Страница:
– Ковалев, конечно, сволочь, и изрядная, – жестикулировал красивыми, холеными руками отец Александр. – И мне кажется, он не остановится.
– Угу, – с набитым капустой ртом соглашался отец Василий.
– С другой стороны, в патриархии не любят, когда… ну, вы понимаете.
– Эге, – кивал отец Василий. В патриархии действительно не любили светских скандалов. А уж уголовщину выводили, что называется, каленым железом. Иногда, правда, страдали и… да что об этом говорить!
– Я ведь почему спросил вас о смене рода занятий…
Отец Василий насторожился.
– Я видел, как решительно и точно вы действовали, и знаете, отец Василий, меня это впечатлило. Я думаю, о вас можно поговорить с отцом Николаем. Ему такие люди нужны. Вы знаете, жить и работать в Первопрестольной – в этом есть свои плюсы.
Отец Василий понятия не имел, кто такой отец Николай, но, судя по контексту разговора, он имел какое-то отношение к обеспечению безопасности. Фактически ему только что предложили перейти на качественно иную работу, хотя и внутри православной церкви.
– Я люблю этот город, – вздохнул отец Василий. – И, посудите сами, разве тому, кто придет сюда после меня, будет легче?
– Вряд ли, – вздохнув, признал отец Александр.
– Я хоть местный, знаю их всех, можно сказать, с младых ногтей, хоть и того же Ковалева. А новенькому все с нуля осваивать.
– Значит, не хотите?
– Не хочу, – замотал кудлатой бородой из стороны в сторону отец Василий. – Просто мы живем в такое время… ну, вы меня понимаете. И нам надо помнить, что это ненадолго. Все пройдет – и Ковалевы, Медведевы, и прочие канут… А люди останутся. Мы ведь работаем для них.
– Похоже, вас и впрямь господь для ваших трудов хранит, – улыбнулся ревизор.
Отец Александр переночевал в доме ревизуемого и уехал вечером следующего дня. И, если честно, отец Василий так и не понял, каким будет конечный отчет ревизора об увиденном. Весь жизненный опыт священника говорил о том, что даже самые честные и самые приятные люди далеко не всегда могут контролировать все последствия своих слов и поступков. И отец Александр – не исключение. Даже если он и даст объективную картину произошедшего в Усть-Кудеяре, это вовсе не гарантия ничего. И в патриархии тоже, как и везде, может сработать испорченный телефон, когда и слова, и дела трактуются порой с точностью до наоборот.
Холостяцкая жизнь отца Василия затягивалась. Он не был уверен, что Рваный или кто-нибудь из его начальства не предпримут еще попытки. Значит, пока возвращать Ольгу домой нельзя. Честно сказать, он вообще ни в чем не был толком уверен. Кроме одного – так жить нельзя, и он не будет безропотно сидеть под вечным дамокловым мечом!
Вечера его стали на удивление свободными, и однажды он пошел на причал и взял у Петра весельную лодку напрокат. Еще не доплыв до острова Песчаный, отец Василий понял, как ему этого не хватало все последние несколько лет! Как он тосковал по нормальной мужской нагрузке, по не заглушаемому ревом двигателя плеску воды, падающей с весел, по не загаженному бензином запаху речной воды – по всему, с чем он вырос в этих краях.
Он высадился на острове, привязал лодку за торчащую из берега корягу, содрал с себя всю одежду и ухнул в прохладную сентябрьскую воду.
Он нырял, отфыркивался, барахтался, смывая с себя остатки усталости и многодневного напряжения, а потом лег на спину и смотрел в начавшее менять цвета вечереющее небо – от сиреневого до лилового и в конце концов тяжелого фиолетового. Одна за другой начали проявляться видевшие миллиарды самых темных земных ночей и эпох звезды, а сытая, отъевшаяся за лето рыба принялась нахально играть, всплескивая хвостом в трех-четырех метрах от его неподвижно застывшего тела. Его охватил настолько глубокий покой, что душа, казалось, отделилась от тела и свободно возлегла над водой, как до сотворения земной тверди.
Что-то как переключилось в нем, словно страх, терзавший столько дней, растворился в волжской воде и уплыл вниз по течению, уступив место куда более глубоким и сильным чувствам.
Он появился на причале и на следующий день, и на следующий. Он брал у Петра лодку и греб, слушая, как поскрипывают уключины и мягко плещет под веслами вода. А потом, уже на острове, до изнеможения плавал в воде, дожидаясь, когда зарево на западе начнет гаснуть и волшебство смены света и тьмы снова предстанет перед ним во всей первозданной мощи.
А когда на третий день он приплыл на остров пораньше, небо закатило такую грандиозную картину, какой он не видел, пожалуй, с самого детства! Округлые, одинаковых размеров облака выстроились рядами, словно глыбы земли на небесной пашне. Они меняли цвета вместе с небом и сияли розовым на синем, затем темно-красным на лиловом, а потом выцвели и белым бесплотным покровом потекли куда-то на юг.
Раздался всплеск, и отец Василий улыбнулся – сегодня рыба ударила хвостом по воде впервые за весь вечер. И тут же он почувствовал запах табака. Он казался таким чужеродным среди всей этой благости, что священник встрепенулся и, разгребая воду руками, огляделся. От недалекого густого пятна камышей к нему плыла надувная лодка.
На борту стояли двое. Они смотрели на него с напряженным интересом и медленно дрейфовали по течению в его сторону.
– Бог в помощь! – громко пожелал один.
– Спасибо на добром слове, – поплыл прочь отец Василий. Ему было жаль, что великолепное, царственное одиночество закончилось. Сзади послышался негромкий скрип уключин. Отец Василий прибавил ходу, но скрип преследовал его, и он обернулся. Лодка быстро приближалась.
– Извините, можно вопрос?
– За-давайте, – в два приема выдохнул отец Василий. «Только побыстрее», – подумал он.
Лодка приблизилась, и он ухватился за борт. Тот, что стоял ближе, наклонился и, схватив священника за волосы, рывком осадил его в воду.
«Что вы делаете?!» – хотел крикнуть он, но было уже поздно. Опоры под ногами не было, он схватился за удерживающие его голову чужие руки, но и это ничего не дало, и он повис в толще воды, беспомощно болтая ногами. «Лодка!» – осенило его. Лодка была единственной точкой опоры… Отец Василий вцепился в борт, но пальцы заскользили по гладкой резине, а его притопили еще глубже.
