Страница:
Наконец послышался шум "газика", и на дороге, ведущей к высотке, где находились все приглашенные, показалась машина командующего. Встретив Еременко, я представился ему и доложил о готовности начинать. Андрей Иванович, видно, был в хорошем настроении. Он сердечно поздоровался с каждым генералом я офицером. Потом обернулся ко мне:
- Так у вас все готово?
- Так точно. Разрешите?.. Есть!
Сняв телефонную трубку, я вызвал командира полка и передал:
- Сверьте время. У меня девять пятьдесят ровно. Начинайте, Балынин.
Через несколько минут в небо взвились красные ракеты. Грянули артиллерийские залпы. С нарастающим ревом понеслись реактивные снаряды. Командиры подняли к глазам бинокли.
Когда артподготовка закончилась, над брустверами мелькнули зеленые фигуры и ринулись вперед. Пробежав метров двадцать пять, они перешли на ускоренный шаг. В этот момент снова загремела артиллерия. Перед бойцами выросла стена огня. Наступил критический момент: дрогнут люди, начнут отставать от катящегося вперед вала - и учение можно считать наполовину сорванным.
Я с волнением наблюдал за происходящим на поле и про себя повторял: "Не отстаньте, родимые, не отстаньте!"
Солдаты двигались, не сбавляя темпа. На ходу они вскидывали автоматы и ручные пулеметы. Мне было видно - часть мишеней опрокинулась. Потом в ход пошли боевые гранаты. Посланные меткими и сильными бросками, они достигали траншеи и взрывались там. Не дожидаясь, пока рассеется дым, люди устремлялись вперед.
"Здорово, - думал я. - Никакой заминки! Вот бы так в настоящем бою!"
Батальон, не задерживаясь, все дальше продвигался в глубь обозначенной на местности обороны "противника".
Я опустил бинокль. По отдельным репликам и жестам окружающих было ясно, что учение произвело на них хорошее впечатление. Теперь оставалось ждать, что скажет командующий фронтом на разборе.
Подведение итогов учения состоялось тут же, на высотке. Настроение у Еременко не испортилось - он, как и вначале, улыбался, шутил. Из этого я сделал вывод, что "бой", продемонстрированный батальоном Колтунова, ему понравился.
Когда Андрей Иванович начал говорить, я все же был и удивлен и смущен - уж очень лестные слова произнес он в адрес нашей дивизии.
- Учитесь, мотайте себе на ус, товарищи, - сказал он, обращаясь ко всем. - Так вот и надо действовать в боевых условиях. И я вижу, что сто пятидесятая именно так и будет воевать. Учение хоть и показное, да без показухи. Чувствуется, что люди дисциплинированны, обучены, а боевое управление на высоте. Спасибо, Шатилов, - обернулся он ко мне. - Получишь сто наручных часов - для отличившихся бойцов и командиров.
Потом Еременко спросил Юшкевича:
- Сколько у вас в резерве солдат и сержантов?
- Тысяча восемьсот человек.
- Передайте их сто пятидесятой дивизии.
- Есть!
- А у нас в резерве сколько? - обратился он к сопровождавшему его полковнику из штаба фронта.
- Две с половиной - три тысячи.
- Тоже передать Шатилову.
Такой итог разбора был для меня приятнее любой, самой горячей похвалы.
Командующий фронтом уехал, но Юшкевич не торопился отпустить нас. Стоя на склоне и поглядывая на нас снизу вверх, он сердито заговорил:
- Учение учением. Что хорошо, то хорошо. Но успех одной дивизии не оправдывает серьезных упущений в службе войск, которые еще имеют место в нашей армии. - И командарм принялся рассказывать о недостатках, вскрытых в одном из полков, где были допущены грубые нарушения в полевой службе.
Закончив, он подошел ко мне:
- Ну, Шатилов, и от моего имени спасибо. Не подвел. Бывай здоров, - и крепко пожал мне руку.
Конец затишью
На следующее утро, когда я, сидя в своей землянке, пил крепкий чай, мой ординарец Горошков приоткрыл дверь и доложил:
- Товарищ командир, к вам полковник пришел.
- Наш?
- Нет.
- Ну, зови.
Через порог перешагнул невысокий, коренастый офицер. На его округлом лице тревожно поблескивали темные глаза.
- Товарищ командир дивизии, - произнес он подрагивающим голосом с заметным украинским акцентом. - Прибыл в ваше распоряжение на должность командира семьсот пятьдесят шестого стрелкового полка!
- А вы не ошиблись? Этим полком командует полковник Житков.
- Никак нет, не ошибся. Командующий приказал поменять меня с товарищем Житковым местами. Вот предписание...
- Ладно, - сказал я без особого восторга. Житков считался у нас лучшим, самым сильным командиром полка, а прибывший на его место офицер как раз вчера на разборе был подвергнут критике за упущения в полевой службе. Садитесь-ка чаю попить.
- Нет, товарищ командир дивизии, разрешите сначала доложить, за что я отстранен...
- Не надо. С меня хватит того, что я уже знаю. И давайте условимся: о том, что было, - забудем. Как будто ничего и не было. И я вам никогда ни о чем не напомню, если вы сами не дадите для этого повода.
Несколько мгновений офицер молчал, силясь подавить улыбку, а потом радостно отчеканил:
- Разрешите мне в полк бежать?..
Чувствовалось, что он тронут оказанным ему приемом и что в недостатке рвения его, видимо, не придется упрекать.
Позже я узнал, что на командной должности он недавно. С непривычки дела у него шли неважно. Его, как я понял, преследовала боязнь показаться недостаточно исполнительным и расторопным. А это порождало поспешность, которая, не опираясь на достаточный командирский опыт, служила причиной различных просчетов и промахов.
Новый командир полка еще многого не знал и не умел, а стало быть, нуждался во внимании и помощи.
* * *
Дня через три после учений к ним прибыло пополнение. В большинстве своем это были бойцы, выписанные из госпиталей.
- С таким народом можно воевать! - убежденно сказал мне комбат Давыдов после приема пополнения.
Такого же мнения были и другие офицеры.
Наконец-то мы смогли более или менее прилично укомплектовать роты. Их численность теперь доходила до 70-80 человек - совсем неплохо для фронтового времени.
Распределив вновь прибывших, мы начали проводить с ними занятия. Однако вскоре, а именно 29 мая, перед дивизией была поставлена задача занять оборону на линии Балабнино - Пимашково - Сукрино - Остров. Смену находившихся там частей произвести в ночь на 1 июня.
