Страница:
Михаил Серегин
Пациент мафии
Лучи фар выхватили из темноты две женские фигуры. Женщины возбужденно размахивали руками, указывая, куда ехать, и суетливо побежали перед «Скорой» во двор, поминутно оглядываясь, как будто боялись, что мы исчезнем.
– Уйди из-под колес, чума! – презрительно бормотнул сквозь зубы Степаныч, поворачивая руль.
Мы въехали в полутемный каменный тупик, образованный тремя шестиэтажными домами. Я успел заметить тени больших деревьев в глубине двора, крышу детской беседки, силуэт легкового автомобиля, возле которого толпились люди.
Видимо, это были местные жильцы – одетые в большинстве по-домашнему, некоторые даже в тапочках. Все они как по команде махали нам руками, будто сомневались в нашей способности соображать. Когда мы подъехали ближе, люди расступились, и мы увидели распростертое на земле тело.
Рядом с телом стояли на коленях две женщины. Одна, постарше, в темном шелковом халате, заламывала руки и пронзительно кричала. Лицо ее было искажено гримасой отчаяния. Вторая, лет двадцати пяти, с русыми прямыми волосами, быстрыми сосредоточенными движениями ощупывала лежащего, словно пыталась найти скрытые повреждения. Когда ее осветили лучи фар, она отвернула бледное плоское лицо и медленно поднялась с колен. На ней были выцветшие джинсы в обтяжку и простенькая куртка цвета хаки.
Степаныч остановил машину, и я выпрыгнул из кабины. Следом за мной выскочила моя помощница Инна – девушка весьма привлекательная и не менее серьезная. Наши с ней беседы неизменно заходят в тупик, едва я пытаюсь вывести их за границы чистого знания. Иногда мне кажется, что бог создал ее исключительно для служения медицине, но для чего он снабдил ее густыми волосами цвета спелой ржи, носиком идеальной формы, пухлыми розовыми губами и пусть чуточку тяжеловатыми, но все-таки восхитительными ногами?! Для меня сейчас это – самая важная тайна природы, и все мои мысли сосредоточены на ее разгадке.
Правда, мне постоянно мешают. Во-первых, сам объект исследования не желает сделать даже шаг навстречу, а во-вторых, постоянно возникают какие-то посторонние обстоятельства, которые отнимают массу сил и времени. Сейчас таким обстоятельством явилось огнестрельное ранение во дворе на Электрозаводской улице. И хотя мы люди мирные и в чем-то даже скромные, отдуваться за чужие шалости с оружием придется сейчас именно нашей бригаде.
Из салона с носилками в руках выскочили наши мужественные санитары, студенты мединститута Вадик и Славик. На их бесстрастных лицах была написана готовность нести кого угодно и куда угодно. «Доктор сказал – в морг, значит – в морг!» – любимая шутка Вадика.
Сверкая во тьме белизной халатов, мы, точно призраки, вступили в круг перепуганных возбужденных жильцов.
– Так! Немедленно всем отойти! – объявил я суровым голосом. – Не перекрывать кислород! Кто может сказать, что случилось?
– Я скажу, я! – затараторила какая-то женщина, выскакивая в полосу света. – Я живу на первом этаже – окно открыто. Слышу – шум, будто дерется кто-то. Я выглянула. Но плохо видно было. Мужчина вроде побежал – сюда, к машине. А тут – выстрел! Но негромко так, как будто шампанское открыли… Он вроде упал, а эти за ним побежали. А тут муж велел окно закрыть, и я сразу Казариным позвонила, потому что это их машина… Я думала, может, угнать хотят, а это он сам и оказался… А «Скорую» уже Казарина вызывала…
Я присел около распростертого на земле тела, нащупал сонную артерию. Пульс безбожно частил. Из глотки лежащего вырывался неприятный свистящий звук. Человек был без сознания.
– Он жив? Доктор, он жив?! Что же вы молчите?! – истерически закричали над моим ухом.
Я поморщился и оглянулся.
– Вадик, Славик – быстро его в машину! Только осторожно – возможно, повреждение позвоночника. Инна, жене – успокаивающее!
Мы положили мужчину на носилки. Санитары, крякнув, подхватили их и помчались к автомобилю. Жильцы расступились. Передо мной на секунду мелькнуло лицо девушки в джинсах – она как сомнамбула двинулась вслед за носилками.
Я забрался в салон. Жена Казарина с остановившимися глазами сидела в кресле сопровождающего, вцепившись в край операционного стола, на котором уже лежал ее муж.
– Вадик, ты с женщиной – в кабину! Инна, трахеотомический набор! Славик – кислород!
Лицо раненого синело, из горла вырывался надсадный сип. Налицо были симптомы удушья, хотя повреждений шеи я не заметил. Огнестрельное ранение затронуло затылочную и височную кости – над правым ухом мужчины тянулся сочащийся темной кровью желобок, оставленный прошедшей по касательной пулей.
Мы вскрыли трахею и вставили дыхательную трубку, подключили кислород. Лицо раненого медленно приобретало обычную окраску.
– Инна, – скомандовал я, вводя в ротовую полость Казарина ларингоскоп. – Готовь систему – лазикс, преднизолон…
В просвете ларингоскопа я увидел предмет, послуживший причиной удушья. Это был маленький черный цилиндрик. Мне удалось сразу же извлечь его. С виду он был похож на таблетку из черной пластмассы.
Я поднял глаза – Инна фиксировала на локтевом сгибе раненого иглу. Славик следил за манометром, а с бокового сиденья на меня внимательнейшим образом смотрела девушка с плоским неприятным лицом.
– Вы кто? – резко спросил я.
– Родственница, – невнятно пробормотала девушка, отводя глаза.
Что-то настораживало в ее поведении, в ее сутулой, по-походному одетой фигуре. Она сама казалась здесь инородным телом.
– Вон из машины! – коротко сказал я, машинально опуская черный цилиндрик в карман халата.
Некрасивое лицо девушки приобрело угрюмое и настырное выражение. Она, кажется, собиралась что-то возразить, но в этот момент темноту двора озарили тревожные синие сполохи – в подъезд влетела дежурная милицейская машина. Мне не было до нее никакого дела, но на секунду я отвлекся, а когда поднял глаза – настырная девушка уже исчезла. Я тут же забыл о ней и дал команду в кабину:
– Жми, Степаныч!
Он завел мотор и начал сдавать машину назад. Дотошные стражи порядка все-таки не дали нам так просто уехать, и в салон заглянул раздраженный и подозрительный лейтенант.
– Некогда, начальник! – заорал я и сунул ему визитную карточку, на которой имелись мои координаты. – Найдешь меня, если приспичит!
