надолго сохранить его у себя. Я сидел, смотрел на него (а он, сидя
на коврике у камина, смотрел на меня) и думал: эта собака долго не
проживет. Ее вознесут в колеснице на небо - вот что с ней произойдет. Но
когда я заплатил за дюжину растерзанных Монморенси цыплят; когда он, рыча и
брыкаясь, был вытащен мною за шиворот из сточетырнадцатой уличной драки;
когда мне предъявили для осмотра дохлую кошку, принесенную разгневанной
особой женского пола, которая обозвала меня убийцей; когда мой сосед подал
на меня в суд за то, что я держу на свободе свирепого пса, из-за которого
он больше двух часов просидел, как пришпиленный, в холодную ночь в своем
собственном сарае, не смея высунуть нос за дверь; когда, наконец, я узнал,
что мой садовник выиграл тридцать шиллингов, угадывая, сколько крыс
Монморенси убьет в определенный промежуток времени, - я подумал, что его,
может быть, и оставят еще немного пожить на этом свете.
Слоняться возле конюшен, собрать кучу самых отпетых собак, какие
только есть в городе, и шествовать во главе их к трущобам, готовясь к бою с
другими отпетыми собаками, - вот что Монморенси называет "жизнью". Поэтому,
как я уже сказал, упоминание о гостиницах, трактирах и постоялых дворах
вызвало у него живейшее одобрение.
Когда вопрос о ночевках был, таким образом, решен ко всеобщему
удовольствию, оставалось обсудить лишь одно: что именно нам следует взять с
собой. Мы начали было рассуждать об этом, но Гаррис заявил, что с него
хватит разговоров на один вечер, и предложил пойти промочить горло. Он
сказал, что нашел неподалеку от площади одно место, где можно получить
глоток стоящего ирландского виски.
Джордж заявил, что чувствует жажду (я не знаю случая, когда бы он ее
не чувствовал), и так как у меня тоже было ощущение, что некоторое
количество виски - теплого с кусочком лимона - принесет мне пользу, дебаты
были с общего согласия отложены до следующего вечера, члены собрания надели
шляпы и вышли.
План уточняется. Метод работы Гарриса. Пожилой отец семейства вешает
картину. Джордж делает разумное замечание. Прелести утреннего купанья.
Запасы на случай аварии.
Итак, на следующий день вечером мы снова встретились, чтобы обо всем
договориться и обсудить наши планы. Гаррис сказал:
- Во-первых, нужно решить, что надо брать с собой. Возьми-ка кусок
бумаги, Джей, и записывай. А ты, Джордж, достань прейскурант бакалейной
лавки. Пусть кто-нибудь даст мне карандаш, и я составлю список.
В этом сказался весь Гаррис, - он так охотно берет на себя всю тяжесть
работы и перекладывает ее на плечи других.
Он напоминает мне моего бедного дядю Поджера. Вам в жизни не
приходилось видеть в доме такой суматохи, как когда дядя Поджер брался
сделать какое-нибудь полезное дело. Положим, от рамочника привезли картину
и поставили в столовую в ожидании, пока ее повесят.
Тетя Поджер спрашивает, что с ней делать. Дядя Поджер говорит:
- Предоставьте это мне. Пусть никто из вас об этом не беспокоится. Я
все сделаю сам.
Потом он снимает пиджак и принимается за работу. Он посылает горничную
купить гвоздей на шесть пенсов и шлет ей вдогонку одного из мальчиков,
чтобы сказать ей, какой взять размер. Начиная с этой минуты, он постепенно
запрягает в работу весь дом.
- Принеси-ка мне молоток, Уилл! - кричит он. - А ты, Том, подай
линейку. Мне понадобится стремянка, и табуретку, пожалуй, тоже захватите.
Джим, сбегай-ка к мистеру Гогглсу и скажи ему: "Папа вам кланяется и
надеется, что нога у вас лучше, и просит вас одолжить ваш ватерпас". А ты,
Мария, никуда не уходи, - мне будет нужен кто-нибудь, чтобы подержать
свечку. Когда горничная воротится, ей придется выйти еще раз и купить
бечевки. Том! Где Том? Пойди сюда, ты мне понадобишься, чтобы подать мне
картину.
Он поднимает картину и роняет ее. Картина вылетает из рамы, дядя
Поджер хочет спасти стекло, и стекло врезается ему в руку. Он бегает по
комнате и ищет свой носовой платок. Он не может найти его, так как платок
лежит в кармане пиджака, который он снял, а он не помнит, куда дел пиджак.
Домочадцы перестают искать инструменты и начинают искать пиджак; дядя
Поджер мечется по комнате и всем мешает.
- Неужели никто во всем доме не знает, где мой пиджак? Честное слово,
я никогда еще не встречал таких людей! Вас шесть человек, и вы не можете
найти пиджак, который я снял пять минут тому назад. Эх вы!
Тут он поднимается и видит, что все время сидел на своем пиджаке.
- Можете больше не искать! - кричит он. - Я уже нашел его.
Рассчитывать на то, что вы что-нибудь найдете, - все равно что просить об
этом кошку.
Ему перевязывают палец, достают другое стекло и приносят инструменты,
стремянку, табуретку и свечу. На это уходит полчаса, после чего дядя Поджер
снова берется за дело. Все семейство, включая горничную и поденщицу,
становится полукругом, готовое прийти на помощь. Двое держат табуретку,
третий помогает дяде Поджеру взлезть и поддерживает его, четвертый подает
гвоздь, пятый - молоток. Дядя Поджер берет гвоздь и роняет его.
- Ну вот, - говорит он обиженно, - теперь гвоздь упал.
И всем нам приходится ползать на коленях и разыскивать гвоздь. А дядя
Поджер стоит на табуретке, ворчит и спрашивает, не придется ли ему торчать
там весь вечер.
Наконец гвоздь найден, но тем временем дядя Поджер потерял молоток.
- Где молоток? Куда я девал молоток? Великий боже! Вы все стоите и
глазеете на меня и не можете сказать, куда я положил молоток!
