Шатилов Василий. Знамя над рейхстагом

   А мы двинулись на другой участок. К концу дня излазили весь передний край. Мне стало окончательно ясно, кому и где занять исходное положение для атаки, как определить ближайшую и последующую задачу полков.
   На следующее утро у нас намечался проигрыш предстоящего боя на местности. Принять в нем участие должны были командиры наших полков и приданных частей со своими начальниками штабов, с начальниками артиллерии, а также представители штаба корпуса. Для этого я наметил место в одной из первых траншей, на левом фланге, где предполагалось нанести главный удар.
   Чуть свет мы с Дьячковым перешли по мосту на ту сторону Одера и двинулись траншеями к переднему краю. Плацдарм жил своей обычной жизнью. Изредка то там, то тут рвались снаряды. Где-то впереди то вспыхивали, ю вдруг обрывались пулеметные очереди. Нет, не знали ни минуты покоя бойцы, державшиеся здесь третий месяц! Каждый день недосчитывались они кого-нибудь из своих товарищей. И это в обстановке затишья. А что будет, когда начнется наступление? Сколько жизней унесет первый же бой? Ведь он будет очень и очень тяжелым. Теперь же, когда до конца войны рукой подать, каждая смерть особенно обидна. Обидна потому, что за спиной остался гигантский путь чуть ли не от самой Волги, на котором пули и осколки пощадили немногих. И разве не было долгом командира думать и думать над тем, как избежать больших потерь в этих завершающих боях?
   Из раздумья меня вывел строгий басок с хрипотцой:
   - Товарищ младший сержант, почему честь не отдаете?
   Тьфу ты, совсем забыл о маскараде! Передо мной стоял высокий, осанистый старшина. Краснея, я произнес извечные, одиозно неубедительные слова оправдания:
   - Виноват, товарищ старшина, не заметил.
   - Вот и плохо, что не заметили. А еще младший сержант! Вам-то положено знать, что старшие и младшие есть везде, где бы вы ни находились. И на передовой тоже честь надо отдавать. На первый раз делаю вам замечание. Идите!
   - Есть, идти! - Я лихо козырнул и пошел по ходу сообщения. Дьячков, поспевавший за мной в обличье сержанта, вытянулся перед грозным старшиной, с трудом сдерживая смех. А мне подумалось: "Орел - старшина! С таким ротному служить одно удовольствие - ни забот, ни хлопот. Как нужны в армии такие люди!"
   Когда мы появились в первой траншее, на месте сбора были уже все командиры, участвовавшие в проигрыше. Здесь стояли заранее установленные стереотрубы, через которые хорошо просматривался вражеский передний край вплоть до второй позиции. Кроме того, каждый из присутствовавших имел бинокль. Офицеры подходили к оптическим приборам и внимательно изучали местность, на которой им предстояло наступать, рубежи неприятельской обороны. Потом каждый докладывал свое решение на бой.
   Перед нами раскинулось ровное поле. Кое-где виднелись небольшие рощи. Вдоль дорог тянулись ряды яблонь и лип с ветвями, тронутыми зеленью почек. Деревья и кусты покрывали дамбы осушительных каналов. И вся земля, насколько хватало глаз, была изрыта траншеями, ходами сообщения. Трудное предстояло здесь наступление. Это понимали все командиры и учитывали в свои к решениях.
   За второй позицией, в центре, стояли красные кирпичные дома небольшого поселка. Гросс-Барпим - значилось на карте. Все наши наблюдения говорили о том, что это превосходно укрепленный район с гарнизоном не менее усиленного батальона.
   - Как, товарищи, по-вашему, поведет противник себя в этом населенном пункте, когда мы приблизимся к нему? - задал я вопрос командирам полков.
   - Будет контратаковать во фланг того батальона, который окажется справа от него, - уверенно произнес Плеходанов.
   - Ну нет, - возразил Мочалов, - он будет держать этот пункт сколько сможет, а потом отойдет.
   - Факт, - поддержал его Зинченко, - окружить он себя не даст.
   - Всяко может случиться, - сделал я заключение. - В лоб мы взять этот Гросс-Барним сразу не смогли бы. Да и зачем это? Будем обтекать его. Тогда немец наверняка попытается нанести нам удар во фланг или в тыл. Учтите этот вариант во время проигрыша на местности с комбатами.
