Шихлы Исмаил. Буйная Кура

   Аллахяр ничего не понимал. Лежа в темноте, он мысленно искал свою жену. То он находил ее у дяди и приводил домой в целости и сохранности, то вытаскивал ее из Куры. Вокруг было тихо. Звенело в ушах. Временами трещал сверчок в расщелине рядом с дымоходом.
   Рано утром, отправив своего слугу к дяде Мелек, Аллахяр сел на коня и спустился к берегу Куры. Как бы равнодушным взглядом осматривал он подножия обрывов, вглядывался в густые заросли кустарника. Тронув коня, он поехал вниз по течению реки. Каждый маленький островок, каждый камень, каждый темный предмет, в особенности на границе воды и земли, заставлял его вздрагивать и напрягать внимание. Он поглядывал и на птиц, кружившихся вдалеке, боялся, не собрались ли в стаю, не нашли ли себе добычу черные вороны.
   Пока Аллахяр никому ничего не хотел говорить. Для того чтобы откинуть тайные подозрения, он решил сам проверить берега Куры. Временами он отгонял мысли о смерти жены, не верил в то, что она погибла. Вот под вечер вернется слуга и скажет, что Мелек находится у дяди. Но почему она так тайно ушла? Не сказала даже моей матери? А если ушла, то почему не возвращается? Может, у нее помутился разум и она убежала куда глаза глядят? А может, все же правда бросилась в воду? А может, не бросилась, но поскользнулась или оступилась? Но она ведь умеет плавать. Кроме того, если бы ее унесла вода, то та же самая вода давно бы прибила ее снова к берегу.
   Аллахяр остановил коня около ребятишек, купавшихся у бережка и копошившихся в песке. Он порасспрашивал их о том о сем, но только, конечно, не о главном. Он думал, что если бы мальчишки видели проплывший мимо труп, то обязательно сами рассказали бы об этом.
   До вечера он решил искать только на этом берегу. "Если слуга не принесет никакой вести, завтра перейду на тот берег" - так подумал Аллахяр, все дальше удаляясь от дома вслед за быстротекущей водой.
   Вдруг за поворотом у подножия крутого обрыва он увидел стаю ворон. Сердце у него сжалось, а по спине пробегала дрожь. Пришпорив коня, он, разбрызгивая воду, проскочил небольшой рукав Куры, потом еще густые заросли и оказался как раз у того места, над которым кружились птицы.
   Они и сейчас еще кружились тут, и, пока Аллахяр выезжал из зарослей, он видел еще, как одна ворона бросилась к воде, что-то клюнула там и снова поднялась в воздух. Увидев всадника, птицы отлетели в сторону.
   Аллахяр слез с коня. С замирающим сердцем подбежал он к тихой и мелкой заводи. Что-то как будто чернело в воде, расклеванное, растерзанное, бесформенное.
   Подойдя еще ближе, Аллахяр увидел, что это была всего-навсего большая дохлая щука. Он выругался, сел на коня и поехал прочь. Птицы опять набросились на добычу.
   Дома Аллахяра ждала плохая весть, вернее не ждало никакой вести. Слуга вернулся и сказал, что Мелек у своего дяди не появлялась.
   Аллахяр молча ушел в свою комнату и лет на тахту лицом вниз.
   Через три дня по селу разнесся слух, что в низовьях Куры около хуторов прибило к берегу труп женщины. Его обнаружили дети, гнавшие стадо на водопой. Они увидели, что животные не пьют воду, но ревут и бросаются от берега, словно бешеные. Мальчишки испугались и прибежали на хутор. Старики выслушали их, спустились к берегу и действительно увидели страшный подарок Куры, обезображенный, полуразложившийся труп. От долгого пребывания в воде он почернел, распух; кроме того, его избило о подводные камни. Узнать женщину не могли бы и самые близкие родные.
   Старики вытащили труп из воды, отнесли его в сторону и там, среди песков, закопали эту неизвестную женщину. "Когда-нибудь появится хозяин покойной", - сказали они и успокоенные разошлись по домам. Весть разнеслась по окрестностям, пошли пересуды. Как ни старался Аллахяр скрыть горе, об исчезновении Мелек знали все. Женщины, встретившись друг с другом, начинали сплетничать:
   - Ты слышала, что произошло с Мелек?
