Страница:
Следует помнить и о том, что гражданская война была борьбой не двух сторон, но многих - каждый против каждого. Колчак получал удары в спину от эсеров и "самостийных" партизан, Юденич - от эстонцев, Деникин держал войска против Грузии, вынужден был воевать с Петлюрой, с Дагестаном, в тылах у него действовали 50-тысячные банды Махно и других "батек", под Новороссийском безобразничали "зеленые". Даже значительно уступающие большевикам силы приходилось распределять по разным фронтам.
Наконец, если в Кубанском походе Деникин смело громил двадцатикратно превосходящего врага с отборными высокопрофессиональными частями, то впоследствии преимущество в качестве начало теряться. Офицерские полки разбавлялись пополнениями из военнопленных или крестьян, формировались новые части. Значительную долю Вооруженных сил Юга России составляли казаки - вояки хорошие, но подверженные переменам настроения, да и больше партизаны, чем регулярные солдаты. Высокие качества "первопроходников" удалось в той или иной мере сохранить лишь некоторым частям Кутепова и Слащева. А качество Красной армии постоянно повышалось. Свирепыми мерами насаждалась дисциплина. Командовали ими уже не крикуны-комиссары и стихийные лидеры, а офицеры и генералы с опытом мировой войны, Академии Генштаба. Их гребли в первую очередь офицерскими мобилизациями. Покупали высокими окладами и должностями. Во избежание измены семьи считались заложниками. Причем по приказу Троцкого No 1908/492 на ответственные посты назначались только те, семьи которых находились в пределах Совдепии с сообщением каждому под расписку о расстреле его близких в случае предательства. Кроме того, сами бывшие офицеры увязывались круговой порукой - за перебежку одного расстрел товарищей. И кроме того, большевистская пропаганда находила к офицерам особый, специфический подход. Взывали к их патриотическим чувствам, требуя защитить Россию от иностранных хищников и их наемников-белогвардейцев. Играли на извечных комплексах русской интеллигенции - необходимости ее единения с "народом"... Кто уж верил, кто нет - трудно сказать. Ведь иногда человек начинает верить во что-то, когда другого ему просто не остается. Оправдывая себя перед собой же. Наконец, многие профессионалы-военные вынуждены были служить, чтобы прокормиться. Большевизм и среди офицеров подчинил себе ту инертную массу, которая поначалу желала остаться пассивной. Поэтому в тактическом и стратегическом отношении игра пошла "на равных" - сражались выпускники одних и тех же училищ, одних и тех же академий, имеющие равный опыт.
Вот эти главные причины и привели к поражению белых армий. Что же касается политических, экономических, классовых причин поражения белых, обычно перечисляемых, как основные, то они на самом деле играли лишь второстепенное значение. Ведь Самарская "Учредилка" выступала под социалистическими лозунгами, демократические установки провозглашал Савинков, очень левым было Северное правительство эсеров, весьма демократичными выступали правительство Юденича, уфимская Директория. А Корнилов, Деникин, Врангель действовали на основе непредрешения принципов будущей власти. Наконец, Петлюра, Колчак, Миллер, Врангель решали аграрный вопрос в пользу крестьян гораздо более заманчиво, чем большевики. Но на ход событий эти аспекты не оказали почти никакого влияния.
Из-за своей малочисленности белогвардейцы могли побеждать только в непрерывном наступлении. Только сохраняя за собой стратегическую инициативу, на волне душевного подъема. Любая пассивная оборона при таком неравенстве сил была бы раздавлена. Но в наступлении неизбежно растягивались коммуникации, войска отрывались от тылов, армии и корпуса теряли связь между собой, начинали действовать независимо друг от друга. Фланги оказывались незащищенными. И тогда наступала пора красных контрударов. А когда белые части были остановлены, повыбиты, измотаны, большевикам оставалось только использовать свое численное преимущество. По этой общей схеме гибли армии и Колчака, и Юденича, и Деникина...
71. Деникин - политика и власть
Профессор Н. Н. Алексеев писал о Деникине:
"Бывают люди, с которыми достаточно поговорить несколько слов, чтобы определить внутреннее существо их характера. Вот с таким твердым убеждением о характере главнокомандующего вышли мы тогда от него. Это был хороший русский человек, застенчивый, скромный, без славолюбия и гордости - качества, которые, может быть, и не нужны были в то смутное время, в которое ему приходилось действовать".
Этот человек волею судеб стал во главе огромного края от Волги до Днестра. Стоит отметить, что деникинское правительство, Особое Совещание, в деловом отношении оказалось прочнее и выше общероссийского, колчаковского. И люди на юге подобрались более компетентные, да и конструкция власти, как законодательного и административного органа при главнокомандующем, оказалась удачной для военного времени. А в политические шатания твердая рука Деникина удариться правительству не давала. Нападок на Особое Совещание было множество. Крайне правые называли его "социалистическим", левые - "черносотенным". Как вспоминал Деникин, по этим нападкам он определял, что правительство держится правильно выбранного умеренного курса, т. к. угодить всему спектру партий и примирить между собой крайние течения все равно не было никакой возможности.
Несмотря на всю работу по наведению законности и правопорядка, о жизни белого Юга сказано много нелестных слов. Нужно лишь сделать существенную поправку. Сведения, дошедшие до нас с "белой" стороны, писались уже в эмиграции. И их авторы, выискивая причины своего поражения, более подробно освещали негативные стороны. Часто - утрированно, под влиянием соответствующего "черного" настроения. Положительное же в их работах нередко опускалось - как само собой разумеющееся. Или как погибшие начинания, не доведенные до конца. Кроме того, большинство эмигрантов не имели возможности для сравнения. Ну а красная сторона, естественно, изображала деятельность и быт своих противников только темными красками. В результате и сложилась однобокая, часто гипертрофированная картина "безобразий".
