Страница:
— Наши планы нуждаются в корректировке, — произнёс Мирон, стараясь говорить будничным и спокойным голосом. — Очевидно, что придерживаться прежней стратегии мы не можем.
— Прости, Мирон, но я не могу пожертвовать Рионой ради спасения Серёжи, — тихо, но твёрдо произнёс Йеми.
Кагманец старался не смотреть на своих друзей. Сейтар учил, что настоящий шпион должен одинаково спокойно жертвовать своей собственной жизнью, жизнью врага и жизнью друга. Видимо, он так и не стал настоящим шпионом.
— Прости, Йеми, но я могу пожертвовать Серёжей ради спасения Рионы, — эхом откликнулся Гаяускас.
— Прошу меня не прерывать, — повысил голос Нижниченко. — Когда я закончу, то предоставлю всем возможность высказать свои соображения. А пока прошу внимательно слушать и не перебивать.
Генерал ощущал себя завязнувшим в снегу автомобилем. Либо сейчас он выберется из капкана на простор и наберёт скорость, либо намертво засядет в ловушке. Или — или. Пятьдесят на пятьдесят. Но, в любом случае, надо не ждать, а действовать.
Лёгкий кивок головой в сторону Наромарта.
— Итак, разведка установила, что резервом времени для освобождения Серёжи мы не располагаем. Рассчитывать на то, что инквизиторы его попугают и отпустят, не приходится.
Благородный сет молча кивнул. Вот уж чего точно не имеет смысла ждать, так это милости от Инквизиции.
— С другой стороны, — продолжал Мирон, — освободив Серёжу, мы будем должны немедленно покинуть город и провести вне его как минимум несколько дней. Оставлять Риону на это время в руках мага, означает подвергнуть её жизнь смертельной опасности. Волшебник знает, что девочку ищут инквизиторы, и кольцо поисков сужается. Нет никаких сомнений, что он попытается от неё избавиться, и понятно, каким способом.
Чего уж тут не понять, подумалось Женьке. Убьёт, а труп замурует где-нибудь в подвале. Все маньяки одинаковы в главном, хоть и различаются в мелочах. Местный маг, в отличие от рихтербергского Зуратели не был одержим страстью к изготовлению уродливых статуй, но, по сути, был таким же гадом. Все взрослые любят говорить о том, как любят детей, но многие безжалостно используют их ради своих целей, равнодушно ломая через колено детские судьбы. Страшно не хотелось только одного: чтобы и его спутники оказались такими же. Если сейчас Мирон Павлинович закатит получасовую речугу, а смысл сведётся к тому, что другого выхода, кроме как пожертвовать Серёжкой у них нет, то… То Женька просто пошлёт их всех… Да понятно, куда пошлёт…А потом полетит в инквизиторский замок и обратит малька в вампира. Во всяком случае, предложит ему обращение. Пусть выбирает сам. По Женьке, так лучше стать вампиром, чем покойником.
— Значит, у нас остаётся единственный выход: освободить и вывезти из города их обоих одновременно, завтра в первой половине дня.
— Это невозможно, — не сдержался Олус.
Мирон, хитро сощурившись, бросил на моррита быстрый взгляд. Интуиция подсказывала генералу, что он на верном пути. План операции постепенно складывался в голове, будто огромная мозаика.
— Нет, это всего лишь невероятно. Но при правильной тактике — не просто возможно, но и реально выполнимо.
— У нас нет сил для одновременной атаки на башню и замок, — упорствовал благородный сет, слабо знакомый с понятиями дисциплины и субординации. Впрочем, сейчас его поведение Мирону было на руку: критик указывал на слабые места плана, которые надо было как-то исправлять. Поэтому о недавней просьбе "слушать и не перебивать" генерал не вспомнил. Пусть говорит, если это на пользу делу.
— Верно. Поэтому по времени мы это немного разделим. Начнём с башни. Там маг и его ученик. Думаю, у отряда Олха вместе с Йеми хватит сил, чтобы сними справиться. Что скажешь?
Кагманец, несколько ошарашенный происходящим, недоумённо посмотрел на Нижниченко. Начало речи спутника он воспринимал то ли как блеф, то ли как самооправдание. Как ни крути, но освободить обоих детей сразу нельзя. Как ни горько, но на один день придётся кем-то жертвовать. Но, похоже, Мирон всерьёз собрался сотворить чудо. Причём начало у этого чуда выходило сугубо прагматическое.
— Это вполне допустимо. Госпожа — не только воин, но ещё и очень сильный маг. Мне кажется, она могла бы победить Нурлакатама и без всякой помощи, в одиночку. Но не сразу, не без ущерба для себя, а главное, не смогла бы сделать это тихо, не привлекая внимания. Только вот что это нам даст? Ведь штурмовать замок, полный инквизиторов и стражи, и так было очень рискованным планом, а уж без помощи отряда Олха и без меня — совсем безумие.
Мирон глубоко вздохнул и улыбнулся. Всё вдруг стало ясным и понятным. Конечно, именно так и нужно поступать. Господи, ну почему же он сразу не догадался?
— А вот внимание, Йеми, вы к себе как раз привлечь будете должны. Только не во время схватки с чародеем, а немного позже, когда Риона будет уже свободна. После этого делайте что хотите, но шум должен быть такой, чтобы половина города знала: в башне идёт бой между магами.
— Зачем? — не сдержал любопытства Сашка.
— Ради наших друзей — инквизиторов, — охотно пояснил Нижниченко. — Если я правильно понимаю, то сражения между волшебниками как раз по их части.
— Верно, — поддержал генерала Олус. — Инквизиторы обязаны навести порядок, и покарать нарушивших закон чародеев.
Тут благородный сет осёкся: он стал понимать план Мирона. А Нижниченко продолжал:
— Таким образом, количество врагов в замке резко уменьшится. Вы, — он повернулся к внимательно следящему за происходящим кагманцу, — не дожидаясь подхода инквизиторов отступаете к Болотным воротам. Балис, Наромарт и Олус проникают в замок и освобождают Серёжу. Мы с Сашей, как и планировалось ранее, прикрываем их с улицы, а Рия ждёт нас на площади с лошадями. Садимся и отступаем к Болотным воротам…
— Где нас ожидают инквизиторы и стражники, которых приведут за собой те, кто освободил девочку, — закончил Олус Колина Планк.
— Отнюдь. Перед тем, как покинуть замок, Балис наделает там хорошего шума. Сможешь?
— Попробуем, — преувеличенно серьёзно ответил Гаяускас. На самом деле уж что-что, а поднять переполох было достаточно просто: например, встретить какого-нибудь стражника и позволить ему убежать живым и почти здоровым. Обычно такие беглецы сеют панику лучше, чем если им за это хорошо заплатить.
