Раис Чакмакзаде
Представим себе некоего изучающего, который совсем недавно услышал о
суфизме и не имеет никаких предварительных сведений о нем. В качестве
источника информации он может обратиться к обзорам и работам тех, для кого
суфизм является предметом специального изучения. Во-вторых, это могут быть
организации, претендующие на преподавание или практикование суфизма или
пользующиеся суфийской терминологией. В-третьих, это могут быть отдельные
лица или, возможно, группы людей, не обязательно в странах Ближнего Востока,
которые, по общему мнению, являются суфиями.
Что же этот человек узнает и с какими трудностями столкнется?
Одним из первых его открытий будет, что само слово "суфизм" -- термин
сравнительно новый: он возник в Германии в 1821 году.
Ни один суфий, увидев это слово на незнакомом ему западном языке, не
поймет, о чем идет речь. Западным изучающим вместо слова "суфизм" попадаются
термины типа "Кадири" -- по имени основателя известного ордена. Или он может
натолкнуться на упоминание о "Людях Истины", "Мастерах" или, возможно,
"Близких". Встречается также арабское словосочетание "Мутассавиф" -- "Тот,
кто стремится стать суфием". Имеются организации под названием "Строители",
"Заслуживающие Порицания", которые своим уставом и иногда даже подробностями
символики сильно напоминают западные культы и общества типа франко-масонов.
Для современного западного уха эти слова могут звучать странно и не
всегда удобоваримо. Этот факт уже сам по себе является серьезной
психологической проблемой, хотя и неявной.
Поскольку нет общепризнанного термина для обозначения суфизма,
интересующийся может обратиться к самому слову "суфи" и узнать, что это
слово внезапно вошло в обиход примерно тысячу лет тому назад как на Ближнем
Востоке, так и в Западной Европе; и оно по-прежнему широко используется,
особенно для обозначения наилучших плодов определенных идей и практик, ни в
коей мере не ограничиваясь тем, что люди условно относят к сфере
"религиозного". Он обнаружит множество толкований этого слова, но теперь его
затруднение будет заключаться в обратном: вместо сравнительно нового и
малоинформативного ярлыка перед ним так много толкований слова "суфи", что с
равным успехом он мог бы вообще их не знать.
Согласно некоторым авторам, а они составляют явное большинство, слово
"суфи" восходит к арабскому слову, произносимому как "суф", что буквально
означает "шерсть" и относится к ткани, из которой делались простые халаты
ранних мусульманских мистиков. Халаты эти, как утверждается далее, делались
из шерсти в подражание одеянию христианских отшельников, которых было очень
много в сирийских и египетских пустынях, а также в других районах Ближнего и
Среднего Востока.
Но такое определение, каким бы разумным оно ни казалось, не может
разрешить проблему названия суфизма, не говоря уже о его идеях. Не менее
серьезные лексикографы, однако, отмечают, что "шерсть есть внешнее облачение
животных", и в связи с этим указывают, что суфии ставят своей целью
совершенствование или полное развитие человеческого сознания, но не
подражание стаду; поэтому они, всегда с высочайшим вниманием относившиеся к
символизму, никогда не приняли бы такое имя. Кроме того, имеется такой
неудобный факт, что Товарищи Скамьи -- Ашаб ас-Сафа -- по преданию считаются
суфиями эпохи Мухаммада (умер в 632 году). Предание гласит, что в 623 году
они образовали эзотерическую группу и что их название есть производное от
словосочетания Ашаб ас-Сафа. Хотя некоторые языковеды отмечают, что
этимологически более правдоподобным представляется происхождение от слова
"шерсть" -- и более вероятным, чем, скажем, производное от слова "сафва"
("благо-честивость") или даже "сафф" (сокращение от фразы "Авангард
Достойных"), -- другие оспаривают такие предположения на том основании, что
прозвища не обязательно должны подчиняться законам орфографии.
Впрочем, обсуждаемое нами название вплотную подводит нас к идеям
суфизма, как мы увидим в дальнейшем. Но перед этим рассмотрим сходные по
смыслу названия. Суфии утвержда-ют, что умственная и иная деятельность
определенного рода, при особых условиях и тщательно направленных усилиях,
может вызвать то, что именуется более совершенной работой ума, приводящей к
особым восприятиям, механизм которых у обычного человека находится в спящем
состоянии. Поэтому неудивительно, что некоторые связывают слово "суфи" с
греческим словом "софия" ("божественная мудрость"), а также с еврейским
каббалистическим термином "Эйн Соф" ("абсолютно бесконечное"). Изучающему не
станет на этом этапе легче, если он узнает, что существует мнение,
покоящееся на авторитете "Еврейской Энциклопедии", что знатоки иудаизма
рассматривают Каббалу и хасидов, еврейских мистиков, как появившихся вместе
с суфизмом или как традицию, совпадающую с ним. Также его вряд ли ободрит
тот факт, что, хотя суфии сами утверждают, что их знание существовало на
протяжении тысячелетий, они отрицают, что оно является производным, заявляя
о его равнозначности герметическому, пифагорейскому и платоновскому
течениям.
Наш по-прежнему непосвященный изучающий может к этому времени оказаться
уже полностью сбитым с толку; но теперь он имеет представление о проблемах,
связанных с изучением суфийских идей, пусть даже и потому только, что лично
может наблюдать за бесплодными усилиями представителей академической науки.
Возможно было бы найти выход, если бы наш изучающий мог положиться на
мнение специалиста -- такого, как, например, профессор P. А. Николсон, --
или если бы он обратился за разъяснением к суфию.
Николсон, в свою очередь, говорит: "Некоторые европейские ученые
отождествляют его со словом "Софос"... Но Нельдеке... решил эту проблему,
показав, что название это -- производное от слова "суф" ("шерсть") и
первоначально относилось к тем мусульманским мистикам, которые, в подражание
христианским отшельникам, носили грубое шерстяное одеяние в знак раскаяния и
отказа от мирской суеты".
