Страница:
То, что сообщил командарм, и удивило, и обрадовало нас. 3-я ударная армия получила устный приказ готовиться к отправке по железной дороге. Куда? Этого мы не знали. Могли только гадать.
Впрочем, логика событий подсказывала, что предстоящая передислокация не такое уж неожиданное событие. Группа армий "Север" была выведена из активной борьбы. Оказавшись в курляндском мешке, она лишилась возможности влиять на ход операций других фронтов. Правда, решить все задачи, поставленные Ставкой, в Прибалтике не удалось. Прибалтийские фронты так и не смогли расчленить и окончательно разгромить курляндскую группировку, на это не хватило сил. Но все же стратегический удар здесь достиг своей цели. И это давало Верховному Главнокомандованию возможность, заблокировав группировку врага, перебросить часть войск туда, где в них испытывалась большая нужда.
Оканчивалось наше пребывание в Прибалтике. 99 дней назад перешли мы границу Латвии. И добрая половина этого времени была насыщена трудными наступательными боями. Поэтому казалось, что пробыли мы здесь не три с лишним месяца, а целую вечность. Теперь все оставалось позади. Шла ускоренная подготовка к переезду на другой, пока неведомый нам фронт.
Граница позади
Поезда идут на запад
Всякие сборы в дорогу - событие волнующее и, как правило, окрашенное либо радостью, либо печалью. Но когда в путь готовится целая дивизия, тут уж над всеми чувствами господствует озабоченность. Столько всего надо предусмотреть, согласовать, утрясти, сделать. Как-никак, а переезжают три стрелковых полка, один артиллерийский, два дивизиона - противотанковый и зенитный, да еще несколько специальных подразделений. И во всем этом должен быть полный порядок: чтобы и техника и припасы были погружены правильно, чтобы люди разместились в вагонах как надо и чтобы не было отставших в пути.
Но прежде чем заняться сборами, требовалось передать занимаемый участок. 2 декабря нас сменили части 22-й армии. И уже утром следующего дня мы начали нелегкий марш в сторону Елгавы.
В другой обстановке и в другое время года этот март не оказался бы особенно трудным. Но, во-первых, наша передислокация должна была быть сохранена в тайне, и поэтому шли мы только ночами. Во-вторых, погода нас не баловала - почти непрерывно лил дождь, перемежаемый снегом. Транспорта и горючего не хватало. На дорогах, ставших непроезжими, застревали автомашины. Люди брели по колено в грязи. Хорошо, хоть темного времени в эту пору много.
Ночью 6 декабря дивизия сосредоточилась на станции Платоне около Елгавы. Здесь нас должны были посадить в эшелоны.
Штаб дивизии под руководством Николая Константиновича Дьячкова составил подробный план работ, связанных с перевозкой. В каждой части и подразделении представители штаба наблюдали за их ходом. Дел хватало всем. Бойцы пилили доски для оборудования вагонов, заготавливали дрова. К месту посадки доставлялись железные печки и продовольствие, лампы и фураж, ведра и веники. Словом, предусматривалась каждая мелочь.
Политработники, партийные и комсомольские активисты разъясняли бойцам условия и правила железнодорожных передвижений, давали советы, как вести себя, чтобы не отстать в пути. Особо обращалось внимание на то, чтобы сохранить в тайне сам факт нашей передислокации из Латвии: противник в Прибалтике не должен был знать, что мы уезжаем, а на новом месте - откуда прибыли. Поэтому все, что говорило о нашем довольно долгом пребывании на прибалтийской земле - лозунги, плакаты, листовки, номера многотиражки "Воин Родины", - убиралось или уничтожалось. О задачах, возникавших в связи с переездом, говорилось на партийных и комсомольских собраниях, на общих собраниях красноармейцев и совещаниях офицеров.
И вот наконец наступил день 17 декабря, когда первый поезд тронулся в путь. Он был сцеплен из шестидесяти товарных вагонов и платформ. Еще шесть таких составов формировались и по мере готовности отправлялись. Последний из них ушел со станции Платоне 22 декабря.
Я ехал с первым эшелоном. Помню, как лязгнули сцепки, дернулся под ногами пол вагона и в самую душу ворвался паровозный гудок, воскрешая что-то далекое, довоенное, счастливое. Отпуска, командировки, переезды в незнакомые гарнизоны - все это бывало связано с ощущением новизны, с ожиданием того, что жизнь откроет перед тобой еще одну непрочитанную, увлекательную страницу. Отголосок этих чувств тронул сердце легкой и приятной грустью.
Неизведанное и сейчас лежало впереди. Манящее и тревожное. Что сулило оно нам? До сих пор нашей дивизии (а я уже не мог представить себя вне ее) сопутствовал успех. А как-то сложатся дела на новом месте?
Встав на какой-то ящик, я смотрел в оконце шаткого вагона общепринятого типа "40 людей или 8 лошадей". Смотрел долго, пока пробегавшие мимо деревья и столбы не завязли в чернильном мраке ранней ночи.
В вагоне нас было не 40 человек, а значительно меньше, и устроились мы с достаточным комфортом. Зашторили окна, зажгли лампу. Присев за деревянный столик, я спросил Артюхова:
- Как настроение у бойцов?
Михаил Васильевич ответил:
- Настроение боевое. Но, конечно, находятся и такие, кого переброска немного пугает. Знаете ведь, какие разговоры иногда идут? Вот мы, мол, немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить.
- Но это же ерунда! - возмутился я. - Как можно сравнивать несопоставимые вещи?
- Конечно, ерунда. Но разговоры вредные. Один такой доморощенный стратег, если против него не выступить, целое подразделение в уныние может ввести. Чтобы этого не случилось, меры мы приняли. Парторги и комсорги в каждый вагон назначены. Агитаторы тоже. Все они проинструктированы, материалами снабжены.
- А от шапкозакидательства их предостерег? И на легкие победы людей настраивать нельзя, это тоже вредная крайность. У Гитлера еще силы есть. И немцы, чем ближе к своей земле, тем ожесточеннее будут сражаться.
- Это учли.
- Вот и хорошо. А теперь - отдыхать. Надо и за прошлое отоспаться и про запас...
Стучат вагонные колеса, дрожит на стене фонарный блик. И несет нас поезд в незнакомые места, к новым боям. Ночь сменяется днем, день - ночью. Мелькают за окном руины станционных зданий - ни одного целого. Крустпилс и Двинск, Полоцк и Молодечно, Лида и Волковыск, Черемха и Седлец... Наконец Брожкув.