Мы находим ему молоток, а он успевает потерять заметку, которую сделал
на стене в том месте, куда нужно вбить гвоздь. Он заставляет нас всех по
очереди взлезать к нему на табуретку и искать ее. Каждый видят эту отметку
в другом месте, и дядя Поджер обзывает нас одного за другим дураками и
приказывает нам слезть. Он берет линейку и мерит снова. Оказывается, что
ему необходимо разделить тридцать один и три восьмых дюйма пополам. Он
пробует сделать это в уме и приходит в неистовство. Мы тоже пробуем сделать
это в уме, и у всех получается разный результат. Мы начинаем издеваться
друг над другом и в пылу ссоры забываем первоначальное число, так что дяде
Поджеру приходится мерить еще раз.
Теперь он пускает в дело веревочку; в критический момент, когда старый
чудак наклоняется на табуретке под углом в сорок пять градусов и пытается
отметить точку, находящуюся на три дюйма дальше, чем он может достать,
веревочка выскальзывает у него из рук, и он падает прямо на рояль.
Внезапность, с которой он прикасается головой и всем телом к клавишам,
создает поистине замечательный музыкальный эффект.
Тетя Мария говорит, что она не может позволить детям стоять здесь и
слушать такие выражения.
Наконец дядя Поджер находит подходящее место и приставляет к нему
гвоздь левой рукой, держа молоток в правой. Первым же ударом он попадает
себе по большому пальцу и с воплем роняет молоток прямо кому-то на ногу.
Тетя Мария кротко выражает надежду, что когда дяде Поджеру опять захочется
вбить в стену гвоздь, он заранее предупредит ее, чтобы она могла поехать на
недельку к матери, пока он будет этим заниматься.
- Вы, женщины, всегда поднимаете, из-за всего шум, - бодро говорит
дядя Поджер. - А я так люблю поработать.
Потом он предпринимает новую попытку и вторым ударом вгоняет весь
гвоздь и половину молотка в штукатурку. Самого дядю Поджера стремительно
бросает к стене, и он чуть не расплющивает себе нос.
Затем нам приходится снова отыскивать веревочку и линейку, и
пробивается еще одна дырка. Около полуночи картина, наконец, повешена -
очень криво и ненадежно, - и стена на много ярдов вокруг выглядит так,
словно по ней прошлись граблями. Мы все выбились из сил и злимся - все,
кроме дяди Поджера.
- Ну, вот видите! - говорит он, тяжело спрыгивая с табуретки прямо на
мозоли поденщице и с явной гордостью любуясь на произведенный им
беспорядок. - А ведь некоторые люди пригласили бы для такой мелочи
специального человека.
Я знаю, Гаррис будет таким же, когда вырастет. Я сказал ему это и
заявил, что не могу позволить, чтобы он взял на себя столько работы.
- Нет, - сказал я, - ты принесешь бумагу и карандаш, Джордж будет
записывать, а я сделаю остальное.
Первый наш список пришлось аннулировать. Было ясно, что в верхнем
течении Темзы нельзя проплыть на лодке, достаточно большой, чтобы вместить
все то, что мы считали необходимым. Мы разорвали список и молча
переглянулись. Джордж сказал:
- Мы на совершенно ложном пути. Нам следует думать не о тех вещах,
которыми мы как-нибудь обойдемся, но о тех, без которых нам никак не
обойтись.
Джордж, оказывается, может иногда быть разумным. Это даже удивительно.
Я бы сказал, что в его словах заключается подлинная мудрость, приложимая не
только к настоящему случаю, но и ко всей нашей прогулке по реке жизни
вообще. Сколь многие, рискуя затопить свой корабль, нагружают его всякими
вещами, которые кажутся им необходимыми для удовольствия и комфорта в пути,
а на самом деле являются бесполезным хламом.
Как они загромождают свое утлое суденышко по самые мачты дорогими
платьями и огромными домами, бесполезными слугами и множеством светских
друзей, которые ни во что их не ставят и которых сами они не ценят,
дорогостоящими увеселениями, которые никого не веселят, условностями и
модами, притворством и тщеславием и - самый грузный и нелепый хлам -
страхом, как бы сосед чего не подумал; роскошью, приводящей к пресыщению,
удовольствиями, которые через день надоедают, бессмысленной пышностью,
которая, как во дни оны железный венец преступников, заливает кровью
наболевший лоб и доводит до обморока того, кто его носит!
Хлам, все хлам! Выбросьте его за борт! Это из-за него так тяжело вести
лодку, что гребцы вот-вот свалятся замертво. Это он делает судно таким
громоздким и неустойчивым. Вы не знаете ни минуты отдыха от тревог и
беспокойства, не имеете ни минуты досуга, чтобы отдаться мечтательному
безделью, у вас нет времени полюбоваться игрой теней, скользящих по
поверхности реки, солнечными бликами на воде, высокими деревьями на берегу,
глядящими на собственное свое отражение, золотом и зеленью лесов, лилиями,
белыми и желтыми, темным колышущимся тростником, осокой, ятрышником и
синими незабудками.
Выбросьте этот хлам за борт! Пусть ваша жизненная ладья будет легка и
несет лишь то, что необходимо: уютный дом, простые удовольствия, двух-трех
друзей, достойных называться друзьями, того, кто вас любит и кого вы
любите, кошку, собаку, несколько трубок, сколько нужно еды и одежды и
немножко больше, чем нужно, напитков, ибо жажда - опасная вещь.
Вы увидите, что тогда лодка пойдет свободно и не так легко
опрокинется, а если и опрокинется - неважно: простой, хороший товар не
боится воды. У вас будет время не только поработать, но и подумать, будет
время, чтобы упиваться солнцем жизни и слушать эолову музыку, которую
божественный ветерок извлекает из струн нашего сердца, будет время...
Извините, пожалуйста! Я совсем забыл...
Итак, мы предоставили список Джорджу, и он принялся за работу.
- Палатки мы не возьмем, - предложил Джордж. - У нас будет лодка с
навесом. Это гораздо проще и к тому же удобней.
