родственника из провинции. Он сказал:
- Мы только зайдем ненадолго, чтобы ты мог сказать, что побывал в
лабиринте, но это совсем не сложно. Даже нелепо называть его лабиринтом.
Надо все время сворачивать направо. Походим минут десять, а потом
отправимся завтракать.
Попав внутрь лабиринта, они вскоре встретили людей, которые сказали,
что находятся здесь три четверти часа и что с них, кажется, хватит. Гаррис
предложил им, если угодно, последовать за ним. Он только вошел, сейчас
повернет направо и выйдет. Все были ему очень признательны и пошли за ним
следом. По дороге они подобрали еще многих, которые мечтали выбраться на
волю, и, наконец, поглотили всех, кто был в лабиринте. Люди, отказавшиеся
от всякой надежды снова увидеть родной дом и друзей, при виде Гарриса и его
компании воспряли духом и присоединились к процессии, осыпая его
благословениями. Гаррис сказал, что, по его предположению" за ним
следовало, в общем, человек двадцать; одна женщина с ребенком, которая
пробыла в лабиринте все утро, непременно пожелала взять Гарриса под руку,
чтобы не потерять его.
Гаррис все время поворачивал направо, но идти было, видимо, далеко, и
родственник Гарриса сказал, что это, вероятно, очень большой лабиринт.
- Один из самых обширных в Европе, - сказал Гаррис.
- Похоже, что так, - ответил его родственник. - Мы ведь уже прошли
добрых две мили.
Гаррису и самому это начало казаться странным. Но он держался стойко,
пока компания не прошла мимо валявшейся на земле половины пышки, которую
Гаррисов родственник, по его словам, видел на этом самом месте семь минут
тому назад.
- Это невозможно, - возразил Гаррис, но женщина с ребенком сказала:
"Ничего подобного", - так как она сама отняла эту пышку у своего мальчика и
бросила ее перед встречей с Гаррисом. Она прибавила, что лучше бы ей
никогда с ним не встречаться, и выразила мнение, что он обманщик. Это
взбесило Гарриса. Он вытащил план и изложил свою теорию.
- План-то, может, и неплохой, - сказал кто-то, - но только нужно
знать, в каком месте мы сейчас находимся.
Гаррис не знал этого и сказал, что самое лучшее будет вернуться к
выходу и начать все снова. Предложение начать все снова не вызвало особого
энтузиазма, но в части возвращения назад единодушие было полное. Все
повернули обратно и потянулись за Гаррисом в противоположном направлении.
Прошло еще минут десять, и компания очутилась в центре лабиринта. Гаррис
хотел сначала сделать вид, будто он именно к этому и стремился, но его
свита имела довольно угрожающий вид, и он решил расценить это как
случайность. Теперь они хотя бы знают, с чего начать. Им известно, где они
находятся. План был еще раз извлечен на свет божий, и дело показалось проще
простого, - все в третий раз тронулись в путь.
Через три минуты они опять были в центре.
После этого они просто-таки не могли оттуда уйти. В какую бы сторону
они ни сворачивали, все пути приводили их в центр. Это стало повторяться с
такой правильностью, что некоторые просто оставались на месте и ждали, пока
остальные прогуляются и вернутся к ним. Гаррис опять извлек свой план, но
вид этой бумаги привел толпу в ярость. Гаррису посоветовали пустить план на
папильотки. Гаррис, по его словам, не мог не сознавать, что до некоторой
степени утратил популярность.
Наконец все совершенно потеряли голову и во весь голос стали звать
сторожа. Сторож пришел, взобрался на стремянку снаружи лабиринта и начал
громко давать им указания. Но к этому времени у всех в головах была такая
путаница, что никто не мог ничего сообразить. Тогда сторож предложил им
постоять на месте и сказал, что придет к ним. Все собрались в кучу и ждали,
а сторож спустился с лестницы и пошел внутрь. На горе это был молодой
сторож, новичок в своем деле. Войдя в лабиринт, он не нашел заблудившихся,
начал бродить взад и вперед и, наконец, сам заблудился. Время от времени
они видели сквозь листву, как он метался где-то по ту сторону изгороди, и
он тоже видел людей и бросался к ним, и они стояли и ждали его минут пять,
а потом он опять появлялся на том же самом месте и спрашивал, куда они
пропали.
Всем пришлось дожидаться, пока не вернулся один из старых сторожей,
который ходил обедать. Только тогда они, наконец, вышли.
Гаррис оказал, что, поскольку он может судить, это замечательный
лабиринт, и мы сговорились, что на обратном пути попробуем завести туда
Джорджа.
Река в праздничном наряде. Как одеваться для путешествия по реке.
Удобный случай для мужчин. Отсутствие вкуса у Гарриса. Фуфайка Джорджа.
День с барышней из модного журнала. Могила миссис Томас. Человек, который
не любит могил, гробов и черепов. Гаррис приходит в бешенство. Его мнение о
Джордже, банках и лимонаде. Он показывает акробатические номера.
Когда Гаррис рассказывал мне о своих переживаниях в лабиринте, мы
проходили Маулсейский шлюз. Это заняло много времени, так как наша лодка
была единственная, а шлюз велик. Насколько мне помнится, я еще ни разу не
видел, чтобы в Маулсейском шлюзе была всего одна лодка. Мне кажется, это
самый оживленный из всех шлюзов на реке, не исключая даже Баултерского. Мне
иногда приходилось наблюдать его в такие минуты, когда воды совсем не было
видно под множеством ярких фуфаек, пестрых тапочек, нарядных шляп, зонтиков
всех цветов радуги, шелковых накидок, плащей, развевающихся лент и изящных
белых платьев. Если смотреть с набережной, этот шлюз можно было принять за
огромный ящик, куда набросали цветов всех оттенков, которые заполнили его
до самых краев.
В погожее воскресенье река имеет такой вид почти весь день. За
воротами, и вверх и вниз по течению, стоят, ожидая своей очереди, длинные
вереницы лодок; лодки приближаются и удаляются, так что вся сверкающая река
от дворца вплоть до Хэмптонской церкви усеяна желтыми, синими, оранжевыми,
белыми, красными, розовыми точками. Все обитатели Хэмптона и Маулси,
разодевшись по-летнему, гуляют вокруг шлюза со своими собаками,
любезничают, курят и смотрят на лодки. Все это вместе - куртки и шапочки
мужчин, красивые цветные платья женщин, снующие собаки, движущиеся лодки,
белые паруса, приятный ландшафт и сверкающие воды - представляет одно из
самых красивых зрелищ, какие можно видеть близ нашего унылого старого
Лондона.