Недостатки, естественно, были, и крупные. Частично о них уже говорилось при описании деятельности Колчака, поскольку для разных областей они в основном были общими. Например, спекуляция. Но это явление было не "белогвардейским", а общероссийским, оно вовсю процветало и в Совдепии, несмотря на меры ЧК. Могло ли быть иначе в насквозь больном обществе с разрушенной промышленностью, разваленной системой снабжения и торговли, дезорганизованным сельским хозяйством. На Юге размах спекуляции усугублялся огромным наплывом беженцев. И из Совдепии, и из Грузии - изгоняемые русские, и из Турции - вырезаемые армяне. Все они искали средств к существованию. Тем более среди беженцев хватало всевозможных дельцов, аферистов, махинаторов, в свое время перебравшихся с голодного Севера на гетманскую Украину. Да и портовые города Юга от нехватки подобных деятелей никогда не страдали. Спекуляция заражала тыловые органы армии и даже фронтовые части - из-за недостатка снабжения они создавали собственные команды для продажи в тылу излишков трофейного имущества или их обмена на нужные товары. Деникин старался изо всех сил бороться с данным явлением. Несмотря на сопротивление юристов, считавших понятие "спекуляция" слишком неопределенным, он провел "Временный закон об уголовной ответственности за спекуляцию", каравший виновных вплоть до смертной казни с конфискацией имущества. Но, как он признавал впоследствии, большинство арестовываемых было мелкой сошкой, "на которую не стоило опускать карающий меч правосудия. Лишь оздоровление народного хозяйства могло очистить его от паразитов. Но для этого, кроме всех прочих условий, нужно было время". Можно добавить - для этого нужен был еще и мир.
Деникинскую армию часто обвиняли и в грабежах. Да, грабежи были, особенно характерные для горских и казачьих частей. Председатель терского Круга Губарев, в перерыве между сессиями ушедший в полк рядовым бойцом, чтобы лучше узнать казачьи нужды, докладывал: "Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске".
Некоторые командиры смотрели на подобные действия подчиненных сквозь пальцы. Например, при взятии Екатеринослава казаки Шкуро и Ирманова крупно пошарили по магазинам. 3. Арбатов пишет, что, когда к Ирманову направилась делегация, жалуясь на грабежи его бойцов, "он удивленно, старчески дряхлым голосом произнес: "Да неужели? Вот канальи!" - и по лицу его скользнула счастливая отеческая улыбка".
Однако рядом можно привести другую цитату - советского писателя Фурманова из романа "Чапаев".
"Грабежи во время вступления войск в населенные пункты, видимо, явление неизбежное, и это Федор многократно впоследствии имел возможность наблюдать как на своих, на красноармейских частях, так и на войсках врага. Это - нечто стихийное, с чем трудно бороться, что в корне уничтожить немыслимо, пока существует война. Это свойственно бойцу наших дней по природе всей его взвинченной, специфически военной, разрушительной психологии. Военные грабежи пропадут только с войной".
Упоминаний о красных грабежах полным-полно и в большевистских приказах по Южному фронту.
Можно назвать и объективные факторы, способствующие распространению этой пагубы. Неустройство тыла, плохое снабжение - как из-за общей нехватки тех или иных запасов, так и из-за плохой работы транспорта. В результате части вынуждены были переходить на "самоснабжение". За войсками шли целые составы поездов, которые полки нагружали "своим" имуществом. Про запас. Надежда получить что-то из тыла была слабой.
Возможно, ошибкой Деникина и Особого Совещания было непризнание хождения советских денег. По сути, они представляли собой ничего не стоящие бумажки печатные станки Совдепии работали на полную мощность. Поскольку думали и о будущем России, то решили, что допуск в обращение таких денег поведет страну к банкротству. Но собственная, Ростовская экспедиция имела малую производительность. Организовывалось еще несколько экспедиций - они вошли в строй лишь к концу 1919 г. Дензнаков катастрофически не хватало, что не давало возможности поднять людям жалованье в соответствии с темпами инфляции. Председатель Особого Совещания ген. Лукомский вспоминает, как один из губернаторов жаловался ему, что не может принять к столу вызванных к себе по делам службы лиц. Да и сам Лукомский едва сводил концы с концами, хотя уже не держал прислуги - и готовили еду, и стирали жена с дочерью. На фронте нехватка денег отражалась особенно болезненно. Жалованье задерживалось по два-три месяца. А когда приходило, его не хватало - главным образом в освобождаемых районах, где цены были взвинчены не белогвардейской, а более высокой, советской инфляцией. Вместо покупки необходимых продуктов части вынуждены были прибегать к реквизициям. А от разрешения реквизиций один шаг до грабежей, тем более что с новыми пополнениями в армию попадали преступные и разложившиеся элементы из числа бывших пленных, перебежчиков, дезертиров.
Естественно, деникинское командование решительно боролось с грабежами. Были изданы суровые законы, отдавались соответствующие приказы на всех уровнях. Для расследования посылались комиссии с чрезвычайными полномочиями. Хотя полностью обуздать такое зло в хаосе гражданской воины было невозможно. Можно опять же сослаться, что этого не смогли сделать даже красные, не стеснявшие себя законами и расследованиями. И еще одну причину "деникинских грабежей" мы находим в разведсводке штаба 1-го корпуса No 02743 от 29.5.19 о действиях советских частей: "Иногда целые команды, нашив погоны, устраивали поголовные грабежи и погромы. Подстрекателями обычно были комиссары". Автор работы "Красная армия на Южном фронте" Н. Критский подтверждает: "У многих пленных кавалеристов находили в карманах корниловские погоны".