   - Слышала. Говорят, она бросилась с обрыва.
   - Что-то не верится мне, не похоже, чтобы Мелек сама...
   - Тогда что же могло произойти?
   - Кто знает?
   -То есть ты говоришь?..
   - А что? От такого можно ждать все, что угодно.
   - Да хранит нас аллах, оказывается, мы еще многое увидим в жизни.
   - У бедняжки никого не было.
   - Что и говорить, тумаки всегда достаются сиротам.
   - Хоть бы привезли хоронить сюда.
   Такие разговоры слышались и там, где женщины с хворостинами в руках загоняют в стадо быков, и там, где они стирают белье, и там, где черпают воду.
   Однажды один из старейших людей села отозвал Аллахяра в сторону.
   - Что ж, сынок, честь выбросили собакам, но и они ее не хотят. Где же твоя честь? Почему сидишь дома, а не ищешь свою жену?
   - Я искал всюду, где только мог.
   - По слухам, в нижнем течении Куры найден труп. Иди и проверь. Может быть, это и есть твоя жена.
   На другой день рано утром Аллахяр отправился в путь. Он приехал в хутор. Старики показали ему место. Аллахяр разрыл могилу и долго разглядывал останки несчастной. Он не мог найти никаких примет своей жены. Правда, рост и комплекция как будто совпадали. Как видно, женщина эта при жизни была молодой и полной, но разве мало женщин с такой же комплекцией? Было похожим еще и кольцо на пальце. Но одинаковых колец еще больше.
   Все же Аллахяр начал склоняться к тому, что обезображенные, неузнаваемые останки и есть Мелек. Он решил увезти их в свое село и там предать земле. Надо было вернуться домой и приехать сюда с арбой.
   Когда Аллахяр готовил арбу, чтобы ехать за трупом, его окликнул незнакомый всадник, который почему-то не захотел заехать во двор. Аллахяр подошел к всаднику, и тот долго что-то шептал ему на ухо. После этого Аллахяр забыл про арбу и про несчастный труп, вырытый им из земли. Он велел оседлать коня, схватил винтовку, патронташ и, не попрощавшись с матерью и не сказав, когда его можно ждать, ускакал.
   Всадники отъехали от села. Лицо Аллахяра то и дело передергивалось ужасной гримасой. Губы его все время что-то шептали, а палец онемел на спусковом крючке винтовки с тяжелой пулей, затаившейся в длинном стволе.
   6
   Салатын стояла, прислонившись к столбу веранды, и глядела на проливной дождь. Ей было грустно. Шамхал все еще не вернулся домой. Никто не знал точно, где он теперь находится. То ли от страха перед отцом, то ли боясь пересудов и сплетен и не желая давать им пищу, он не показывался на улице. Мать с того самого дня лежала, забившись в дальний угол. Дом напоминал мельницу, от которой отвели воду.
   Джахандар-ага хотел отправить свою семью на тот берег в лес, на хутор. Но Зарнигяр-ханум резко воспротивилась этому да еще и накричала: "Ты хочешь избавиться от нас, хочешь лишить нас дома? Не выйдет!"
   При других обстоятельствах мужчина должен был настоять на своем, но теперь он ничего не ответил и молча вышел из комнаты. Салатын чувствовала, что отцу приходится нелегко. Она понимала, что он, может быть, даже раскаивается в содеянном. Но не может же он нынче делать одно, а завтра другое.
   В самом тяжелом положении оказалась Мелек. На следующий день после ссоры она пришла к Зарнигяр-ханум. Салатын до смерти не забудет, как она входила в комнату. Она шла, как на казнь, еле волоча ноги, словно самой ей не хотелось идти, но какая-то сила тянула и подталкивала ее помимо воли. Она дрожала, словно на нее накатил приступ лихорадки. Она была так слаба, словно месяц не вставала с постели из-за тяжелой болезни, сегодня только впервые встала.
