Шихлы Исмаил. Буйная Кура

   - Вы неправильно поступаете, господин пристав. Нельзя сидеть на пароходе и ссориться с хозяином.
   Пристав понимал, что пререкаться при всех с Ахмедом - значит уронить себя в глазах этого народа. Но нельзя было и отступить.
   Гейтепинцы удивились смелости Ахмеда. До сих пор они смотрели на него, как на бедного пришельца, на беднягу, которому лишь бы прокормиться. А теперь он в глазах гейтепинцев внезапно вырос. Пристав понял и это.
   - Что ты хочешь сказать в конце концов?
   - Не обижайте нас, вот и все, что мы просим.
   Пристав что-то соображал, оглядывая Ахмеда. С самого начала ему не понравился этот студент, и про себя пристав решил, что, как только вернется в город, включит его имя в список сомнительных людей, заведет на него дело и возьмет под наблюдение. Если хочешь, чтобы у тебя в округе были порядок и спокойствие, нельзя сводить глаз со студентов, а особенно исключенных, а особенно петербургских студентов. Но, кажется, на этот раз придется действовать более решительно и сурово.
   Он бросил взгляд на казаков. Вперед вышел рослый казак в мохнатой папахе.
   - Связать его!
   Джахандар-ага вскочил. Гейтепинцы, словно только и ждали знака, повскакали на ноги и сомкнулись. Джахандар-ага встал перед казаком. Оба насупились.
   - Мы его вам не дадим.
   - Как это так не дадите? - закричал пристав. - Сейчас возьму и твоего сына. Не задирайтесь!
   - М ы не задираемся, но у народа есть свои обычаи и порядки.
   - Вы меня порядку хотите учить?
   - Я хочу, чтобы без ссоры, без скандала мы поняли друг друга. А если каждый будет тянуть в свою сторону и упрямиться, будет хуже. Ты не гляди, что мы в чарыках...
   Пристав хрустнул за спиной руками и покачался с пяток на носки. Медали и кресты у него на груди зазвенели. Засверкала на солнце золотистая окантовка погон.
   - Что же нам делать, Джахандар-ага?
   Посоветуемся и найдем общий язык.
   - Хорошо, оставьте его, - сказал пристав казакам.
   Казаки отступили.
   9
   Джахандар-аге не спалось. Уже перевалило за полночь, а он все ворочался с боку на бок. Что делать, как действовать, как жить дальше?
   Джахандар-ага был, по сути дела, неграмотным человеком. Умел нацарапать несколько слов, и только. Он никак не мог понять, какой смысл в грамотности, что она может дать человеку, если у него нет мужества, силы, богатства, если он не умеет скакать на коне, метко стрелять, владеть кинжалом? Джахандар-ага жил по деревенским правилам. Честь и независимость были для него главнее всего.
   А теперь, как видно, времена начинают меняться. Приходится все больше считаться с властями. Раньше из государственных людей никто не показывал сюда носа годами, а теперь, что бы ни случилось, казаки тут как тут. Если и дальше так будет продолжаться, они совсем сядут нам на голову, будут вмешиваться во все дела. Каждую неделю будет приезжать пристав, собирать и ругать нас, как малых детей. А мы, как овцы, будем глядеть ему в рот и хлопать глазами. Нет, для мужчины это дело не годится.
   А что же делать? Как правильно сказал пристав, не спорить же с властями, не бунтовать? Это тоже нам не под силу. Меняются времена. Выигрывают не те, которые бегут от власти, а те, которые сближаются с властями. На этот раз кое-как обошлось. Дали слово приставу, что больше не повторится. Убедили его, что ребята по глупости напали на казаков. Пристав простил нас на этот раз. Но что же это значит? Мы у него остались в долгу. Значит, теперь мы должны вести себя так, как хочет он, пристав. Эх, время, время!
   Джахандар-ага снова повернулся на другой бок, поудобнее укрылся одеялом. Надо бы уснуть хоть часок. На рассвете ведь трогаться в путь. Он долго мял подушку, делая в середине ее удобную ямку, но голове все было неудобно и жестко. А кто такой Ахмед? Безродный бродяга, перекати-поле. Может быть, он даже ни разу не стрелял из винтовки. Но зато как ловко он разговаривал с приставом. Ничего не боялся. И Ашраф изменился. Проходит время гарцевать на коне да играть винтовкой. Умные слова оказываются сильнее пули и кинжала.