Вот теперь-то все стало ясно! Мы вливались в 1-й Белорусский фронт, действовавший на важнейшем стратегическом направлении.
Приехали мы в Брожкув 26 декабря. А последний эшелон пришел как раз под Новый, 1945 год. Как мы встретили этот последний военный год, я не помню. Собственно, никакой встречи и не было. Торжеств не устраивали. Надо было готовиться к пешему маршу в район города Станиславова, где было отведено место для сосредоточения дивизии.
И вот после сорокапятикилометрового перехода мы прибыли туда 2 января. Всего в сорока километрах от нас лежала поверженная Варшава, находившаяся в руках оккупантов. Польская столица с нетерпением ждала своего освобождения. А мы также нетерпеливо ждали начала наступления, ради которого - это было ясно каждому - нас направили сюда. Боевой дух в частях был высок: умелая партийно-политическая работа, что велась во время переезда, сделала свое дело.
Но поступавшие к нам указания свидетельствовали, что наступление начнется не завтра и не послезавтра. Видно, подготовка к нему велась серьезная и основательная. Мы занялись размещением полков в зимних неприветливых лесах, окружавших Станиславов. Делалось это для того, чтобы сохранить тайну нашей передислокации из Прибалтики. Ведь здесь, в непосредственной близости от противника, возможность утечки такой информации была особенно велика.
Солдаты принялись рыть землянки, сооружать укрытия для лошадей, строить бани, оборудовать полигоны и учебные поля. Командующий армией приказал подготовиться к приему пополнения и к боевой учебе. Нелегко было на новом месте. Донимал холод. Земля промерзла на большую глубину. Дни стояли короткие, светлого времени в обрез. Да и со строительным материалом, дровами приходилось туго. Леса, послужившие нам пристанищем, были невелики и к тому же (что особенно трудно было нам усвоить) составляли частную собственность отдельных лиц. Всякую порубку мы могли производить только с их разрешения - таково было указание советского командования войскам, находившимся на польской земле.
И все-таки устроились мы всего за три дня. А там подошло и весьма изрядное пополнение людьми и техникой. Мы начали доводить до полного комплекта роты. В полках, прибывших в Польшу в двухбатальонном составе, создавались третьи батальоны.
Дивизия заметно обновилась. И не только за счет рядовых бойцов, но и командиров. У меня появился, наконец, штатный заместитель - полковник Петр Андреевич Бачков.
Надо сказать, что должность эта долгое время оставалась вакантной - с тех самых пор, когда я вступил в командование дивизией. Правда, в Латвии на нее был назначен офицер, но не успел он по-настоящему войти в курс дела, как его отозвали и направили принимать бригаду. Теперь я рассчитывал, что с приходом Бачкова жить мне станет легче. Но мои надежды оправдались лишь отчасти. И в том была не вина Петра Андреевича, а беда - плохо обстояло у него дело со здоровьем, и он не мог работать в полную силу.
Подвело здоровье и Гончарова с Аристовым - незадолго до отъезда из Латвии они слегли с желудочными заболеваниями. Произошло это, по-видимому, из-за плохой питьевой воды. Артиллерией у нас теперь командовал полковник Григорий Николаевич Сосновский. Вместо Аристова командиром 674-го полка назначили подполковника Алексея Дмитриевича Плеходанова, офицера из соседней дивизии, а командиром 469-го - полковника Михаила Алексеевича Мочалова.
Таким образом, во главе частей у нас остались лишь два "старика", сражавшихся еще у Заозерной и прошедших через все бои в Прибалтике, - это Зинченко и Гладких. Майор Георгий Георгиевич Гладких, командир артиллерийского полка, выделялся отменным хладнокровием и храбростью. В боях он неизменно находился на самых горячих участках, но ни пуля, ни осколки не брали его.
Такое "боевое долголетие" реже встречалось среди командиров батальонов. Но и среди них имелись ветераны - Давыдов, Хачатуров. Помню, как в начале боев в Латвии ко мне подошел Степан Андреевич Неустроев невысокий, худощавый капитан. На Заозерной он шел в бой заместителем комбата, был там обожжен и ранен, попал в медсанбат. Вскоре, не долечившись как следует, Неустроев попросил вернуть его в батальон. Чувствовалось, что положение "безработного" сильно угнетало его и не способствовало укреплению здоровья. Я знал, что в таких случаях полное выздоровление зачастую скорее приходит на передовой, чем в тылу, и поэтому направил его в 469-й полк заместителем комбата. Но поскольку там нужнее оказался командир батальона, Неустроева и определили на эту должность. Он справился. В боях был по-прежнему решителен и смел. 6 ноября его снова - в пятый раз за войну! ранило. Сейчас он вернулся в строй и принял 3-й батальон в 756-м полку.
Но таких комбатов у нас осталось немного. На смену выбывавшим из строя прибывали новые. За последние месяцы минувшего года командовать батальонами стали капитаны Блохия, Боев, Логвиненко и Твердохлеб.
И вот теперь нам предстояла большая работа по обучению молодых бойцов, по сколачиванию подразделений и частей. Что ж, не в первый раз вставала перед нами такая задача. И все мы энергично взялись за ее решение.
Недостатка в энтузиазме у людей не было.
Начали, как всегда, с изучения строевого и боевого уставов, с освоения устройства оружия и правил обращения с ним в бою. Через несколько дней перешли к проведению ротных и батальонных учений на дивизионном полигоне. Одно из показных батальонных учений наблюдал наш командарм. Генерал Симоняк остался доволен действиями солдат и особенно командиров.
Тактические учения, ночные марши, боевые стрельбы - все это втягивало молодых солдат в напряженную фронтовую жизнь, психологически подготавливало их к тяжелым испытаниям, сокращало разрыв в мастерстве между ними и бывалыми воинами.
Проводились также сборы ручных и станковых пулеметчиков, стрелков из противотанковых ружей. Солдаты и сержанты изучали листовки-памятки, выпущенные Военным советом фронта для представителей всех боевых специальностей.
Много учились и офицеры: ведь им предстояло руководить боями на незнакомом доселе театре военных действий. С командирами полков, батальонов и рот были организованы занятия при штабах дивизии и корпуса. Там для них читались лекции о системе обороны на западном берегу Вислы, делались военно-географические обзоры.
