Страница:
- Что значит "заповедник"?
На этот раз казак крикнул сердито:
- Не притворяйтесь, проезжайте вперед!
Тантыг, до сих пор слушавший спор издали, подтолкнул коня и поравнялся с Ашрафом.
- Ашраф, что от нас хочет этот урус?
- Говорит, что мы задержаны. Въехали в заповедник.
Таптыг с удивлением пожал плечами: До сих пор в этом лесу ничего подобного не видели. Да и слово "заповедник" слышали первый раз.
- Вы объясните мне, чей это заповедник? С каких это пор?
- Нас с тобой не касается.
- Всегда этот лес принадлежал нашим сельчанам.
Казак не вытерпел, приподнялся на седле и закричал на Ашрафа:
- Придержи язык, а не то...
- Это самоуправство. Кто ваш старший?
- Проезжайте вперед, я вам сказал!
Ашраф промолчал, пришпорил коня и выехал вперед. Его спутники поехали за ним. Казаки окружили их.
В конце поляны тропинка раздваивалась. Ашраф натянул повод и остановился. Повернувшись, он поглядел на казаков.
- Наша дорога в эту сторону.
- Нет, вам придется поехать с нами.
Казак взялся за повод Ашрафова коня и приказал:
- Сходи на землю.
Таптыг, ехавший сзади, не мог больше терпеть. Он незаметно отцепил аркан и, пришпорив коня, ловко метнул его. Аркан, промелькнув в воздухе, как прыгнувшая змея, захлестнул казака за шею. В мгновение ока казак оказался на земле. Другой казак не успел снять с плеча винтовку. Двоюродный брат Ашрафа набросился на него с кинжалом и сильным ударом вышиб из рук винтовку. Ашраф прыгнул сзади на круп казацкого коня и схватил казака за руки. Тем временем казак, заарканенный Таптыгом, успел опомниться и даже освободиться от аркана. С обнаженной саблей он бросился к месту схватки. Началась рукопашная. Кони, оставшись без седоков, отбежали в сторону. Целых полчаса шла борьба и возня. Ашраф и его люди одолели в конце концов, отняли у казаков оружие, связали им руки и привязали их к дереву.
Поймали своих коней. Ашраф поправил седло и увидел, что его конь ранен саблей. Из задней ноги течет кровь. Ему стало до слез жалко коня. Разъяренный, он подошел к казакам.
- Что вам нужно? Чего вы от нас хотите? Почему не даете людям жить спокойно?
- Вы дорого за это заплатите, разбойники! - хрипло ответил связанный казак.
- Ты не ругайся здесь, дурак!
Двоюродный брат Ашрафа, хотя и не понял, что сказал казак, все же догадался, что он сказал нечто обидное. Он снял винтовку с плеча и оттолкнул Ашрафа.
- Слушай, дай я его прикончу.
- Не трогай его! - Ашраф оттолкнул ствол винтовки. - Не они виноваты.
- Кто же виноват?
- Тот, кто им приказал.
Таптыг поймал и привел копей казаков, собрал винтовки.
- Поторапливайтесь, уйдем отсюда, пока но поздно.
- Отпусти коней.
- Что ты, дармовые кони! Не оставлять же их в лесу. Возьму да и пущу в наш табун.
- Отпусти.
- Почему?
- Мы же не разбойники, не грабители.
- Не вмешивайся в эти дела. Поехали.
- Я сказал, отпусти коней...
Таптыг пожал плечами и переглянулся с товарищами. Они поняли, что Ашрафа не переубедить. Кони вернулись на поляну.
- Жаль, седла были совершенно новые. А с винтовками и саблями что делать? Неужели бросать?
2
Далеко от кочевья, наверно на самом краю леса, раздалось подряд несколько выстрелов. Они густо и протяжно прокатились по лесу. Пасшийся на середине поляны конь Гемер навострил уши, громко заржал и, встав на дыбы, заиграл передними ногами. Веревка оторвалась, и Гемер побежал в сторону кочевья. Увидев его, всполошились женщины и дети. Сам Джахандар-ага выскочил из алачыга11 и побежал за конем. На ходу он громко позвал:
- Гей, гей, Гемер!
Как ни был возбужден Гемер, но, услышав голос хозяина, он остановился и повернул морду. Волненье его теперь выдавалось только тем, что он бил ногой землю, так что черные комья летели из-под копыта. Джахандар-ага собрал веревку, погладил своего любимца по шее и повел его к алачыгу. Солнце гасло, вечерние тени опускались п затопляли лес.
Джахандар-ага привязал коня около алачыга и сел под старым дубом, прислонясь спиной к его шершавой коре. Он стал глядеть на тропинку, выбегающую из леса, по которой должен был появиться сын с посланными за ним людьми.
"Как бы не случилось чего с ребятами", - подумал Джахандар-ага и начал скручивать папиросу.
Стадо вернулось с пастбища. Женщины загремели подойниками. Среди них была и Мелек. Прислонившись головой к золотистому боку коровы, она за шею держала теленка, который сосал мать. Джахандар-ага расслышал, что Мелек мурлыкает песенку. Но Джахандар-аге были не интересны сейчас ни песенка жены, ни звон молока о подойник, ни телята, тянувшиеся к вымени. Ничего не видел он вокруг себя. Он только тревожно затягивался папиросой и не отрывал глаз от дороги.
Прирученный олень, пасшийся днем в стаде вместе с коровами, подошел к Джахандар-аге, звеня мелодичным колокольчиком, обнюхал одежду хозяина, руку и наконец прислонил свой мокрый нос к его лицу. Джахандар-ага обнял оленя за шею. Огромные влажные оленьи глаза глядели словно с укором, словно просили хозяйского внимания и ласки. Дыханье оленя, отдающее свежей травой, смешалось с дыханием человека, пахнущим табаком. Джахандар-ага растрогался оленьей лаской и поцеловал животного в карий глаз. Олень прижался головой к груди хозяина, ткнулся мордой в колени, а хозяин стал чесать ему лоб около рогов.
Вдруг чуткое животное вздрогнуло и навострило уши. Джахандар-ага сорвал с плеча винтовку и тоже вслушался. Собаки с лаем бросились в сторону камышей Карасу, вскоре послышалось оттуда фырканье лошадей.
Первым Джахандар-ага услышал голос Таптыга, а потом уж Ашрафа. Облегченно расстегнув воротник рубашки, он глубоко вздохнул и поставил винтовку на предохранитель. Затянувшись последний раз, бросил папиросу и затоптал ее каблуком.
Он не бросился и даже не пошел навстречу сыну, только краем глаза посмотрев на приехавших, Джахандар-ага прошел, откинув полог, в адалыг, прислонил винтовку к стене и лег на матрасик, облокотившись на подушку. Отсюда он ничего не мог видеть, но по голосам, по шуму отлично представлял все, что происходит на улице. Вот домочадцы, вышедшие навстречу Ашрафу, взяли повод его коня, вот парень сошел на землю и стал со всеми по очереди здороваться. Кто-то, видно, сказал какую-то шутку. Саму шутку Джахандар-ага не расслышал, но зато услышал дружный смех людей. Ашрафу не терпелось идти к отцу, однако Таптыг его остановил и разложил у его ног приготовленного к жертве барана. Ашраф хотел было воспротивиться обычаю, но Таптыг и слушать не захотел.
