Серегин Михаил. Тайна черного ящика

   «Тогда сама рассказывай, – сказал Григорий Абрамович и вздохнул. – Я же по глазам вижу – ты за этим ко мне и пришла».
   – Чугунков звонил, – тоже вздохнула я. – Он не хочет мне верить. Не может подозревать никого из своих старых друзей.
   «Я тоже не могу, – ответил Григорий Абрамович. – Этих людей я знаю с тех пор, когда мы еще не были спасателями, мы ходили в горы, вытаскивали из пропастей заблудившихся обмороженных туристов и любили друг друга искренне и бескорыстно... Я с таким же успехом могу самого себя подозревать в сотрудничестве с ФСБ. Мы романтики, Оля, мы старые романтики, и нам трудно расставаться со своими идеалами. Я понимаю Костю Чугункова...»
   – Я тоже его понимаю! – перебила я его. – Я не понимаю только одного – почему вы прячете головы в песок, как страусы? Страшно расставаться с добрыми милыми сказками? Страшно смотреть фактам в лицо? Среди вас нашелся человек, который предал вашу дружбу. Конечно, это горько, это больно! Я понимаю. Предатель – это тот же убийца. Он убивает веру. Но только в тех, в ком она слаба! Если вы откажетесь искать предателя, я перестану вас уважать – и тебя, Грэг, и Чугунка!
   Если бы Григорий Абрамович мог двигаться, он бы вскочил и принялся вытирать носовым платком свою лысину. Потому что он явно разволновался.
   «Уважать она нас перестанет! – закричал он на меня. – Нам, между прочим, простительно! Мы свои жизни прожили. И прожили так, что не стыдно – ни за себя, ни за друзей! А вот как ты жить будешь, если сейчас отступишь? Как в зеркало на себя смотреть будешь? Мы с Чугунковым не верим? А ты сама-то веришь, что этот шпион существует на самом деле? Что ты его не придумала?
   – Верю! – упрямо кивнула я головой.
   «Раз веришь – ищи его. Сама ищи! – Грэг уже успокоился и смотрел на меня мудрым взглядом человека, который знает ответы на все мои вопросы. – Не спрашивай у нас ни разрешения, ни совета. Мы все равно не дадим тебе ни того, ни другого».
   Я хотела сказать ему, что была уверена, что он не станет меня отговаривать от моего намерения, но тут дверь в палату распахнулась настежь, и на пороге появился запыхавшийся Игорек.
   – Вот ты где! – сказал он и покосился на лежащего на кровати Григория Абрамовича. – Здравствуйте, Григорий Абрамович... А мы с ног сбились – тебя разыскиваем. Срочно вылетаем, самолет уже ждет в аэропорту.
   – Что случилось-то? – спросила я, поправляя одеяло на груди Григория Абрамовича.
   – «Ан-24» нырнул в Каспий! – выпалил Игорек. – На борту – двадцать человек. Воздуха у них хватит часов на пятнадцать. Но это только в том случае, если корпус самолета не получил серьезных повреждений и в салоне вообще остался воздух... Нашу группу включили в число спасателей. Только что пришел факс из Центроспаса.
   Я уже поняла, что счет пошел на минуты.
   – Извините, Григорий Абрамович, – сказала я уже от дверей. – Сами видите. Работа есть работа. Спасибо за разговор...
   Игорек посмотрел на меня диковато и вышел вслед за мной из палаты...
   – Да! Еще тебе из Москвы генерал Чугунков звонил! – сообщил он моей спине, еле поспевая за мной по больничному коридору.
   – Что сказал? – насторожилась я.
   – Свидание тебе назначил, – съехидничал Игорек. – Сказал, через три часа встречается с тобой на борту спасательного судна «Посейдон».
   – Передать мне больше ничего не просил? – спросила я на всякий случай, хотя была уверена, что Чугунков ни словом не обмолвится по телефону о том, что занимает сейчас мои мысли.
   – Не-ет... – протянул Игорек растерянно и в то же время подозрительно. – Он меня в ваши контрразведочные секреты не посвящал.
   – Они такие же мои, как и ваши с Кавээном, – огрызнулась я в ответ.
   Мы выбежали из больничного корпуса и буквально наткнулись на красно-синий спасательский «уазик», за рулем которого постукивал от нетерпения пальцами по рулевому колесу Кавээн. Едва мы с Игорем ввалились в машину, как «уазик» рванулся с места и буквально полетел по улице. Кавээн водил машину мастерски, в молодости он был автогонщиком и даже участвовал однажды в ралли Париж – Дакар в составе команды Минского автозавода, выступавшей на «БелАЗах». Первое место они тогда не взяли, но «откатались очень даже неплохо», по выражению Кавээна.