Это характерное, пусть и не оригинальное, утверждение увидело свет в
1914 году. Спустя четыре года Николсон опубли-ковал свой перевод
"Откровения", самого раннего из известных персидских трактатов о суфизме,
датируемого одиннадцатым веком и являющегося одним из наиболее авторитетных
суфийских текстов. В нем автор, досточтимый Худжвири, определенно заявляет
-- а профессор скурпулезно переводит, но оставляет без малейшего внимания,
-- что слово "суфи" не имеет этимологических корней.
Николсон остается совершенно равнодушным к этому утверждению, хотя
размышление над этим могло бы привести его к важным выводам относительно
суфизма. Но для него несом-ненно, что слово должно иметь этимологию.
Бессознательно принимая, что "отсутствие этимологии" -- это абсурд, он
больше над этим не задумывается, а вместо этого, ничуть не смущаясь,
продолжает поиски этимологических истоков. Подобно Нельдеке и многим другим,
такой ум скорее предпочтет слово "шерсть", чем кажущийся парадокс
"отсутствия этимологии".
Но знакомство с суфиями, не говоря уже о наличии пусть даже
ограниченного доступа к их практике и устной традиции, легко разрешило бы
это кажущееся противоречие. Ответ таков, что суфии рассматривают звуки,
обозначаемые буквами С, У, Ф (их арабское название Соад, Уао, Фа) как очень
значительные -- при произнесении именно в таком порядке -- по своему
воздействию на человеческую психику.
Таким образом, суфии -- это "люди СССУУУФФФ".
Разрешив эту головоломку, которая, кстати, может служить примером тех
трудностей в понимании суфийских идей, с которыми сталкивается человек,
привыкший мыслить по накатан-ной колее, мы тут же сталкиваемся с возникающей
на ее месте новой и весьма примечательной проблемой. Современного мыслителя,
вероятно, привлечет это объяснение -- что звук воздействует на мозг, -- но
только в пределах ограничений, наложенных самим мозгом. Он может допустить
его как теорети-чески возможное, при условии, что оно преподносится ему в
терминах, которые в данный момент считаются приемлемыми.
Если мы говорим: "Звуки обладают силой воздействия на человека, вызывая
в нем, при прочих равных обстоятельствах, определенные переживания,
выходящие за рамки обычных", -- он может без колебаний заявить: "Это чистой
воды оккультизм, примитивные бредни типа Ом-Мани-Падме-Хум, Абракадабра и
тому подобных". Но (принимая во внимание не объективность, но просто
нынешнюю фазу общепринятой мысли) вместо этого мы можем сказать ему:
"Человеческий мозг, как вам несомненно известно, может быть уподоблен
вычислительной машине. Он отвечает на воздействия или вибрации зрительных
образов, звуков, прикосновений и так далее определенным, заранее
установленным, или "запрограммированным", образом. Некото-рые утверждают,
что звуки, грубо представленные знаками С, У, Ф, входят в число тех знаков,
на восприятие которых мозг запрограммирован". Такое жалкое упрощение может
оказаться вполне подходящим и приемлемым для присущего ему образа мышления.
Мы повсеместно встречаемся с таким положением дел, и особой проблемой
при изучении суфийского мировоззрения является то, что многие из тех, кто
стремится изучать его, на самом деле не склонны, вследствие систематического
психологического отторжения, позволить закрепиться в своем сознании
определенным утверждениям относительно суфизма, выдвигаемым самими суфиями.
Значительная часть этой проблемы -- присущее нашему времени неодолимое
стремление втиснуть всех людей, все явления и идеи в рамки
специализированных категорий. Категории сами по себе могут быть очень хороши
-- кто мог бы обойтись без них? -- но когда при изучении любого вопроса
имеется лишь ограниченный выбор возможных ярлыков, то такое положение
заставляет вспомнить слова одного фабриканта: "Вы можете приобрести
автомобиль любого цвета, при условии, что он будет черный". Это проблема,
которую изучающий, возможно, даже не осознает, -- его пристрастие к
ограниченному кругу категорий совершенно под стать проблеме, которую
приходится решать суфию в попытках передать свои идеи в условиях, далеких от
идеальных.
В своей недавней книге среди многих прочих вопросов я упоминал, что
суфийские идеи и даже дословные тексты лежали в основе теорий или были
заимствованы представителями таких различных течений и учений, как
рыцарство, святой Иоанн, святая Тереза Авильская, Роджер Бэкон, Гебер, отец
западной алхимии -- прозванный суфием; Раймонд Луллий Майорканец, гуру Нанак
-- основатель сикхизма, "Geata Romanorum", а также индуистское учение
веданты. Некоторые выродившиеся психологические приемы нашли себе место в
западной литературе по магии и оккультизму, наряду с узаконенными
психологическими понятиями и процессами, иногда представленными как открытия
последнего времени.
В этой книге фактически собраны результаты исследований ученых,
посвятивших этому всю свою жизнь, зачастую погребенные в монографиях и редко
читаемых книгах, авторами которых неизменно являются признанные
ученые-востоковеды и специ-алисты того или иного профиля. Я также включил в
эту книгу "живой" материал из суфийских источников. Но хотя приведенный
материал ни в коей мере не исчерпывает всего имеющегося запаса, он оказался
слишком густым напитком для некоторых читателей. И все же многим из них
следовало бы быть гораздо более осведомленными, чем мне, о работе, уже
проделанной в их собственной области.
При рассмотрении вопроса научных суфийских идей остается лишь
поражаться тому, как к ним подходят люди, которые, если и не являются сами
специалистами в этой области, могли бы дать себе труд лучше ознакомиться с
доступными академи-ческими источниками. Пример, отнюдь не исключительный для
тенденций на Западе -- книга одного профессора о философах Востока, в
которой из почти ста тысяч слов лишь около трехсот (одна страница из более
чем трехсот) имеет отношение к суфиям. И это несмотря на то, что тот же
самый автор опубликовал труд о философах Запада, а ведь суфийские источники
оказали влияние на обе эти группы мыслителей. Об этом влиянии нигде не
упоминается. Знаменитый английский философ Бертран Рассел также написал
огромную книгу "Windom of the West" ("Мудрость Запада"), London, 1959 и
1960, в которой названы многие западные мыслители, чья связь с суфийской
мыслью неоспорима, но в ней не найти ни единого упоминания о суфиях или
суфизме.