- Мне приказали его зарезать. Иначе мою шкуру набьют соломой.
Джахандар-ага представлял, с какой миной его ученый сынок глядит на кровавую жертву. Вот он обошел ее стороной, и его опять окружили люди. Каждая минута тянется, словно год. Был момент, когда Джахандар-ага хотел закричать из своего шатра, чтобы они там не задерживали Ашрафа, но сдержался и стал терпеливо ждать.
Вошла Мелек, поставила в углу шатра самовар, прибавила огонь в лампе. Самовар запел свою песню. Мелек между тем хлопотала с чайником, расставила стаканы на цветастом подносе. Как бы между прочим спросила у мужа:
- Как мне велишь? Показаться или не надо?
- Да, служи ему, как полагается, ничего...
Мелек вышла. Шум и гам стали затихать на дворе. Шаги приблизились к пологу шатра, и голос Таптыга спросил:
- Вы здесь, хозяин?
- Заходите.
Ашраф откинул полог и распрямился в шатре. Он стоял перед отцом, вытянувшись, а отец сидел, опустив ноги. Всю дорогу Ашраф мечтал, как он бросится к отцу, как обнимет его, а теперь, когда минута эта пришла, он, натолкнувшись на холодность, не смел даже и пошевелиться. Джахандар-ага тоже не сдвинулся с места. Безмолвно он оглядел сына с головы до ног.
Ашраф был в форме семинариста. На ногах - черные ботинки, брюки навыпуск. На пряжке широкого пояса написанные русскими буквами слова. На голове надета со сверкающим козырьком фуражка. А Джахандар-ага привык видеть сына в чохе: Ашраф обыкновенно носил голубую бухарскую папаху, а на поясе иеизменный кинжал. Теперь он был похож на чужого человека, прибывшего из дальних краев. Даже при тусклом свете лампы Ашраф заметил, что отец недовольно нахмурился. Он ждал, что отец встанет ему навстречу или подзовет к себе, поцелует и с улыбкой на лице расспросит его, как он живет, как учится. Но ничего этого не произошло. Послышался спокойный и ледяной голос:
- Иди переоденься.
За время учения в семинарии Ашраф привык к свободе. Он считал себя уже взрослым. Но сейчас, услышав властный голос отца, он снова почувствовал, что превратился в ребенка. Ему даже не пришло на ум возразить отцу, воспротивиться и не снимать школьной формы. Он покорно и тихо вышел из алачыга... Вместе с Таптыгом они вошли в соседний шатер. Мелек показала, что одежда лежит на сундуке, и тут же исчезла.
Ашраф переоделся и хотел было опять вернуться к отцу, но голос Джахандар-аги остановил его по ту сторону полога:
- Ребята, полейте ему на руки. Пусть умоется, ведь он же с дороги.
Таптыг появился с кувшином и полотенцем в руках...
На этот раз отец подозвал Ашрафа к себе, посадил рядом на матрасик. Мелек бесшумно вошла, налила два стакана чая, один поставила перед мужем, а другой перед Ашрафом. Загородив платком нижнюю часть лица, она села поодаль. Ашраф исподлобья оглядел ее и решил, что она, наверное, новая служанка.
Джахандар-ага придвинул стакан и, не глядя на сына, заговорил:
- Почему так долго задержались в дороге?
- Мы не сами, нас задержали.
- Кто мог вас задержать в этих местах?
- Казаки.
Какое дело казакам до нашего леса?
- Не знаю, - пожал плечами Ашраф. - Говорят, теперь здесь будет заповедник и люди царя будут ездить сюда на охоту.
Наступила тишина. Джахандар-ага взял из сахарницы большой кусок сахара, бросил в рот и стал шумно пить чай. Во дворе разожгли огонь. Приятный запах жареного мяса распространился по лесу. Джахандар-ага обратился к жене:
- Иди скажи, пусть поторапливаются, мальчик голодный.
Мелек, перед тем как выйти, налила мужу еще стакан чаю. Отец и сын остались наедине. Только теперь Апграф посмотрел на отца:
- А где мама?
- Она на той стороне, в деревне.
- И Шамхал там?
- Все там. И мы завтра переезжаем. Ждали тебя.
- А как себя чувствует тетя Шахнияр?
Джахандар-ага поперхнулся чаем. Однако он неторопливо поставил стакан на блюдце, достал из кармана платок, вытер губы, аккуратно сложил платок и спрятал его за пазуху архалука и только после этого неохотно сказал:
- Ничего, неплохо.
Ашраф понял, что отец почему-то не хочет разговаривать о тете. Уже одно то, что он поперхнулся, достаточный знак прекратить разговор об этом. Отец и сын долго молчали. Сын старательно прихлебывал чай, а отец размышлял. Ему не хотелось врать, да и что толку, все равно и сам скоро узнает. Но не хотелось и выкладывать плохие новости в первый день встречи. Если Ашраф узнает о происшедшем, разве он сможет проглотить кусок, разве он будет разговаривать. Он не был дома целых полгода, Джахандар-ага мечтал о тихой беседе с ним. Ради того, чтобы эта первая ночь прошла мирно и душевно, Джахандар-ага не только сам решил пока ни о чем не говорить, но приказал и всем домашним держать язык за зубами. Пусть Ашраф сам узнает в деревне о всех происшествиях в отчем доме. Так будет лучше.
После ужина Мелек постелила отцу и сыну постель. Чтобы не стеснять отца и не раздеваться при нем самому, Ашраф вышел на улицу.
Огонь в очагах везде был потушен. Многие шатры разобраны, а вещи собраны и уложены в мешки. Скарб погружен на арбу. Хотя большинство людей уже спали, некоторые, наиболее беспокойные и заботливые, сновали по поляне проверяя, как бы чего не забыть. Коровы жевали жвачку лошади хрумкали сочной травой. Темнота, которая с вечера казалась очень плотной, теперь поредела, потому что в небе появилась луна. Поляну перечертили естественные тени от деревьев. Только в кустарник но могло проникнуть ни капельки лунного света.
Где-то очень близко запела птица анадиль. Ашраф как услышал ее, так и вошел поскорее в тень старого дуба, прислонился к его стволу и затих.
Лес дремал, но был полон тысячами негромких звуков. Шуршали в траве какие-то неведомые насекомые, шелестели листья, перекликались тетерева, доносилось кваканье лягушек из камышей Карасу, выли шакалы. Но все же наступали такие мгновения, когда ни один звук не нарушал тишины, и вот тогда-то, как будто дождавшись этого мгновения, раздавались грустные голоса анадилей.