Крупным недостатком деникинского правительства принято считать то, что оно не провело в жизнь земельной реформы. Аграрное законодательство им разрабатывалось. Согласно указаниям Деникина, в основу должно было лечь укрепление мелких и средних хозяйств за счет казенных и помещичьих земель - в каждой местности должен был определяться максимальный размер земли, остающейся в руках прежних владельцев, излишки переходили малоземельным. Но, как уже отмечалось, подчинение Колчаку отодвинуло этот вопрос, и в силу вступил временный колчаковский закон, предписывающий до Учредительного Собрания сохранение земли за теми владельцами, в чьих руках она фактически находится. Лишь к осени 19-го года правительство Юга вернулось к аграрному вопросу. Довести его решение до конца оно не успело. Уж больно сложные проблемы оказались в нем завязаны. Скажем, отчуждение земли касалось права собственности - одной из основ возрождения государственного порядка. Да и с экономической точки зрения многие помещичьи хозяйства Юга были высокопродуктивными, современными предприятиями, использующими новейшую технику. Нужно было думать, как не разрушить их.
Имелись и случаи, когда прежние владельцы возвращались на освобожденную территорию и, пользуясь сочувствием местных властей и командиров, силой возвращали свою землю, скот и инвентарь, начинали взыскивать убытки, сводить счеты за разорение и прежние унижения. Деникин такие попытки резко пресек. В приказе от 22.6.19 он запретил войскам вмешиваться в имущественные конфликты и писал:
"Власти обязаны в переходное время, впредь до установления законного порядка, предупреждать всякие новые очевидные захваты прав, не разрешая прежних споров и не допуская насилия с чьей бы то ни было стороны и во имя чего бы оно ни делалось. Урегулирование этого вопроса принадлежит законодательной власти. Насильников, как с той, так и с другой стороны, будут привлекать к суду".
Так что обобщение подобных инцидентов и широкое распространение слухов, что белые отбирают у крестьян землю и наказывают за ее прежний захват, следует всецело приписать успехам красной пропаганды.
Ей же принадлежит обвинение Деникина в "продаже России иностранцам" и "торговле русскими интересами". Учитывая реальные факты, оно выглядит совершенно беспочвенным. К русским интересам он относился с болезненной щепетильностью и ни на какие уступки в этом плане не шел. Он вынужден был, правда, признать де-факто самостоятельность окраинных государств, и то с оговоркой - "ведущих борьбу с большевиками". Но против признания полной самостоятельности Украины и казачьих областей однозначно высказывались и Деникин, и Особое Совещание. Для данных образований допускалась лишь широкая автономия. Он не пошел на поводу Польши, домогавшейся значительных территориальных уступок, протестовал против политики полонизации и гонений на православную церковь в оккупированных ею областях. А на предложение Особого Совещания заинтересовать иностранцев выгодными концессиями Деникин ответил:
"Невзирая на тяжелое положение, нельзя допускать ничего, имеющего характер мирной оккупации и исключительного управления нашей торговлей и транспортом. По вопросу о концессиях - не согласен, так как заинтересованность варягов и без того велика."
Летом 1919 г. в Ставку Деникина прибыл британский генерал Г. Хольман - не только как новый глава союзной миссии, но и как личный представитель военного министра У. Черчилля. В своем послании Деникину Черчилль писал:
"Цель приезда ген. Хольмана - всяческим образом помочь Вам и Вашей задаче сломить большевистскую тиранию... Я надеюсь, что Вы отнесетесь к нему с полным доверием... В согласии с политикой правительства Его Величества, мы сделали все возможное, чтобы помочь Вам во всех отношениях. Мое министерство окажет Вам всякую поддержку, какая в нашей власти, путем доставки военного снаряжения и специалистов-экспертов. Но Вы, без сомнения, поймете, что наши ресурсы, истощенные великой войной, не безграничны... тем более что они должны служить для выполнения наших обязательств не. только в южной, но и в северной России и Сибири, а в сущности на пространстве всего земного шара..."
Черчилль знал, кого выбрать посланцем, чтобы выразить свое отношение к Белому Движению. Хольман оказался честным и смелым солдатом, сумевшим быстро сойтись с Деникиным и близко принять к сердцу судьбы России. Работал с полной самоотдачей, отнюдь не старался держаться в рамках официальных инструкций. Торопил приход транспортов со снабжением. Чтобы обеспечить поддержку деникинцев с моря, не останавливался перед использованием личных знакомств с флотскими начальниками. Будучи летчиком, сам принимал участие в воздушных боях. Черчиллю он докладывал, что,
"познав истинную природу большевизма, готов скорее стать в ряды армии юга рядовым добровольцем, чем вступить в сношения с большевиками...".
Совсем иначе вело себя английское дипломатическое представительство во главе с ген. Кизом, подчиненное министерству иностранных дел. Открытостью и прямотой здесь не пахло. Его сотрудники старательно совали нос во все политические интриги, которыми так богат был белый Юг, участвовали в различных совещаниях и консультациях, конструирующих мертворожденные проекты российской власти. В отношениях с белым командованием дипломатические представители отражали линию своего правительства, которая после поражений Колчака становилась все более неблагоприятной. Ллойд-Джордж говорил:
"Я не жалею об оказании нами помощи России, но мы не можем тратить огромные средства на участие в бесконечной гражданской войне... Большевизм не может быть побежден оружием, и нам нужно прибегнуть к другим способам, чтобы восстановить мир и изменить систему управления в несчастной России".
(Что касается осведомленности британского премьера в русских делах ее, четко характеризует фраза, высказанная им в парламенте: "Мы должны поддерживать генерала Деникина, адмирала Колчака и генерала Харькова..." )
Вновь поднимался проект конференции на Принцевых островах, чтобы помирить большевиков с белыми. Ллойд-Джордж высказывал мудрое предположение, что
"с наступлением зимы все существующие в России правительства несколько одумаются, и тогда все великие державы будут иметь возможность предложить вновь свое посредничество, дабы в России установились наконец порядок и спокойствие..."