На указанный рубеж мы вышли быстро и скрытно. Противник как будто ничего не заметил.
После обеда 4 июня я со своим адъютантом Курбатовым выехал верхом в расположение обороны правофлангового, 756-го, полка. Он занимал наибольший участок. Кони несли нас по узким лесным тропинкам, по залитым солнцем прогалинам. Новый командир полка с двумя офицерами встретил нас на опушке, заросшей ромашкой и крупными колокольчиками. Мы спешились. Командир доложил обстановку. Я попросил его проводить меня на левый фланг.
- Посмотрим, что у вас сделано за эти дни для укрепления обороны.
По дороге полковник рассказывал:
- Гарно работают хлопцы, стараются. Траншеи копают, маскируются хоть куда. Фрица тревожим, покоя ему не даем. Правда, сегодня и у нас потери есть - и ранеными и убитыми.
- Что так?
- А бис его знает. Видно, присмотрелся к нам фашист, изучил нашу оборону.
В это время мы подошли к ходу сообщения, ведущему к первой траншее, и нырнули в него. Ход был неглубокий, пришлось идти пригнувшись. Кое-что мне становилось ясным.
- Товарищ полковник, погодите-ка.
Командир полка остановился. Хоть оба мы были невысоки ростом, стоять пришлось в неудобных позах, скрючившись.
- Распрямиться охота? - поинтересовался я.
- Хочется, да не можется, товарищ комдив. Зараз пулю схлопочешь. Я приказал разъяснить всем бойцам, чтобы ходили пригнувшись.
- А надо было приказать, чтобы отрыли ходы сообщения поглубже. Тогда бы и пригибаться не пришлось. А то бойцы гнулись, гнулись, а потом, видно, надоело, стали в полный рост бегать. Вот и потери. Ну, пошли дальше.
На пути нам встретился сержант.
- На этом участке, - сказал он, - осторожнее, товарищ полковник. Немец непрерывно ведет наблюдение. И снайперы у него здесь.
И действительно, как только мы продолжили путь, над головой у нас зачирикали пули.
- Обнаружил, выходит, нас противник? - обратился я к командиру.
- Так точно.
- Вот и извлекайте из этого урок.
Пригнувшись еще ниже, мы двинулись дальше. Завернули на огневые позиции пулеметов. Они тоже оказались плохо оборудованными. Офицер и этого не замечал. Многое все-таки значило, что не прошел он школы командования от взвода и роты до полка. Будь у него побольше опыта, многие прописные воинские истины вошли бы ему в плоть и кровь и не спотыкался бы он сейчас.
В одном из ходов нас встретил комбат Евстафий Михайлович Аристов.
- Здравствуйте, товарищ майор, - протянул я ему руку. - Расскажите-ка о ваших наблюдениях за противником. Как он себя ведет?
- Настороженно держится, товарищ полковник. Наблюдает усиленно, чуть что - открывает огонь. За последние два дня как-то особенно оживился.
Это подтверждало мою догадку, что гитлеровцы на участке полка обнаружили какие-то изменения. Предположить они могли одно из двух: либо прибыло пополнение, либо произошла смена частей. Вывод неутешительный. Чем осведомленнее противник, тем хуже для нас.
Под вечер мы с командиром полка и комбатом обосновались на наблюдательном пункте. Обзор отсюда открывался хороший, вражеские позиции просматривались на большом протяжении. Но маскировка была неважная. Во всяком случае, противник что-то заметил и открыл но наблюдательному пункту методический артиллерийский огонь. Я спросил артнаблюдателя:
- Все время здесь находитесь?
- Никак нет, по надобности отлучаемся за высоту, в блиндаж.
- А кто в это время наблюдает? Артиллерист промолчал.
- Ну, товарищ полковник, что скажете?
- Все ясно.
Артиллерия замолчала. Время от времени то с нашей, то с немецкой стороны вспыхивали пулеметные очереди. Это означало, что кто-то у них или у нас передвигался неосторожно.
Когда мы возвращались с передовой, спустились сумерки. Туман залил лощины. Дышала теплом прогретая за день земля.
- В общем, вы сами видите, - сказал я командиру, - что оборону вы строите не по-настоящему. Поэтому и потери у вас растут. Составьте план работ. Пусть выполняют его днем и ночью. Тверже требуйте и меньше уговаривайте. Не ослабляйте нажим на комбатов. А я со своей стороны дам задание штабу, чтобы вас строже контролировали. Словом, укрепляйте каждый холмик, стройте новые сооружения, делайте оборону неприступной.
Разговор наш прервал разрыв снаряда. Затрещали подрезанные осколками верхушки деревьев.
- Надо постоянно разъяснять личному составу, - продолжал я, - что война есть война. Или ты бьешь, или тебя бьют. Чаще битыми оказываются беспечные люди. Поняли, что надо делать?
- Глубже зарываться в землю.
- Правильно...
Так за беседой мы не заметили, как подошли к опушке. Обычно я избегал читать мораль командирам полков, тем более в виде прописных истин. Это может обидеть подчиненного, да и тебя поставит перед ним в смешное положение. Но тут был иной случай. Молодому командиру полка, не имевшему крепкой строевой закалки, могло пойти на пользу напоминание некоторых элементарных вещей, не постигнутых им на собственном опыте.
На опушке нас поджидали коноводы и Курбатов. Мы с адъютантом сели на коней и затрусили рысцой к штабу дивизии.
На следующий день рано утром мы с Ворониным отправились на машине в 469-й стрелковый полк. Его подразделения занимали позиции по берегу озера с несколько необычным названием - Ученое. Наш "виллис" быстро катил по тенистым лесным дорогам. Вокруг стояла безмятежная, сонная тишина. Казалось, война отступила куда-то далеко, совсем в иные края. И невольно думалось: как тут все изменится, как нарушится обаяние здешних мест, когда мы получим приказ о наступлении и загремит канонада, метнется и завязнет в кустах эхо пулеметных очередей, а по этим вот дорогам поползут рыча танки и машины с боеприпасами...
В штабе полка нас встретил молодцеватый Николай Николаевич Балынин. Я залюбовался им, слушая, как он четко докладывал обстановку. Настоящий кадровый командир - умный, эрудированный в военном деле. На все вопросы он отвечал обстоятельно. И в то же время кратко. Балынин со знанием дела говорил о состоянии батальонов, о людях. Чувствовалось, что он хорошо знает своих комбатов - кому что лучше поручить, какую задачу поставить в бою. Особенно лестно отозвался он о Василии Ивановиче Колтунове. Я помнил, как Колтунов действовал во время показного учения, и внутренне согласился с характеристикой, которую ему давал Балынин.