С детства эти птицы волновали Ашрафа. И сейчас, прислонившись спиной к стволу высокого дуба, он слушал, как в верхах чинары вскрикивала одна птица, а вдали, в глубине леса, отвечала другая. "Нашел?" - спрашивала одна. "Нет", - откликалась вторая. "Нашел?" - "Не-ет!" Так переговаривались птицы в ночном лесу.
В голосах этих птиц было столько грусти, словно они вобрали в себя всю грусть ночной, подлунной природы или словно сама природа разговаривала голосами этих птиц. Ашраф знал, что птицы анадиль поют только ночью, причем будто бы висят в это время на ветках вниз головой.
По преданию, они были когда-то людьми, пастухами. Они пасли теленка, принадлежащего пророку. Однажды пастухи не уследили, и теленок потерялся в лесу. Сколько ни искали его, не могли найти. В темноте, под моросящим дождем пастухи разошлись в разные стороны. "Нашел?" - спрашивал один. "Нет", - отвечал другой. От страха перед пророком они превратились в птиц. И вот до сих пор по ночам раздается в лесу: "Нашел? Нет. Нашел? Нет".
Ашраф словно проверял, справедливо ли это предание и похожи ли голоса птиц на перекличку несчастных пастухов, долго стоял и прислушивался к ним. Летучая мышь, чуть не налетевшая на Ашрафа, вывела его из грустного состояния, и он вспомнпл, что пора идти в шатер и ложиться спать.
Джахандар-ага лежал уже в постели, прикрывшись до пояса одеялом. Широкая волосатая грудь его была открыта. Винтовка лежала рядом возле правой руки. Ашраф тоже лег. После некоторого молчания отец спросил:
- Это вы стреляли в лесу?
- Нет, казаки стреляли в нас.
- Они видели, куда вы поехали?
- Мы запутали следы, оттого так задержались.
- Ну ладно. Давай спать.
Ашраф привернул фитиль в лампе, дунул поверх стекла и погасил свет. Новое шелковое одеяло зашелестело. Прохладная от ночной свежести постель показалась приятной и родной. Уставшие мускулы, успокаиваясь, расслабли. Еще некоторое время Ашраф прислушивался к перекличке анадилей, а потом, незаметно для самого себя, погрузился в сон.
Джахандар-ага, убедившись, что сын уснул, приподнялся и облокотился на постели. Полог алачыга был откинут, чтобы поступал свежий воздух. Вместе с воздухом проникал в шатер и отблеск лунного света. Этот призрачный свет становился то тусклее, то ярче, потому что дуб осенял шатер, а ветерок играл листьями дуба. Но все же Джахандар-ага явственно видел лицо спящего сына. Он пристально вглядывался в него, словно изучал все происшедшие перемены. И без того Ашраф был белолиц, а теперь после городской жизни его лицо еще больше побелело. Брови сузились, подбородок стал меньше. Джахандар-ага загрустил. Он хотел бы видеть своего сына загорелым, кряжистым, узловатым. Чтобы руки были грубы и крепки, плечи широки, чтобы он стоял как этот дуб, осеняющий шатер, а если упал, то тоже с грохотом, как падает дуб, убитый молнией. Ашраф же стал нежным и бледнолицым, словно девушка. Наверное, учение высасывает его. Может, больше не пускать его в школу? Отец склонился и тихо поцеловал сына. Тот не проснулся. Тогда, устроившись поудобнее, и Джахандар-ага стал засыпать. "Нашел? Нет! Нашел? Нет", - перекликались грустные птицы.
3
Чисто убранная и подметенная комната выглядела так, словно п не происходило в ней несколько дней назад никакой мейханы. Всюду постланы ковры, занавески на окнах опущены. Фитиль тридцатилинейной лампы вывернут, на нужном месте положены два матрасика и бархатные, украшенные узорами и кисточками метакке.
Молла Садых, накинув на плечи абу ходил по комнате. Узорчатые носки на ковре не производили никакого шума. Молла ходил, заложив за спину руки с крупными янтарными четками.
Со стороны можно было подумать, что молла Садых наслаждается тишиной и покоем, домашним уютом, чистым убранством комнаты, на самом же деле он был полон тревоги. После столь неудачно закончившегося сборища мюридов молла Садых целых два дня вообще не показывал носу из дома. Ночью, тайком он выпроводил гостя из Турбе, который и уехал в сопровождении нескольких всадников. Во дворе, вокруг своего дома молла расставил верных вооруженных людей. Он думал, что Джахандар-ага вернется еще раз и учинит полный разгром, подожжет забор и дом, а людей перестреляет, как куропаток. Молла Садых предупредил и всех своих родственников, чтобы те приняли меры предосторожности. Однако уже на другой день пронеслась весть, что Шахнияр повесилась. Молла Садых погрузился в еще более глубокое и тревожное раздумье.
Он, правда, понял, что опасность миновала. Все люди и сам Джахандар-ага занялись похоронами. Соседки, побывавшие на похоронах, рассказали, что Джахандар-ага самолично нес на своих плечах гроб с телом сестры. Он же бросил первый ком земли. Но когда стали читать Коран, будто бы отошел в сторону и намаза вместе со всеми не совершил. За все время похорон ни на кладбище, ни дома он будто не произнес ни одного слова.
Через два дня после похорон молла Садых послал на панихиду в дом покойницы жену и невестку. Ему было и неудобно отстать от людей и совсем остаться в стороне и хотелось выяснить, как теперь к нему относятся, что говорят, чего можно ждать.
Посланцы вернулись довольными. Их приняли хорошо, как и всех. После плача угостили едой и чаем. Тода еще через день, набравшись храбрости, молла Садых в сопровождении нескольких аксакалов отправился и сам в дом своего врага Джахандар-аги. Перед этим он долго колебался. Ну как Джахандар-ага схватится за винтовку и уложит на месте? Но нет, этого не может быть. Обычай крепок: даже на кровного врага, если он пришел в дом, не поднимают руку. И молла Садых не ошибся в своих предположениях. К тому же скорбь смягчила сердца людей, гнев и злоба в их сердцах поостыли, ослабли. Притом молла Садых сам же пришел, как говорится, к ногам Джахандар-аги. Панихидная ночь прошла спокойно. Молла читал даже Коран. Джахандар-ага по-прежнему не разжал губ. Когда народ уже расходился, взгляды моллы Садыха и Джахандар-аги встретились, и этот мгновенный взгляд все прояснил. Молла понял, что Джахандар-ага виноват в смерти сестры, что его гнетут и мучают гнев, злоба, горе, ненависть и раскаяние, потому и молчит. Джахандар-ага походил на человека, удерживающего на плечах большую скалу, когда глаза от непомерной тяжести наливаются кровью. Но понял также молла Садых, что однажды сдавленный гнев Джахандар-аги может прорваться, и тогда... Что тогда?