«Опять! – подумал он. – Кто они? Чьи?» Воздуха уже не хватало. У него не было иллюзий насчет намерений этих людей, но, удивительно, ни страха, ни злости он не испытывал. Только покой и понимание, что надо справиться и с этим. И тогда он подтянул ноги к голове, заплел их за удерживающие его руки и, оставляя в чужих пальцах клочки волос, с силой рванул голову назад.
Трюк удался. Его отпустили, и отец Василий, превозмогая острое желание глотнуть воздуха, опустился еще ниже и поплыл прочь. Он плыл, сколько хватило терпения, и когда вынырнул, то увидел, что оставил чужую лодку далеко позади, метрах в десяти за собой.
– Вон он! – заорали с лодки, и отец Василий услышал, как яростно заскрипели уключины и заплескали весла, настигая сбежавшую жертву.
«Хрен вы меня здесь догоните!» – булькнул от внезапно подступившего приступа веселья отец Василий, всласть надышался и, едва лодка приблизилась на три-четыре метра, снова нырнул и поплыл к недалеким зарослям камыша.
Он повторил это еще четыре раза подряд и каждый раз оказывался совсем не в том месте, где предполагали преследователи.
– Вон он! – орали с лодки, и каждый раз им приходилось поворачивать под новым углом и снова стараться сократить расстояние до жертвы.
И каждый раз отец Василий отплывал от пляжа, у которого была привязана его собственная лодка, все дальше. Там, у поросшего ивняком залива, можно было спокойно выбраться на берег и скрыться.
Но он просчитался. Дна еще не было, а всю водную толщу покрывали бесчисленные, нанесенные сюда течением коряги. Продираясь сквозь них, отец Василий потерял слишком много времени.
Они настигли его. Спрыгнули с лодки и начали топить – расчетливо и жестоко. Священник сбрасывал их с себя, жадно хватал ртом воздух, бил в разъяренные лица, но опоры под ногами не было ни у кого, и все трое напоминали увязших в киселе мух. Только их было больше, и они наступали.
– Сука! – хрипели противники, изо всех сил вдвоем наседая на голову священника. – Когда ж ты, козлина, сдохнешь?! – Но священник глотал пахнущую рыбой и водорослями волжскую воду, выворачивался, кашлял, хрипел, но все жил и жил.
Только у самого берега ему удалось нормально встать на ноги и, оскальзываясь босыми ногами на покрытых слизью корягах, развернуться к ним лицом. И, когда парочка в очередной раз налетела, отец Василий двумя ударами быстро и точно уложил обоих.
Он стоял по колено в воде – голый, испачканный илом и покрытый водорослями – и тяжело дышал. Два крепких мужика лежали перед ним в воде лицами вниз и не шевелились. «Захлебнутся», – подумал священник, наклонился и, схватив обоих за воротники, поволок на берег.
Он уложил их рядышком, обшарил оказавшиеся практически пустыми карманы, превозмогая желание упасть рядом и просто отдохнуть, сплавал за резиновой лодкой, обыскал и ее, но ничего, кроме шнура, нескольких пластиковых пакетов и оброненной пачки дорогих сигарет, не обнаружил. «Интересно, – подумал он. – Это что же за киллеры такие? Даже пушки с собой нет».
На всякий случай священник связал обоих найденным в лодке шнуром и только после этого начал хлопать полумертвых киллеров по щекам и растирать им уши.
– Ну, как, ребята, себя чувствуете? – спросил он, едва те начали подавать признаки жизни.
«Ребята» смотрели исподлобья.
– Чего случилось-то? – нервно усмехнулся отец Василий. – Что это на вас накатило? Белены объелись? Или анаши накурились? Не слышу!
Мужики закашлялись, заворочались, сообразили, что повязаны, и, как по команде, тяжело вздохнули.
– Вы лучше расскажите, облегчите душу, – предложил священник. – Вы же умные люди.
Мужиков перекосило. Видимо, этот комплимент им прежде говорили только перед тем, как сделать какую-нибудь гадость.
– Не убивай нас, Шатун, – мрачно попросил один.
– Не понял? – искренне удивился отец Василий. Так его мог назвать только местный.
– Правда, Мишаня, не убивай нас, – поддержал просьбу второй.
Отец Василий вгляделся. Ему казалось, что он видел когда-то эти лица, но когда?
– Вы кто? – прямо спросил он.
– Мы Колесниковы, – сказал первый. – Я Серега, а он Шурик.
Священник присвистнул. Точно! Это были знаменитые в свое время на всю округу «два брата-акробата», как шутливо называли их пацаны постарше. Шурик, тот, что помладше, помнится, поставил ему здоровенный бланш, когда Мишка, тогда еще только начавший входить в силу пятиклассник, отказался поделиться на перемене мелочью.
– Ну, здорово, брательники, – усмехнулся он. – Каким ветром на родину задуло?
– Попутным, – сумрачно ответил Серега. – Освободились мы.
– Ага! Освободились, значит, – хмыкнул он.
О том, что братья сели за разбой, отцу Василию, тогда еще старшему сержанту срочной службы, выполняющему свой интернациональный долг в братском Афганистане, написали сразу. Но было это довольно давно, и с тех пор братишки запросто могли выйти, погулять и сесть и по второму разу.
– Отпусти нас, Шатун, – уже увереннее произнес Серега. – Коваль тебя все равно достанет.
– А ну-ка рассказывайте! – жестко распорядился отец Василий и, как был, в чем мать родила, расселся напротив. Времени у него было достаточно, и он хотел знать все.
Братья переглянулись, некоторое время соображали, как выкрутиться из этой ситуации, поелозили, пытаясь определить, насколько прочно связаны, и, убедившись, что им не открутиться, начали довольно спокойно рассказывать.
Как оказалось, лично Ковалев с ними никогда ни о чем не договаривался – все дела вел давний знакомый отца Василия старший лейтенант Пшенкин. Прямо в новом изоляторе, в своем квадратном кабинете со свежепокрашенной батареей отопления в углу, железным сейфом прямо за головой допрашиваемого и толстенным крюком для подвешивания плаща в дождливую погоду.
Они сразу поняли, куда попали и с кем имеют дело. Поэтому торг был прямой и конкретный. Они аккуратно убирают разжиревшего и обленившегося на своей нехилой работе Мишку Шатунова, а их отмазывают от дела.
– Какого дела? – поинтересовался священник.
– Продавщицу, помнишь, замочили в Афанасьевке? – после некоторой паузы неохотно спросил Серега. – В общем, это мы ее…
Отец Василий помнил. Старую продавщицу в Афанасьевском универсаме, видимо, рефлекторно вцепившуюся в полупустую кассу мертвой хваткой, неизвестные грабители буквально порубили на куски взятым здесь же, в хозтоварах топором.