   Боясь нового скандала и новой драки, Салатын незаметно прошла в комнату матери вслед за ней.
   Увидев соперницу, Зарнигяр зарычала в своем углу, как львица, и тут же выскочила на середину комнаты, остановилась, будто готовая к главному прыжку.
   Молодая Мелек, смущенно остановившаяся перед разъяренной хозяйкой дома, видела, как расширились ее ноздри, как разгораются, наливаясь кровью, глаза, как бледнеют щеки, как часто и порывисто задышала грудь.
   Салатын тоже слышала, как шумно дышит мать. Кроме этого дыханья, ничего не было слышно в комнате. Две женщины стояли друг против дружки, одна все более раскаляясь, другая сжавшись и низко опустив голову, глядя в пол.
   - Подними голову, - приказала Зарнигяр-ханум.
   Мелек не пошевелилась и не ответила.
   - Разве я не стою перед тобой? Отчего ты не смотришь?
   Мелек продолжала молча стоять.
   - Подними голову и погляди мне в глаза! Ты, бесстыжая тварь! Прийти в чужой дом у тебя хватило стыда, а поглядеть на меня не хватает?
   Тогда Мелек подняла голову и открытым, хотя и испуганным взглядом поглядела в сверкающие, огненные глаза Зарнигяр-ханум. Так они стояли некоторое время, которое Салатын показалось очень долгим. Салатын видела, что мать пожирает глазами молодую женщину, что она с завистью и болью глядит на ее свежие щеки, широкие брови, на лоб, на котором нет и следа морщин, на зубы, поблескивающие в приоткрытых губах, на светлые слезы, покорно текущие из больших карих глаз, на ямочку, украшающую округлый и нежный подбородок.
   Зарнигяр-ханум смотрела так, словно навек хотела запомнить это молодое и свежее лицо, каждую черточку в нем, словно хотела прочитать в глазах все, что было в душе Мелек, неподвижно стоящей и ждущей всего самого худшего и страшного.
   Салатын видела, что мать многое поняла, глядя на молодую соперницу. Плечи Зарнигяр-ханум как-то безвольно, устало опустились. Казалось, она сдалась. Она отвернулась от Мелек и побрела было в свой угол, но тут на пути ее встало большое, от пола до потолка, широкое зеркало. Зарнигяр-ханум увидела себя в нем, увидела там же и Мелек. Теперь они не стояли друг против друга, а как бы рядом. Теперь Зарнигяр-ханум могла смотреть одновременно и на свое лицо и на другое, смотреть и сравнивать.
   Салатын не успела опомниться, как мать обернулась, набросилась на Мелек и начала ожесточенно хлестать ее по лицу. Салатын хотела разнять женщин, но не сумела этого сделать, мать оттолкнула ее, а Мелек успела шепнуть: "Не мешай..."
   Закусив губы и, как видно, сдерживая крик и рыданья, Мелек стояла прямо, подставив всю себя под неистовые удары обезумевшей женщины. Платье на ней пошло клочьями, полетели волосы, появились царапины и синяки, а Зарнигяр-ханум все хлестала и хлестала, стараясь попасть по глазам, по губам, по груди, по самому прекрасному и соблазнительному, что было в юной Мелек. Мелек не издала ни звука, не сделала никакой попытки защититься. Она ждала, пока Зарнигяр-ханум устанет и оставит ее в покое. Так и произошло.
   Зарнигяр-ханум колотила соперницу, пока не выбилась из сил, а потом как подкошенная повалилась на тахту.
   Мелек только этого и ждала. Мгновенно она упала на колени и спрятала лицо на груди у своей обидчицы. Та сначала хотела оттолкнуть ее от себя, но потом вдруг Салатын увидела, что мать прижала к груди голову своей соперницы и в голос завыла. Только теперь дала волю слезам и рыданьям и Мелек. Салатын подбежала и присоединилась к плачущим женщинам. Они рыдали, обнявшись, словно люди, попавшие в общую беду и ищущие опору друг в друге.