Батальон Колтунова в это время находился во втором эшелоне полка, рыл траншеи и ходы сообщения, занимался учебой. Нас же больше интересовал передний край. Поэтому мы направились не к Колтунову, а по дороге, идущей вдоль восточного берега озера, и вскоре очутились в батальоне капитана Федора Алексеевича Ионкина. Он, чувствовалось, был польщен тем, что командир полка и командир дивизии пришли к нему на передовую. О людях из состава пополнения отозвался очень хорошо:
- Народ надежный. Необстрелянная молодежь в меньшинстве. Но и она находится под влиянием бывалых бойцов.
- А занимаетесь чем?
- Новички изучают оружие и приемы ведения боя в лесной местности. По тактике отрабатываем перебежки, переползания, захват траншеи противника, метание гранат.
Мы пошли по подразделениям. Я побеседовал со многими командирами, политработниками, бойцами. Николай Ефимович Воронин интересовался, как солдатам разъясняют их задачи на период обороны замполиты, парторги, комсорги, агитаторы. Его обеспокоили недостатки в организации обороны в 756-м полку, о которых он узнал от меня. Николай Ефимович не без основания относил их и за счет пробелов в партийно-политической работе и поэтому придирчиво выяснял, нет ли таких же недостатков здесь. Однако в 469-м полку дела обстояли неплохо. Он был укомплектован хорошими бойцами, а должности командиров занимали умелые и деятельные офицеры.
Хорошее впечатление произвел на меня и батальон капитана Василия Иннокентьевича Давыдова. Об этом командире я слышал немало добрых слов. Он отличился еще в боях за Поплаву, Шилиху и высоту 167.4. Тогда давыдовский батальон первым прорвал хорошо подготовленную вражескую оборону. Василий Иннокентьевич сам в решительный момент повел людей на штурм очень важной позиции. Атака увенчалась успехом.
Противник не примирился с этой потерей. Он попытался вернуть высоту. Давыдовский батальон был обойден и атакован с фланга. Но опытный командир и тут не стушевался. Он сумел отразить удар. Гитлеровцы, потеряв чуть ли не целый батальон, откатились.
В обороне Давыдов так же хорошо понимал свою задачу. Батальон надежно зарылся в землю. В боевой службе не было изъянов. Обучение солдат велось непрерывно.
Полк Н. Н. Балынина занимал участок вдоль северной части озера, там, где Ученое суживалось, превращаясь в короткую и неширокую протоку, соединявшую его с озером Хвойно. На другой стороне вдоль протоки возвышалась довольно крутая, поросшая кустарником и редким лесом высота с отметкой 228.4. Господствуя над окружающей местностью, она представляла огромную тактическую ценность.
- Наши называют ее высотой Заозерной - не любит народ приметные места безымянными оставлять, - говорил Балынин. - Укреплена она здорово. Видите, три ряда траншей.
Мы находились на батальонном наблюдательном пункте - хорошо замаскированном, имеющем широкий обзор. Припав к стереотрубе, я просматривал лесистый, сильно укрепленный врагом склон.
- Обзор оттуда в нашу сторону километров на десять, - продолжал Балынин. - Немцы, говорят, называют ее "высота Глаз". Чувствуют они себя здесь очень спокойно. Считают, видимо, позицию свою неприступной. Активности не проявляют. Вчера за весь день ни одного выстрела не сделали.
Я смотрел на возвышенность и не мог оторвать от нее глаз: до чего же хорошая позиция! Захватить ее - и мы будем контролировать местность, простирающуюся далеко на запад. Но осуществимо ли это? И если осуществимо, то какой ценой? Не окажется ли победа пирровой? Единственно, на что мы могли делать ставку, - это на внезапность. Словом, обо всем этом надо было крепко подумать. И не одному, а сообща. Тут же я обратился к командиру полка:
- Товарищ Балынин, прошу вас поразмыслить над возможностью захвата Заозерной. Поработайте вместе с Коротенко. Денька через два доложите мне свои соображения.
В блокноте пометил: "Сегодня вечером дать задание начальнику разведки дивизии майору Коротенко, чтобы он подготовил необходимые разведданные".
Следующие дни и я и офицеры штаба находились в полках. С утра до вечера в перелесках звучали команды, гремели выстрелы и взрывы гранат. Подразделения учились всем видам боя. Специальные тренировки проводились по преодолению вброд мелких водных преград. С наступлением темноты отрабатывались боевые действия в ночных условиях.
Занятия планировались так, чтобы не переутомлять бойцов, дать им выспаться, отдохнуть. В дивизию приехала фронтовая бригада артистов из Перми. И вечерами на лесных полянах лились веселые и грустные песни, смеялась и плакала музыка, гремели солдатские аплодисменты. В подарок артистам собирали огромные букеты цветов.
С наступлением темноты начинали стрекотать кинопередвижки, и бойцы - в который раз! - с замиранием сердца провожали в последний путь Чапая, смеялись над Антоном Ивановичем, который сердился по пустякам, хохотали над проделками бравого солдата Швейка, призванного в гитлеровский вермахт.
Порой мне казалось, что нет никакой войны и мы - в летних лагерях под Бобровом, неподалеку от моего родного села, и сам я - еще не окончивший академию молодой ротный. Так же по вечерам тогда выступали артисты, самодеятельность, демонстрировались фильмы. Так же какой-нибудь взвод, стараясь не звякать оружием, уходил на ночные занятия... В поле дымились кухни, гремели выстрелы на стрельбищах... Так же, да не совсем! Трехлинейка была основным оружием роты. "Максим" тогда представлялся грозной силой, а полковые пушки на конной тяге и танкетки внушали великое почтение. А нынче взвод автоматчиков по плотности огня превосходит тогдашнюю роту. Да что там сравнивать!..
Через два дня Балынин доложил мне свой план штурма Заозерной. На третий день я приказал офицерам штаба дивизии, командирам полков и дивизионов собраться, чтобы на местности оценить возможности захвата высоты.
Ранним утром 12 июня небольшими группами мы двинулись по заросшей, чуть заметной тропинке. Солнечные лучи почти не пробивали смыкавшуюся над нами листву. Открытые участки обходили или перебегали, прячась за кусты. По-видимому, маскировка была достаточно тщательной. Во всяком случае, неприятель не заметил нашего передвижения.