Не замирала все это время и партийно-политическая работа, нацеленная на воспитание у людей высокого наступательного порыва, готовности не пожалеть ни сил, ни жизни для достижения победы.
Дивизия упорно готовилась к броску на запад, туда, где неровно, с перебоями, но все еще билось сердце фашистской империи Гитлера.
Марш сквозь вьюгу
В наших боевых приготовлениях не участвовал артиллерийский полк. Вместе с минометными ротами стрелковых частей он был передан во временное оперативное подчинение 89-му корпусу и выдвинут к правому берегу Вислы. Я воспринял это как верный признак того, что нам не придется наступать в первом эшелоне. И не ошибся.
11 января Семен Никифорович Переверткин собрал командиров дивизий и объявил, что через три дня фронт начнет наступление на противостоящую ему группу немецких армий "А". Цель наступления - разгромить неприятельские войска, освободить Польшу и, выйдя к Одеру, создать выгодные условия для завершающего удара по Берлину.
Для достижения этой цели намечалось нанести фронтальные удары на лодзинском и ченстоховском направлениях, расчленить главные силы группы армий "А" и, уничтожив их по частям, развить стремительное наступление в направлениях Познани и Бреславля. На пути фронта между Вислой и Одером лежало семь оборонительных полос, эшелонированных на глубину до 500 километров. Это была серьезная преграда. И хотя 3-й ударной предстояло наступать во втором эшелоне фронта, необходимость включиться в активные боевые действия могла возникнуть перед нами в любой момент.
12 января перешел в наступление развернутый слева от нас 1-й Украинский фронт. Висло-Одерская наступательная операция началась. 14 января, как и намечалось заранее, в нее включился и 1-й Белорусский.
Через три дня была освобождена Варшава. 17 января в 15 часов дивизия получила приказ на марш вслед за наступающими войсками.
Походные колонны двинулись в путь. Идти во втором эшелоне - это не то, что наступать с боями. Но и увеселительной прогулкой наш переход нельзя было назвать. Мы шли со всеми предосторожностями, выставив боевое охранение, выслав вперед головные походные заставы. Ведь мы вступали на территорию, где еще несколько дней назад находился враг, и какая-то часть его сил могла оказаться в тылу наступающего фронта. Нужно было сохранять готовность вступить в бой в любую минуту.
Вскоре дивизия вошла в Варшаву. Чем больше мы в нее углублялись, тем сильнее нами овладевало чувство сострадания и гнева. Мы видели много городов и сел, превращенных в руины. Но такие варварские разрушения и в таком масштабе нам, пожалуй, привелось увидеть впервые. Улицу за улицей, квартал за кварталом проходили солдаты, и глаз не мог найти ни одного уцелевшею дома. Всюду зияли провалами стен остовы когда-то прекрасных зданий. Груды битого кирпича и обломки домашней утвари запрудили тротуары и мостовые. То тут, то там виднелись изуродованные памятники. Взывая к отмщению, тянули вверх обгорелые руки-ветви столетние липы. И как зловещий шрам, оставленный "новым порядком", краснела тянувшаяся на километры кирпичная стена - граница еврейского гетто.
Три часа движения по Варшаве были тремя часами убедительнейшего политзанятия на тему "Что несет фашизм порабощенным народам и почему мы должны уничтожить его". Разрушенный город был обжигающим душу наглядным пособием. Он вызывал самые разнообразные оттенки острых и сильных чувств щемящую жалость к людям, жившим под этими кровлями, возмущение звериной жестокостью, с которой разрушались великолепные плоды человеческого труда, ненависть и отвращение к убийцам. Все виденное умножало ярость к врагу, желание покарать его.
С 18 января войска первого эшелона начали преследование противника. Приказ командующего фронтом предписывал не ввязываться в бои по уничтожению вражеских гарнизонов в городах и населенных пунктах (на такие бои противник как раз и делал ставку), а быстрее идти вперед. Это повышало вероятность встречи с оставшимися в нашем тылу силами неприятеля. Мы двигались на запад и северо-запад несколькими параллельными колоннами. Шли грунтовыми, проселочными, лесными дорогами, иногда тропками, а то и просто по полю, целиной.
И тут начались вьюги. Трудный путь стал еще труднее. Люди шли, по колено проваливаясь в снег. Забуксовали автомашины. Сразу же ухудшилось снабжение горючим. Автомобили начали отставать еще больше. А следовательно, резко ухудшилось снабжение продовольствием, боеприпасами, снаряжением. Пришлось все это перевозить лошадьми. Но гужевого транспорта не хватало, чтобы полностью удовлетворить потребности дивизии. Положение складывалось тяжелое. Метель метелью, а мы не могли намного сокращать суточные переходы, чтобы не выбиться из заданного графика. Приходилось сжимать до минимума время на отдых. И поскольку продовольственные обозы не справлялись со снабжением частей, к усталости прибавилось недоедание.
Участились случаи отставания. Солдаты заболевали от переутомления. Только в 469-м полку за три дня заболело 86 человек. И все-таки среднесуточные переходы у нас достигали 36 километров.
Особенно мне запомнилось 27 января. Неистовый ветер нес навстречу людям сплошную стену снега. Наклонившись вперед, закрывая лицо руками, бойцы пробивались сквозь белесую пелену. Каждый шаг давался с большим трудом. Но если тяжело было рядовым, то каково приходилось офицерам! В полковых колоннах командиры шли вместе с бойцами. Чтобы никого не потерять, они часто пропускали колонны своих подразделений вперед, а потом обгоняли их. Это требовало поистине нечеловеческих усилий. А если обнаруживался отстающий, выбившийся из сил боец, то командир нередко еще и помогал ему догонять своих.
Не меньше доставалось и политработникам. Находясь в людской гуще, они подбадривали усталых, следили, что-, бы на привалах все отдохнули и получили пищу; тех, кто не может двигаться, определяли на повозки или сани. На привалах они старались обеспечить людей свежими газетами, вручали им листовки-молнии, посвященные солдатам, показывавшим пример выдержки и дисциплинированности. Как бы ни были измотаны бойцы, они не упускали возможности послушать офицера, читающего сводку Совинформбюро или рассказывающего о положении на фронте.