   Мелек почувствовала облегчение. Исчезла боль, сжимавшая сердце все эти дни, стало легче дышать. Она подняла голову. Ее лицо было красно от побоев и слез, мокрые волосы прилипли к щекам. Она убрала их, провела по лицу рукой, уставилась на Зарнигяр-ханум и всхлипнула, словно малый ребенок.
   - Убей мевя, терзай каждый день, только не прогоняй из дому.
   Теперь настала очередь молчать Зарнигяр-ханум.
   - Стану я жертвой твоих детей. Весь век буду тебе верной служанкой.
   Зарнигяр-ханум продолжала молчать. Она несколько отстранила от себя Мелек, все еще стоящую на коленях. Наконец кое-как выдавила из себя:
   - Уходи, хватит с меня и своего горя.
   - Чем я виновата, скажи?
   - Убирайся в другую комнату, слышишь?
   Мелек поднялась и тихо пошла к двери. На пороге она остановилась, обернулась через плечо. Зарнигяр-ханум сидела, съежившись, жалкая и несчастная. Ее печальный вид растопил бы и камни. В Мелек опять что-то дрогнуло. Она вернулась назад, широко раскрыв руки, обняла несчастную женщину и стала целовать ее руки:
   - Лучше бы мне умереть, чем ввергнуть тебя в такое горе. Лучше бы мне совсем не родиться.
   Когда Мелек все же ушла, Зарнигяр-ханум ничком упала на тахту. Она уж не рыдала, только громко всхлипывала. Салатын, как ни старалась, не могла успокоить мать. Она не могла понять, что в эту минуту и невозможно успокоить Зарнигяр-ханум. Женщина плакала о своей потерянной юности, о волосах, в которых пробилась седина, о том, что ей под старость не повезло. Ее сжигала мысль, что, как бы она ни старалась, она никогда больше не привлечет к себе мужа, не вернет его назад. С ужасом она поняла, что навсегда потеряла свежесть и силу, нужные ему. Она понимала, что ей не угнаться за Мелек, что теперь всегда Мелек будет под крылышком мужа, а она, Зарнигяр-ханум, останется женой на словах, женой для дома, для хозяйства и для людей. Хотя гнев по-прежнему клокотал в ней, и хотелось бы перевернуть весь дом, но из глубины души какой-то голос говорил ей: "Успокойся, не выбивайся из сил, брошенный камень не полетит обратно, не вернется назад". Женщина плакала, лежа вниз лицом на тахте, и старость накрывала ее своей беспощадной тенью. В доме наступила тишина. Что бы ни творилось в душе у Зарнигяр-ханум, внешне она успокоилась. Мелек рада была, что ее больше не клянут и не бьют. Отлегло на сердце и у Джахандар-аги. Больше он не слонялся как неприкаянный по пустым комнатам.
   Теперь, когда все затихло, Салатын стала думать о брате. Она ждала, что он вернется домой, но прошло уж два дня, а Шамхала все не было. Девушка тосковала и не находила себе места. В голову приходили разные мысли. Мерещились обрывы над Курой, мутные водовороты, теснины, сужающие русло реки, вода, мчащаяся по этим теснинам, как бешеная. Если бы кто-нибудь наблюдал за Салатын в это время, мог бы увидеть, как она, находясь в глубокой задумчивости, вдруг вздрагивала и мотала головой, точно так, как стараются отогнать назойливую, нахальную муху. "Пусть перейдут все мои мысли на горы и камни. О чем только я думаю! Глупости какие", - шептала Салатын про себя.
   Ей не сиделось на одном месте, и она вышла из комнаты на веранду. Над селом возвышались холмы, а над ними нависали черные громоздкие тучи. Они налезали одна на другую, теснились, накапливались, словно хотели, собравшись с силами, двинуться сюда, перевалить через холмы и обрушиться на село.
   Без времени наступила темнота. Тучи по склонам холмов поползли вниз. Загремел гром. И вдруг в небе так и сяк, перекрещиваясь и змеясь, заплясали кривые молнии. Как если бы сошлись два войска и начали биться, скрещивая огненные клинки так, что искры сыпались из клинков.