   Потом мы разобрали вопрос, когда вводить в бой второй эшелон дивизии и как обеспечивать его огнем. Рассмотрели все, что касалось инженерной подготовки и связи. В общем, занятия прошли, по-моему, хорошо. Командиры полков получили указания, которые сводились к следующему: завтра с выходом частей на плацдарм организовать непрерывное наблюдение за противником. Рекогносцировку с комбатами провести завтра, с ротными и командирами взводов - послезавтра. Саперам навести пятитонный понтонный мост через Одер. Свои мины снять ночью 14 апреля. В ночь на 16 апреля проделать проходы в проволочном заграждении. Сигналы: зеленая ракета - атака, белая прекратить огонь и обозначить себя, красная - вызов огня. После этого офицеры быстро разошлись - каждый спешил в свою часть, дел хватало. А я отправился на ближайший НП командира батальона, который, по моим расчетам, должна была занять наша оперативная группа. Наблюдательный пункт представлял собой небольшой блиндажик, соединенный ходами сообщения и с передним краем, и с тылом. Обзор отсюда открывался хороший - до второй позиции видно все, а дальше - только на отдельных направлениях. Этого было вполне достаточно. Лишь на самом НП следовало кое-что дооборудовать.
   Я заканчивал осмотр НП, когда в блиндаже появился среднего роста, подтянутый, неторопливый в движениях подполковник. "Степаненко, командир 267-го полка", - подумал я.
   - Что вы здесь делаете, товарищ младший сержант? - удивленно взглянул он на меня.
   - Разведку готовим, товарищ подполковник, - ответил я стереотипной фразой.
   Во взгляде подполковника я прочел, что он не верит ни в разведку, ни в мое сержантское звание.
   - А вы скоро здесь закончите свою работу? - спросил он.
   - Уже заканчиваю.
   - Что ж, тогда пойдемте вместе. Вдвоем веселее. Не спеша пошли мы по ходу сообщения.
   - А что, собственно, за разведку вы собираетесь проводить? - принялся расспрашивать меня подполковник. - Вы из какой части?
   Расспросы принимали неприятный для меня характер - говорить правду я не мог, а врать было глупо и несолидно. Степаненко же, чувствовалось по всему, относился ко мне с подозрением. Чтобы покончить с этим, я сказал:
   - На ваши вопросы, товарищ подполковник, я, к сожалению, отвечать не могу. Если у вас какие-нибудь сомнения насчет меня, позвоните в штаб семьдесят девятого корпуса. Фамилия моя Шатилов.
   - А звание?
   - Вы же видите мои погоны.
   Мы тем временем подошли к полковому командному пункту.
   - Побудьте пока, пожалуйста, здесь, - сказал Степаненко, входя в блиндаж. Сказал твердо, словно отдавал приказ, и показал на меня глазами ординарцу. Тот чуть заметно кивнул головой. Я присел в передней части блиндажа, представлявшей собой что-то среднее между прихожей и помещением ординарца. Командир полка прошел на свою половину, отгороженную плащ-палаткой. Было слышно, как кричит он в телефонную трубку: "Младший сержант Шатилов... Да, в расположении моего хозяйства... Понятно. Ясно".
   Я слушал этот односторонний разговор безучастно, все мое внимание поглощал запах борща - густой, ароматный. Время-то, оказывается, перевалило за полдень. А я утром и позавтракать не успел. Тут распахнулась плащ-палатка, и Степаненко пригласил меня на свою половину:
   - Не хотите ли отобедать со мной, товарищ младший сержант?
   - С удовольствием! - сразу же согласился я.
   - Тогда прошу к столу.
   Мы принялись за борщ. Я стал расспрашивать Степаненко о поведении противника в последние два дня. Он отвечал охотно, без опаски, но в глазах его светился невысказанный вопрос: "А кто же ты, братец, все-таки есть на самом деле?"
   После обеда я еще некоторое время пробыл на левом берегу Одера. На этот раз без приключений. Когда наконец добрался до своего штаба, уже смеркалось. Дьячков доложил мне о завершении подготовки к смене частей на плацдарме. Через несколько часов мы должны были выступать.
   Только я остался один в своей комнате, только переоделся, как раздался стук в дверь и на пороге выросла фигура незнакомого офицера.
   - Василий... - негромко произнес он.
   - Коля!
   Это был Николай Тихонович Кириленко, муж Маши, моей младшей сестры. Мы обнялись, расцеловались. Вот уж нежданной была для меня эта встреча! Не виделись мы с ним с начала войны, и я не знал даже, на каком фронте он воюет.
   - Какими ты здесь судьбами? Как меня нашел? - принялся я расспрашивать его.