– Мы не хотели тебя трогать, Шатун, – словно в оправдание этого бессмысленного своей жестокостью убийства, повинился Шурик.
– Мы правда не хотели, – поддержал его Серега. – Это все Пшенкин. Он сказал: замочите Шатуна, и я вас отмажу.
– Это, интересно, как? – севшим голосом спросил священник.
– Он сказал, Бобру два убийства с отягчающими корячится, он теперь за пачку чая кого хочешь на себя возьмет, хоть старуху эту, хоть кого.
– Точно, – подтвердил Шурик. – А вы, говорит, дело мне конкретно сделайте, и можете гулять дальше.
– И вы подписались? – От обыденности, с которой они относились к этому страшному договору, у отца Василия пересохло в горле.
– А что делать? – обиженно спросил Серега. – У Пшенкина разговор короткий: или ты сотрудничаешь с органами, или органы тебе устраивают «сотрудничество». А мне и так на зоне все нутро отбили! Я еще пожить хочу.
– Сам жить хочешь, а за другими такого права не признаешь, – констатировал священник.
– Ты бы лучше о себе подумал, Шатун, – шмыгнул носом Шурик. – Ну, кончишь ты нас? И что? Думаешь, других не найдут?
– Думаю, найдут, – задумчиво произнес отец Василий, и вдруг до него дошло, что не все так просто. – А почему он вам пушку не дал?
– Пшенкин сказал, все чисто должно быть, как будто ты сам утонул.
«Очень интересно, – подумал отец Василий. – Значит, не хочется тебе скандала, Павел Александрович. Пристойности хочется, благообразности. Ни Рваный, ни Батон так не церемонились. Вот будет смеху, если я их тому же Ковалеву и сдам!» – промелькнула вдруг шальная мысль, но он тут же ее от себя отогнал – понты делу никогда не помогали.
– Отпусти нас, Мишаня, – снова стал канючить Серега. – Ну, чо ты хочешь, чтобы мы сделали?
– Ну, отпущу я вас, – задумчиво произнес отец Василий. – И что потом? В бега?
– Не-е, – кисло ответил Серега. – Я уже бегал, с меня хватит, себе же хуже потом. – Ладно, братцы-кролики. Есть одно дело, – кивнул он. – Хочу, чтобы вы оба в изолятор вернулись и кое-что там для меня сделали.
– Чего? Замочить кого?
– Нет. Поставку информации наладить. Подогрев обещаю.
Братишки артачились недолго. Собственно, и выбора у них, как они считали, не было. Или этот голый бородатый бугай прямо здесь утопит, или пожить еще, пусть и в изоляторе. Они благоразумно выбрали изолятор.
С этого вечера отец Василий словно обрел второе дыхание. Где-то глубоко внутри он принял решение, на первый взгляд кардинально расходящееся с христианской позицией непротивления злу. Но только на первый взгляд. Священник понимал это, он раз и навсегда провел резкую черту между непротивлением злу насилием и внешне столь похожим на него потаканием злу бездействием.
Отец Василий и не планировал никакого насилия в отношении недругов – ни словом, ни делом. Но он более не хотел стоять обреченно блеющим агнцем, ожидая часа, когда недобрые люди принесут его в жертву Молоху.
Он по-прежнему вставал в три утра, но отныне стал делать интенсивную разминку, разогревая застоявшееся тело, принимал ледяной душ, благо ночи стояли холодные и бак успевал к утру остыть, затем молитва, затем завтрак, затем пешком на службу. А вечером он брал у Петра лодку и, напрягая обленившиеся мышцы, греб на остров Песчаный, где раздевался и с молитвой входил в воду, чтобы, наплававшись и остудив исходящий от тела жар, лежать под огромным волжским небом и ощущать, как уносят воды великой реки слабости, страсти и метания. И никогда прежде начальник местной милиции Павел Александрович Ковалев не имел в лице православной церкви столько, образно говоря, «геморроя».
Отец Василий вцепился в него мертвой хваткой, добиваясь права задержанных на регулярные исповедь и причащение. Он напомнил Косте про его врачебный долг и вынудил-таки двинуть в область «телегу» о ненадлежащем соблюдении в «новом» усть-кудеярском изоляторе санитарно-эпидемиологических норм. И каждый божий день он ездил в изолятор и работал, работал и работал.
Если бы его сейчас спросили, а стал бы он использовать рассказанное на исповеди, чтобы защитить себя и свою семью, он, пожалуй, и не ответил бы ничего внятного, но пока бог миловал и до такой постановки вопроса не доходило. Исповеди шли сами собой, а сбор информации – тоже.
Братишки слово сдержали и под видом исповедания, слово за слово, встреча за встречей, выкладывали священнику каждое слово, услышанное случайно или откровенно подслушанное, которое касалось того, что обсуждалось в кабинете у Пшенкина. И отец Василий чувствовал себя абсолютно вправе использовать эти рассказы, как хотел, – братьям и в голову не приходило исповедать свои грехи на самом деле.
Им не сразу простили пролет на Волге, но придуманная братьями легенда о том, что отец Василий попросту удрал, махая в кромешной тьме веслами, как чемпион Европы по гребле на каноэ, показалась Пшенкину достаточно достоверной. У него и в мыслях не было, что скандальный, противный поп способен запросто отпустить людей, пытавшихся его убить.
Отец Василий свое слово тоже держал и «подогрев» обеспечил. Совершенно не выделяя камеру братьев среди остальных, он так же щедро оделял ее пожертвованными небогатыми прихожанами печеньем, салом и сигаретами. В начале октября труды принесли плоды, и отец Василий услышал от братьев то, чего, собственно, и ждал.
Беда в том, что именно в этот день священник только-только поверил затишью и подумал, что можно немного расслабиться и перевезти Ольгу в дом. Так что, когда он получил это известие, его первая реакция была похожа на реакцию товарища Сталина о начале войны – недоумение и боль. Так, словно с Ковалевым можно было заключить надежный пакт, а его улыбки при случайных встречах в коридорах что-то значили.
«Все готово, – сказали братья. – Покушение состоится в ближайшую субботу».
Всех деталей они не знали, да и знать не могли. Но они и так рассказали достаточно много. Главным, что они узнали, было имя исполнителя – некто Потап. За точность имени они оба ручались. Потап разговаривал во сне и почти слово в слово повторил все свои контраргументы Пшенкину и конечное согласие. Кроме того, по косвенным данным братья достаточно точно вывели и дату. Потому что Потапа собирались выпустить из изолятора только на субботу, причем так, чтобы доказать его отсутствие в камере было невозможно. К сожалению, способ и точное время покушения так и остались тайной.