   Облака угрожающе поползли. Ветер, перемешанный с пылью, понесся по травам на лугу и ворвался в село, выметая пыль и мусор по дворам, улицам, переулкам. Ветки и листья на деревьях заплескались на ветру, начали биться друг о дружку. Зеленые кроны вдруг засеребрились, словно покрылись морозом. Это ветер вывернул их наизнанку, листки показали другую сторону. Все шумело, и этот шум нарастал. Куры, помогая себе крыльями, мчались от дождя под навес. И дождь хлынул. Небо застонало и лопнуло со звонким треском, разверзлось, выплеснув на землю серую массу воды. Вода на реке закипела, словно неисчислимая армия вдруг забросала Куру пригоршнями мелких камешков. Вперемежку с дождем на землю и на воду посыпался град.
   Столь шумно начавшийся дождь быстро прошел. Небо, словно раненый великан, простонало, проревело несколько раз, и все затихло.
   Мальчишки, закатав до колен штаны, выбежали на улицу и стали бегать по лужам, догоняя друг друга и поднимая брызги. Радуга, поднявшаяся с той стороны холмов, опустила свою дугу позади села. Ее дуга светилась как раз над головой Салатын.
   Салатын забыла про свои недавние тяжелые мысли. Горе прошло, как этот весенний дождь. Она увидела, что по тропинке, ведущей на берег Куры, идет Гюльасер. Девушка подбежала к навесу, схватила кувшин и тоже побежала к Куре. Подол ее платья сразу намок, но она не обратила на это внимания, она старалась догнать Гюльасер. А Гюльасер шла по спуску, осторожно ступая, боясь поскользнуться и упасть. На тропинке, омытой дождем, оставались отпечатки ее босых ног.
   Салатын побежала быстрее. Гюльасер услышала дыхание за своей спиной и оглянулась. Некоторое время они молчали, никто из них не осмеливался сказать первое слово.
   Салатын молчала, боясь, что Гюльасер начнет расспрашивать, а Гюльасер молчала, боясь, что Салатын начнет расспрашивать. В общем, обе они молчали.
   Салатын шла к реке на один шаг впереди. Гюльасер разглядывала сзади ее косы, ее атласную кофту, ее красную шелковую юбку, спускавшуюся до щиколоток. Подол этой дорогой и красивой юбки был измочен и забрызган грязью. Гюльасер не могла представить, как можно обращаться таким образом с такой одеждой: если бы у нее было такое платье, она спрятала бы его в узелок, а не таскала бы каждый день, да еще по воде и грязи.
   Они подошли к ступенькам, выдолбленным в земле и ведущим к реке. Ступеньки теперь были скользкими. Гюльасер побежала вперед.
   - Разреши, я спущусь и наполню твой кувшин.
   - Нет, нет, зачем, я и сама спущусь.
   - Ты поскользнешься и упадешь.
   - Я сниму туфли.
   - Зачем их снимать, если я и так уж босая.
   Салатын посмотрела на маленькие черные ножки Гюльасер. Меж пальцев набилась грязь. С ногтей сошла хна, и они тоже были в грязи.
   - Тебе нечего разве обуть?
   - Есть. Но грязно же, вот я и пошла босиком.
   Салатын поняла нетактичность своего вопроса и покраснела. Гюльасер между тем спустилась вниз. Вода в Куре еще больше замутилась и вспучилась. По реке плыли клочья пены. Волны облизывали желтую намокшую землю обрывистого берега. Гюльасер наполнила оба кувшина, смыла грязь с их боков, заткнула пробками. Перекинув каждая свой кувшин за плечо, девушки пошли по осклизлой тропинке обратно в село. Когда они подошли к дому Джахандар-аги и нужно было прощаться, Гюльасер заговорила:
   - Совсем не видно тебя.
   - Разве ты не знаешь, что с нами случилось?
   - Слышала. Он сделал очень нехорошо.
   - То, что он сделал, не исправишь. Главное, брат мой ушел из дому.
   Гюльасер промолчала. Она помнила слова своего брата Черкеза, и поэтому как ни в чем не бывало после некоторого молчания спросила:
   - А где же он?
   - Не знаю. У него ведь такой характер. При его самолюбии... Я очень боюсь...