   - Да очень просто. Мы ведь с тобой едва не встретились. Я знаешь где? В двести шестьдесят седьмом полку, у Степаненко заместителем. Захожу к нему, а он рассказывает: только что обедал у меня кто-то, а кто - сам не знаю. В форме младшего сержанта, но чувствуется, что не сержант. Назвался Шатиловым. В корпусе подтвердили, что есть такой, и попросили обращаться вежливо и во всем оказывать содействие. Я как услышал фамилию, так и подумал, что это ты. Ну а узнать, что в семьдесят девятом корпусе дивизией командует Шатилов Василий Митрофанович, было делом несложным. Так я тебя и разыскал.
   - Маша давно не писала?
   - На днях получил письмо.
   - Где она?
   - Недавно в Москву приехала. А до этого с детьми под Воронежем у старшей сестры была.
   - Дети как?
   - Юля и Валя в школу уже пошли. А я не могу себе их представить. Шутка ли, почти четыре года не видел.
   Долго говорили мы, вспоминали жен, которым пришлось хлебнуть немало горя, отправляясь без вещей да без денег в эвакуацию с детьми. Припомнили и переделки, в которых приходилось нам бывать.
   - Сколько раз думал, что не останусь живым, а пули меня щадили, говорил Николай. - Как-то, помню, смотрел в амбразуру, вдруг - вжик - пуля фуражку прошила и клок волос сняла. После меня девушка-снайпер в ту амбразуру глянула. Сразило ее наповал... Ну а теперь вроде все самое тяжелое и страшное позади. Должны мы с тобой живыми домой вернуться...
   Тепло мы распрощались с Николаем. Память об этой встрече еще долго согревала меня.
   Накануне
   Ночью на плацдарм переправились основные силы пехоты и танки. Наши бойцы сменяли гвардейцев 267-го полка. Перед рассветом немцы обрушили артиллерийский огонь по наплавному мосту, наведенному саперами, и по паромной переправе. Били они, как обычно, и по постоянному мосту, находящемуся в нескольких километрах южнее, - им пользовались мы в предыдущие дни, отправляясь на рекогносцировки. А сегодняшней ночью по нему проходили танковые подразделения. Артиллерия почти вся переправилась на тот берег еще накануне.
   Сейчас по мостам пробегали последние роты пехотинцев. В сером предрассветном воздухе появились вражеские бомбардировщики. Но еще до того, как первые бомбы понеслись со зловещим визгом к земле, грянули наши зенитные батареи, развернутые по обеим сторонам переправ. "Юнкерсы" отбомбились кое-как, не достигнув ни одного прямого попадания в мосты, и поспешно убрались на запад. Зато артиллерийский обстрел усилился. Снаряды плюхались в воду, вздымая высоченные столбы всплесков, падали на берег, выбрасывая черные султаны земли.
   Сияние осветительных ракет выхватывало из жидкой темноты фигурки бойцов, стремительно преодолевавших опасную зону - от леса к берегу и дальше, по мостам, на огненный плацдарм. Над переправами, над вспаханным снарядами берегом свистели осколки, стлался пороховой дым. Люди с ходу летели на землю, вжимались в нее, чтобы через несколько секунд подняться и снова рвануться вперед. Но, увы, поднимались не все. Одни из них оказались потом в медсанбатах и госпиталях. Другие сложили свою голову у Одера. Потери эти, к счастью, были невелики. Переправа в целом прошла успешно. В этом была немалая заслуга понтонеров. Несколько раз под непрекращающимся огнем восстанавливали они наплавной мост, получавший повреждения от прямых попаданий.
   14 апреля вся наша дивизия была уже на плацдарме, площадь которого составляла не более пяти квадратных километров. И какая дивизия! В числе приданных и поддерживающих частей у нас имелось два самоходных артиллерийских полка, два полка гвардейских минометов, шесть обычных артполков, два истребительно-противотанковых дивизиона, артиллерия 265-й стрелковой дивизии и 23-я танковая бригада. Раньше даже корпус не мог похвастаться такой мощью.
   Вся эта техника, боеприпасы и имущество зарывались в землю на заранее размеченных участках. Бойцы подновляли старые траншеи, отрывали новые.
   На КП дивизии я собрал командиров стрелковых полков. Мочалов, Плеходанов и Зинченко явились со своими начальниками штабов оживленные, в приподнятом настроении. Ведь сейчас, по существу, был сделан хотя и первый, но весьма важный и вполне осязаемый шаг в сторону Берлина.
