Серегин Михаил. Дембельский аккорд

   – Товарищ подполковник, а вот если сейчас вам позвонит, скажем, генерал Лычко и прикажет поднять батальон по тревоге, вы его к богу пошлете или к царю? – с вежливой улыбкой поинтересовался Юрий. Батальон затаил дыхание, ожидая грома и молнии – неважно, из глаз остолбеневшего Стойлохрякова или с прояснившегося неба. А осмелевший за время отсутствия в родной части лейтенант продолжил: – Или вы откажетесь по первому приказу выступить на защиту вашей Родины? Или будете выбирать, куда она вас послать должна? Уточните, пожалуйста, товарищ Стойлохряков...
   Гром не грянул, молния не блеснула, никто даже в обморок не упал. Только бойцы химвзвода без всякой команды отработали равнение на своего командира. Не то чтобы они сомневались в том, насколько правильно их построили, но каждому вдруг послышался до дрожи знакомый голос... Надо было срочно удостовериться, что у стоящего во главе взвода офицера по-прежнему на каждом погоне по две маленькие звездочки, а не одна побольше.
   – Лейтенант, ты что, напился? Или обдолбился на хрен с утра? На травку там, на юге, подсел? – В голосе Стойлохрякова слышался не просто металл, а грохот и лязг танковых гусениц, которые сейчас сомнут так не вовремя высунувшегося человечка и покатятся дальше по своим делам. Даже не задержавшись, чтобы крутнуться на одном месте и втереть в грязь ошметки. Комбат шагнул к охамевшему сверх меры подчиненному и, словно на бронебойный снаряд в упор, нарвался на взгляд добрых, чуть уставших от всего происходящего глаз. – Так, понятно, просто охренел и охамел. А может, и сдвинулся, – поставил диагноз подполковник и непроизвольно попятился. – Ничего, вылечим, не впервой. В изолятор таких помещать надо, но у нас не водится. Поэтому, лейтенант, поедешь ты отдыхать на шестой пост. Вечным начальником караула, этак на полгодика, чтобы я тебя больше не видел. Знаешь, где это?
   – Так точно, товарищ подполковник, – радостно улыбнулся Мудрецкий. – Выносной склад боеприпасов, на полигоне, восемь кэмэ отсюда. Спасибо, товарищ подполковник, огромное! Кому взвод сдать?
   Стойлохряков поискал в словах химика издевку или хоть какие-то следы иронии. Не нашел – взводный и в самом деле был доволен предстоящей ссылкой. На всякий случай опасливо переспросил:
   – Ты хоть понял, куда я тебя отправляю, или совсем... того?! Ты у меня там до своего дембеля или в грязи сгниешь, или зимой дуба дашь! Там же вся караулка – старый кунг с «ЗИЛа»! Солдаты у тебя меняться будут, а ты оттуда до весны не вылезешь! А когда дорогу развезет, до тебя ни смена, ни термоса с кухни по три дня доходить не будут!
   – Да все я понял, товарищ комбат! – все так же весело ответил Юрий. – Знаю я шестой пост! Это же курорт просто – тишина, сосны шумят, птички всякие... Родничок там неподалеку, в овражке, если я не путаю... А самое главное, товарищ подполковник, знаете что?
   – Нет, – мотнул головой окончательно ошалевший Стойлохряков. – И что?
   – Да то, товарищ подполковник. – Мудрецкий говорил негромко, и из всего батальона его слышали только стоявшие рядом бойцы химвзвода. – Что, когда развезет дорогу, я точно вас три дня не увижу. Вы представляете, товарищ подполковник, какое это счастье – когда хотя бы три дня подряд не тошнит?!