— Хочешь сказать, что вместо ворот инквизиторы бросятся к своему замку?
— А разве нет? Мне кажется, замок они будут защищать в первую очередь.
— Совершенно верно, — поддержал генерала Йеми.
— Да, но шум боя может привлечь не только инквизиторов, но и городскую стражу. Как быть с этим? — продолжал сомневаться благородный сет.
— Не стоит опасаться, — ответил вместо Мирона кагманец. — Поверь, Олус, я хорошо знаю, как ведут себя городские стражники в дальних провинциях. Поняв, что происходит сражение между магами, эти вояки постараются оказаться от него как можно дальше, чтобы случайно не попасть под заклинание.
— Очень разумно, — констатировал Нижниченко.
— А что касается замка… Тут они тем более разбегутся, как тараканы по поварне. Инквизиторов не любят и боятся ещё почище, чем магов. Мог бы поспорить, что легионеры из охраны префекта подойдут к замку раньше, чем городская стража, только кто проверять будет.
— Поверю на слово, — милостиво согласился Олус. — Хотя префект не пошлёт туда солдат, прежде чем ему внятно доложат, что именно происходит.
— Разумеется, — кивнул Йеми. — Легионеров в городе не так много, и префект не станет бессмысленно рисковать жизнью морритских воинов.
— Именно это я и имел ввиду.
— Выходит, у нас времени… фургон и маленькая тележка, — резюмировал Мирон.
Вагонов в Империи Мора пока что не изобрели, но русская поговорка от этого выразительности не потеряла.
Возникшую паузу прервал Сашка.
— Мирон Павлинович, а стража у городских ворот? Она же никуда не убежит.
— Это задача для Олха. Десяток стражников, не ожидающих нападения — не слишком сложный противник.
— Да, но ведь они не могут просто перебить стражу и уехать, как мы планировалось раньше. Кто-то должен удерживать ворота, пока не подъедем мы, ведь если стражники опустят решетку и займут оборону, то пробиться будет очень трудно.
В душе у Нижниченко одновременно возникли досада за собственную непредусмотрительность и радость за Сашку. Молодец мальчишка, просчитал ситуацию быстрее офицера-аналитика и морпеха. Впрочем, Мирон тут же углядел еле заметный кивок Балиса и понял, что капитан эту дырку в плане тоже подметил, но не спешил про неё сообщать.
— Да, это верно. Ворота действительно нужно удерживать. Сейчас попробуем прикинуть, сколько.
Вытащив блокнот, генерал углубился в сделанные во время выбора маршрута записи.
— Наиболее вероятный вариант — четверть часа, — подал голос Гаяускас, доверявший чутью и практике больше, чем расчету и теории. — И подступы к воротам необходимо контролировать не только снизу, с улиц, но и сверху, с городской стены.
— Демоны Аэлиса, — выругался Олус. — Если какой-нибудь урод перерубит канаты подъёмной решетки, то мы окажемся в ловушке.
Заговорщики переглянулись.
— Будем держать, — пообещал Йеми. — Не знаю, что придумают Олх и Льют, но будем держать оборону.
— Вот и договорились, — Мирон поднялся с лавки. — Заканчиваем на сегодня. Всем спать, завтра нам понадобятся свежие головы.
Его послушались. Путешественники потянулись по своим комнатам.
— Если с нами что-то случится, то я смогу сообщить тебе, что можно уходить, а не удерживать ворота, — шепнул Наромарт на ухо Йеми.
— Сообщить? Каким образом?
— Неважно, — отмахнулся тёмный эльф. — Но ты всё поймёшь. Ошибки не будет.
Когда Балис складывал одежду, пальцы вдруг наткнулись на твёрдый кусок бумаги. Гаяускас вытащил из кармана завещанную дедом икону. Долго смотрел на обрамлённое нимбом отрешенное лицо святого. Как там его звали? Нет, не вспоминалось.
Балис Гаяускас не любил просить, а тем более — выпрашивать. Но сейчас в душе колыхнулось какое-то незнакомое чувство. Если святые существуют, если они такие могущественные, то пусть он сделает маленькое чудо: спасёт Серёжку от мук и гибели.
Хотелось получить какой-то ответ, знак, что его мысли услышаны, но ничего не происходило. Святой всё так же смотрел с бумажной иконки куда-то мимо капитана Гаяускаса. Балис вздохнул и убрал её обратно в кармашек. Нет, не для него общение с высшими силами. Пусть молятся другие: Наромарт или Йеми. По крайней мере, их боги реагируют на молитвы…
Глава 6
Храм, в котором стоял капитан Гаяускас был просто огромен. Огромен и как-то неуловимо знаком, хотя по действующим церквям Балис отродясь не хаживал. Только если по не действующим…
Казанский и Исакиевский соборы в Ленинграде… Мимо… Вильнюсская консерватория, бывший собор Святого Станислава… Когда-то отец водил его очень часто, пытаясь приобщить к миру музыки, но потом смирился с тем, что сын выбрал в жизни иную дорогу. Впрочем, при случае консерваторию Балис посещал и в курсантские годы и позже, офицером. Но сейчас он оказался явно не там. Что это могло быть ещё? Домский собор в Риге? Да нет, не он. И вообще, в католических соборах стоят скамейки, на которых прихожане сидят во время службы, а здесь, хоть храм и действующий, но скамеек нет. Значит — православный.
Куда же это его, всё-таки, занесло? И спросить некого, храм совершенно пуст.
Стоило Балису так подумать, как гулкие шаги недвусмысленно дали понять морпеху, что он глубоко ошибается. Кроме него в соборе были и другие люди. С дальней стороны вдоль стены медленно шли двое: седобородый старый поп в расшитых серебром церковных одеждах и высокий мужик в балахонистых серых накидках и деревянных сандалиях на босу ногу. Вместе они смотрелись на редкость нелепо, но, похоже, это их совершенно не смущало. Как ни в чём не бывало они вели между собой негромкий разговор, который Балис, очевидно, благодаря отменной акустике здания, прекрасно слышал.
— Красота! Красота неописуемая, брат Иоанн, — восхищался высокий в хламиде, бросая восторженные взгляды по сторонам. Лысая макушка слегка поблёскивала, отражая свет горящих свечей. Странно, но Гаяускасу казалось, что где-то он этого лысого уже видел. Сплошные загадки.
— Истинно словно в Царствии Небесном пребываем. Ревнуешь о славе Божьей, брат Иоанн.
— Судьба священника — жить не во счастье своё, в во славу Господа нашего, — ответил поп. — Только не воздавай красоте сверх должного, брат Патрик. Ибо главное в храме — верность Господу, а не стены и крыши. Будет вера — будет и красота. Иссякнет вера — и красоты не станет. Мерзость и запустение. Синематограф в этих стенах устроят, и будут ходить сюда люди, чтобы утехам придаваться, а о Господе и не вспомнят.