Степаныч включил маячок и сирену, и мы помчались. Я велел Вадиму, сидящему в кабине, сообщить по рации, чтобы готовили операционную. Инна подняла на меня свои изумительные ореховые глаза и чрезвычайно серьезно спросила:
– Довезем?
Я не стал отвечать, потому что ответ был мне неизвестен. Я посмотрел на нашего пациента. Он дышал, но по-прежнему находился в коме. По его бледному лицу с запавшими щеками трудно было понять, сколько ему лет. Вообще трудно было понять что-либо, кроме того, что дела его исключительно плохи. Хотя пуля прошла по касательной, она, видимо, вызвала ушиб мозга и внутричерепное кровотечение. Вдобавок состояние усугубилось этой странной асфиксией.
Я нащупал в кармане пластмассовый цилиндрик. Как в дыхательных путях Казарина могла оказаться эта штуковина? Выходит, он зачем-то держал ее во рту, а в момент ранения непроизвольно вдохнул? Может быть, и в самом деле это какая-то таблетка? Нужно будет спросить жену Казарина, принимал ли муж какие-нибудь необычные лекарства.
В больнице нас уже ждали. В считаные секунды неподвижное тело Казарина было перемещено на каталку, и его повезли в операционную. Нейрохирург Тяжлов, громадный, кажущийся неповоротливым в своем бледно-зеленом операционном одеянии, сумрачно выслушал мои краткие пояснения и мельком взглянул на инородное тело.
– Что в лоб, что по лбу! – философски заметил он и ушел в операционную.
Жена Казарина сидела в коридоре, в том же домашнем халате, сцепив руки на колене и неотрывно глядя в одну точку на белой стене. Она оказалась довольно привлекательной особой, хотя и заметно подурневшей после обрушившегося на нее несчастья. Но, пожалуй, ее лицо все-таки больше портила привычная маска высокомерия, которая вообще характерна для посетителей нашей больницы. У нас не бывает «простых» пациентов. И наша «Скорая» не откликается, когда набирают 03. Если Казарина набирала наш номер телефона, значит, у нее имеются причины смотреть на мир несколько свысока. Это может быть высокая должность мужа, или мешок с золотом под кроватью, или какие-то тесные связи, которые тянутся высоко-высоко…
Но сейчас меня не интересовали причины чужого благополучия. Меня разбирало любопытство по поводу черной таблетки, которую Казарин держал во рту, когда нарвался на пулю. И я напрямик спросил об этом убитую горем женщину, представив дело так, будто без ответа на этот вопрос невозможно дальнейшее лечение.
Она взглянула на пластмассовый кружочек с полным равнодушием.
– Мой муж не принимал лекарства, – глухо ответила она. – Он был очень здоровым человеком. Энергичным. Он три раза в неделю посещал тренажерный зал. Голыми руками с ним было не справиться. Поэтому они застрелили его.
– Почему вы говорите – был? – возмутился я.
– А вы думаете, что он выберется? – с сомнением спросила женщина, устремляя на меня полный тоски взгляд.
– Всегда есть надежда, – осторожно заметил я, убирая неизвестный предмет в верхний карман пиджака. – А кто это – они? Ему кто-то угрожал?
– Ах, да ничего я не знаю! – раздраженно сказала Казарина. – Последние месяцы он был сам не свой. Все время на нервах. Он ничем со мной не делился. Но я знаю, что у него была масса врагов. В свое время он должен был занять место первого заместителя директора своей фирмы, но его подсидели, и с тех пор у него не было ни минуты покоя… – Она замолчала и, опустив голову, быстро вытерла глаза тыльной стороной кисти. – Если у вас больше нет вопросов, оставьте меня… Мне тяжело говорить!
Я ретировался. Вскоре диспетчер отправил нашу бригаду на очередной вызов, потом еще на один… Под утро мы полтора часа выводили из кардиогенного шока отставного генерала внутренних войск, и я начисто забыл о Казарине.
Отдежурив на «Скорой», я приступил к работе в своем реанимационном отделении, где опять занимался с несчастливым генералом и еще с одним пациентом, который поступил из терапии со внезапным желудочным кровотечением. К концу рабочего дня обоим стало немного лучше, и я счел это хорошим предзнаменованием.
Перед уходом я увидел в коридоре Тяжлова и вспомнил о ночном вызове.
– Иван Николаич! – окликнул я. – Минуточку! А где же прооперированный? Неужели минуя реанимацию?..
– Ты имеешь в виду этого… Казарина? – хмуро уточнил Тяжлов. – Он, брат, все миновал… Скончался прямо на столе, нарастающая гематома, вдавление ствола… В общем, и охнуть не успел, как на него медведь насел! Готовь теперь объяснительную… Его дамочка наверняка постарается из нас все соки выжать!
– По-моему, она не из таких, – заметил я.
– Ха! Рассказывай! Я здесь пятнадцать лет – они все из таких! Других здесь не бывает.
– А ты, Иван Николаич, уже написал?
– Я успею. Я все равно сегодня опять дежурю. А раньше чем завтра все равно ничего не начнется. Тут еще заключение судмедэксперта, то-се… Ты домой, что ли? Счастливчик!
– Это есть! – согласился я.
Во дворе больницы вовсю сияло майское солнце. Кудрявая тень вековых дубов лежала на зеленом шелковом газоне. Высокий каменный забор окружал со всех сторон территорию больницы, больше похожую на романтический парк. Вдоль асфальтовой дорожки, ведущей к воротам, благоухали кусты персидской сирени. Однако оставаться в этом великолепии не хотелось ни минуты, и я, не задерживаясь, пошел к пропускному пункту.
Охранники придирчиво осмотрели мой пропуск и с большой неохотой выпустили. На входе у нас сидят дюжие ребята из охранного агентства «Гепард». Они стригутся под полубокс, носят пятнистую униформу и воображают, что за их спиной – граница. У них в задней комнатке имеются даже автоматы, только они стараются их не показывать.
Я знаю еще, что по всей территории понатыканы видеокамеры и вдоль забора протянута сигнализация. Так что враг не проберется к нам ни за какие коврижки, разве что на реанимобиле с дыркой в голове.
Вырвавшись из рук наших церберов, я направился к станции метро. Первым инстинктивным желанием было отправиться домой и бессовестно завалиться спать, презрев все соблазны майского дня. Но потом моя подлая натура подбросила мне как бы нечаянную мысль. Мысль была окрашена в трогательно-сентиментальные цвета и пахла сиренью. Может быть, потому что увиделись мы впервые именно в мае.