Река дает возможность одеться как следует. Хоть здесь мы, мужчины,
можем показать, каков наш вкус в отношении красок, и если вы меня спросите,
я скажу, что получается совсем не так плохо. Я очень люблю носить
что-нибудь красное - красное с черным. Волосы у меня, знаете, такие
золотисто-каштановые - довольно красивый оттенок, как мне говорили, - и
темно-красное замечательно к ним идет. И еще, по-моему, сюда очень подходит
голубой галстук, юфтяные башмаки и красный шелковый шарф вокруг пояса, -
шарф выглядит ведь гораздо лучше, чем ремень.
Гаррис всегда предпочитает различные оттенки и комбинации оранжевого и
желтого, но я с ним не согласен. Для желтого у него слишком темный цвет
лица. Желтое ему не идет, в этом нет сомнения. Лучше бы он избрал для фона
голубой цвет, и к нему что-нибудь белое иди кремовое. Но поди ж ты! Чем
меньше у человека вкуса в вопросах туалета, тем больше он упрямится. Это
очень жаль, потому что он никогда не достигнет успеха. В то же время
существуют цвета, в которых он выглядел бы не так уж плохо, если бы надел
шляпу.
Джордж купил себе для этой прогулки несколько новых принадлежностей
туалета, и они меня огорчают. Его фуфайка "кричит". Мне не хотелось бы,
чтобы Джордж знал, что я так думаю, но, право, для нее нет более
подходящего слова. Он принес и показал нам эту фуфайку в четверг вечером.
Мы спросили его, какого она, по его мнению, цвета, и он ответил, что не
знает. Для такого цвета, по его словам, нет названия. Продавец сказал ему,
что это восточная расцветка.
Джордж надел свою фуфайку и спросил, как мы ее находим. Гаррис
заметил, что она вполне годится для того, чтобы вешать ее ранней весной над
цветочными грядками, - отпугивать птиц; но от одной мысли, что это предмет
одежды, предназначенный для какого бы то ни было человеческого существа,
кроме разве бродячего певца-негра, ему делается плохо. Джордж надулся, но
Гаррис совершенно правильно сказал, что, если Джордж не хотел выслушать его
мнение, незачем было и спрашивать.
Нас же с Гаррисом беспокоит лишь одно: мы боимся, что эта фуфайка
привлечет к нашей лодке всеобщее внимание.
Девушки тоже производят в лодке весьма недурное впечатление, если они
хорошо одеты. На мой взгляд, нет ничего более привлекательного, чем хороший
лодочный костюм. Но "лодочный костюм" - хорошо бы все дамы это понимали! -
есть нечто такое, что следует носить, находясь в лодке, а не под стеклянным
колпаком. Если с вами едет публика, которая все время думает не о прогулке,
а о своих платьях, вся экскурсия будет испорчена. Однажды я имел несчастье
отправиться на речной пикник с двумя дамами такого сорта. Ну и весело же
нам было!
Обе были разряжены в пух и прах - шелка, кружева, ленты, цветы,
изящные туфли, светлые перчатки. Они оделись для фотографии, а не для
речного пикника. На них были "лодочные костюмы" с французской модной
картинки. Сидеть в них поблизости от настоящей земли, воды и воздуха было
просто нелепо.
Прежде всего эти дамы решили, что в лодке грязно. Мы смахнули пыль со
всех скамей и стали убеждать наших спутниц, что теперь чисто, но они не
верили. Одна из них потерла подушку пальцем и показала его другой; обе
вздохнули и уселись с видом мучениц первых лет христианства, старающихся
устроиться поудобнее на кресте.
Когда гребешь, случается иногда плеснуть веслом, а капля воды,
оказывается, может совершенно сгубить дамский туалет. Пятно ничем нельзя
вывести, и на платье навсегда остается след.
Я был кормовым. Я старался как мог. Я поднимал весла вверх на два
фута, после каждого удара делал паузу, чтобы с лопастей стекла вода, и
выискивал, опуская их снова, самое гладкое место. (Носовой вскоре сказал,
что не чувствует себя достаточно искусным, чтобы грести со мной, и
предпочитает, если я не против, сидеть и изучать мой стиль гребли. Она
очень интересует его.) Но, несмотря на все мои старания, брызги иногда
залетали на платья девушек. Девушки не жаловались, а только крепче
приникали друг к другу и сидели, плотно сжав губы. Всякий раз, как их
касалась капля воды, они пожимались и вздрагивали. Зрелище их молчаливых
страданий возвышало душу, но оно совершенно расстроило мне нервы. Я слишком
чувствителен. Я начал грести яростно и беспокойно, и чем больше я старался
не брызгать, тем сильнее брызгал.
Наконец я сдался и сказал, что пересяду на нос. Носовой тоже нашел,
что так будет лучше, и мы поменялись местами. Дамы, видя, что я ухожу,
испустили невольный вздох облегчения и на минуту просияли. Бедные девушки!
Им бы следовало лучше примириться со мной.
Юноша, который достался им теперь, был веселый, легкомысленный,
толстокожий и не более чувствительный, чем щенок ньюфаундленд. Вы могли
метать в него молнии целый час подряд, и он бы этого не заметил, а если бы
и заметил, то не смутился. Он шумно, наотмашь, ударил веслами, так что
брызги фонтаном разлетелись по всей лодке, и вся наша компания тотчас же
застыла, выпрямившись на скамьях. Вылив на платья барышень около пинты
воды, он с приятной улыбкой говорил: "Ах, простите, пожалуйста", - и
предлагал им свой носовой платок.
- О, это неважно, - шептали в ответ несчастные девицы и украдкой
закрывались пледами и пальто или пытались защищаться от брызг своими
кружевными зонтиками.
За завтраком им пришлось очень плохо. Их заставляли садиться на траву,
а трава была пыльная; стволы деревьев, к которым им предлагали
прислониться, видимо не были чищены уже целую неделю. Девушки разостлали на
земле носовые платки и сели на них, держась очень прямо. Кто-то споткнулся
о корень, неся в руках блюдо с мясным пирогом, и пирог полетел на землю. К
счастью, он не попал на девушек, но этот прискорбный случай открыл им глаза
на новую опасность и взволновал их. После этого, когда кто-нибудь из нас
нес что-нибудь, что могло упасть и запачкать платье, барышни со все
возрастающим беспокойством провожали его глазами, пока он снова не садился
на место.
- А ну-ка, девушки, - весело сказал наш друг носовой, когда с
завтраком было покончено, - теперь вымойте посуду.
Сначала они его не поняли. Потом, усвоив его мысль, они сказали, что
не умеют мыть посуду.
- Это очень забавно! Сейчас я вас научу! - закричал юноша. - Лягте
на... я хочу сказать, свесьтесь с берега и полощите посуду в воде.
Старшая сестра сказала, что не уверена, подходят ли их платья для
подобной работы.