Могут возразить, что обе эти книги являются популярными и предназначены
для широкого круга читателей; но однако же на их обложке стоят имена ученых,
и они страдают отсутствием информации.
Рядовые читатели или представители других областей знания, обращаясь к
этим книгам, вряд ли смогут узнать, что именно в них опущено.
Среди проблем, с которыми сталкивается любой, кто стремится изучать
суфийские идеи, особо выделяется постоянное повторение необоснованных
теорий, преподносимых как несомненные факты "специалистами" и другими
лицами, весьма далекими от объективности.
Поскольку обучение в суфизме осуществляется главным образом
непосредственными методами (известно, что передача происходит исключительно
с помощью жеста, символа и наглядного примера), то как только в своем
изучении мы упускаем этот элемент, полагаясь на книги, мы неминуемо сдаемся
на милость тех, кто выдвигает всевозможные субъективные теории.
Имеются такие, кто утверждает, что суфизм развился из исторического
ислама; среди них и некоторые сторонники суфизма, пишущие в этом духе из
благих соображений. Некоторые заявляют, что наоборот, суфизм является
реакцией против исламских установлений. Имеются и такие, кто убежден, что
суфийские идеи порождены христианством, каким они его знают; или что они
могут быть частично или полностью отнесены на счет влияния персидского
дуализма; или же что они пришли из Китая или Индии; или, напротив, что они
не имеют никакого отношения к Индии. Имеются поборники неоплатонизма,
шаманизма -- мы могли бы и еще продолжить этот список. Эта картина начинает
напоминать собрание людей, спорящих о том, откуда происходит железо -- из
Швеции или из Японии.
Мы можем называть суфийские идеи "психологией", но не потому, что этот
термин точно передает суть суфизма, а потому что слово "мудрость" в наши дни
вышло из моды. Следует все же заметить, что факт непонимания нас
составителями справочников отнюдь не исключает вероятность того, что
суфийские идеи можно усвоить.
Что касается вопроса о допустимых категориях изучения, мы видим, что
суфизм покрывает многие из них. Материалы, целиком заимствованные из
суфизма, характерные для него идеи, методы, рассказы, притчи и даже поэзия
суфиев -- все это мы можем найти у трубадуров в швейцарской легенде о
Вильгельме Теле, в ближневосточном культе "Павлиньего Ангела", у Гурджиева и
Успенского, у Мориса Николя, у шведа Дага Хаммаршельда, у Шекспира, в
психологии Кеннета Уолкера, в сказках датчанина Ганса Христиана Андерсена, в
книгах сэра Ричарда Бартона (бывшего дервишем ордена Кадирийа), в недавно
выпущенной серии учебников английского языка (издательство "Oxford
University Press", B. A. Hill), в современной детской литературе, в религии
"ведьм", в символизме розенкрейцеров и иллюминатов, у многих средневековых
схоластов Запада, в индусском культе Бхакти -- хотя на Западе он
преподносится как исконно индусская система, в тайных книгах исмаилитов, в
организации, названии и приемах некоторых из так называемых ассассинов, в
рассказах и приемах, относимых к японскому дзэн или связываемых с йогой, в
материалах, относящихся к Рыцарям Храма (тамплиерам), в психотерапевтической
литературе, у Чосера и Данте Альгиери -- причем, я перечисляю источники
почти наугад.
Серьезные проблемы по определению подлинных суфийских идей и практик
встают на пути любого изучающего, кто уже соприкасался с какой-либо
разбавленной, обобщенной или сокращенной разновидностью суфизма, будь то на
Западе или на Востоке. Так, многие сотни людей в Европе и Америке практикуют
"дервишский танец, кружение или вращение", и это несмотря на то, что в
популярной дервишской литературе особо оговорено, что подобное упражнение
было "прописано" Руми, по причинам местного характера, специально для
проживающих в районе Икониум в Малой Азии. Подобным же образом, когда тем,
кто находится под влиянием западной "работы" или "системы" последователей
Гурджиева и Успенского -- а таких тысячи, -- прямо и открыто говорят, что их
упражнения и методы являются элементами обучения известных суфийских школ,
но что их следует применять иначе и более разумным образом, соответствующим
данной группе людей, -- они, в большинстве случаев, неспособны принять это
положение.
Еще одно, быстро распространяющееся в последнее время направление,
использующее некоторые суфийские идеи и упражнения, известно тысячам жителей
Запада под названием "субуд". Здесь процедура в основном опирается на методы
Накшбандийа-Кадирийа, но они в этом совсем "современном" виде оказались
перевернутыми с ног на голову. Во время "латихуе" (собрание членов субуда),
каждый ожидает определенных переживаний, которые расцениваются как
проявление Бога внутри человека. У одних это проявляется слабо, у других
сильно, а третьи вообще не ощущают ничего. Интересно здесь то, что в
"субуде" ценятся именно такие переживания, и многие, кто не испытывает или
перестает испытывать его, выходят из общины. Оставшиеся являются оплотом
этого движения. Но согласно суфийским идеям и практике, именно те, кто не
испытывает субъективных состояний или в какой-то момент имели их, но больше
не подвержены им, -- именно они могут быть реальными кандидатами на
следующую ступень. Тот, кто не знает этого, может в глазах суфия уподобиться
человеку, упражняющему свои мускулы и решившему, что упражнения потеряли
всякий смысл, поскольку он больше не чувствует напряжения в конечностях.
Это реальная проблема, возникающая при попытке изучения первоначальных
суфийских идей через посредничество подобных популяризаций.
Еще одна проблема, очень характерная для суфизма, возбуждает сильное
противодействие. Ее можно сформулировать высказыванием, что суфийская
литература содержит материал, который опередил свое время. Западные
ориенталисты и другие отмечают, например, что афганец Джалалуддин Руми,
Хаким Санаи из Хоросана, аль-Газали из Персии и ибн аль-Араби из Испании
говорят о психологических состояниях, теориях психологии и
психотерапевтических методах, которые стали понятными на Западе лишь в свете
открытий последнего времени и потому именуются "фрейдистскими", "юнговскими"
и так далее.
