Страница:
Число участников группы неожиданно оказалось гораздо больше традиционных четырёх, причём это число с каждой новой композицией увеличивалось в геометрической прогрессии, неизменно оставаясь кратным четырём. Головы исполнителей, как и выражение их лиц, трогательно следовали бараньим мотивам, композиции звучали на фоне аритмичного электронного блеяния, что должно было, по замыслу продюсеров, отменно развлечь томящуюся в ожидании презентации публику.
В дальнейшем оказалось, что эффект этого клипа непредсказуемо превзошёл все ожидания: в моду у далетариев вошли стрижки под барашка, дополнив и пёстрые петушиные гребни, и пёстрых же ёжиков, и даже толстые косы у парней. Эти стрижки под барашка так и назвали "Петек Лаван". Даже колечки, уже несколько лет украшавшие уши, ноздри и щёки далетариев, незаметно сменили маленькие колокольчики.
Громко разрекламированное мероприятие почему-то не начиналось. Публике успели основательно надоесть детские песенки, аранжированные под похоронные марши, в исполнении мельтешащих стад размножившихся "Петеков", под синкопическое электронное блеяние позванивающих колокольцами.
В этот критический момент прозвучали торжественно-звонкие зазывные фанфары!..
Поглотив все прочие изображения, по Забору замерцали таинственно манящие глубины, то ли морские, то ли небесные, то ли лабиринты загадочных пещер, где запрятаны древние-древние клады. Ненавязчиво бормотал далетарный рэпп в исполнении объявленных всенародно-любимыми молодёжных групп. Из виртуальных лабиринтов таинственных пещер выпрыгивали виртуальные же изображения гибких и юрких юнцов.
К радостному удивлению публики, и их головы уподобились то ли козьим, то ли бараньим, а лица ещё гуще, чем у "Петеков", были увешаны колокольчиками, которые тихо, но пронзительно позванивали с каждым встряхиванием головы. Пока все взоры были направлены на представление, разыгрываемое на Заборе, вокруг закрытой от взоров публики скульптуры расставили полукругом кресла Арпадофеля, переливающиеся молочно-золотистыми тонами. В центре, рядом со скульптурой, водрузили самое большое кресло Арпадофеля. Оно переливалось и меняло тон – от молочно-золотистого до изменчивой гаммы зыбучих трясин.
В кресле восседал герой презентации, скульптор Дов Бар-Зеэвув. Он горделиво улыбался, вертя круглой головой во все стороны. На подиуме возник в величественной и скромной позе Миней Мезимотес, и публика мгновенно затихла и уставилась на глухо зачехлённую скульптуру, перед которой он стоял. За считанные секунды виртуальный Мезимотес был растиражирован по всей поверхности Забора, чтобы его могли видеть и слышать все почтившие мероприятие.
Мезимотес знакомым элегантным жестом сбил воображаемую пылинку с рукава и заговорил. Его речь оказалась почти клоном всех его предыдущих речей. Почему-то он ни слова не говорил о скульптуре, на презентацию которой собрался народ, вместо чего, к удивлению публики, долго цитировал целые абзацы из статей Офелии, по нескольку раз повторяя одни и те же цитаты. Он говорил о вреде для психического здоровья звукового наркотика шофара и о вредительской сущности злостных фанатиков с шофарами. Вывалился и замаячил рядом с Минеем Тим Пительман и ни к селу, ни к городу вставил: "Но это, как показали последние исследования мистера Клима Мазикина, не относится к фаготу! Особенно к электронному фаготу!" Мезимотес ласково кивнул и наконец-то резко перешёл к скульптуре и её творцу: "Наш великий художник эпохи Силонокулла адон Дов Бар-Зеэвув создал гениальное творение, достойное нашей поистине великой эпохи. Это – Фонтан Как-У-Всехного Согласия! – наконец-то, было вслух оглашено название туманно анонсируемого творения эпохи. – Как вы знаете, скоро в Эрании состоится Большой музыкальный Турнир, где народ Арцены скажет своё слово и выберет самые прогрессивные течения нашей музыкальной культуры! На этом голосовании мы впервые в мире применим автоматизированный голосователь, называемый войтеромат, который продемонстрирует наше единодушие, замешанное на свободе самовыражения и плюрализме. Этому грядущему результату Турнира и посвящено новое творение известного художника Дова Бар-Зеэвува. Но не буду более держать вас в нетерпеливом ожидании!.. Итак…" – усиленным до громовых раскатов голосом воскликнул Миней.
С этими словами над площадью перед бывшим входом в Парк пронёсся сильный ветер и прозвучал негромкий, проникновенный пассаж силонофона. Одеяла и спортивные маты, издав удивительную трель каскада шлепков, обрушились вниз, и взору изумлённой общественности предстало нечто!.. Это действительно был фонтан, изваянный в образе, ярко символизирующем нерушимую связь живого и неживого в природе. Перед зрителями предстала затейливая многовитковая ракушка. При более пристальном рассмотрении эта ракушка хитрым манером переливалась в гигантское ослиное копыто, установленное наклонно, как если бы его обладатель нёсся лихой рысью. Это позволило сопрячь его с упомянутой ракушкой, которая, в свою очередь, вписывалась в окривевшее кольцо. Самые маленькие завитки этой сложной формы были до краёв заполнены свежим навозом. Вздымающиеся и ниспадающие струи фонтана ритмично увлажняли заполненные навозом завитки.