На мгновение словно всё посерело, и Балис вдруг увидел этот же храм, но без свечей, икон и фресок. Увидел — и узнал. Андреевский собор в Кронштадте. Да уж, в этом кинотеатре он когда-то посмотрел немало фильмов.
— Всё в воле Господа, брат Иоанн, — согласился названный Патриком. — Будет храм разорён — будет и восстановлен. Всё вернётся: и молитвы, и вера, и красота. Не бывает поругаем Господь, не одолеть врагам и то, что посвящено Ему.
Поп одобрительно кивнул.
— На волю Божию уповаем, но и сами должны потрудиться, ибо Царствие Божие трудом нудится, а тот, кто не работает Господу, чем оправдается перед Ним, когда придёт его час?
— Верно, брат Иоанн. Ибо сказано, что иго Господне — благо, а бремя его — легко есть. Жаль лишь, что порой не видят этого люди.
— Оскудела вера, — с искренней горечью произнёс поп. — Много званных, да мало избранных. Взыскуют благ мира сего, а о сокровищах нетленных думать не желают.
— Вот и я говорю — думать не желают, — кивнул высокий. — А ведь разум от Господа человеку даден. И не для праздности, но для постижения.
Неожиданно он повернулся в сторону Балиса.
— Вот ты чего хотел? Иди сюда, рассказывай.
Это было так неожиданно, что Гаяускас совершенно потерялся. Как-то робко, неловко переставляя ноги, он, словно механическая кукла подошел к незнакомцам.
— Так что ты просишь? Говори.
— Я, вроде, ничего не прошу, — удивлённо ответил Балис. В самом деле, разве нужно ему что-нибудь от этих людей, которых он видел первый раз в жизни?
— А кто ж молился? — в свою очередь удивился лысый Патрик. — Разве не ты?
При этих словах морпех наконец-то узнал собеседника. По правде сказать, это было нелёгким делом. Стоящий сейчас перед ним человек, мягко говоря, мало походил на своё изображение на иконе. Неужели он — действительно тот самый Святой Патрик, крестивший Ирландию. А кто тогда, интересно, поп? "Брат Иоанн"… Неужели… Да нет, он же умер ещё до революции… Но Патрик-то умер куда раньше…
— Понятно всё с тобой, — святой качнул головой, по лбу смешно запрыгали блики. — Ладно, будет тебе мой совет: не хватит своих сил — прими Истинный Облик. Только не увлекайся. Опыта у тебя нет, никто тебя не учил, так что как нужда пройдёт, сразу обратно собой становись. Понял?
Гаяускас тупо кивнул и переспросил:
— А какой облик? И как его принять?
— Истинный Облик, — пояснил Патрик, подчеркнув голосом первое слово. — А принять просто: пожелай от души — и получишь. Понял?
Балис снова кивнул.
— Вот и славно, — улыбнулся собеседник. — Коли понял — можешь идти.
— А чудо?
— Какое чудо? — искренне удивился святой.
— Так я ж о чуде молился, — с трудом подбирая слова, попытался объяснить морпех. — Чтобы Серёжку спасти.
— Ишь ты — чудо ему подавай. Что скажешь, брат Иоанн?
— Да веришь ли ты в Бога, воин? — сурово вопросил поп.
— Нет, — честно ответил Балис. И, постепенно приходя в себя, спросил: — А разве это обязательно?
— А ты как думал? — так же строго ответил Патрик. — Мы тебе не маги, вроде друга твоего ушастого. Тем всё едино, силу возьмут, сколько могут, и творят, что хотят. Только сила та против истинной веры — что прутик тополиный супротив векового дуба. Так что, коли тебе чуда по прихоти возжелалось — ищи магов, только как бы потом жалеть не пришлось. Если же чуда от Бога просишь, так помолись с верой и благоговением.
— Я же не бога, я тебя просил.
— Святые, воин, своей прихотью чудеса не творят. На всё воля Божья.
— Если так — то зачем же вы нужны? — с горечью произнёс Балис. Волнение ушло. Оставалась лишь досада на всё происходящее. Связанный Серёжка сидит в темнице, а он спорит непонятно с кем о какой-то ерунде.
— Объяснил бы ты ему, брат Иоанн, — попросил Патрик. — Тебе вроде как сие ближе: и по месту, и по времени.
Поп кивнул и заговорил хорошо поставленным голосом:
— На каком основании мы просим молитв за себя святых, и действительно ли они молятся за нас, и действенна ли молитва их за нас? Сам Бог прямо изъявил Свою волю некоторым людям, не имевшим к Нему близости, людям грешным по преимуществу, чтобы они просили помолиться о себе людей Божьих, например, Авимелеху, взявшему жену Авраамову, было повелено просить Авраама, чтобы он помолился о нём; Иов молился, по явному откровению воли Божьей, о друзьях своих; молились Моисей, Самуил, Илия, все пророки; Сам Господь, по человеческому естеству Своему, молился Отцу небесному о Петре и всех учениках. Святые заслуживают быть ходатаями о нас к Богу по своим добродетелям, по своим заслугам, как угодники Его. Если на Земле справедливость требует, чтобы известный человек, близкий к Богу, помолился о других, например, священник о людях, то отчего и не на небесах? Все святые живы у Бога и для нас: видя в Боге наши нужды, сочувствуют нам и готовы, по нашим молитвам, помогать нам. Для чего по нашим молитвам, а не иначе? Для того, чтобы нас же утвердить в вереи подвиге молитвенном. Да ещё: для чего и живые хотят, чтобы другие, нуждающиеся в их помощи, просили их?
Балис честно пытался вникнуть в поучение, но получалось не слишком хорошо. А Иоанн продолжал говорить:
— Что значит ежедневное призывание святых — в каждый день различных — в продолжение всего года и всей жизни? Значит то, что святые Божии, как братья наши, только совершенные, живы и недалеки от нас, слышат нас и всегда готовы помогать нам, по благодати Божьей. Мы живем с ними вместе — в одном дому Отца небесного, — только на разных половинах: мы на земной, они на небесной, и для нас и для них есть средства проникать друг к другу; для нас молитва веры и любви, для них — духовная их природа, всегда готовая к деятельной помощи, по любви, которой проникнуты их души.
Поп прервался, глянул на Гаяускаса сначала вроде строго, осуждающе, а потом и вовсе сочувственно, и с горечью произнёс:
— Не разумеешь, воин, того, что речено.