   Он вырулил на один из проложенных по всему Тарасову спецмаршрутов, согласованных с ГИБДД, включил сирену с мигалкой, что-то там переключил, на что-то нажал, и «уазик», который и без того летел, как стрела, помчался, как пуля. Казалось, что мы просто перепрыгиваем через машины, которые Кавээн обгонял. Милиционеры провожали нас плотоядными, но разочарованными взглядами.
   Через четыре минуты мы бежали по летному полю к «Як-42», мотор которого уже работал, оглушая нас закладывающим уши ревом.
   Через час с небольшим мы пролетели над устьем Волги, и я увидела странную картину: Волга вдруг разделилась на множество маленьких речек, переплетающихся между собой, как кровеносные сосуды...
   Еще через сорок минут мы уже ехали из аэропорта Красноводска на берег Каспия, чтобы прыгнуть в катер и помчаться к месту катастрофы.
   В красноводском аэропорту нас встретил молодой лейтенантик-туркмен и передал мне пакет с приказами и прочими документами по катастрофе. Пока мы плыли по Каспию к месту падения самолета, я пробежала глазами все самое необходимое: координаты, глубина, метеорологический прогноз, гидрогеологическая и сейсмологическая обстановка в районе катастрофы, предполагаемая причина катастрофы и установленное к этому часу число жертв...
   Вдруг мой взгляд буквально остановился на одной фамилии из списка пассажиров, который я в тот момент держала в руках.
   – Игорь! Дядя Саша! – крикнула я, отвлекая от увлекательного занятия – они пытались разглядеть впереди «Посейдон», хотя до него было еще километров двадцать. – Идите сюда! Вам знакома фамилия Менделеев?
   – Химик! – лаконично ответил Кавээн.
   – Командир, ты что, издеваешься? – обиделся Игорек. – Кому она не знакома?
   – Нет, ребята! – замотала я головой. – Я не про Дмитрия Ивановича спрашиваю. Вам знаком Николай Яковлевич Менделеев?
   Игорек покачал головой:
   – Лично я с ним, конечно, не знаком. Но человек в МЧС известный.
   – Я с ним водку пил! – выпалил вдруг Кавээн. – Один раз. Когда он к Абрамычу на юбилей приезжал. Ничего, мужик крепкий.
   – Тем лучше, – сказала я. – Тогда ответьте мне, кто это? А то я что-то засомневалась. Я в такие совпадения не верю.
   – Как это кто? – удивился Игорек. – Руководитель спасательной службы Западноевропейского региона России, Заслуженный спасатель России, Первый Спасатель, после Министра – второе лицо в МЧС.
   – Григорий Абрамович называл его Никола Питерский, – сообщил Кавээн.
   – Все это так, – сказала я. – Но в данный момент этот ваш Никола Питерский – пассажир того самого «Ан-24», что лежит сейчас на глубине тридцати метров на дне Каспийского моря...
   Игорь присвистнул.
   – Ни фига себе! – сказал он. – Кого нам выручать придется...
   – Не свисти! – прикрикнул на него Кавээн. – Зарплату не дадут!
   – Как же он в этом самолете-то оказался? – удивился Игорь.
   – А нам не все равно, как? – возразил Кавээн. – Мы теперь спасать его будем, как и всех остальных, вот и все дела.
   – Официально – он в отпуске, – сообщила я то, что узнала из списка пассажиров. – Летел в Красноводск из Питера на рейсовом самолете. С какой целью летел – не указано. Как частное лицо... Вообще – информации по катастрофе очень мало. Ясно одно – что не долетел совсем немного, километров пятьдесят.
   Я посмотрела на двух своих подчиненных – весь личный состав нашей группы – и сказала им:
   – Можете считать этот разговор вводным инструктажем перед прибытием на место. Мне осталось сообщить вам очень немногое. Место падения самолета находится на расстоянии примерно пятидесяти километров к юго-западу от Красноводска в точке с координатами 39 градусов 40 минут северной широты и 52 градуса восточной долготы. Причина катастрофы неизвестна, диспетчер зарегистрировал мат в эфире, после чего самолет пропал с экрана локатора. Посланные на место его исчезновения самолеты аэроразведки провели аэрофотосъемку предполагаемого места катастрофы, и на снимках он был обнаружен в указанной точке. Глубина моря в этом районе – от двадцати до двухсот метров. Самолет лежит на глубине тридцати метров на склоне подводной впадины. Над местом катастрофы сейчас стоят три спасательных судна. Мы будем работать на «Посейдоне». Сейчас монтируется аппарат для спуска спасателей к самолету.