Утверждение суфиев о том, что "человек вышел из моря" и что он
находится в состоянии эволюции, охватывающей огромные периоды времени,
представлялось причудливой чепухой, пока дарвинисты XIX века с радостью не
ухватились за этот материал.
Высказывания, относимые теперь к энергиям, заключенным в атоме, к
"четвертому измерению", телепатии, телекинезу довольно часты; иногда они
рассматриваются как факты, иногда как нечто, обусловленное определенными
приемами, иногда как настоящие или будущие способности человека.
Некоторые из наиболее язвительных замечаний, исходящих в адрес суфиев
из определенных кругов, обязаны своим появлением тому, что суфии в своих
классических произведениях особо отмечали опасность подпадания людей под
действие всякого рода одержимости, а также тому, что суфии указывали на
нежелательность навязывания идей и принятия эмоциональных переживаний за
проявление духовных способностей, к ужасу религиозных фанатиков. Лишь в
последние несколько десятиле-тий другие люди стали понимать это лучше, чем
подобное духовенство.
Особой вторичной проблемой здесь является то, что, хотя ученые, вполне
справедливо, ожидают научного подтверждения этого материала или пытаются
исследовать его, легковерные оккультисты толпятся вокруг суфия, говорящего
об этих явлениях как о вытекающих из суфизма, и настойчиво требуют, как
своего законного права, магических знаний, способности владения собой,
высшего сознания, скрытых тайн и прочего. Для суфия эти легковерные и подчас
неуравновешенные люди могут представлять более серьезную проблему, чем
скептики. Эти верующие создают дополнительное осложнение, ибо, удерживаемые
от легкодоступных знаний в сфере магии, они могут очень быстро обратиться к
тем организациям, которые, как им представляется, способны утолить их жажду
неизвестного или необыкновенного или предложить "кратчайшие пути". Не станем
отрицать, мы пользуемся этим высказыванием -- но всегда с оговорками:
"Адепты, однако, разработали кратчайшие пути к достижению божественного
знания. К Богу ведет столько же путей, сколько имеется душ ("я")
человеческих".
Другие течения, именующие себя суфиями, идеализируют своих основателей,
предлагая своим членам своего рода внутри-религиозную церемонию. Нередко
практикуется музыкальная декламация, которая якобы приводит ищущего в
возвышающее состояние экстаза, -- несмотря на то, что в суфийском учении
многократно указывается, что музыка может приносить вред и что основу
суфизма составляет то, чему учат, а не личность учителя.
Иммигранты из азиатских стран -- арабы (в основном из Адена и Сомали),
индийцы и пакистанцы -- завезли на Запад еще одну форму "суфизма". Ее
образуют группы мусульманских религиозных фанатиков, которые, подобно своим
одурманенным той или иной доктриной собратьям по всему мусульманскому миру
от Марокко до Явы, собираются для совместных упражнений-молитв, возбуждающих
их эмоционально и вызывающих иногда своего рода катарсис. Они используют
суфийскую терминологию и копируют суфийскую организационную структуру, имея
свои ответвления во многих западных городах.
Здесь проблема заключается не только в том, что многие из участников
этих групп уже неспособны изучать суфийские идеи поскольку они убеждены, что
им уже все известно, но также в том, что буквально никто -- будь то
социолог, антрополог или рядовые граждане -- не в состоянии определить в
каждом случае, что это представляет из себя суфизм не более, чем укротители
змей представляют собой индуизм или игра "бинго" -- математику. Приобретения
снова оказываются очень низкого порядка; потери же немалые. Некоторые из
членов подобных групп -- явные истерики. Другие никогда не слыхали ни о
какой другой форме суфизма. Для них такие утверждения, как, например,
утверждение ибн аль-Араби, что "Ангелы -- это силы, скрытые в способностях и
органах чувств человека", покажутся настоящим богохульством -- и тем не
менее они почитают ибн аль-Араби!
Вполне возможно, что эти объединения благодаря пылкому энтузиазму,
эффективному вложению денег и использованию современных методов массовой
информации, в целом будут приняты обозревателями за истинных суфиев или за
представите-лей суфийского мировоззрения. Очевидно, будет правильно сказать,
что религия -- это слишком серьезный вопрос, чтобы отдать его на откуп
несведущим умствующим интеллектуалам или священникам. Последние норовят
"возглавлять" деятельность, проистекающую из набожности и сердечной
преданности высшему началу. Это очень давнее заблуждение. Газали некогда
считался на Западе католиком-богословом средневековья. "Св. Иосафат"
оказался Буддой, а "св. Хараламбос" греков, как выяснено, есть не кто иной,
как дервишский учитель Хаджи Бекташ Вали, основатель ордена Бекташийа.
Христианский святой пятнадцатого века Серапион -- это дервишский поэт
Тураби.
Аналогичное положение уже наблюдается и в странах Востока, где самые
разные энтузиасты, нередко весьма приятные с виду, громогласно выдают себя
за суфиев, утверждая, что их собственные измышления и есть истинный суфизм.
Это, в свою очередь, ставит больной и в большинстве случаев неосознаваемый
вопрос перед многими жителями Запада, интересующимися суфийским наследием.
Стоя перед выбором: принять или отвергнуть, убежденные в том, что это должно
быть суфизмом, раз так считают столь многие местные жители, множество
подобных изучающих кончали либо отвращением, либо огульным, некритическим
принятием. В западных странах имеется немало примеров этого "синдрома
обращения в суфизм" -- иногда в случае довольно влиятельных лиц, готовых в
печатной форме "доказывать", что данный культ, каким они видели его у
экстатиков, представляет собой нечто, подлежащее внедрению на Западе.