Кончался привал, и люди, казалось бы изнуренные вконец, находили в себе силы, чтобы подняться и снова штурмовать гудящую стену ветра и снега. Согнутые, натруженные фигуры пробивались сквозь снежную лавину во имя долга, повелевавшего в срок прибыть к месту назначения и изготовиться к бою. А то, что нас вскоре ожидают нелегкие бои, понимал каждый.
Правое крыло фронта, во втором эшелоне которого мы продвигались, встречало особенно сильное сопротивление врага. Противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать наступление советских войск, не дать им выйти к Одеру. К 26 января гитлеровское командование произвело реорганизацию, которая, по его мнению, должна была способствовать стабилизации фронта. Группа армий "А" преобразовывалась в группу армий "Центр". А к северо-западу от нас, в Померании, создавалась группа армий "Висла"...
Так шли мы навстречу боям. И вдруг 1 февраля наступила оттепель. Полил дождь. На полях обнажилась черная вязкая земля. Дороги превратились в реки. Лошади окончательно выбились из сил. Бойцы сами впрягались в сани и повозки. Испытание достигло своего предела. Но 2 февраля наступил конец нашим мучениям. Завершив почти 500-километровый марш, мы вошли в небольшой городок Фандсбург, расположенный у старой немецко-польской границы.
Городок этот стал местом, где дивизия могла, что называется, отдышаться. Подтягивались тылы. Приводилось в порядок обмундирование. Чинилась обувь. Люди мылись в бане, отсыпались. И всех нас не покидало чувство: скоро и наш черед, скоро и нам в бой, в наступление. Ведь еще 31 января около города Кенитца был форсирован Одер и на левом его берегу появился наш первый небольшой плацдарм. А к 3 февраля таких плацдармов было уже несколько. Войска 1-го Белорусского широким фронтом вышли к реке.
Но, вопреки нашему ожиданию, темпы наступления снизились. Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного в том не было. Слишком уж далеко вперед вырвались головные армии фронта, слишком большое расстояние отделяло их от тылов и баз снабжения, слишком растянулись коммуникации. Требовалось закрепиться на занятых рубежах, покончить со многими очагами сопротивления фашистов, оставшимися в нашем тылу и оттягивавшими на себя немалые силы.
5 февраля дивизия получила приказ строить оборону.
Такова уж трудная доля матушки-пехоты. Приходишь на новое место, получаешь приказ на оборону и начинаешь врываться в землю - так, будто оборона эта на века. Но пролетает несколько дней - еще не настланы все накаты, еще не оборудованы все огневые позиции и блиндажи, а уже пришел новый приказ, и войско снимается с места, с сожалением глядя на плоды своего оказавшегося напрасным труда. А потом снова стоянка, и снова вручную люди переворачивают горы земли. И хоть чувствуешь порой, даже знаешь почти наверняка: долго мы здесь не задержимся, а никаких скидок, никаких послаблений - все делается самым основательным образом. Иначе нельзя. На войне ведь между "наверняка" и "почти наверняка" - дистанция огромного размера.
Задача перед нами ставилась нелегкая: за три дня подготовить жесткую оборону, создав систему ротных и батальонных опорных пунктов. Начиналась линия обороны у западных окраин города и шла на северо-восток. В мерзлой, так и не прогревшейся за время оттепели земле предстояло выкопать траншеи, огневые позиции для орудий, минометов и пулеметов, оборудовать землянки и блиндажи. Лопат, кирок, топоров и другого шанцевого инструмента не хватало. Работа двигалась медленно. А через день вновь началось потепление. Но от этого не стало легче. Земля под ногами расползалась. Полевые дороги стали непроезжими, даже пешком по ним удавалось пробираться с трудом. Траншеи наполнялись водой, их стенки обваливались.
И все-таки, как оно часто бывает, задача, казавшаяся поначалу невыполнимой, была решена в срок. Все теперь было готово для боя. Но принять бой на этом рубеже нам так и не пришлось. Едва закончилось строительство выстраданной нами обороны, поступил новый приказ: передислоцироваться в район немецкого города Флатова, находящегося в 32 километрах к западу от нас. Мы снялись с необжитого еще места.
В полном боевом порядке, выставив походные заставы и охранение, полки двинулись по шоссе, ведущему на Флатов. Поблескивал влажный асфальт. С полей почти совсем сошел снег. И уже пахло приближающейся весной. Вдоль дороги чернели стволы яблонь и лип. Справа и слева виднелись большие прямоугольники полей, разделенные живыми изгородями из деревьев. Попадались небольшие леса, но не наши, не такие, как в России или даже в Прибалтике, деревца в них стояли ровными шеренгами, словно на параде. К каждому хуторку, красневшему где-нибудь вдали кирпичными строениями, вела асфальтированная дорога. По богатой мы шли земле.
И хоть шоссе порядком пострадало от танковых гусениц, хотя оставили на нем свои следы снаряды и бомбы, до Флатова мы добрались быстро. Полки расположились, не доходя до него, а штаб дивизии обосновался на восточной окраине аккуратного городка. Преобладали в нем чистенькие коттеджи, в основном пустые, покинутые жителями. Обитатели их сбежали на запад. Одни из них имели серьезные основания для того, чтобы не желать встречи с Красной Армией. Другие были напуганы гитлеровской пропагандой, неутомимой в своих россказнях о "зверствах русских". Об этом кричало геббельсовское радио, газеты и журналы. В иллюстрациях, "подтверждающих" зверства, у фашистов не было недостатка: снимков, сделанных у себя в лагерях, хватало с лихвой. Требовалась лишь совсем небольшая ретушь.
Оставшиеся в городе немцы старались не попадаться нам на глаза. А те, кто попадался, имели вид, запуганный до крайности. И политотдел дивизии усилил работу, цель которой была в том, чтобы довести до сознания каждого бойца мысль: за развязывание подлой войны, за зверства и грабежи на нашей земле отвечают фашистские главари и их приспешники, но отнюдь не мирное население немецких городов и сел. Необходимость в такой работе была велика: у многих, очень многих зияли сердечные раны, вызванные потерей близких, надругательствами над родными, разоренными и сожженными домами. Гитлеровцы убивали ни в чем не повинных родителей, жен и детей наших бойцов. А тут перед нами были родители, жены и дети неприятельских солдат, да еще в целехоньком, неразрушенном городе (фашисты не применяли на своей территории зверскую тактику "выжженной земли"). И слепое чувство мести - око за око, зуб за зуб - могло вырваться из-под контроля, если б не велась серьезная, каждодневная политическая работа.