Мы нашли, что это хорошая мысль, и приняли ее. Не знаю, видели ли вы
когда-нибудь штуку, которую я имею в виду. По всей длине лодки укрепляют
железные воротца, на них натягивают брезент и привязывают его со всех
сторон от кормы до носа так, что лодка превращается в маленький домик. В
нем очень уютно, хотя и душновато, но все ведь имеет свои теневые стороны,
как сказал человек, у которого умерла теща, когда от него потребовали денег
на похороны.
Джордж сказал, что в таком случае нам нужно взять каждому по пледу,
одну лампу, головную щетку и гребень (на троих), зубную щетку (по одной на
каждого), умывальную чашку, зубной порошок, бритвенные принадлежности (не
правда ли, это похоже на упражнение из учебника французского языка?) и пару
больших купальных полотенец. Я заметил, что люди, всегда делают
колоссальные приготовления к купанью, когда собираются ехать куда-нибудь
поближе к воде, но не очень много купаются, приехав на место.
То же самое происходит, когда едешь на море. Обдумывая свои планы в
Лондоне, я неизменно решаю, что буду рано вставать и окунаться перед
завтраком, и благоговейно укладываю в чемодан трусы и купальное полотенце.
Я всегда покупаю красные трусы. Я нравлюсь себе в красных трусах. Они очень
идут к моему цвету лица...
Но, оказавшись на берегу моря, я почему-то не чувствую больше такой
потребности в утреннем купанье, какую чувствовал в городе. Я испытываю
скорее желание как можно дольше оставаться в постели, а потом сойти вниз и
позавтракать. Однако один раз добродетель восторжествовала. Я встал в шесть
часов, наполовину оделся и, захватив трусы и полотенце, меланхолически
побрел к морю. Но купанье не доставило мне радости. Когда я рано утром иду
купаться, мне кажется, что для меня нарочно приберегли какой-то особенно
резкий восточный ветер, выкопали и положили сверху все треугольные камешки,
заострили концы скал, а чтобы я не заметил, прикрыли их песком; море же
увели на две мили, так что мне приходится, дрожа от холода и кутаясь в
собственные руки, долго ковылять по глубине в шесть дюймов. А когда я
добираюсь до моря, оно ведет себя грубо и совершенно оскорбительно.
Сначала большая волна приподнимает меня и елико возможно бесцеремоннее
бросает в сидячем положении на скалу, которую поставили здесь специально
для меня. Не успею я вскрикнуть "ух!" и сообразить, что случилось, как
волна возвращается и уносит меня на середину океана. Я отчаянно бью руками,
порываясь к берегу, спрашиваю себя, увижу ли я еще родной дом и друзей, и
сожалею, что в детстве так жестоко дразнил свою младшую сестру. Но в тот
самый момент, когда я теряю всякую надежду, волна вдруг уходит, а я остаюсь
распластанным на песке, точно медуза. Я поднимаюсь, оглядываюсь и вижу, что
боролся за свою жизнь на глубине в два фута. Я ковыляю назад, одеваюсь и
иду домой, где мне приходится делать вид, что купанье мне понравилось.
В настоящем случае мы все рассуждали так, словно собирались каждое
утро подолгу купаться. Джордж сказал, что очень приятно проснуться свежим
утром на лодке и погрузиться в прозрачную реку. Гаррис сказал, что ничто
так не возбуждает аппетита, как купанье перед завтраком. У него это всегда
вызывает аппетит. Джордж заметил, что если Гаррис станет от купанья есть
больше, чем обыкновенно, то он, Джордж, будет протестовать против того,
чтобы Гаррис вообще лез в воду. Он сказал, что везти против течения
количество пищи, необходимое для Гарриса, и так достаточно тяжелая работа.
Я доказывал Джорджу, что гораздо приятней будет иметь Гарриса в лодке
чистым и свежим, даже если придется захватить на несколько центнеров больше
провизии; Джордж принял мою точку зрения и взял обратно свой протест против
купанья Гарриса.
Наконец мы уговорились захватить с собой не два, а три купальных
полотенца, чтобы не заставлять друг друга ждать.
Что касается платья, то Джордж сказал, что двух фланелевых костюмов
будет достаточно, так как мы сами можем стирать их в реке, когда они
запачкаются. На наш вопрос, пробовал ли он когда-нибудь стирать в реке
фланелевые костюмы, Джордж ответил:
- Нельзя сказать, чтобы я стирал их сам, но я знаю людей, которые
стирали. Это не так уже трудно.
Мы с Гаррисом были достаточно наивны, чтобы вообразить, что он знает,
о чем говорит, и что три молодых человека, не пользующихся влиянием и
положением в обществе и не имеющих опыта в стирке, действительно могут с
помощью куска мыла вымыть свои рубашки и брюки в реке Темзе. В последующие
дни когда было уже поздно, нам пришлось убедиться, что Джордж - подлый
обманщик, который, видимо, и понятия не имел об этом деле. Если бы вы
видели нашу одежду после... Но, как говорится в дешевых уголовных романах,
мы забегаем вперед.
Джордж уговорил нас взять с собой смену нижнего белья и достаточное
количество носков на тот случай, если мы опрокинемся и потребуется
переодеться. А также побольше носовых платков, которые пригодятся, чтобы
вытирать разные вещи, и кожаные башмаки вдобавок к резиновым туфлям, - они
нам понадобятся, если мы перевернемся.
Продовольственный вопрос. Отрицательные свойства керосина.
Преимущества путешествия в компании с сыром. Замужняя женщина бросает свой
дом. Дальнейшие меры на случай аварии. Я укладываюсь. Зловредность зубных
щеток Джордж и Гаррис укладываются. Чудовищное поведение Монморенси. Мы
отходим ко сну.
Потом мы начали обсуждать продовольственный вопрос. Джордж сказал:
- Начнем с утреннего завтрака. (Джордж всегда так практичен!) Для
утреннего завтрака нам понадобится сковорода (Гаррис сказал, что она плохо
переваривается, но мы предложили ему не быть ослом, и Джордж продолжал),
чайник и спиртовка.