Это может вызвать весьма жуткое ощущение, что такое положение дел
слишком напоминает воображаемую ситуацию в некоей малоцивилизованной
местности, куда передовые идеи хотя и проникли, но -- из-за отсутствия
точной и надлежащим образом систематизированной информации --
истолковываются местными жителями поверхностным или совершенно
Представим себе некоего изучающего, который совсем недавно услышал о
суфизме и не имеет никаких предварительных сведений о нем. В качестве
источника информации он может обратиться к обзорам и работам тех, для кого
суфизм является предметом специального изучения. Во-вторых, это могут быть
организации, претендующие на преподавание или практикование суфизма или
пользующиеся суфийской терминологией. В-третьих, это могут быть отдельные
лица или, возможно, группы людей, не обязательно в странах Ближнего Востока,
которые, по общему мнению, являются суфиями.
Что же этот человек узнает и с какими трудностями столкнется?
Одним из первых его открытий будет, что само слово "суфизм" -- термин
сравнительно новый: он возник в Германии в 1821 году.
Ни один суфий, увидев это слово на незнакомом ему западном языке, не
поймет, о чем идет речь. Западным изучающим вместо слова "суфизм" попадаются
термины типа "Кадири" -- по имени основателя известного ордена. Или он может
натолкнуться на упоминание о "Людях Истины", "Мастерах" или, возможно,
"Близких". Встречается также арабское словосочетание "Мутассавиф" -- "Тот,
кто стремится стать суфием". Имеются организации под названием "Строители",
"Заслуживающие Порицания", которые своим уставом и иногда даже подробностями
символики сильно напоминают западные культы и общества типа франко-масонов.
Для современного западного уха эти слова могут звучать странно и не
всегда удобоваримо. Этот факт уже сам по себе является серьезной
психологической проблемой, хотя и неявной.
Поскольку нет общепризнанного термина для обозначения суфизма,
интересующийся может обратиться к самому слову "суфи" и узнать, что это
слово внезапно вошло в обиход примерно тысячу лет тому назад как на Ближнем
Востоке, так и в Западной Европе; и оно по-прежнему широко используется,
особенно для обозначения наилучших плодов определенных идей и практик, ни в
коей мере не ограничиваясь тем, что люди условно относят к сфере
"религиозного". Он обнаружит множество толкований этого слова, но теперь его
затруднение будет заключаться в обратном: вместо сравнительно нового и
малоинформативного ярлыка перед ним так много толкований слова "суфи", что с
равным успехом он мог бы вообще их не знать.
Согласно некоторым авторам, а они составляют явное большинство, слово
"суфи" восходит к арабскому слову, произносимому как "суф", что буквально
означает "шерсть" и относится к ткани, из которой делались простые халаты
ранних мусульманских мистиков. Халаты эти, как утверждается далее, делались
из шерсти в подражание одеянию христианских отшельников, которых было очень
много в сирийских и египетских пустынях, а также в других районах Ближнего и
Среднего Востока.
Но такое определение, каким бы разумным оно ни казалось, не может
разрешить проблему названия суфизма, не говоря уже о его идеях. Не менее
серьезные лексикографы, однако, отмечают, что "шерсть есть внешнее облачение
животных", и в связи с этим указывают, что суфии ставят своей целью
совершенствование или полное развитие человеческого сознания, но не
подражание стаду; поэтому они, всегда с высочайшим вниманием относившиеся к
символизму, никогда не приняли бы такое имя. Кроме того, имеется такой
неудобный факт, что Товарищи Скамьи -- Ашаб ас-Сафа -- по преданию считаются
суфиями эпохи Мухаммада (умер в 632 году). Предание гласит, что в 623 году
они образовали эзотерическую группу и что их название есть производное от
словосочетания Ашаб ас-Сафа. Хотя некоторые языковеды отмечают, что
этимологически более правдоподобным представляется происхождение от слова
"шерсть" -- и более вероятным, чем, скажем, производное от слова "сафва"
("благо-честивость") или даже "сафф" (сокращение от фразы "Авангард
Достойных"), -- другие оспаривают такие предположения на том основании, что
прозвища не обязательно должны подчиняться законам орфографии.
Впрочем, обсуждаемое нами название вплотную подводит нас к идеям
суфизма, как мы увидим в дальнейшем. Но перед этим рассмотрим сходные по
смыслу названия. Суфии утвержда-ют, что умственная и иная деятельность
определенного рода, при особых условиях и тщательно направленных усилиях,
может вызвать то, что именуется более совершенной работой ума, приводящей к
особым восприятиям, механизм которых у обычного человека находится в спящем
состоянии. Поэтому неудивительно, что некоторые связывают слово "суфи" с
греческим словом "софия" ("божественная мудрость"), а также с еврейским
каббалистическим термином "Эйн Соф" ("абсолютно бесконечное"). Изучающему не
станет на этом этапе легче, если он узнает, что существует мнение,
покоящееся на авторитете "Еврейской Энциклопедии", что знатоки иудаизма
рассматривают Каббалу и хасидов, еврейских мистиков, как появившихся вместе
с суфизмом или как традицию, совпадающую с ним. Также его вряд ли ободрит
тот факт, что, хотя суфии сами утверждают, что их знание существовало на
протяжении тысячелетий, они отрицают, что оно является производным, заявляя
о его равнозначности герметическому, пифагорейскому и платоновскому
течениям.
Наш по-прежнему непосвященный изучающий может к этому времени оказаться
уже полностью сбитым с толку; но теперь он имеет представление о проблемах,
связанных с изучением суфийских идей, пусть даже и потому только, что лично
может наблюдать за бесплодными усилиями представителей академической науки.
Возможно было бы найти выход, если бы наш изучающий мог положиться на
мнение специалиста -- такого, как, например, профессор P. А. Николсон, --
или если бы он обратился за разъяснением к суфию.
Николсон, в свою очередь, говорит: "Некоторые европейские ученые
отождествляют его со словом "Софос"... Но Нельдеке... решил эту проблему,
показав, что название это -- производное от слова "суф" ("шерсть") и
первоначально относилось к тем мусульманским мистикам, которые, в подражание
христианским отшельникам, носили грубое шерстяное одеяние в знак раскаяния и
отказа от мирской суеты".