   От этой мысли все похолодело в груди Джахандар-аги. Куда же идет все? Чем кончится? В какую пропасть катится безнадежный мир?
   Чтобы отогнать мрачные мысли, Джахандар-ага стал думать о завтрашнем кочевье. Ашраф и Салатын едут с ним. Поднимется в горы и Шамхал. Вся семья соберется там, никого не останется внизу. Только вот сестра... Джахандар-агу окинуло потом. Словно только сейчас он понял, что натворил тогда сгоряча. Скорее укрылся он одеялом с головой. Поворочался еще, помял подушку, повздыхал, начал затихать. Вдруг сестра как живая появилась на пороге.
   Шахнияр была задумчива и грустна. Тихо, словно боясь кого-нибудь разбудить, она спросила:
   - Отчего грустен, мой брат? Собираетесь в горы? А что же меня оставляете одну внизу? Лето будет очень жаркое. Или думаете, что в земле прохладно?
   Джахандар-ага хотел бы что-нибудь сказать сестре, но язык его не ворочался. Вдруг Шахнияр, попристальнее вгляделась в брата, запричитала:
   - Боже, как ты осунулся. Что с тобой? Ты побледнел, а глаза твои покраснели. Ты не можешь уснуть? Я знаю, Шамхал неправ. Но и на тебе, брат, есть доля вины. Да разве можно из-за чужой женщины, из-за бабы топтать родных детей и родной очаг? А родную жену разлучить и с детьми и с домом? Зарнигяр-ханум ни в чем ведь не виновата. На ее месте и я устроила бы скандал. Сколько лет вы клали голову на одну подушку. Ты был первой добычей ее глаз и первым цветком ее души. А что ей делать теперь? Только ты себя не терзай, брат. Пусть бог наградит тебя терпением. Когда ты злишься, ты перестаешь думать. Никак ты обижаешься на мои слова? Не обижайся. Пусть все твои беды перейдут на меня. Я знаю, ты печалишься обо мне, все время думаешь, была ли виновата Шахнияр, осквернила ли ее рука мюридов? Клянусь тобой, я чиста, брат. Да разве это возможно, чтобы сестра такого мужчины, как ты, могла стать на плохой путь? Не казни себя, ничего подобного со мной не случилось. Разве ты не знаешь меня? Я с детства любила поболтать, посмеяться. Что делать, если бог дал мне такой характер... А жизнь у меня сложилась неважно. Если бы бог так скоро не отнял у меня мужа, может быть, ничего этого не случилось бы. Ты раскаиваешься, и тебя мучает моя смерть. Не думай об этом, брат. Кто же у меня есть, кроме тебя? Могу ли я на тебя обижаться? Если бы ты разрезал меня кинжалом на куски, я и то не пикнула бы. А ты прикончил меня одной пулей. Не думай об этом. Сестра всегда говорит: да буду жертвой своему брату! Если бы у меня было сто жизней, я все их отдала бы ради тебя. Я не обиделась на тебя, но ты все же очень нетерпелив и безжалостен. Когда колючки начали вонзаться в мои босые ноги, ты не остановил коня и не пожалел меня. Никак ты плачешь, родной мой? Ну хорошо, хватит. Не делай, чтобы заплакала и я...
   Джахандар-ага силился приподнять голову и посмотреть на сестру.
   - Прости мою вину, Шахнияр. Прости меня.
   Сестра ничего не ответила на это.
   Джахандар-ага как будто увидел на мгновение ее как лед холодные, ничего не выражающие глаза. Он протянул руку, чтобы обнять сестру, но Шахнияр отступила к двери и недовольно покачала головой:
   - Нет, нет, нельзя целоваться с покойниками.
   Ему стало душно, он не мог сбросить с себя одеяло и закричал:
   - Шахнияр, не уходи, остановись. Я хочу тебе сказать...
   Но когда он наконец открыл глаза, то увидел около себя Мелек, смотрящую на него с тревогой.