Расстроившийся было отец Василий поразмыслил и решил, что нечего распускать сопли. Все идет прекрасно, и человек разумный может извлечь из его положения достаточно много выгод. Правда, каких именно, он пока не знал.
И в этот вечер он, как и всегда по вечерам, уплыл на лодке до самого острова Песчаного и упал в холодную октябрьскую воду. Нет, природа еще цвела всеми цветами, но резко уменьшившееся количество солнца Волга почувствовала первой и теперь медленно, но верно остывала.
Первое, что он осознал – дата выбрана не случайно, именно субботнее расписание отца Василия было известно достаточно большому количеству людей и крайне редко менялось. Значит, они рассчитывают поиметь его в таком месте, где он непременно будет.
Кроме того, они рассчитывают на то, что Потап уйдет незамеченным. Где это можно сделать?
И главное – следует исходить из того, что покушение должно имитировать несчастный случай.
Отец Василий уже успел замерзнуть, но мысли не складывались, и только когда он выбрался на берег, ему стало ясно – Потапа нужно хватать за руку. Ковалев не хочет шума, значит, его следует поднять.
Он вернулся на усть-кудеярскую пристань, вернул лодку дымившему своим извечным «Беломором» Петру и пешком отправился домой. Во время ходьбы его прежние мысли, как правило, прояснялись, а порой и появлялись новые. Но даже когда он дошел до дому, многое оставалось недодуманным.
Отец Василий открыл ворота, улыбнулся Стрелке и поднял руку, чтобы потрепать ее по холке, но кобыла дико скосила глаза в сторону и заржала.
– Вот ты и попался, – раздался сзади противный скрипучий голос.
Отец Василий мгновенно отпрыгнул в сторону, отточенным движением руки рассек воздух, но… безрезультатно. Державший в руке пистолет человек с черным лицом лишь слегка сдвинулся в сторону, так, словно знал, что именно сделает священник, и удар прошел мимо.
– Ай, молодец! – весело похвалил священника человек и содрал с лица чулок.
– Санька?! – оторопел отец Василий. – Ну ты дур-рак! Я же тебя зашибить мог!
– Что в тебе и ценно! – засмеялся Коробейник. – Чаем напоишь? А то я тебя уже битый час дожидаюсь, даже с лошадью успел подружиться. Ну и своенравная же она у тебя! Куда там! Не подойди, не погладь.
– Да, – согласился священник. – Стрелка у нас девушка с характером! Знаешь, как она Рваного гнала?! До самых ворот, чуть руки ему не пооткусывала!
– Вот я как раз о Рваном и пришел с тобой поговорить, – уже серьезно сказал Коробейник. – Куда пойдем, туда или сюда?
– На летней кухне посидим, – решил отец Василий.
С тех пор как Ольга переехала к Вере и дом опустел, он старался входить туда пореже.
Они поднялись на высокое крыльцо, отец Василий поставил чайник. Но Коробейник не торопился и молчал до тех пор, пока священник не заварил и не разлил чай по чашкам.
– Что там с Рваным у тебя случилось? – не выдержал затянувшегося молчания священник.
– С Рваным у нас вот что, – отпил Коробейник чаю. – Лось приехал…
– Постой-постой! Припоминаю. Ты сказал тогда Батону, мол, чего я буду с тобой говорить, когда есть Лось, типа того, я с ним буду говорить, а не с тобой.
– Молодец, помнишь! – похвалил священника Коробейник. – Так вот, приехал тот самый Лось и страстно хочет повидаться с Бухгалтером, то бишь со мной.
– Но ты же не Бухгалтер, – хмыкнул священник.
– Но он-то этого не знает! – засмеялся Коробейник. – Вишь ты какое дело, для Рваного-то я с самого начала Бухгалтер, а Лосю здесь, кроме как на Рваного, и положиться не на кого.
– И что думаешь делать? – напряженно поинтересовался отец Василий.
– Прятаться, что же еще, – печально ответил Коробейник. – У тебя ведь отсидеться можно? Пустишь?
– Коне-ечно! – разулыбался отец Василий. – Чтобы тебя, да не пустить… такого не бывает.
Он посидели еще немного, и Санька, видно, что-то заметивший, отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел другу в глаза:
– А вот что у тебя стряслось? Только не говори, как американец, что все о'кей. Я за тобой весь вечер наблюдаю…
Отец Василий смутился, но потом примирился с мыслью, что Санька всегда чувствовал его настроение, как мало кто еще, и начал рассказывать.
Коробейник его не прерывал и только подливал себе чаю – еще и еще… А выслушав и расспросив друга о приметах «главного киллера», взял с плиты коробок спичек, высыпал спички на стол и начал раскладывать справа налево.
– Давай по порядку, – предложил он. – Весь твой субботний распорядок дня. Вот ты вышел из дома, – он отложил спичку. – Прошел мимо стоянки, – он отложил еще одну. – Затем пост ГАИ. Что дальше?
Отец Василий повторил, и Санька, пересчитав группы спичек на столе, покачал головой.
– Итак, у нас от дома до дома двадцать два пункта назначения и двадцать одна соединяющая их дорога. Узкие места пока неизвестны, а, сидя дома, мы их и не определим. Поехали-ка, на месте посмотрим, откуда на тебя можно поохотиться. Ты как, готов?
Отец Василий восхищенно кивнул и, не теряя времени, пошел заводить свои старенькие «Жигули».
Коробейник был в своем амплуа: сосредоточен, внимателен и активен.
– Вот хороший перекресток, – отмечал он в расчерчиваемой тут же, по ходу движения, маршрутной карте. – Я бы тебя отсюда грузовиком с удовольствием долбанул.
– Ну спаси-ибо, – усмехнулся священник.
– А это что? Стройка? Замечательное место! Кирпич на голову, и – прощай, отечество! Та-ак, пометим.
Так, отмечая все, на что падал глаз, они проехали по всему субботнему маршруту и, когда, вернувшись домой к четырем утра, прикинули число «узких мест», таковых оказалось сорок шесть!
– Кранты! – мрачно прокомментировал отец Василий. – Мне, чтобы предохраниться, надо охрану как у президента!
– Не боись! – усмехнулся Коробейник. – Давай-ка лучше будем исходить из ментовской психологии. У них же мышление штампованное. И потом, вряд ли они будут использовать сложные конструкции – Ковалев-то твой, поди, академиев не кончал? Им нужно что попроще да понадежнее.