Тинэйджеры из Эрании-Бет тут же начали демонстративно крутить носами: "Ну, и амбрэ!" – "Ну, не скажите! Струи этого фонтана – понимаете? – струи! – отнюдь не вода… А что-то вроде одеколона, или туалетной воды…" – "Вот именно – туалетной! Хорошо ещё, если из бачка!" Встал во весь рост великий художник Дов Бар-Зеэвув. Его вдохновенный, как циркулем вычерченный, лик с глубокомысленно нахмуренными бровями тут же оказался растиражирован на сверкающем экране (роль которого, как мы уже сказали, нынче играла верхняя половина Забора). Художник с элегантной небрежностью стряхнул невидимую пылинку с рукава и заговорил голосом, в котором, к удивлению эранийцев, явственно прозвучали фанфарические интонации: "Мои любимые родители, светлой памяти, учили меня быть скромным, не высовываться, не выставлять напоказ своих достоинств и умений. И это им, скажу прямо, удалось, несмотря на то, что скромность немного не согласуется с ментальностью эранийца-элитария эпохи силонокулла. Поэтому я дал возможность моему другу Минею представить гражданам нашего славного города, оказавшим мне честь своим посещением, мою новую работу, о которой я, с присущей мне скромностью, рассказывал нашей дорогой и уважаемой геверет Офелии. Вы все, поклонники моего таланта скульптора, наверняка читали это интервью, опубликованное несколько месяцев назад. Но сейчас, услышав некоторые реплики, исходящие, как мне представляется, из уст то ли незрелой молодёжи, то ли юнцов, испорченных натурализмом так называемого традиционного изобразительства, я решил всё-таки выступить. Хотя это и не в моих правилах – выступать на собственных презентациях. Моё дело на мероприятиях такого рода – принимать поздравления и подарки, в которых никогда не было недостатка, скажу без ложной скромности. Итак…" Гордость эранийского искусства грозно, но с озорными искорками в глазах, окинул взором густую толпу, заполнившую площадь перед Забором. Толпа тут же стихла. Бар-Зееэув продолжал: "Как я понял, кому-то не по нутру букет запахов моей новой работы.
Что я могу на это сказать? Во-первых, мой Фонтан Как-У-Всехного Согласия получил одобрение известных искусствоведов мирового уровня. Я мог бы зачитать вам поздравления, которые я получил от президента Международного Силонокулл-Совета мистера Бизона Хэрпанса и от известного учёного-археолога, изучающего древнюю мирмейскую культуру на территории Арцены, мистера Кулло Здоннерса, но, полагаю, это излишне. Не всем дано понять высокий стиль английского языка мистера Бизона Хэрпанса. Вот когда мы переведём это послание и адаптируем его в выражениях, доступных пониманию среднего эранийца, тогда оно будет опубликовано в газете "Silonocool-News".
"А что до не совсем привычной гаммы запахов, – после эффектной паузы продолжал великий человек, – так ведь и моё произведение исполнено в необычном жанре! Кое-кто из вас, к сожалению, оказался не готов к восприятию тончайших движений души, вдохновлённой струёй подобающей цветовой гаммы, – голос великого художника взвился до недосягаемых высот, – которые нашли выражение в моём новом шедевре.
Хочу только заметить (для тех, кто ещё не дорос до высот современного изобразительного искусства силонокулла!), что представленные здесь как формы, так и гамма запахов находятся в полном согласии с современными представлениями об унитазификации эстетики. Только удостоенные восприятия всего культурного комплекса силонокулла, только посвящённые в таинства силонокулл-гармоний, способны ощутить истинный букет запахов струй, изящно вздымающихся и ниспадающих – только посмотрите на мой Фонтан! Это не французские духи, и уж, конечно, не туалетная вода. Мне представляется, что всякие критические замечания по вопросу букета запахов, которые источает моё оригинальное творение, неуместны. Не стоит…
– Бар-Зеэвув грозно сверкнул глазами, -…лишний раз демонстрировать своё, скажем деликатно, недопонимание современного изобразительного искусства, обсуждая то, что является лишь малой частью идеи скульптуры – Фонтана Как-У-Всехного Согласия. Само название фонтана – символ грядущей сокрушительной победы новейшей струи подобающей цветовой гаммы, – снова голос Бар-Зеэвува зазвенел на пределе диапазона, – над всеми прочими, уходящими в прошлое течениями. Народ ещё скажет своё слово – и мы не сомневаемся, каково будет это слово! Вот об этом однозначно и недвусмысленно звенят вздымающиеся и ниспадающие струи моего фонтана!.." Нет нужды приводить до конца речь маститого законодателя художественной моды Арцены эпохи силонокулла – она вся была не просто выдержана в том же духе, но являлась многократным повторением одних и тех же фраз, каждый раз по-иному выстраиваемых и чуть-чуть приукрашиваемых словесными виньетками. Пока произносилась эта речь, а это заняло около двух часов, толпа заметно поредела.
Одни вспомнили о более важных и неотложных делах, кто-то устал, другим хватило для полноты впечатлений того, что уже увидели, услышали, унюхали.
Близнецы Блох со-товарищи выдержали до самого конца презентации. Букет запахов, источаемых вышеописанным основанием фонтана, нисколько не смущал далетариев: дым толстых и коротких сигар, которые они курили, забивал все запахи и даже вкусы. К тому же, в их бездонных карманах, как всегда, было несколько бутылок крепкого пива, и каждую очередную сентенцию, высказываемую маститым законодателем художественной моды, они сопровождали хорошим глотком прямо из горлышка бутылки.
Широко разрекламированное действо завершилось для них под утро.
К этому времени друг Тимми устроил обоих близнецов в группу кандидатов в гвардию дубонов, недавно созданную им под крылышком Добермана. Гендиректором, осуществляющим общее руководство гвардией дубонов, Тим назначил своего друга, известного адвоката Дани Кастахича. Командование ударным боевым батальоном дубонов он поручил не менее известному всей Эрании Кошелю Шибушичу.
Ни для кого в Эрании не было секретом, что в своё время Тим Пительман вытащил Кошеля Шибушича из пропасти отчаяния, пригрел, отмыл и зубы вставил. И какие зубы! Самые лучшие для командира ударного батальона гвардии дубонов, призванной охранять нетленнные ценности силонокулла и струи подобающей цветовой гаммы. У всех на глазах Кошель Шибушич воспрянул на новом неизведанном поприще, расцвёл и пошёл в гору, да такими семимильными шагами, что у него самого от успехов голова как начала, да так и не переставала кружиться круглые сутки. Он словно даже не замечал, что все его действия умелой и невидимой рукой направляет его добрый гений и покровитель Тимми Пительман. Вот в ударный батальон верного Шибушича и пристроил Тим кандидатами своих юных друзей, Галя и Гая Блохов.
То, что близнецам ещё предстояло наверстать пропущенное за время длительного пребывания в Австралии, наконец-то, сдать экзамены на аттестат зрелости, им казалось несущественной мелочью. Они ощущали себя на гребне успеха: ведь во время Великой Реконструкции подразделение под непосредственным командованием Кошеля Шибушича было занято непосредственно охраной Забора. А это включало в себя охрану культурных мероприятий, призванных отвлечь эранийские массы от неуместных размышлений и вопросов. Одним из таких культурных мероприятий и была презентация Фонтана Как-У-Всехного Согласия.