Живи Балис с рождения в Литве, наверное, и не понял бы этих слов. Но ленинградский мальчишка, пусть с трудом, но разобрался: священник жаловался, что его не понимают. Хотел бы Балис посмотреть, кто бы эти поучения понял. Какой-то Авимелех, какой-то Самуил…Наверное, для верующих людей эти имена что-то значили, но ему-то всё едино.
— Видишь, брат Патрик, как оно получается. Говоришь с людьми простыми, грубыми, наукам не обученными — и всё понимают. А иной премудрость великую превзошел, а понять ничего не может.
— Чему же тут удивляться, брат Иоанн? Царство Господне не от мира сего. Редко кого мудрость мирская до дверей Божьего Царства доведёт, хотя, конечно, случаи бывали. Да и не мудрец гость наш — воин.
— Воин, — покачал головой поп. — Да только не простой он воин. Кровь не обманешь. И прапрадед его странный был, и прадед. Хотя, Господа нашего искренне чтили, в вере были усердны. А всё же смута у них душу-то томила. Может, брат Патрик, ты ему объяснишь: по-своему, по-родственному.
Балис чувствовал, что голова идёт кругом. Откуда православному священнику знать его прадеда, да ещё хвалить за усердие в вере? Два прадеда числились католиками, насколько были верующими — дело тёмное. Лииво Пихт, мамин эстонский дед, хозяин кофейни в Пярну, оправдывая свою фамилию, оставил о себе память как о фанатичном протестанте-лютеранине. Уж точно бы в Кронштадт на богомолье бы не поехал. Остаётся таинственный Мартин Гаяускас, матрос Балтийского Флота, погибший в битвах революции семнадцатого года. Тоже не самая подходящая кандидатура для похвал со стороны попа — прислужника царского режима.
Все эти мысли пронеслись в голове за какую-то секунду, а дальше додумать их не удалось: заговорил Патрик.
— Берись-ка ты, парень, за ум. Пора уже, давно ведь не мальчишка. Понятно, в детстве никто тебе ума-разума не вложил, ну да на то особые причины, только ведь всю жизнь нельзя за старших прятаться, надо и самому когда-то свою жизнь строить.
— Я ни за кого не прячусь, — начал, было, Гаяускас, но святой неожиданно резко его оборвал.
— Прячешься. Хорошо устроиться думаешь. Сначала помолился, а потом: "я в бога не верю". Нет, парень, так в жизни не бывает. Вот ежели не веришь, ты, что тебе пенёк какой чудотворный в лесу поможет, или там камень болотный, так ведь им молиться и не идёшь. Спасите, мол, моего мальчишку. Знаешь ведь, что не спасут. А если перед иконой помолился, значит, веришь, что оно тебе помочь может. Значит, признаёшь в душе бога. И не абы какого бога, а Единого Господа нашего. Но признаться себе в том боишься.
Патрик вздохнул.
— Многие о тебе молятся, воин. Видно, не плохой ты человек. Только пойми: настоящий выбор в жизни делается один только раз. И никто никогда наперёд не знает, какой выбор — настоящий, а какой на него только похож. Иной считает, что выбрал уже, а не знает того, что пройдёт время, и всё перевернётся. Другой думает, что выберет когда-нибудь потом, глядь, а никакого «потом» для него и нету, а выбор уже сделан. И хочется ему изменить, да ничего уже сделать нельзя, поздно. Так что, разбирайся в себе, Балис, сын Валдиса. Загляни в свою души и честно скажи себе, кто ты есть такой на самом деле. А мы с братом Иоанном помолимся Богу, чтобы укрепил тебя да даровал тебе мудрости.
— Помолимся Господу о тебе, — эхом откликнулся поп.
Балис не смог сдержать улыбку. Патрик сурово нахмурил брови.
— Не глупи. Говорю же, многие о тебе Господу молятся. Князя, что во сне видел в день смерти деда забыл? А женщину, которой вы с другом дорогу к храму указали?
Откуда они знали про сон? Ну да, они же святые, им всё знать положено. А про женщину ту странную Балис уж давно и забыл…
— Сыночки, помогите старой, — раздалось за спиной.
Гаяускас и Огоньков дружно обернулись. Перед ними стояла невысокая пожилая женщина, одетая точно для съёмок фильма то ли про русское захолустье, то ли про блокадный Ленинград: в валенках, старой телогрейке и шерстяном платке. Разумеется, в шерстяных варежках и с клюкой в руке. Растеряно улыбаясь, она продолжала:
— Что-то совсем я заплутала, давно в Питере-то не была. Подскажите уж, где Казанский собор-то?
— Так Вы рано из метро вышли. Надо снова спуститься на станцию "Сенная площадь" и проехать одну остановку до "Гостиного двора". Там и собор, — первым пришел в себя капитан третьего ранга.
— И-и, сынок, какое тебе метро. Нешто я на старости лет под землю полезу? Срамно, прости Господи. Я уж лучше пешком, скажи только, как дойти.
— Пешком — тогда вот сюда, до канала Грибоедова, — махнул рукой в сторону Демидова моста Балис. — На ту сторону перейдёте — и направо. Так до собора и дойдёте.
— Ой, спасибо, сыночки, — радостно улыбнулась женщина. Её улыбка показалась Гаяускасу какой-то особенно доброй и тёплой, по-настоящему материнской. — Помогли, подсказали старой. Я-то иду батюшке Серафиму поклониться. Слыхали, счастье-то какое: мощи батюшкины в Казанском соборе чудесно обретены. Я вот помолюсь ему, свечку поставлю, оно хорошо и будет.
— Какие мощи? — изумился Огоньков. — Это ж одно только название, что собор. Он давно уж не собор, а музей. Какие там могут быть мощи?
— И-и, сынок, не знаю я музеев никаких. Старая я, тёмная, да.
Насчёт собственной старости, на взгляд Балиса, женщина переигрывала: не смотря на морщины и полное отсутствие косметики было ей немногим за пятьдесят. Предпенсионный возраст.
— А только если батюшка Серафим там явился, значит, Богу было так угодно, значит, место то Богом отмечено. И помолиться Господу там благолепно будет. Так что уж пойду я и помолюсь. И за вас, сыночки, помолюсь тоже. О здравии вашем, да о благополучии. Как имена ваши?
— Вячеслав, — серьёзно ответил Огоньков.
— Балис, — машинально поддержал товарища капитан.
— Да что ж за имя такое: Балис? — удивилась женщина. — Ты что ж, не русский или не крещёный?
Гаяускас вздохнул. Верно говорят: ни одно доброе дело не обходится безнаказанным. Сейчас начнёт тётка кликушествовать на весь рынок рыжему Толяну и его подельникам на потеху. Соврать что ли что-нибудь? А почему, собственно, он должен врать?