Это был самый разгар передела собственности – безжалостное, волчье время. За месяц сколачивались состояния, ежедневно убирались конкуренты, кровь лилась рекой. Марина работала криминалистом, вместе со следственной группой раскручивала уголовные дела. На одном деле, связанном с вывозом цветных металлов, она и погорела. В самом прямом смысле. В один из прекрасных майских дней она села в машину, чтобы отвезти в прокуратуру материалы по делу. Автомобиль взорвался. Марина чудом осталась жива, но получила ожоги рук и шеи. Я работал тогда на обычной «Скорой» и отвозил ее в больницу.
Потом я навещал ее, приносил фрукты и цветы. Меня поразили ее глаза. В них была какая-то необыкновенная глубина и ожидание чуда. Вместо чуда появился я.
Какое-то время мы встречались, но Марина так и не смогла оправиться от потрясения. Ожоги не столько изуродовали ее, сколько привили ей массу комплексов.
В любое время года она носила свитера с высоким воротом и длинными рукавами. Она потеряла интерес к практической работе и устроилась преподавателем в Высшую школу милиции.
Она была ровна и искренна в общении, но я видел, каких сил ей это стоило и как она, точно улитка в раковину, уходит в себя, опасаясь выказать более сильные чувства. Теперь я понимаю, что она опасалась разочарования. Ей казалось, что встречи наши слишком случайны и мимолетны, а намерения мои чересчур туманны и руководит мной не любовь, а жалость.
А я был слишком нетерпелив и не слишком проницателен, принимая ее сдержанность за равнодушие. Я был настолько слеп, что зачастую позволял себе изображать страдальца, ревнующего и оскорбленного, не понимая, что причиняю этим Марине новую боль и увеличиваю пропасть между нами.
Мы встречались все реже, а встречи делались все холоднее. Это было невыносимо для нас обоих, и мы предпочли расстаться. Иногда мы перезванивались, в основном когда появлялся повод поздравить друг друга с праздником, но шага навстречу никто уже не решался сделать. Мы взяли за правило придерживаться в разговоре шутливого, ни к чему не обязывающего тона, будто в нашей жизни ничего особенного не произошло.
Однако в душе у меня словно засела заноза, и время от времени я ловил себя на мысли, что ищу любой, самый незамысловатый повод для новой встречи с Мариной.
И вот сегодня такой повод, кажется, появился. Он был достаточно надуман, но кто же, как не криминалист-профессионал, поможет мне разгадать секрет черной пластмассовой штучки, которую некоторые граждане носят во рту, когда у них неприятности на службе! Охваченный радостным возбуждением, я спустился в наполненное гулом подземелье и запрыгнул в голубой вагон.
Я очень часто на своем веку влюблялся. Влюбленности эти оканчивались по-разному. Но, кроме любви к женщинам, была в моей жизни любовь, которая никогда не остывала и не приносила разочарований и боли. Я был влюблен в Москву.
Я влюбился в нее окончательно и бесповоротно семнадцать лет назад, когда приехал сюда учиться из провинциального Саратова. Москва – это волшебство, непостижимое чудо. Она бесконечна и бессмертна. Она заряжает энергией, как огромный аккумулятор. В ней кипит и сверкает жизнь. Ее сюрпризы неисчерпаемы.
Я проваливался в метро, словно в черную дыру, и с широченных проспектов, наполненных движением, вдруг попадал в тихий патриархальный уголок, где шумели березы и на зеленой траве желтели одуванчики; из старинных узких переулков вдруг переносился на простор облитых голубым воздухом холмов. Я садился в метро на Кузнецком Мосту, где хлестал беспросветный дождь, и выходил на станции «Красногвардейская», где вовсю сияло солнце и ни одна тучка не омрачала небосвод. Это был не город, это были тысячи городов сразу. И тысячи шансов.
У меня появились друзья, связи, и наконец мне удалось пристроиться в эту полузакрытую больницу для избранных. Я работал в отделении реанимации и здесь же в отделении скорой помощи подрабатывал. Раньше казалось, что в таких заведениях должны работать только светила медицинской науки, но потом я убедился, что, кроме светил, требуются и обыкновенные рядовые специалисты вроде меня, потому что кто-то должен пахать. Работа не показалась мне сложнее прежней. Специфика состояла в том, чтобы всегда держать язык за зубами. Наши пациенты платили за лечение деньги – и деньги немалые, – поэтому врачебная тайна соблюдалась неукоснительно, как в Сицилии закон молчания…
В школу МВД меня дальше порога не пустили. Дежурный поинтересовался, по какому вопросу я разыскиваю Антипову Марину Петровну. «По личному», – еле сдерживаясь, ответил я. Он посмотрел на меня с таким сомнением, будто я был кандидатом в каторжники и в ближайшие пятнадцать лет не мог рассчитывать на личную жизнь. Однако куда-то позвонил, и не прошло тридцати минут, как появилась Марина.
Она была в легком свитере с воротником, подпиравшим подбородок, и с рукавами до запястий. Увидев меня, Марина пораженно округлила глаза и улыбнулась.
– Какими судьбами? – удивилась она, но мне показалось, что в ее голосе все-таки проскользнули радостные нотки.
Я протянул ей букет сирени, который купил на остановке, и сказал, что соскучился. Вообще-то меня подмывало купить розы, но потом все же выбрал сирень… Увидев букет, она негромко рассмеялась и махнула на меня рукой.
– У меня сейчас лекция, – сказала она. – Куда я с такой охапкой?
– Это просто такой знак, – сообщил я. – Знак о моих намерениях, а ты теперь его можешь хоть в урну выбросить.
– Давай, Марина Петровна, я пока в кастрюлю поставлю! – предложил дежурный, с интересом вслушивающийся в наш диалог. – Домой пойдешь – захватишь.
Марина отвергла кастрюлю и, взяв наконец букет, увела меня в конец коридора. Мы остановились у окна, и я спросил:
– Ну и как ты поживаешь?
– Ты появился, чтобы об этом спросить? – сказала она. – С удовольствием удовлетворила бы твое жгучее любопытство, но мне правда нужно сейчас бежать – я ушла с лекции… У тебя же есть мой телефон – ты можешь в любой момент позвонить…
– Не доверяю я этим телефонам… – пробормотал я.
– Ну тогда выкладывай по-быстрому – с чем пришел, – предложила она. – И проваливай!
Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. По крайней мере, у меня будет повод встретиться еще раз. Я достал из кармана кусочек пластмассы и протянул его Марине.
– Слушай, ты, как криминалист, можешь определить, что это за хреновина? Я не уверен, но возможно, что именно из-за нее ухлопали человека.
Она покачала цилиндрик на ладони и зажала в кулак.