- Ничего с ними не сделается, - беспечно объявил носовой. - Подоткните
их.
И он заставил-таки девушек вымыть посуду! Он сказал, что в этом
главная прелесть пикника. Девушки нашли, что это очень интересно.
Теперь я иногда спрашиваю себя, был ли этот юноша так туп, как мы
думали? Или, может быть, он... Нет, невозможно! У него был такой простой,
детски-наивный вид!
Гаррису захотелось выйти в Хэмптон-Корте и посмотреть могилу миссис
Томас.
- Кто такая миссис Томас? - спросил я.
- Почем я знаю, - ответил Гаррис. - Это дама, у которой интересная
могила, и я хочу ее посмотреть.
Я возражал против этого. Не знаю, может быть, я не так устроен, как
другие, но меня как-то никогда не влекло к надгробным плитам. Я знаю, что
первое, что подобает сделать, когда вы приезжаете в какой-нибудь город или
в деревню, - это бежать на кладбище и наслаждаться видом могил, но я всегда
отказываю себе в этом развлечении. Мне неинтересно бродить по темным,
холодным церквам вслед за каким-нибудь астматическим старцем и читать
надгробные надписи. Даже вид куска потрескавшейся бронзы, вделанной в
камень, не доставляет мне того, что я называю истинным счастьем.
Я шокирую почтенных причетников невозмутимостью, с какой смотрю на
трогательные надписи, и полным отсутствием интереса к генеалогии обитателей
данной местности. А мое плохо скрываемое стремление поскорее выбраться из
церкви кажется им оскорбительным.
Однажды, золотистым солнечным утром я прислонился к невысокой стене,
ограждающей, маленькую сельскую церковь, и курил, с глубокой, тихой
радостью наслаждаясь безмятежной картиной: серая старинная церковь с
деревянным резным крыльцом, увитая гирляндами плюща, белая дорога,
извивающаяся по склону горы между рядами высоких вязов, домики с
соломенными крышами, выглядывающие из-за аккуратно подстриженных изгородей,
серебристая река в ложбине, покрытые лесом горы вдали...
Чудесный пейзаж! В нем было что-то идиллическое, поэтичное, он
вдохновлял меня... Я казался себе добрым и благородным. Я чувствовал, что
не хочу больше быть грешным и безнравственным. Мне хотелось поселиться
здесь, никогда больше не поступать дурно и вести безупречную, прекрасную
жизнь; мне хотелось, чтобы седина посеребрила мне волосы, когда я
состарюсь, и т. д. и т. д.
В эту минуту я прощал всем моим друзьям и знакомым их греховность и
дурной нрав и благословлял их. Они не знали, что я их благословляю. Они шли
своим дурным путем, не имея понятия о том, что я делал для них в этой
далекой мирной деревне. Но я все же делал это, и мне хотелось, чтобы они
это знали, так как я желал сделать их счастливыми.
Такие возвышенные, добрые мысли мелькали у меня в голове, и вдруг моя
задумчивость была прервана тоненькими, пронзительными возгласами:
- Все в порядке, сэр! Я иду, иду. Все в порядке, сэр! Не спешите.
Я поднял глаза и увидел лысого старика, который ковылял по кладбищу,
направляясь ко мне; в руках у него была огромная связка ключей, которые
тряслись и гремели при каждом его шаге.
С молчаливым достоинством я махнул ему рукой, чтобы он уходил. Но
старик все приближался, неумолчно крича:
- Я иду, сэр, иду! Я немного хромаю. Теперь я уже не такой прыткий,
как раньше. Сюда, сэр!
- Уходи, о несчастный старец, - сказал я.
- Я торопился изо всех сил, сэр! - продолжал старик. - Моя хозяйка вот
только сию минуту заметила вас. Идите за мной, сэр!
- Уходите, - повторил я, - оставьте меня, пока я не перелез через
стену и не убил вас.
Старик, видимо, удивился.
- Разве вы не хотите посмотреть могилы? - спросил он.
- Нет, - ответил я. - Не хочу. Я хочу стоять здесь, прислонившись к
этой старой крепкой стене. Уходите, не мешайте мне. Я доверху полон
прекрасными, благородными мыслями и хочу остаться таким, ибо чувствую себя
добрым и хорошим. Не болтайтесь же здесь и не бесите меня. Вы рассеете все
мои добрые чувства вашими нелепыми могильными камнями. Уходите и найдите
кого-нибудь, кто похоронит вас за дешевую цену, а я оплачу половину
расходов.
На минуту старик растерялся. Он протер глаза и пристально посмотрел на
меня. Снаружи я был достаточно похож на человека. Старик ничего не понимал.
- Вы приезжий? - спросил он. - Вы не живете здесь?
- Нет, не живу, - сказал я. - Если бы я жил здесь, вы бы здесь не
жили.
- Ну, значит, вы хотите посмотреть могилы, - сказал старик. -
Гробницы, знаете, закопанные люди, памятники.
- Вы обманщик, - ответил я, начиная раздражаться. - Я не хочу смотреть
ваши могилы. Зачем это мне? У нас есть свои могилы - у нашей семьи. Могилой
моего дяди Поджера на кладбище Кенсел-Грин гордится вся округа; гробница
моего дяди в Бау может принять восемь постояльцев, а моя двоюродная бабушка
Сюзен покоится в кирпичной гробнице на кладбище в Финчли; надгробный камень
ее украшен барельефом в виде кофейника, а вдоль всей могилы тянется
шестидюймовая ограда из лучшего белого камня, которая стоила немалых денег.
Если мне требуются могилы, я хожу в те места и наслаждаюсь ими. Мне не
нужно чужих могил. Когда вас самого похоронят, я приду и посмотрю на вашу
могилу. Это все, что я могу для вас сделать.
Старик залился слезами. Он сказал, что на одной из могил лежит камень,
про который говорят, будто это все, что осталось от изображения какого-то
мужчины, а на другом камне вырезаны какие-то слова, которых никто еще не
мог разобрать.
Я продолжал упорствовать, и старик сказал сокрушенным тоном:
- Может быть, вы посмотрите надгробное окно?
Я не согласился даже на это, и старик выпустил свой последний заряд.
Он подошел ближе и хрипло прошептал:
- У меня есть там внизу, в склепе, пара черепов. Посмотрите на них.
Идемте же, посмотрите черепа. Вы молодой человек, вы путешествуете и должны
доставить себе удовольствие. Пойдемте, посмотрите черепа.
Тут я обратился в бегство и на бегу слышал, как старик кричал:
- Посмотрите черепа! Вернитесь же, посмотрите черепа!