— Прости, Мирон, но я не могу пожертвовать Рионой ради спасения Серёжи, — тихо, но твёрдо произнёс Йеми.
Кагманец старался не смотреть на своих друзей. Сейтар учил, что настоящий шпион должен одинаково спокойно жертвовать своей собственной жизнью, жизнью врага и жизнью друга. Видимо, он так и не стал настоящим шпионом.
— Прости, Йеми, но я могу пожертвовать Серёжей ради спасения Рионы, — эхом откликнулся Гаяускас.
— Прошу меня не прерывать, — повысил голос Нижниченко. — Когда я закончу, то предоставлю всем возможность высказать свои соображения. А пока прошу внимательно слушать и не перебивать.
Генерал ощущал себя завязнувшим в снегу автомобилем. Либо сейчас он выберется из капкана на простор и наберёт скорость, либо намертво засядет в ловушке. Или — или. Пятьдесят на пятьдесят. Но, в любом случае, надо не ждать, а действовать.
Лёгкий кивок головой в сторону Наромарта.
— Итак, разведка установила, что резервом времени для освобождения Серёжи мы не располагаем. Рассчитывать на то, что инквизиторы его попугают и отпустят, не приходится.
Благородный сет молча кивнул. Вот уж чего точно не имеет смысла ждать, так это милости от Инквизиции.
— С другой стороны, — продолжал Мирон, — освободив Серёжу, мы будем должны немедленно покинуть город и провести вне его как минимум несколько дней. Оставлять Риону на это время в руках мага, означает подвергнуть её жизнь смертельной опасности. Волшебник знает, что девочку ищут инквизиторы, и кольцо поисков сужается. Нет никаких сомнений, что он попытается от неё избавиться, и понятно, каким способом.
Чего уж тут не понять, подумалось Женьке. Убьёт, а труп замурует где-нибудь в подвале. Все маньяки одинаковы в главном, хоть и различаются в мелочах. Местный маг, в отличие от рихтербергского Зуратели не был одержим страстью к изготовлению уродливых статуй, но, по сути, был таким же гадом. Все взрослые любят говорить о том, как любят детей, но многие безжалостно используют их ради своих целей, равнодушно ломая через колено детские судьбы. Страшно не хотелось только одного: чтобы и его спутники оказались такими же. Если сейчас Мирон Павлинович закатит получасовую речугу, а смысл сведётся к тому, что другого выхода, кроме как пожертвовать Серёжкой у них нет, то… То Женька просто пошлёт их всех… Да понятно, куда пошлёт…А потом полетит в инквизиторский замок и обратит малька в вампира. Во всяком случае, предложит ему обращение. Пусть выбирает сам. По Женьке, так лучше стать вампиром, чем покойником.
— Значит, у нас остаётся единственный выход: освободить и вывезти из города их обоих одновременно, завтра в первой половине дня.
— Это невозможно, — не сдержался Олус.
Мирон, хитро сощурившись, бросил на моррита быстрый взгляд. Интуиция подсказывала генералу, что он на верном пути. План операции постепенно складывался в голове, будто огромная мозаика.
— Нет, это всего лишь невероятно. Но при правильной тактике — не просто возможно, но и реально выполнимо.
— У нас нет сил для одновременной атаки на башню и замок, — упорствовал благородный сет, слабо знакомый с понятиями дисциплины и субординации. Впрочем, сейчас его поведение Мирону было на руку: критик указывал на слабые места плана, которые надо было как-то исправлять. Поэтому о недавней просьбе "слушать и не перебивать" генерал не вспомнил. Пусть говорит, если это на пользу делу.
— Верно. Поэтому по времени мы это немного разделим. Начнём с башни. Там маг и его ученик. Думаю, у отряда Олха вместе с Йеми хватит сил, чтобы сними справиться. Что скажешь?
Кагманец, несколько ошарашенный происходящим, недоумённо посмотрел на Нижниченко. Начало речи спутника он воспринимал то ли как блеф, то ли как самооправдание. Как ни крути, но освободить обоих детей сразу нельзя. Как ни горько, но на один день придётся кем-то жертвовать. Но, похоже, Мирон всерьёз собрался сотворить чудо. Причём начало у этого чуда выходило сугубо прагматическое.
— Это вполне допустимо. Госпожа — не только воин, но ещё и очень сильный маг. Мне кажется, она могла бы победить Нурлакатама и без всякой помощи, в одиночку. Но не сразу, не без ущерба для себя, а главное, не смогла бы сделать это тихо, не привлекая внимания. Только вот что это нам даст? Ведь штурмовать замок, полный инквизиторов и стражи, и так было очень рискованным планом, а уж без помощи отряда Олха и без меня — совсем безумие.
Мирон глубоко вздохнул и улыбнулся. Всё вдруг стало ясным и понятным. Конечно, именно так и нужно поступать. Господи, ну почему же он сразу не догадался?
— А вот внимание, Йеми, вы к себе как раз привлечь будете должны. Только не во время схватки с чародеем, а немного позже, когда Риона будет уже свободна. После этого делайте что хотите, но шум должен быть такой, чтобы половина города знала: в башне идёт бой между магами.
— Зачем? — не сдержал любопытства Сашка.
— Ради наших друзей — инквизиторов, — охотно пояснил Нижниченко. — Если я правильно понимаю, то сражения между волшебниками как раз по их части.
— Верно, — поддержал генерала Олус. — Инквизиторы обязаны навести порядок, и покарать нарушивших закон чародеев.
Тут благородный сет осёкся: он стал понимать план Мирона. А Нижниченко продолжал:
— Таким образом, количество врагов в замке резко уменьшится. Вы, — он повернулся к внимательно следящему за происходящим кагманцу, — не дожидаясь подхода инквизиторов отступаете к Болотным воротам. Балис, Наромарт и Олус проникают в замок и освобождают Серёжу. Мы с Сашей, как и планировалось ранее, прикрываем их с улицы, а Рия ждёт нас на площади с лошадями. Садимся и отступаем к Болотным воротам…
— Где нас ожидают инквизиторы и стражники, которых приведут за собой те, кто освободил девочку, — закончил Олус Колина Планк.
— Отнюдь. Перед тем, как покинуть замок, Балис наделает там хорошего шума. Сможешь?
— Попробуем, — преувеличенно серьёзно ответил Гаяускас. На самом деле уж что-что, а поднять переполох было достаточно просто: например, встретить какого-нибудь стражника и позволить ему убежать живым и почти здоровым. Обычно такие беглецы сеют панику лучше, чем если им за это хорошо заплатить.
— Хочешь сказать, что вместо ворот инквизиторы бросятся к своему замку?
— А разве нет? Мне кажется, замок они будут защищать в первую очередь.