   - Ничего не случится, ведь не маленький же он. Есть голова на плечах.
   Салатын посмотрела на девушку. Глаза Гюльасер смеялись.
   - Ты что-нибудь знаешь?
   - Что мне знать?
   - Ты видела моего брата?
   - Э, Салатын, где мне его увидеть?
   - Может, он приходил к Черкезу?
   Гюльасер не ответила.
   - Заклинаю тебя именем брата твоего Черкеза, скажи мне правду. Мой брат у вас? Почему ты молчишь?
   Если нет, почему же ты покраснела?
   - Ничего я не покраснела, - сказала Гюльасер и пошла было вперед. Но ей стало жалко девушку. Она вернулась и поглядела Салатын в глаза. - Ты никому не скажешь?
   - Братом своим клянусь, никому.
   - Ну смотри же. Вчера он был у нас. Только не проговорись. Они сами поручили мне сказать тебе. Но только тебе, поняла?
   - Будь спокойна. Ради бога, хорошенько гляди за ним. Может, вечером, когда будет темно, я незаметно проберусь и навещу брата.
   - Приходи, я буду ждать.
   Девушки распрощались, и Гюльасер направилась к своему дому. Салатын некоторое время смотрела ей вслед, потом поправила кувшин на спине и тоже пошла домой.
   Салатын была счастлива. Она радовалась, что мать немного примирилась с происшедшим и в доме стало потише. А главное, она знает теперь, где находится брат. На душе вдруг стало легко и светло, как в детстве.
   Вот сейчас она прибежит домой и расскажет матери, где Шамхал. Мать тоже обрадуется. А что потом? Э, все остальное в руках аллаха!
   Салатын подошла к дому. Вдруг сзади кто-то сильно не то ударил, не то толкнул ее. Не успев понять, в чем дело, Салатын оказалась на земле, в грязной луже. Рядом упал и ее медный кувшин. Из круглой дырки в кувшине выливалась вода.
   Салатын не успела прийти в себя, как послышался голос Гюльасер:
   - Что с тобой, Салатын? Что это было, что это было?
   Она скинула с плеча кувшин и помогла девушке встать. Салатын растерянно оглянулась вокруг.
   - Я и сама не знаю, что случилось, кто-то меня толкнул, и я упала.
   Гюльасер посмотрела на продырявленный кувшин и задумчиво покачала головой. Она взяла Салатын под руку и, словно взрослая женщина, успокоила ее:
   - Слава аллаху, ты счастливо отделалась.
   - А что же случилось?
   - Разве не видишь, чья-то пуля попала в кувшин.
   - Не может быть!
   - Клянусь здоровьем твоего брата, что я говорю правду. Вот, погляди, какая дыра. Что же это может быть, если не след от пули. Какой-то негодяй стрелял в тебя, Салатын, чтобы ему было пусто.
   Прибежали слуги. Джахандар-ага, слышавший звук выстрела, поднялся на навес и смотрел на тот берег в сторону леса.
   Салатын тоже выпрямилась и посмотрела туда. Она увидела, как всадник, круто повернув коня, въехал в лес и скрылся между деревьев.
   Отец на крыше опустил винтовку, нацеленную было в сторону неизвестного всадника.
   7
   Годжа всю жизнь проработал на Куре. Кура стала его профессией, его куском хлеба. Можно было назвать его лодочником, речником, водником, перевозчиком, но сам Годжа называл себя матросом. Он любил, чтобы и другие его называли так же.
   Теперь он тяжело поднимался в гору. На длинный ивовый прут была нанизана свежая крупная рыба, которую Годжа нес, перекинув через плечо. Красноперая рыба ярко блестела серебром.
   Старик очень устал. Он часто останавливался, чтобы перевести дыхание. Встряхивал мокрые веревки, которые тоже нес на плече. С веревок текло, но одежда Годжи и без того была хоть выжимай. У него промокли не только брюки, но и нижняя грязная рубаха, видневшаяся из-под архалука.
   Чарыки и вязаные носки Годжа снял и нес в руках. Пятки его и все ступни не просто вымылись в речной воде, но как-то даже вымокли и были неестественно белы по сравнению с загорелой и грязной кожей ног. Земля ступням Годжи казалась очень теплой после холодной речной воды.