   - Что с тобой случилось? Успокойся.
   Джахандар-ага в недоумении оглянулся вокруг, испуганными глазами посмотрел на дверь. Ему казалось, что кто-то там стоит и дышит. Мелек вывернула фитиль лампы. Комната осветилась. Только теперь Джахандар-ага пришел в себя и успокоился.
   - Зачем ты прибавила света? - разозлился он на жену.
   - Ты бредил во сне.
   - Не говори глупостей, ложись, спи.
   На окраине села закричал петух. Его пронзительный голос разбудил всех петухов в селе. Тут и там захлопали крылья.
   Джахандар-ага раздвинул ставни. Уже рассветало. Он сбросил с себя одеяло и оделся. Ополоснув лицо водой, вышел во двор. Вся деревня уже проснулась. Крестьяне запрягали арбы и трогались в путь. Громко переговаривались люди, блеяли овцы. Кочевье на эйлаг началось.
   10
   На исходе второго дня гейтепинцы остановились в живописном месте, называемом Чайговушан. Среди зеленого луга распрягли арбы. Рядом шумела и пенилась светлая горная река. Буйволы, истомленные жарой и дорогой, как только освободились от ярма, так и побежали к воде, погрузились в нее, блаженно сопя и фыркая. Ребятишки, которым наскучила дорожная тряска, резвились на травке. Женщины расстелили в тени арб паласы, разложили подушечки. Мужчины, вооружившись топорами, отправились в лес рубить дрова. Загорелись костры, засверкали самовары. Некоторые месили тесто и укрепляли над огнем саджи14 для того, чтобы печь хлеб, некоторые подвешивали казаны. Над долиной начал распространяться запах жареного лука.
   Арбы Джахандар-аги и моллы Садыха расположились в разных концах долины. Джахандар-ага выбрал себе место под огромным дубом, единственным деревом на всю долину.
   Ашраф, накинув пиджак на плечи, пошел прогуляться по тропинке. Около родника он услышал, что его кто-то догоняет. Обернулся - сестра Салатын. Медный кувшин на плече, запыхалась.
   - И я с тобой.
   Обычно в дорогу она надевала платье из красного атласа и белый келагай. Выходило очень нарядно и ярко. А сегодня на ней простая серая кофта, а келагай черный, весь в складках от долгого лежания в сундуке. Ашраф догадался, что она носит траур по тете Шахнияр. Они пошли рядом.
   Светлая вода родника струилась среди зеленой травы. Крепко пахло ярпызом - душистой, съедобной травой. Пчелы старательно работали на лиловых цветах.
   Ашраф уже промочил ноги, но, не обращая на это внимания, собирал ярпыз. Салатын не отставала от брата.
   - Хочешь, я угощу тебя довгой, брат?
   - Конечно, хочу.
   - Ладно. Как только приедем в горы, я сама приготовлю тебе вкусную довгу. Я умею ее готовить.
   Нарвав ярпыза, они пошли дальше по узкой тропинке, Ашраф - впереди, Салатын за ним.
   - Слушай, брат...
   Ашраф обернулся. Лицо ее раскраснелось от ходьбы и от чистого воздуха, глаза горели.
   - Нy что?
   - А девушки учатся вместе с вами?
   - Вообще-то они учатся, но у них отдельная школа.
   Ашраф взял сестру за руку и, сойдя с тропинки, пошел с ней рядом. Некоторое время они молчали. Салатын ждала, что скажет брат, Ашрафу же хотелось рассказать сестре о Горийской учительской семинарии, о своих учителях - Семенове, Черняевском, Кипиани, о том, как они открыли для девушек гимназию и бесплатно их учат. Он хотел рассказать сестре о концертах, которые совместно устраивают ученики двух школ - женской и мужской, как девушки вместе с парнями выходят на сцену, читают стихи, разыгрывают небольшие спектакли. Но, подумав, что это все трудно будет понять Салатын, оставил разговор на другое время.
   - Знаешь, Салатын, учеба - хорошее дело. Многое узнает человек, меняется даже его характер. Я видел образованных девушек. Они одеваются по-другому и сами выглядят по-другому. Когда они говорят, приятно их слушать. Если наши девушки будут учиться, они будут еще красивее, чем теперь.