   – Как погода? – спросил Кавээн.
   – Прогноз ненадежный, – ответила я. – Ветер северный, на море – среднее волнение, штормового предупреждения не передавали. Сейсмическая обстановка – устойчивая, толчков, даже отдаленных, не наблюдается. О жертвах не сообщается, возможно, все двадцать пассажиров погибли вместе с экипажем. Водолазы еще не спускались, и информации о самолете нет никакой.
   Отряд мой молчал. А что говорить? Нужно своими глазами взглянуть на место катастрофы. Хотя что там смотреть – такие же волны, как и здесь, за бортом нашего катера. И пустынное море вокруг. Только три спасательских судна над невидимым под водой самолетом. Вот и все, что мы сможем увидеть на месте катастрофы.
   Нет, нужно вниз спускаться. Только тогда хоть что-то прояснится, только тогда мы сможем решить, успеем спасти людей, попавших в беду, или нет... Если, например, уклон дна в том месте, где лежит самолет, большой, то на наших попытках вызволить их можно поставить крест. Малейший толчок приведет к тому, что самолет соскользнет вниз, еще глубже, а при этом, может быть, еще и на отдельные части развалится. Тогда все – конец!
   Конечно, даже тогда мы будем пытаться их спасти. Но тогда – уже без особой надежды, что кто-то остался там живой...
   Я так задумалась, что не сразу обратила внимание, что Игорек с дядей Сашей Кавээном сидят, уставившись в одну точку, и что-то сосредоточенно и удивленно рассматривают впереди...
   – Что вы там увидели, Игорь? – спросила я и только потом посмотрела туда же, куда и они...
   Признаюсь, что увиденное меня тоже поразило. Прямо на нашем пути по воде, словно посуху, двигался... железнодорожный состав! Было от чего остолбенеть. Не сразу я рассмотрела, что вагоны стоят парами и что впереди этих столь непривычных на море сугубо сухопутных транспортных сооружений идут два небольших спаренных катера-буксира. Они тащили несколько сцепленных между собою барж, на которых и стояли товарные вагоны.
   – Товарняк пошел, – ответил на мой вопрос Игорь. – Интересно, а пассажирские, курьерские и скорые здесь тоже ходят?
   Я пожала плечами:
   – Нет, Игорь, наверное, только электрички...
   Железнодорожный паром прополз поперек нашего пути, и мы неожиданно увидели три корабля, которые скрывались от нас за вагонами.
   – Вот мы и на месте, – сказал Кавээн. – Который тут «Посейдон»?
   – Где вас черти носят? – «приветствовал» нас молодой полковник МЧС, командовавший работами на «Посейдоне». – Через час уже члены комиссии здесь будут, а у нас еще информации никакой нет. Что я буду им докладывать? Что несколько часов ждал спасательную группу?
   – Комиссия посидит и без информации, ничего с ней не случится. Да и с вами тоже, полковник! – резко ответила я, возмутившись тем, что он все поставил с ног на голову. – А вот людям, которые там, под водой, возможно, уже нечем дышать! У вас готов аппарат?
   – Минут через сорок будет готов специальный тамбур, который можно герметично присоединить к обшивке самолета... – пробормотал он.
   Я посмотрела на него уничтожающе. Вот такие, как этот полковник, «спасатели» разваливают наше МЧС! Его больше всего беспокоит, как он будет выглядеть в глазах прибывающего начальства, а о людях, находящихся в экстремальной ситуации и ждущих его помощи, он и не думает. Вот главная опасность для нас, а вовсе не происки ФСБ. Самый страшный враг тот, что внутри нас самих.
   – Приготовьте немедленно легкий акваланг! – сказала я полковнику. – Пока вы там будете возиться со своим аппаратом, я сама спущусь к самолету, посмотрю на все своими глазами...
   – Вам нечего там делать, капитан! – резко возразил мне полковник. – Мои люди уже спускались на дно и делали рекогносцировку...
   – Им удалось выяснить, живы пассажиры или нет? – перебила я полковника.
   Тот покачал головой.
   – У них было другое задание, – сказал он. – И они его выполнили. А вам, капитан, не мешало бы помнить о существенной разнице в звании и в должности, которая между нами существует!