* * *

   Все в этом мире когда-нибудь кончается и начинается. Закончился год – и тут же, без малейшего промежутка, начался новый. Закончилась зима – и, представьте себе, сразу же началась весна. Закончился срок у президента... ну, сами знаете, не только в Чернодырье выборы были. А у солдат срочной службы срок не четыре года, а два, и на второй срок они редко выдвигают свою кандидатуру. Зато часто, очень часто вспоминают о неизбежном для всех желающих событии – об увольнении в запас, ласково называемом в нашей армии дембелем. О нем солдату напоминает все. Марш «Прощание славянки», которым наша армия провожает отслуживших солдат из предыдущих призывов. За год до приказа продуманный и полгода любовно оформляемый дембельский альбом, в котором любой хлеборез может выглядеть лихим спецназовцем. Хитро припрятанные от бдительного командирского глаза значки, шнурки, вставки и прочие крайне необходимые, но, увы, совершенно неуставные добавления к военной форме. Сама форма – обязательно новенькая, добытая всеми правдами, неправдами и беспощадным обдиранием «духов». И, разумеется, бесконечные надписи везде, где только дотягивается солдатская рука: ДМБ, ДМБ, ДМБ!
   Некоторые командиры пробуют бороться с этими священными письменами, посылая своих бойцов закрашивать, заштукатуривать, сбивать и вычищать творчество своих товарищей. Занятие, что и говорить, не слишком радостное и почетное, но и не относящееся к непоправимо позорящим солдата. Почему? Потому что любой солдат точно знает – на вычищенной любым способом поверхности тут же возникнет новая надпись. Причем зачастую – еще более вычурная, глубокая или размашистая. Или на месте большой надписи рано или поздно те же солдатские руки нанесут десятки более мелких.
   Надпись «ДМБ-2004», появившуюся за зиму в окрестностях Чернодырья, можно было разглядеть из космоса. По заснеженному северному склону холма были в строгом порядке вытоптаны глубокие – до грунта – траншеи, в которые была засыпана зола из печки-буржуйки. Пепла было много. Времени и терпения у автора надписи – еще больше. Когда траншеи заносило поземкой или заваливало снегопадом, назначенные на шестой пост солдаты точно знали, чем они будут заниматься вместо положенного по уставу сна. От ремонтно-восстановительных работ на этом холме было освобождено только одно подразделение во всем батальоне – разведвзвод старшего лейтенанта Бекетова. Впрочем, разведчики обычно просились «на склон» добровольцами. Особенно усердствовали бойцы отделения химразведки.
   Подполковник Стойлохряков за всю зиму побывал на своем шестом посту только один раз. Нагрянул вечером с внезапной проверкой, остановил машину за триста метров и пошел в обход, через кусты, заходя с противоположной воротам стороны. Подобраться незамеченным ему не удалось – вспарывая сапогами снег, он просто не смог заметить притаившуюся под настом проволочку. В соседнем кустике хлопнуло, засвистело, в небо полетели яркие огни. С поста донесся истошный вопль часового: «Стой, кто идет?!» Этот важный вопрос часовой с комбатом выясняли не меньше пяти минут, поскольку подполковник от злости забыл пароль, а часовой был заинструктирован начальником караула до полного забвения всего, кроме нужных статей Устава гарнизонной и караульной службы. Наконец хлопнул долгожданный предупредительный выстрел, и подполковник нырнул в сугроб. Как только Стойлохряков попробовал приподнять голову, хлопнуло еще раз, и по снегу отчетливо передалось чавканье вспарывающей наст пули. Лежать без движения пришлось еще пять минут. Наконец заскрипели приближающиеся шаги, и знакомый до зубовного скрежета голос произнес:
   – Ты смотри, живой! Шевелится! Так, боец, в уставе что записано? Предупредительный выстрел! Выстрел, а не выстрелы! А дальше? Дальше что? Ты по нему должен был оружие применять, по нему, а не по сугробу! Вот если бы попал – ехал бы сейчас в отпуск, а сейчас – как комбат скажет! Вставайте, товарищ подполковник, можно уже.