– Ладно, попытаюсь. Чего не сделаешь для старого друга! Позвони денька через два, ладно?
– Позвоню обязательно.
Я наклонился и поцеловал ее в щеку – это был невинный, почти братский поцелуй. Марина покачала головой, рассмеялась и сказала:
– На тебя так весна действует? Или ты пытаешься подлизаться к опытному криминалисту?
– Скорее первое, – серьезно ответил я.
Она махнула рукой и, ничего больше не сказав, ушла.
А я, оставшись один, странным образом мгновенно потерял всякий интерес к пластмассовой таблетке, и вся эта суета вокруг нее показалась полной глупостью. Гораздо больше меня терзала теперь неудовлетворенность от нашей встречи с Мариной. Я был недоволен собой и чувствовал себя дураком. В таком состоянии духа я и приехал домой.
Поднявшись к себе на седьмой этаж, я отпер дверь своей холостяцкой квартиры и первым делом направился к холодильнику. Мне хотелось есть. Но не успел я распахнуть дверцу, как раздался звонок в дверь. Чертыхнувшись, я пошел открывать.
На пороге стоял невысокий худощавый человек в сером костюме и черной рубашке без галстука. У него были усталые недоверчивые глаза и жесткие складки у рта.
– Вы – Ладыгин Владимир Сергеевич? – поинтересовался он.
Я кивнул, пытаясь вспомнить, видел ли я когда-нибудь этого человека.
– Следователь прокуратуры Рыбин, – коротко представился он. – Приезжаю к вам уже второй раз. Можно войти?
Я пожал плечами:
– Пожалуйста!
Он вошел и быстрым взглядом окинул мое жилище.
– Однокомнатная? Так-так… Владимир Сергеевич, вы вчера увозили на «Скорой» некоего Казарина?
Я кивнул.
– Что-нибудь можете о нем сказать?
Мне ничего не оставалось, как опять пожать плечами.
– Да, пожалуй, ничего. Я могу сказать что-то о его ранении, состоянии… а о нем самом? Жена его толковала о каких-то неприятностях. Спросите у нее…
Рыбин пронзительно посмотрел на меня и спокойно сказал:
– Я обязательно последовал бы вашему совету, но, к сожалению, Казарина Галина Николаевна сегодня утром исчезла.
…Галина Николаевна Казарина выслушала сообщение нейрохирурга без слез. Внутренне она уже была готова к такому исходу. Она потеряла способность четко мыслить, и все чувства ее притупились. Как сквозь сон, до нее доносились слова врача – он говорил что-то о костных осколках, о базиллярной артерии, о нарастающей гематоме – Казарина слушала и не слышала его.
А Тяжлов, недовольный собой, говорил нарочито строго, глядя прямо в глаза женщине, которая только что стала вдовой, в чем, наверное, была доля и его вины, говорил обстоятельно, обильно пересыпал речь медицинскими терминами, пока наконец не сообразил, что старается впустую.
Казарина еще некоторое время смотрела на хирурга, будто ожидая продолжения, а потом произнесла бесцветным голосом:
– Я хочу уйти. Кто-нибудь может проводить меня?
Тяжлов, спохватившись, сказал поспешно:
– Да-да, разумеется! Пойдемте со мной!
Он зашагал по коридору, высокий, громоздкий, точно борец-тяжеловес, сверкая по сторонам недовольным взглядом из-под насупленных бровей. Казарина послушно шла за ним, сунув руки в карманы домашнего халата. Тяжлов открыл дверь в кабинет старшей сестры и сказал:
– Наталья Ивановна, прошу вас – проводите женщину до проходной и вызовите такси!
Старшая сестра, некрасивая брюнетка с властным лицом и орлиным носом, почтительно поднявшись, заверила, что все будет выполнено. Тяжлов обернулся к Казариной и почти обрадованно сказал:
– Ну вот и отлично. Вам нужно непременно сейчас отдохнуть! – Он на секунду сжал ее плечо своей твердой, пахнущей йодом ладонью и, сделав значительное лицо, добавил: – Мужайтесь!
После чего повернулся и широким шагом устремился прочь по коридору. Возле Казариной тотчас выросла внушительная фигура старшей сестры, затянутая в хрустящий белый халат.
– Пойдемте, милочка! Меня зовут Наталья Ивановна, – представилась она. – Вы ведь супруга того мужчины – с огнестрельным ранением? Я так и поняла. Дети есть? Нет? Что ж, хоть в этом вам повезло… Недавно к нам привозили одного предпринимателя – с проникающим черепно-мозговым, – жена осталась одна с тремя детьми… Конечно, деньги, но ребенку нужен отец!
Развлекая Галину Николаевну подобными рассуждениями, старшая сестра довела ее до проходной и вызвала по телефону охраны такси.
– Эта женщина подождет у вас машину! – заявила Наталья Ивановна стриженым ребятам, которые снисходительно посматривали на нее с высоты своего почти двухметрового роста. – Поможете ей сесть. И будьте повежливее – уже поступали жалобы, что вы обращаетесь с посетителями, как с чеченскими террористами!
Ребята переглянулись, а потом один, лениво перекатив во рту жвачку, равнодушно бросил:
– Клевета! Это не про нас. У нас только благодарности и поощрения…
Наталья Ивановна неопределенно покачала головой, напоследок так же сказав Казариной: «Мужайтесь!» – и ушла в корпус. Охранники, бросив на Галину Николаевну несколько любопытствующих взглядов, вскоре отвернулись и погрузились в негромкую беседу.
Казарина чувствовала себя неуютно – больничный забор, стриженые затылки, запахи сирени, странным образом смешанные с невыветривающимся больничным запахом, раздражали ее. Хотелось спрятаться, убежать от людей. Она, поколебавшись, толкнула дверь пропускного пункта и вышла на улицу.
Утреннее солнце едва позолотило крыши домов и запалило края облаков, протянувшихся в восточной стороне небосвода. Кроны деревьев вдоль тротуаров казались темными и наполненными влагой. Зябкий ветерок пробегал время от времени по пустой улице, едва тревожа листву. Из-за домов доносился шум пробуждающегося города.
Галине Николаевне стало немного холодно и неловко от того, что она стоит посреди улицы в халате. Она беспомощно оглянулась и вдруг увидела неизвестно откуда взявшуюся «Волгу» грязно-серого цвета с тонированными стеклами. Водитель открыл правую дверцу и, перегнувшись через сиденье, любезно спросил:
– Вас куда-нибудь отвезти, женщина?
Казарина с облегчением шагнула к машине и опустилась на переднее сиденье.