Политика Франции была еще более бестолковой и запутанной. С одной стороны, ее правительство определенно держало сторону белых из-за боязни альянса большевиков с Германией. Волна германофильских настроений, поднявшаяся на русском Юге после сомнительного поведения французов в Одессе и Крыму, вызвала в Париже серьезное беспокойство. Россия требовалась Франции в качестве континентальной союзницы. Но все это было на словах, а едва доходило до дела, оно тормозилось мелочными зацепками. Так, глава делегации в Париже ген. Драгомиров после встречи с премьер-министром докладывал Деникину:
"Клемансо в конце концов несколько раз объявил, что будет оказывать нам всякую помощь, но не людьми. От "людей" я поспешил отказаться, а настаивал на скорейшей моральной поддержке путем немедленного формального признания правительства Колчака и принятия наших представителей в сонм официальных послов других держав. На это я ответа не получил..."
Естественно, ведь признать - значило бы принять Россию в состав стран-победительниц, допустить ее к устройству послевоенной Европы и уделить ей часть плодов победы.
Хотя Франция была богаче других стран оставшимся от войны имуществом, но уступить часть этой завали белогвардейцам она не желала. Меркантильно боялась продешевить, поднимая вопрос о "компенсациях экономического характера". А прислав два парохода с ничтожным количеством грузов, тут же потребовала от Деникина поставить на соответствующую сумму пшеницу. Для Вооруженных сил Юга России, нуждавшихся буквально во всем, такой товарообмен был неприемлем. Параллельно с Деникиным Франция все еще пыталась делать ставку на Петлюру постоянно битого и не имеющего за собой серьезной силы. Зато после освобождения белогвардейцами Крыма и Одессы французы внезапно вспомнили о своей старой конвенции с англичанами насчет "сфер влияния" и послали в русские порты свои паспортные бюро. Уведомив Деникина, что "контроль над пассажирами, следующими во все порты на запад от Азовского моря, будет осуществляться французскими властями". В ответ было заявлено о недопустимости подобных вмешательств, и что на территории России контроль будут осуществлять русские власти. Штаб ген. Франше д'Эспре поспешил свести конфликт к "недоразумению". Французов допустили на побережье, но лишь для контроля лиц, выезжающих в Константинополь, в зону их оккупации.
При Деникине французским представителем состоял полковник Корбейль, но он действовал только в качестве передаточного звена между белой Ставкой и Константинополем или Парижем. Большие надежды возлагались на приезд осенью миссии ген. Манжена, в задачу которой, согласно верительным грамогам, входило "облегчить сношения между Добровольческой армией и французским командованием для пользы прогивобольшевистской борьбы и укрепления связей, соединяющих издавна Францию и Россию".
Надежды не оправдались. Деятельность миссии свелась к работе осведомительского и консультативного характера, нудным и отвлеченным переговорам, не имеющим конкретного выхода. Что касается Америки, то в ней сильны были тенденции вовсе отойти от европейской кутерьмы и замкнуться в сфере собственных интересов, как до войны.
В мировом сообществе имелись и радикальные проекты борьбы с коммунизмом. Например, предлагалось допустить Германию и Японию покончить с большевиками, предоставив им за это экономические выгоды в России. Сторонники плана подчеркивали, что разгромленная Германия не в состоянии уплатить наложенных на нее репараций, если ей не дать такого средства восстановления (за русский счет) - словом, убивались два зайца. Но против усиления немцев категорически выступала Франция, а японцев - США (интересно, что в политических прогнозах того времени, и французских, и немецких, предсказывалась возможность возникновения в будущем союза Германия - Россия - Япония или Германия - Россия - Япония - Италия).
Естественным союзником белогвардейцев казалась Польша, имевшая вторую по численности армию в Европе (после большевиков) и находящаяся в состоянии войны с Совдепйей. И Деникин относился к ней как к союзнице. Едва установилось сообщение, отправил на родину польскую бригаду Зелинского, сформированную на Кубани. Военные и гражданские власти шли навстречу пожеланиям поляков, стремящихся уехать домой, помогали вернуться беженцам и пленным мировой войны. В общем-то и наступление белых на Киев имело целью соединиться с войсками Пилсудского, что освободило бы всю западную часть фронта для удара на Москву, надежно обеспечив левый фланг белых. Кроме того, это соединение открыло бы железнодорожное сообщение с Западной Европой.
Но какие-либо попытки установить связь с Варшавой кончались неудачей. Послания оставались без ответа. Обещанная польским генштабом еще в начале 19-го миссия так и не появилась, а от посланного в Варшаву русского представителя полковника Долинского не было никаких известий. Наконец, только в сентябре в Таганрог явилась миссия во главе с ген. Карницким. Ей была устроена торжественная встреча. Однако на восторженные приветствия Карницкий ответил более чем сухо. А его начальник штаба майор Пшездецкий на банкете недоуменно спрашивал русского соседа по столу о причинах радушия "Судя по речам, здесь чествуют союзников. Но поляки еще не союзники..."
Через несколько дней он просил полковника Нолькена, заведовавшего в Ставке связью с иностранцами, довести до сведения высших чинов, что русские неверно поняли, будто между Россией и Польшей заключен союз, называя это "недоразумением".
Тем временем военные действия на польском фронте внезапно прекратились. На встревоженные запросы Деникина Карницкий сначала отвечал, что по чисто военным соображениям заключено трехнедельное перемирие, которое уже кончается. Потом стали объяснять отвлечением войск в Силезию из-за осложнений с немцами. Потом - достижением своих границ, дальше которых лежат русские земли. Переговоры с миссией Карницкого, длившиеся несколько месяцев, не дали никаких результатов. Стороны говорили на разных языках. Поляков интересовал только территориальный вопрос. Вообще Пилсудский претендовал на границы "Речи Посполитой", включая Курляндию, Литву, Белоруссию, часть Украины. Деникину столь неумеренные требования не предъявлялись, но постоянно демонстрировались карты "земель польского расселения", доходившего до Киева и Одессы, предлагалось высказать свой взгляд на судьбы тех или иных областей. Он же настаивал на несвоевременности территориальных споров в условиях войны, необходимости удовлетвориться временной границей, а окончательное решение отложить до мирного времени и избрания общерусского правительства. Белая сторона делала основной упор на возобновлении боевых действий.