Придя домой, молла Садых долго ворочался, не мог уснуть. Он боялся и того, что после всего происшедшего потеряет авторитет среди жителей села, а в особенности боялся, что уменьшится число мюридов. Что ответишь тогда тем, кто сидит в Турбе? И не скажут ли гейтепинцы: где же у тебя сила и могущество, молла Садых? И еще этот Рус-Ахмед увлек за собой детей и не дает им ходить в мечеть. Тайком водит их к себе, учит писать и читать книги неверных. После того, как в село приезжал этот бородатый русский, ребята совсем перестали слушаться. С Ахмедом, конечно, легко справиться - можно взять да и прогнать его из села. А вот как поступить с Джахандар-агой? Может быть, донести властям, что Джахандар-ага убил родную сестру, пролил невинную кровь? Что тогда произойдет? Разве конные казаки не схватят его и не отправят прямо в Сибирь? И тогда спокойно дыши... Но удастся ли это дело?
Моллу Садыха охватили недобрые и мрачные мысли. Трудно будет доказать виновность Джахандар-аги. Свидетелей нет, доказательств нет. Разве можно убитую выкопать из могилы? Этого не допускает религия, шариат. Молла первый же должен воспротивиться этому. Русским что? Им скажешь, они тут же раскопают могилу. Но народ этого не допустит. Хоть саблями их всех переруби, все равно не дадут подойти к кладбищу. Кроме того, рано или поздно узнают, что зачинщик всего этого сам молла. Тогда камня на камне не оставят от дома, а самого разорвут на куски.
Охваченный такими тяжелыми думами, молла Садых ходил по мягкому ковру и щелкал четками.
Уже стемнело. Люди загнали скот, накормили и отвязали на ночь собак. Во многих домах уже погасили свет. Деревня отходила ко сну.
И в это время у ворот моллы Садыха остановился какой-то всадник. Он огляделся вокруг и крикнул:
- Эй, хозяин дома!
Собаки набросились на всадника и чуть не стащили его с коня. Слуга подошел к калитке и прогнал собак, а затем с удивлением посмотрел на человека, который закрыл голову и лицо башлыком. Винтовка у него была спрятана под буркой. Кроме глаз, ничего нельзя было разглядеть.
- Слушай, парень, молла дома?
- Дома.
- Скажи, пусть потрудится и подойдет сюда.
- А кто ты такой?
- Скажи, что я божий гость. Скажи, что я еду из Турбе и вот вечер застал меня здесь.
Всадник заметил, что слуга чего-то боится. И этот страх передался и ему. Он отъехал от калитки и подозрительно оглянулся вокруг.
Слуга задерживался. Наконец на веранде показался человек с винтовкой в руке.
- Молла говорит, что если вы божий гость, сойдите с коня и проходите в дом.
Всадник немедля соскочил с коня и отдал поводья слуге. Собаки угрожающе зарычали.
- Не укусят?
- При домашних не тронут.
Гость легкими шагами поднялся на веранду и, открыв дверь, на которую указал слуга, вошел. Увидев ковры, он разулся, снял с плеч бурку, положил ее в угол и сдвинул башлык за шею. Молла Садых внимательно вглядывался в лицо гостя, но никак не мог признать его. Гость и винтовку поставил в угол и только после этого подошел к молле Садыху.
- Добрый вечер, молла!
- Садись, божий гость, отдохни.
Они сели рядом. Не прошло и двух минут, как им подали чай. Молла придвинул один стакан к себе, а другой предложил гостю,
- Кажется, едешь издалека?
- Как считать.
Помолчали. Молла Садых, как хозяин дома, считал неуместным расспрашивать, кто такой гость и чего он хочет. Обычаи нарушать нельзя. Если у гостя дело, рано или поздно он сам расскажет о нем. Если нет дела, ну что же, тогда он просто переночует и рано утром уедет.
Гость выпил свой чай и, поправив на поясе кинжал с серебряной рукояткой, скрестил ноги. Достал табакерку. Не глядя на хозяина, тихим голосом заговорил:
- Молла, говорят, из-за тебя Джахандар-ага убил свою сестру?
Моллу как будто ужалила змея. Он вскочил на ноги и отступил назад к стене.
- Что ты говоришь? Ума лишился? Или конь копытом ударил тебя по башке?
- Не сердись, молла, выслушай дальше.
Он затянулся еще раз. Папиросный дым окутал его, словно туман. Его лохматая папаха совсем скрылась в сизом дыму.
- Да, она вовсе не повесилась, а стала жертвой пули брата.
- Твои слова пахнут кровью. Что ты говоришь? Да и какое отношение это имеет ко мне?
- Если бы не имело, я не открыл бы твою дверь.
Молла Садых не на шутку забеспокоился. Этот человек пришел неспроста, не прислал ли его Джахандар-ага? Не окружен ли дом с четырех сторон и не сидят ли в засаде люди этого человека? А что, если сейчас гость встанет, вынет из ножен кинжал и зарубит его, а затем бросится во двор, вскочит на своего коня и исчезнет? Конечно, молла мог заранее подмигнуть своим удальцам, и те сейчас же расправились бы с пришельцем. Но разве после этого всех в доме не перестреляют и не подожгут сам дом? Зачем надо было так неосторожно пускать в дом незнакомого человека? Чтобы не выдать своих мыслей, молла стал перебирать четки и прохаживаться по комнате. Но четки он перебирал торопливо, а ходил нервно.
- Почему не садишься, молла?
- Ты сиди, а у меня ноги болят, когда сижу.
- Уж не испугался ли ты, молла?
- Эй, раб божий, скажи лучше, кто ты? И что тебе от меня надо?
Голос моллы дрожал от страха. Гость только сейчас поднял голову и посмотрел в лицо хозяину дома.
- Не бойся. Я пришел поблагодарить тебя, молла. Ты облегчил мою боль, нанеся боль моему врагу.
Молла Садых так и застыл на месте. Чутьем он уже понял, что все повернулось в хорошую сторону, но не мог еще поверить своим ушам.
- Не знаешь ли ты, молла, кто новая жена Джахандар-аги?
- Не знаю. И зачем мне знать?
- Зато я знаю. Это моя жена.
- Как?
- Так вот. Моя жена.
С плеч моллы Садых а свалилась гора. Глубоко и облегченно вздохнулось ему. В глазах посветлело. И в комнате, кажется, сделалось светлее и уютнее. Он отошел подальше и спокойно стал разглядывать гостя.
Лицо незнакомца было бледно, то и дело он без надобности хватался за рукоятку кинжала, но хватался какой-то неуверенной, дрожащей рукой. Жадно курил. Глядел в точку перед собой, но ничего не видел. Жилы на лбу вздулись и посинели. Внезапно гость вскочил на ноги и оказался перед моллой.
- Теперь ты понял, каково мое горе? Джахандар-ага запятнал честь всего моего рода, он растоптал мою папаху. Я не могу и поднять головы и смотреть людям в глаза, не могу появиться среди сельчан. У меня обрезан язык. Среди ровесников, среди родственников я молчу, как немой. Кто будет меня слушать? Все смеются вслед мне и говорят: "Бесчестный, отняли жену средь бела дня. Еще не стесняется сесть на коня..." Огонь ненависти сжигает меня, но, сколько бы ни старался, мои руки не достают до него. Теперь я пришел к тебе, помоги мне, молла. Я хочу отомстить тому, кто так жестоко поступил со мной.