   - Возможно ли это, брат?
   - Почему невозможно?
   Мысли уносили девушку вдаль, и она то улыбалась чему-то, как ребенок во сне, а то вдруг хмурила брови и становилась суровой.
   Вдруг Салатын тихо вздохнула:
   - Как думаешь, я могла бы учиться?
   - А ты хочешь?
   Девушке казалось, что она только подумала про себя, а не произнесла вслух затаенной мечты. Но, вздрогнув от голоса Ашрафа, спохватилась: брат услышал ее слова.
   - Почему же не сможешь?
   - У меня не было бы на свете горя, если бы я научилась писать твое и свое имя.
   - Да это легче всего! Как только приедем на эйлаг, я начну учить тебя писать все буквы, и, возвратившись в деревню, ты будешь писать не только наши с тобой имена, но и всех, кого захочешь. Только уговор: за это ты будешь каждый день готовить мне вкусную довгу.
   Брат и сестра рука об руку подошли к ручью. Как раз в это время из-за поворота со стороны леса показались две девушки. Одну из них Ашраф тут же узнал. Девушка тоже увидела его и быстро поправила келагай. Она хотела было пройти мимо них, но Ашраф окликнул ее:
   - Пакизе!
   Девушка остановилась, дожидаясь, что скажет Ашраф.
   Салатын нахмурилась.
   - Дай кружку воды.
   Пакизе покраснела. Ее подруга делала ей знаки, звала за собой. Салатын разозлилась окончательно.
   - Брат, не задерживай людей. Мы рядом с родником, разве тебе лень наклониться?
   - Я хочу напиться из кувшина Пакизе.
   Тогда Пакизе улыбнулась. Сверкнули белые, ровные зубы. Келагай сполз с головы. Показались золотые серьги в ушах и бусы на груди в два ряда.
   - Хорошо, напою, подставляй кружку.
   Ашраф взял кружку у Салатын. Пакизе наклонилась, вынула пробку из горлышка кувшина, и в кружку со стуком посыпалась мелкая красная алыча. Несколько штук упало и на землю...
   Хотя Салатын была недружелюбна к Пакизе, но, когда вместо воды из кувшина посыпалась алыча, она не удержалась от смеха.
   - Вот так угощение. Как это ты придумала?
   - За родником есть дерево, все в ягодах. Хотите, и вы тоже собирайте.
   Перед тем, как уйти, Пакизе незаметно, быстрым взглядом окинула Ашрафа. Ему показалось, что она еще хочет что-то сказать.
   - Не обиделась ты на меня?
   - За что?
   - Тогда на берегу Куры я тебя испугал.
   - Не только меня - всех. Разве можно так ездить на коне.
   - Долго ругали нас?
   - Обиделся на мои слова?
   - Нет, я так просто спрашиваю.
   - Я-то не обиделась на тебя, а ты - как хочешь.
   Пакизе смело посмотрела в глаза Ашрафу и, словно уверившись в своей полной победе, повернулась и побежала к подруге. Та начала за что-то ругать Пакизе, наверно за шутку с алычой. Ашраф услышал слова:
   - А что такого я сделала? Он попросил воды, а где я возьму. Я дала ему то, что у меня было.
   Обратный путь брат и сестра проделали молча... Наступил вечер, но гейтепинцы в этот день не тронулись со стоянки. Они решили отдохнуть здесь, в красивой привольной долине. Да и дороги в горы были запружены в эти дни скотом и обозами. Все деревни тронулись на эйлаги. Над дорогами стояли облака пыли, поднимаемые отарами овец, табунами лошадей, стадами скота, конными и пешими людьми. Лучше было переждать, пока освободятся дороги.
   Около арб загорелись костры. Искры летели в черное небо и, казалось, перемешивались со звездами. Языки пламени лизали ночную темноту, словно закоптелое днище огромного казана. Длинные тени людей, ходивших вокруг очагов, удлинялись и скользили по земле, бегущая речная вода заиграла красноватыми отблесками костров. А если бы посмотреть издалека - над кочевьем стояло розоватое зарево.