Тропинка привела нас к траншее. По ней мы добрались до укрытия, из которого хорошо были видны восточные скаты Заозерной. В бинокли начали разглядывать высоту.
Когда все подтянулись, я сказал Коротенко:
- Докладывайте.
- С этой точки виден передний край противника от протоки до опушки леса, - начал Иван Константинович. - Оборона здесь создавалась в течение двух - двух с половиной месяцев. Сейчас она состоит из двух позиций, а каждая позиция - из двух-трех траншей. Траншеи соединены между собой ходами сообщения. Ходы тянутся за высоту, в тыл. В некоторых местах имеются проволочные заграждения. Вон там минные поля. Особенно сильно укреплены подступы к высоте перед протокой. - Открыв планшетку и заглянув в карту, Коротенко продолжал: - Ширина водной преграды - от двадцати пяти до пятидесяти метров. Глубина - полтора-два метра. Все это пространство простреливается фланговым пулеметным огнем из поселка Хвойно. Кроме того, подходы к воде пристреляны артиллерией. На западных скатах, по данным нашей разведки, сосредоточено до двух артдивизионов. Занимают высоту части пятнадцатой латышской дивизии СС. С нее фашисты просматривают расположение наших войск на восемь километров в глубину, а в некоторых местах - на двенадцать. Участок этот самый спокойный. Неприятель здесь не предпринимал даже разведывательных вылазок. Видимо, считает, что и с нашей стороны невозможны какие-либо действия. Однако на ночь траншеи занимаются полностью. Перед ними выставляется сильное боевое охранение и секреты. В восемь утра подразделения отводятся на отдых в укрытия по западному склону. На месте остаются только дежурные пулеметчики и наблюдатели. С восьми до девяти - завтрак. Потом отдых. Часть солдат загорает. Между двенадцатью и тринадцатью - смена наблюдателей и пулеметчиков. В пятнадцать - обед. Наиболее удобное для атаки время - девять утра, - закончил доклад Коротенко.
Было ясно, что в принципе атака высоты может иметь успех, если к ней хорошо подготовиться и провести внезапно.
Обменявшись мнениями, мы решили, что для овладения высотой достаточно стрелкового батальона, танкового взвода, батареи орудий сопровождения и батареи для прикрытия переправы. На поддержку требовалось два артиллерийских дивизиона и дивизион "катюш". Еще два стрелковых батальона следовало выделить для закрепления на высоте и развития успеха.
Время на подготовку я распределил так: два дня - на рекогносцировку и изучение противника; три - на тренировку подразделений и один - на мытье в бане и отдых. Траншеи приказал приблизить к берегу, чтобы атака была стремительнее и неожиданнее для неприятеля. В ночь перед боем стрелковые роты, станковые пулеметы и орудия прямой наводки должны были занять положение в первой и второй траншеях.
Начало движения стрелковых рот намечалось на 9 часов, одновременно с открытием артиллерийского огня. Оставалось лишь выбрать день. Ориентировались мы на 22 июня. Ориентировались - потому что все наши намерения могли обрести силу лишь после утверждения их командованием корпуса. Ведь то, что нами затевалось, выходило за рамки мелкой боевой стычки и не должно было идти вразрез с более широкими и общими планами вышестоящего командования.
К вечеру я вернулся в штаб. Там меня поджидал Офштейн. Он подготовил расписание тренировок. Место для них было выбрано у высоты 218.2, там, где река Великая с юга вытекает из озера Ученое. Место подходящее: все там точь-в-точь как у Заозерной.
Выслушав нашего главного штабиста - должность начальника штаба все еще не была занята, - я принялся звонить командиру корпуса. Переверткин сказал, что сам прибудет в дивизию, чтобы детальнее познакомиться с замыслом намечаемой вылазки, на месте изучить обстановку.
Он приехал к нам на следующее утро. Побывав у высоты и выслушав мой доклад, Семен Никифорович утвердил наш план.
Началась подготовка подразделений к штурму высоты.
Переверткин пообещал придать нам танки и выделить две штрафные роты для форсирования протоки и начала штурма высоты. И верно, через двое суток в штаб дивизии позвонили, что обе роты направляются к нам. Взяв нескольких сопровождающих, я отправился их встречать.
Когда мы спешились на лужайке, там уже были выстроены обе роты. Их командиры - капитан Николай Зиновьевич Королев и старший лейтенант Григорий Сергеевич Решетняк - представились. Оба выглядели молодцами. Да это и естественно. Командовать штрафными ротами посылали, как правило, лучших офицеров. Каждому из них вверялось по 250 человек, осужденных военными трибуналами.
Задачи перед штрафниками ставились самые трудные. Воевали там "до первой крови". Но часто первое ранение оказывалось и последним.
Я поздоровался с бойцами, назвал им себя, выразил уверенность, что и в штрафной роте они остались советскими людьми, заслуживающими доверия. Когда строй был распущен, солдаты окружили меня. Начался непринужденный разговор. Внимание мое обратил на себя молодой, стройный боец с умным, интеллигентным лицом. Выделялся он и той выправкой, подтянутостью, которая отличает человека, не случайного на военной службе.
- Как ваша фамилия? - поинтересовался я.
- Рядовой Мельников.
- Кем был до штрафной?
- Курсантом авиационного училища. Осужден за два месяца до выпуска.
- За что?
Он помялся. Потом негромко произнес:
- За незаконное хранение фотоаппарата...
Я не стал вдаваться в подробности - бывает и такое. А командиру роты сказал:
- Вот подходящая кандидатура на должность командира взвода.
- Так точно, - согласился тот, - я его имею в виду. 20 июня у нас состоялась генеральная репетиция предстоящего боя. Все получилось хорошо. Саперы подготовили переносные рогатки - ежи, противотанковые и противопехотные мины, удлиненные заряды - специальные подрывные приспособления для проделывания проходов в проволочных заграждениях, сборный мост для переправы через протоку, маскировочные заборы, которые ставились по берегу озера Хвойно, прикрывая нас от вражеских глаз с северо-западного направления.
На следующий день бойцам был предоставлен отдых.
День летнего солнцестояния
И вот наступил самый длинный день года. Памятное число! Ровно три года отделяло нас от того момента, когда гитлеровские войска по-разбойничьи перешли нашу границу. Тогда наступали они - наглые, уверенные в своей непобедимости. И хоть военная машина врага с самого начала стала давать пробуксовку, хоть блицкриг сразу же потерпел провал, мы еще долго отходили, ведя оборонительные бои. Но каждый из 1095 прошедших с тех пор дней уменьшал силы врага и приумножал наши силы. Теперь необратимый ход войны вел нас на запад. И третью ее годовщину мы отмечали очередным наступлением на своем небольшом участке...