После презентации Фонтана уже не по верхней половине, а по всей матово мерцающей поверхности забора почти круглые сутки мелькали изображения всевозможных компьютерных игр, любимых эранийскими интеллектуалами. Старые любимые игры под добрую старую музыку демонстрировались только в самом начале открытого периода Великой Реконструкции. Затем перешли на те же мелодии в одногребёночных аранжировках. Это, по мысли организаторов и режиссёров околозаборных мероприятий, не могло вызвать никаких непредвиденных эмоциональных реакций у фланирующей вдоль Забора любопытствующей толпы. Поначалу эти мелодии, в аранжировке "Петеков", напоминали нежные и спокойные колыбельные. Звуки гигантской гребёнки, к которой одновременно присосались умелые губы симпатичных бараноликих "Петеков", пламенеющие под воротничками бордовые галстуки – всё это будило у слушателей сладкую ностальгию о временах их бурной и задорной молодости.
Даже Моти, по настоянию своих сыновей, на редкие мгновения сменявших гнев на милость, сходил разок к Забору, чтобы послушать "Петеков". Рути не пошла, отговорившись занятостью и тем, что она всецело доверяет живому описанию забористой музыки и вообще искусства из уст своего Мотеле.
Но недолго под жизнеутверждающие и бодро-усыпляющие звуки гигантской одной гребёнки витала вокруг Забора сладкая ностальгия. Потому как вскоре "Петек Лаван" полностью сменил аранжировку с колыбельной на бодрячески-похоронную. А затем на смену их знаменитой гребёнке незаметно и ненавязчиво пришли стиральные доски ихних бабушек и лихо рэппующие голоса далетариев какой-то одной из трёх любимых молодёжью групп; никто уж не вдавался в подробности – которой именно. Так и проклёвывались современные веяния прогрессивной струи подобающей цветовой гаммы.
Неведомые архитекторы Великой Реконструкции решили, что пришло время порадовать фланирующую вокруг Забора публику исключительно одной "старо-новой" игрой, которой, как сообщали анонсы в "Silonocool-News", недавно, по случаю модернизации, было присвоено загадочное и звучное название Кобуй-тетрис.
Ирми с Максимом обратили внимание, что хаотические пляски многообразных фигур на бесконечно-широком, выпукло-вогнутом экране, охватывающем всю поверхность Забора, очень похожи на картинки, знакомые им по добровольно-принудительному фанфароторию Арпадофеля. Друзья, независимо один от другого, заметили, что движения фигур подчиняются некоему определённому нарочито над-ритмическому порядку и, судя по всему, несут в себе какую-то хитро закодированную информацию.
Оба друга ввели несколько достаточно длинных отрывков в памятную ячейку своих новых та-фонов и вместе с Гидоном занялись их расшифровкой. Ирми привлёк сестру-психолога, а та привела с собой двух достойных доверия коллег.
Беспрепятственно наслаждались Кобуй-тетрисом те эранийцы и гости города, что могли себе позволить часами торчать возле Забора. И, право, было же, от чего прибалдеть! Непрестанно мелькали пребывающие в хаотическом падении геометрические тела самых разных и причудливых форм, размеров и цветов, которые, по замыслу разработчика, должны были выстроиться в конечном итоге в нерушимую стену с помощью пляшущих и извивающихся меж ними тонких червеобразных спиралек.
Это сопровождалось проникновенными, вкрадчивыми пассажами силонофона. Бегущая по нижней кромке забора рекламная строка извещала, что любой желающий может за умеренную плату посоревноваться с компьютером, в согласии с логикой игры возводящим бесконечно-нерушимую стену, – и попытаться её разрушить. Но это, предупреждала та же бегущая строка, означает состязание с гениальным умом Главного фанфаролога, под руководством которого в "Лулиании" модернизировали старый добрый тетрис. Правда, позабыли сказать, к кому желающий поиграть в Кобуй-тетрис может обратиться, где он будет играть и каким образом. И даже неясно было, кому можно задать все эти вопросы. Не к рекламной же бегущей строке обращаться: слишком быстро она мелькает по нижней кромке Забора, давая недвусмысленно понять, что на вопросы она не отвечает…
Рядовым эранийцам рановато было знать, что такое – новейшая наука фанфарология, и кто такой таинственный Главный фанфаролог. В данный период массы просто приучались к очередному термину. Честно говоря, массы меньше всего интересовались, кому они обязаны всеми этими замысловатостями. Так или иначе, но скоро массы привыкли к многократно повторяемым застывшим словесным блокам, воспринимая их как бы между прочим. "Струя подобающей цветовой гаммы", "силонокулл",
"Великая Реконструкция", "Бесконечно-великий Забор", "закон окривевшего кольца",
"долой фиолетовых антистримеров!", "наука фанфарология", "Главный фанфаролог"…
С раннего утра и до позднего вечера в том или ином сочетании и контексте по радио, телевидению, в прессе и даже в лаконичных сообщениях официальных Интернет-сайтов звучали эти выражения. Как будто ничего иного с детства никому и слышать не приходилось.
Следует заметить, что не только Моти, но и многие лулианичи, и прежде всего Миней Мезимотес, прекрасно знали, что на самом деле эта модификация тетриса, представленная массам под названием Кобуй-тетрис, была задолго до начала работы над угишотрией, разработана в бытность молодым Моти Блохом. Конечно, тогда и музыкальное сопровождение было совершенно иным: ведь в те, седой древностью поросшие, времена никто и понятия не имел о силонокулле, о струе подобающей цветовой гаммы!
У Моти давно уже пропало всякое желание качать права. Поезд ушёл – не догонишь, были бы силы понять, что с ним ныне происходит, что его ждёт в будущем… И… как случилось, почему внезапно на излёте рухнула такими трудами и жертвами выстроенная карьера?..
Отцы города, и прежде всего рош-ирия Эрании адон Ашлай Рошкатанкер, торжественно обещали эранийцам, что после Великой Реконструкции их любимый Парк станет ещё краше и привлекательней, и все-все-все их любимые Лужайки (это рош-ирия подчёркивал особо) снова начнут собирать своих постоянных посетителей. Но в то же время из публикаций геверет Офелии в "Silonocool-News" и интервью, взятых ею у Мезимотеса, становилось ясно, что в новом Парке после Реконструкции будут функционировать Лужайки, на которых будут выступать те, и только те ансамбли, которым народ окажет предпочтение, избрав их на Турнире. Остальным Лужайкам придётся исчезнуть. Но в смутный период Великой Реконструкции среднему эранийцу как-то недосуг было задуматься над этим несоответствием.