   В караулке отчетливо пахло самогоном, но заначку обнаружить не удалось. Не помогли ни профессиональный нюх, ни многолетний армейский опыт. От самого лейтенанта пахло колбасой – свежей, охотничьей, с чесночком. Колбасы тоже не было – только котелок с давно и безнадежно засохшими остатками перловки. Детальный, дотошный, как после убийства президента или по меньшей мере генерала, осмотр территории обнаружил цепочку узеньких следов, ведущих в двух направлениях – от ворот к дверям кунга и от караулки обратно. Комбат присел на корточки, присмотрелся к следам – так и есть, женские сапоги, тридцать шестой размер. Обратная цепочка была совсем свежей. Настолько, что прямо на глазах у подполковника потревоженная снежинка на краю одного следа покачнулась под ветром и упала. «Это как раз пока я лежал, плюс-минус три минуты», – чутьем бывалого охотника определил Стойлохряков. Он поднял взгляд – лейтенант Мудрецкий смотрел на следы и на начальство весело и беспечно.
   Кряхтя, комбат приподнялся и задал только два вопроса:
   – Кто тебе приказал сигналки ставить, а? И откуда они у тебя вообще, если их на этом складе нет?
   – Так это не мои! Ну, товарищ подполковник, откуда же я их возьму, в самом-то деле! Это старший лейтенант Бекетов с разведчиками еще осенью поставили. Отрабатывали, значит, захват особо важного объекта, вот и устроили на подходах. Для полного реализма, так сказать.
   – Это у тебя, что ли, особо важный объект? Да тут весь склад – полтора списанных снаряда и три учебные гранаты! – рыкнул было Стойлохряков и осекся, проследив за взглядом ссыльного лейтенанта. Тот смотрел на штабеля укутанных брезентом ящиков. Оба офицера прекрасно знали, что эти ящики попросту не поместились ни в двух длиннющих бараках-складах, ни в дюжине выкопанных к ним в дополнение землянок. То, что большая часть боеприпасов была снаряжена еще до рождения самого начкара, не имело никакого значения, кроме одного – случись что, рванули бы они качественно, по-советски.
   – А если не особо важный, товарищ подполковник, почему у вас тут начкаром не сержант, а офицер? – наивно хлопая глазами, поинтересовался Мудрецкий. – По уставу...
   Не дослушав, Стойлохряков четко, по-строевому развернулся и тяжело направился к воротам. За калиткой еще раз посмотрел на узкие женские следы, отметил, откуда и куда они вели – в том направлении ближайшая деревня была километрах в пяти. Комбат плюнул, несколькими крепкими русскими словами охарактеризовал личный состав своего батальона и всех представительниц местного населения, отряхнул с плеча последний снежный комок и направился к машине.
   Вернувшись в батальон, подполковник первым делом нашел своего начальника штаба и спросил:
   – Холодец, когда у нас следующие стрельбы?
   – На полигоне или на стрельбище? – Майор Холодец полез в сейф за нужной папкой.
   – Любые, для которых нужно будет с шестого поста хоть один патрон взять, – мрачно пояснил комбат. – Или после которых, мне без разницы.
   – Ага, понял... Можно сделать так, что в конце апреля, когда стрельбище подсохнет, – вник в ситуацию начштаба. – Ну, там, оттепель была, талой водой рубеж затопило, еще что-нибудь придумаем...
   – Думай, Холодец, думай, думай! И еще подумай, прежде чем мне любую бумагу на подпись подавать. Делай что хочешь, но чтобы фамилию Мудрецкий я больше не видел и не слышал, пока на него приказ не придет!
   С тех пор, вопреки всем законам, нормативам и правилам, часть бумаг на подпись комбату подавалась не заполненной до конца: в любой ведомости, в любом приказе на месте роковой фамилии оставлялся пробел тщательно выверенной длины. Когда доходило до бумаг, время от времени вынужденно касавшихся – куда денешься! – выносного склада, фамилия и подпись начальника караула оказывались очень, очень аккуратно заклеены бумажными полосками. После визирования бумаги у Стойлохрякова полоски снимались, точечные следы клея подчищались лично начальником штаба, и дальше все шло своим обычным чередом.