На этот раз казак крикнул сердито:
- Не притворяйтесь, проезжайте вперед!
Тантыг, до сих пор слушавший спор издали, подтолкнул коня и поравнялся с Ашрафом.
- Ашраф, что от нас хочет этот урус?
- Говорит, что мы задержаны. Въехали в заповедник.
Таптыг с удивлением пожал плечами: До сих пор в этом лесу ничего подобного не видели. Да и слово "заповедник" слышали первый раз.
- Вы объясните мне, чей это заповедник? С каких это пор?
- Нас с тобой не касается.
- Всегда этот лес принадлежал нашим сельчанам.
Казак не вытерпел, приподнялся на седле и закричал на Ашрафа:
- Придержи язык, а не то...
- Это самоуправство. Кто ваш старший?
- Проезжайте вперед, я вам сказал!
Ашраф промолчал, пришпорил коня и выехал вперед. Его спутники поехали за ним. Казаки окружили их.
В конце поляны тропинка раздваивалась. Ашраф натянул повод и остановился. Повернувшись, он поглядел на казаков.
- Наша дорога в эту сторону.
- Нет, вам придется поехать с нами.
Казак взялся за повод Ашрафова коня и приказал:
- Сходи на землю.
Таптыг, ехавший сзади, не мог больше терпеть. Он незаметно отцепил аркан и, пришпорив коня, ловко метнул его. Аркан, промелькнув в воздухе, как прыгнувшая змея, захлестнул казака за шею. В мгновение ока казак оказался на земле. Другой казак не успел снять с плеча винтовку. Двоюродный брат Ашрафа набросился на него с кинжалом и сильным ударом вышиб из рук винтовку. Ашраф прыгнул сзади на круп казацкого коня и схватил казака за руки. Тем временем казак, заарканенный Таптыгом, успел опомниться и даже освободиться от аркана. С обнаженной саблей он бросился к месту схватки. Началась рукопашная. Кони, оставшись без седоков, отбежали в сторону. Целых полчаса шла борьба и возня. Ашраф и его люди одолели в конце концов, отняли у казаков оружие, связали им руки и привязали их к дереву.
Поймали своих коней. Ашраф поправил седло и увидел, что его конь ранен саблей. Из задней ноги течет кровь. Ему стало до слез жалко коня. Разъяренный, он подошел к казакам.
- Что вам нужно? Чего вы от нас хотите? Почему не даете людям жить спокойно?
- Вы дорого за это заплатите, разбойники! - хрипло ответил связанный казак.
- Ты не ругайся здесь, дурак!
Двоюродный брат Ашрафа, хотя и не понял, что сказал казак, все же догадался, что он сказал нечто обидное. Он снял винтовку с плеча и оттолкнул Ашрафа.
- Слушай, дай я его прикончу.
- Не трогай его! - Ашраф оттолкнул ствол винтовки. - Не они виноваты.
- Кто же виноват?
- Тот, кто им приказал.
Таптыг поймал и привел копей казаков, собрал винтовки.
- Поторапливайтесь, уйдем отсюда, пока но поздно.
- Отпусти коней.
- Что ты, дармовые кони! Не оставлять же их в лесу. Возьму да и пущу в наш табун.
- Отпусти.
- Почему?
- Мы же не разбойники, не грабители.
- Не вмешивайся в эти дела. Поехали.
- Я сказал, отпусти коней...
Таптыг пожал плечами и переглянулся с товарищами. Они поняли, что Ашрафа не переубедить. Кони вернулись на поляну.
- Жаль, седла были совершенно новые. А с винтовками и саблями что делать? Неужели бросать?
2
Далеко от кочевья, наверно на самом краю леса, раздалось подряд несколько выстрелов. Они густо и протяжно прокатились по лесу. Пасшийся на середине поляны конь Гемер навострил уши, громко заржал и, встав на дыбы, заиграл передними ногами. Веревка оторвалась, и Гемер побежал в сторону кочевья. Увидев его, всполошились женщины и дети. Сам Джахандар-ага выскочил из алачыга11 и побежал за конем. На ходу он громко позвал:
- Гей, гей, Гемер!
Как ни был возбужден Гемер, но, услышав голос хозяина, он остановился и повернул морду. Волненье его теперь выдавалось только тем, что он бил ногой землю, так что черные комья летели из-под копыта. Джахандар-ага собрал веревку, погладил своего любимца по шее и повел его к алачыгу. Солнце гасло, вечерние тени опускались п затопляли лес.
Джахандар-ага привязал коня около алачыга и сел под старым дубом, прислонясь спиной к его шершавой коре. Он стал глядеть на тропинку, выбегающую из леса, по которой должен был появиться сын с посланными за ним людьми.
"Как бы не случилось чего с ребятами", - подумал Джахандар-ага и начал скручивать папиросу.
Стадо вернулось с пастбища. Женщины загремели подойниками. Среди них была и Мелек. Прислонившись головой к золотистому боку коровы, она за шею держала теленка, который сосал мать. Джахандар-ага расслышал, что Мелек мурлыкает песенку. Но Джахандар-аге были не интересны сейчас ни песенка жены, ни звон молока о подойник, ни телята, тянувшиеся к вымени. Ничего не видел он вокруг себя. Он только тревожно затягивался папиросой и не отрывал глаз от дороги.
Прирученный олень, пасшийся днем в стаде вместе с коровами, подошел к Джахандар-аге, звеня мелодичным колокольчиком, обнюхал одежду хозяина, руку и наконец прислонил свой мокрый нос к его лицу. Джахандар-ага обнял оленя за шею. Огромные влажные оленьи глаза глядели словно с укором, словно просили хозяйского внимания и ласки. Дыханье оленя, отдающее свежей травой, смешалось с дыханием человека, пахнущим табаком. Джахандар-ага растрогался оленьей лаской и поцеловал животного в карий глаз. Олень прижался головой к груди хозяина, ткнулся мордой в колени, а хозяин стал чесать ему лоб около рогов.
Вдруг чуткое животное вздрогнуло и навострило уши. Джахандар-ага сорвал с плеча винтовку и тоже вслушался. Собаки с лаем бросились в сторону камышей Карасу, вскоре послышалось оттуда фырканье лошадей.
Первым Джахандар-ага услышал голос Таптыга, а потом уж Ашрафа. Облегченно расстегнув воротник рубашки, он глубоко вздохнул и поставил винтовку на предохранитель. Затянувшись последний раз, бросил папиросу и затоптал ее каблуком.
Он не бросился и даже не пошел навстречу сыну, только краем глаза посмотрев на приехавших, Джахандар-ага прошел, откинув полог, в адалыг, прислонил винтовку к стене и лег на матрасик, облокотившись на подушку. Отсюда он ничего не мог видеть, но по голосам, по шуму отлично представлял все, что происходит на улице. Вот домочадцы, вышедшие навстречу Ашрафу, взяли повод его коня, вот парень сошел на землю и стал со всеми по очереди здороваться. Кто-то, видно, сказал какую-то шутку. Саму шутку Джахандар-ага не расслышал, но зато услышал дружный смех людей. Ашрафу не терпелось идти к отцу, однако Таптыг его остановил и разложил у его ног приготовленного к жертве барана. Ашраф хотел было воспротивиться обычаю, но Таптыг и слушать не захотел.