Если же находились отдельные дотошные умники и нудники, которые не только задумывались, но и вслух задавали странные и неудобные вопросы, их никто и слушать не хотел. Шутка ли! – круглые сутки на Бесконечно-великом Заборе, охватывающем зону Великой Реконструкции окривевшим кольцом, под звуки силонокулла, показывают такую сногсшибательную игру! У нормального эранийца нет ни времеми, ни желания слушать бурчание всяких жёлчных пессимистов!.. Рядового эранийца это мало занимает: "Отвалят зрелищ – хорошо, не отвалят – ограничимся хлебом с маслом, и на сытый желудок сами себе зрелища сотворим! А степень их виртуальности – это вопрос создателей Бесконечно-великого Забора, а не простого среднего потребителя зрелищ…" Офелия Тишкер, во всеоружии своего остро-отточенного язычка и новенького репортёрского та-фона, представляющего собой сложный комплекс, состоящий из телефона, диктофона, видеокамеры и микрокомпьютера с факс-модемом (и системы цакцакон, настроенной исключительно на пронзительный голос своей владелицы), как всегда, первой оказалась на пике самых главных событий, происходящих в Эрании.
Эти события, как мы уже видели, вертелись исключительно вокруг Забора и того, что на его поверхности демонстрировалось.
В это время Офелия Тишкер начала усиленно рекламировать группу "Шавшевет", как бы случайно перестав упоминать две другие группы. Интерес к этой группе в массах подпитывался с определённой периодичностью. Захлёбываясь от восторга, она красочно описывала не только творческие поиски групп далетарного рэппа не только оригинальные аранжировки группы "Петек Лаван", их одинаковые лица и манеры и (непонятно почему) их бордовые галстуки. Она уделяла особое внимание развёрнутому во всю ширь Забора Кобуй-тетрису, правилам его постижения и построения, а главное – глобальной роли силонокулла в процессе формирования фигур и их подобающей цветовой гаммы… Рядовому эранийцу хватало цвето-звуковых элементов Кобуй-тетриса, и он уже не вникал в словесные пассажи народной любимицы Офелии, которыми она обильно уснащала свои статьи, посвящённые Великой Реконструкции.
Эранийские скептики понимали, что словесные пассажи Офелии несут ту же информацию, что и вкрадчивые, винтообразные силонокулл-пассажи. Но об этом предпочитали говорить исключительно в своём узком кругу, по выражению Максима – на своих кухнях. Не иначе, как им уже в доступной форме растолковали: "проявление такого дремучего недопонимания недостойно современного цивилизованного человека.
А порой граничит с клеветой и подстрекательством…" СЕГОДНЯ. Второй виток
1. Сюита на заре
Снова с друзьями По прошествии некоторого времени Ширли поправилась, и это позволило ей не только выйти из дома, но и съездить к друзьям, острую потребность общения с которыми она ощущала с первого дня возвращения в Арцену. Тут не только и не столько личное общение с подругой, но и тайная тоска по Ноаму, по его ласковым взорам, которые он ей когда-то дарил украдкой. Ну, и, конечно, Ширли хотелось познакомиться с новым братиком подруги.
Ренана училась в меирийской ульпене и жила в общежитии, а братья – в общежитиях при йешивах в Неве-Меирии. По случаю осенних праздников вся семья собралась в новом доме в Неве-Меирии, куда и направилась Ширли.
Более часа добиралась Ширли до Неве-Меирии. Это нисколько не утомило её, наоборот – оказалось интересным путешествием. Она никогда ранее не бывала в тех местах, зато много слышала о красоте тамошних пейзажей: горный посёлок, живописно раскинувшийся на склонах двух-трёх холмов, много зелени в самом посёлке, а вокруг высокие холмы в тоне сепия. Ренана рассказывала: её братья-близнецы считают, что посёлок окружён кольцом настоящих марсианских пейзажей.
Нагрузив дорожную сумку многочисленными подарками и сувенирами из Австралии для всего семейства Дорон, девочка удобно устроилась в автобусе. За время её отсутствия в автобусном движении Эрании произошло много перемен. Чтобы добраться на автобусе из Эрании в Неве-Меирию и даже в Шалем, приходилось теперь колесить и петлять чуть ли не через весь город; наверно, быстрее и проще было бы дойти пешком до последней в Эрании остановки автобуса дальнего следования, если бы не тяжёлая сумка. Отца ей не хотелось беспокоить.
Забравшись в автобус, Ширли тут же позвонила Ренане. После безмолвных восторгов от созерцания через окно автобуса красот горной Арцены, она въехала в Неве-Меирию.
Автобус остановился на центральной площади посёлка. Наконец-то, после долгих месяцев разлуки, Ширли увидела подругу, ожидавшую её на остановке. Ренана очень изменилась за то время, что они не виделись, и Ширли с трудом её узнала.
Выбираясь из автобуса, Ширли не сразу заметила маячивших в стороне близнецов, которые с одинаковыми загадочными улыбками наблюдали, как она спускается по ступенькам автобуса, волоча за собой сумку. Только когда они приблизились к ней, чтобы помочь вытащить из автобуса сумку, она сначала было испугалась, потом от изумления застыла, уставившись на сильно вытянувшихся и ещё больше, чем подруга, изменившихся мальчишек. Она помнила, что до её отъезда в Австралию близнецы были почти на полголовы ниже старшей сестры, с такими же круглыми, как у неё, мордашками, на которых, кроме огромных глаз-виноградин, выделялись круглые щёчки с ямочками. Теперь это были стройные, довольно высокие юноши, кудрявые ухоженные гривы цвета начищенной меди были покрыты глубокими кипами всех оттенков фиолетового, некогда круглые щёчки с ямочками утратили детскую пухлость. В первый момент они показались Ширли удвоенной, разве что худощавой, копией их отца, с теми же характерными улыбками чеширских львов. Сходство дополняли очки у обоих, которых не было до отъезда Ширли в Австралию, такой же формы и с такой же, как у Бенци, толстой оправой. Впрочем, нет: о точной копии отца говорить не приходилось – скорее это было интересное сочетание импозантной внешности Бенци с красотой молодой Нехамы, было в них нечто неуловимое и от старшего брата. Ширли с невольным смущением ощутила во взгляде одного из них (не сразу она поняла, что это был, конечно же, Рувик) такое же волнующее сияние, какое излучали глаза Ноама при взгляде на неё. Рувик сдавленно ахнул при виде повзрослевшей и похорошевшей Ширли, да так и остался с полуоткрытым ртом, пока Шмулик не толкнул его в бок.