Наконец, если в Кубанском походе Деникин смело громил двадцатикратно превосходящего врага с отборными высокопрофессиональными частями, то впоследствии преимущество в качестве начало теряться. Офицерские полки разбавлялись пополнениями из военнопленных или крестьян, формировались новые части. Значительную долю Вооруженных сил Юга России составляли казаки - вояки хорошие, но подверженные переменам настроения, да и больше партизаны, чем регулярные солдаты. Высокие качества "первопроходников" удалось в той или иной мере сохранить лишь некоторым частям Кутепова и Слащева. А качество Красной армии постоянно повышалось. Свирепыми мерами насаждалась дисциплина. Командовали ими уже не крикуны-комиссары и стихийные лидеры, а офицеры и генералы с опытом мировой войны, Академии Генштаба. Их гребли в первую очередь офицерскими мобилизациями. Покупали высокими окладами и должностями. Во избежание измены семьи считались заложниками. Причем по приказу Троцкого No 1908/492 на ответственные посты назначались только те, семьи которых находились в пределах Совдепии с сообщением каждому под расписку о расстреле его близких в случае предательства. Кроме того, сами бывшие офицеры увязывались круговой порукой - за перебежку одного расстрел товарищей. И кроме того, большевистская пропаганда находила к офицерам особый, специфический подход. Взывали к их патриотическим чувствам, требуя защитить Россию от иностранных хищников и их наемников-белогвардейцев. Играли на извечных комплексах русской интеллигенции - необходимости ее единения с "народом"... Кто уж верил, кто нет - трудно сказать. Ведь иногда человек начинает верить во что-то, когда другого ему просто не остается. Оправдывая себя перед собой же. Наконец, многие профессионалы-военные вынуждены были служить, чтобы прокормиться. Большевизм и среди офицеров подчинил себе ту инертную массу, которая поначалу желала остаться пассивной. Поэтому в тактическом и стратегическом отношении игра пошла "на равных" - сражались выпускники одних и тех же училищ, одних и тех же академий, имеющие равный опыт.
Вот эти главные причины и привели к поражению белых армий. Что же касается политических, экономических, классовых причин поражения белых, обычно перечисляемых, как основные, то они на самом деле играли лишь второстепенное значение. Ведь Самарская "Учредилка" выступала под социалистическими лозунгами, демократические установки провозглашал Савинков, очень левым было Северное правительство эсеров, весьма демократичными выступали правительство Юденича, уфимская Директория. А Корнилов, Деникин, Врангель действовали на основе непредрешения принципов будущей власти. Наконец, Петлюра, Колчак, Миллер, Врангель решали аграрный вопрос в пользу крестьян гораздо более заманчиво, чем большевики. Но на ход событий эти аспекты не оказали почти никакого влияния.
Из-за своей малочисленности белогвардейцы могли побеждать только в непрерывном наступлении. Только сохраняя за собой стратегическую инициативу, на волне душевного подъема. Любая пассивная оборона при таком неравенстве сил была бы раздавлена. Но в наступлении неизбежно растягивались коммуникации, войска отрывались от тылов, армии и корпуса теряли связь между собой, начинали действовать независимо друг от друга. Фланги оказывались незащищенными. И тогда наступала пора красных контрударов. А когда белые части были остановлены, повыбиты, измотаны, большевикам оставалось только использовать свое численное преимущество. По этой общей схеме гибли армии и Колчака, и Юденича, и Деникина...
71. Деникин - политика и власть
Профессор Н. Н. Алексеев писал о Деникине:
"Бывают люди, с которыми достаточно поговорить несколько слов, чтобы определить внутреннее существо их характера. Вот с таким твердым убеждением о характере главнокомандующего вышли мы тогда от него. Это был хороший русский человек, застенчивый, скромный, без славолюбия и гордости - качества, которые, может быть, и не нужны были в то смутное время, в которое ему приходилось действовать".
Этот человек волею судеб стал во главе огромного края от Волги до Днестра. Стоит отметить, что деникинское правительство, Особое Совещание, в деловом отношении оказалось прочнее и выше общероссийского, колчаковского. И люди на юге подобрались более компетентные, да и конструкция власти, как законодательного и административного органа при главнокомандующем, оказалась удачной для военного времени. А в политические шатания твердая рука Деникина удариться правительству не давала. Нападок на Особое Совещание было множество. Крайне правые называли его "социалистическим", левые - "черносотенным". Как вспоминал Деникин, по этим нападкам он определял, что правительство держится правильно выбранного умеренного курса, т. к. угодить всему спектру партий и примирить между собой крайние течения все равно не было никакой возможности.
Несмотря на всю работу по наведению законности и правопорядка, о жизни белого Юга сказано много нелестных слов. Нужно лишь сделать существенную поправку. Сведения, дошедшие до нас с "белой" стороны, писались уже в эмиграции. И их авторы, выискивая причины своего поражения, более подробно освещали негативные стороны. Часто - утрированно, под влиянием соответствующего "черного" настроения. Положительное же в их работах нередко опускалось - как само собой разумеющееся. Или как погибшие начинания, не доведенные до конца. Кроме того, большинство эмигрантов не имели возможности для сравнения. Ну а красная сторона, естественно, изображала деятельность и быт своих противников только темными красками. В результате и сложилась однобокая, часто гипертрофированная картина "безобразий".