– Угу, – с набитым капустой ртом соглашался отец Василий.
– С другой стороны, в патриархии не любят, когда… ну, вы понимаете.
– Эге, – кивал отец Василий. В патриархии действительно не любили светских скандалов. А уж уголовщину выводили, что называется, каленым железом. Иногда, правда, страдали и… да что об этом говорить!
– Я ведь почему спросил вас о смене рода занятий…
Отец Василий насторожился.
– Я видел, как решительно и точно вы действовали, и знаете, отец Василий, меня это впечатлило. Я думаю, о вас можно поговорить с отцом Николаем. Ему такие люди нужны. Вы знаете, жить и работать в Первопрестольной – в этом есть свои плюсы.
Отец Василий понятия не имел, кто такой отец Николай, но, судя по контексту разговора, он имел какое-то отношение к обеспечению безопасности. Фактически ему только что предложили перейти на качественно иную работу, хотя и внутри православной церкви.
– Я люблю этот город, – вздохнул отец Василий. – И, посудите сами, разве тому, кто придет сюда после меня, будет легче?
– Вряд ли, – вздохнув, признал отец Александр.
– Я хоть местный, знаю их всех, можно сказать, с младых ногтей, хоть и того же Ковалева. А новенькому все с нуля осваивать.
– Значит, не хотите?
– Не хочу, – замотал кудлатой бородой из стороны в сторону отец Василий. – Просто мы живем в такое время… ну, вы меня понимаете. И нам надо помнить, что это ненадолго. Все пройдет – и Ковалевы, Медведевы, и прочие канут… А люди останутся. Мы ведь работаем для них.
– Похоже, вас и впрямь господь для ваших трудов хранит, – улыбнулся ревизор.
* * *
Отец Александр переночевал в доме ревизуемого и уехал вечером следующего дня. И, если честно, отец Василий так и не понял, каким будет конечный отчет ревизора об увиденном. Весь жизненный опыт священника говорил о том, что даже самые честные и самые приятные люди далеко не всегда могут контролировать все последствия своих слов и поступков. И отец Александр – не исключение. Даже если он и даст объективную картину произошедшего в Усть-Кудеяре, это вовсе не гарантия ничего. И в патриархии тоже, как и везде, может сработать испорченный телефон, когда и слова, и дела трактуются порой с точностью до наоборот.
* * *
Холостяцкая жизнь отца Василия затягивалась. Он не был уверен, что Рваный или кто-нибудь из его начальства не предпримут еще попытки. Значит, пока возвращать Ольгу домой нельзя. Честно сказать, он вообще ни в чем не был толком уверен. Кроме одного – так жить нельзя, и он не будет безропотно сидеть под вечным дамокловым мечом!
Вечера его стали на удивление свободными, и однажды он пошел на причал и взял у Петра весельную лодку напрокат. Еще не доплыв до острова Песчаный, отец Василий понял, как ему этого не хватало все последние несколько лет! Как он тосковал по нормальной мужской нагрузке, по не заглушаемому ревом двигателя плеску воды, падающей с весел, по не загаженному бензином запаху речной воды – по всему, с чем он вырос в этих краях.
Он высадился на острове, привязал лодку за торчащую из берега корягу, содрал с себя всю одежду и ухнул в прохладную сентябрьскую воду.
Он нырял, отфыркивался, барахтался, смывая с себя остатки усталости и многодневного напряжения, а потом лег на спину и смотрел в начавшее менять цвета вечереющее небо – от сиреневого до лилового и в конце концов тяжелого фиолетового. Одна за другой начали проявляться видевшие миллиарды самых темных земных ночей и эпох звезды, а сытая, отъевшаяся за лето рыба принялась нахально играть, всплескивая хвостом в трех-четырех метрах от его неподвижно застывшего тела. Его охватил настолько глубокий покой, что душа, казалось, отделилась от тела и свободно возлегла над водой, как до сотворения земной тверди.
Что-то как переключилось в нем, словно страх, терзавший столько дней, растворился в волжской воде и уплыл вниз по течению, уступив место куда более глубоким и сильным чувствам.
Он появился на причале и на следующий день, и на следующий. Он брал у Петра лодку и греб, слушая, как поскрипывают уключины и мягко плещет под веслами вода. А потом, уже на острове, до изнеможения плавал в воде, дожидаясь, когда зарево на западе начнет гаснуть и волшебство смены света и тьмы снова предстанет перед ним во всей первозданной мощи.
А когда на третий день он приплыл на остров пораньше, небо закатило такую грандиозную картину, какой он не видел, пожалуй, с самого детства! Округлые, одинаковых размеров облака выстроились рядами, словно глыбы земли на небесной пашне. Они меняли цвета вместе с небом и сияли розовым на синем, затем темно-красным на лиловом, а потом выцвели и белым бесплотным покровом потекли куда-то на юг.
Раздался всплеск, и отец Василий улыбнулся – сегодня рыба ударила хвостом по воде впервые за весь вечер. И тут же он почувствовал запах табака. Он казался таким чужеродным среди всей этой благости, что священник встрепенулся и, разгребая воду руками, огляделся. От недалекого густого пятна камышей к нему плыла надувная лодка.
На борту стояли двое. Они смотрели на него с напряженным интересом и медленно дрейфовали по течению в его сторону.
– Бог в помощь! – громко пожелал один.
– Спасибо на добром слове, – поплыл прочь отец Василий. Ему было жаль, что великолепное, царственное одиночество закончилось. Сзади послышался негромкий скрип уключин. Отец Василий прибавил ходу, но скрип преследовал его, и он обернулся. Лодка быстро приближалась.
– Извините, можно вопрос?
– За-давайте, – в два приема выдохнул отец Василий. «Только побыстрее», – подумал он.
Лодка приблизилась, и он ухватился за борт. Тот, что стоял ближе, наклонился и, схватив священника за волосы, рывком осадил его в воду.
«Что вы делаете?!» – хотел крикнуть он, но было уже поздно. Опоры под ногами не было, он схватился за удерживающие его голову чужие руки, но и это ничего не дало, и он повис в толще воды, беспомощно болтая ногами. «Лодка!» – осенило его. Лодка была единственной точкой опоры… Отец Василий вцепился в борт, но пальцы заскользили по гладкой резине, а его притопили еще глубже.
«Опять! – подумал он. – Кто они? Чьи?» Воздуха уже не хватало. У него не было иллюзий насчет намерений этих людей, но, удивительно, ни страха, ни злости он не испытывал. Только покой и понимание, что надо справиться и с этим. И тогда он подтянул ноги к голове, заплел их за удерживающие его руки и, оставляя в чужих пальцах клочки волос, с силой рванул голову назад.