– Только вам придется подождать у дома, – предупредила она. – У меня нет с собой денег.
– Ничего страшного, – успокоил ее водитель, запуская мотор. – Куда едем?
– Уйди из-под колес, чума! – презрительно бормотнул сквозь зубы Степаныч, поворачивая руль.
Мы въехали в полутемный каменный тупик, образованный тремя шестиэтажными домами. Я успел заметить тени больших деревьев в глубине двора, крышу детской беседки, силуэт легкового автомобиля, возле которого толпились люди.
Видимо, это были местные жильцы – одетые в большинстве по-домашнему, некоторые даже в тапочках. Все они как по команде махали нам руками, будто сомневались в нашей способности соображать. Когда мы подъехали ближе, люди расступились, и мы увидели распростертое на земле тело.
Рядом с телом стояли на коленях две женщины. Одна, постарше, в темном шелковом халате, заламывала руки и пронзительно кричала. Лицо ее было искажено гримасой отчаяния. Вторая, лет двадцати пяти, с русыми прямыми волосами, быстрыми сосредоточенными движениями ощупывала лежащего, словно пыталась найти скрытые повреждения. Когда ее осветили лучи фар, она отвернула бледное плоское лицо и медленно поднялась с колен. На ней были выцветшие джинсы в обтяжку и простенькая куртка цвета хаки.
Степаныч остановил машину, и я выпрыгнул из кабины. Следом за мной выскочила моя помощница Инна – девушка весьма привлекательная и не менее серьезная. Наши с ней беседы неизменно заходят в тупик, едва я пытаюсь вывести их за границы чистого знания. Иногда мне кажется, что бог создал ее исключительно для служения медицине, но для чего он снабдил ее густыми волосами цвета спелой ржи, носиком идеальной формы, пухлыми розовыми губами и пусть чуточку тяжеловатыми, но все-таки восхитительными ногами?! Для меня сейчас это – самая важная тайна природы, и все мои мысли сосредоточены на ее разгадке.
Правда, мне постоянно мешают. Во-первых, сам объект исследования не желает сделать даже шаг навстречу, а во-вторых, постоянно возникают какие-то посторонние обстоятельства, которые отнимают массу сил и времени. Сейчас таким обстоятельством явилось огнестрельное ранение во дворе на Электрозаводской улице. И хотя мы люди мирные и в чем-то даже скромные, отдуваться за чужие шалости с оружием придется сейчас именно нашей бригаде.
Из салона с носилками в руках выскочили наши мужественные санитары, студенты мединститута Вадик и Славик. На их бесстрастных лицах была написана готовность нести кого угодно и куда угодно. «Доктор сказал – в морг, значит – в морг!» – любимая шутка Вадика.
Сверкая во тьме белизной халатов, мы, точно призраки, вступили в круг перепуганных возбужденных жильцов.
– Так! Немедленно всем отойти! – объявил я суровым голосом. – Не перекрывать кислород! Кто может сказать, что случилось?
– Я скажу, я! – затараторила какая-то женщина, выскакивая в полосу света. – Я живу на первом этаже – окно открыто. Слышу – шум, будто дерется кто-то. Я выглянула. Но плохо видно было. Мужчина вроде побежал – сюда, к машине. А тут – выстрел! Но негромко так, как будто шампанское открыли… Он вроде упал, а эти за ним побежали. А тут муж велел окно закрыть, и я сразу Казариным позвонила, потому что это их машина… Я думала, может, угнать хотят, а это он сам и оказался… А «Скорую» уже Казарина вызывала…
Я присел около распростертого на земле тела, нащупал сонную артерию. Пульс безбожно частил. Из глотки лежащего вырывался неприятный свистящий звук. Человек был без сознания.
– Он жив? Доктор, он жив?! Что же вы молчите?! – истерически закричали над моим ухом.
Я поморщился и оглянулся.
– Вадик, Славик – быстро его в машину! Только осторожно – возможно, повреждение позвоночника. Инна, жене – успокаивающее!
Мы положили мужчину на носилки. Санитары, крякнув, подхватили их и помчались к автомобилю. Жильцы расступились. Передо мной на секунду мелькнуло лицо девушки в джинсах – она как сомнамбула двинулась вслед за носилками.
Я забрался в салон. Жена Казарина с остановившимися глазами сидела в кресле сопровождающего, вцепившись в край операционного стола, на котором уже лежал ее муж.
– Вадик, ты с женщиной – в кабину! Инна, трахеотомический набор! Славик – кислород!
Лицо раненого синело, из горла вырывался надсадный сип. Налицо были симптомы удушья, хотя повреждений шеи я не заметил. Огнестрельное ранение затронуло затылочную и височную кости – над правым ухом мужчины тянулся сочащийся темной кровью желобок, оставленный прошедшей по касательной пулей.
Мы вскрыли трахею и вставили дыхательную трубку, подключили кислород. Лицо раненого медленно приобретало обычную окраску.
– Инна, – скомандовал я, вводя в ротовую полость Казарина ларингоскоп. – Готовь систему – лазикс, преднизолон…
В просвете ларингоскопа я увидел предмет, послуживший причиной удушья. Это был маленький черный цилиндрик. Мне удалось сразу же извлечь его. С виду он был похож на таблетку из черной пластмассы.
Я поднял глаза – Инна фиксировала на локтевом сгибе раненого иглу. Славик следил за манометром, а с бокового сиденья на меня внимательнейшим образом смотрела девушка с плоским неприятным лицом.
– Вы кто? – резко спросил я.
– Родственница, – невнятно пробормотала девушка, отводя глаза.
Что-то настораживало в ее поведении, в ее сутулой, по-походному одетой фигуре. Она сама казалась здесь инородным телом.
– Вон из машины! – коротко сказал я, машинально опуская черный цилиндрик в карман халата.
Некрасивое лицо девушки приобрело угрюмое и настырное выражение. Она, кажется, собиралась что-то возразить, но в этот момент темноту двора озарили тревожные синие сполохи – в подъезд влетела дежурная милицейская машина. Мне не было до нее никакого дела, но на секунду я отвлекся, а когда поднял глаза – настырная девушка уже исчезла. Я тут же забыл о ней и дал команду в кабину:
– Жми, Степаныч!
Он завел мотор и начал сдавать машину назад. Дотошные стражи порядка все-таки не дали нам так просто уехать, и в салон заглянул раздраженный и подозрительный лейтенант.
– Некогда, начальник! – заорал я и сунул ему визитную карточку, на которой имелись мои координаты. – Найдешь меня, если приспичит!