Недостатки, естественно, были, и крупные. Частично о них уже говорилось при описании деятельности Колчака, поскольку для разных областей они в основном были общими. Например, спекуляция. Но это явление было не "белогвардейским", а общероссийским, оно вовсю процветало и в Совдепии, несмотря на меры ЧК. Могло ли быть иначе в насквозь больном обществе с разрушенной промышленностью, разваленной системой снабжения и торговли, дезорганизованным сельским хозяйством. На Юге размах спекуляции усугублялся огромным наплывом беженцев. И из Совдепии, и из Грузии - изгоняемые русские, и из Турции - вырезаемые армяне. Все они искали средств к существованию. Тем более среди беженцев хватало всевозможных дельцов, аферистов, махинаторов, в свое время перебравшихся с голодного Севера на гетманскую Украину. Да и портовые города Юга от нехватки подобных деятелей никогда не страдали. Спекуляция заражала тыловые органы армии и даже фронтовые части - из-за недостатка снабжения они создавали собственные команды для продажи в тылу излишков трофейного имущества или их обмена на нужные товары. Деникин старался изо всех сил бороться с данным явлением. Несмотря на сопротивление юристов, считавших понятие "спекуляция" слишком неопределенным, он провел "Временный закон об уголовной ответственности за спекуляцию", каравший виновных вплоть до смертной казни с конфискацией имущества. Но, как он признавал впоследствии, большинство арестовываемых было мелкой сошкой, "на которую не стоило опускать карающий меч правосудия. Лишь оздоровление народного хозяйства могло очистить его от паразитов. Но для этого, кроме всех прочих условий, нужно было время". Можно добавить - для этого нужен был еще и мир.
Деникинскую армию часто обвиняли и в грабежах. Да, грабежи были, особенно характерные для горских и казачьих частей. Председатель терского Круга Губарев, в перерыве между сессиями ушедший в полк рядовым бойцом, чтобы лучше узнать казачьи нужды, докладывал: "Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске".
Некоторые командиры смотрели на подобные действия подчиненных сквозь пальцы. Например, при взятии Екатеринослава казаки Шкуро и Ирманова крупно пошарили по магазинам. 3. Арбатов пишет, что, когда к Ирманову направилась делегация, жалуясь на грабежи его бойцов, "он удивленно, старчески дряхлым голосом произнес: "Да неужели? Вот канальи!" - и по лицу его скользнула счастливая отеческая улыбка".
Однако рядом можно привести другую цитату - советского писателя Фурманова из романа "Чапаев".
"Грабежи во время вступления войск в населенные пункты, видимо, явление неизбежное, и это Федор многократно впоследствии имел возможность наблюдать как на своих, на красноармейских частях, так и на войсках врага. Это - нечто стихийное, с чем трудно бороться, что в корне уничтожить немыслимо, пока существует война. Это свойственно бойцу наших дней по природе всей его взвинченной, специфически военной, разрушительной психологии. Военные грабежи пропадут только с войной".
Упоминаний о красных грабежах полным-полно и в большевистских приказах по Южному фронту.
Можно назвать и объективные факторы, способствующие распространению этой пагубы. Неустройство тыла, плохое снабжение - как из-за общей нехватки тех или иных запасов, так и из-за плохой работы транспорта. В результате части вынуждены были переходить на "самоснабжение". За войсками шли целые составы поездов, которые полки нагружали "своим" имуществом. Про запас. Надежда получить что-то из тыла была слабой.
Возможно, ошибкой Деникина и Особого Совещания было непризнание хождения советских денег. По сути, они представляли собой ничего не стоящие бумажки печатные станки Совдепии работали на полную мощность. Поскольку думали и о будущем России, то решили, что допуск в обращение таких денег поведет страну к банкротству. Но собственная, Ростовская экспедиция имела малую производительность. Организовывалось еще несколько экспедиций - они вошли в строй лишь к концу 1919 г. Дензнаков катастрофически не хватало, что не давало возможности поднять людям жалованье в соответствии с темпами инфляции. Председатель Особого Совещания ген. Лукомский вспоминает, как один из губернаторов жаловался ему, что не может принять к столу вызванных к себе по делам службы лиц. Да и сам Лукомский едва сводил концы с концами, хотя уже не держал прислуги - и готовили еду, и стирали жена с дочерью. На фронте нехватка денег отражалась особенно болезненно. Жалованье задерживалось по два-три месяца. А когда приходило, его не хватало - главным образом в освобождаемых районах, где цены были взвинчены не белогвардейской, а более высокой, советской инфляцией. Вместо покупки необходимых продуктов части вынуждены были прибегать к реквизициям. А от разрешения реквизиций один шаг до грабежей, тем более что с новыми пополнениями в армию попадали преступные и разложившиеся элементы из числа бывших пленных, перебежчиков, дезертиров.
Естественно, деникинское командование решительно боролось с грабежами. Были изданы суровые законы, отдавались соответствующие приказы на всех уровнях. Для расследования посылались комиссии с чрезвычайными полномочиями. Хотя полностью обуздать такое зло в хаосе гражданской воины было невозможно. Можно опять же сослаться, что этого не смогли сделать даже красные, не стеснявшие себя законами и расследованиями. И еще одну причину "деникинских грабежей" мы находим в разведсводке штаба 1-го корпуса No 02743 от 29.5.19 о действиях советских частей: "Иногда целые команды, нашив погоны, устраивали поголовные грабежи и погромы. Подстрекателями обычно были комиссары". Автор работы "Красная армия на Южном фронте" Н. Критский подтверждает: "У многих пленных кавалеристов находили в карманах корниловские погоны".
Крупным недостатком деникинского правительства принято считать то, что оно не провело в жизнь земельной реформы. Аграрное законодательство им разрабатывалось. Согласно указаниям Деникина, в основу должно было лечь укрепление мелких и средних хозяйств за счет казенных и помещичьих земель - в каждой местности должен был определяться максимальный размер земли, остающейся в руках прежних владельцев, излишки переходили малоземельным. Но, как уже отмечалось, подчинение Колчаку отодвинуло этот вопрос, и в силу вступил временный колчаковский закон, предписывающий до Учредительного Собрания сохранение земли за теми владельцами, в чьих руках она фактически находится. Лишь к осени 19-го года правительство Юга вернулось к аграрному вопросу. Довести его решение до конца оно не успело. Уж больно сложные проблемы оказались в нем завязаны. Скажем, отчуждение земли касалось права собственности - одной из основ возрождения государственного порядка. Да и с экономической точки зрения многие помещичьи хозяйства Юга были высокопродуктивными, современными предприятиями, использующими новейшую технику. Нужно было думать, как не разрушить их.