В дальнейшем оказалось, что эффект этого клипа непредсказуемо превзошёл все ожидания: в моду у далетариев вошли стрижки под барашка, дополнив и пёстрые петушиные гребни, и пёстрых же ёжиков, и даже толстые косы у парней. Эти стрижки под барашка так и назвали "Петек Лаван". Даже колечки, уже несколько лет украшавшие уши, ноздри и щёки далетариев, незаметно сменили маленькие колокольчики.
Громко разрекламированное мероприятие почему-то не начиналось. Публике успели основательно надоесть детские песенки, аранжированные под похоронные марши, в исполнении мельтешащих стад размножившихся "Петеков", под синкопическое электронное блеяние позванивающих колокольцами.
В этот критический момент прозвучали торжественно-звонкие зазывные фанфары!..
Поглотив все прочие изображения, по Забору замерцали таинственно манящие глубины, то ли морские, то ли небесные, то ли лабиринты загадочных пещер, где запрятаны древние-древние клады. Ненавязчиво бормотал далетарный рэпп в исполнении объявленных всенародно-любимыми молодёжных групп. Из виртуальных лабиринтов таинственных пещер выпрыгивали виртуальные же изображения гибких и юрких юнцов.
К радостному удивлению публики, и их головы уподобились то ли козьим, то ли бараньим, а лица ещё гуще, чем у "Петеков", были увешаны колокольчиками, которые тихо, но пронзительно позванивали с каждым встряхиванием головы. Пока все взоры были направлены на представление, разыгрываемое на Заборе, вокруг закрытой от взоров публики скульптуры расставили полукругом кресла Арпадофеля, переливающиеся молочно-золотистыми тонами. В центре, рядом со скульптурой, водрузили самое большое кресло Арпадофеля. Оно переливалось и меняло тон – от молочно-золотистого до изменчивой гаммы зыбучих трясин.
В кресле восседал герой презентации, скульптор Дов Бар-Зеэвув. Он горделиво улыбался, вертя круглой головой во все стороны. На подиуме возник в величественной и скромной позе Миней Мезимотес, и публика мгновенно затихла и уставилась на глухо зачехлённую скульптуру, перед которой он стоял. За считанные секунды виртуальный Мезимотес был растиражирован по всей поверхности Забора, чтобы его могли видеть и слышать все почтившие мероприятие.
Мезимотес знакомым элегантным жестом сбил воображаемую пылинку с рукава и заговорил. Его речь оказалась почти клоном всех его предыдущих речей. Почему-то он ни слова не говорил о скульптуре, на презентацию которой собрался народ, вместо чего, к удивлению публики, долго цитировал целые абзацы из статей Офелии, по нескольку раз повторяя одни и те же цитаты. Он говорил о вреде для психического здоровья звукового наркотика шофара и о вредительской сущности злостных фанатиков с шофарами. Вывалился и замаячил рядом с Минеем Тим Пительман и ни к селу, ни к городу вставил: "Но это, как показали последние исследования мистера Клима Мазикина, не относится к фаготу! Особенно к электронному фаготу!" Мезимотес ласково кивнул и наконец-то резко перешёл к скульптуре и её творцу: "Наш великий художник эпохи Силонокулла адон Дов Бар-Зеэвув создал гениальное творение, достойное нашей поистине великой эпохи. Это – Фонтан Как-У-Всехного Согласия! – наконец-то, было вслух оглашено название туманно анонсируемого творения эпохи. – Как вы знаете, скоро в Эрании состоится Большой музыкальный Турнир, где народ Арцены скажет своё слово и выберет самые прогрессивные течения нашей музыкальной культуры! На этом голосовании мы впервые в мире применим автоматизированный голосователь, называемый войтеромат, который продемонстрирует наше единодушие, замешанное на свободе самовыражения и плюрализме. Этому грядущему результату Турнира и посвящено новое творение известного художника Дова Бар-Зеэвува. Но не буду более держать вас в нетерпеливом ожидании!.. Итак…" – усиленным до громовых раскатов голосом воскликнул Миней.
С этими словами над площадью перед бывшим входом в Парк пронёсся сильный ветер и прозвучал негромкий, проникновенный пассаж силонофона. Одеяла и спортивные маты, издав удивительную трель каскада шлепков, обрушились вниз, и взору изумлённой общественности предстало нечто!.. Это действительно был фонтан, изваянный в образе, ярко символизирующем нерушимую связь живого и неживого в природе. Перед зрителями предстала затейливая многовитковая ракушка. При более пристальном рассмотрении эта ракушка хитрым манером переливалась в гигантское ослиное копыто, установленное наклонно, как если бы его обладатель нёсся лихой рысью. Это позволило сопрячь его с упомянутой ракушкой, которая, в свою очередь, вписывалась в окривевшее кольцо. Самые маленькие завитки этой сложной формы были до краёв заполнены свежим навозом. Вздымающиеся и ниспадающие струи фонтана ритмично увлажняли заполненные навозом завитки.
Тинэйджеры из Эрании-Бет тут же начали демонстративно крутить носами: "Ну, и амбрэ!" – "Ну, не скажите! Струи этого фонтана – понимаете? – струи! – отнюдь не вода… А что-то вроде одеколона, или туалетной воды…" – "Вот именно – туалетной! Хорошо ещё, если из бачка!" Встал во весь рост великий художник Дов Бар-Зеэвув. Его вдохновенный, как циркулем вычерченный, лик с глубокомысленно нахмуренными бровями тут же оказался растиражирован на сверкающем экране (роль которого, как мы уже сказали, нынче играла верхняя половина Забора). Художник с элегантной небрежностью стряхнул невидимую пылинку с рукава и заговорил голосом, в котором, к удивлению эранийцев, явственно прозвучали фанфарические интонации: "Мои любимые родители, светлой памяти, учили меня быть скромным, не высовываться, не выставлять напоказ своих достоинств и умений. И это им, скажу прямо, удалось, несмотря на то, что скромность немного не согласуется с ментальностью эранийца-элитария эпохи силонокулла. Поэтому я дал возможность моему другу Минею представить гражданам нашего славного города, оказавшим мне честь своим посещением, мою новую работу, о которой я, с присущей мне скромностью, рассказывал нашей дорогой и уважаемой геверет Офелии. Вы все, поклонники моего таланта скульптора, наверняка читали это интервью, опубликованное несколько месяцев назад. Но сейчас, услышав некоторые реплики, исходящие, как мне представляется, из уст то ли незрелой молодёжи, то ли юнцов, испорченных натурализмом так называемого традиционного изобразительства, я решил всё-таки выступить. Хотя это и не в моих правилах – выступать на собственных презентациях. Моё дело на мероприятиях такого рода – принимать поздравления и подарки, в которых никогда не было недостатка, скажу без ложной скромности. Итак…" Гордость эранийского искусства грозно, но с озорными искорками в глазах, окинул взором густую толпу, заполнившую площадь перед Забором. Толпа тут же стихла. Бар-Зееэув продолжал: "Как я понял, кому-то не по нутру букет запахов моей новой работы.