Степаныч включил маячок и сирену, и мы помчались. Я велел Вадиму, сидящему в кабине, сообщить по рации, чтобы готовили операционную. Инна подняла на меня свои изумительные ореховые глаза и чрезвычайно серьезно спросила:
– Довезем?
Я не стал отвечать, потому что ответ был мне неизвестен. Я посмотрел на нашего пациента. Он дышал, но по-прежнему находился в коме. По его бледному лицу с запавшими щеками трудно было понять, сколько ему лет. Вообще трудно было понять что-либо, кроме того, что дела его исключительно плохи. Хотя пуля прошла по касательной, она, видимо, вызвала ушиб мозга и внутричерепное кровотечение. Вдобавок состояние усугубилось этой странной асфиксией.
Я нащупал в кармане пластмассовый цилиндрик. Как в дыхательных путях Казарина могла оказаться эта штуковина? Выходит, он зачем-то держал ее во рту, а в момент ранения непроизвольно вдохнул? Может быть, и в самом деле это какая-то таблетка? Нужно будет спросить жену Казарина, принимал ли муж какие-нибудь необычные лекарства.
В больнице нас уже ждали. В считаные секунды неподвижное тело Казарина было перемещено на каталку, и его повезли в операционную. Нейрохирург Тяжлов, громадный, кажущийся неповоротливым в своем бледно-зеленом операционном одеянии, сумрачно выслушал мои краткие пояснения и мельком взглянул на инородное тело.
– Что в лоб, что по лбу! – философски заметил он и ушел в операционную.
Жена Казарина сидела в коридоре, в том же домашнем халате, сцепив руки на колене и неотрывно глядя в одну точку на белой стене. Она оказалась довольно привлекательной особой, хотя и заметно подурневшей после обрушившегося на нее несчастья. Но, пожалуй, ее лицо все-таки больше портила привычная маска высокомерия, которая вообще характерна для посетителей нашей больницы. У нас не бывает «простых» пациентов. И наша «Скорая» не откликается, когда набирают 03. Если Казарина набирала наш номер телефона, значит, у нее имеются причины смотреть на мир несколько свысока. Это может быть высокая должность мужа, или мешок с золотом под кроватью, или какие-то тесные связи, которые тянутся высоко-высоко…
Но сейчас меня не интересовали причины чужого благополучия. Меня разбирало любопытство по поводу черной таблетки, которую Казарин держал во рту, когда нарвался на пулю. И я напрямик спросил об этом убитую горем женщину, представив дело так, будто без ответа на этот вопрос невозможно дальнейшее лечение.
Она взглянула на пластмассовый кружочек с полным равнодушием.
– Мой муж не принимал лекарства, – глухо ответила она. – Он был очень здоровым человеком. Энергичным. Он три раза в неделю посещал тренажерный зал. Голыми руками с ним было не справиться. Поэтому они застрелили его.
– Почему вы говорите – был? – возмутился я.
– А вы думаете, что он выберется? – с сомнением спросила женщина, устремляя на меня полный тоски взгляд.
– Всегда есть надежда, – осторожно заметил я, убирая неизвестный предмет в верхний карман пиджака. – А кто это – они? Ему кто-то угрожал?
– Ах, да ничего я не знаю! – раздраженно сказала Казарина. – Последние месяцы он был сам не свой. Все время на нервах. Он ничем со мной не делился. Но я знаю, что у него была масса врагов. В свое время он должен был занять место первого заместителя директора своей фирмы, но его подсидели, и с тех пор у него не было ни минуты покоя… – Она замолчала и, опустив голову, быстро вытерла глаза тыльной стороной кисти. – Если у вас больше нет вопросов, оставьте меня… Мне тяжело говорить!
Я ретировался. Вскоре диспетчер отправил нашу бригаду на очередной вызов, потом еще на один… Под утро мы полтора часа выводили из кардиогенного шока отставного генерала внутренних войск, и я начисто забыл о Казарине.
Отдежурив на «Скорой», я приступил к работе в своем реанимационном отделении, где опять занимался с несчастливым генералом и еще с одним пациентом, который поступил из терапии со внезапным желудочным кровотечением. К концу рабочего дня обоим стало немного лучше, и я счел это хорошим предзнаменованием.
Перед уходом я увидел в коридоре Тяжлова и вспомнил о ночном вызове.
– Иван Николаич! – окликнул я. – Минуточку! А где же прооперированный? Неужели минуя реанимацию?..
– Ты имеешь в виду этого… Казарина? – хмуро уточнил Тяжлов. – Он, брат, все миновал… Скончался прямо на столе, нарастающая гематома, вдавление ствола… В общем, и охнуть не успел, как на него медведь насел! Готовь теперь объяснительную… Его дамочка наверняка постарается из нас все соки выжать!
– По-моему, она не из таких, – заметил я.
– Ха! Рассказывай! Я здесь пятнадцать лет – они все из таких! Других здесь не бывает.
– А ты, Иван Николаич, уже написал?
– Я успею. Я все равно сегодня опять дежурю. А раньше чем завтра все равно ничего не начнется. Тут еще заключение судмедэксперта, то-се… Ты домой, что ли? Счастливчик!
– Это есть! – согласился я.
Во дворе больницы вовсю сияло майское солнце. Кудрявая тень вековых дубов лежала на зеленом шелковом газоне. Высокий каменный забор окружал со всех сторон территорию больницы, больше похожую на романтический парк. Вдоль асфальтовой дорожки, ведущей к воротам, благоухали кусты персидской сирени. Однако оставаться в этом великолепии не хотелось ни минуты, и я, не задерживаясь, пошел к пропускному пункту.
Охранники придирчиво осмотрели мой пропуск и с большой неохотой выпустили. На входе у нас сидят дюжие ребята из охранного агентства «Гепард». Они стригутся под полубокс, носят пятнистую униформу и воображают, что за их спиной – граница. У них в задней комнатке имеются даже автоматы, только они стараются их не показывать.
Я знаю еще, что по всей территории понатыканы видеокамеры и вдоль забора протянута сигнализация. Так что враг не проберется к нам ни за какие коврижки, разве что на реанимобиле с дыркой в голове.
Вырвавшись из рук наших церберов, я направился к станции метро. Первым инстинктивным желанием было отправиться домой и бессовестно завалиться спать, презрев все соблазны майского дня. Но потом моя подлая натура подбросила мне как бы нечаянную мысль. Мысль была окрашена в трогательно-сентиментальные цвета и пахла сиренью. Может быть, потому что увиделись мы впервые именно в мае.