Трюк удался. Его отпустили, и отец Василий, превозмогая острое желание глотнуть воздуха, опустился еще ниже и поплыл прочь. Он плыл, сколько хватило терпения, и когда вынырнул, то увидел, что оставил чужую лодку далеко позади, метрах в десяти за собой.
– Вон он! – заорали с лодки, и отец Василий услышал, как яростно заскрипели уключины и заплескали весла, настигая сбежавшую жертву.
«Хрен вы меня здесь догоните!» – булькнул от внезапно подступившего приступа веселья отец Василий, всласть надышался и, едва лодка приблизилась на три-четыре метра, снова нырнул и поплыл к недалеким зарослям камыша.
Он повторил это еще четыре раза подряд и каждый раз оказывался совсем не в том месте, где предполагали преследователи.
– Вон он! – орали с лодки, и каждый раз им приходилось поворачивать под новым углом и снова стараться сократить расстояние до жертвы.
И каждый раз отец Василий отплывал от пляжа, у которого была привязана его собственная лодка, все дальше. Там, у поросшего ивняком залива, можно было спокойно выбраться на берег и скрыться.
Но он просчитался. Дна еще не было, а всю водную толщу покрывали бесчисленные, нанесенные сюда течением коряги. Продираясь сквозь них, отец Василий потерял слишком много времени.
Они настигли его. Спрыгнули с лодки и начали топить – расчетливо и жестоко. Священник сбрасывал их с себя, жадно хватал ртом воздух, бил в разъяренные лица, но опоры под ногами не было ни у кого, и все трое напоминали увязших в киселе мух. Только их было больше, и они наступали.
– Сука! – хрипели противники, изо всех сил вдвоем наседая на голову священника. – Когда ж ты, козлина, сдохнешь?! – Но священник глотал пахнущую рыбой и водорослями волжскую воду, выворачивался, кашлял, хрипел, но все жил и жил.
Только у самого берега ему удалось нормально встать на ноги и, оскальзываясь босыми ногами на покрытых слизью корягах, развернуться к ним лицом. И, когда парочка в очередной раз налетела, отец Василий двумя ударами быстро и точно уложил обоих.
Он стоял по колено в воде – голый, испачканный илом и покрытый водорослями – и тяжело дышал. Два крепких мужика лежали перед ним в воде лицами вниз и не шевелились. «Захлебнутся», – подумал священник, наклонился и, схватив обоих за воротники, поволок на берег.
Он уложил их рядышком, обшарил оказавшиеся практически пустыми карманы, превозмогая желание упасть рядом и просто отдохнуть, сплавал за резиновой лодкой, обыскал и ее, но ничего, кроме шнура, нескольких пластиковых пакетов и оброненной пачки дорогих сигарет, не обнаружил. «Интересно, – подумал он. – Это что же за киллеры такие? Даже пушки с собой нет».
На всякий случай священник связал обоих найденным в лодке шнуром и только после этого начал хлопать полумертвых киллеров по щекам и растирать им уши.
* * *
– Ну, как, ребята, себя чувствуете? – спросил он, едва те начали подавать признаки жизни.
«Ребята» смотрели исподлобья.
– Чего случилось-то? – нервно усмехнулся отец Василий. – Что это на вас накатило? Белены объелись? Или анаши накурились? Не слышу!
Мужики закашлялись, заворочались, сообразили, что повязаны, и, как по команде, тяжело вздохнули.
– Вы лучше расскажите, облегчите душу, – предложил священник. – Вы же умные люди.
Мужиков перекосило. Видимо, этот комплимент им прежде говорили только перед тем, как сделать какую-нибудь гадость.
– Не убивай нас, Шатун, – мрачно попросил один.
– Не понял? – искренне удивился отец Василий. Так его мог назвать только местный.
– Правда, Мишаня, не убивай нас, – поддержал просьбу второй.
Отец Василий вгляделся. Ему казалось, что он видел когда-то эти лица, но когда?
– Вы кто? – прямо спросил он.
– Мы Колесниковы, – сказал первый. – Я Серега, а он Шурик.
Священник присвистнул. Точно! Это были знаменитые в свое время на всю округу «два брата-акробата», как шутливо называли их пацаны постарше. Шурик, тот, что помладше, помнится, поставил ему здоровенный бланш, когда Мишка, тогда еще только начавший входить в силу пятиклассник, отказался поделиться на перемене мелочью.
– Ну, здорово, брательники, – усмехнулся он. – Каким ветром на родину задуло?
– Попутным, – сумрачно ответил Серега. – Освободились мы.
– Ага! Освободились, значит, – хмыкнул он.
О том, что братья сели за разбой, отцу Василию, тогда еще старшему сержанту срочной службы, выполняющему свой интернациональный долг в братском Афганистане, написали сразу. Но было это довольно давно, и с тех пор братишки запросто могли выйти, погулять и сесть и по второму разу.
– Отпусти нас, Шатун, – уже увереннее произнес Серега. – Коваль тебя все равно достанет.
– А ну-ка рассказывайте! – жестко распорядился отец Василий и, как был, в чем мать родила, расселся напротив. Времени у него было достаточно, и он хотел знать все.
Братья переглянулись, некоторое время соображали, как выкрутиться из этой ситуации, поелозили, пытаясь определить, насколько прочно связаны, и, убедившись, что им не открутиться, начали довольно спокойно рассказывать.
Как оказалось, лично Ковалев с ними никогда ни о чем не договаривался – все дела вел давний знакомый отца Василия старший лейтенант Пшенкин. Прямо в новом изоляторе, в своем квадратном кабинете со свежепокрашенной батареей отопления в углу, железным сейфом прямо за головой допрашиваемого и толстенным крюком для подвешивания плаща в дождливую погоду.
Они сразу поняли, куда попали и с кем имеют дело. Поэтому торг был прямой и конкретный. Они аккуратно убирают разжиревшего и обленившегося на своей нехилой работе Мишку Шатунова, а их отмазывают от дела.
– Какого дела? – поинтересовался священник.
– Продавщицу, помнишь, замочили в Афанасьевке? – после некоторой паузы неохотно спросил Серега. – В общем, это мы ее…
Отец Василий помнил. Старую продавщицу в Афанасьевском универсаме, видимо, рефлекторно вцепившуюся в полупустую кассу мертвой хваткой, неизвестные грабители буквально порубили на куски взятым здесь же, в хозтоварах топором.