Это характерное, пусть и не оригинальное, утверждение увидело свет в
1914 году. Спустя четыре года Николсон опубли-ковал свой перевод
"Откровения", самого раннего из известных персидских трактатов о суфизме,
датируемого одиннадцатым веком и являющегося одним из наиболее авторитетных
суфийских текстов. В нем автор, досточтимый Худжвири, определенно заявляет
-- а профессор скурпулезно переводит, но оставляет без малейшего внимания,
-- что слово "суфи" не имеет этимологических корней.
Николсон остается совершенно равнодушным к этому утверждению, хотя
размышление над этим могло бы привести его к важным выводам относительно
суфизма. Но для него несом-ненно, что слово должно иметь этимологию.
Бессознательно принимая, что "отсутствие этимологии" -- это абсурд, он
больше над этим не задумывается, а вместо этого, ничуть не смущаясь,
продолжает поиски этимологических истоков. Подобно Нельдеке и многим другим,
такой ум скорее предпочтет слово "шерсть", чем кажущийся парадокс
"отсутствия этимологии".
Но знакомство с суфиями, не говоря уже о наличии пусть даже
ограниченного доступа к их практике и устной традиции, легко разрешило бы
это кажущееся противоречие. Ответ таков, что суфии рассматривают звуки,
обозначаемые буквами С, У, Ф (их арабское название Соад, Уао, Фа) как очень
значительные -- при произнесении именно в таком порядке -- по своему
воздействию на человеческую психику.
Таким образом, суфии -- это "люди СССУУУФФФ".
Разрешив эту головоломку, которая, кстати, может служить примером тех
трудностей в понимании суфийских идей, с которыми сталкивается человек,
привыкший мыслить по накатан-ной колее, мы тут же сталкиваемся с возникающей
на ее месте новой и весьма примечательной проблемой. Современного мыслителя,
вероятно, привлечет это объяснение -- что звук воздействует на мозг, -- но
только в пределах ограничений, наложенных самим мозгом. Он может допустить
его как теорети-чески возможное, при условии, что оно преподносится ему в
терминах, которые в данный момент считаются приемлемыми.
Если мы говорим: "Звуки обладают силой воздействия на человека, вызывая
в нем, при прочих равных обстоятельствах, определенные переживания,
выходящие за рамки обычных", -- он может без колебаний заявить: "Это чистой
воды оккультизм, примитивные бредни типа Ом-Мани-Падме-Хум, Абракадабра и
тому подобных". Но (принимая во внимание не объективность, но просто
нынешнюю фазу общепринятой мысли) вместо этого мы можем сказать ему:
"Человеческий мозг, как вам несомненно известно, может быть уподоблен
вычислительной машине. Он отвечает на воздействия или вибрации зрительных
образов, звуков, прикосновений и так далее определенным, заранее
установленным, или "запрограммированным", образом. Некото-рые утверждают,
что звуки, грубо представленные знаками С, У, Ф, входят в число тех знаков,
на восприятие которых мозг запрограммирован". Такое жалкое упрощение может
оказаться вполне подходящим и приемлемым для присущего ему образа мышления.
Мы повсеместно встречаемся с таким положением дел, и особой проблемой
при изучении суфийского мировоззрения является то, что многие из тех, кто
стремится изучать его, на самом деле не склонны, вследствие систематического
психологического отторжения, позволить закрепиться в своем сознании
определенным утверждениям относительно суфизма, выдвигаемым самими суфиями.
Значительная часть этой проблемы -- присущее нашему времени неодолимое
стремление втиснуть всех людей, все явления и идеи в рамки
специализированных категорий. Категории сами по себе могут быть очень хороши
-- кто мог бы обойтись без них? -- но когда при изучении любого вопроса
имеется лишь ограниченный выбор возможных ярлыков, то такое положение
заставляет вспомнить слова одного фабриканта: "Вы можете приобрести
автомобиль любого цвета, при условии, что он будет черный". Это проблема,
которую изучающий, возможно, даже не осознает, -- его пристрастие к
ограниченному кругу категорий совершенно под стать проблеме, которую
приходится решать суфию в попытках передать свои идеи в условиях, далеких от
идеальных.
В своей недавней книге среди многих прочих вопросов я упоминал, что
суфийские идеи и даже дословные тексты лежали в основе теорий или были
заимствованы представителями таких различных течений и учений, как
рыцарство, святой Иоанн, святая Тереза Авильская, Роджер Бэкон, Гебер, отец
западной алхимии -- прозванный суфием; Раймонд Луллий Майорканец, гуру Нанак
-- основатель сикхизма, "Geata Romanorum", а также индуистское учение
веданты. Некоторые выродившиеся психологические приемы нашли себе место в
западной литературе по магии и оккультизму, наряду с узаконенными
психологическими понятиями и процессами, иногда представленными как открытия
последнего времени.
В этой книге фактически собраны результаты исследований ученых,
посвятивших этому всю свою жизнь, зачастую погребенные в монографиях и редко
читаемых книгах, авторами которых неизменно являются признанные
ученые-востоковеды и специ-алисты того или иного профиля. Я также включил в
эту книгу "живой" материал из суфийских источников. Но хотя приведенный
материал ни в коей мере не исчерпывает всего имеющегося запаса, он оказался
слишком густым напитком для некоторых читателей. И все же многим из них
следовало бы быть гораздо более осведомленными, чем мне, о работе, уже
проделанной в их собственной области.
При рассмотрении вопроса научных суфийских идей остается лишь
поражаться тому, как к ним подходят люди, которые, если и не являются сами
специалистами в этой области, могли бы дать себе труд лучше ознакомиться с
доступными академи-ческими источниками. Пример, отнюдь не исключительный для
тенденций на Западе -- книга одного профессора о философах Востока, в
которой из почти ста тысяч слов лишь около трехсот (одна страница из более
чем трехсот) имеет отношение к суфиям. И это несмотря на то, что тот же
самый автор опубликовал труд о философах Запада, а ведь суфийские источники
оказали влияние на обе эти группы мыслителей. Об этом влиянии нигде не
упоминается. Знаменитый английский философ Бертран Рассел также написал
огромную книгу "Windom of the West" ("Мудрость Запада"), London, 1959 и
1960, в которой названы многие западные мыслители, чья связь с суфийской
мыслью неоспорима, но в ней не найти ни единого упоминания о суфиях или
суфизме.