Это был самый разгар передела собственности – безжалостное, волчье время. За месяц сколачивались состояния, ежедневно убирались конкуренты, кровь лилась рекой. Марина работала криминалистом, вместе со следственной группой раскручивала уголовные дела. На одном деле, связанном с вывозом цветных металлов, она и погорела. В самом прямом смысле. В один из прекрасных майских дней она села в машину, чтобы отвезти в прокуратуру материалы по делу. Автомобиль взорвался. Марина чудом осталась жива, но получила ожоги рук и шеи. Я работал тогда на обычной «Скорой» и отвозил ее в больницу.
Потом я навещал ее, приносил фрукты и цветы. Меня поразили ее глаза. В них была какая-то необыкновенная глубина и ожидание чуда. Вместо чуда появился я.
Какое-то время мы встречались, но Марина так и не смогла оправиться от потрясения. Ожоги не столько изуродовали ее, сколько привили ей массу комплексов.
В любое время года она носила свитера с высоким воротом и длинными рукавами. Она потеряла интерес к практической работе и устроилась преподавателем в Высшую школу милиции.
Она была ровна и искренна в общении, но я видел, каких сил ей это стоило и как она, точно улитка в раковину, уходит в себя, опасаясь выказать более сильные чувства. Теперь я понимаю, что она опасалась разочарования. Ей казалось, что встречи наши слишком случайны и мимолетны, а намерения мои чересчур туманны и руководит мной не любовь, а жалость.
А я был слишком нетерпелив и не слишком проницателен, принимая ее сдержанность за равнодушие. Я был настолько слеп, что зачастую позволял себе изображать страдальца, ревнующего и оскорбленного, не понимая, что причиняю этим Марине новую боль и увеличиваю пропасть между нами.
Мы встречались все реже, а встречи делались все холоднее. Это было невыносимо для нас обоих, и мы предпочли расстаться. Иногда мы перезванивались, в основном когда появлялся повод поздравить друг друга с праздником, но шага навстречу никто уже не решался сделать. Мы взяли за правило придерживаться в разговоре шутливого, ни к чему не обязывающего тона, будто в нашей жизни ничего особенного не произошло.
Однако в душе у меня словно засела заноза, и время от времени я ловил себя на мысли, что ищу любой, самый незамысловатый повод для новой встречи с Мариной.
И вот сегодня такой повод, кажется, появился. Он был достаточно надуман, но кто же, как не криминалист-профессионал, поможет мне разгадать секрет черной пластмассовой штучки, которую некоторые граждане носят во рту, когда у них неприятности на службе! Охваченный радостным возбуждением, я спустился в наполненное гулом подземелье и запрыгнул в голубой вагон.
Я очень часто на своем веку влюблялся. Влюбленности эти оканчивались по-разному. Но, кроме любви к женщинам, была в моей жизни любовь, которая никогда не остывала и не приносила разочарований и боли. Я был влюблен в Москву.
Я влюбился в нее окончательно и бесповоротно семнадцать лет назад, когда приехал сюда учиться из провинциального Саратова. Москва – это волшебство, непостижимое чудо. Она бесконечна и бессмертна. Она заряжает энергией, как огромный аккумулятор. В ней кипит и сверкает жизнь. Ее сюрпризы неисчерпаемы.
Я проваливался в метро, словно в черную дыру, и с широченных проспектов, наполненных движением, вдруг попадал в тихий патриархальный уголок, где шумели березы и на зеленой траве желтели одуванчики; из старинных узких переулков вдруг переносился на простор облитых голубым воздухом холмов. Я садился в метро на Кузнецком Мосту, где хлестал беспросветный дождь, и выходил на станции «Красногвардейская», где вовсю сияло солнце и ни одна тучка не омрачала небосвод. Это был не город, это были тысячи городов сразу. И тысячи шансов.
У меня появились друзья, связи, и наконец мне удалось пристроиться в эту полузакрытую больницу для избранных. Я работал в отделении реанимации и здесь же в отделении скорой помощи подрабатывал. Раньше казалось, что в таких заведениях должны работать только светила медицинской науки, но потом я убедился, что, кроме светил, требуются и обыкновенные рядовые специалисты вроде меня, потому что кто-то должен пахать. Работа не показалась мне сложнее прежней. Специфика состояла в том, чтобы всегда держать язык за зубами. Наши пациенты платили за лечение деньги – и деньги немалые, – поэтому врачебная тайна соблюдалась неукоснительно, как в Сицилии закон молчания…
В школу МВД меня дальше порога не пустили. Дежурный поинтересовался, по какому вопросу я разыскиваю Антипову Марину Петровну. «По личному», – еле сдерживаясь, ответил я. Он посмотрел на меня с таким сомнением, будто я был кандидатом в каторжники и в ближайшие пятнадцать лет не мог рассчитывать на личную жизнь. Однако куда-то позвонил, и не прошло тридцати минут, как появилась Марина.
Она была в легком свитере с воротником, подпиравшим подбородок, и с рукавами до запястий. Увидев меня, Марина пораженно округлила глаза и улыбнулась.
– Какими судьбами? – удивилась она, но мне показалось, что в ее голосе все-таки проскользнули радостные нотки.
Я протянул ей букет сирени, который купил на остановке, и сказал, что соскучился. Вообще-то меня подмывало купить розы, но потом все же выбрал сирень… Увидев букет, она негромко рассмеялась и махнула на меня рукой.
– У меня сейчас лекция, – сказала она. – Куда я с такой охапкой?
– Это просто такой знак, – сообщил я. – Знак о моих намерениях, а ты теперь его можешь хоть в урну выбросить.
– Давай, Марина Петровна, я пока в кастрюлю поставлю! – предложил дежурный, с интересом вслушивающийся в наш диалог. – Домой пойдешь – захватишь.
Марина отвергла кастрюлю и, взяв наконец букет, увела меня в конец коридора. Мы остановились у окна, и я спросил:
– Ну и как ты поживаешь?
– Ты появился, чтобы об этом спросить? – сказала она. – С удовольствием удовлетворила бы твое жгучее любопытство, но мне правда нужно сейчас бежать – я ушла с лекции… У тебя же есть мой телефон – ты можешь в любой момент позвонить…
– Не доверяю я этим телефонам… – пробормотал я.
– Ну тогда выкладывай по-быстрому – с чем пришел, – предложила она. – И проваливай!
Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. По крайней мере, у меня будет повод встретиться еще раз. Я достал из кармана кусочек пластмассы и протянул его Марине.
– Слушай, ты, как криминалист, можешь определить, что это за хреновина? Я не уверен, но возможно, что именно из-за нее ухлопали человека.
Она покачала цилиндрик на ладони и зажала в кулак.
– Ладно, попытаюсь. Чего не сделаешь для старого друга! Позвони денька через два, ладно?