   Так оно все и шло до того дня, когда на столе у подполковника Стойлохрякова не оказался пришедший из штаба дивизии машинописный лист, украшенный сразу несколькими печатями.
   – Угу... угу... – Комбат постарался вникнуть в длинные юридические формулировки и определения. – Указ президента... ага... приказ министра... есть... уволить... понятно... в запас... с присвоением воинского звания «старший лейтенант»... погоди, это кого же?!
   На месте фамилии, имени и отчества обнаружилась привычная уже белая полоска.
   – Холодец!!! – заорал Стойлохряков. – Где Холодец! Холодца мне, быстро!!!
   Майор ворвался в кабинет, трясясь, как кулинарный однофамилец.
   – Вызывали, товарищ подполковник?! – Начштаба предпринял не слишком успешную попытку отдышаться.
   – Это чего? – Комбат ткнул пальцем в лист с печатями. – Это откуда нам?
   – Это приказ на увольнение лейтенанта... сами знаете кого, – вывернулся из положения майор.
   – Нет, нет, ты скажи! Ты вслух скажи! – подбодрил Стойлохряков. – Я это хочу услышать, а то глазам не верю! Может, ты мне другую бумажку подсунул?
   – Все, Петр Валерьич, приказ на Мудрецкого! Выслужил он свое! Уедет он от нас!
   – Неужто дожили? – Комбат осел на стул и схватился за сердце. – Сколько времени нужно на подготовку документов? Обходной лист, справки – ну, сам лучше меня знаешь...
   – По такому случаю – два дня. Как раз первого апреля может уехать, если постараемся.
   – Первое апреля... – мечтательно сказал подполковник, рассматривая трещинки на потолке. – День смеха... Знаешь, Холодец, как я буду хохотать первого апреля? Как идиот! Ну вот прямо как ты иногда ржешь, когда тебе анекдоты про баб рассказывают! Давай, давай, побежал, шурши бумажками, майор!
   – Виноват, товарищ подполковник, только... ну... – Начштаба топтался на месте, но не уходил. – Тут вот какие два момента...
   – Не телись, рожай! – рыкнул Стойлохряков. – Что еще? Что мне нужно для этого праздника?
   – Ну, первый вопрос – его же теперь надо обратно в батальон. Бумажки там подписывать, и вообще – вот учудит он напоследок... лучше уж не на складе.
   – Ладно! – Широченная ладонь хлопнула по столу с такой силой, что заветная бумажка подскочила и закувыркалась в воздухе. Холодец метнулся и поймал важный документ, не дав коснуться не то что пола, но и столешницы. – Второе!
   – Второе... ну, по уставу прощание с офицером, если он чем-то командовал, проводится перед строем подразделения. – Майор вжал голову в плечи и добавил: – Командир должен выступить с речью, описать заслуги... ну, благодарность там от командования... его же по сроку увольняют, не выгоняют, не под суд идет...
   – Все? Все, – подвел итог комбат. Задумался. Нашел в голове мысль. Посмотрел на нее так и этак – она ему понравилась. – Вот что, майор. Будет ему и подразделение, и речь, и благодарность. Дерни там дежурного, пусть везет Мудацкого сюда, и скажи Бекетову, чтобы выстроил мне тех раззвездяев, что с ним в Чечню мотались.
   – С Бекетовым? – не понял Холодец. – Он же вроде...
   – С Мудрецким, блин! – рявкнул Стойлохряков. – Этих гребаных химиков пусть выстроит! Пусть выстроит, а застраивать я сам буду! Там же сплошь «деды», как я помню? Им завтра-послезавтра тоже приказ будет, точно? Ну, вот я и нашел, куда их всех на эти два дня приткнуть, чтобы глаза не мозолили!
   Через полчаса химики с удивлением рассматривали своего командира, стоящего рядом с подполковником Стойлохряковым. Оба офицера покачивались вполне синхронно, а от кого именно шел более мощный запах спирта – сказать было затруднительно.