- Ни капли керосина, - сказал Джордж многозначительно, и мы с Гаррисом
согласились.
Один раз мы взяли с собой керосинку, но больше - никогда! Целую неделю
мы как будто жили в керосиновой лавке. Керосин просачивался всюду. Я
никогда не видел, чтобы что-нибудь так просачивалось, как керосин. Мы
держали его на носу лодки, и оттуда он просочился до самого руля, пропитав
лодку и все ее содержимое. Он растекся по всей реке, заполнил собой пейзаж
и отравил воздух. Иногда керосиновый ветер дул с запада, иногда с востока,
а иной раз это был северный керосиновый ветер или, может быть, южный, но,
прилетал ли он из снежной Арктики, или зарождался в песках пустыни, он
всегда достигал нас, насыщенный ароматом керосина.
Этот керосин просачивался все дальше и портил нам закат. Что же
касается лучей луны, то от них просто разило керосином.
Мы попытались уйти от него в Марло. Чтобы избавиться от керосина, мы
оставили лодку у моста и пошли по городу пешком, но он неотступно следовал
за нами. Весь город был полон керосина. Мы проходили по кладбищу, и нам
казалось, что покойников закопали в керосин. Главная улица провоняла
керосином; мы не могли понять, как на ней можно жить. Милю за милей
проходили мы по Бирмингемской дороге, но бесполезно - вся местность
пропиталась керосином.
В конце концов мы сошлись в полночь в безлюдном поле, под сожженным
молнией дубом, и дали страшную клятву (мы уже и так целую неделю кляли
керосин в обычном обывательском стиле, но теперь это было нечто
грандиозное) - страшную клятву никогда больше не брать с собой в лодку
керосин, разве только на случай болезни.
Итак, на этот раз мы ограничились спиртом. Это тоже достаточно плохо.
Приходится есть спиртовой пирог и спиртовое печенье. Но спирт, принимаемый
внутрь в больших количествах, полезнее, чем керосин.
Из прочих вещей Джордж предложил взять для первого завтрака яйца с
ветчиной, которые легко приготовить, холодное мясо, чай, хлеб с маслом и
варенье. Для второго завтрака он рекомендовал печенье, холодное мясо, хлеб
с маслом и варенье, но только не сыр. Сыр, как и керосин, слишком много о
себе воображает. Он хочет захватить для себя всю лодку. Он проникает сквозь
корзину и придает всему привкус сыра. Вы не знаете, что вы едите, -
яблочный пирог, сосиски или клубнику со сливками. Все кажется вам сыром. У
сыра слишком много запаха.
Помню, один мой друг купил как-то в Ливерпуле пару сыров. Чудесные это
были сыры - выдержанные, острые, с запахом в двести лошадиных сил. Он
распространялся минимум на три мили, а за двести ярдов валил человека с
ног. Я как раз был тогда в Ливерпуле, и мой друг попросил меня, если я
ничего не имею против, отвезти его покупку в Лондон. Он сам вернется туда
только через день-два, а этот сыр, как ему кажется, не следует хранить
особенно долго.
- С удовольствием, дружище, - ответил я. - С удовольствием.
Я заехал за сыром и увез его в кэбе. Это была ветхая колымага,
влекомая кривоногим запаленным лунатиком, которого его хозяин в минуту
увлечения, разговаривая со мной, назвал лошадью. Я положил сыр наверх, и мы
тронулись со скоростью, которая сделала бы честь самому быстрому паровому
Палатка вся пропиталась водой и стала очень тяжелой. Она хлопает
краями и валится на вас или обвивается вокруг вашей головы и приводит вас в
бешенство. А дождь льет не переставая. Палатку достаточно трудно укрепить и
в сухую погоду, но когда идет дождь, эта задача по плечу одному Геркулесу.
Вам кажется, что ваш товарищ, вместо того чтобы помогать, просто валяет
дурака. Только вам удалось замечательно укрепить свою сторону, как он
дергает за свой конец, и все идет насмарку.
- Эй, что ты там делаешь? - спрашиваете вы,
- А ты что делаешь? - отвечает он. - Пусти же!
Вы кричите:
- Не тяни, это ты все испортил, глупый осел!
- Нет, не я! - орет он а ответ. - Отпусти свой конец!
- Говорю тебе, ты все запутал! - кричите вы, жалея, что не можете до
него добраться, и с такой силой дергаете за веревки, что с его стороны
вылетают все колышки.
- Что за идиот! - слышится шепот. После этого следует отчаянный рывок,
и ваша сторона падает.
Вы бросаете молоток и идете в обход палатки к вашему товарищу, чтобы
высказать ему все, что вы об этом думаете. В это время он тоже пускается в
путь в том же направлении, чтобы изложить вам свою точку зрения. И вы
ходите кругом друг за другом и переругиваетесь, пока палатка не падает
бесформенной кучей, а вы стоите над ее развалинами, глядя друг на друга, и
в один голос негодующе восклицаете:
- Ну вот! Что я тебе говорил!
Между тем третий ваш товарищ, который, вычерпывая из лодки, воду,
налил себе в рукав и уже десять минут без передышки сыплет проклятиями,
спрашивает, какую вы там, черт побери, затеяли игру и отчего эта паскудная
палатка до сих пор не стоит как следует.
Наконец она с грехом пополам установлена, и вы начинаете переносить
вещи. Пытаться развести костер бесполезно. Вы зажигаете спиртовку и
располагаетесь вокруг нее. Основной предмет питания на ужин - дождевая
вода. Хлеб состоит из воды на две трети, пирог с мясом чрезвычайно богат
водой, варенье, масло, соль, кофе - все соединилось с нею, чтобы
превратиться в похлебку.
После ужина выясняется, что табак отсырел и курить нельзя. К счастью,
у вас имеется бутылка с веществом, которое, будучи принято в должном
количестве, опьяняет и веселит, и вы снова начинаете достаточно
интересоваться жизнью, чтобы улечься спать.