Что я могу на это сказать? Во-первых, мой Фонтан Как-У-Всехного Согласия получил одобрение известных искусствоведов мирового уровня. Я мог бы зачитать вам поздравления, которые я получил от президента Международного Силонокулл-Совета мистера Бизона Хэрпанса и от известного учёного-археолога, изучающего древнюю мирмейскую культуру на территории Арцены, мистера Кулло Здоннерса, но, полагаю, это излишне. Не всем дано понять высокий стиль английского языка мистера Бизона Хэрпанса. Вот когда мы переведём это послание и адаптируем его в выражениях, доступных пониманию среднего эранийца, тогда оно будет опубликовано в газете "Silonocool-News".
"А что до не совсем привычной гаммы запахов, – после эффектной паузы продолжал великий человек, – так ведь и моё произведение исполнено в необычном жанре! Кое-кто из вас, к сожалению, оказался не готов к восприятию тончайших движений души, вдохновлённой струёй подобающей цветовой гаммы, – голос великого художника взвился до недосягаемых высот, – которые нашли выражение в моём новом шедевре.
Хочу только заметить (для тех, кто ещё не дорос до высот современного изобразительного искусства силонокулла!), что представленные здесь как формы, так и гамма запахов находятся в полном согласии с современными представлениями об унитазификации эстетики. Только удостоенные восприятия всего культурного комплекса силонокулла, только посвящённые в таинства силонокулл-гармоний, способны ощутить истинный букет запахов струй, изящно вздымающихся и ниспадающих – только посмотрите на мой Фонтан! Это не французские духи, и уж, конечно, не туалетная вода. Мне представляется, что всякие критические замечания по вопросу букета запахов, которые источает моё оригинальное творение, неуместны. Не стоит…
– Бар-Зеэвув грозно сверкнул глазами, -…лишний раз демонстрировать своё, скажем деликатно, недопонимание современного изобразительного искусства, обсуждая то, что является лишь малой частью идеи скульптуры – Фонтана Как-У-Всехного Согласия. Само название фонтана – символ грядущей сокрушительной победы новейшей струи подобающей цветовой гаммы, – снова голос Бар-Зеэвува зазвенел на пределе диапазона, – над всеми прочими, уходящими в прошлое течениями. Народ ещё скажет своё слово – и мы не сомневаемся, каково будет это слово! Вот об этом однозначно и недвусмысленно звенят вздымающиеся и ниспадающие струи моего фонтана!.." Нет нужды приводить до конца речь маститого законодателя художественной моды Арцены эпохи силонокулла – она вся была не просто выдержана в том же духе, но являлась многократным повторением одних и тех же фраз, каждый раз по-иному выстраиваемых и чуть-чуть приукрашиваемых словесными виньетками. Пока произносилась эта речь, а это заняло около двух часов, толпа заметно поредела.
Одни вспомнили о более важных и неотложных делах, кто-то устал, другим хватило для полноты впечатлений того, что уже увидели, услышали, унюхали.
Близнецы Блох со-товарищи выдержали до самого конца презентации. Букет запахов, источаемых вышеописанным основанием фонтана, нисколько не смущал далетариев: дым толстых и коротких сигар, которые они курили, забивал все запахи и даже вкусы. К тому же, в их бездонных карманах, как всегда, было несколько бутылок крепкого пива, и каждую очередную сентенцию, высказываемую маститым законодателем художественной моды, они сопровождали хорошим глотком прямо из горлышка бутылки.
Широко разрекламированное действо завершилось для них под утро.
***
К этому времени друг Тимми устроил обоих близнецов в группу кандидатов в гвардию дубонов, недавно созданную им под крылышком Добермана. Гендиректором, осуществляющим общее руководство гвардией дубонов, Тим назначил своего друга, известного адвоката Дани Кастахича. Командование ударным боевым батальоном дубонов он поручил не менее известному всей Эрании Кошелю Шибушичу.
Ни для кого в Эрании не было секретом, что в своё время Тим Пительман вытащил Кошеля Шибушича из пропасти отчаяния, пригрел, отмыл и зубы вставил. И какие зубы! Самые лучшие для командира ударного батальона гвардии дубонов, призванной охранять нетленнные ценности силонокулла и струи подобающей цветовой гаммы. У всех на глазах Кошель Шибушич воспрянул на новом неизведанном поприще, расцвёл и пошёл в гору, да такими семимильными шагами, что у него самого от успехов голова как начала, да так и не переставала кружиться круглые сутки. Он словно даже не замечал, что все его действия умелой и невидимой рукой направляет его добрый гений и покровитель Тимми Пительман. Вот в ударный батальон верного Шибушича и пристроил Тим кандидатами своих юных друзей, Галя и Гая Блохов.
То, что близнецам ещё предстояло наверстать пропущенное за время длительного пребывания в Австралии, наконец-то, сдать экзамены на аттестат зрелости, им казалось несущественной мелочью. Они ощущали себя на гребне успеха: ведь во время Великой Реконструкции подразделение под непосредственным командованием Кошеля Шибушича было занято непосредственно охраной Забора. А это включало в себя охрану культурных мероприятий, призванных отвлечь эранийские массы от неуместных размышлений и вопросов. Одним из таких культурных мероприятий и была презентация Фонтана Как-У-Всехного Согласия.