   – Значит, так, говнодавы, вы тут все дембеля, – сразу перешел к делу комбат. – Приказ не читали, но президент указ вам уже подписал, это я обещаю. Ваш командир, – подполковник качнулся в сторону Мудрецкого. – Ваш, значит, главный раззвездяй уходит от нас туда же, что вызывает большую благодарность к командованию. Заслужили вы все, конечно, дисбата, но он у нас в округе нынче и так переполнен, и мне ихнего комбата просто жалко, только вас ему и не хватало... Так, о чем я? Ага, значит, мне сейчас положено попрощаться с вашим летехой. – Стойлохряков в три приема повернулся к взводному и ухитрился с первого раза донести ладонь до козырька. – Прощай, Мудацкий, я тебя больше не увижу! Огромное тебе за это спасибо, прямо перед строем твоего пид... рас... пот.. подрастления, о!
   – Взаимно, товарищ подполковник! – Рука чуть было не перевесила, но Юрий смог ее водворить на положенное место.
   – Во, попрощались! – Комбат снова повернулся к химикам. – А чтобы никто не вякнул потом, что у нас в батальоне о солдатах не думают и воинские тр-р-радиции не соображают... вот вам, значит, задание! Дембельский аккорд, поскольку взводный у вас тоже дембель, два года отслужил и ему положено. Мой лучший друг. – На глаза Стойлохрякова выкатились непрошеные сизые слезы. – Мой лучший друг в этой чертовой черной дыре, Протопоп Архипыч, значит, Шпындрюк – ну, вы его знаете – попросил меня дать солдатиков, подчистить ему огородик от последнего снега и, понимаете, вскопать. Сами, наверное, знаете, по весне дело нужное, так я и обещал помочь по дружбе. А поскоку там снег был неубранный и не везде стаял еще, весна нынче поздняя, так что лопат я вам не дам. Поломаете еще инструмент, земля-то мерзлая. Так что ломами, ломами, там немного – соток двенадцать, я думаю... Но только чтоб от Архипыча никаких мне замечаний! Чтобы вскопано было, как пух! На штык лопаты! Управитесь за сутки – берите документы и прямо сразу звез-з-здуйте отсюда, чтоб я вас не видел! Не управитесь – аккорд не взяли, поедете с полигона талую воду убирать. Теми же ломами. Вопросы есть?
   – Так точно! – на правах командира отделения пробасил Простаков. – Это... можно задание уточнить? Значит, на огороде земля, как пух, и мы домой?
   – Во, ты глянь, дошло все-таки! – искренне удивился Стойлохряков. – И даже тебе, мосол, это зачтется, хоть ты и не будешь ковыряться. А почему, я тебе сразу скажу. Потому что в отделении у тебя, – комбат обвел взглядом короткий строй, – еще не все пока что дембеля. Чтобы им не скучно было, пока остальные аккорд берут, ты их, Простаков, будешь караулить на шестом посту. То есть с ними караулить шестой пост. Два дня, поскольку ваш взвод туда завтра заступать собирался. Твой командир оттуда нынче сменился, а место начкара там, как он мне однажды верно заметил, сержантское. Вот и будешь там, пока все долбятся. Что, умнее подполковника Стойлохрякова, да? – Комбат оскалился и радостно ударил себя кулаком одной руки по сгибу другой. – Вот, умники, чего вам в мозги! Молодых припахать решили? На быке вашем сибирском, как на тракторе, все за час вскопать! Хер вам, товарищи, хер в задницу! А чтобы не жаловались, что шибко хитрая задачка, командир у вас – с ну очень высшим образованием, карандашик должен уметь в руках крутить. Пусть покрутит! Всем все понятно?!
   – Так точно, товарищ подполковник, – угрюмым хором отозвались химики.
   – Ничего, т-товарищ комбат, сделаем. – Мудрецкий криво усмехнулся. – И н-не такое б-бывало! С-справлялись.