Могут возразить, что обе эти книги являются популярными и предназначены
для широкого круга читателей; но однако же на их обложке стоят имена ученых,
и они страдают отсутствием информации.
Рядовые читатели или представители других областей знания, обращаясь к
этим книгам, вряд ли смогут узнать, что именно в них опущено.
Среди проблем, с которыми сталкивается любой, кто стремится изучать
суфийские идеи, особо выделяется постоянное повторение необоснованных
теорий, преподносимых как несомненные факты "специалистами" и другими
лицами, весьма далекими от объективности.
Поскольку обучение в суфизме осуществляется главным образом
непосредственными методами (известно, что передача происходит исключительно
с помощью жеста, символа и наглядного примера), то как только в своем
изучении мы упускаем этот элемент, полагаясь на книги, мы неминуемо сдаемся
на милость тех, кто выдвигает всевозможные субъективные теории.
Имеются такие, кто утверждает, что суфизм развился из исторического
ислама; среди них и некоторые сторонники суфизма, пишущие в этом духе из
благих соображений. Некоторые заявляют, что наоборот, суфизм является
реакцией против исламских установлений. Имеются и такие, кто убежден, что
суфийские идеи порождены христианством, каким они его знают; или что они
могут быть частично или полностью отнесены на счет влияния персидского
дуализма; или же что они пришли из Китая или Индии; или, напротив, что они
не имеют никакого отношения к Индии. Имеются поборники неоплатонизма,
шаманизма -- мы могли бы и еще продолжить этот список. Эта картина начинает
напоминать собрание людей, спорящих о том, откуда происходит железо -- из
Швеции или из Японии.
Мы можем называть суфийские идеи "психологией", но не потому, что этот
термин точно передает суть суфизма, а потому что слово "мудрость" в наши дни
вышло из моды. Следует все же заметить, что факт непонимания нас
составителями справочников отнюдь не исключает вероятность того, что
суфийские идеи можно усвоить.
Что касается вопроса о допустимых категориях изучения, мы видим, что
суфизм покрывает многие из них. Материалы, целиком заимствованные из
суфизма, характерные для него идеи, методы, рассказы, притчи и даже поэзия
суфиев -- все это мы можем найти у трубадуров в швейцарской легенде о
Вильгельме Теле, в ближневосточном культе "Павлиньего Ангела", у Гурджиева и
Успенского, у Мориса Николя, у шведа Дага Хаммаршельда, у Шекспира, в
психологии Кеннета Уолкера, в сказках датчанина Ганса Христиана Андерсена, в
книгах сэра Ричарда Бартона (бывшего дервишем ордена Кадирийа), в недавно
выпущенной серии учебников английского языка (издательство "Oxford
University Press", B. A. Hill), в современной детской литературе, в религии
"ведьм", в символизме розенкрейцеров и иллюминатов, у многих средневековых
схоластов Запада, в индусском культе Бхакти -- хотя на Западе он
преподносится как исконно индусская система, в тайных книгах исмаилитов, в
организации, названии и приемах некоторых из так называемых ассассинов, в
рассказах и приемах, относимых к японскому дзэн или связываемых с йогой, в
материалах, относящихся к Рыцарям Храма (тамплиерам), в психотерапевтической
литературе, у Чосера и Данте Альгиери -- причем, я перечисляю источники
почти наугад.
Серьезные проблемы по определению подлинных суфийских идей и практик
встают на пути любого изучающего, кто уже соприкасался с какой-либо
разбавленной, обобщенной или сокращенной разновидностью суфизма, будь то на
Западе или на Востоке. Так, многие сотни людей в Европе и Америке практикуют
"дервишский танец, кружение или вращение", и это несмотря на то, что в
популярной дервишской литературе особо оговорено, что подобное упражнение
было "прописано" Руми, по причинам местного характера, специально для
проживающих в районе Икониум в Малой Азии. Подобным же образом, когда тем,
кто находится под влиянием западной "работы" или "системы" последователей
Гурджиева и Успенского -- а таких тысячи, -- прямо и открыто говорят, что их
упражнения и методы являются элементами обучения известных суфийских школ,
но что их следует применять иначе и более разумным образом, соответствующим
данной группе людей, -- они, в большинстве случаев, неспособны принять это
положение.
Еще одно, быстро распространяющееся в последнее время направление,
использующее некоторые суфийские идеи и упражнения, известно тысячам жителей
Запада под названием "субуд". Здесь процедура в основном опирается на методы
Накшбандийа-Кадирийа, но они в этом совсем "современном" виде оказались
перевернутыми с ног на голову. Во время "латихуе" (собрание членов субуда),
каждый ожидает определенных переживаний, которые расцениваются как
проявление Бога внутри человека. У одних это проявляется слабо, у других
сильно, а третьи вообще не ощущают ничего. Интересно здесь то, что в
"субуде" ценятся именно такие переживания, и многие, кто не испытывает или
перестает испытывать его, выходят из общины. Оставшиеся являются оплотом
этого движения. Но согласно суфийским идеям и практике, именно те, кто не
испытывает субъективных состояний или в какой-то момент имели их, но больше
не подвержены им, -- именно они могут быть реальными кандидатами на
следующую ступень. Тот, кто не знает этого, может в глазах суфия уподобиться
человеку, упражняющему свои мускулы и решившему, что упражнения потеряли
всякий смысл, поскольку он больше не чувствует напряжения в конечностях.
Это реальная проблема, возникающая при попытке изучения первоначальных
суфийских идей через посредничество подобных популяризаций.
Еще одна проблема, очень характерная для суфизма, возбуждает сильное
противодействие. Ее можно сформулировать высказыванием, что суфийская
литература содержит материал, который опередил свое время. Западные
ориенталисты и другие отмечают, например, что афганец Джалалуддин Руми,
Хаким Санаи из Хоросана, аль-Газали из Персии и ибн аль-Араби из Испании
говорят о психологических состояниях, теориях психологии и
психотерапевтических методах, которые стали понятными на Западе лишь в свете
открытий последнего времени и потому именуются "фрейдистскими", "юнговскими"
и так далее.