Впрочем, логика событий подсказывала, что предстоящая передислокация не такое уж неожиданное событие. Группа армий "Север" была выведена из активной борьбы. Оказавшись в курляндском мешке, она лишилась возможности влиять на ход операций других фронтов. Правда, решить все задачи, поставленные Ставкой, в Прибалтике не удалось. Прибалтийские фронты так и не смогли расчленить и окончательно разгромить курляндскую группировку, на это не хватило сил. Но все же стратегический удар здесь достиг своей цели. И это давало Верховному Главнокомандованию возможность, заблокировав группировку врага, перебросить часть войск туда, где в них испытывалась большая нужда.
Оканчивалось наше пребывание в Прибалтике. 99 дней назад перешли мы границу Латвии. И добрая половина этого времени была насыщена трудными наступательными боями. Поэтому казалось, что пробыли мы здесь не три с лишним месяца, а целую вечность. Теперь все оставалось позади. Шла ускоренная подготовка к переезду на другой, пока неведомый нам фронт.
Граница позади
Поезда идут на запад
Всякие сборы в дорогу - событие волнующее и, как правило, окрашенное либо радостью, либо печалью. Но когда в путь готовится целая дивизия, тут уж над всеми чувствами господствует озабоченность. Столько всего надо предусмотреть, согласовать, утрясти, сделать. Как-никак, а переезжают три стрелковых полка, один артиллерийский, два дивизиона - противотанковый и зенитный, да еще несколько специальных подразделений. И во всем этом должен быть полный порядок: чтобы и техника и припасы были погружены правильно, чтобы люди разместились в вагонах как надо и чтобы не было отставших в пути.
Но прежде чем заняться сборами, требовалось передать занимаемый участок. 2 декабря нас сменили части 22-й армии. И уже утром следующего дня мы начали нелегкий марш в сторону Елгавы.
В другой обстановке и в другое время года этот март не оказался бы особенно трудным. Но, во-первых, наша передислокация должна была быть сохранена в тайне, и поэтому шли мы только ночами. Во-вторых, погода нас не баловала - почти непрерывно лил дождь, перемежаемый снегом. Транспорта и горючего не хватало. На дорогах, ставших непроезжими, застревали автомашины. Люди брели по колено в грязи. Хорошо, хоть темного времени в эту пору много.
Ночью 6 декабря дивизия сосредоточилась на станции Платоне около Елгавы. Здесь нас должны были посадить в эшелоны.
Штаб дивизии под руководством Николая Константиновича Дьячкова составил подробный план работ, связанных с перевозкой. В каждой части и подразделении представители штаба наблюдали за их ходом. Дел хватало всем. Бойцы пилили доски для оборудования вагонов, заготавливали дрова. К месту посадки доставлялись железные печки и продовольствие, лампы и фураж, ведра и веники. Словом, предусматривалась каждая мелочь.
Политработники, партийные и комсомольские активисты разъясняли бойцам условия и правила железнодорожных передвижений, давали советы, как вести себя, чтобы не отстать в пути. Особо обращалось внимание на то, чтобы сохранить в тайне сам факт нашей передислокации из Латвии: противник в Прибалтике не должен был знать, что мы уезжаем, а на новом месте - откуда прибыли. Поэтому все, что говорило о нашем довольно долгом пребывании на прибалтийской земле - лозунги, плакаты, листовки, номера многотиражки "Воин Родины", - убиралось или уничтожалось. О задачах, возникавших в связи с переездом, говорилось на партийных и комсомольских собраниях, на общих собраниях красноармейцев и совещаниях офицеров.
И вот наконец наступил день 17 декабря, когда первый поезд тронулся в путь. Он был сцеплен из шестидесяти товарных вагонов и платформ. Еще шесть таких составов формировались и по мере готовности отправлялись. Последний из них ушел со станции Платоне 22 декабря.
Я ехал с первым эшелоном. Помню, как лязгнули сцепки, дернулся под ногами пол вагона и в самую душу ворвался паровозный гудок, воскрешая что-то далекое, довоенное, счастливое. Отпуска, командировки, переезды в незнакомые гарнизоны - все это бывало связано с ощущением новизны, с ожиданием того, что жизнь откроет перед тобой еще одну непрочитанную, увлекательную страницу. Отголосок этих чувств тронул сердце легкой и приятной грустью.
Неизведанное и сейчас лежало впереди. Манящее и тревожное. Что сулило оно нам? До сих пор нашей дивизии (а я уже не мог представить себя вне ее) сопутствовал успех. А как-то сложатся дела на новом месте?
Встав на какой-то ящик, я смотрел в оконце шаткого вагона общепринятого типа "40 людей или 8 лошадей". Смотрел долго, пока пробегавшие мимо деревья и столбы не завязли в чернильном мраке ранней ночи.
В вагоне нас было не 40 человек, а значительно меньше, и устроились мы с достаточным комфортом. Зашторили окна, зажгли лампу. Присев за деревянный столик, я спросил Артюхова:
- Как настроение у бойцов?
Михаил Васильевич ответил:
- Настроение боевое. Но, конечно, находятся и такие, кого переброска немного пугает. Знаете ведь, какие разговоры иногда идут? Вот мы, мол, немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить.
- Но это же ерунда! - возмутился я. - Как можно сравнивать несопоставимые вещи?
- Конечно, ерунда. Но разговоры вредные. Один такой доморощенный стратег, если против него не выступить, целое подразделение в уныние может ввести. Чтобы этого не случилось, меры мы приняли. Парторги и комсорги в каждый вагон назначены. Агитаторы тоже. Все они проинструктированы, материалами снабжены.
- А от шапкозакидательства их предостерег? И на легкие победы людей настраивать нельзя, это тоже вредная крайность. У Гитлера еще силы есть. И немцы, чем ближе к своей земле, тем ожесточеннее будут сражаться.
- Это учли.
- Вот и хорошо. А теперь - отдыхать. Надо и за прошлое отоспаться и про запас...
Стучат вагонные колеса, дрожит на стене фонарный блик. И несет нас поезд в незнакомые места, к новым боям. Ночь сменяется днем, день - ночью. Мелькают за окном руины станционных зданий - ни одного целого. Крустпилс и Двинск, Полоцк и Молодечно, Лида и Волковыск, Черемха и Седлец... Наконец Брожкув.