   – Ню-ню, – Стойлохряков сложил губы трубочкой, повернулся к лейтенанту и умильно почмокал. – Ты мой умненький! Только учти: Шпындрюк не зря у меня вас просил, а не трактор взял. Если думаешь, что вы с Валетовым опять кого-нибудь купите – то и тебе хер!
   – Да ничего, – пожал плечами Юрий. – На хрена нам твой... ой, простите, ваш Шпендрик? Мы уж и сами. Все по науке, не волновайтесь...
   – Давай-давай. – Комбат помахал ладошкой. – Справляйся. А я завтра вечером погляжу на результат...
   – Прос-стите, товарищ по-полковник, но вы вроде сут-тки дали? – качнулся в сторону Стойлохрякова взводный. – А п-пока мы инстр-румент получим, дойдем – эт-то считается или как? Опять-таки аккорд, он дембельский, а отбой по распорядку.
   – Ну, хрен с тобой, – отмахнулся довольный подполковник. – Завтра с утра начинай и до послезавтра до девяти управляйся. Но ты сам сказал – отбой по распорядку, понял! – Стойлохряков мерзко хихикнул. – Нешто я тебе дам потревожить сон дорогого моего Архипыча! Так что не надейся. Ночью ковыряться не будете. Завтра к ужину свернетесь, а там как уж тебе судьба ляжет!
   На следующий вечер к ужину, как ни странно, огород был вскопан. Ломами. К приезду комбата эти ломы были из последних сил вбиты в край ровного, чуть ли не по камешку просеянного садового участка. Земля была взрыхлена – осторожненько, чтобы ничего не повредить – даже под деревьями и забором, возле курятника и свинарника. Не вскопанными остались разве что выложенные кирпичом дорожки.
   Бойцы во главе с лейтенантом держались за ломы, чтобы не упасть. Чуть получше выглядели только Валетов и Бабочкин, но и они не спотыкались и не падали исключительно из-за того, что к их кирзачам были прикручены глубоко вонзившиеся в землю альпинистские «кошки». Малорослым дембелям с ломом управляться было до крайности неудобно, и Мудрецкий использовал их как две живые бороны. Благо у старлея Бекетова в заначке нашлось удивительно подходящее для этого снаряжение.
   В сопровождении хозяина участка подполковник Стойлохряков принимал работу. Шел по дорожке, время от времени останавливался и брезгливо ковырял ботинком бархатистую почву. Сзади шел глава сельской администрации, восхищенно крутил головой и хватался за мелкие комочки грунта. При первом же прикосновении комочки разваливались почти что в пыль. Но не слишком мелкую – как раз такую, как нужно. Биологическая наука в лице Мудрецкого и сельский опыт дембеля Бабочкина сошлись во мнениях именно на таком размере.
   – Ты погляди, Валерьич, – наконец выдавил из себя Шпындрюк. – Ведь как сделали, а?! Ну, был я на выставках, даже в Москве, но так ни один агроном на моей памяти землю-то не причесывал! Может, ты их еще оставишь послужить? Пусть они мне расскажут, как можно такое за день сделать!
   – Ну и как же, лейтенант? – хмуро обернулся Стойлохряков. – Объясни!
   – Ручками, товарищ комбат, ручками. Вот этими, – пересохшим горлом каркнул Мудрецкий и с трудом оторвал от лома одну ладонь. Показал ее проверочной комиссии – пятерня, как в перчатку, была обернута в грязный, наклеенный вкривь и вкось лейкопластырь. – И головой. И еще – очень уж всем отсюда хочется!
   – Во! Слышал, Архипыч? – поднял палец комбат. – Твои алкаши в жизни так не справятся – ни за бутылку, ни за литр! А если солдату дембеля хочется, он тебе вилкой море выкопает и спичкой гору сдвинет! Ну что, обормоты, думаете, взяли аккорд?
   Две или три головы устало кивнули, остальным не хватило сил и на этот несложный жест.
   – А я вот сейчас проверю. Было задание – как пух, на штык лопаты. Протопоп Архипыч, где у тебя инструмент?..