- Так у вас все готово?
- Так точно. Разрешите?.. Есть!
Сняв телефонную трубку, я вызвал командира полка и передал:
- Сверьте время. У меня девять пятьдесят ровно. Начинайте, Балынин.
Через несколько минут в небо взвились красные ракеты. Грянули артиллерийские залпы. С нарастающим ревом понеслись реактивные снаряды. Командиры подняли к глазам бинокли.
Когда артподготовка закончилась, над брустверами мелькнули зеленые фигуры и ринулись вперед. Пробежав метров двадцать пять, они перешли на ускоренный шаг. В этот момент снова загремела артиллерия. Перед бойцами выросла стена огня. Наступил критический момент: дрогнут люди, начнут отставать от катящегося вперед вала - и учение можно считать наполовину сорванным.
Я с волнением наблюдал за происходящим на поле и про себя повторял: "Не отстаньте, родимые, не отстаньте!"
Солдаты двигались, не сбавляя темпа. На ходу они вскидывали автоматы и ручные пулеметы. Мне было видно - часть мишеней опрокинулась. Потом в ход пошли боевые гранаты. Посланные меткими и сильными бросками, они достигали траншеи и взрывались там. Не дожидаясь, пока рассеется дым, люди устремлялись вперед.
"Здорово, - думал я. - Никакой заминки! Вот бы так в настоящем бою!"
Батальон, не задерживаясь, все дальше продвигался в глубь обозначенной на местности обороны "противника".
Я опустил бинокль. По отдельным репликам и жестам окружающих было ясно, что учение произвело на них хорошее впечатление. Теперь оставалось ждать, что скажет командующий фронтом на разборе.
Подведение итогов учения состоялось тут же, на высотке. Настроение у Еременко не испортилось - он, как и вначале, улыбался, шутил. Из этого я сделал вывод, что "бой", продемонстрированный батальоном Колтунова, ему понравился.
Когда Андрей Иванович начал говорить, я все же был и удивлен и смущен - уж очень лестные слова произнес он в адрес нашей дивизии.
- Учитесь, мотайте себе на ус, товарищи, - сказал он, обращаясь ко всем. - Так вот и надо действовать в боевых условиях. И я вижу, что сто пятидесятая именно так и будет воевать. Учение хоть и показное, да без показухи. Чувствуется, что люди дисциплинированны, обучены, а боевое управление на высоте. Спасибо, Шатилов, - обернулся он ко мне. - Получишь сто наручных часов - для отличившихся бойцов и командиров.
Потом Еременко спросил Юшкевича:
- Сколько у вас в резерве солдат и сержантов?
- Тысяча восемьсот человек.
- Передайте их сто пятидесятой дивизии.
- Есть!
- А у нас в резерве сколько? - обратился он к сопровождавшему его полковнику из штаба фронта.
- Две с половиной - три тысячи.
- Тоже передать Шатилову.
Такой итог разбора был для меня приятнее любой, самой горячей похвалы.
Командующий фронтом уехал, но Юшкевич не торопился отпустить нас. Стоя на склоне и поглядывая на нас снизу вверх, он сердито заговорил:
- Учение учением. Что хорошо, то хорошо. Но успех одной дивизии не оправдывает серьезных упущений в службе войск, которые еще имеют место в нашей армии. - И командарм принялся рассказывать о недостатках, вскрытых в одном из полков, где были допущены грубые нарушения в полевой службе.
Закончив, он подошел ко мне:
- Ну, Шатилов, и от моего имени спасибо. Не подвел. Бывай здоров, - и крепко пожал мне руку.
Конец затишью
На следующее утро, когда я, сидя в своей землянке, пил крепкий чай, мой ординарец Горошков приоткрыл дверь и доложил:
- Товарищ командир, к вам полковник пришел.
- Наш?
- Нет.
- Ну, зови.
Через порог перешагнул невысокий, коренастый офицер. На его округлом лице тревожно поблескивали темные глаза.
- Товарищ командир дивизии, - произнес он подрагивающим голосом с заметным украинским акцентом. - Прибыл в ваше распоряжение на должность командира семьсот пятьдесят шестого стрелкового полка!
- А вы не ошиблись? Этим полком командует полковник Житков.
- Никак нет, не ошибся. Командующий приказал поменять меня с товарищем Житковым местами. Вот предписание...
- Ладно, - сказал я без особого восторга. Житков считался у нас лучшим, самым сильным командиром полка, а прибывший на его место офицер как раз вчера на разборе был подвергнут критике за упущения в полевой службе. Садитесь-ка чаю попить.
- Нет, товарищ командир дивизии, разрешите сначала доложить, за что я отстранен...
- Не надо. С меня хватит того, что я уже знаю. И давайте условимся: о том, что было, - забудем. Как будто ничего и не было. И я вам никогда ни о чем не напомню, если вы сами не дадите для этого повода.
Несколько мгновений офицер молчал, силясь подавить улыбку, а потом радостно отчеканил:
- Разрешите мне в полк бежать?..
Чувствовалось, что он тронут оказанным ему приемом и что в недостатке рвения его, видимо, не придется упрекать.
Позже я узнал, что на командной должности он недавно. С непривычки дела у него шли неважно. Его, как я понял, преследовала боязнь показаться недостаточно исполнительным и расторопным. А это порождало поспешность, которая, не опираясь на достаточный командирский опыт, служила причиной различных просчетов и промахов.
Новый командир полка еще многого не знал и не умел, а стало быть, нуждался во внимании и помощи.
* * *
Дня через три после учений к ним прибыло пополнение. В большинстве своем это были бойцы, выписанные из госпиталей.
- С таким народом можно воевать! - убежденно сказал мне комбат Давыдов после приема пополнения.
Такого же мнения были и другие офицеры.
Наконец-то мы смогли более или менее прилично укомплектовать роты. Их численность теперь доходила до 70-80 человек - совсем неплохо для фронтового времени.
Распределив вновь прибывших, мы начали проводить с ними занятия. Однако вскоре, а именно 29 мая, перед дивизией была поставлена задача занять оборону на линии Балабнино - Пимашково - Сукрино - Остров. Смену находившихся там частей произвести в ночь на 1 июня.
На указанный рубеж мы вышли быстро и скрытно. Противник как будто ничего не заметил.