   Я ознакомил офицеров с только что полученной боевой задачей. Она была неожиданной. Нам предстояло за сутки до общего наступления провести разведку боем, использовав для этой цели по батальону от двух стрелковых полков со средствами усиления. Разведку требовалось провести энергично, напористо, чтобы противник принял ее за начало наступления и стал отражать всеми огневыми средствами.
   Мочалов и Плеходанов внимательно слушали и делали пометки в своих записных книжках - батальоны в разведку выделялись от их полков. Сосредоточенно шевеля губами, что-то записывал Сосновский - Григорию Николаевичу предстояло назавтра обеспечить мощную огневую подготовку. Дивизионный инженер Чепелев тоже был весь внимание. Ночью его саперам надо было за сутки до намеченного срока проделать для наступающих проходы в проволочных заграждениях...
   Когда все необходимые указания были сделаны, я отпустил офицеров и остался один на КП, где еще вчера был гостем командира 267-го полка. У меня оставалось время, чтобы еще раз все хорошенько обдумать, вспомнить, не упущено ли чего. Пожалуй, все было сделано как надо. Хотя разведка боем и нарушала логически, стройный во всех своих звеньях план наступления, которому столько труда отдал штаб, жалеть об этом не приходилось. План-то ведь нужен не ради плана. А проведение разведки сулило тактические да, пожалуй, и оперативные выгоды. И подготовка к ней не вступала в противоречие со всем тем, что делалось нами до сих пор.
   В людях я был уверен вполне. Все они получили основательную закалку во время боевой учебы. Высок был их духовный подъем. Пока мы стояли перед Одером, ожидая выхода на плацдарм, все политработники дивизии во главе с Михаилом Васильевичем Артюховым трудились без устали. Было сделано все, чтобы каждый боец понял: от него лично зависит скорейшее окончание войны. И люди рассматривали возможность принять участие в боях за Берлин как большую честь, выпавшую на их долю. Они гордились этим. Об этом было сказано много взволнованных слов на митингах, прошедших вчерашним вечером. А сколько заявлений с просьбой принять в Коммунистическую партию было подано в те дни! Парткомиссия работала, не зная отдыха.
   * * *
   Рассвет 15 апреля я вместе с оперативной группой встретил на НП. По команде Григория Николаевича Сосновского открыла огонь артиллерия. 20 минут не прекращался сплошной, давящий уши грохот. В нем тонул басовитый рев "катюш". На неприятельские позиции обрушилась лавина смертоносного металла.
   Наконец в небо взвились красные ракеты. Над траншеями плеснулось протяжное "ура", и бойцы, выскакивая на голую, открытую всем осколкам и пулям землю, устремлялись к переднему краю противника. Шквал огня хлестал им навстречу. Но порыв солдат был столь высок, что остановить его не могла никакая сила. Я видел, как в спринтерском темпе преодолели они стометровку, отделявшую их от немецких траншей, и ворвались в них. Часть вражеских солдат полегла на месте. Некоторые с возгласом "Гитлер капут!" подняли руки вверх. Остальные, несмотря на строжайший приказ не делать ни шагу назад, обратились в бегство.
   Достичь второй траншеи оказалось труднее, несмотря на то, что в бой двинулись наши самоходные орудия. Гитлеровцы усилили огонь. Несколько самоходок запылали, как свечи. Захлебнулась одна атака, другая. Наши, неся потери, откатывались в захваченные окопы.
   Майор Гук со своими разведчиками, полковник Сосновский с артиллерийскими офицерами неотрывно наблюдали в стереотрубы за гремящей, извергающей снаряды, мины, фаустпатроны и пули обороной врага. На их картах появлялись все новые и новые отметки, обозначавшие до сих нор неизвестные нам огневые точки. Мы достигли своей цели: немцы посчитали вылазки нашей и соседних с ней дивизий за начало большого наступления. Это подтвердили первые же пленные, которые вскоре были доставлены на НП. По их словам, поступавшие сверху распоряжения свидетельствовали, что фашистское командование уверено: фронт перешел в наступление на Берлин.
   К полудню вторая траншея была все-таки взята. На этом поставленную перед нами задачу можно было считать выполненной. Попыток продвигаться вперед мы больше не предпринимали. Впору было удержать захваченное - ведь свежие силы в бой не вводились.
   Почувствовав, что мы больше не проявляем активности, немцы немного успокоились, и огонь их стал более организованным. Кстати, нам бросилась в глаза примечательная деталь: добрая половина вражеских мин, падая, не взрывалась. Раньше такого не приходилось замечать. Эта деталь лишний раз говорила: немецкая военная машина трещит по всем швам. Вот и промышленность дает очередную осечку.