Но Гаррис упивается видом могил, гробниц, эпитафий и надписей на
памятниках, и от мысли, что он может не увидеть могилы миссис Томас, он
совершенно свихнулся. Он заявил, что предвкушал возможность увидеть эту
могилу с того момента, как была задумана наша прогулка, и что не
присоединился бы к нам, не будь у него надежды увидеть могилу миссис Томас.
Я напомнил Гаррису о Джордже и о том, что мы должны доставить лодку к
пяти часам в Шеппертон и встретить его, и Гаррис принялся за Джорджа. Чего
это Джордж целый день болтается и заставляет нас одних таскать эту
громоздкую старую перегруженную лодку вверх и вниз по реке и встречать его!
Почему Джордж не мог сам прийти и поработать? Почему он не взял себе
свободный день и не поехал с нами? Провались этот банк! Какая польза банку
от Джорджа?
- Когда бы я туда ни пришел, - продолжал Гаррис, - я ни разу не видел,
чтобы Джордж что-нибудь делал. Он весь день сидит за стеклом и
притворяется, будто чем-то занят. Что пользы от человека, который сидит за
стеклом? Я должен работать, чтобы жить. Почему же он не работает? Зачем он
там нужен и какой вообще толк от всех этих банков? Они берут у вас деньги,
а потом, когда вы выписываете чек, возвращают его, испещрив во всех
направлениях надписями: "Исчерпан. Обратитесь к чекодателю". Какой во всем
этом смысл? Этот фокус они проделали со мной на прошлой неделе дважды. Я не
намерен долго терпеть подобные вещи. Я закрою свой счет. Будь Джордж здесь,
мы могли бы посмотреть могилу. Я вообще не верю, что он в банке. Просто он
где-нибудь шляется, а нам приходится работать. Я выйду и пойду чего-нибудь
выпью.
Я указал Гаррису, что мы находимся на расстоянии многих миль от
трактира, и Гаррис принялся ругать реку. Какая польза от этой реки, и
неужели всякий, кто отдыхает на реке, должен умереть от жажды? Когда Гаррис
в таком настроении, лучше всего ему не мешать. В конце концов он выдыхается
и сидит потом спокойно.
Я напомнил ему, что в корзине есть концентрированный лимонад, а на
носу стоит целый галлон воды. Надо только смешать одно с другим, и
получится вкусный, освежающий напиток.
Тут Гаррис накинулся на лимонад и "всякую - по его выражению - бурду,
годную лишь для школьников", вроде имбирного пива, малинового сиропа и т.
д. Все они расстраивают желудок, губят тело и душу и являются причиной
половины преступлений, совершаемых в Англии.
Но все же, заявил он, ему необходимо чего-нибудь выпить. Он влез на
скамью и наклонился, чтобы достать бутылку. Она лежала на самом дне
корзины, и ее, видимо, было нелегко найти. Гаррису приходилось наклоняться
все больше и больше; пытаясь при этом управлять лодкой и видя все вверх
дном, он потянул не за ту веревку и вогнал лодку в берег. Толчок опрокинул
его, и он нырнул прямо в корзину и стоял в ней головой вниз, судорожно
вцепившись руками в борта лодки и задрав ноги кверху. Он не отважился
шевельнуться, чтобы не полететь в воду, и ему пришлось стоять так, пока я
не вытянул его за ноги, отчего он еще больше взбесился.
Шантаж. Какую политику следует при этом проводить. Себялюбивая
грубость земельного собственника. "Объявления". Нехристианские чувства
Гарриса. Как Гаррис поет комические куплеты. Культурная вечеринка.
Постыдное поведение двух порочных молодых людей. Бесполезные сведения.
Джордж покупает банджо.
Мы остановились у Хэмптон-парка, под ивами, и стали завтракать. Это
приятная местность: вдоль берега здесь тянется веселый зеленый луг,
осененный ивами. Мы только что взялись за третье блюдо - хлеб с вареньем, -
как появился какой-то джентльмен без пиджака и с короткой трубкой и
осведомился, известно ли нам, что мы вторглись в чужие владения. Мы
ответили, что не уделили еще этому вопросу достаточного внимания, чтобы
иметь возможность прийти к определенному выводу, но если он поручится
честным словом джентльмена, что мы действительно вторглись в чужие
владения, мы готовы без дальнейших колебаний ему поверить.
Джентльмен с короткой трубкой дал нам требуемое заверение, и мы
поблагодарили его. Но он продолжал ходить вокруг нас и, по-видимому, был
недоволен, так что мы спросили, чем еще мы можем ему служить. Гаррис,
человек по натуре компанейский, даже предложил ему кусок хлеба с вареньем.
Но этот джентльмен, вероятно, принадлежал к какому-нибудь обществу, члены
которого поклялись воздерживаться от хлеба с вареньем; во всяком случае он
довольно-таки грубо отклонил предложение Гарриса, словно обиженный тем, что
его пытаются соблазнить, и прибавил, что его обязанность - выставить нас
отсюда.
Гаррис сказал, что, если такова его обязанность, она должна быть
выполнена, и спросил, какие средства, по его мнению, являются для этого
наилучшими. А Гаррис, надо сказать, хорошо сложен и роста вполне приличного
и производит впечатление человека жилистого и крепкого. Джентльмен смерил
его взглядом сверху донизу и сказал, что пойдет посоветоваться со своим
хозяином, а потом вернется и сбросит нас обоих в реку.
Разумеется, мы его больше не видели, и, разумеется, все, что ему было
нужно, - это один шиллинг. На побережье попадаются подобные хулиганы,
которые сколачивают за лето порядочное состояние, болтаясь по берегу и
шантажируя таким образом слабохарактерных дурачков. Они выдают себя за
уполномоченных землевладельца. Лучшая политика в этом случае - сказать свое
имя и адрес и предоставить хозяину, если он действительно имеет отношение к
этому делу, вызвать вас в суд и доказать, что вы нанесли вред его земле,
посидев на ней. Но большинство людей до того лениво и робко, что им
приятнее поощрять это насилие, уступая ему, чем прекратить его, проявив
некоторую твердость характера.
В тех случаях, когда действительно виноваты хозяева, их следует
разоблачать. Эгоизм прибрежных землевладельцев усиливается с каждым годом.
Дай им волю, они бы совсем заперли реку Темзу. Они уже фактически делают
это в притоках и каналах. Они вбивают в дно реки столбы, протягивают от
берега до берега цепи и приколачивают к каждому дереву огромные доски с
предупреждениями. Вид этих досок пробуждает во мне самые дурные инстинкты.
Мне хочется сорвать их и до тех пор барабанить ими по голове человека,
который их повесил, пока он не умрет. Потом я его похороню и положу доску
ему на могилу вместо надгробного памятника.