После обеда 4 июня я со своим адъютантом Курбатовым выехал верхом в расположение обороны правофлангового, 756-го, полка. Он занимал наибольший участок. Кони несли нас по узким лесным тропинкам, по залитым солнцем прогалинам. Новый командир полка с двумя офицерами встретил нас на опушке, заросшей ромашкой и крупными колокольчиками. Мы спешились. Командир доложил обстановку. Я попросил его проводить меня на левый фланг.
- Посмотрим, что у вас сделано за эти дни для укрепления обороны.
По дороге полковник рассказывал:
- Гарно работают хлопцы, стараются. Траншеи копают, маскируются хоть куда. Фрица тревожим, покоя ему не даем. Правда, сегодня и у нас потери есть - и ранеными и убитыми.
- Что так?
- А бис его знает. Видно, присмотрелся к нам фашист, изучил нашу оборону.
В это время мы подошли к ходу сообщения, ведущему к первой траншее, и нырнули в него. Ход был неглубокий, пришлось идти пригнувшись. Кое-что мне становилось ясным.
- Товарищ полковник, погодите-ка.
Командир полка остановился. Хоть оба мы были невысоки ростом, стоять пришлось в неудобных позах, скрючившись.
- Распрямиться охота? - поинтересовался я.
- Хочется, да не можется, товарищ комдив. Зараз пулю схлопочешь. Я приказал разъяснить всем бойцам, чтобы ходили пригнувшись.
- А надо было приказать, чтобы отрыли ходы сообщения поглубже. Тогда бы и пригибаться не пришлось. А то бойцы гнулись, гнулись, а потом, видно, надоело, стали в полный рост бегать. Вот и потери. Ну, пошли дальше.
На пути нам встретился сержант.
- На этом участке, - сказал он, - осторожнее, товарищ полковник. Немец непрерывно ведет наблюдение. И снайперы у него здесь.
И действительно, как только мы продолжили путь, над головой у нас зачирикали пули.
- Обнаружил, выходит, нас противник? - обратился я к командиру.
- Так точно.
- Вот и извлекайте из этого урок.
Пригнувшись еще ниже, мы двинулись дальше. Завернули на огневые позиции пулеметов. Они тоже оказались плохо оборудованными. Офицер и этого не замечал. Многое все-таки значило, что не прошел он школы командования от взвода и роты до полка. Будь у него побольше опыта, многие прописные воинские истины вошли бы ему в плоть и кровь и не спотыкался бы он сейчас.
В одном из ходов нас встретил комбат Евстафий Михайлович Аристов.
- Здравствуйте, товарищ майор, - протянул я ему руку. - Расскажите-ка о ваших наблюдениях за противником. Как он себя ведет?
- Настороженно держится, товарищ полковник. Наблюдает усиленно, чуть что - открывает огонь. За последние два дня как-то особенно оживился.
Это подтверждало мою догадку, что гитлеровцы на участке полка обнаружили какие-то изменения. Предположить они могли одно из двух: либо прибыло пополнение, либо произошла смена частей. Вывод неутешительный. Чем осведомленнее противник, тем хуже для нас.
Под вечер мы с командиром полка и комбатом обосновались на наблюдательном пункте. Обзор отсюда открывался хороший, вражеские позиции просматривались на большом протяжении. Но маскировка была неважная. Во всяком случае, противник что-то заметил и открыл но наблюдательному пункту методический артиллерийский огонь. Я спросил артнаблюдателя:
- Все время здесь находитесь?
- Никак нет, по надобности отлучаемся за высоту, в блиндаж.
- А кто в это время наблюдает? Артиллерист промолчал.
- Ну, товарищ полковник, что скажете?
- Все ясно.
Артиллерия замолчала. Время от времени то с нашей, то с немецкой стороны вспыхивали пулеметные очереди. Это означало, что кто-то у них или у нас передвигался неосторожно.
Когда мы возвращались с передовой, спустились сумерки. Туман залил лощины. Дышала теплом прогретая за день земля.
- В общем, вы сами видите, - сказал я командиру, - что оборону вы строите не по-настоящему. Поэтому и потери у вас растут. Составьте план работ. Пусть выполняют его днем и ночью. Тверже требуйте и меньше уговаривайте. Не ослабляйте нажим на комбатов. А я со своей стороны дам задание штабу, чтобы вас строже контролировали. Словом, укрепляйте каждый холмик, стройте новые сооружения, делайте оборону неприступной.
Разговор наш прервал разрыв снаряда. Затрещали подрезанные осколками верхушки деревьев.
- Надо постоянно разъяснять личному составу, - продолжал я, - что война есть война. Или ты бьешь, или тебя бьют. Чаще битыми оказываются беспечные люди. Поняли, что надо делать?
- Глубже зарываться в землю.
- Правильно...
Так за беседой мы не заметили, как подошли к опушке. Обычно я избегал читать мораль командирам полков, тем более в виде прописных истин. Это может обидеть подчиненного, да и тебя поставит перед ним в смешное положение. Но тут был иной случай. Молодому командиру полка, не имевшему крепкой строевой закалки, могло пойти на пользу напоминание некоторых элементарных вещей, не постигнутых им на собственном опыте.
На опушке нас поджидали коноводы и Курбатов. Мы с адъютантом сели на коней и затрусили рысцой к штабу дивизии.
На следующий день рано утром мы с Ворониным отправились на машине в 469-й стрелковый полк. Его подразделения занимали позиции по берегу озера с несколько необычным названием - Ученое. Наш "виллис" быстро катил по тенистым лесным дорогам. Вокруг стояла безмятежная, сонная тишина. Казалось, война отступила куда-то далеко, совсем в иные края. И невольно думалось: как тут все изменится, как нарушится обаяние здешних мест, когда мы получим приказ о наступлении и загремит канонада, метнется и завязнет в кустах эхо пулеметных очередей, а по этим вот дорогам поползут рыча танки и машины с боеприпасами...
В штабе полка нас встретил молодцеватый Николай Николаевич Балынин. Я залюбовался им, слушая, как он четко докладывал обстановку. Настоящий кадровый командир - умный, эрудированный в военном деле. На все вопросы он отвечал обстоятельно. И в то же время кратко. Балынин со знанием дела говорил о состоянии батальонов, о людях. Чувствовалось, что он хорошо знает своих комбатов - кому что лучше поручить, какую задачу поставить в бою. Особенно лестно отозвался он о Василии Ивановиче Колтунове. Я помнил, как Колтунов действовал во время показного учения, и внутренне согласился с характеристикой, которую ему давал Балынин.