И вот вам снится, что на вас сел слон и что извержение вулкана бросило
вас на дно моря вместе со слоном, который спокойно спит у вас на груди. Вы
просыпаетесь и приходите к убеждению, что действительно случилось что-то
ужасное. Прежде всего вам кажется, что пришел конец света, но потом вы
решаете, что это невозможно и что на палатку напали воры или убийцы, или,
может быть, случился пожар. Вы выражаете эту мысль обычным способом, но
помощь не приходит, и вы чувствуете, что вас пинают ногами тысячи людей и
что вас душат.
Кто-то другой, кроме вас, тоже, кажется, попал в беду. Из-под кровати
доносятся его слабые крики. Решив дорого продать свою жизнь, вы начинаете
отчаянно бороться, раздавая во все стороны удары ногами и руками и
непрерывно испуская дикие вопли. Наконец что-то подается, и ваша голова
оказывается на свежем воздухе. В двух футах от себя вы смутно различаете
какого-то полуодетого негодяя, готового вас убить, и намереваетесь завязать
с ним борьбу не на жизнь, а на смерть, как вдруг вам становится очевидно,
что это Джим.
- Ах, это ты, - говорит он, узнавая вас в ту же самую минуту.
- Да, - говорите вы, протирая глаза. - Что случилось?
- Проклятую палатку, кажется, сдуло, - отвечает Джим. - Где Билл?
Вы оба кричите: "Билл!" - и почва под вами ходит ходуном, а
заглушенный голос, который вы уже слышали, отвечает из-под развалин:
- Слезьте с моей головы, черти!
И Билл выбирается на поверхность - грязный, истоптанный, жалкий,
измученный и чересчур воинственно настроенный. По-видимому, он твердо
убежден, что вся эта штука подстроена нарочно.
Утром вы все трое без голоса, так как ночью схватили сильную простуду.
К тому же вы стали очень раздражительны и в продолжение всего завтрака
переругиваетесь хриплым шепотом.
Итак, мы решили, что будем спать под открытым небом только в хорошую
погоду, а в дождливые дни или просто для разнообразия станем ночевать в
гостиницах, трактирах и постоялых дворах, как порядочные люди.
Монморенси отнесся к этому компромиссу весьма одобрительно. Романтика
одиночества его не прельщает. Ему нужно что-нибудь шумное, а если
развлечение чуточку грубовато, что ж, тем веселей. Посмотрите на Монморенси
- и вам покажется, что это ангел, по каким-то причинам, скрытым от
человечества, посланный на землю в образе маленького фокстерьера.
Монморенси глядит на вас с таким выражением, словно хочет сказать: "О, как
испорчен этот мир и как бы я желал сделать его лучше и благороднее"; вид
его вызывает слезы на глазах набожных старых дам и джентльменов.
Когда Монморенси перешел на мое иждивение, я никак не думал, что мне
удастся надолго сохранить его у себя. Я сидел, смотрел на него (а он, сидя
на коврике у камина, смотрел на меня) и думал: эта собака долго не
проживет. Ее вознесут в колеснице на небо - вот что с ней произойдет. Но
когда я заплатил за дюжину растерзанных Монморенси цыплят; когда он, рыча и
брыкаясь, был вытащен мною за шиворот из сточетырнадцатой уличной драки;
когда мне предъявили для осмотра дохлую кошку, принесенную разгневанной
особой женского пола, которая обозвала меня убийцей; когда мой сосед подал
на меня в суд за то, что я держу на свободе свирепого пса, из-за которого
он больше двух часов просидел, как пришпиленный, в холодную ночь в своем
собственном сарае, не смея высунуть нос за дверь; когда, наконец, я узнал,
что мой садовник выиграл тридцать шиллингов, угадывая, сколько крыс
Монморенси убьет в определенный промежуток времени, - я подумал, что его,
может быть, и оставят еще немного пожить на этом свете.
Слоняться возле конюшен, собрать кучу самых отпетых собак, какие
только есть в городе, и шествовать во главе их к трущобам, готовясь к бою с
другими отпетыми собаками, - вот что Монморенси называет "жизнью". Поэтому,
как я уже сказал, упоминание о гостиницах, трактирах и постоялых дворах
вызвало у него живейшее одобрение.
Когда вопрос о ночевках был, таким образом, решен ко всеобщему
удовольствию, оставалось обсудить лишь одно: что именно нам следует взять с
собой. Мы начали было рассуждать об этом, но Гаррис заявил, что с него
хватит разговоров на один вечер, и предложил пойти промочить горло. Он
сказал, что нашел неподалеку от площади одно место, где можно получить
глоток стоящего ирландского виски.
Джордж заявил, что чувствует жажду (я не знаю случая, когда бы он ее
не чувствовал), и так как у меня тоже было ощущение, что некоторое
количество виски - теплого с кусочком лимона - принесет мне пользу, дебаты
были с общего согласия отложены до следующего вечера, члены собрания надели
шляпы и вышли.
План уточняется. Метод работы Гарриса. Пожилой отец семейства вешает
картину. Джордж делает разумное замечание. Прелести утреннего купанья.
Запасы на случай аварии.
Итак, на следующий день вечером мы снова встретились, чтобы обо всем
договориться и обсудить наши планы. Гаррис сказал:
- Во-первых, нужно решить, что надо брать с собой. Возьми-ка кусок
бумаги, Джей, и записывай. А ты, Джордж, достань прейскурант бакалейной
лавки. Пусть кто-нибудь даст мне карандаш, и я составлю список.
В этом сказался весь Гаррис, - он так охотно берет на себя всю тяжесть
работы и перекладывает ее на плечи других.
Он напоминает мне моего бедного дядю Поджера. Вам в жизни не
приходилось видеть в доме такой суматохи, как когда дядя Поджер брался
сделать какое-нибудь полезное дело. Положим, от рамочника привезли картину
и поставили в столовую в ожидании, пока ее повесят.
Тетя Поджер спрашивает, что с ней делать. Дядя Поджер говорит:
- Предоставьте это мне. Пусть никто из вас об этом не беспокоится. Я
все сделаю сам.