– Позвоню обязательно.
Я наклонился и поцеловал ее в щеку – это был невинный, почти братский поцелуй. Марина покачала головой, рассмеялась и сказала:
– На тебя так весна действует? Или ты пытаешься подлизаться к опытному криминалисту?
– Скорее первое, – серьезно ответил я.
Она махнула рукой и, ничего больше не сказав, ушла.
А я, оставшись один, странным образом мгновенно потерял всякий интерес к пластмассовой таблетке, и вся эта суета вокруг нее показалась полной глупостью. Гораздо больше меня терзала теперь неудовлетворенность от нашей встречи с Мариной. Я был недоволен собой и чувствовал себя дураком. В таком состоянии духа я и приехал домой.
Поднявшись к себе на седьмой этаж, я отпер дверь своей холостяцкой квартиры и первым делом направился к холодильнику. Мне хотелось есть. Но не успел я распахнуть дверцу, как раздался звонок в дверь. Чертыхнувшись, я пошел открывать.
На пороге стоял невысокий худощавый человек в сером костюме и черной рубашке без галстука. У него были усталые недоверчивые глаза и жесткие складки у рта.
– Вы – Ладыгин Владимир Сергеевич? – поинтересовался он.
Я кивнул, пытаясь вспомнить, видел ли я когда-нибудь этого человека.
– Следователь прокуратуры Рыбин, – коротко представился он. – Приезжаю к вам уже второй раз. Можно войти?
Я пожал плечами:
– Пожалуйста!
Он вошел и быстрым взглядом окинул мое жилище.
– Однокомнатная? Так-так… Владимир Сергеевич, вы вчера увозили на «Скорой» некоего Казарина?
Я кивнул.
– Что-нибудь можете о нем сказать?
Мне ничего не оставалось, как опять пожать плечами.
– Да, пожалуй, ничего. Я могу сказать что-то о его ранении, состоянии… а о нем самом? Жена его толковала о каких-то неприятностях. Спросите у нее…
Рыбин пронзительно посмотрел на меня и спокойно сказал:
– Я обязательно последовал бы вашему совету, но, к сожалению, Казарина Галина Николаевна сегодня утром исчезла.
…Галина Николаевна Казарина выслушала сообщение нейрохирурга без слез. Внутренне она уже была готова к такому исходу. Она потеряла способность четко мыслить, и все чувства ее притупились. Как сквозь сон, до нее доносились слова врача – он говорил что-то о костных осколках, о базиллярной артерии, о нарастающей гематоме – Казарина слушала и не слышала его.
А Тяжлов, недовольный собой, говорил нарочито строго, глядя прямо в глаза женщине, которая только что стала вдовой, в чем, наверное, была доля и его вины, говорил обстоятельно, обильно пересыпал речь медицинскими терминами, пока наконец не сообразил, что старается впустую.
Казарина еще некоторое время смотрела на хирурга, будто ожидая продолжения, а потом произнесла бесцветным голосом:
– Я хочу уйти. Кто-нибудь может проводить меня?
Тяжлов, спохватившись, сказал поспешно:
– Да-да, разумеется! Пойдемте со мной!
Он зашагал по коридору, высокий, громоздкий, точно борец-тяжеловес, сверкая по сторонам недовольным взглядом из-под насупленных бровей. Казарина послушно шла за ним, сунув руки в карманы домашнего халата. Тяжлов открыл дверь в кабинет старшей сестры и сказал:
– Наталья Ивановна, прошу вас – проводите женщину до проходной и вызовите такси!
Старшая сестра, некрасивая брюнетка с властным лицом и орлиным носом, почтительно поднявшись, заверила, что все будет выполнено. Тяжлов обернулся к Казариной и почти обрадованно сказал:
– Ну вот и отлично. Вам нужно непременно сейчас отдохнуть! – Он на секунду сжал ее плечо своей твердой, пахнущей йодом ладонью и, сделав значительное лицо, добавил: – Мужайтесь!
После чего повернулся и широким шагом устремился прочь по коридору. Возле Казариной тотчас выросла внушительная фигура старшей сестры, затянутая в хрустящий белый халат.
– Пойдемте, милочка! Меня зовут Наталья Ивановна, – представилась она. – Вы ведь супруга того мужчины – с огнестрельным ранением? Я так и поняла. Дети есть? Нет? Что ж, хоть в этом вам повезло… Недавно к нам привозили одного предпринимателя – с проникающим черепно-мозговым, – жена осталась одна с тремя детьми… Конечно, деньги, но ребенку нужен отец!
Развлекая Галину Николаевну подобными рассуждениями, старшая сестра довела ее до проходной и вызвала по телефону охраны такси.
– Эта женщина подождет у вас машину! – заявила Наталья Ивановна стриженым ребятам, которые снисходительно посматривали на нее с высоты своего почти двухметрового роста. – Поможете ей сесть. И будьте повежливее – уже поступали жалобы, что вы обращаетесь с посетителями, как с чеченскими террористами!
Ребята переглянулись, а потом один, лениво перекатив во рту жвачку, равнодушно бросил:
– Клевета! Это не про нас. У нас только благодарности и поощрения…
Наталья Ивановна неопределенно покачала головой, напоследок так же сказав Казариной: «Мужайтесь!» – и ушла в корпус. Охранники, бросив на Галину Николаевну несколько любопытствующих взглядов, вскоре отвернулись и погрузились в негромкую беседу.
Казарина чувствовала себя неуютно – больничный забор, стриженые затылки, запахи сирени, странным образом смешанные с невыветривающимся больничным запахом, раздражали ее. Хотелось спрятаться, убежать от людей. Она, поколебавшись, толкнула дверь пропускного пункта и вышла на улицу.
Утреннее солнце едва позолотило крыши домов и запалило края облаков, протянувшихся в восточной стороне небосвода. Кроны деревьев вдоль тротуаров казались темными и наполненными влагой. Зябкий ветерок пробегал время от времени по пустой улице, едва тревожа листву. Из-за домов доносился шум пробуждающегося города.
Галине Николаевне стало немного холодно и неловко от того, что она стоит посреди улицы в халате. Она беспомощно оглянулась и вдруг увидела неизвестно откуда взявшуюся «Волгу» грязно-серого цвета с тонированными стеклами. Водитель открыл правую дверцу и, перегнувшись через сиденье, любезно спросил:
– Вас куда-нибудь отвезти, женщина?
Казарина с облегчением шагнула к машине и опустилась на переднее сиденье.
– Только вам придется подождать у дома, – предупредила она. – У меня нет с собой денег.
– Ничего страшного, – успокоил ее водитель, запуская мотор. – Куда едем?