   Я разозлилась.
   «Так ты мне свои погоны будешь в нос совать? – подумала я угрожающе. – Хорошо, полковник, сейчас мы всех по своим местам расставим».
   У каждого человека есть какие-нибудь психологические проблемы. Это его наиболее больное и тщательно скрываемое место. Опытному психологу достаточно, однако, внимательного взгляда и нескольких фраз, чтобы установить в общих чертах суть психологической проблемы конкретного человека – они все типичны и в силу этого похожи у разных людей. Вот дальше начинается уже сфера индивидуального – у каждого конкретного человека одна и та же проблема развивается по-разному, в зависимости от частностей его жизни. Но мне и не нужно было знать о жизни этого испуганно-нагловатого полковника ничего личного и индивидуального. Он целиком укладывался в общую схему.
   – Вам, полковник, тоже не мешало бы помнить, что вы взрослый и полностью свободный в своих поступках человек, – сказала я, подойдя к нему вплотную. – Перестаньте думать о том, что и мама, и начальство очень далеко от вас на берегу и вам не у кого спрашивать, что делать дальше... Здесь начальник вы, и вы должны принимать решение самостоятельно, как бы страшно это ни было для вас.
   Я понизила голос и перешла на громкий шепот, слышный только мне и ему, поскольку остальное касалось только нас двоих, и я вовсе не хотела, чтобы Игорек и Кавээн слышали мои слова.
   – И прекратите, наконец, представлять себе, как приятно и спокойно было бы уткнуться в мои груди и заснуть между ними, сжимая губами сосок. Женская грудь предназначена для мужчин, а не для мальчиков!
   Полковник покраснел и плотно сжал тонкие мальчишечьи губы. Он явно хотел что-то мне ответить, но легкое покачивание палубы под ногами напоминало о том, что под ногами у нас не твердая и надежная почва, а колеблющаяся поверхность воды, скрывающая под собой неизвестные опасности и неизвестные глубины.
   И неважно, что судовой эхолот показывал всего тридцать метров глубины, – чувственное восприятие всегда берет верх над логикой и здравым смыслом, особенно в таких неустоявшихся несамостоятельных натурах, как этот еще не вышедший из младенческого возраста полковник. Поверхность воды он воспринимал как бездну под ногами, и самостоятельность была для него такой же пугающей бездной.
   Он оторвал, наконец, глаза от складок комбинезона на моей груди и посмотрел мне в глаза.
   – Делайте что хотите, – пробормотал он и, быстро повернувшись, ушел к себе в рубку.
   Я вздохнула, с горечью убедившись в правильности своего мгновенного диагноза. Я была бы рада ошибиться в своих представлениях об этом человеке, но, к сожалению, он был именно тем, кем был – типичным представителем современных мужчин, слабых и целиком переложивших на женщин всю ответственность за устройство нашей общей жизни. Они, по-моему, сами сомневаются, что они – мужчины. А обилие голубого оттенка в современных сексуальных отношениях только подтверждает это мое предположение.
   Игорек сказал мне негромко на ухо:
   – Здорово ты его отшила! Интересно, что ты ему там шептала?
   – Игорь! Ты не хочешь покраснеть так же, как он? – спросила я Игорька, который постоянно пытался научиться моим профессиональным методам. – Тогда не спрашивай о том, чего я не хочу рассказывать сама. Давай-ка, быстро готовь акваланги. Спустишься со мной к самолету.
   Вода в Каспийском море была не настолько теплой, чтобы получить удовольствие от купания пасмурным днем ранней осени. Поэтому мы с Игорьком облачились в тонкие шерстяные костюмы, а поверх них натянули еще комбинезоны из прорезиненной ткани.
   Кавээн проверил наши аппараты, убедился, что баллоны с дыхательной смесью полностью заправлены, и помог нам их надеть.
   Мы спустились на специальную площадку для погружений, расположенную у самой воды, и прополоскали водой маски, чтобы стекла не запотели. Я помахала Кавээну рукой и спиной плюхнулась в воду.
   Меня поразил контраст в ощущениях, которые я по привычке сразу же принялась анализировать. Волнующаяся от довольно заметного ветра поверхность моря сменилась тишиной и спокойствием подводного мира. Только колеблющаяся над головой серебристая поверхность воды напоминала о том, что где-то существуют волны и ветер.
   Я задрала голову и увидела фигуру Игорька, в туче серебристых воздушных пузырьков ввалившегося сквозь поблескивающую перламутром крышу. Он принялся делать руками и ногами бестолковые движения, привыкая к управлению своим телом под водой.