   Джахандар-ага запретил разводить костры около своих арб, понимая, что если кому-нибудь понадобилось бы, то из темноты будет при свете костров видно все, как на ладони. Ничего не стоит прицелиться и выстрелить. Стада его отдыхали поодаль, там и разожгли костры. А сам Джахандар-ага устроился в темноте под дубом. Ашраф сел рядом с ним.
   Если бы не костры, ничего не увидеть бы и в двух шагах. Ночь опустилась хотя и звездная, но непроглядная. А отвесные скалы окружали со всех сторон долину. Они поднимались высоко в небо и только тем были отличимы от ночной темноты, что загораживали собою звезды.
   Ближе к полуночи отвязали псов. Женщины и дети улеглись спать в кибитках. Костры поблекли. Ашраф тоже пошел к арбе.
   Салатын уже постелила постель и ждала брата. Они легли рядом. Лежали, прислушиваясь к шуму реки и голосам ночных птиц. Иногда доносился издали гул срывающихся в реку камней. Может быть, почуяв скотину, в скалах бродил медведь.
   В дальнем конце становища кто-то заиграл на свирели. Ашраф, закрыв глаза, прислушивался к мелодии, которую любил с детства. Оп старался представить себе человека, который на простой свирели с несколькими дырками играл искусно, как на флейте. В звуках свирели слышалась грусть, проникающая в глубину души и уносящая мысли в дальние дали.
   Играли сперва "Чобан-баяты", а затем перешли на шуточную. Ашраф знал, что там, где играют сейчас, подшучивают над девицами, над женщинами, отпуская колкие и едкие намеки. Но никто не обижается на незлые шутки.
   Вот свирель замолчала. Вспыхнул смех, потом снова заиграли, на этот раз танцевальную, послышались хлопки, кто-нибудь пошел танцевать. Салатын локтем тронула Ашрафа:
   - Нравится тебе, брат?
   - Очень. Так бы и побежал туда.
   - Тебе не стоит. Не стыди нас.
   - Танцевать разве стыдно?
   - Семинаристу не подобает.
   - Чем же я лучше их?
   - Разве можно тебя сравнить с ними?
   - Перед богом все одинаковы.
   - В вечерний час не задевай бога. Лучше послушай, как там поют. Какой чистый, хороший голос.
   Я сидел у ручья.
   Девушки пришли за водой.
   Пусть окончится жизнь моя
   Из-за девушки молодой.
   Охотник, меня пощади,
   Я олень этих гор.
   Рана в моей груди,
   Синим взглядом сражён в упор.
   Все затихло. И люди, и окрестные горы, и сама ночь заслушались грустной песней.
   Брат и сестра не спали до тех пор, пока не утихли в становье последние звуки. В полной тишине долго еще лежали они, глядя в бездонное звездное небо.
   Салатын все вспоминала дневное происшествие около родника и думала о нем. Она никак не могла забыть лукавого и обвораживающего взгляда Пакизе, которым та посмотрела на Ашрафа, прежде чем повернуться и уйти. Ее смех, ее кокетство не давали Салатын покоя.
   "Чтоб ты пропала, - думала Салатын. - Глаза словно змеиные. В одну минуту околдовали парня. А что ему было делать? Я девушка, и то не могу спокойно глядеть на нее. Глаза у нее словно кипят. Зарится на брата, стелется перед ним". Тут у Салатын появилась гордость за Ашрафа, за то, что такая красавица ищет его внимания.
   "Ничего, пусть попускает слюнки, пусть поползает за Ашрафом. Это еще начало. Многие девушки будут бегать за братом, будут напрашиваться в жены. Но не так-то легко моего брата прибрать к рукам".
   Потом пошли у Салатын грустные раздумья. Как бурный, мутный поток после дождя, они смыли и унесли радость. Салатын вспомнила гибель тети. "Виноват в этом молла Садых. Если бы не его подвох, разве пошла бы Шахнияр к этим мюридам. Не стряслось бы такой беды. И раньше отец не ладил с моллой. Он презирает его, называет бесчестным, танцующим под чужую дудку. А теперь они совсем на ножах. Разве отец допустит, чтобы Ашраф и Пакизе... Значит, что же, жизнь готовит еще один большой скандал? Мы живем, ничего не знаем, а между ними что-то намечается. Иначе они не любезничали бы так. Неужели и Ашраф вслед за Шамхалом женится против воли отца? Неужели мне не гулять и на его свадьбе?" От таких мыслей Салатын стало совсем не по себе. Она прислушалась к дыханию брата.