Потом он снимает пиджак и принимается за работу. Он посылает горничную
купить гвоздей на шесть пенсов и шлет ей вдогонку одного из мальчиков,
чтобы сказать ей, какой взять размер. Начиная с этой минуты, он постепенно
запрягает в работу весь дом.
- Принеси-ка мне молоток, Уилл! - кричит он. - А ты, Том, подай
линейку. Мне понадобится стремянка, и табуретку, пожалуй, тоже захватите.
Джим, сбегай-ка к мистеру Гогглсу и скажи ему: "Папа вам кланяется и
надеется, что нога у вас лучше, и просит вас одолжить ваш ватерпас". А ты,
Мария, никуда не уходи, - мне будет нужен кто-нибудь, чтобы подержать
свечку. Когда горничная воротится, ей придется выйти еще раз и купить
бечевки. Том! Где Том? Пойди сюда, ты мне понадобишься, чтобы подать мне
картину.
Он поднимает картину и роняет ее. Картина вылетает из рамы, дядя
Поджер хочет спасти стекло, и стекло врезается ему в руку. Он бегает по
комнате и ищет свой носовой платок. Он не может найти его, так как платок
лежит в кармане пиджака, который он снял, а он не помнит, куда дел пиджак.
Домочадцы перестают искать инструменты и начинают искать пиджак; дядя
Поджер мечется по комнате и всем мешает.
- Неужели никто во всем доме не знает, где мой пиджак? Честное слово,
я никогда еще не встречал таких людей! Вас шесть человек, и вы не можете
найти пиджак, который я снял пять минут тому назад. Эх вы!
Тут он поднимается и видит, что все время сидел на своем пиджаке.
- Можете больше не искать! - кричит он. - Я уже нашел его.
Рассчитывать на то, что вы что-нибудь найдете, - все равно что просить об
этом кошку.
Ему перевязывают палец, достают другое стекло и приносят инструменты,
стремянку, табуретку и свечу. На это уходит полчаса, после чего дядя Поджер
снова берется за дело. Все семейство, включая горничную и поденщицу,
становится полукругом, готовое прийти на помощь. Двое держат табуретку,
третий помогает дяде Поджеру взлезть и поддерживает его, четвертый подает
гвоздь, пятый - молоток. Дядя Поджер берет гвоздь и роняет его.
- Ну вот, - говорит он обиженно, - теперь гвоздь упал.
И всем нам приходится ползать на коленях и разыскивать гвоздь. А дядя
Поджер стоит на табуретке, ворчит и спрашивает, не придется ли ему торчать
там весь вечер.
Наконец гвоздь найден, но тем временем дядя Поджер потерял молоток.
- Где молоток? Куда я девал молоток? Великий боже! Вы все стоите и
глазеете на меня и не можете сказать, куда я положил молоток!
Мы находим ему молоток, а он успевает потерять заметку, которую сделал
на стене в том месте, куда нужно вбить гвоздь. Он заставляет нас всех по
очереди взлезать к нему на табуретку и искать ее. Каждый видят эту отметку
в другом месте, и дядя Поджер обзывает нас одного за другим дураками и
приказывает нам слезть. Он берет линейку и мерит снова. Оказывается, что
ему необходимо разделить тридцать один и три восьмых дюйма пополам. Он
пробует сделать это в уме и приходит в неистовство. Мы тоже пробуем сделать
это в уме, и у всех получается разный результат. Мы начинаем издеваться
друг над другом и в пылу ссоры забываем первоначальное число, так что дяде
Поджеру приходится мерить еще раз.
Теперь он пускает в дело веревочку; в критический момент, когда старый
чудак наклоняется на табуретке под углом в сорок пять градусов и пытается
отметить точку, находящуюся на три дюйма дальше, чем он может достать,
веревочка выскальзывает у него из рук, и он падает прямо на рояль.
Внезапность, с которой он прикасается головой и всем телом к клавишам,
создает поистине замечательный музыкальный эффект.
Тетя Мария говорит, что она не может позволить детям стоять здесь и
слушать такие выражения.
Наконец дядя Поджер находит подходящее место и приставляет к нему
гвоздь левой рукой, держа молоток в правой. Первым же ударом он попадает
себе по большому пальцу и с воплем роняет молоток прямо кому-то на ногу.
Тетя Мария кротко выражает надежду, что когда дяде Поджеру опять захочется
вбить в стену гвоздь, он заранее предупредит ее, чтобы она могла поехать на
недельку к матери, пока он будет этим заниматься.
- Вы, женщины, всегда поднимаете, из-за всего шум, - бодро говорит
дядя Поджер. - А я так люблю поработать.
Потом он предпринимает новую попытку и вторым ударом вгоняет весь
гвоздь и половину молотка в штукатурку. Самого дядю Поджера стремительно
бросает к стене, и он чуть не расплющивает себе нос.
Затем нам приходится снова отыскивать веревочку и линейку, и
пробивается еще одна дырка. Около полуночи картина, наконец, повешена -
очень криво и ненадежно, - и стена на много ярдов вокруг выглядит так,
словно по ней прошлись граблями. Мы все выбились из сил и злимся - все,
кроме дяди Поджера.
- Ну, вот видите! - говорит он, тяжело спрыгивая с табуретки прямо на
мозоли поденщице и с явной гордостью любуясь на произведенный им
беспорядок. - А ведь некоторые люди пригласили бы для такой мелочи
специального человека.
Я знаю, Гаррис будет таким же, когда вырастет. Я сказал ему это и
заявил, что не могу позволить, чтобы он взял на себя столько работы.
- Нет, - сказал я, - ты принесешь бумагу и карандаш, Джордж будет
записывать, а я сделаю остальное.
Первый наш список пришлось аннулировать. Было ясно, что в верхнем
течении Темзы нельзя проплыть на лодке, достаточно большой, чтобы вместить
все то, что мы считали необходимым. Мы разорвали список и молча
переглянулись. Джордж сказал:
- Мы на совершенно ложном пути. Нам следует думать не о тех вещах,
которыми мы как-нибудь обойдемся, но о тех, без которых нам никак не
обойтись.
Джордж, оказывается, может иногда быть разумным. Это даже удивительно.