- Мне приказали его зарезать. Иначе мою шкуру набьют соломой.
Джахандар-ага представлял, с какой миной его ученый сынок глядит на кровавую жертву. Вот он обошел ее стороной, и его опять окружили люди. Каждая минута тянется, словно год. Был момент, когда Джахандар-ага хотел закричать из своего шатра, чтобы они там не задерживали Ашрафа, но сдержался и стал терпеливо ждать.
Вошла Мелек, поставила в углу шатра самовар, прибавила огонь в лампе. Самовар запел свою песню. Мелек между тем хлопотала с чайником, расставила стаканы на цветастом подносе. Как бы между прочим спросила у мужа:
- Как мне велишь? Показаться или не надо?
- Да, служи ему, как полагается, ничего...
Мелек вышла. Шум и гам стали затихать на дворе. Шаги приблизились к пологу шатра, и голос Таптыга спросил:
- Вы здесь, хозяин?
- Заходите.
Ашраф откинул полог и распрямился в шатре. Он стоял перед отцом, вытянувшись, а отец сидел, опустив ноги. Всю дорогу Ашраф мечтал, как он бросится к отцу, как обнимет его, а теперь, когда минута эта пришла, он, натолкнувшись на холодность, не смел даже и пошевелиться. Джахандар-ага тоже не сдвинулся с места. Безмолвно он оглядел сына с головы до ног.
Ашраф был в форме семинариста. На ногах - черные ботинки, брюки навыпуск. На пряжке широкого пояса написанные русскими буквами слова. На голове надета со сверкающим козырьком фуражка. А Джахандар-ага привык видеть сына в чохе: Ашраф обыкновенно носил голубую бухарскую папаху, а на поясе иеизменный кинжал. Теперь он был похож на чужого человека, прибывшего из дальних краев. Даже при тусклом свете лампы Ашраф заметил, что отец недовольно нахмурился. Он ждал, что отец встанет ему навстречу или подзовет к себе, поцелует и с улыбкой на лице расспросит его, как он живет, как учится. Но ничего этого не произошло. Послышался спокойный и ледяной голос:
- Иди переоденься.
За время учения в семинарии Ашраф привык к свободе. Он считал себя уже взрослым. Но сейчас, услышав властный голос отца, он снова почувствовал, что превратился в ребенка. Ему даже не пришло на ум возразить отцу, воспротивиться и не снимать школьной формы. Он покорно и тихо вышел из алачыга... Вместе с Таптыгом они вошли в соседний шатер. Мелек показала, что одежда лежит на сундуке, и тут же исчезла.
Ашраф переоделся и хотел было опять вернуться к отцу, но голос Джахандар-аги остановил его по ту сторону полога:
- Ребята, полейте ему на руки. Пусть умоется, ведь он же с дороги.
Таптыг появился с кувшином и полотенцем в руках...
На этот раз отец подозвал Ашрафа к себе, посадил рядом на матрасик. Мелек бесшумно вошла, налила два стакана чая, один поставила перед мужем, а другой перед Ашрафом. Загородив платком нижнюю часть лица, она села поодаль. Ашраф исподлобья оглядел ее и решил, что она, наверное, новая служанка.
Джахандар-ага придвинул стакан и, не глядя на сына, заговорил:
- Почему так долго задержались в дороге?
- Мы не сами, нас задержали.
- Кто мог вас задержать в этих местах?
- Казаки.
Какое дело казакам до нашего леса?
- Не знаю, - пожал плечами Ашраф. - Говорят, теперь здесь будет заповедник и люди царя будут ездить сюда на охоту.
Наступила тишина. Джахандар-ага взял из сахарницы большой кусок сахара, бросил в рот и стал шумно пить чай. Во дворе разожгли огонь. Приятный запах жареного мяса распространился по лесу. Джахандар-ага обратился к жене:
- Иди скажи, пусть поторапливаются, мальчик голодный.
Мелек, перед тем как выйти, налила мужу еще стакан чаю. Отец и сын остались наедине. Только теперь Апграф посмотрел на отца:
- А где мама?
- Она на той стороне, в деревне.
- И Шамхал там?
- Все там. И мы завтра переезжаем. Ждали тебя.
- А как себя чувствует тетя Шахнияр?
Джахандар-ага поперхнулся чаем. Однако он неторопливо поставил стакан на блюдце, достал из кармана платок, вытер губы, аккуратно сложил платок и спрятал его за пазуху архалука и только после этого неохотно сказал:
- Ничего, неплохо.
Ашраф понял, что отец почему-то не хочет разговаривать о тете. Уже одно то, что он поперхнулся, достаточный знак прекратить разговор об этом. Отец и сын долго молчали. Сын старательно прихлебывал чай, а отец размышлял. Ему не хотелось врать, да и что толку, все равно и сам скоро узнает. Но не хотелось и выкладывать плохие новости в первый день встречи. Если Ашраф узнает о происшедшем, разве он сможет проглотить кусок, разве он будет разговаривать. Он не был дома целых полгода, Джахандар-ага мечтал о тихой беседе с ним. Ради того, чтобы эта первая ночь прошла мирно и душевно, Джахандар-ага не только сам решил пока ни о чем не говорить, но приказал и всем домашним держать язык за зубами. Пусть Ашраф сам узнает в деревне о всех происшествиях в отчем доме. Так будет лучше.
После ужина Мелек постелила отцу и сыну постель. Чтобы не стеснять отца и не раздеваться при нем самому, Ашраф вышел на улицу.
Огонь в очагах везде был потушен. Многие шатры разобраны, а вещи собраны и уложены в мешки. Скарб погружен на арбу. Хотя большинство людей уже спали, некоторые, наиболее беспокойные и заботливые, сновали по поляне проверяя, как бы чего не забыть. Коровы жевали жвачку лошади хрумкали сочной травой. Темнота, которая с вечера казалась очень плотной, теперь поредела, потому что в небе появилась луна. Поляну перечертили естественные тени от деревьев. Только в кустарник но могло проникнуть ни капельки лунного света.
Где-то очень близко запела птица анадиль. Ашраф как услышал ее, так и вошел поскорее в тень старого дуба, прислонился к его стволу и затих.
Лес дремал, но был полон тысячами негромких звуков. Шуршали в траве какие-то неведомые насекомые, шелестели листья, перекликались тетерева, доносилось кваканье лягушек из камышей Карасу, выли шакалы. Но все же наступали такие мгновения, когда ни один звук не нарушал тишины, и вот тогда-то, как будто дождавшись этого мгновения, раздавались грустные голоса анадилей.
С детства эти птицы волновали Ашрафа. И сейчас, прислонившись спиной к стволу высокого дуба, он слушал, как в верхах чинары вскрикивала одна птица, а вдали, в глубине леса, отвечала другая. "Нашел?" - спрашивала одна. "Нет", - откликалась вторая. "Нашел?" - "Не-ет!" Так переговаривались птицы в ночном лесу.