Батальон Колтунова в это время находился во втором эшелоне полка, рыл траншеи и ходы сообщения, занимался учебой. Нас же больше интересовал передний край. Поэтому мы направились не к Колтунову, а по дороге, идущей вдоль восточного берега озера, и вскоре очутились в батальоне капитана Федора Алексеевича Ионкина. Он, чувствовалось, был польщен тем, что командир полка и командир дивизии пришли к нему на передовую. О людях из состава пополнения отозвался очень хорошо:
- Народ надежный. Необстрелянная молодежь в меньшинстве. Но и она находится под влиянием бывалых бойцов.
- А занимаетесь чем?
- Новички изучают оружие и приемы ведения боя в лесной местности. По тактике отрабатываем перебежки, переползания, захват траншеи противника, метание гранат.
Мы пошли по подразделениям. Я побеседовал со многими командирами, политработниками, бойцами. Николай Ефимович Воронин интересовался, как солдатам разъясняют их задачи на период обороны замполиты, парторги, комсорги, агитаторы. Его обеспокоили недостатки в организации обороны в 756-м полку, о которых он узнал от меня. Николай Ефимович не без основания относил их и за счет пробелов в партийно-политической работе и поэтому придирчиво выяснял, нет ли таких же недостатков здесь. Однако в 469-м полку дела обстояли неплохо. Он был укомплектован хорошими бойцами, а должности командиров занимали умелые и деятельные офицеры.
Хорошее впечатление произвел на меня и батальон капитана Василия Иннокентьевича Давыдова. Об этом командире я слышал немало добрых слов. Он отличился еще в боях за Поплаву, Шилиху и высоту 167.4. Тогда давыдовский батальон первым прорвал хорошо подготовленную вражескую оборону. Василий Иннокентьевич сам в решительный момент повел людей на штурм очень важной позиции. Атака увенчалась успехом.
Противник не примирился с этой потерей. Он попытался вернуть высоту. Давыдовский батальон был обойден и атакован с фланга. Но опытный командир и тут не стушевался. Он сумел отразить удар. Гитлеровцы, потеряв чуть ли не целый батальон, откатились.
В обороне Давыдов так же хорошо понимал свою задачу. Батальон надежно зарылся в землю. В боевой службе не было изъянов. Обучение солдат велось непрерывно.
Полк Н. Н. Балынина занимал участок вдоль северной части озера, там, где Ученое суживалось, превращаясь в короткую и неширокую протоку, соединявшую его с озером Хвойно. На другой стороне вдоль протоки возвышалась довольно крутая, поросшая кустарником и редким лесом высота с отметкой 228.4. Господствуя над окружающей местностью, она представляла огромную тактическую ценность.
- Наши называют ее высотой Заозерной - не любит народ приметные места безымянными оставлять, - говорил Балынин. - Укреплена она здорово. Видите, три ряда траншей.
Мы находились на батальонном наблюдательном пункте - хорошо замаскированном, имеющем широкий обзор. Припав к стереотрубе, я просматривал лесистый, сильно укрепленный врагом склон.
- Обзор оттуда в нашу сторону километров на десять, - продолжал Балынин. - Немцы, говорят, называют ее "высота Глаз". Чувствуют они себя здесь очень спокойно. Считают, видимо, позицию свою неприступной. Активности не проявляют. Вчера за весь день ни одного выстрела не сделали.
Я смотрел на возвышенность и не мог оторвать от нее глаз: до чего же хорошая позиция! Захватить ее - и мы будем контролировать местность, простирающуюся далеко на запад. Но осуществимо ли это? И если осуществимо, то какой ценой? Не окажется ли победа пирровой? Единственно, на что мы могли делать ставку, - это на внезапность. Словом, обо всем этом надо было крепко подумать. И не одному, а сообща. Тут же я обратился к командиру полка:
- Товарищ Балынин, прошу вас поразмыслить над возможностью захвата Заозерной. Поработайте вместе с Коротенко. Денька через два доложите мне свои соображения.
В блокноте пометил: "Сегодня вечером дать задание начальнику разведки дивизии майору Коротенко, чтобы он подготовил необходимые разведданные".
Следующие дни и я и офицеры штаба находились в полках. С утра до вечера в перелесках звучали команды, гремели выстрелы и взрывы гранат. Подразделения учились всем видам боя. Специальные тренировки проводились по преодолению вброд мелких водных преград. С наступлением темноты отрабатывались боевые действия в ночных условиях.
Занятия планировались так, чтобы не переутомлять бойцов, дать им выспаться, отдохнуть. В дивизию приехала фронтовая бригада артистов из Перми. И вечерами на лесных полянах лились веселые и грустные песни, смеялась и плакала музыка, гремели солдатские аплодисменты. В подарок артистам собирали огромные букеты цветов.
С наступлением темноты начинали стрекотать кинопередвижки, и бойцы - в который раз! - с замиранием сердца провожали в последний путь Чапая, смеялись над Антоном Ивановичем, который сердился по пустякам, хохотали над проделками бравого солдата Швейка, призванного в гитлеровский вермахт.
Порой мне казалось, что нет никакой войны и мы - в летних лагерях под Бобровом, неподалеку от моего родного села, и сам я - еще не окончивший академию молодой ротный. Так же по вечерам тогда выступали артисты, самодеятельность, демонстрировались фильмы. Так же какой-нибудь взвод, стараясь не звякать оружием, уходил на ночные занятия... В поле дымились кухни, гремели выстрелы на стрельбищах... Так же, да не совсем! Трехлинейка была основным оружием роты. "Максим" тогда представлялся грозной силой, а полковые пушки на конной тяге и танкетки внушали великое почтение. А нынче взвод автоматчиков по плотности огня превосходит тогдашнюю роту. Да что там сравнивать!..
Через два дня Балынин доложил мне свой план штурма Заозерной. На третий день я приказал офицерам штаба дивизии, командирам полков и дивизионов собраться, чтобы на местности оценить возможности захвата высоты.
Ранним утром 12 июня небольшими группами мы двинулись по заросшей, чуть заметной тропинке. Солнечные лучи почти не пробивали смыкавшуюся над нами листву. Открытые участки обходили или перебегали, прячась за кусты. По-видимому, маскировка была достаточно тщательной. Во всяком случае, неприятель не заметил нашего передвижения.
Тропинка привела нас к траншее. По ней мы добрались до укрытия, из которого хорошо были видны восточные скаты Заозерной. В бинокли начали разглядывать высоту.
Когда все подтянулись, я сказал Коротенко:
- Докладывайте.