Я поделился своими чувствами с Гаррисом, и Гаррис сказал, что с ним
- Мы только зайдем ненадолго, чтобы ты мог сказать, что побывал в
лабиринте, но это совсем не сложно. Даже нелепо называть его лабиринтом.
Надо все время сворачивать направо. Походим минут десять, а потом
отправимся завтракать.
Попав внутрь лабиринта, они вскоре встретили людей, которые сказали,
что находятся здесь три четверти часа и что с них, кажется, хватит. Гаррис
предложил им, если угодно, последовать за ним. Он только вошел, сейчас
повернет направо и выйдет. Все были ему очень признательны и пошли за ним
следом. По дороге они подобрали еще многих, которые мечтали выбраться на
волю, и, наконец, поглотили всех, кто был в лабиринте. Люди, отказавшиеся
от всякой надежды снова увидеть родной дом и друзей, при виде Гарриса и его
компании воспряли духом и присоединились к процессии, осыпая его
благословениями. Гаррис сказал, что, по его предположению" за ним
следовало, в общем, человек двадцать; одна женщина с ребенком, которая
пробыла в лабиринте все утро, непременно пожелала взять Гарриса под руку,
чтобы не потерять его.
Гаррис все время поворачивал направо, но идти было, видимо, далеко, и
родственник Гарриса сказал, что это, вероятно, очень большой лабиринт.
- Один из самых обширных в Европе, - сказал Гаррис.
- Похоже, что так, - ответил его родственник. - Мы ведь уже прошли
добрых две мили.
Гаррису и самому это начало казаться странным. Но он держался стойко,
пока компания не прошла мимо валявшейся на земле половины пышки, которую
Гаррисов родственник, по его словам, видел на этом самом месте семь минут
тому назад.
- Это невозможно, - возразил Гаррис, но женщина с ребенком сказала:
"Ничего подобного", - так как она сама отняла эту пышку у своего мальчика и
бросила ее перед встречей с Гаррисом. Она прибавила, что лучше бы ей
никогда с ним не встречаться, и выразила мнение, что он обманщик. Это
взбесило Гарриса. Он вытащил план и изложил свою теорию.
- План-то, может, и неплохой, - сказал кто-то, - но только нужно
знать, в каком месте мы сейчас находимся.
Гаррис не знал этого и сказал, что самое лучшее будет вернуться к
выходу и начать все снова. Предложение начать все снова не вызвало особого
энтузиазма, но в части возвращения назад единодушие было полное. Все
повернули обратно и потянулись за Гаррисом в противоположном направлении.
Прошло еще минут десять, и компания очутилась в центре лабиринта. Гаррис
хотел сначала сделать вид, будто он именно к этому и стремился, но его
свита имела довольно угрожающий вид, и он решил расценить это как
случайность. Теперь они хотя бы знают, с чего начать. Им известно, где они
находятся. План был еще раз извлечен на свет божий, и дело показалось проще
простого, - все в третий раз тронулись в путь.
Через три минуты они опять были в центре.
После этого они просто-таки не могли оттуда уйти. В какую бы сторону
они ни сворачивали, все пути приводили их в центр. Это стало повторяться с
такой правильностью, что некоторые просто оставались на месте и ждали, пока
остальные прогуляются и вернутся к ним. Гаррис опять извлек свой план, но
вид этой бумаги привел толпу в ярость. Гаррису посоветовали пустить план на
папильотки. Гаррис, по его словам, не мог не сознавать, что до некоторой
степени утратил популярность.
Наконец все совершенно потеряли голову и во весь голос стали звать
сторожа. Сторож пришел, взобрался на стремянку снаружи лабиринта и начал
громко давать им указания. Но к этому времени у всех в головах была такая
путаница, что никто не мог ничего сообразить. Тогда сторож предложил им
постоять на месте и сказал, что придет к ним. Все собрались в кучу и ждали,
а сторож спустился с лестницы и пошел внутрь. На горе это был молодой
сторож, новичок в своем деле. Войдя в лабиринт, он не нашел заблудившихся,
начал бродить взад и вперед и, наконец, сам заблудился. Время от времени
они видели сквозь листву, как он метался где-то по ту сторону изгороди, и
он тоже видел людей и бросался к ним, и они стояли и ждали его минут пять,
а потом он опять появлялся на том же самом месте и спрашивал, куда они
пропали.
Всем пришлось дожидаться, пока не вернулся один из старых сторожей,
который ходил обедать. Только тогда они, наконец, вышли.
Гаррис оказал, что, поскольку он может судить, это замечательный
лабиринт, и мы сговорились, что на обратном пути попробуем завести туда
Джорджа.
Река в праздничном наряде. Как одеваться для путешествия по реке.
Удобный случай для мужчин. Отсутствие вкуса у Гарриса. Фуфайка Джорджа.
День с барышней из модного журнала. Могила миссис Томас. Человек, который
не любит могил, гробов и черепов. Гаррис приходит в бешенство. Его мнение о
Джордже, банках и лимонаде. Он показывает акробатические номера.
Когда Гаррис рассказывал мне о своих переживаниях в лабиринте, мы
проходили Маулсейский шлюз. Это заняло много времени, так как наша лодка
была единственная, а шлюз велик. Насколько мне помнится, я еще ни разу не
видел, чтобы в Маулсейском шлюзе была всего одна лодка. Мне кажется, это
самый оживленный из всех шлюзов на реке, не исключая даже Баултерского. Мне
иногда приходилось наблюдать его в такие минуты, когда воды совсем не было
видно под множеством ярких фуфаек, пестрых тапочек, нарядных шляп, зонтиков
всех цветов радуги, шелковых накидок, плащей, развевающихся лент и изящных
белых платьев. Если смотреть с набережной, этот шлюз можно было принять за
огромный ящик, куда набросали цветов всех оттенков, которые заполнили его
до самых краев.
В погожее воскресенье река имеет такой вид почти весь день. За
воротами, и вверх и вниз по течению, стоят, ожидая своей очереди, длинные
вереницы лодок; лодки приближаются и удаляются, так что вся сверкающая река
от дворца вплоть до Хэмптонской церкви усеяна желтыми, синими, оранжевыми,
белыми, красными, розовыми точками. Все обитатели Хэмптона и Маулси,
разодевшись по-летнему, гуляют вокруг шлюза со своими собаками,
любезничают, курят и смотрят на лодки. Все это вместе - куртки и шапочки
мужчин, красивые цветные платья женщин, снующие собаки, движущиеся лодки,
белые паруса, приятный ландшафт и сверкающие воды - представляет одно из
самых красивых зрелищ, какие можно видеть близ нашего унылого старого
Лондона.