Имелись и случаи, когда прежние владельцы возвращались на освобожденную территорию и, пользуясь сочувствием местных властей и командиров, силой возвращали свою землю, скот и инвентарь, начинали взыскивать убытки, сводить счеты за разорение и прежние унижения. Деникин такие попытки резко пресек. В приказе от 22.6.19 он запретил войскам вмешиваться в имущественные конфликты и писал:
"Власти обязаны в переходное время, впредь до установления законного порядка, предупреждать всякие новые очевидные захваты прав, не разрешая прежних споров и не допуская насилия с чьей бы то ни было стороны и во имя чего бы оно ни делалось. Урегулирование этого вопроса принадлежит законодательной власти. Насильников, как с той, так и с другой стороны, будут привлекать к суду".
Так что обобщение подобных инцидентов и широкое распространение слухов, что белые отбирают у крестьян землю и наказывают за ее прежний захват, следует всецело приписать успехам красной пропаганды.
Ей же принадлежит обвинение Деникина в "продаже России иностранцам" и "торговле русскими интересами". Учитывая реальные факты, оно выглядит совершенно беспочвенным. К русским интересам он относился с болезненной щепетильностью и ни на какие уступки в этом плане не шел. Он вынужден был, правда, признать де-факто самостоятельность окраинных государств, и то с оговоркой - "ведущих борьбу с большевиками". Но против признания полной самостоятельности Украины и казачьих областей однозначно высказывались и Деникин, и Особое Совещание. Для данных образований допускалась лишь широкая автономия. Он не пошел на поводу Польши, домогавшейся значительных территориальных уступок, протестовал против политики полонизации и гонений на православную церковь в оккупированных ею областях. А на предложение Особого Совещания заинтересовать иностранцев выгодными концессиями Деникин ответил:
"Невзирая на тяжелое положение, нельзя допускать ничего, имеющего характер мирной оккупации и исключительного управления нашей торговлей и транспортом. По вопросу о концессиях - не согласен, так как заинтересованность варягов и без того велика."
Летом 1919 г. в Ставку Деникина прибыл британский генерал Г. Хольман - не только как новый глава союзной миссии, но и как личный представитель военного министра У. Черчилля. В своем послании Деникину Черчилль писал:
"Цель приезда ген. Хольмана - всяческим образом помочь Вам и Вашей задаче сломить большевистскую тиранию... Я надеюсь, что Вы отнесетесь к нему с полным доверием... В согласии с политикой правительства Его Величества, мы сделали все возможное, чтобы помочь Вам во всех отношениях. Мое министерство окажет Вам всякую поддержку, какая в нашей власти, путем доставки военного снаряжения и специалистов-экспертов. Но Вы, без сомнения, поймете, что наши ресурсы, истощенные великой войной, не безграничны... тем более что они должны служить для выполнения наших обязательств не. только в южной, но и в северной России и Сибири, а в сущности на пространстве всего земного шара..."
Черчилль знал, кого выбрать посланцем, чтобы выразить свое отношение к Белому Движению. Хольман оказался честным и смелым солдатом, сумевшим быстро сойтись с Деникиным и близко принять к сердцу судьбы России. Работал с полной самоотдачей, отнюдь не старался держаться в рамках официальных инструкций. Торопил приход транспортов со снабжением. Чтобы обеспечить поддержку деникинцев с моря, не останавливался перед использованием личных знакомств с флотскими начальниками. Будучи летчиком, сам принимал участие в воздушных боях. Черчиллю он докладывал, что,
"познав истинную природу большевизма, готов скорее стать в ряды армии юга рядовым добровольцем, чем вступить в сношения с большевиками...".
Совсем иначе вело себя английское дипломатическое представительство во главе с ген. Кизом, подчиненное министерству иностранных дел. Открытостью и прямотой здесь не пахло. Его сотрудники старательно совали нос во все политические интриги, которыми так богат был белый Юг, участвовали в различных совещаниях и консультациях, конструирующих мертворожденные проекты российской власти. В отношениях с белым командованием дипломатические представители отражали линию своего правительства, которая после поражений Колчака становилась все более неблагоприятной. Ллойд-Джордж говорил:
"Я не жалею об оказании нами помощи России, но мы не можем тратить огромные средства на участие в бесконечной гражданской войне... Большевизм не может быть побежден оружием, и нам нужно прибегнуть к другим способам, чтобы восстановить мир и изменить систему управления в несчастной России".
(Что касается осведомленности британского премьера в русских делах ее, четко характеризует фраза, высказанная им в парламенте: "Мы должны поддерживать генерала Деникина, адмирала Колчака и генерала Харькова..." )
Вновь поднимался проект конференции на Принцевых островах, чтобы помирить большевиков с белыми. Ллойд-Джордж высказывал мудрое предположение, что
"с наступлением зимы все существующие в России правительства несколько одумаются, и тогда все великие державы будут иметь возможность предложить вновь свое посредничество, дабы в России установились наконец порядок и спокойствие..."