Вот теперь-то все стало ясно! Мы вливались в 1-й Белорусский фронт, действовавший на важнейшем стратегическом направлении.
Приехали мы в Брожкув 26 декабря. А последний эшелон пришел как раз под Новый, 1945 год. Как мы встретили этот последний военный год, я не помню. Собственно, никакой встречи и не было. Торжеств не устраивали. Надо было готовиться к пешему маршу в район города Станиславова, где было отведено место для сосредоточения дивизии.
И вот после сорокапятикилометрового перехода мы прибыли туда 2 января. Всего в сорока километрах от нас лежала поверженная Варшава, находившаяся в руках оккупантов. Польская столица с нетерпением ждала своего освобождения. А мы также нетерпеливо ждали начала наступления, ради которого - это было ясно каждому - нас направили сюда. Боевой дух в частях был высок: умелая партийно-политическая работа, что велась во время переезда, сделала свое дело.
Но поступавшие к нам указания свидетельствовали, что наступление начнется не завтра и не послезавтра. Видно, подготовка к нему велась серьезная и основательная. Мы занялись размещением полков в зимних неприветливых лесах, окружавших Станиславов. Делалось это для того, чтобы сохранить тайну нашей передислокации из Прибалтики. Ведь здесь, в непосредственной близости от противника, возможность утечки такой информации была особенно велика.
Солдаты принялись рыть землянки, сооружать укрытия для лошадей, строить бани, оборудовать полигоны и учебные поля. Командующий армией приказал подготовиться к приему пополнения и к боевой учебе. Нелегко было на новом месте. Донимал холод. Земля промерзла на большую глубину. Дни стояли короткие, светлого времени в обрез. Да и со строительным материалом, дровами приходилось туго. Леса, послужившие нам пристанищем, были невелики и к тому же (что особенно трудно было нам усвоить) составляли частную собственность отдельных лиц. Всякую порубку мы могли производить только с их разрешения - таково было указание советского командования войскам, находившимся на польской земле.
И все-таки устроились мы всего за три дня. А там подошло и весьма изрядное пополнение людьми и техникой. Мы начали доводить до полного комплекта роты. В полках, прибывших в Польшу в двухбатальонном составе, создавались третьи батальоны.
Дивизия заметно обновилась. И не только за счет рядовых бойцов, но и командиров. У меня появился, наконец, штатный заместитель - полковник Петр Андреевич Бачков.
Надо сказать, что должность эта долгое время оставалась вакантной - с тех самых пор, когда я вступил в командование дивизией. Правда, в Латвии на нее был назначен офицер, но не успел он по-настоящему войти в курс дела, как его отозвали и направили принимать бригаду. Теперь я рассчитывал, что с приходом Бачкова жить мне станет легче. Но мои надежды оправдались лишь отчасти. И в том была не вина Петра Андреевича, а беда - плохо обстояло у него дело со здоровьем, и он не мог работать в полную силу.
Подвело здоровье и Гончарова с Аристовым - незадолго до отъезда из Латвии они слегли с желудочными заболеваниями. Произошло это, по-видимому, из-за плохой питьевой воды. Артиллерией у нас теперь командовал полковник Григорий Николаевич Сосновский. Вместо Аристова командиром 674-го полка назначили подполковника Алексея Дмитриевича Плеходанова, офицера из соседней дивизии, а командиром 469-го - полковника Михаила Алексеевича Мочалова.
Таким образом, во главе частей у нас остались лишь два "старика", сражавшихся еще у Заозерной и прошедших через все бои в Прибалтике, - это Зинченко и Гладких. Майор Георгий Георгиевич Гладких, командир артиллерийского полка, выделялся отменным хладнокровием и храбростью. В боях он неизменно находился на самых горячих участках, но ни пуля, ни осколки не брали его.
Такое "боевое долголетие" реже встречалось среди командиров батальонов. Но и среди них имелись ветераны - Давыдов, Хачатуров. Помню, как в начале боев в Латвии ко мне подошел Степан Андреевич Неустроев невысокий, худощавый капитан. На Заозерной он шел в бой заместителем комбата, был там обожжен и ранен, попал в медсанбат. Вскоре, не долечившись как следует, Неустроев попросил вернуть его в батальон. Чувствовалось, что положение "безработного" сильно угнетало его и не способствовало укреплению здоровья. Я знал, что в таких случаях полное выздоровление зачастую скорее приходит на передовой, чем в тылу, и поэтому направил его в 469-й полк заместителем комбата. Но поскольку там нужнее оказался командир батальона, Неустроева и определили на эту должность. Он справился. В боях был по-прежнему решителен и смел. 6 ноября его снова - в пятый раз за войну! ранило. Сейчас он вернулся в строй и принял 3-й батальон в 756-м полку.
Но таких комбатов у нас осталось немного. На смену выбывавшим из строя прибывали новые. За последние месяцы минувшего года командовать батальонами стали капитаны Блохия, Боев, Логвиненко и Твердохлеб.
И вот теперь нам предстояла большая работа по обучению молодых бойцов, по сколачиванию подразделений и частей. Что ж, не в первый раз вставала перед нами такая задача. И все мы энергично взялись за ее решение.
Недостатка в энтузиазме у людей не было.
Начали, как всегда, с изучения строевого и боевого уставов, с освоения устройства оружия и правил обращения с ним в бою. Через несколько дней перешли к проведению ротных и батальонных учений на дивизионном полигоне. Одно из показных батальонных учений наблюдал наш командарм. Генерал Симоняк остался доволен действиями солдат и особенно командиров.
Тактические учения, ночные марши, боевые стрельбы - все это втягивало молодых солдат в напряженную фронтовую жизнь, психологически подготавливало их к тяжелым испытаниям, сокращало разрыв в мастерстве между ними и бывалыми воинами.
Проводились также сборы ручных и станковых пулеметчиков, стрелков из противотанковых ружей. Солдаты и сержанты изучали листовки-памятки, выпущенные Военным советом фронта для представителей всех боевых специальностей.
Много учились и офицеры: ведь им предстояло руководить боями на незнакомом доселе театре военных действий. С командирами полков, батальонов и рот были организованы занятия при штабах дивизии и корпуса. Там для них читались лекции о системе обороны на западном берегу Вислы, делались военно-географические обзоры.