Река дает возможность одеться как следует. Хоть здесь мы, мужчины,
можем показать, каков наш вкус в отношении красок, и если вы меня спросите,
я скажу, что получается совсем не так плохо. Я очень люблю носить
что-нибудь красное - красное с черным. Волосы у меня, знаете, такие
золотисто-каштановые - довольно красивый оттенок, как мне говорили, - и
темно-красное замечательно к ним идет. И еще, по-моему, сюда очень подходит
голубой галстук, юфтяные башмаки и красный шелковый шарф вокруг пояса, -
шарф выглядит ведь гораздо лучше, чем ремень.
Гаррис всегда предпочитает различные оттенки и комбинации оранжевого и
желтого, но я с ним не согласен. Для желтого у него слишком темный цвет
лица. Желтое ему не идет, в этом нет сомнения. Лучше бы он избрал для фона
голубой цвет, и к нему что-нибудь белое иди кремовое. Но поди ж ты! Чем
меньше у человека вкуса в вопросах туалета, тем больше он упрямится. Это
очень жаль, потому что он никогда не достигнет успеха. В то же время
существуют цвета, в которых он выглядел бы не так уж плохо, если бы надел
шляпу.
Джордж купил себе для этой прогулки несколько новых принадлежностей
туалета, и они меня огорчают. Его фуфайка "кричит". Мне не хотелось бы,
чтобы Джордж знал, что я так думаю, но, право, для нее нет более
подходящего слова. Он принес и показал нам эту фуфайку в четверг вечером.
Мы спросили его, какого она, по его мнению, цвета, и он ответил, что не
знает. Для такого цвета, по его словам, нет названия. Продавец сказал ему,
что это восточная расцветка.
Джордж надел свою фуфайку и спросил, как мы ее находим. Гаррис
заметил, что она вполне годится для того, чтобы вешать ее ранней весной над
цветочными грядками, - отпугивать птиц; но от одной мысли, что это предмет
одежды, предназначенный для какого бы то ни было человеческого существа,
кроме разве бродячего певца-негра, ему делается плохо. Джордж надулся, но
Гаррис совершенно правильно сказал, что, если Джордж не хотел выслушать его
мнение, незачем было и спрашивать.
Нас же с Гаррисом беспокоит лишь одно: мы боимся, что эта фуфайка
привлечет к нашей лодке всеобщее внимание.
Девушки тоже производят в лодке весьма недурное впечатление, если они
хорошо одеты. На мой взгляд, нет ничего более привлекательного, чем хороший
лодочный костюм. Но "лодочный костюм" - хорошо бы все дамы это понимали! -
есть нечто такое, что следует носить, находясь в лодке, а не под стеклянным
колпаком. Если с вами едет публика, которая все время думает не о прогулке,
а о своих платьях, вся экскурсия будет испорчена. Однажды я имел несчастье
отправиться на речной пикник с двумя дамами такого сорта. Ну и весело же
нам было!
Обе были разряжены в пух и прах - шелка, кружева, ленты, цветы,
изящные туфли, светлые перчатки. Они оделись для фотографии, а не для
речного пикника. На них были "лодочные костюмы" с французской модной
картинки. Сидеть в них поблизости от настоящей земли, воды и воздуха было
просто нелепо.
Прежде всего эти дамы решили, что в лодке грязно. Мы смахнули пыль со
всех скамей и стали убеждать наших спутниц, что теперь чисто, но они не
верили. Одна из них потерла подушку пальцем и показала его другой; обе
вздохнули и уселись с видом мучениц первых лет христианства, старающихся
устроиться поудобнее на кресте.
Когда гребешь, случается иногда плеснуть веслом, а капля воды,
оказывается, может совершенно сгубить дамский туалет. Пятно ничем нельзя
вывести, и на платье навсегда остается след.
Я был кормовым. Я старался как мог. Я поднимал весла вверх на два
фута, после каждого удара делал паузу, чтобы с лопастей стекла вода, и
выискивал, опуская их снова, самое гладкое место. (Носовой вскоре сказал,
что не чувствует себя достаточно искусным, чтобы грести со мной, и
предпочитает, если я не против, сидеть и изучать мой стиль гребли. Она
очень интересует его.) Но, несмотря на все мои старания, брызги иногда
залетали на платья девушек. Девушки не жаловались, а только крепче
приникали друг к другу и сидели, плотно сжав губы. Всякий раз, как их
касалась капля воды, они пожимались и вздрагивали. Зрелище их молчаливых
страданий возвышало душу, но оно совершенно расстроило мне нервы. Я слишком
чувствителен. Я начал грести яростно и беспокойно, и чем больше я старался
не брызгать, тем сильнее брызгал.
Наконец я сдался и сказал, что пересяду на нос. Носовой тоже нашел,
что так будет лучше, и мы поменялись местами. Дамы, видя, что я ухожу,
испустили невольный вздох облегчения и на минуту просияли. Бедные девушки!
Им бы следовало лучше примириться со мной.
Юноша, который достался им теперь, был веселый, легкомысленный,
толстокожий и не более чувствительный, чем щенок ньюфаундленд. Вы могли
метать в него молнии целый час подряд, и он бы этого не заметил, а если бы
и заметил, то не смутился. Он шумно, наотмашь, ударил веслами, так что
брызги фонтаном разлетелись по всей лодке, и вся наша компания тотчас же
застыла, выпрямившись на скамьях. Вылив на платья барышень около пинты
воды, он с приятной улыбкой говорил: "Ах, простите, пожалуйста", - и
предлагал им свой носовой платок.
- О, это неважно, - шептали в ответ несчастные девицы и украдкой
закрывались пледами и пальто или пытались защищаться от брызг своими
кружевными зонтиками.
За завтраком им пришлось очень плохо. Их заставляли садиться на траву,
а трава была пыльная; стволы деревьев, к которым им предлагали
прислониться, видимо не были чищены уже целую неделю. Девушки разостлали на
земле носовые платки и сели на них, держась очень прямо. Кто-то споткнулся
о корень, неся в руках блюдо с мясным пирогом, и пирог полетел на землю. К
счастью, он не попал на девушек, но этот прискорбный случай открыл им глаза
на новую опасность и взволновал их. После этого, когда кто-нибудь из нас
нес что-нибудь, что могло упасть и запачкать платье, барышни со все
возрастающим беспокойством провожали его глазами, пока он снова не садился
на место.
- А ну-ка, девушки, - весело сказал наш друг носовой, когда с
завтраком было покончено, - теперь вымойте посуду.
Сначала они его не поняли. Потом, усвоив его мысль, они сказали, что
не умеют мыть посуду.
- Это очень забавно! Сейчас я вас научу! - закричал юноша. - Лягте
на... я хочу сказать, свесьтесь с берега и полощите посуду в воде.
Старшая сестра сказала, что не уверена, подходят ли их платья для
подобной работы.