   Его большая и мохнатая папаха сбилась на самый затылок, обнажив большую часть гладкой бритой головы, от которой теперь шел пар. Реденькие седые волосы Годжиной бороды перебирал легкий утренний ветер.
   Старик снова остановился перевести дыхание. Он смотрел на ребятишек, купающихся в Куре, на стадо, собравшееся на берегу. Долго искал в стаде своего быка и, найдя, успокоился.
   Вскоре с ним поравнялась ватага мальчишек-подростков. В руках у них были сачки, - как видно, отправились ловить рыбу.
   Молодые рыболовы окружили старого матроса Годжу. С завистью смотрели они на крупную рыбу, нанизанную на ивовый прут. Глаза у рыб еще не помутнели, не остекленели, у некоторых даже двигались жабры.
   - Дядя Годжа, где ты их поймал? Покажи нам свое место.
   - Нет, не покажу.
   - Почему?
   - А что пользы?
   - Как это что пользы?
   - А так. Все равно из вас еще не получится рыболовов.
   - Почему не получится?
   - Малы еще. Молоко на губах не обсохло.
   Дед нарочно старался зацепить ребят и вызвать их на словесную шутливую перепалку, своего рода соревнование в остроумии и находчивости. Дети, как видно, приняли вызов.
   - Это мы-то малы? Не считаешь ли ты нас за детей?
   - Кто же вы, если не дети, да буду я жертвой вашей матери.
   - Ну, мать нашу не тронь.
   - Хорошо, - сказал Годжа-киши, оглядывая ребят и собираясь с мыслями. Глаза его сузились и лукаво заблестели. - Не матери, так невесты. Да, вот так. Да буду я жертвой ваших невест.
   - Эй, дед, не трогай наших невест, чтобы мы все не сделались жертвами твоей дочери...
   Долго еще препирались ребята со стариком. Дело дошло и до сестер и до других родственников. Наконец старик признал себя побежденным.
   - Ах, сорванцы, пострелы, переговорили меня. Ну ладно, подходите, дам вам рыбы, отнесете своим невестам.
   - Или нам больше нечего делать, как дарить невестам твою рыбу? Мы и сами поймаем.
   - А если вернетесь с пустыми руками?
   - Вот тогда уж придем к тебе.
   - Тогда я не дам, берите сейчас.
   Ребята, смеясь, отошли от старика и стали спускаться вниз, к реке. Старик долго смотрел им вслед. Он уже отдохнул, пока болтал с детьми, и мог теперь идти дальше.
   Старый матрос Годжа-киши был веселым человеком. Он любил пошутить и с детьми и со взрослыми. Никто не обижался на его задиристый характер, наоборот, где бы он ни встретился, люди останавливались, собирались вокруг него, начинали подтрунивать. Но он тоже не лез за словом в карман, и получалась веселая перебранка.
   Вот и сейчас после перебранки с ребятами он почувствовал себя как-то легче, свободнее и моложе. Натруженное тело перестало болеть.
   Когда Годжа взобрался на холм, весенний ветер ударил ему в лицо. Годжа остановился и стал глядеть в сторону села. В этом году весна задалась теплая, с частыми дождями, поэтому луга и склоны холмов оделись в яркую зелень.
   Пшеница поднялась уже в пояс человеку. На травянистых склонах бегали резвые ягнята. Голубые цветы и красные маки радовали глаз. В одном месте старик увидел девушек, собиравших, как видно, съедобные травы, скорее всего пенджер.
   Матрос зашагал дальше по тропинке, ведущей к его дому на окраине села. Крыша бедного матросского дома едва виднелась над землей. Все вокруг заросло крапивой, чертополохом, даже на крыше землянки и то проросла трава.
   Пока была жива его жена Зулейха, дом всегда был чист и аккуратно прибран. Но вот уж два года, как он похоронил старуху. После этого старик потерял интерес к дому. Неделями он не возвращался домой. Не будь дочери Гюльасер, он, быть может, так и жил бы всегда на реке.