***
После презентации Фонтана уже не по верхней половине, а по всей матово мерцающей поверхности забора почти круглые сутки мелькали изображения всевозможных компьютерных игр, любимых эранийскими интеллектуалами. Старые любимые игры под добрую старую музыку демонстрировались только в самом начале открытого периода Великой Реконструкции. Затем перешли на те же мелодии в одногребёночных аранжировках. Это, по мысли организаторов и режиссёров околозаборных мероприятий, не могло вызвать никаких непредвиденных эмоциональных реакций у фланирующей вдоль Забора любопытствующей толпы. Поначалу эти мелодии, в аранжировке "Петеков", напоминали нежные и спокойные колыбельные. Звуки гигантской гребёнки, к которой одновременно присосались умелые губы симпатичных бараноликих "Петеков", пламенеющие под воротничками бордовые галстуки – всё это будило у слушателей сладкую ностальгию о временах их бурной и задорной молодости.
Даже Моти, по настоянию своих сыновей, на редкие мгновения сменявших гнев на милость, сходил разок к Забору, чтобы послушать "Петеков". Рути не пошла, отговорившись занятостью и тем, что она всецело доверяет живому описанию забористой музыки и вообще искусства из уст своего Мотеле.
Но недолго под жизнеутверждающие и бодро-усыпляющие звуки гигантской одной гребёнки витала вокруг Забора сладкая ностальгия. Потому как вскоре "Петек Лаван" полностью сменил аранжировку с колыбельной на бодрячески-похоронную. А затем на смену их знаменитой гребёнке незаметно и ненавязчиво пришли стиральные доски ихних бабушек и лихо рэппующие голоса далетариев какой-то одной из трёх любимых молодёжью групп; никто уж не вдавался в подробности – которой именно. Так и проклёвывались современные веяния прогрессивной струи подобающей цветовой гаммы.
***
Неведомые архитекторы Великой Реконструкции решили, что пришло время порадовать фланирующую вокруг Забора публику исключительно одной "старо-новой" игрой, которой, как сообщали анонсы в "Silonocool-News", недавно, по случаю модернизации, было присвоено загадочное и звучное название Кобуй-тетрис.
Ирми с Максимом обратили внимание, что хаотические пляски многообразных фигур на бесконечно-широком, выпукло-вогнутом экране, охватывающем всю поверхность Забора, очень похожи на картинки, знакомые им по добровольно-принудительному фанфароторию Арпадофеля. Друзья, независимо один от другого, заметили, что движения фигур подчиняются некоему определённому нарочито над-ритмическому порядку и, судя по всему, несут в себе какую-то хитро закодированную информацию.
Оба друга ввели несколько достаточно длинных отрывков в памятную ячейку своих новых та-фонов и вместе с Гидоном занялись их расшифровкой. Ирми привлёк сестру-психолога, а та привела с собой двух достойных доверия коллег.
Беспрепятственно наслаждались Кобуй-тетрисом те эранийцы и гости города, что могли себе позволить часами торчать возле Забора. И, право, было же, от чего прибалдеть! Непрестанно мелькали пребывающие в хаотическом падении геометрические тела самых разных и причудливых форм, размеров и цветов, которые, по замыслу разработчика, должны были выстроиться в конечном итоге в нерушимую стену с помощью пляшущих и извивающихся меж ними тонких червеобразных спиралек.
Это сопровождалось проникновенными, вкрадчивыми пассажами силонофона. Бегущая по нижней кромке забора рекламная строка извещала, что любой желающий может за умеренную плату посоревноваться с компьютером, в согласии с логикой игры возводящим бесконечно-нерушимую стену, – и попытаться её разрушить. Но это, предупреждала та же бегущая строка, означает состязание с гениальным умом Главного фанфаролога, под руководством которого в "Лулиании" модернизировали старый добрый тетрис. Правда, позабыли сказать, к кому желающий поиграть в Кобуй-тетрис может обратиться, где он будет играть и каким образом. И даже неясно было, кому можно задать все эти вопросы. Не к рекламной же бегущей строке обращаться: слишком быстро она мелькает по нижней кромке Забора, давая недвусмысленно понять, что на вопросы она не отвечает…
***
Рядовым эранийцам рановато было знать, что такое – новейшая наука фанфарология, и кто такой таинственный Главный фанфаролог. В данный период массы просто приучались к очередному термину. Честно говоря, массы меньше всего интересовались, кому они обязаны всеми этими замысловатостями. Так или иначе, но скоро массы привыкли к многократно повторяемым застывшим словесным блокам, воспринимая их как бы между прочим. "Струя подобающей цветовой гаммы", "силонокулл",
"Великая Реконструкция", "Бесконечно-великий Забор", "закон окривевшего кольца",
"долой фиолетовых антистримеров!", "наука фанфарология", "Главный фанфаролог"…
С раннего утра и до позднего вечера в том или ином сочетании и контексте по радио, телевидению, в прессе и даже в лаконичных сообщениях официальных Интернет-сайтов звучали эти выражения. Как будто ничего иного с детства никому и слышать не приходилось.
Следует заметить, что не только Моти, но и многие лулианичи, и прежде всего Миней Мезимотес, прекрасно знали, что на самом деле эта модификация тетриса, представленная массам под названием Кобуй-тетрис, была задолго до начала работы над угишотрией, разработана в бытность молодым Моти Блохом. Конечно, тогда и музыкальное сопровождение было совершенно иным: ведь в те, седой древностью поросшие, времена никто и понятия не имел о силонокулле, о струе подобающей цветовой гаммы!
У Моти давно уже пропало всякое желание качать права. Поезд ушёл – не догонишь, были бы силы понять, что с ним ныне происходит, что его ждёт в будущем… И… как случилось, почему внезапно на излёте рухнула такими трудами и жертвами выстроенная карьера?..
***
Отцы города, и прежде всего рош-ирия Эрании адон Ашлай Рошкатанкер, торжественно обещали эранийцам, что после Великой Реконструкции их любимый Парк станет ещё краше и привлекательней, и все-все-все их любимые Лужайки (это рош-ирия подчёркивал особо) снова начнут собирать своих постоянных посетителей. Но в то же время из публикаций геверет Офелии в "Silonocool-News" и интервью, взятых ею у Мезимотеса, становилось ясно, что в новом Парке после Реконструкции будут функционировать Лужайки, на которых будут выступать те, и только те ансамбли, которым народ окажет предпочтение, избрав их на Турнире. Остальным Лужайкам придётся исчезнуть. Но в смутный период Великой Реконструкции среднему эранийцу как-то недосуг было задуматься над этим несоответствием.