- Ничего с ними не сделается, - беспечно объявил носовой. - Подоткните
их.
И он заставил-таки девушек вымыть посуду! Он сказал, что в этом
главная прелесть пикника. Девушки нашли, что это очень интересно.
Теперь я иногда спрашиваю себя, был ли этот юноша так туп, как мы
думали? Или, может быть, он... Нет, невозможно! У него был такой простой,
детски-наивный вид!
Гаррису захотелось выйти в Хэмптон-Корте и посмотреть могилу миссис
Томас.
- Кто такая миссис Томас? - спросил я.
- Почем я знаю, - ответил Гаррис. - Это дама, у которой интересная
могила, и я хочу ее посмотреть.
Я возражал против этого. Не знаю, может быть, я не так устроен, как
другие, но меня как-то никогда не влекло к надгробным плитам. Я знаю, что
первое, что подобает сделать, когда вы приезжаете в какой-нибудь город или
в деревню, - это бежать на кладбище и наслаждаться видом могил, но я всегда
отказываю себе в этом развлечении. Мне неинтересно бродить по темным,
холодным церквам вслед за каким-нибудь астматическим старцем и читать
надгробные надписи. Даже вид куска потрескавшейся бронзы, вделанной в
камень, не доставляет мне того, что я называю истинным счастьем.
Я шокирую почтенных причетников невозмутимостью, с какой смотрю на
трогательные надписи, и полным отсутствием интереса к генеалогии обитателей
данной местности. А мое плохо скрываемое стремление поскорее выбраться из
церкви кажется им оскорбительным.
Однажды, золотистым солнечным утром я прислонился к невысокой стене,
ограждающей, маленькую сельскую церковь, и курил, с глубокой, тихой
радостью наслаждаясь безмятежной картиной: серая старинная церковь с
деревянным резным крыльцом, увитая гирляндами плюща, белая дорога,
извивающаяся по склону горы между рядами высоких вязов, домики с
соломенными крышами, выглядывающие из-за аккуратно подстриженных изгородей,
серебристая река в ложбине, покрытые лесом горы вдали...
Чудесный пейзаж! В нем было что-то идиллическое, поэтичное, он
вдохновлял меня... Я казался себе добрым и благородным. Я чувствовал, что
не хочу больше быть грешным и безнравственным. Мне хотелось поселиться
здесь, никогда больше не поступать дурно и вести безупречную, прекрасную
жизнь; мне хотелось, чтобы седина посеребрила мне волосы, когда я
состарюсь, и т. д. и т. д.
В эту минуту я прощал всем моим друзьям и знакомым их греховность и
дурной нрав и благословлял их. Они не знали, что я их благословляю. Они шли
своим дурным путем, не имея понятия о том, что я делал для них в этой
далекой мирной деревне. Но я все же делал это, и мне хотелось, чтобы они
это знали, так как я желал сделать их счастливыми.
Такие возвышенные, добрые мысли мелькали у меня в голове, и вдруг моя
задумчивость была прервана тоненькими, пронзительными возгласами:
- Все в порядке, сэр! Я иду, иду. Все в порядке, сэр! Не спешите.
Я поднял глаза и увидел лысого старика, который ковылял по кладбищу,
направляясь ко мне; в руках у него была огромная связка ключей, которые
тряслись и гремели при каждом его шаге.
С молчаливым достоинством я махнул ему рукой, чтобы он уходил. Но
старик все приближался, неумолчно крича:
- Я иду, сэр, иду! Я немного хромаю. Теперь я уже не такой прыткий,
как раньше. Сюда, сэр!
- Уходи, о несчастный старец, - сказал я.
- Я торопился изо всех сил, сэр! - продолжал старик. - Моя хозяйка вот
только сию минуту заметила вас. Идите за мной, сэр!
- Уходите, - повторил я, - оставьте меня, пока я не перелез через
стену и не убил вас.
Старик, видимо, удивился.
- Разве вы не хотите посмотреть могилы? - спросил он.
- Нет, - ответил я. - Не хочу. Я хочу стоять здесь, прислонившись к
этой старой крепкой стене. Уходите, не мешайте мне. Я доверху полон
прекрасными, благородными мыслями и хочу остаться таким, ибо чувствую себя
добрым и хорошим. Не болтайтесь же здесь и не бесите меня. Вы рассеете все
мои добрые чувства вашими нелепыми могильными камнями. Уходите и найдите
кого-нибудь, кто похоронит вас за дешевую цену, а я оплачу половину
расходов.
На минуту старик растерялся. Он протер глаза и пристально посмотрел на
меня. Снаружи я был достаточно похож на человека. Старик ничего не понимал.
- Вы приезжий? - спросил он. - Вы не живете здесь?
- Нет, не живу, - сказал я. - Если бы я жил здесь, вы бы здесь не
жили.
- Ну, значит, вы хотите посмотреть могилы, - сказал старик. -
Гробницы, знаете, закопанные люди, памятники.
- Вы обманщик, - ответил я, начиная раздражаться. - Я не хочу смотреть
ваши могилы. Зачем это мне? У нас есть свои могилы - у нашей семьи. Могилой
моего дяди Поджера на кладбище Кенсел-Грин гордится вся округа; гробница
моего дяди в Бау может принять восемь постояльцев, а моя двоюродная бабушка
Сюзен покоится в кирпичной гробнице на кладбище в Финчли; надгробный камень
ее украшен барельефом в виде кофейника, а вдоль всей могилы тянется
шестидюймовая ограда из лучшего белого камня, которая стоила немалых денег.
Если мне требуются могилы, я хожу в те места и наслаждаюсь ими. Мне не
нужно чужих могил. Когда вас самого похоронят, я приду и посмотрю на вашу
могилу. Это все, что я могу для вас сделать.
Старик залился слезами. Он сказал, что на одной из могил лежит камень,
про который говорят, будто это все, что осталось от изображения какого-то
мужчины, а на другом камне вырезаны какие-то слова, которых никто еще не
мог разобрать.
Я продолжал упорствовать, и старик сказал сокрушенным тоном:
- Может быть, вы посмотрите надгробное окно?
Я не согласился даже на это, и старик выпустил свой последний заряд.
Он подошел ближе и хрипло прошептал:
- У меня есть там внизу, в склепе, пара черепов. Посмотрите на них.
Идемте же, посмотрите черепа. Вы молодой человек, вы путешествуете и должны
доставить себе удовольствие. Пойдемте, посмотрите черепа.
Тут я обратился в бегство и на бегу слышал, как старик кричал:
- Посмотрите черепа! Вернитесь же, посмотрите черепа!