— Совершенно верно, — поддержал генерала Йеми.
— Да, но шум боя может привлечь не только инквизиторов, но и городскую стражу. Как быть с этим? — продолжал сомневаться благородный сет.
— Не стоит опасаться, — ответил вместо Мирона кагманец. — Поверь, Олус, я хорошо знаю, как ведут себя городские стражники в дальних провинциях. Поняв, что происходит сражение между магами, эти вояки постараются оказаться от него как можно дальше, чтобы случайно не попасть под заклинание.
— Очень разумно, — констатировал Нижниченко.
— А что касается замка… Тут они тем более разбегутся, как тараканы по поварне. Инквизиторов не любят и боятся ещё почище, чем магов. Мог бы поспорить, что легионеры из охраны префекта подойдут к замку раньше, чем городская стража, только кто проверять будет.
— Поверю на слово, — милостиво согласился Олус. — Хотя префект не пошлёт туда солдат, прежде чем ему внятно доложат, что именно происходит.
— Разумеется, — кивнул Йеми. — Легионеров в городе не так много, и префект не станет бессмысленно рисковать жизнью морритских воинов.
— Именно это я и имел ввиду.
— Выходит, у нас времени… фургон и маленькая тележка, — резюмировал Мирон.
Вагонов в Империи Мора пока что не изобрели, но русская поговорка от этого выразительности не потеряла.
Возникшую паузу прервал Сашка.
— Мирон Павлинович, а стража у городских ворот? Она же никуда не убежит.
— Это задача для Олха. Десяток стражников, не ожидающих нападения — не слишком сложный противник.
— Да, но ведь они не могут просто перебить стражу и уехать, как мы планировалось раньше. Кто-то должен удерживать ворота, пока не подъедем мы, ведь если стражники опустят решетку и займут оборону, то пробиться будет очень трудно.
В душе у Нижниченко одновременно возникли досада за собственную непредусмотрительность и радость за Сашку. Молодец мальчишка, просчитал ситуацию быстрее офицера-аналитика и морпеха. Впрочем, Мирон тут же углядел еле заметный кивок Балиса и понял, что капитан эту дырку в плане тоже подметил, но не спешил про неё сообщать.
— Да, это верно. Ворота действительно нужно удерживать. Сейчас попробуем прикинуть, сколько.
Вытащив блокнот, генерал углубился в сделанные во время выбора маршрута записи.
— Наиболее вероятный вариант — четверть часа, — подал голос Гаяускас, доверявший чутью и практике больше, чем расчету и теории. — И подступы к воротам необходимо контролировать не только снизу, с улиц, но и сверху, с городской стены.
— Демоны Аэлиса, — выругался Олус. — Если какой-нибудь урод перерубит канаты подъёмной решетки, то мы окажемся в ловушке.
Заговорщики переглянулись.
— Будем держать, — пообещал Йеми. — Не знаю, что придумают Олх и Льют, но будем держать оборону.
— Вот и договорились, — Мирон поднялся с лавки. — Заканчиваем на сегодня. Всем спать, завтра нам понадобятся свежие головы.
Его послушались. Путешественники потянулись по своим комнатам.
— Если с нами что-то случится, то я смогу сообщить тебе, что можно уходить, а не удерживать ворота, — шепнул Наромарт на ухо Йеми.
— Сообщить? Каким образом?
— Неважно, — отмахнулся тёмный эльф. — Но ты всё поймёшь. Ошибки не будет.
Когда Балис складывал одежду, пальцы вдруг наткнулись на твёрдый кусок бумаги. Гаяускас вытащил из кармана завещанную дедом икону. Долго смотрел на обрамлённое нимбом отрешенное лицо святого. Как там его звали? Нет, не вспоминалось.
Балис Гаяускас не любил просить, а тем более — выпрашивать. Но сейчас в душе колыхнулось какое-то незнакомое чувство. Если святые существуют, если они такие могущественные, то пусть он сделает маленькое чудо: спасёт Серёжку от мук и гибели.
Хотелось получить какой-то ответ, знак, что его мысли услышаны, но ничего не происходило. Святой всё так же смотрел с бумажной иконки куда-то мимо капитана Гаяускаса. Балис вздохнул и убрал её обратно в кармашек. Нет, не для него общение с высшими силами. Пусть молятся другие: Наромарт или Йеми. По крайней мере, их боги реагируют на молитвы…
Глава 6
Тола. 6-й день до ладильских календ. Первая половина дня.
На ладонь ладонь положи и скажи:
"Дружба, нас веди, словно компас в пути.
Если рядом друг, и беда не беда,
В самый трудный час, дружба, выручи нас"
Храм, в котором стоял капитан Гаяускас был просто огромен. Огромен и как-то неуловимо знаком, хотя по действующим церквям Балис отродясь не хаживал. Только если по не действующим…
Казанский и Исакиевский соборы в Ленинграде… Мимо… Вильнюсская консерватория, бывший собор Святого Станислава… Когда-то отец водил его очень часто, пытаясь приобщить к миру музыки, но потом смирился с тем, что сын выбрал в жизни иную дорогу. Впрочем, при случае консерваторию Балис посещал и в курсантские годы и позже, офицером. Но сейчас он оказался явно не там. Что это могло быть ещё? Домский собор в Риге? Да нет, не он. И вообще, в католических соборах стоят скамейки, на которых прихожане сидят во время службы, а здесь, хоть храм и действующий, но скамеек нет. Значит — православный.
Куда же это его, всё-таки, занесло? И спросить некого, храм совершенно пуст.
Стоило Балису так подумать, как гулкие шаги недвусмысленно дали понять морпеху, что он глубоко ошибается. Кроме него в соборе были и другие люди. С дальней стороны вдоль стены медленно шли двое: седобородый старый поп в расшитых серебром церковных одеждах и высокий мужик в балахонистых серых накидках и деревянных сандалиях на босу ногу. Вместе они смотрелись на редкость нелепо, но, похоже, это их совершенно не смущало. Как ни в чём не бывало они вели между собой негромкий разговор, который Балис, очевидно, благодаря отменной акустике здания, прекрасно слышал.
— Красота! Красота неописуемая, брат Иоанн, — восхищался высокий в хламиде, бросая восторженные взгляды по сторонам. Лысая макушка слегка поблёскивала, отражая свет горящих свечей. Странно, но Гаяускасу казалось, что где-то он этого лысого уже видел. Сплошные загадки.
— Истинно словно в Царствии Небесном пребываем. Ревнуешь о славе Божьей, брат Иоанн.