   - Ты не спишь, Ашраф?
   - Нет сна ни в одном глазу.
   - И мне не спится.
   Опять помолчали.
   - О чем ты разговаривал с Пакизе какими-то намеками? Когда ты ее напугал?
   - Если из-за этого у тебя сон пропал, то закрой глаза и спи.
   - Пока не скажешь, я не отстану.
   Ашраф понял, что сестра тревожится за него, и рассказал, как они однажды встретились на берегу Куры. Шла уже вторая половина ночи. Усиливался шум реки.
   - Ашраф!
   - Ну?
   - Пакизе нравится тебе, что ли?
   - А тебе?
   - Не знаю. Лицо у нее неплохое.
   - Да, красивая девушка.
   Вдруг Салатын осенила догадка: парня околдовали. Колдовство содержалась в этой алыче. Девушка умышленно вышла навстречу и вместо воды дала алычу. Помоги, аллах, убереги моего брата.
   Стало жутко от этих мыслей. С тревогой она спросила:
   - Ты веришь в колдовство, Ашраф?
   - Какое такое колдовство?
   - Говорят, молла Садых колдун и так умеет делать, что ячмень ползает по столбу.
   - Ну и что из того?
   - Чтобы у меня язык отсох, брат. Иногда мне приходят на ум ужасные мысли. Тебя могут околдовать и сбить с толку. А это может навлечь беду на всех нас. Ты же сам знаешь, что отец ненавидит их. Разве он согласится на такое дело?
   - Почему не согласится, Салатын?
   - Ради бога, будь подальше от них. Вдобавок ко всему ты еще съел эту алычу. Я так боюсь.
   - Ты думаешь, алыча заколдованная?
   - Не смейся.
   - Сейчас встану и доем остальную.
   - Не издевайся надо мной. Клянусь, тебя околдовали.
   - Да, я околдован, родная моя сестра. Горю, как Керем15. Туши меня.
   - Ашраф, не пугай! - Салатын привстала в тревоге.
   Ашраф, смеясь, обнял сестру, повалил ее на подушку и закрыл одеялом.
   - Ладно, успокойся. Я же не глупый. Я нарочно тебя позлил. А теперь ночь на исходе, надо спать.
   Они прижались друг к другу и вскоре задышали ровно и глубоко. Но долго спать им не пришлось. Под утро грянули подряд два выстрела. Вся долина загудела. Люди, дремавшие вокруг остывших очагов, повскакали на ноги. Кочевье зашевелилось. Женщины, не понимая, в чем дело, схватили детей на руки, мужчины бросились к скоту. Собаки устремились за дорогу, в глубь леса.
   Джахандар-ага взял винтовку наизготовку, но с арбы не сошел. Он ждал, пока вернутся его люди и скажут, что там такое. Ашраф тоже вскочил с постели. Он хотел было взять свою винтовку и отправиться в лес, но отец остановил его.
   Между тем небосклон заалел. Со стороны родника послышался звон колокольчика и как будто стон. Джахан-дар-ага узнал по звону, что это колокольчик, привязанный к шее его любимца, ручного оленя.
   Действительно, вскоре пастухи принесли оленя к дубу, под которым сидел Джахандар-ага. Нельзя было спокойно глядеть на это зрелище. Из груди оленя сочилась кровь. Бедное животное силилось встать на ноги и не могло. Все молчали, думая, какой же негодяй поднял руку на это доброе существо, выросшее среди людей и так доверчиво привязавшееся к ним.
   Подошел Джахандар-ага, и пастухи расступились. Олень, увидев хозяина, старался собрать последние силы и встать, но, почувствовав свое бессилие, опрокинулся и тихо простонал. В глазах у него стояли слезы. Он просил помощи, молил о ней. Джахандар-ага потемнел. Мало того, что ему было жалко оленя, он понял, что кто-то опять бродит вокруг кочевья, замышляя злое дело. Это не случайность, что ранен его олень, это вражда.