   К вечеру противник кое-где вытеснил нас из второй траншеи. Но не везде. А первую мы надежно держали в своих руках.
   Я собрал офицеров штаба, командиров полков и приданных частей. Уточнили задачи на завтра. Каждый из присутствующих, кажется, уже наизусть знал все, что касалось неприятельской обороны. На глубине пятнадцати километров - несколько рубежей с двумя и тремя линиями траншей полного профиля, со стрелковыми ячейками, пулеметными площадками, блиндажами и ходами сообщения. На нашем направлении, кроме того, - три отсечных рубежа, каждый из которых состоит из двух траншей тоже полного профиля. Все одиночные дома приспособлены для ведения фланкирующего огня, все поселки и деревни превращены в опорные пункты.
   Эту оборону предстоит прорвать на полуторакилометровом фронте и к исходу дня овладеть селением Кунерсдорф.
   Разведка боем дала нам многое. Мы теперь хорошо представляли систему огня неприятеля, точно установили стык двух соединений - мотодивизии "Курмарк" и 309-й пехотной дивизии "Берлин". А стык, как известно, самое уязвимое место. Наконец, в плотных минных полях были проделаны проходы.
   В первый эшелон выделялись 469-й и 674-й полки. Мы окончательно уточнили направление для каждого батальона и роты. Артюхов напомнил командирам, чтобы те проверили, во всех ли отделениях известны задачи на завтра, до всех ли они доведены бойцов. Продумано, кажется, было все, вплоть до эвакуации из траншей раненых с помощью маленьких тележек, в которые впрягались специально обученные собаки.
   Итак, наступление предстояло начать до рассвета, в 5 часов по московскому времени (по местному - в 3) мощной артподготовкой. Через 30 минут намечалось поднять людей в атаку. Причем сопутствовать ей должен был необычный тактический прием: освещение переднего края мощными зенитными прожекторами. Предполагалось, что прожектора облегчат действия наших солдат и ослепят противника. Да и вообще ночью, когда люди особенно впечатлительны и восприимчивы ко всему непонятному и неожиданному, яркий, слепящий свет не мог не ошеломить оборонявшихся.
   Вдоль всего готовящегося к наступлению фронта было рассредоточено 143 прожекторные установки. Четыре из них поставили в полосе нашей дивизии. Прибыли они вечером, тщательно зачехленные брезентом. Бойцы, глядя на них, голову ломали - что это за диковинная техника?
   Но тайна соблюдалась строго. Ведь просочись сведения об этом к противнику, ожидаемый эффект оказался бы утраченным наполовину.
   Сгустилась темная, тревожная ночь. Черный полог разрывал зеленоватый мертвенный свет немецких ракет. Шли последние приготовления к бою. Подразделения занимали исходное положение для атаки, накапливаясь в отбитых у противника траншеях. Выдвигались вперед орудия, предназначенные для стрельбы прямой наводкой. Напряженно трудились саперы. Им предстояло между проволокой и густо разбросанными спиралями Бруно проделать по крайней мере по два прохода на каждую роту. А главное, требовалось проложить много новых проходов для пехоты и танков через минные поля.
   Немцы не прекращали методичного огня по нашему переднему краю. Не обращая внимания на обстрел, саперы ползли от мины к мине, отыскивая и обезвреживая их на ощупь. Вспыхивала ракета, и бойцы замирали, вдавливаясь в землю. Свет гас, и они снова быстро и безошибочно работали чуткими пальцами. О том, с какой нагрузкой шла эта ювелирная, смертельно опасная работа, может сказать такой факт. Рядовой Лавренев за ночь проделал три прохода в проволочных заграждениях и обезвредил 500 мин. Всего же саперами было извлечено 9 тысяч противопехотных и противотанковых мин. Воткнутые ими в землю флажки ограждали пути, по которым бойцам предстояло идти в атаку.
   В эту ночь мне так и не удалось сомкнуть глаз. И возможности не было, и состояние было не такое, чтобы спать. Ведь всего несколько часов отделяло нас от начала великой битвы, которая должна завершить разгром фашистского рейха. Последней, за которой наступит мир, начнется новая полоса современной истории.
   Начало великой битвы
   Неотрывно смотрел я на стрелки часов. Без двух минут пять... Без одной... По местному времени это без одной минуты три. Еще совсем темно. И вдруг в небо упирается голубоватой колонной вертикальный луч прожектора. Тут же темноту разрывает яркая, вполнеба зарница. Грохот такой, что дрожит земля.