– Мы не хотели тебя трогать, Шатун, – словно в оправдание этого бессмысленного своей жестокостью убийства, повинился Шурик.
– Мы правда не хотели, – поддержал его Серега. – Это все Пшенкин. Он сказал: замочите Шатуна, и я вас отмажу.
– Это, интересно, как? – севшим голосом спросил священник.
– Он сказал, Бобру два убийства с отягчающими корячится, он теперь за пачку чая кого хочешь на себя возьмет, хоть старуху эту, хоть кого.
– Точно, – подтвердил Шурик. – А вы, говорит, дело мне конкретно сделайте, и можете гулять дальше.
– И вы подписались? – От обыденности, с которой они относились к этому страшному договору, у отца Василия пересохло в горле.
– А что делать? – обиженно спросил Серега. – У Пшенкина разговор короткий: или ты сотрудничаешь с органами, или органы тебе устраивают «сотрудничество». А мне и так на зоне все нутро отбили! Я еще пожить хочу.
– Сам жить хочешь, а за другими такого права не признаешь, – констатировал священник.
– Ты бы лучше о себе подумал, Шатун, – шмыгнул носом Шурик. – Ну, кончишь ты нас? И что? Думаешь, других не найдут?
– Думаю, найдут, – задумчиво произнес отец Василий, и вдруг до него дошло, что не все так просто. – А почему он вам пушку не дал?
– Пшенкин сказал, все чисто должно быть, как будто ты сам утонул.
«Очень интересно, – подумал отец Василий. – Значит, не хочется тебе скандала, Павел Александрович. Пристойности хочется, благообразности. Ни Рваный, ни Батон так не церемонились. Вот будет смеху, если я их тому же Ковалеву и сдам!» – промелькнула вдруг шальная мысль, но он тут же ее от себя отогнал – понты делу никогда не помогали.
– Отпусти нас, Мишаня, – снова стал канючить Серега. – Ну, чо ты хочешь, чтобы мы сделали?
– Ну, отпущу я вас, – задумчиво произнес отец Василий. – И что потом? В бега?
– Не-е, – кисло ответил Серега. – Я уже бегал, с меня хватит, себе же хуже потом. – Ладно, братцы-кролики. Есть одно дело, – кивнул он. – Хочу, чтобы вы оба в изолятор вернулись и кое-что там для меня сделали.
– Чего? Замочить кого?
– Нет. Поставку информации наладить. Подогрев обещаю.
Братишки артачились недолго. Собственно, и выбора у них, как они считали, не было. Или этот голый бородатый бугай прямо здесь утопит, или пожить еще, пусть и в изоляторе. Они благоразумно выбрали изолятор.
* * *
С этого вечера отец Василий словно обрел второе дыхание. Где-то глубоко внутри он принял решение, на первый взгляд кардинально расходящееся с христианской позицией непротивления злу. Но только на первый взгляд. Священник понимал это, он раз и навсегда провел резкую черту между непротивлением злу насилием и внешне столь похожим на него потаканием злу бездействием.
Отец Василий и не планировал никакого насилия в отношении недругов – ни словом, ни делом. Но он более не хотел стоять обреченно блеющим агнцем, ожидая часа, когда недобрые люди принесут его в жертву Молоху.
Он по-прежнему вставал в три утра, но отныне стал делать интенсивную разминку, разогревая застоявшееся тело, принимал ледяной душ, благо ночи стояли холодные и бак успевал к утру остыть, затем молитва, затем завтрак, затем пешком на службу. А вечером он брал у Петра лодку и, напрягая обленившиеся мышцы, греб на остров Песчаный, где раздевался и с молитвой входил в воду, чтобы, наплававшись и остудив исходящий от тела жар, лежать под огромным волжским небом и ощущать, как уносят воды великой реки слабости, страсти и метания. И никогда прежде начальник местной милиции Павел Александрович Ковалев не имел в лице православной церкви столько, образно говоря, «геморроя».
Отец Василий вцепился в него мертвой хваткой, добиваясь права задержанных на регулярные исповедь и причащение. Он напомнил Косте про его врачебный долг и вынудил-таки двинуть в область «телегу» о ненадлежащем соблюдении в «новом» усть-кудеярском изоляторе санитарно-эпидемиологических норм. И каждый божий день он ездил в изолятор и работал, работал и работал.
Если бы его сейчас спросили, а стал бы он использовать рассказанное на исповеди, чтобы защитить себя и свою семью, он, пожалуй, и не ответил бы ничего внятного, но пока бог миловал и до такой постановки вопроса не доходило. Исповеди шли сами собой, а сбор информации – тоже.
Братишки слово сдержали и под видом исповедания, слово за слово, встреча за встречей, выкладывали священнику каждое слово, услышанное случайно или откровенно подслушанное, которое касалось того, что обсуждалось в кабинете у Пшенкина. И отец Василий чувствовал себя абсолютно вправе использовать эти рассказы, как хотел, – братьям и в голову не приходило исповедать свои грехи на самом деле.
Им не сразу простили пролет на Волге, но придуманная братьями легенда о том, что отец Василий попросту удрал, махая в кромешной тьме веслами, как чемпион Европы по гребле на каноэ, показалась Пшенкину достаточно достоверной. У него и в мыслях не было, что скандальный, противный поп способен запросто отпустить людей, пытавшихся его убить.
Отец Василий свое слово тоже держал и «подогрев» обеспечил. Совершенно не выделяя камеру братьев среди остальных, он так же щедро оделял ее пожертвованными небогатыми прихожанами печеньем, салом и сигаретами. В начале октября труды принесли плоды, и отец Василий услышал от братьев то, чего, собственно, и ждал.
Беда в том, что именно в этот день священник только-только поверил затишью и подумал, что можно немного расслабиться и перевезти Ольгу в дом. Так что, когда он получил это известие, его первая реакция была похожа на реакцию товарища Сталина о начале войны – недоумение и боль. Так, словно с Ковалевым можно было заключить надежный пакт, а его улыбки при случайных встречах в коридорах что-то значили.
«Все готово, – сказали братья. – Покушение состоится в ближайшую субботу».
Всех деталей они не знали, да и знать не могли. Но они и так рассказали достаточно много. Главным, что они узнали, было имя исполнителя – некто Потап. За точность имени они оба ручались. Потап разговаривал во сне и почти слово в слово повторил все свои контраргументы Пшенкину и конечное согласие. Кроме того, по косвенным данным братья достаточно точно вывели и дату. Потому что Потапа собирались выпустить из изолятора только на субботу, причем так, чтобы доказать его отсутствие в камере было невозможно. К сожалению, способ и точное время покушения так и остались тайной.