Я бы сказал, что в его словах заключается подлинная мудрость, приложимая не
только к настоящему случаю, но и ко всей нашей прогулке по реке жизни
вообще. Сколь многие, рискуя затопить свой корабль, нагружают его всякими
вещами, которые кажутся им необходимыми для удовольствия и комфорта в пути,
а на самом деле являются бесполезным хламом.
Как они загромождают свое утлое суденышко по самые мачты дорогими
платьями и огромными домами, бесполезными слугами и множеством светских
друзей, которые ни во что их не ставят и которых сами они не ценят,
дорогостоящими увеселениями, которые никого не веселят, условностями и
модами, притворством и тщеславием и - самый грузный и нелепый хлам -
страхом, как бы сосед чего не подумал; роскошью, приводящей к пресыщению,
удовольствиями, которые через день надоедают, бессмысленной пышностью,
которая, как во дни оны железный венец преступников, заливает кровью
наболевший лоб и доводит до обморока того, кто его носит!
Хлам, все хлам! Выбросьте его за борт! Это из-за него так тяжело вести
лодку, что гребцы вот-вот свалятся замертво. Это он делает судно таким
громоздким и неустойчивым. Вы не знаете ни минуты отдыха от тревог и
беспокойства, не имеете ни минуты досуга, чтобы отдаться мечтательному
безделью, у вас нет времени полюбоваться игрой теней, скользящих по
поверхности реки, солнечными бликами на воде, высокими деревьями на берегу,
глядящими на собственное свое отражение, золотом и зеленью лесов, лилиями,
белыми и желтыми, темным колышущимся тростником, осокой, ятрышником и
синими незабудками.
Выбросьте этот хлам за борт! Пусть ваша жизненная ладья будет легка и
несет лишь то, что необходимо: уютный дом, простые удовольствия, двух-трех
друзей, достойных называться друзьями, того, кто вас любит и кого вы
любите, кошку, собаку, несколько трубок, сколько нужно еды и одежды и
немножко больше, чем нужно, напитков, ибо жажда - опасная вещь.
Вы увидите, что тогда лодка пойдет свободно и не так легко
опрокинется, а если и опрокинется - неважно: простой, хороший товар не
боится воды. У вас будет время не только поработать, но и подумать, будет
время, чтобы упиваться солнцем жизни и слушать эолову музыку, которую
божественный ветерок извлекает из струн нашего сердца, будет время...
Извините, пожалуйста! Я совсем забыл...
Итак, мы предоставили список Джорджу, и он принялся за работу.
- Палатки мы не возьмем, - предложил Джордж. - У нас будет лодка с
навесом. Это гораздо проще и к тому же удобней.
Мы нашли, что это хорошая мысль, и приняли ее. Не знаю, видели ли вы
когда-нибудь штуку, которую я имею в виду. По всей длине лодки укрепляют
железные воротца, на них натягивают брезент и привязывают его со всех
сторон от кормы до носа так, что лодка превращается в маленький домик. В
нем очень уютно, хотя и душновато, но все ведь имеет свои теневые стороны,
как сказал человек, у которого умерла теща, когда от него потребовали денег
на похороны.
Джордж сказал, что в таком случае нам нужно взять каждому по пледу,
одну лампу, головную щетку и гребень (на троих), зубную щетку (по одной на
каждого), умывальную чашку, зубной порошок, бритвенные принадлежности (не
правда ли, это похоже на упражнение из учебника французского языка?) и пару
больших купальных полотенец. Я заметил, что люди, всегда делают
колоссальные приготовления к купанью, когда собираются ехать куда-нибудь
поближе к воде, но не очень много купаются, приехав на место.
То же самое происходит, когда едешь на море. Обдумывая свои планы в
Лондоне, я неизменно решаю, что буду рано вставать и окунаться перед
завтраком, и благоговейно укладываю в чемодан трусы и купальное полотенце.
Я всегда покупаю красные трусы. Я нравлюсь себе в красных трусах. Они очень
идут к моему цвету лица...
Но, оказавшись на берегу моря, я почему-то не чувствую больше такой
потребности в утреннем купанье, какую чувствовал в городе. Я испытываю
скорее желание как можно дольше оставаться в постели, а потом сойти вниз и
позавтракать. Однако один раз добродетель восторжествовала. Я встал в шесть
часов, наполовину оделся и, захватив трусы и полотенце, меланхолически
побрел к морю. Но купанье не доставило мне радости. Когда я рано утром иду
купаться, мне кажется, что для меня нарочно приберегли какой-то особенно
резкий восточный ветер, выкопали и положили сверху все треугольные камешки,
заострили концы скал, а чтобы я не заметил, прикрыли их песком; море же
увели на две мили, так что мне приходится, дрожа от холода и кутаясь в
собственные руки, долго ковылять по глубине в шесть дюймов. А когда я
добираюсь до моря, оно ведет себя грубо и совершенно оскорбительно.
Сначала большая волна приподнимает меня и елико возможно бесцеремоннее
бросает в сидячем положении на скалу, которую поставили здесь специально
для меня. Не успею я вскрикнуть "ух!" и сообразить, что случилось, как
волна возвращается и уносит меня на середину океана. Я отчаянно бью руками,
порываясь к берегу, спрашиваю себя, увижу ли я еще родной дом и друзей, и
сожалею, что в детстве так жестоко дразнил свою младшую сестру. Но в тот
самый момент, когда я теряю всякую надежду, волна вдруг уходит, а я остаюсь
распластанным на песке, точно медуза. Я поднимаюсь, оглядываюсь и вижу, что
боролся за свою жизнь на глубине в два фута. Я ковыляю назад, одеваюсь и
иду домой, где мне приходится делать вид, что купанье мне понравилось.
В настоящем случае мы все рассуждали так, словно собирались каждое
утро подолгу купаться. Джордж сказал, что очень приятно проснуться свежим
утром на лодке и погрузиться в прозрачную реку. Гаррис сказал, что ничто
так не возбуждает аппетита, как купанье перед завтраком. У него это всегда
вызывает аппетит. Джордж заметил, что если Гаррис станет от купанья есть
больше, чем обыкновенно, то он, Джордж, будет протестовать против того,
чтобы Гаррис вообще лез в воду. Он сказал, что везти против течения
количество пищи, необходимое для Гарриса, и так достаточно тяжелая работа.