— Судьба священника — жить не во счастье своё, в во славу Господа нашего, — ответил поп. — Только не воздавай красоте сверх должного, брат Патрик. Ибо главное в храме — верность Господу, а не стены и крыши. Будет вера — будет и красота. Иссякнет вера — и красоты не станет. Мерзость и запустение. Синематограф в этих стенах устроят, и будут ходить сюда люди, чтобы утехам придаваться, а о Господе и не вспомнят.
На мгновение словно всё посерело, и Балис вдруг увидел этот же храм, но без свечей, икон и фресок. Увидел — и узнал. Андреевский собор в Кронштадте. Да уж, в этом кинотеатре он когда-то посмотрел немало фильмов.
— Всё в воле Господа, брат Иоанн, — согласился названный Патриком. — Будет храм разорён — будет и восстановлен. Всё вернётся: и молитвы, и вера, и красота. Не бывает поругаем Господь, не одолеть врагам и то, что посвящено Ему.
Поп одобрительно кивнул.
— На волю Божию уповаем, но и сами должны потрудиться, ибо Царствие Божие трудом нудится, а тот, кто не работает Господу, чем оправдается перед Ним, когда придёт его час?
— Верно, брат Иоанн. Ибо сказано, что иго Господне — благо, а бремя его — легко есть. Жаль лишь, что порой не видят этого люди.
— Оскудела вера, — с искренней горечью произнёс поп. — Много званных, да мало избранных. Взыскуют благ мира сего, а о сокровищах нетленных думать не желают.
— Вот и я говорю — думать не желают, — кивнул высокий. — А ведь разум от Господа человеку даден. И не для праздности, но для постижения.
Неожиданно он повернулся в сторону Балиса.
— Вот ты чего хотел? Иди сюда, рассказывай.
Это было так неожиданно, что Гаяускас совершенно потерялся. Как-то робко, неловко переставляя ноги, он, словно механическая кукла подошел к незнакомцам.
— Так что ты просишь? Говори.
— Я, вроде, ничего не прошу, — удивлённо ответил Балис. В самом деле, разве нужно ему что-нибудь от этих людей, которых он видел первый раз в жизни?
— А кто ж молился? — в свою очередь удивился лысый Патрик. — Разве не ты?
При этих словах морпех наконец-то узнал собеседника. По правде сказать, это было нелёгким делом. Стоящий сейчас перед ним человек, мягко говоря, мало походил на своё изображение на иконе. Неужели он — действительно тот самый Святой Патрик, крестивший Ирландию. А кто тогда, интересно, поп? "Брат Иоанн"… Неужели… Да нет, он же умер ещё до революции… Но Патрик-то умер куда раньше…
— Понятно всё с тобой, — святой качнул головой, по лбу смешно запрыгали блики. — Ладно, будет тебе мой совет: не хватит своих сил — прими Истинный Облик. Только не увлекайся. Опыта у тебя нет, никто тебя не учил, так что как нужда пройдёт, сразу обратно собой становись. Понял?
Гаяускас тупо кивнул и переспросил:
— А какой облик? И как его принять?
— Истинный Облик, — пояснил Патрик, подчеркнув голосом первое слово. — А принять просто: пожелай от души — и получишь. Понял?
Балис снова кивнул.
— Вот и славно, — улыбнулся собеседник. — Коли понял — можешь идти.
— А чудо?
— Какое чудо? — искренне удивился святой.
— Так я ж о чуде молился, — с трудом подбирая слова, попытался объяснить морпех. — Чтобы Серёжку спасти.
— Ишь ты — чудо ему подавай. Что скажешь, брат Иоанн?
— Да веришь ли ты в Бога, воин? — сурово вопросил поп.
— Нет, — честно ответил Балис. И, постепенно приходя в себя, спросил: — А разве это обязательно?
— А ты как думал? — так же строго ответил Патрик. — Мы тебе не маги, вроде друга твоего ушастого. Тем всё едино, силу возьмут, сколько могут, и творят, что хотят. Только сила та против истинной веры — что прутик тополиный супротив векового дуба. Так что, коли тебе чуда по прихоти возжелалось — ищи магов, только как бы потом жалеть не пришлось. Если же чуда от Бога просишь, так помолись с верой и благоговением.
— Я же не бога, я тебя просил.
— Святые, воин, своей прихотью чудеса не творят. На всё воля Божья.
— Если так — то зачем же вы нужны? — с горечью произнёс Балис. Волнение ушло. Оставалась лишь досада на всё происходящее. Связанный Серёжка сидит в темнице, а он спорит непонятно с кем о какой-то ерунде.
— Объяснил бы ты ему, брат Иоанн, — попросил Патрик. — Тебе вроде как сие ближе: и по месту, и по времени.
Поп кивнул и заговорил хорошо поставленным голосом:
— На каком основании мы просим молитв за себя святых, и действительно ли они молятся за нас, и действенна ли молитва их за нас? Сам Бог прямо изъявил Свою волю некоторым людям, не имевшим к Нему близости, людям грешным по преимуществу, чтобы они просили помолиться о себе людей Божьих, например, Авимелеху, взявшему жену Авраамову, было повелено просить Авраама, чтобы он помолился о нём; Иов молился, по явному откровению воли Божьей, о друзьях своих; молились Моисей, Самуил, Илия, все пророки; Сам Господь, по человеческому естеству Своему, молился Отцу небесному о Петре и всех учениках. Святые заслуживают быть ходатаями о нас к Богу по своим добродетелям, по своим заслугам, как угодники Его. Если на Земле справедливость требует, чтобы известный человек, близкий к Богу, помолился о других, например, священник о людях, то отчего и не на небесах? Все святые живы у Бога и для нас: видя в Боге наши нужды, сочувствуют нам и готовы, по нашим молитвам, помогать нам. Для чего по нашим молитвам, а не иначе? Для того, чтобы нас же утвердить в вереи подвиге молитвенном. Да ещё: для чего и живые хотят, чтобы другие, нуждающиеся в их помощи, просили их?
Балис честно пытался вникнуть в поучение, но получалось не слишком хорошо. А Иоанн продолжал говорить:
— Что значит ежедневное призывание святых — в каждый день различных — в продолжение всего года и всей жизни? Значит то, что святые Божии, как братья наши, только совершенные, живы и недалеки от нас, слышат нас и всегда готовы помогать нам, по благодати Божьей. Мы живем с ними вместе — в одном дому Отца небесного, — только на разных половинах: мы на земной, они на небесной, и для нас и для них есть средства проникать друг к другу; для нас молитва веры и любви, для них — духовная их природа, всегда готовая к деятельной помощи, по любви, которой проникнуты их души.
Поп прервался, глянул на Гаяускаса сначала вроде строго, осуждающе, а потом и вовсе сочувственно, и с горечью произнёс:
— Не разумеешь, воин, того, что речено.