Если же находились отдельные дотошные умники и нудники, которые не только задумывались, но и вслух задавали странные и неудобные вопросы, их никто и слушать не хотел. Шутка ли! – круглые сутки на Бесконечно-великом Заборе, охватывающем зону Великой Реконструкции окривевшим кольцом, под звуки силонокулла, показывают такую сногсшибательную игру! У нормального эранийца нет ни времеми, ни желания слушать бурчание всяких жёлчных пессимистов!.. Рядового эранийца это мало занимает: "Отвалят зрелищ – хорошо, не отвалят – ограничимся хлебом с маслом, и на сытый желудок сами себе зрелища сотворим! А степень их виртуальности – это вопрос создателей Бесконечно-великого Забора, а не простого среднего потребителя зрелищ…" Офелия Тишкер, во всеоружии своего остро-отточенного язычка и новенького репортёрского та-фона, представляющего собой сложный комплекс, состоящий из телефона, диктофона, видеокамеры и микрокомпьютера с факс-модемом (и системы цакцакон, настроенной исключительно на пронзительный голос своей владелицы), как всегда, первой оказалась на пике самых главных событий, происходящих в Эрании.
Эти события, как мы уже видели, вертелись исключительно вокруг Забора и того, что на его поверхности демонстрировалось.
В это время Офелия Тишкер начала усиленно рекламировать группу "Шавшевет", как бы случайно перестав упоминать две другие группы. Интерес к этой группе в массах подпитывался с определённой периодичностью. Захлёбываясь от восторга, она красочно описывала не только творческие поиски групп далетарного рэппа не только оригинальные аранжировки группы "Петек Лаван", их одинаковые лица и манеры и (непонятно почему) их бордовые галстуки. Она уделяла особое внимание развёрнутому во всю ширь Забора Кобуй-тетрису, правилам его постижения и построения, а главное – глобальной роли силонокулла в процессе формирования фигур и их подобающей цветовой гаммы… Рядовому эранийцу хватало цвето-звуковых элементов Кобуй-тетриса, и он уже не вникал в словесные пассажи народной любимицы Офелии, которыми она обильно уснащала свои статьи, посвящённые Великой Реконструкции.
Эранийские скептики понимали, что словесные пассажи Офелии несут ту же информацию, что и вкрадчивые, винтообразные силонокулл-пассажи. Но об этом предпочитали говорить исключительно в своём узком кругу, по выражению Максима – на своих кухнях. Не иначе, как им уже в доступной форме растолковали: "проявление такого дремучего недопонимания недостойно современного цивилизованного человека.
А порой граничит с клеветой и подстрекательством…" СЕГОДНЯ. Второй виток
1. Сюита на заре
Снова с друзьями По прошествии некоторого времени Ширли поправилась, и это позволило ей не только выйти из дома, но и съездить к друзьям, острую потребность общения с которыми она ощущала с первого дня возвращения в Арцену. Тут не только и не столько личное общение с подругой, но и тайная тоска по Ноаму, по его ласковым взорам, которые он ей когда-то дарил украдкой. Ну, и, конечно, Ширли хотелось познакомиться с новым братиком подруги.
Ренана училась в меирийской ульпене и жила в общежитии, а братья – в общежитиях при йешивах в Неве-Меирии. По случаю осенних праздников вся семья собралась в новом доме в Неве-Меирии, куда и направилась Ширли.
Более часа добиралась Ширли до Неве-Меирии. Это нисколько не утомило её, наоборот – оказалось интересным путешествием. Она никогда ранее не бывала в тех местах, зато много слышала о красоте тамошних пейзажей: горный посёлок, живописно раскинувшийся на склонах двух-трёх холмов, много зелени в самом посёлке, а вокруг высокие холмы в тоне сепия. Ренана рассказывала: её братья-близнецы считают, что посёлок окружён кольцом настоящих марсианских пейзажей.
Нагрузив дорожную сумку многочисленными подарками и сувенирами из Австралии для всего семейства Дорон, девочка удобно устроилась в автобусе. За время её отсутствия в автобусном движении Эрании произошло много перемен. Чтобы добраться на автобусе из Эрании в Неве-Меирию и даже в Шалем, приходилось теперь колесить и петлять чуть ли не через весь город; наверно, быстрее и проще было бы дойти пешком до последней в Эрании остановки автобуса дальнего следования, если бы не тяжёлая сумка. Отца ей не хотелось беспокоить.
Забравшись в автобус, Ширли тут же позвонила Ренане. После безмолвных восторгов от созерцания через окно автобуса красот горной Арцены, она въехала в Неве-Меирию.
Автобус остановился на центральной площади посёлка. Наконец-то, после долгих месяцев разлуки, Ширли увидела подругу, ожидавшую её на остановке. Ренана очень изменилась за то время, что они не виделись, и Ширли с трудом её узнала.
Выбираясь из автобуса, Ширли не сразу заметила маячивших в стороне близнецов, которые с одинаковыми загадочными улыбками наблюдали, как она спускается по ступенькам автобуса, волоча за собой сумку. Только когда они приблизились к ней, чтобы помочь вытащить из автобуса сумку, она сначала было испугалась, потом от изумления застыла, уставившись на сильно вытянувшихся и ещё больше, чем подруга, изменившихся мальчишек. Она помнила, что до её отъезда в Австралию близнецы были почти на полголовы ниже старшей сестры, с такими же круглыми, как у неё, мордашками, на которых, кроме огромных глаз-виноградин, выделялись круглые щёчки с ямочками. Теперь это были стройные, довольно высокие юноши, кудрявые ухоженные гривы цвета начищенной меди были покрыты глубокими кипами всех оттенков фиолетового, некогда круглые щёчки с ямочками утратили детскую пухлость. В первый момент они показались Ширли удвоенной, разве что худощавой, копией их отца, с теми же характерными улыбками чеширских львов. Сходство дополняли очки у обоих, которых не было до отъезда Ширли в Австралию, такой же формы и с такой же, как у Бенци, толстой оправой. Впрочем, нет: о точной копии отца говорить не приходилось – скорее это было интересное сочетание импозантной внешности Бенци с красотой молодой Нехамы, было в них нечто неуловимое и от старшего брата. Ширли с невольным смущением ощутила во взгляде одного из них (не сразу она поняла, что это был, конечно же, Рувик) такое же волнующее сияние, какое излучали глаза Ноама при взгляде на неё. Рувик сдавленно ахнул при виде повзрослевшей и похорошевшей Ширли, да так и остался с полуоткрытым ртом, пока Шмулик не толкнул его в бок.