Расстроившийся было отец Василий поразмыслил и решил, что нечего распускать сопли. Все идет прекрасно, и человек разумный может извлечь из его положения достаточно много выгод. Правда, каких именно, он пока не знал.
* * *
И в этот вечер он, как и всегда по вечерам, уплыл на лодке до самого острова Песчаного и упал в холодную октябрьскую воду. Нет, природа еще цвела всеми цветами, но резко уменьшившееся количество солнца Волга почувствовала первой и теперь медленно, но верно остывала.
Первое, что он осознал – дата выбрана не случайно, именно субботнее расписание отца Василия было известно достаточно большому количеству людей и крайне редко менялось. Значит, они рассчитывают поиметь его в таком месте, где он непременно будет.
Кроме того, они рассчитывают на то, что Потап уйдет незамеченным. Где это можно сделать?
И главное – следует исходить из того, что покушение должно имитировать несчастный случай.
Отец Василий уже успел замерзнуть, но мысли не складывались, и только когда он выбрался на берег, ему стало ясно – Потапа нужно хватать за руку. Ковалев не хочет шума, значит, его следует поднять.
* * *
Он вернулся на усть-кудеярскую пристань, вернул лодку дымившему своим извечным «Беломором» Петру и пешком отправился домой. Во время ходьбы его прежние мысли, как правило, прояснялись, а порой и появлялись новые. Но даже когда он дошел до дому, многое оставалось недодуманным.
Отец Василий открыл ворота, улыбнулся Стрелке и поднял руку, чтобы потрепать ее по холке, но кобыла дико скосила глаза в сторону и заржала.
– Вот ты и попался, – раздался сзади противный скрипучий голос.
Отец Василий мгновенно отпрыгнул в сторону, отточенным движением руки рассек воздух, но… безрезультатно. Державший в руке пистолет человек с черным лицом лишь слегка сдвинулся в сторону, так, словно знал, что именно сделает священник, и удар прошел мимо.
– Ай, молодец! – весело похвалил священника человек и содрал с лица чулок.
– Санька?! – оторопел отец Василий. – Ну ты дур-рак! Я же тебя зашибить мог!
– Что в тебе и ценно! – засмеялся Коробейник. – Чаем напоишь? А то я тебя уже битый час дожидаюсь, даже с лошадью успел подружиться. Ну и своенравная же она у тебя! Куда там! Не подойди, не погладь.
– Да, – согласился священник. – Стрелка у нас девушка с характером! Знаешь, как она Рваного гнала?! До самых ворот, чуть руки ему не пооткусывала!
– Вот я как раз о Рваном и пришел с тобой поговорить, – уже серьезно сказал Коробейник. – Куда пойдем, туда или сюда?
– На летней кухне посидим, – решил отец Василий.
С тех пор как Ольга переехала к Вере и дом опустел, он старался входить туда пореже.
Они поднялись на высокое крыльцо, отец Василий поставил чайник. Но Коробейник не торопился и молчал до тех пор, пока священник не заварил и не разлил чай по чашкам.
– Что там с Рваным у тебя случилось? – не выдержал затянувшегося молчания священник.
– С Рваным у нас вот что, – отпил Коробейник чаю. – Лось приехал…
– Постой-постой! Припоминаю. Ты сказал тогда Батону, мол, чего я буду с тобой говорить, когда есть Лось, типа того, я с ним буду говорить, а не с тобой.
– Молодец, помнишь! – похвалил священника Коробейник. – Так вот, приехал тот самый Лось и страстно хочет повидаться с Бухгалтером, то бишь со мной.
– Но ты же не Бухгалтер, – хмыкнул священник.
– Но он-то этого не знает! – засмеялся Коробейник. – Вишь ты какое дело, для Рваного-то я с самого начала Бухгалтер, а Лосю здесь, кроме как на Рваного, и положиться не на кого.
– И что думаешь делать? – напряженно поинтересовался отец Василий.
– Прятаться, что же еще, – печально ответил Коробейник. – У тебя ведь отсидеться можно? Пустишь?
– Коне-ечно! – разулыбался отец Василий. – Чтобы тебя, да не пустить… такого не бывает.
Он посидели еще немного, и Санька, видно, что-то заметивший, отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел другу в глаза:
– А вот что у тебя стряслось? Только не говори, как американец, что все о'кей. Я за тобой весь вечер наблюдаю…
Отец Василий смутился, но потом примирился с мыслью, что Санька всегда чувствовал его настроение, как мало кто еще, и начал рассказывать.
Коробейник его не прерывал и только подливал себе чаю – еще и еще… А выслушав и расспросив друга о приметах «главного киллера», взял с плиты коробок спичек, высыпал спички на стол и начал раскладывать справа налево.
– Давай по порядку, – предложил он. – Весь твой субботний распорядок дня. Вот ты вышел из дома, – он отложил спичку. – Прошел мимо стоянки, – он отложил еще одну. – Затем пост ГАИ. Что дальше?
Отец Василий повторил, и Санька, пересчитав группы спичек на столе, покачал головой.
– Итак, у нас от дома до дома двадцать два пункта назначения и двадцать одна соединяющая их дорога. Узкие места пока неизвестны, а, сидя дома, мы их и не определим. Поехали-ка, на месте посмотрим, откуда на тебя можно поохотиться. Ты как, готов?
Отец Василий восхищенно кивнул и, не теряя времени, пошел заводить свои старенькие «Жигули».
* * *
Коробейник был в своем амплуа: сосредоточен, внимателен и активен.
– Вот хороший перекресток, – отмечал он в расчерчиваемой тут же, по ходу движения, маршрутной карте. – Я бы тебя отсюда грузовиком с удовольствием долбанул.
– Ну спаси-ибо, – усмехнулся священник.
– А это что? Стройка? Замечательное место! Кирпич на голову, и – прощай, отечество! Та-ак, пометим.
Так, отмечая все, на что падал глаз, они проехали по всему субботнему маршруту и, когда, вернувшись домой к четырем утра, прикинули число «узких мест», таковых оказалось сорок шесть!
– Кранты! – мрачно прокомментировал отец Василий. – Мне, чтобы предохраниться, надо охрану как у президента!
– Не боись! – усмехнулся Коробейник. – Давай-ка лучше будем исходить из ментовской психологии. У них же мышление штампованное. И потом, вряд ли они будут использовать сложные конструкции – Ковалев-то твой, поди, академиев не кончал? Им нужно что попроще да понадежнее.