Живи Балис с рождения в Литве, наверное, и не понял бы этих слов. Но ленинградский мальчишка, пусть с трудом, но разобрался: священник жаловался, что его не понимают. Хотел бы Балис посмотреть, кто бы эти поучения понял. Какой-то Авимелех, какой-то Самуил…Наверное, для верующих людей эти имена что-то значили, но ему-то всё едино.
— Видишь, брат Патрик, как оно получается. Говоришь с людьми простыми, грубыми, наукам не обученными — и всё понимают. А иной премудрость великую превзошел, а понять ничего не может.
— Чему же тут удивляться, брат Иоанн? Царство Господне не от мира сего. Редко кого мудрость мирская до дверей Божьего Царства доведёт, хотя, конечно, случаи бывали. Да и не мудрец гость наш — воин.
— Воин, — покачал головой поп. — Да только не простой он воин. Кровь не обманешь. И прапрадед его странный был, и прадед. Хотя, Господа нашего искренне чтили, в вере были усердны. А всё же смута у них душу-то томила. Может, брат Патрик, ты ему объяснишь: по-своему, по-родственному.
Балис чувствовал, что голова идёт кругом. Откуда православному священнику знать его прадеда, да ещё хвалить за усердие в вере? Два прадеда числились католиками, насколько были верующими — дело тёмное. Лииво Пихт, мамин эстонский дед, хозяин кофейни в Пярну, оправдывая свою фамилию, оставил о себе память как о фанатичном протестанте-лютеранине. Уж точно бы в Кронштадт на богомолье бы не поехал. Остаётся таинственный Мартин Гаяускас, матрос Балтийского Флота, погибший в битвах революции семнадцатого года. Тоже не самая подходящая кандидатура для похвал со стороны попа — прислужника царского режима.
Все эти мысли пронеслись в голове за какую-то секунду, а дальше додумать их не удалось: заговорил Патрик.
— Берись-ка ты, парень, за ум. Пора уже, давно ведь не мальчишка. Понятно, в детстве никто тебе ума-разума не вложил, ну да на то особые причины, только ведь всю жизнь нельзя за старших прятаться, надо и самому когда-то свою жизнь строить.
— Я ни за кого не прячусь, — начал, было, Гаяускас, но святой неожиданно резко его оборвал.
— Прячешься. Хорошо устроиться думаешь. Сначала помолился, а потом: "я в бога не верю". Нет, парень, так в жизни не бывает. Вот ежели не веришь, ты, что тебе пенёк какой чудотворный в лесу поможет, или там камень болотный, так ведь им молиться и не идёшь. Спасите, мол, моего мальчишку. Знаешь ведь, что не спасут. А если перед иконой помолился, значит, веришь, что оно тебе помочь может. Значит, признаёшь в душе бога. И не абы какого бога, а Единого Господа нашего. Но признаться себе в том боишься.
Патрик вздохнул.
— Многие о тебе молятся, воин. Видно, не плохой ты человек. Только пойми: настоящий выбор в жизни делается один только раз. И никто никогда наперёд не знает, какой выбор — настоящий, а какой на него только похож. Иной считает, что выбрал уже, а не знает того, что пройдёт время, и всё перевернётся. Другой думает, что выберет когда-нибудь потом, глядь, а никакого «потом» для него и нету, а выбор уже сделан. И хочется ему изменить, да ничего уже сделать нельзя, поздно. Так что, разбирайся в себе, Балис, сын Валдиса. Загляни в свою души и честно скажи себе, кто ты есть такой на самом деле. А мы с братом Иоанном помолимся Богу, чтобы укрепил тебя да даровал тебе мудрости.
— Помолимся Господу о тебе, — эхом откликнулся поп.
Балис не смог сдержать улыбку. Патрик сурово нахмурил брови.
— Не глупи. Говорю же, многие о тебе Господу молятся. Князя, что во сне видел в день смерти деда забыл? А женщину, которой вы с другом дорогу к храму указали?
Откуда они знали про сон? Ну да, они же святые, им всё знать положено. А про женщину ту странную Балис уж давно и забыл…
— Сыночки, помогите старой, — раздалось за спиной.
Гаяускас и Огоньков дружно обернулись. Перед ними стояла невысокая пожилая женщина, одетая точно для съёмок фильма то ли про русское захолустье, то ли про блокадный Ленинград: в валенках, старой телогрейке и шерстяном платке. Разумеется, в шерстяных варежках и с клюкой в руке. Растеряно улыбаясь, она продолжала:
— Что-то совсем я заплутала, давно в Питере-то не была. Подскажите уж, где Казанский собор-то?
— Так Вы рано из метро вышли. Надо снова спуститься на станцию "Сенная площадь" и проехать одну остановку до "Гостиного двора". Там и собор, — первым пришел в себя капитан третьего ранга.
— И-и, сынок, какое тебе метро. Нешто я на старости лет под землю полезу? Срамно, прости Господи. Я уж лучше пешком, скажи только, как дойти.
— Пешком — тогда вот сюда, до канала Грибоедова, — махнул рукой в сторону Демидова моста Балис. — На ту сторону перейдёте — и направо. Так до собора и дойдёте.
— Ой, спасибо, сыночки, — радостно улыбнулась женщина. Её улыбка показалась Гаяускасу какой-то особенно доброй и тёплой, по-настоящему материнской. — Помогли, подсказали старой. Я-то иду батюшке Серафиму поклониться. Слыхали, счастье-то какое: мощи батюшкины в Казанском соборе чудесно обретены. Я вот помолюсь ему, свечку поставлю, оно хорошо и будет.
— Какие мощи? — изумился Огоньков. — Это ж одно только название, что собор. Он давно уж не собор, а музей. Какие там могут быть мощи?
— И-и, сынок, не знаю я музеев никаких. Старая я, тёмная, да.
Насчёт собственной старости, на взгляд Балиса, женщина переигрывала: не смотря на морщины и полное отсутствие косметики было ей немногим за пятьдесят. Предпенсионный возраст.
— А только если батюшка Серафим там явился, значит, Богу было так угодно, значит, место то Богом отмечено. И помолиться Господу там благолепно будет. Так что уж пойду я и помолюсь. И за вас, сыночки, помолюсь тоже. О здравии вашем, да о благополучии. Как имена ваши?
— Вячеслав, — серьёзно ответил Огоньков.
— Балис, — машинально поддержал товарища капитан.
— Да что ж за имя такое: Балис? — удивилась женщина. — Ты что ж, не русский или не крещёный?
Гаяускас вздохнул. Верно говорят: ни одно доброе дело не обходится безнаказанным. Сейчас начнёт тётка кликушествовать на весь рынок рыжему Толяну и его подельникам на потеху. Соврать что ли что-нибудь? А почему, собственно, он должен врать?