Не замирала все это время и партийно-политическая работа, нацеленная на воспитание у людей высокого наступательного порыва, готовности не пожалеть ни сил, ни жизни для достижения победы.
Дивизия упорно готовилась к броску на запад, туда, где неровно, с перебоями, но все еще билось сердце фашистской империи Гитлера.
Марш сквозь вьюгу
В наших боевых приготовлениях не участвовал артиллерийский полк. Вместе с минометными ротами стрелковых частей он был передан во временное оперативное подчинение 89-му корпусу и выдвинут к правому берегу Вислы. Я воспринял это как верный признак того, что нам не придется наступать в первом эшелоне. И не ошибся.
11 января Семен Никифорович Переверткин собрал командиров дивизий и объявил, что через три дня фронт начнет наступление на противостоящую ему группу немецких армий "А". Цель наступления - разгромить неприятельские войска, освободить Польшу и, выйдя к Одеру, создать выгодные условия для завершающего удара по Берлину.
Для достижения этой цели намечалось нанести фронтальные удары на лодзинском и ченстоховском направлениях, расчленить главные силы группы армий "А" и, уничтожив их по частям, развить стремительное наступление в направлениях Познани и Бреславля. На пути фронта между Вислой и Одером лежало семь оборонительных полос, эшелонированных на глубину до 500 километров. Это была серьезная преграда. И хотя 3-й ударной предстояло наступать во втором эшелоне фронта, необходимость включиться в активные боевые действия могла возникнуть перед нами в любой момент.
12 января перешел в наступление развернутый слева от нас 1-й Украинский фронт. Висло-Одерская наступательная операция началась. 14 января, как и намечалось заранее, в нее включился и 1-й Белорусский.
Через три дня была освобождена Варшава. 17 января в 15 часов дивизия получила приказ на марш вслед за наступающими войсками.
Походные колонны двинулись в путь. Идти во втором эшелоне - это не то, что наступать с боями. Но и увеселительной прогулкой наш переход нельзя было назвать. Мы шли со всеми предосторожностями, выставив боевое охранение, выслав вперед головные походные заставы. Ведь мы вступали на территорию, где еще несколько дней назад находился враг, и какая-то часть его сил могла оказаться в тылу наступающего фронта. Нужно было сохранять готовность вступить в бой в любую минуту.
Вскоре дивизия вошла в Варшаву. Чем больше мы в нее углублялись, тем сильнее нами овладевало чувство сострадания и гнева. Мы видели много городов и сел, превращенных в руины. Но такие варварские разрушения и в таком масштабе нам, пожалуй, привелось увидеть впервые. Улицу за улицей, квартал за кварталом проходили солдаты, и глаз не мог найти ни одного уцелевшею дома. Всюду зияли провалами стен остовы когда-то прекрасных зданий. Груды битого кирпича и обломки домашней утвари запрудили тротуары и мостовые. То тут, то там виднелись изуродованные памятники. Взывая к отмщению, тянули вверх обгорелые руки-ветви столетние липы. И как зловещий шрам, оставленный "новым порядком", краснела тянувшаяся на километры кирпичная стена - граница еврейского гетто.
Три часа движения по Варшаве были тремя часами убедительнейшего политзанятия на тему "Что несет фашизм порабощенным народам и почему мы должны уничтожить его". Разрушенный город был обжигающим душу наглядным пособием. Он вызывал самые разнообразные оттенки острых и сильных чувств щемящую жалость к людям, жившим под этими кровлями, возмущение звериной жестокостью, с которой разрушались великолепные плоды человеческого труда, ненависть и отвращение к убийцам. Все виденное умножало ярость к врагу, желание покарать его.
С 18 января войска первого эшелона начали преследование противника. Приказ командующего фронтом предписывал не ввязываться в бои по уничтожению вражеских гарнизонов в городах и населенных пунктах (на такие бои противник как раз и делал ставку), а быстрее идти вперед. Это повышало вероятность встречи с оставшимися в нашем тылу силами неприятеля. Мы двигались на запад и северо-запад несколькими параллельными колоннами. Шли грунтовыми, проселочными, лесными дорогами, иногда тропками, а то и просто по полю, целиной.
И тут начались вьюги. Трудный путь стал еще труднее. Люди шли, по колено проваливаясь в снег. Забуксовали автомашины. Сразу же ухудшилось снабжение горючим. Автомобили начали отставать еще больше. А следовательно, резко ухудшилось снабжение продовольствием, боеприпасами, снаряжением. Пришлось все это перевозить лошадьми. Но гужевого транспорта не хватало, чтобы полностью удовлетворить потребности дивизии. Положение складывалось тяжелое. Метель метелью, а мы не могли намного сокращать суточные переходы, чтобы не выбиться из заданного графика. Приходилось сжимать до минимума время на отдых. И поскольку продовольственные обозы не справлялись со снабжением частей, к усталости прибавилось недоедание.
Участились случаи отставания. Солдаты заболевали от переутомления. Только в 469-м полку за три дня заболело 86 человек. И все-таки среднесуточные переходы у нас достигали 36 километров.
Особенно мне запомнилось 27 января. Неистовый ветер нес навстречу людям сплошную стену снега. Наклонившись вперед, закрывая лицо руками, бойцы пробивались сквозь белесую пелену. Каждый шаг давался с большим трудом. Но если тяжело было рядовым, то каково приходилось офицерам! В полковых колоннах командиры шли вместе с бойцами. Чтобы никого не потерять, они часто пропускали колонны своих подразделений вперед, а потом обгоняли их. Это требовало поистине нечеловеческих усилий. А если обнаруживался отстающий, выбившийся из сил боец, то командир нередко еще и помогал ему догонять своих.
Не меньше доставалось и политработникам. Находясь в людской гуще, они подбадривали усталых, следили, что-, бы на привалах все отдохнули и получили пищу; тех, кто не может двигаться, определяли на повозки или сани. На привалах они старались обеспечить людей свежими газетами, вручали им листовки-молнии, посвященные солдатам, показывавшим пример выдержки и дисциплинированности. Как бы ни были измотаны бойцы, они не упускали возможности послушать офицера, читающего сводку Совинформбюро или рассказывающего о положении на фронте.
Кончался привал, и люди, казалось бы изнуренные вконец, находили в себе силы, чтобы подняться и снова штурмовать гудящую стену ветра и снега. Согнутые, натруженные фигуры пробивались сквозь снежную лавину во имя долга, повелевавшего в срок прибыть к месту назначения и изготовиться к бою. А то, что нас вскоре ожидают нелегкие бои, понимал каждый.