   Я просигналила ему рукой – спускаемся, мол, вниз, к самолету, и мы, зашевелив ластами, повернулись головами к лежащей на дне цели нашего погружения.
   Вдруг беспокойная мысль об акулах, гигантских осьминогах, электрических скатах и прочих морских чудовищах пришла мне в голову. Я оглянулась по сторонам, но ничего, кроме сгущающейся метрах в тридцати от нас сероватой мглы, не увидела.
   Какие-то рыбешки, очень похожие на обычных селедок, шныряли вокруг нас и вели себя совершенно спокойно. Глядя на них, я тоже успокоилась, к тому же мне показалось даже, что я вспомнила, что в Каспийском море не водятся ни акулы, ни осьминоги. Даже если это было и не так, я быстро себя в этом убедила, чтобы не отвлекаться на всякие не относящиеся к работе страхи.
   Дно сливалось в сплошную темную поверхность под нами, и только более темная одна часть этой поверхности позволяла догадаться, что там склон подводного обрыва и большая глубина. Оставленный водолазами с «Посейдона» фонарь-маячок на якоре-аккумуляторе подсказывал нам с Игорьком место расположения самолета.
   Постепенно глаза начали различать огромную светлую сигару, боком лежащую на склоне дна. Одно крыло самолета вонзилось в ил и удерживало его от сползания с обрыва. Это была несомненная удача, но глубоко ли оно вонзилось и прочно ли удерживает корпус самолета? Никто не мог ответить на эти вопросы.
   Мы с Игорем опустились прямо к фонарю, прикрепленному к торчащей кверху хвостовой части самолета. Я помахала Игорю рукой, объясняя, что пойду вдоль правого борта самолета, а он должен идти вдоль левого. Игорек закивал головой – понял, мол.
   Осторожно перебирая по поверхности самолета руками, я двинулась вдоль него, стараясь держаться ближе к иллюминаторам, почти прижатым к склону дна. Как только стало возможным, я попыталась заглянуть в иллюминатор, но ничего, кроме своего отражения на черном фоне, за стеклом не увидела. Только тишина и неподвижность. Я пробралась к двери и попробовала ее открыть, зная, впрочем, что без специального инструмента сделать это совершенно невозможно. Когда я толкала дверь, мне показалось, что корпус самолета слегка качнулся, и я в испуге застыла. Я прекрасно понимала, что мне одной не под силу сдвинуть самолет даже из точки неустойчивого равновесия, но тем не менее не решилась больше искушать судьбу. Вдруг мой слабый толчок в дверь станет той последней каплей, которая свалит самолет в пропасть.
   Иллюминаторы в носовой части упирались в заиленный склон дна, и мне ничего не оставалось, как попытаться добраться до кабины пилотов, наполовину скрытой за огромной грудой ила, которую самолет выпахал своим носом из дна при падении.
   Первое, что я обнаружила, добравшись до носа самолета, – разбитый фонарь кабины, полностью залитый водой. Это была плохая новость, хотя и наивно было бы ожидать, что самолет сохранит герметичность при падении в воду и ударе о дно, но я все же надеялась на это. Теперь мне оставалось надеяться только на то, что хвостовая часть осталась неразрушенной и воздух, скопившийся в ней, позволит людям продержаться хотя бы несколько часов, за которые мы должны успеть до них добраться и спасти их.
   Я напряженно вглядывалась в пилотскую кабину и вдруг увидела лицо человека, прижатое к стеклу. Глаза его были широко раскрыты, и в них явственно читались страх и боль. Рот был тоже открыт – то ли в крике, то ли в последней попытке вздохнуть. Я не могла оторвать о него взгляда.
   В профессии психолога есть свои недостатки или, если хотите, «издержки производства», как выражался преподаватель общей психологии в университете, где я училась. Главный из этих недостатков – я всегда представляю психическое состояние человека, которого вижу перед собой. Сейчас передо мной был труп человека, умершего мучительной смертью, и я читала в его глазах все, что он пережил в последние мгновения своей жизни. Волна ужаса, паники и страстного желания вырваться из-под воды на воздух мгновенно охватила меня, но я не могла сдвинуться с места, не в силах оторвать глаз от взгляда мертвого пилота.
   Чья-то рука легла мне на плечо, и я в ужасе рванулась кверху, на воздух, на свободу, из этой сдавливающей мою грудь воды...
   Резкий удар головой о выступающий козырек кабины привел меня в себя. Перед глазами пошли красные круги, но страх и паника прошли.