   Выбрасывая языки пламени, рассекают небо реактивные снаряды. Ползут разноцветные пунктиры трасс. И багровым заревом растекается свет от разрывов снарядов и мин там, на позициях врага. Это была потрясающая своей яркостью картина. Ничего подобного мне не приходилось видеть до сих пор.
   Так 22 тысячи артиллерийских стволов - эту цифру я узнал гораздо позже - начали свою сокрушительную работу, готовя атаку 1-го Белорусского фронта.
   Вот оно! Началось!
   В 5 часов 30 минут над передовой взмыли зеленые ракеты. И тут же поток серебристого света обнажил всю местность перед нами. Это зажглись прожектора.
   Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны. И пехота поднялась в атаку. Странная это была картина. Утопающие в ослепительных лучах цепи выглядели редкими-редкими. "Наверное, не все вышли из траншей, - мелькнула мысль. - Слишком необычна обстановка - не только немцев, но и своих, видать, смутили..."
   - Майор Гук, - позвал я. - Выделить группу разведчиков во главе с лейтенантом Здоровцевым. Пусть проверят, не остался ли кто в траншеях.
   Вскоре Гук сообщил:
   - С исходного докладывают: все траншеи пустые, люди ушли вперед.
   Мне, признаться, стало неловко: как это я мог усомниться в бойцах сто пятидесятой! Но если на меня так подействовал необычный оптический эффект, то как же должен быть ошеломлен ослепленный неприятель!
   К рассвету оборона противника оказалась прорванной на глубину семь километров. Наша артиллерия прямо-таки выкорчевала некоторые доты, уничтожила много крупнокалиберных зенитных орудий, поставленных на прямую наводку.
   В воздухе появились наши штурмовики и бомбардировщики. Но все же темпы наступления к утру заметно упали. Как ни мощна была артиллерийская подготовка, она просто не могла уничтожить все оборонительные сооружения врага - слишком их было много. Не удалось решить эту задачу и бомбардировкой с воздуха. Немцы, оправившись после необычной ночной атаки, продолжали сопротивляться очень упорно.
   Проходя по недавнему полю боя к новому НП, я воочию убедился, сколь разрушительно поработал "бог войны". Траншеи были завалены трупами. Попадались среди них и наши убитые и, что особенно меня встревожило, раненые. Значит, несмотря на все заверения начальника медицинской службы Ипатова, несмотря на дрессированных собак с тележками и другие заранее предусмотренные меры, раненых не поспевают своевременно находить и доставлять в тыл, под заботливую опеку медсанбата.
   У иссеченного осколками дерева я вдруг заметил Сергея Джагановича Хачатурова в необычной позе. Комбат лежал на спине, прислонив задранные вверх ноги к стволу.
   - Хачатуров, что с тобой? - подбежал я к нему.
   Он, словно бы виновато, улыбнулся и тихо ответил:
   - Ранен, товарищ генерал. В ноги. Лежу вот так, чтобы кровью не истечь.
   - Давно ранен?
   - Часа два.
   - А люди твои где?
   - Вперед ушли. Я им запретил около меня задерживаться.
   - Сейчас тебя заберут. Потерпи немного, дорогой, - пообещал я ему. Снова на его красивом и очень бледном; лице мелькнула слабая улыбка:
   - Не беспокойтесь, товарищ генерал. Я знаю, что и до меня очередь дойдет. А ноги у меня перебинтованы...
   Придя на НП, я первым долгом вызвал майора медицинской службы Ипатова. Не в силах сдержать себя, сказал ему много резкого. Выговорившись, как всегда, пожалел о своей запальчивости. Владимир Яковлевич Ипатов - умный и выдержанный человек, - дождавшись, когда я умолкну, убедительно доложил о трудностях, с которыми столкнулась медслужба, и о том, что предпринимается, чтобы их преодолеть и всем раненым вовремя оказать необходимую помощь. Надо отдать ему должное, он был хороший организатор, опытный врач и храбрый офицер.
   С нового наблюдательного пункта открылась мне картина боя за Гросс-Барним - тот самый поселок, о котором три дня назад заходила речь на занятии с полковыми командирами. Плеходанов тогда отстаивал мнение, что разместившийся там гарнизон даст обойти себя, а потом ударит по тылу и флангам наступающих. Я согласился с ним. И вот сейчас предстояло убедиться в основательности наших предположений.