Политика Франции была еще более бестолковой и запутанной. С одной стороны, ее правительство определенно держало сторону белых из-за боязни альянса большевиков с Германией. Волна германофильских настроений, поднявшаяся на русском Юге после сомнительного поведения французов в Одессе и Крыму, вызвала в Париже серьезное беспокойство. Россия требовалась Франции в качестве континентальной союзницы. Но все это было на словах, а едва доходило до дела, оно тормозилось мелочными зацепками. Так, глава делегации в Париже ген. Драгомиров после встречи с премьер-министром докладывал Деникину:
"Клемансо в конце концов несколько раз объявил, что будет оказывать нам всякую помощь, но не людьми. От "людей" я поспешил отказаться, а настаивал на скорейшей моральной поддержке путем немедленного формального признания правительства Колчака и принятия наших представителей в сонм официальных послов других держав. На это я ответа не получил..."
Естественно, ведь признать - значило бы принять Россию в состав стран-победительниц, допустить ее к устройству послевоенной Европы и уделить ей часть плодов победы.
Хотя Франция была богаче других стран оставшимся от войны имуществом, но уступить часть этой завали белогвардейцам она не желала. Меркантильно боялась продешевить, поднимая вопрос о "компенсациях экономического характера". А прислав два парохода с ничтожным количеством грузов, тут же потребовала от Деникина поставить на соответствующую сумму пшеницу. Для Вооруженных сил Юга России, нуждавшихся буквально во всем, такой товарообмен был неприемлем. Параллельно с Деникиным Франция все еще пыталась делать ставку на Петлюру постоянно битого и не имеющего за собой серьезной силы. Зато после освобождения белогвардейцами Крыма и Одессы французы внезапно вспомнили о своей старой конвенции с англичанами насчет "сфер влияния" и послали в русские порты свои паспортные бюро. Уведомив Деникина, что "контроль над пассажирами, следующими во все порты на запад от Азовского моря, будет осуществляться французскими властями". В ответ было заявлено о недопустимости подобных вмешательств, и что на территории России контроль будут осуществлять русские власти. Штаб ген. Франше д'Эспре поспешил свести конфликт к "недоразумению". Французов допустили на побережье, но лишь для контроля лиц, выезжающих в Константинополь, в зону их оккупации.
При Деникине французским представителем состоял полковник Корбейль, но он действовал только в качестве передаточного звена между белой Ставкой и Константинополем или Парижем. Большие надежды возлагались на приезд осенью миссии ген. Манжена, в задачу которой, согласно верительным грамогам, входило "облегчить сношения между Добровольческой армией и французским командованием для пользы прогивобольшевистской борьбы и укрепления связей, соединяющих издавна Францию и Россию".
Надежды не оправдались. Деятельность миссии свелась к работе осведомительского и консультативного характера, нудным и отвлеченным переговорам, не имеющим конкретного выхода. Что касается Америки, то в ней сильны были тенденции вовсе отойти от европейской кутерьмы и замкнуться в сфере собственных интересов, как до войны.
В мировом сообществе имелись и радикальные проекты борьбы с коммунизмом. Например, предлагалось допустить Германию и Японию покончить с большевиками, предоставив им за это экономические выгоды в России. Сторонники плана подчеркивали, что разгромленная Германия не в состоянии уплатить наложенных на нее репараций, если ей не дать такого средства восстановления (за русский счет) - словом, убивались два зайца. Но против усиления немцев категорически выступала Франция, а японцев - США (интересно, что в политических прогнозах того времени, и французских, и немецких, предсказывалась возможность возникновения в будущем союза Германия - Россия - Япония или Германия - Россия - Япония - Италия).
Естественным союзником белогвардейцев казалась Польша, имевшая вторую по численности армию в Европе (после большевиков) и находящаяся в состоянии войны с Совдепйей. И Деникин относился к ней как к союзнице. Едва установилось сообщение, отправил на родину польскую бригаду Зелинского, сформированную на Кубани. Военные и гражданские власти шли навстречу пожеланиям поляков, стремящихся уехать домой, помогали вернуться беженцам и пленным мировой войны. В общем-то и наступление белых на Киев имело целью соединиться с войсками Пилсудского, что освободило бы всю западную часть фронта для удара на Москву, надежно обеспечив левый фланг белых. Кроме того, это соединение открыло бы железнодорожное сообщение с Западной Европой.
Но какие-либо попытки установить связь с Варшавой кончались неудачей. Послания оставались без ответа. Обещанная польским генштабом еще в начале 19-го миссия так и не появилась, а от посланного в Варшаву русского представителя полковника Долинского не было никаких известий. Наконец, только в сентябре в Таганрог явилась миссия во главе с ген. Карницким. Ей была устроена торжественная встреча. Однако на восторженные приветствия Карницкий ответил более чем сухо. А его начальник штаба майор Пшездецкий на банкете недоуменно спрашивал русского соседа по столу о причинах радушия "Судя по речам, здесь чествуют союзников. Но поляки еще не союзники..."
Через несколько дней он просил полковника Нолькена, заведовавшего в Ставке связью с иностранцами, довести до сведения высших чинов, что русские неверно поняли, будто между Россией и Польшей заключен союз, называя это "недоразумением".
Тем временем военные действия на польском фронте внезапно прекратились. На встревоженные запросы Деникина Карницкий сначала отвечал, что по чисто военным соображениям заключено трехнедельное перемирие, которое уже кончается. Потом стали объяснять отвлечением войск в Силезию из-за осложнений с немцами. Потом - достижением своих границ, дальше которых лежат русские земли. Переговоры с миссией Карницкого, длившиеся несколько месяцев, не дали никаких результатов. Стороны говорили на разных языках. Поляков интересовал только территориальный вопрос. Вообще Пилсудский претендовал на границы "Речи Посполитой", включая Курляндию, Литву, Белоруссию, часть Украины. Деникину столь неумеренные требования не предъявлялись, но постоянно демонстрировались карты "земель польского расселения", доходившего до Киева и Одессы, предлагалось высказать свой взгляд на судьбы тех или иных областей. Он же настаивал на несвоевременности территориальных споров в условиях войны, необходимости удовлетвориться временной границей, а окончательное решение отложить до мирного времени и избрания общерусского правительства. Белая сторона делала основной упор на возобновлении боевых действий.