Правое крыло фронта, во втором эшелоне которого мы продвигались, встречало особенно сильное сопротивление врага. Противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать наступление советских войск, не дать им выйти к Одеру. К 26 января гитлеровское командование произвело реорганизацию, которая, по его мнению, должна была способствовать стабилизации фронта. Группа армий "А" преобразовывалась в группу армий "Центр". А к северо-западу от нас, в Померании, создавалась группа армий "Висла"...
Так шли мы навстречу боям. И вдруг 1 февраля наступила оттепель. Полил дождь. На полях обнажилась черная вязкая земля. Дороги превратились в реки. Лошади окончательно выбились из сил. Бойцы сами впрягались в сани и повозки. Испытание достигло своего предела. Но 2 февраля наступил конец нашим мучениям. Завершив почти 500-километровый марш, мы вошли в небольшой городок Фандсбург, расположенный у старой немецко-польской границы.
Городок этот стал местом, где дивизия могла, что называется, отдышаться. Подтягивались тылы. Приводилось в порядок обмундирование. Чинилась обувь. Люди мылись в бане, отсыпались. И всех нас не покидало чувство: скоро и наш черед, скоро и нам в бой, в наступление. Ведь еще 31 января около города Кенитца был форсирован Одер и на левом его берегу появился наш первый небольшой плацдарм. А к 3 февраля таких плацдармов было уже несколько. Войска 1-го Белорусского широким фронтом вышли к реке.
Но, вопреки нашему ожиданию, темпы наступления снизились. Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного в том не было. Слишком уж далеко вперед вырвались головные армии фронта, слишком большое расстояние отделяло их от тылов и баз снабжения, слишком растянулись коммуникации. Требовалось закрепиться на занятых рубежах, покончить со многими очагами сопротивления фашистов, оставшимися в нашем тылу и оттягивавшими на себя немалые силы.
5 февраля дивизия получила приказ строить оборону.
Такова уж трудная доля матушки-пехоты. Приходишь на новое место, получаешь приказ на оборону и начинаешь врываться в землю - так, будто оборона эта на века. Но пролетает несколько дней - еще не настланы все накаты, еще не оборудованы все огневые позиции и блиндажи, а уже пришел новый приказ, и войско снимается с места, с сожалением глядя на плоды своего оказавшегося напрасным труда. А потом снова стоянка, и снова вручную люди переворачивают горы земли. И хоть чувствуешь порой, даже знаешь почти наверняка: долго мы здесь не задержимся, а никаких скидок, никаких послаблений - все делается самым основательным образом. Иначе нельзя. На войне ведь между "наверняка" и "почти наверняка" - дистанция огромного размера.
Задача перед нами ставилась нелегкая: за три дня подготовить жесткую оборону, создав систему ротных и батальонных опорных пунктов. Начиналась линия обороны у западных окраин города и шла на северо-восток. В мерзлой, так и не прогревшейся за время оттепели земле предстояло выкопать траншеи, огневые позиции для орудий, минометов и пулеметов, оборудовать землянки и блиндажи. Лопат, кирок, топоров и другого шанцевого инструмента не хватало. Работа двигалась медленно. А через день вновь началось потепление. Но от этого не стало легче. Земля под ногами расползалась. Полевые дороги стали непроезжими, даже пешком по ним удавалось пробираться с трудом. Траншеи наполнялись водой, их стенки обваливались.
И все-таки, как оно часто бывает, задача, казавшаяся поначалу невыполнимой, была решена в срок. Все теперь было готово для боя. Но принять бой на этом рубеже нам так и не пришлось. Едва закончилось строительство выстраданной нами обороны, поступил новый приказ: передислоцироваться в район немецкого города Флатова, находящегося в 32 километрах к западу от нас. Мы снялись с необжитого еще места.
В полном боевом порядке, выставив походные заставы и охранение, полки двинулись по шоссе, ведущему на Флатов. Поблескивал влажный асфальт. С полей почти совсем сошел снег. И уже пахло приближающейся весной. Вдоль дороги чернели стволы яблонь и лип. Справа и слева виднелись большие прямоугольники полей, разделенные живыми изгородями из деревьев. Попадались небольшие леса, но не наши, не такие, как в России или даже в Прибалтике, деревца в них стояли ровными шеренгами, словно на параде. К каждому хуторку, красневшему где-нибудь вдали кирпичными строениями, вела асфальтированная дорога. По богатой мы шли земле.
И хоть шоссе порядком пострадало от танковых гусениц, хотя оставили на нем свои следы снаряды и бомбы, до Флатова мы добрались быстро. Полки расположились, не доходя до него, а штаб дивизии обосновался на восточной окраине аккуратного городка. Преобладали в нем чистенькие коттеджи, в основном пустые, покинутые жителями. Обитатели их сбежали на запад. Одни из них имели серьезные основания для того, чтобы не желать встречи с Красной Армией. Другие были напуганы гитлеровской пропагандой, неутомимой в своих россказнях о "зверствах русских". Об этом кричало геббельсовское радио, газеты и журналы. В иллюстрациях, "подтверждающих" зверства, у фашистов не было недостатка: снимков, сделанных у себя в лагерях, хватало с лихвой. Требовалась лишь совсем небольшая ретушь.
Оставшиеся в городе немцы старались не попадаться нам на глаза. А те, кто попадался, имели вид, запуганный до крайности. И политотдел дивизии усилил работу, цель которой была в том, чтобы довести до сознания каждого бойца мысль: за развязывание подлой войны, за зверства и грабежи на нашей земле отвечают фашистские главари и их приспешники, но отнюдь не мирное население немецких городов и сел. Необходимость в такой работе была велика: у многих, очень многих зияли сердечные раны, вызванные потерей близких, надругательствами над родными, разоренными и сожженными домами. Гитлеровцы убивали ни в чем не повинных родителей, жен и детей наших бойцов. А тут перед нами были родители, жены и дети неприятельских солдат, да еще в целехоньком, неразрушенном городе (фашисты не применяли на своей территории зверскую тактику "выжженной земли"). И слепое чувство мести - око за око, зуб за зуб - могло вырваться из-под контроля, если б не велась серьезная, каждодневная политическая работа.