Утверждение суфиев о том, что "человек вышел из моря" и что он
находится в состоянии эволюции, охватывающей огромные периоды времени,
представлялось причудливой чепухой, пока дарвинисты XIX века с радостью не
ухватились за этот материал.
Высказывания, относимые теперь к энергиям, заключенным в атоме, к
"четвертому измерению", телепатии, телекинезу довольно часты; иногда они
рассматриваются как факты, иногда как нечто, обусловленное определенными
приемами, иногда как настоящие или будущие способности человека.
Некоторые из наиболее язвительных замечаний, исходящих в адрес суфиев
из определенных кругов, обязаны своим появлением тому, что суфии в своих
классических произведениях особо отмечали опасность подпадания людей под
действие всякого рода одержимости, а также тому, что суфии указывали на
нежелательность навязывания идей и принятия эмоциональных переживаний за
проявление духовных способностей, к ужасу религиозных фанатиков. Лишь в
последние несколько десятиле-тий другие люди стали понимать это лучше, чем
подобное духовенство.
Особой вторичной проблемой здесь является то, что, хотя ученые, вполне
справедливо, ожидают научного подтверждения этого материала или пытаются
исследовать его, легковерные оккультисты толпятся вокруг суфия, говорящего
об этих явлениях как о вытекающих из суфизма, и настойчиво требуют, как
своего законного права, магических знаний, способности владения собой,
высшего сознания, скрытых тайн и прочего. Для суфия эти легковерные и подчас
неуравновешенные люди могут представлять более серьезную проблему, чем
скептики. Эти верующие создают дополнительное осложнение, ибо, удерживаемые
от легкодоступных знаний в сфере магии, они могут очень быстро обратиться к
тем организациям, которые, как им представляется, способны утолить их жажду
неизвестного или необыкновенного или предложить "кратчайшие пути". Не станем
отрицать, мы пользуемся этим высказыванием -- но всегда с оговорками:
"Адепты, однако, разработали кратчайшие пути к достижению божественного
знания. К Богу ведет столько же путей, сколько имеется душ ("я")
человеческих".
Другие течения, именующие себя суфиями, идеализируют своих основателей,
предлагая своим членам своего рода внутри-религиозную церемонию. Нередко
практикуется музыкальная декламация, которая якобы приводит ищущего в
возвышающее состояние экстаза, -- несмотря на то, что в суфийском учении
многократно указывается, что музыка может приносить вред и что основу
суфизма составляет то, чему учат, а не личность учителя.
Иммигранты из азиатских стран -- арабы (в основном из Адена и Сомали),
индийцы и пакистанцы -- завезли на Запад еще одну форму "суфизма". Ее
образуют группы мусульманских религиозных фанатиков, которые, подобно своим
одурманенным той или иной доктриной собратьям по всему мусульманскому миру
от Марокко до Явы, собираются для совместных упражнений-молитв, возбуждающих
их эмоционально и вызывающих иногда своего рода катарсис. Они используют
суфийскую терминологию и копируют суфийскую организационную структуру, имея
свои ответвления во многих западных городах.
Здесь проблема заключается не только в том, что многие из участников
этих групп уже неспособны изучать суфийские идеи поскольку они убеждены, что
им уже все известно, но также в том, что буквально никто -- будь то
социолог, антрополог или рядовые граждане -- не в состоянии определить в
каждом случае, что это представляет из себя суфизм не более, чем укротители
змей представляют собой индуизм или игра "бинго" -- математику. Приобретения
снова оказываются очень низкого порядка; потери же немалые. Некоторые из
членов подобных групп -- явные истерики. Другие никогда не слыхали ни о
какой другой форме суфизма. Для них такие утверждения, как, например,
утверждение ибн аль-Араби, что "Ангелы -- это силы, скрытые в способностях и
органах чувств человека", покажутся настоящим богохульством -- и тем не
менее они почитают ибн аль-Араби!
Вполне возможно, что эти объединения благодаря пылкому энтузиазму,
эффективному вложению денег и использованию современных методов массовой
информации, в целом будут приняты обозревателями за истинных суфиев или за
представите-лей суфийского мировоззрения. Очевидно, будет правильно сказать,
что религия -- это слишком серьезный вопрос, чтобы отдать его на откуп
несведущим умствующим интеллектуалам или священникам. Последние норовят
"возглавлять" деятельность, проистекающую из набожности и сердечной
преданности высшему началу. Это очень давнее заблуждение. Газали некогда
считался на Западе католиком-богословом средневековья. "Св. Иосафат"
оказался Буддой, а "св. Хараламбос" греков, как выяснено, есть не кто иной,
как дервишский учитель Хаджи Бекташ Вали, основатель ордена Бекташийа.
Христианский святой пятнадцатого века Серапион -- это дервишский поэт
Тураби.
Аналогичное положение уже наблюдается и в странах Востока, где самые
разные энтузиасты, нередко весьма приятные с виду, громогласно выдают себя
за суфиев, утверждая, что их собственные измышления и есть истинный суфизм.
Это, в свою очередь, ставит больной и в большинстве случаев неосознаваемый
вопрос перед многими жителями Запада, интересующимися суфийским наследием.
Стоя перед выбором: принять или отвергнуть, убежденные в том, что это должно
быть суфизмом, раз так считают столь многие местные жители, множество
подобных изучающих кончали либо отвращением, либо огульным, некритическим
принятием. В западных странах имеется немало примеров этого "синдрома
обращения в суфизм" -- иногда в случае довольно влиятельных лиц, готовых в
печатной форме "доказывать", что данный культ, каким они видели его у
экстатиков, представляет собой нечто, подлежащее внедрению на Западе.
Это может вызвать весьма жуткое ощущение, что такое положение дел
слишком напоминает воображаемую ситуацию в некоей малоцивилизованной
местности, куда передовые идеи хотя и проникли, но -- из-за отсутствия
точной и надлежащим образом систематизированной информации --
истолковываются местными жителями поверхностным или совершенно