Но Гаррис упивается видом могил, гробниц, эпитафий и надписей на
памятниках, и от мысли, что он может не увидеть могилы миссис Томас, он
совершенно свихнулся. Он заявил, что предвкушал возможность увидеть эту
могилу с того момента, как была задумана наша прогулка, и что не
присоединился бы к нам, не будь у него надежды увидеть могилу миссис Томас.
Я напомнил Гаррису о Джордже и о том, что мы должны доставить лодку к
пяти часам в Шеппертон и встретить его, и Гаррис принялся за Джорджа. Чего
это Джордж целый день болтается и заставляет нас одних таскать эту
громоздкую старую перегруженную лодку вверх и вниз по реке и встречать его!
Почему Джордж не мог сам прийти и поработать? Почему он не взял себе
свободный день и не поехал с нами? Провались этот банк! Какая польза банку
от Джорджа?
- Когда бы я туда ни пришел, - продолжал Гаррис, - я ни разу не видел,
чтобы Джордж что-нибудь делал. Он весь день сидит за стеклом и
притворяется, будто чем-то занят. Что пользы от человека, который сидит за
стеклом? Я должен работать, чтобы жить. Почему же он не работает? Зачем он
там нужен и какой вообще толк от всех этих банков? Они берут у вас деньги,
а потом, когда вы выписываете чек, возвращают его, испещрив во всех
направлениях надписями: "Исчерпан. Обратитесь к чекодателю". Какой во всем
этом смысл? Этот фокус они проделали со мной на прошлой неделе дважды. Я не
намерен долго терпеть подобные вещи. Я закрою свой счет. Будь Джордж здесь,
мы могли бы посмотреть могилу. Я вообще не верю, что он в банке. Просто он
где-нибудь шляется, а нам приходится работать. Я выйду и пойду чего-нибудь
выпью.
Я указал Гаррису, что мы находимся на расстоянии многих миль от
трактира, и Гаррис принялся ругать реку. Какая польза от этой реки, и
неужели всякий, кто отдыхает на реке, должен умереть от жажды? Когда Гаррис
в таком настроении, лучше всего ему не мешать. В конце концов он выдыхается
и сидит потом спокойно.
Я напомнил ему, что в корзине есть концентрированный лимонад, а на
носу стоит целый галлон воды. Надо только смешать одно с другим, и
получится вкусный, освежающий напиток.
Тут Гаррис накинулся на лимонад и "всякую - по его выражению - бурду,
годную лишь для школьников", вроде имбирного пива, малинового сиропа и т.
д. Все они расстраивают желудок, губят тело и душу и являются причиной
половины преступлений, совершаемых в Англии.
Но все же, заявил он, ему необходимо чего-нибудь выпить. Он влез на
скамью и наклонился, чтобы достать бутылку. Она лежала на самом дне
корзины, и ее, видимо, было нелегко найти. Гаррису приходилось наклоняться
все больше и больше; пытаясь при этом управлять лодкой и видя все вверх
дном, он потянул не за ту веревку и вогнал лодку в берег. Толчок опрокинул
его, и он нырнул прямо в корзину и стоял в ней головой вниз, судорожно
вцепившись руками в борта лодки и задрав ноги кверху. Он не отважился
шевельнуться, чтобы не полететь в воду, и ему пришлось стоять так, пока я
не вытянул его за ноги, отчего он еще больше взбесился.
Шантаж. Какую политику следует при этом проводить. Себялюбивая
грубость земельного собственника. "Объявления". Нехристианские чувства
Гарриса. Как Гаррис поет комические куплеты. Культурная вечеринка.
Постыдное поведение двух порочных молодых людей. Бесполезные сведения.
Джордж покупает банджо.
Мы остановились у Хэмптон-парка, под ивами, и стали завтракать. Это
приятная местность: вдоль берега здесь тянется веселый зеленый луг,
осененный ивами. Мы только что взялись за третье блюдо - хлеб с вареньем, -
как появился какой-то джентльмен без пиджака и с короткой трубкой и
осведомился, известно ли нам, что мы вторглись в чужие владения. Мы
ответили, что не уделили еще этому вопросу достаточного внимания, чтобы
иметь возможность прийти к определенному выводу, но если он поручится
честным словом джентльмена, что мы действительно вторглись в чужие
владения, мы готовы без дальнейших колебаний ему поверить.
Джентльмен с короткой трубкой дал нам требуемое заверение, и мы
поблагодарили его. Но он продолжал ходить вокруг нас и, по-видимому, был
недоволен, так что мы спросили, чем еще мы можем ему служить. Гаррис,
человек по натуре компанейский, даже предложил ему кусок хлеба с вареньем.
Но этот джентльмен, вероятно, принадлежал к какому-нибудь обществу, члены
которого поклялись воздерживаться от хлеба с вареньем; во всяком случае он
довольно-таки грубо отклонил предложение Гарриса, словно обиженный тем, что
его пытаются соблазнить, и прибавил, что его обязанность - выставить нас
отсюда.
Гаррис сказал, что, если такова его обязанность, она должна быть
выполнена, и спросил, какие средства, по его мнению, являются для этого
наилучшими. А Гаррис, надо сказать, хорошо сложен и роста вполне приличного
и производит впечатление человека жилистого и крепкого. Джентльмен смерил
его взглядом сверху донизу и сказал, что пойдет посоветоваться со своим
хозяином, а потом вернется и сбросит нас обоих в реку.
Разумеется, мы его больше не видели, и, разумеется, все, что ему было
нужно, - это один шиллинг. На побережье попадаются подобные хулиганы,
которые сколачивают за лето порядочное состояние, болтаясь по берегу и
шантажируя таким образом слабохарактерных дурачков. Они выдают себя за
уполномоченных землевладельца. Лучшая политика в этом случае - сказать свое
имя и адрес и предоставить хозяину, если он действительно имеет отношение к
этому делу, вызвать вас в суд и доказать, что вы нанесли вред его земле,
посидев на ней. Но большинство людей до того лениво и робко, что им
приятнее поощрять это насилие, уступая ему, чем прекратить его, проявив
некоторую твердость характера.
В тех случаях, когда действительно виноваты хозяева, их следует
разоблачать. Эгоизм прибрежных землевладельцев усиливается с каждым годом.
Дай им волю, они бы совсем заперли реку Темзу. Они уже фактически делают
это в притоках и каналах. Они вбивают в дно реки столбы, протягивают от
берега до берега цепи и приколачивают к каждому дереву огромные доски с
предупреждениями. Вид этих досок пробуждает во мне самые дурные инстинкты.
Мне хочется сорвать их и до тех пор барабанить ими по голове человека,
который их повесил, пока он не умрет. Потом я его похороню и положу доску
ему на могилу вместо надгробного памятника.
Я поделился своими чувствами с Гаррисом, и Гаррис сказал, что с ним