- С этой точки виден передний край противника от протоки до опушки леса, - начал Иван Константинович. - Оборона здесь создавалась в течение двух - двух с половиной месяцев. Сейчас она состоит из двух позиций, а каждая позиция - из двух-трех траншей. Траншеи соединены между собой ходами сообщения. Ходы тянутся за высоту, в тыл. В некоторых местах имеются проволочные заграждения. Вон там минные поля. Особенно сильно укреплены подступы к высоте перед протокой. - Открыв планшетку и заглянув в карту, Коротенко продолжал: - Ширина водной преграды - от двадцати пяти до пятидесяти метров. Глубина - полтора-два метра. Все это пространство простреливается фланговым пулеметным огнем из поселка Хвойно. Кроме того, подходы к воде пристреляны артиллерией. На западных скатах, по данным нашей разведки, сосредоточено до двух артдивизионов. Занимают высоту части пятнадцатой латышской дивизии СС. С нее фашисты просматривают расположение наших войск на восемь километров в глубину, а в некоторых местах - на двенадцать. Участок этот самый спокойный. Неприятель здесь не предпринимал даже разведывательных вылазок. Видимо, считает, что и с нашей стороны невозможны какие-либо действия. Однако на ночь траншеи занимаются полностью. Перед ними выставляется сильное боевое охранение и секреты. В восемь утра подразделения отводятся на отдых в укрытия по западному склону. На месте остаются только дежурные пулеметчики и наблюдатели. С восьми до девяти - завтрак. Потом отдых. Часть солдат загорает. Между двенадцатью и тринадцатью - смена наблюдателей и пулеметчиков. В пятнадцать - обед. Наиболее удобное для атаки время - девять утра, - закончил доклад Коротенко.
Было ясно, что в принципе атака высоты может иметь успех, если к ней хорошо подготовиться и провести внезапно.
Обменявшись мнениями, мы решили, что для овладения высотой достаточно стрелкового батальона, танкового взвода, батареи орудий сопровождения и батареи для прикрытия переправы. На поддержку требовалось два артиллерийских дивизиона и дивизион "катюш". Еще два стрелковых батальона следовало выделить для закрепления на высоте и развития успеха.
Время на подготовку я распределил так: два дня - на рекогносцировку и изучение противника; три - на тренировку подразделений и один - на мытье в бане и отдых. Траншеи приказал приблизить к берегу, чтобы атака была стремительнее и неожиданнее для неприятеля. В ночь перед боем стрелковые роты, станковые пулеметы и орудия прямой наводки должны были занять положение в первой и второй траншеях.
Начало движения стрелковых рот намечалось на 9 часов, одновременно с открытием артиллерийского огня. Оставалось лишь выбрать день. Ориентировались мы на 22 июня. Ориентировались - потому что все наши намерения могли обрести силу лишь после утверждения их командованием корпуса. Ведь то, что нами затевалось, выходило за рамки мелкой боевой стычки и не должно было идти вразрез с более широкими и общими планами вышестоящего командования.
К вечеру я вернулся в штаб. Там меня поджидал Офштейн. Он подготовил расписание тренировок. Место для них было выбрано у высоты 218.2, там, где река Великая с юга вытекает из озера Ученое. Место подходящее: все там точь-в-точь как у Заозерной.
Выслушав нашего главного штабиста - должность начальника штаба все еще не была занята, - я принялся звонить командиру корпуса. Переверткин сказал, что сам прибудет в дивизию, чтобы детальнее познакомиться с замыслом намечаемой вылазки, на месте изучить обстановку.
Он приехал к нам на следующее утро. Побывав у высоты и выслушав мой доклад, Семен Никифорович утвердил наш план.
Началась подготовка подразделений к штурму высоты.
Переверткин пообещал придать нам танки и выделить две штрафные роты для форсирования протоки и начала штурма высоты. И верно, через двое суток в штаб дивизии позвонили, что обе роты направляются к нам. Взяв нескольких сопровождающих, я отправился их встречать.
Когда мы спешились на лужайке, там уже были выстроены обе роты. Их командиры - капитан Николай Зиновьевич Королев и старший лейтенант Григорий Сергеевич Решетняк - представились. Оба выглядели молодцами. Да это и естественно. Командовать штрафными ротами посылали, как правило, лучших офицеров. Каждому из них вверялось по 250 человек, осужденных военными трибуналами.
Задачи перед штрафниками ставились самые трудные. Воевали там "до первой крови". Но часто первое ранение оказывалось и последним.
Я поздоровался с бойцами, назвал им себя, выразил уверенность, что и в штрафной роте они остались советскими людьми, заслуживающими доверия. Когда строй был распущен, солдаты окружили меня. Начался непринужденный разговор. Внимание мое обратил на себя молодой, стройный боец с умным, интеллигентным лицом. Выделялся он и той выправкой, подтянутостью, которая отличает человека, не случайного на военной службе.
- Как ваша фамилия? - поинтересовался я.
- Рядовой Мельников.
- Кем был до штрафной?
- Курсантом авиационного училища. Осужден за два месяца до выпуска.
- За что?
Он помялся. Потом негромко произнес:
- За незаконное хранение фотоаппарата...
Я не стал вдаваться в подробности - бывает и такое. А командиру роты сказал:
- Вот подходящая кандидатура на должность командира взвода.
- Так точно, - согласился тот, - я его имею в виду. 20 июня у нас состоялась генеральная репетиция предстоящего боя. Все получилось хорошо. Саперы подготовили переносные рогатки - ежи, противотанковые и противопехотные мины, удлиненные заряды - специальные подрывные приспособления для проделывания проходов в проволочных заграждениях, сборный мост для переправы через протоку, маскировочные заборы, которые ставились по берегу озера Хвойно, прикрывая нас от вражеских глаз с северо-западного направления.
На следующий день бойцам был предоставлен отдых.
День летнего солнцестояния
И вот наступил самый длинный день года. Памятное число! Ровно три года отделяло нас от того момента, когда гитлеровские войска по-разбойничьи перешли нашу границу. Тогда наступали они - наглые, уверенные в своей непобедимости. И хоть военная машина врага с самого начала стала давать пробуксовку, хоть блицкриг сразу же потерпел провал, мы еще долго отходили, ведя оборонительные бои. Но каждый из 1095 прошедших с тех пор дней уменьшал силы врага и приумножал наши силы. Теперь необратимый ход войны вел нас на запад. И третью ее годовщину мы отмечали очередным наступлением на своем небольшом участке...