   Я огляделась и увидела Игорька, дергавшего меня за руку и в тревоге заглядывающего мне в лицо.
   «Я в порядке! – показала я ему жестами. – Один мертвый в кабине пилотов».
   «Я не нашел никаких следов того, что пассажиры живы», – ответил мне Игорь.
   «Так они все погибли, что ли?» – спросила я.
   «Не знаю! Может быть! Не уверен», – пожал плечами Игорек.
   «Если кто-то остался жив, то только в хвостовой части, – показала я Игорю на торчащий вверху над нами хвост самолета. – Пошли туда».
   Мы перебрались к хвостовым иллюминаторам.
   Внутри салона самолета было по-прежнему темно и безжизненно. Как мы ни заглядывали в иллюминаторы, ничего рассмотреть нам не удалось.
   Я отцепила с пояса нож с тяжелой металлической ручкой и начала осторожно стучать по обшивке рядом со стеклом иллюминатора.
   «Ответьте, кто жив! – выстукивала я азбукой Морзе букву за буквой. – Стучите по корпусу самолета! Ответьте, кто жив!»
   Передав свою просьбу три раза подряд, я замерла, приложив ладони к обшивке самолета. Игорек застыл рядом в таком же напряженном ожидании.
   Я ждала целую минуту. Ни малейшего колебания не почувствовали мои ладони.
   Горькое чувство разочарования начало наполнять меня – я была уверена почему-то, что хоть кто-то из пассажиров останется жив и его удастся спасти.
   И вот – молчание в ответ!
   Ничего не поделаешь: видно, придется вытаскивать из самолета только тела погибших. В любом случае это мы сделаем, жив кто-то из них или нет. Все тела будут подняты на поверхность.
   Уважение к живым начинается с уважения к мертвым. Или по-другому, так, как эта мысль звучит в неписаном Кодексе Первых Спасателей: «Уважай бренное тело – оно носитель бессмертной души!».
   «Все, ребята, – подумала я, обращаясь к еще живым для меня пассажирам самолета. – Даю вам последний шанс! Слушаю еще минуту, после этого мы с Игорьком поднимаемся с печальными для всех известиями».
   Я передала свой призыв к пассажирам самолета еще три раза и прождала еще секунд сорок. И вдруг чуть не подпрыгнула от радости, хотя и не представляю себе, как можно подпрыгнуть под водой.
   Мои ладони явственно ощутили слабый ответный стук. Я возбужденно махнула Игорьку рукой:
   «Слушай!»
   Он тоже приложил ухо к обшивке. Слабый ритмичный стук прозвучал для моих ушей слаще любой райской музыки. Я знала, что они живы! Мы спасем их! Нужно только узнать, как они и сколько еще могут продержаться.
   Я попыталась сформулировать все это в одной короткой фразе, но тут начала понимать, что мне отвечают тоже азбукой Морзе, просто слышно плохо, и некоторые буквы из слов выпадают...
   «В результате взрыва в носовой части... пятнадцать человек. Трое погибших. Самостоятельно... не сможем. Двери заклинило. Есть раненые. Торопитесь, воздуха осталось на... часа...»
   Не сговариваясь, мы с Игорем рванули к поверхности. Сколько воздуха осталось в салоне самолете? На полчаса? На полтора часа? Или на два-три часа? Мы должны исходить из самого худшего варианта, из расчета, что воздуха у пассажиров осталось всего на полчаса. А полчаса – слишком маленький срок, чтобы успеть вытащить из самолета, лежащего на дне моря, пятнадцать человек.

Глава вторая

   Когда я вынырнула рядом с темным пятном корпуса «Посейдона», я буквально не узнала того моря, которое я видела только что, перед погружением. Серые клочковатые облака, застилавшие небо сплошной пеленой, сбились в кучки, потемнели и мчались с устрашающей скоростью. Волнение на море увеличилось, пена забивала лицо и мешала рассмотреть внимательно, что происходит над поверхностью.
   «Черт! Ветер поднялся! – подумала я, раздраженно ругнув метеорологов, словно это они были виноваты в том, что ветер усилился. – Этого только не хватало. Через полчаса высотный ветер спустится вниз, и тогда здесь начнется такое веселое представление, что лучше на поверхность вообще не выныривать».
   Рядом со мной вынырнул Игорек и тоже принялся озираться на темное небо и мчащиеся по нему облака. С «Посейдона» увидели, что мы вынырнули, что-то закричали и замахали нам руками.