В голосах этих птиц было столько грусти, словно они вобрали в себя всю грусть ночной, подлунной природы или словно сама природа разговаривала голосами этих птиц. Ашраф знал, что птицы анадиль поют только ночью, причем будто бы висят в это время на ветках вниз головой.
По преданию, они были когда-то людьми, пастухами. Они пасли теленка, принадлежащего пророку. Однажды пастухи не уследили, и теленок потерялся в лесу. Сколько ни искали его, не могли найти. В темноте, под моросящим дождем пастухи разошлись в разные стороны. "Нашел?" - спрашивал один. "Нет", - отвечал другой. От страха перед пророком они превратились в птиц. И вот до сих пор по ночам раздается в лесу: "Нашел? Нет. Нашел? Нет".
Ашраф словно проверял, справедливо ли это предание и похожи ли голоса птиц на перекличку несчастных пастухов, долго стоял и прислушивался к ним. Летучая мышь, чуть не налетевшая на Ашрафа, вывела его из грустного состояния, и он вспомнпл, что пора идти в шатер и ложиться спать.
Джахандар-ага лежал уже в постели, прикрывшись до пояса одеялом. Широкая волосатая грудь его была открыта. Винтовка лежала рядом возле правой руки. Ашраф тоже лег. После некоторого молчания отец спросил:
- Это вы стреляли в лесу?
- Нет, казаки стреляли в нас.
- Они видели, куда вы поехали?
- Мы запутали следы, оттого так задержались.
- Ну ладно. Давай спать.
Ашраф привернул фитиль в лампе, дунул поверх стекла и погасил свет. Новое шелковое одеяло зашелестело. Прохладная от ночной свежести постель показалась приятной и родной. Уставшие мускулы, успокаиваясь, расслабли. Еще некоторое время Ашраф прислушивался к перекличке анадилей, а потом, незаметно для самого себя, погрузился в сон.
Джахандар-ага, убедившись, что сын уснул, приподнялся и облокотился на постели. Полог алачыга был откинут, чтобы поступал свежий воздух. Вместе с воздухом проникал в шатер и отблеск лунного света. Этот призрачный свет становился то тусклее, то ярче, потому что дуб осенял шатер, а ветерок играл листьями дуба. Но все же Джахандар-ага явственно видел лицо спящего сына. Он пристально вглядывался в него, словно изучал все происшедшие перемены. И без того Ашраф был белолиц, а теперь после городской жизни его лицо еще больше побелело. Брови сузились, подбородок стал меньше. Джахандар-ага загрустил. Он хотел бы видеть своего сына загорелым, кряжистым, узловатым. Чтобы руки были грубы и крепки, плечи широки, чтобы он стоял как этот дуб, осеняющий шатер, а если упал, то тоже с грохотом, как падает дуб, убитый молнией. Ашраф же стал нежным и бледнолицым, словно девушка. Наверное, учение высасывает его. Может, больше не пускать его в школу? Отец склонился и тихо поцеловал сына. Тот не проснулся. Тогда, устроившись поудобнее, и Джахандар-ага стал засыпать. "Нашел? Нет! Нашел? Нет", - перекликались грустные птицы.
3
Чисто убранная и подметенная комната выглядела так, словно п не происходило в ней несколько дней назад никакой мейханы. Всюду постланы ковры, занавески на окнах опущены. Фитиль тридцатилинейной лампы вывернут, на нужном месте положены два матрасика и бархатные, украшенные узорами и кисточками метакке.
Молла Садых, накинув на плечи абу ходил по комнате. Узорчатые носки на ковре не производили никакого шума. Молла ходил, заложив за спину руки с крупными янтарными четками.
Со стороны можно было подумать, что молла Садых наслаждается тишиной и покоем, домашним уютом, чистым убранством комнаты, на самом же деле он был полон тревоги. После столь неудачно закончившегося сборища мюридов молла Садых целых два дня вообще не показывал носу из дома. Ночью, тайком он выпроводил гостя из Турбе, который и уехал в сопровождении нескольких всадников. Во дворе, вокруг своего дома молла расставил верных вооруженных людей. Он думал, что Джахандар-ага вернется еще раз и учинит полный разгром, подожжет забор и дом, а людей перестреляет, как куропаток. Молла Садых предупредил и всех своих родственников, чтобы те приняли меры предосторожности. Однако уже на другой день пронеслась весть, что Шахнияр повесилась. Молла Садых погрузился в еще более глубокое и тревожное раздумье.
Он, правда, понял, что опасность миновала. Все люди и сам Джахандар-ага занялись похоронами. Соседки, побывавшие на похоронах, рассказали, что Джахандар-ага самолично нес на своих плечах гроб с телом сестры. Он же бросил первый ком земли. Но когда стали читать Коран, будто бы отошел в сторону и намаза вместе со всеми не совершил. За все время похорон ни на кладбище, ни дома он будто не произнес ни одного слова.
Через два дня после похорон молла Садых послал на панихиду в дом покойницы жену и невестку. Ему было и неудобно отстать от людей и совсем остаться в стороне и хотелось выяснить, как теперь к нему относятся, что говорят, чего можно ждать.
Посланцы вернулись довольными. Их приняли хорошо, как и всех. После плача угостили едой и чаем. Тода еще через день, набравшись храбрости, молла Садых в сопровождении нескольких аксакалов отправился и сам в дом своего врага Джахандар-аги. Перед этим он долго колебался. Ну как Джахандар-ага схватится за винтовку и уложит на месте? Но нет, этого не может быть. Обычай крепок: даже на кровного врага, если он пришел в дом, не поднимают руку. И молла Садых не ошибся в своих предположениях. К тому же скорбь смягчила сердца людей, гнев и злоба в их сердцах поостыли, ослабли. Притом молла Садых сам же пришел, как говорится, к ногам Джахандар-аги. Панихидная ночь прошла спокойно. Молла читал даже Коран. Джахандар-ага по-прежнему не разжал губ. Когда народ уже расходился, взгляды моллы Садыха и Джахандар-аги встретились, и этот мгновенный взгляд все прояснил. Молла понял, что Джахандар-ага виноват в смерти сестры, что его гнетут и мучают гнев, злоба, горе, ненависть и раскаяние, потому и молчит. Джахандар-ага походил на человека, удерживающего на плечах большую скалу, когда глаза от непомерной тяжести наливаются кровью. Но понял также молла Садых, что однажды сдавленный гнев Джахандар-аги может прорваться, и тогда... Что тогда?