   Из сарая была извлечена штыковая лопата, при виде которой кто-то из химиков не выдержал и зарыдал, но тут же был остановлен ударом в ухо. Поскольку у боевого товарища половина сил ушла не на замах, а на подъем руки на нужный уровень, удар получился не слишком сильным – ухо упруго отбросило кулак и даже не покраснело при этом.
   Лопата была здоровенная, треугольная, и длина ее штыка чуть ли не вдвое превышала стандартную армейскую, наизусть и до рефлекса заученную любым, кто копал окопы полного профиля. Комбат то ли бережно, то ли брезгливо держал ее двумя пальцами за кончик черенка. Вынес на середину огорода, вытянул руку – не вверх, вбок, от острия до земли расстояние было пальца три – и выпустил.
   Тронутая ржавчиной незаточенная железка ушла в произведение солдатского искусства по самые отогнутые плечики. Черенок торчал из земли, как показанный подполковнику Стойлохрякову средний палец над грязным кулаком.
   – Штык, товарищ комбат, – выдохнул Мудрецкий и утер непрошеную слезу. – Полный штык.
   – Вижу, есть у вас мягкие местечки. А ну-ка все проверю! – Подполковник заметался по кирпичным дорожкам, выискивая брак в работе. Бесполезно. В любом месте лопата показывала комбату все тот же неприличный жест.
   – Да оставь ты их, Петр Валерьич! – наконец вступился за солдат хозяин участка. – Видишь же, все сделали, и ни веточки не тронуто! Ну я же и сам не ожидал, чтобы твои раздолбаи так все чистенько... Отпусти ты их, лучше уже не будет!
   – Погоди, Архипыч. – Стойлохряков нагнулся и поднял у самой дорожки комок земли размером с десятикопеечную монетку, не больше. – Это что?! Это что, я вас спрашиваю?!
   – Это с ваших берцев, товарищ подполковник, – спокойно ответил Мудрецкий. – Видите, наискось вдавлено? И глины здесь такой нету, здесь только чернозем. У нас возле парка такая глина...
   – Не вижу! Ни хрена не вижу! – радостно взревел комбат. – Вижу, что аккорд не взят! Все, сволочи, вы у меня будете копать отсюда и до конца июня!
   – Товарищ подполковник, уговор был – сутки, до девяти завтрашнего утра! – Лейтенант не уступал. Терять ни ему, ни его солдатам было нечего.
   – Уговор, говоришь?! – Стойлохрякова перекосило. – А вот тебе уго... Ладно! Уговор так уговор, – внезапно согласился он. – Можете пока что поковыряться здесь. Но кто это там мне про распорядок говорил, ась? Через десять минут ужин, так что ломики положили и быстренько побежали, попробуйте мне не успеть! А мы тут с Архипычем посидим, уговорим чего-нибудь за ваши успехи... завтрашние. Потому что я вас и после отбоя проверю, и до подъема, и на завтраке. У вас после завтрака будет целых полчаса на то, чтобы взрыть все заново и в мелкий песок! В пух и прах, лейтенант Мудацкий!
   – Мудрецкий, – все так же спокойно прохрипел Юрий. – Понял, товарищ подполковник. В пух и прах. Сделаем. Разрешите идти?
   – Давай-давай, вали отседова! – Комбат повернулся к ошарашенному главе администрации. – Вот так, Архипыч, их воспитывать надо!
   За его спиной прозвучала отрывистая команда, зазвенел металл. Еще один короткий приказ, и командирское ухо уловило привычный грохот удаляющихся сапог. «Четко бегут, кучкой, как на кроссе», – отметил довольный собой Стойлохряков. Ему все-таки удалось застроить непокорного «пиджака», а завтра он придумает для этого гнилого интеллигента и его борзых щенков что-нибудь еще.
   – От добра добра не ищут, – к удивлению подполковника, пробормотал его старый друг Шпындрюк. – Отпустил бы ты их, Валерьич, а? Ведь постарались ребятки!