   Арба Шамхала стояла на некотором отдалении от места, где расположился отец со своими людьми. Услышав выстрелы, Шамхал, как и все, вскочил в тревоге. Первым делом он отыскал взглядом отца: не случилось чего-нибудь с ним? Сейчас Шамхал стоял в стороне и кусал губы. "Кто пристает к отцу? Может быть, думает, что если остался без старшего сына, то можно его задевать?" Шамхал чуть не заплакал от обиды. Когда он злился, но был бессилен что-либо сделать, всегда ему хотелось плакать. То же случилось и теперь. Трудно предполагать, кто подстрелил оленя. Если бы Шамхал знал, кто это сделал, он тотчас же взял бы винтовку и наказал обидчика. Но на олене дело не кончится. Враг, наверно, рыскает за деревьями, под скалами, ищет удобной минуты. Вот-вот пальнет по кочевью и обрушит еще большую беду. Что там олень! Поэтому Шамхал решил издали постоянно оберегать отца. Со стороны виднее любая опасность.
   Между тем люди под дубом стояли вокруг умирающего оленя. Кто-то из них сказал:
   - Воля аллаха! Как же получилось, что он убрел на берег реки, а какой-то сукин сын, видать приняв в темноте за дикого оленя, подстрелил его. В домашнего, конечно, не стали бы стрелять.
   Джахандар-ага ухватился за эти слова. Пусть думают, что произошла ошибка. И так слишком много разговоров о его врагах.
   К этому времени вернулись люди, ходившие в лес. Хмурый Джахандар-ага спросил у них:
   - Ну что, никого не видели?
   - Никого, хозяин. Мы ходили далеко в лес, вслед за собаками. Но там не было никаких следов.
   - Я же вам говорил - не спите до утра. В дороге надо быть очень осторожными.
   - Аллах свидетель, мы не сомкнули глаз. Да уж и застрелили его утром, когда рассветало.
   - Молчи уж! У такого мямли не только оленя, всех собак перебьют. Ну ладно, хватит хлопать глазами.
   Скорее запрягайте, тронемся в путь.
   Не прошло и получаса, как становище опустело. Первым пошел по дороге скот, за ним потянулись арбы. Джахандар-ага не поскакал вперед, как бывало. Тихо опустив поводья, ехал он рядом с арбами, был задумчив и хмур, словно не видел ни дороги, ни кочевья, а видел что-то свое.
   11
   Ахмед сидел один на крыльце своего "Заежа". Ему было жарко и скучно. Он то и дело вытирал пот со лба, а в виде развлечения наблюдал за хлопотливыми воробьями. Они вспархивали с земли, садились на огород, на ветки дерева, потом снова, словно кто их высыпал из мешка, спускались на землю. Вдруг воробьи исчезли, как если бы их сдуло порывом ветра, не осталось на глазах ни одной пичуги. Ахмед встал, чтобы оглядеться и понять, что случилось, и на тропинке почти у самых своих ног увидел змею. Змея закрутилась пружиной, развернулась и, встав на хвосте, принялась шипеть. Ахмед ясно успел разглядеть и ее холодные глазки, и острые крючковатые зубы. Он успел схватить вилы, прислоненные к стене, и ловким ударом размозжил змее голову. Потом поддел ее и все еще извивающуюся бросил на кусты. "Не сдохнет, пока не увидит звезд", - вспомнил Ахмед народное поверье. Воробьи снова с шумом налетели на дерево. Они оживленно обсуждали происшествие на своем воробьином языке, сердились, хохлились. Как видно, змея была их давним врагом, и теперь им хотелось отвести душу, осыпав ее ругательствами. Они и улетели-то пять минут назад из-за этой змеи. Это она их спугнула, догадался Ахмед. Но как бы не было худа. В народе говорят: у змеи семь братьев. Если убьешь одного, остальные шесть будут мстить. История со змеей несколько развлекла Ахмеда, но потом он снова почувствовал духоту и пустоту длинного летнего дня. Не зря все порядочные люди откочевали на эйлаг.