Придя домой, молла Садых долго ворочался, не мог уснуть. Он боялся и того, что после всего происшедшего потеряет авторитет среди жителей села, а в особенности боялся, что уменьшится число мюридов. Что ответишь тогда тем, кто сидит в Турбе? И не скажут ли гейтепинцы: где же у тебя сила и могущество, молла Садых? И еще этот Рус-Ахмед увлек за собой детей и не дает им ходить в мечеть. Тайком водит их к себе, учит писать и читать книги неверных. После того, как в село приезжал этот бородатый русский, ребята совсем перестали слушаться. С Ахмедом, конечно, легко справиться - можно взять да и прогнать его из села. А вот как поступить с Джахандар-агой? Может быть, донести властям, что Джахандар-ага убил родную сестру, пролил невинную кровь? Что тогда произойдет? Разве конные казаки не схватят его и не отправят прямо в Сибирь? И тогда спокойно дыши... Но удастся ли это дело?
Моллу Садыха охватили недобрые и мрачные мысли. Трудно будет доказать виновность Джахандар-аги. Свидетелей нет, доказательств нет. Разве можно убитую выкопать из могилы? Этого не допускает религия, шариат. Молла первый же должен воспротивиться этому. Русским что? Им скажешь, они тут же раскопают могилу. Но народ этого не допустит. Хоть саблями их всех переруби, все равно не дадут подойти к кладбищу. Кроме того, рано или поздно узнают, что зачинщик всего этого сам молла. Тогда камня на камне не оставят от дома, а самого разорвут на куски.
Охваченный такими тяжелыми думами, молла Садых ходил по мягкому ковру и щелкал четками.
Уже стемнело. Люди загнали скот, накормили и отвязали на ночь собак. Во многих домах уже погасили свет. Деревня отходила ко сну.
И в это время у ворот моллы Садыха остановился какой-то всадник. Он огляделся вокруг и крикнул:
- Эй, хозяин дома!
Собаки набросились на всадника и чуть не стащили его с коня. Слуга подошел к калитке и прогнал собак, а затем с удивлением посмотрел на человека, который закрыл голову и лицо башлыком. Винтовка у него была спрятана под буркой. Кроме глаз, ничего нельзя было разглядеть.
- Слушай, парень, молла дома?
- Дома.
- Скажи, пусть потрудится и подойдет сюда.
- А кто ты такой?
- Скажи, что я божий гость. Скажи, что я еду из Турбе и вот вечер застал меня здесь.
Всадник заметил, что слуга чего-то боится. И этот страх передался и ему. Он отъехал от калитки и подозрительно оглянулся вокруг.
Слуга задерживался. Наконец на веранде показался человек с винтовкой в руке.
- Молла говорит, что если вы божий гость, сойдите с коня и проходите в дом.
Всадник немедля соскочил с коня и отдал поводья слуге. Собаки угрожающе зарычали.
- Не укусят?
- При домашних не тронут.
Гость легкими шагами поднялся на веранду и, открыв дверь, на которую указал слуга, вошел. Увидев ковры, он разулся, снял с плеч бурку, положил ее в угол и сдвинул башлык за шею. Молла Садых внимательно вглядывался в лицо гостя, но никак не мог признать его. Гость и винтовку поставил в угол и только после этого подошел к молле Садыху.
- Добрый вечер, молла!
- Садись, божий гость, отдохни.
Они сели рядом. Не прошло и двух минут, как им подали чай. Молла придвинул один стакан к себе, а другой предложил гостю,
- Кажется, едешь издалека?
- Как считать.
Помолчали. Молла Садых, как хозяин дома, считал неуместным расспрашивать, кто такой гость и чего он хочет. Обычаи нарушать нельзя. Если у гостя дело, рано или поздно он сам расскажет о нем. Если нет дела, ну что же, тогда он просто переночует и рано утром уедет.
Гость выпил свой чай и, поправив на поясе кинжал с серебряной рукояткой, скрестил ноги. Достал табакерку. Не глядя на хозяина, тихим голосом заговорил:
- Молла, говорят, из-за тебя Джахандар-ага убил свою сестру?
Моллу как будто ужалила змея. Он вскочил на ноги и отступил назад к стене.
- Что ты говоришь? Ума лишился? Или конь копытом ударил тебя по башке?
- Не сердись, молла, выслушай дальше.
Он затянулся еще раз. Папиросный дым окутал его, словно туман. Его лохматая папаха совсем скрылась в сизом дыму.
- Да, она вовсе не повесилась, а стала жертвой пули брата.
- Твои слова пахнут кровью. Что ты говоришь? Да и какое отношение это имеет ко мне?
- Если бы не имело, я не открыл бы твою дверь.
Молла Садых не на шутку забеспокоился. Этот человек пришел неспроста, не прислал ли его Джахандар-ага? Не окружен ли дом с четырех сторон и не сидят ли в засаде люди этого человека? А что, если сейчас гость встанет, вынет из ножен кинжал и зарубит его, а затем бросится во двор, вскочит на своего коня и исчезнет? Конечно, молла мог заранее подмигнуть своим удальцам, и те сейчас же расправились бы с пришельцем. Но разве после этого всех в доме не перестреляют и не подожгут сам дом? Зачем надо было так неосторожно пускать в дом незнакомого человека? Чтобы не выдать своих мыслей, молла стал перебирать четки и прохаживаться по комнате. Но четки он перебирал торопливо, а ходил нервно.
- Почему не садишься, молла?
- Ты сиди, а у меня ноги болят, когда сижу.
- Уж не испугался ли ты, молла?
- Эй, раб божий, скажи лучше, кто ты? И что тебе от меня надо?
Голос моллы дрожал от страха. Гость только сейчас поднял голову и посмотрел в лицо хозяину дома.
- Не бойся. Я пришел поблагодарить тебя, молла. Ты облегчил мою боль, нанеся боль моему врагу.
Молла Садых так и застыл на месте. Чутьем он уже понял, что все повернулось в хорошую сторону, но не мог еще поверить своим ушам.
- Не знаешь ли ты, молла, кто новая жена Джахандар-аги?
- Не знаю. И зачем мне знать?
- Зато я знаю. Это моя жена.
- Как?
- Так вот. Моя жена.
С плеч моллы Садых а свалилась гора. Глубоко и облегченно вздохнулось ему. В глазах посветлело. И в комнате, кажется, сделалось светлее и уютнее. Он отошел подальше и спокойно стал разглядывать гостя.
Лицо незнакомца было бледно, то и дело он без надобности хватался за рукоятку кинжала, но хватался какой-то неуверенной, дрожащей рукой. Жадно курил. Глядел в точку перед собой, но ничего не видел. Жилы на лбу вздулись и посинели. Внезапно гость вскочил на ноги и оказался перед моллой.
- Теперь ты понял, каково мое горе? Джахандар-ага запятнал честь всего моего рода, он растоптал мою папаху. Я не могу и поднять головы и смотреть людям в глаза, не могу появиться среди сельчан. У меня обрезан язык. Среди ровесников, среди родственников я молчу, как немой. Кто будет меня слушать? Все смеются вслед мне и говорят: "Бесчестный, отняли жену средь бела дня. Еще не стесняется сесть на коня..." Огонь ненависти сжигает меня, но, сколько бы ни старался, мои руки не достают до него. Теперь я пришел к тебе, помоги мне, молла. Я хочу отомстить тому, кто так жестоко поступил со мной.