Я доказывал Джорджу, что гораздо приятней будет иметь Гарриса в лодке
чистым и свежим, даже если придется захватить на несколько центнеров больше
провизии; Джордж принял мою точку зрения и взял обратно свой протест против
купанья Гарриса.
Наконец мы уговорились захватить с собой не два, а три купальных
полотенца, чтобы не заставлять друг друга ждать.
Что касается платья, то Джордж сказал, что двух фланелевых костюмов
будет достаточно, так как мы сами можем стирать их в реке, когда они
запачкаются. На наш вопрос, пробовал ли он когда-нибудь стирать в реке
фланелевые костюмы, Джордж ответил:
- Нельзя сказать, чтобы я стирал их сам, но я знаю людей, которые
стирали. Это не так уже трудно.
Мы с Гаррисом были достаточно наивны, чтобы вообразить, что он знает,
о чем говорит, и что три молодых человека, не пользующихся влиянием и
положением в обществе и не имеющих опыта в стирке, действительно могут с
помощью куска мыла вымыть свои рубашки и брюки в реке Темзе. В последующие
дни когда было уже поздно, нам пришлось убедиться, что Джордж - подлый
обманщик, который, видимо, и понятия не имел об этом деле. Если бы вы
видели нашу одежду после... Но, как говорится в дешевых уголовных романах,
мы забегаем вперед.
Джордж уговорил нас взять с собой смену нижнего белья и достаточное
количество носков на тот случай, если мы опрокинемся и потребуется
переодеться. А также побольше носовых платков, которые пригодятся, чтобы
вытирать разные вещи, и кожаные башмаки вдобавок к резиновым туфлям, - они
нам понадобятся, если мы перевернемся.
Продовольственный вопрос. Отрицательные свойства керосина.
Преимущества путешествия в компании с сыром. Замужняя женщина бросает свой
дом. Дальнейшие меры на случай аварии. Я укладываюсь. Зловредность зубных
щеток Джордж и Гаррис укладываются. Чудовищное поведение Монморенси. Мы
отходим ко сну.
Потом мы начали обсуждать продовольственный вопрос. Джордж сказал:
- Начнем с утреннего завтрака. (Джордж всегда так практичен!) Для
утреннего завтрака нам понадобится сковорода (Гаррис сказал, что она плохо
переваривается, но мы предложили ему не быть ослом, и Джордж продолжал),
чайник и спиртовка.
- Ни капли керосина, - сказал Джордж многозначительно, и мы с Гаррисом
согласились.
Один раз мы взяли с собой керосинку, но больше - никогда! Целую неделю
мы как будто жили в керосиновой лавке. Керосин просачивался всюду. Я
никогда не видел, чтобы что-нибудь так просачивалось, как керосин. Мы
держали его на носу лодки, и оттуда он просочился до самого руля, пропитав
лодку и все ее содержимое. Он растекся по всей реке, заполнил собой пейзаж
и отравил воздух. Иногда керосиновый ветер дул с запада, иногда с востока,
а иной раз это был северный керосиновый ветер или, может быть, южный, но,
прилетал ли он из снежной Арктики, или зарождался в песках пустыни, он
всегда достигал нас, насыщенный ароматом керосина.
Этот керосин просачивался все дальше и портил нам закат. Что же
касается лучей луны, то от них просто разило керосином.
Мы попытались уйти от него в Марло. Чтобы избавиться от керосина, мы
оставили лодку у моста и пошли по городу пешком, но он неотступно следовал
за нами. Весь город был полон керосина. Мы проходили по кладбищу, и нам
казалось, что покойников закопали в керосин. Главная улица провоняла
керосином; мы не могли понять, как на ней можно жить. Милю за милей
проходили мы по Бирмингемской дороге, но бесполезно - вся местность
пропиталась керосином.
В конце концов мы сошлись в полночь в безлюдном поле, под сожженным
молнией дубом, и дали страшную клятву (мы уже и так целую неделю кляли
керосин в обычном обывательском стиле, но теперь это было нечто
грандиозное) - страшную клятву никогда больше не брать с собой в лодку
керосин, разве только на случай болезни.
Итак, на этот раз мы ограничились спиртом. Это тоже достаточно плохо.
Приходится есть спиртовой пирог и спиртовое печенье. Но спирт, принимаемый
внутрь в больших количествах, полезнее, чем керосин.
Из прочих вещей Джордж предложил взять для первого завтрака яйца с
ветчиной, которые легко приготовить, холодное мясо, чай, хлеб с маслом и
варенье. Для второго завтрака он рекомендовал печенье, холодное мясо, хлеб
с маслом и варенье, но только не сыр. Сыр, как и керосин, слишком много о
себе воображает. Он хочет захватить для себя всю лодку. Он проникает сквозь
корзину и придает всему привкус сыра. Вы не знаете, что вы едите, -
яблочный пирог, сосиски или клубнику со сливками. Все кажется вам сыром. У
сыра слишком много запаха.
Помню, один мой друг купил как-то в Ливерпуле пару сыров. Чудесные это
были сыры - выдержанные, острые, с запахом в двести лошадиных сил. Он
распространялся минимум на три мили, а за двести ярдов валил человека с
ног. Я как раз был тогда в Ливерпуле, и мой друг попросил меня, если я
ничего не имею против, отвезти его покупку в Лондон. Он сам вернется туда
только через день-два, а этот сыр, как ему кажется, не следует хранить
особенно долго.
- С удовольствием, дружище, - ответил я. - С удовольствием.
Я заехал за сыром и увез его в кэбе. Это была ветхая колымага,
влекомая кривоногим запаленным лунатиком, которого его хозяин в минуту
увлечения, разговаривая со мной, назвал лошадью. Я положил сыр наверх, и мы
тронулись со скоростью, которая сделала бы честь самому быстрому паровому