Шведов Сергей. Оракул

   – Убедил, – произнес Кравчинский, вставая с крыльца. – Привет от нас передай графу Глинскому, если встретишь.
   – Типун тебе на язык! – обиделся на поэта Митрофанов. – Встреча с графом к большому несчастью.
   – Коней мы тебе оставляем, – сказал Ярослав, отсчитывая озабоченному селянину несколько купюр. – Расседлай, напои и отпусти.
   – Так они краденые, что ли? – удивился Иван.
   – Кони из дворца, – пояснил Кузнецов. – Чуешь, о чем я? Не вздумай их перепродавать, иначе неприятностей огребешь целый короб.
   Пристроив коней, детектив почувствовал облегчение, словно свалил с плеч тяжелую ношу. Спешенный Кравчинский тоже выглядел куда бодрее, чем конный. Обретя твердую почву под ногами, поэт принялся насвистывать веселенький мотивчик. Свой роскошный черный кафтан он великодушно подарил пугалу, сиротливо стоящему в огороде у тети Фроси. Ярослав от мундира тоже избавился без сожаления и скорбел разве что о джинсах и кроссовках, брошенных в проклятом дворце. Шпагу и пистолет он оставил себе в качестве сувениров, хотя Аполлон настоятельно рекомендовал ему от них избавиться
   – Это улики, – стоял на своем детектив, которому не хотелось расставаться с коллекционным оружием.
   Кравчинский только рукой махнул на причуды приятеля и принялся обхаживать свою застоявшуюся «Ладу».
   К Ефросинье решили не заходить, чтобы избежать ненужных расспросов. Все-таки, когда имеешь дело с натуральной ведьмой, разумная осторожность никак не повредит. Так, во всяком случае, полагал Кравчинский, и Ярослав не стал с ним спорить. Главное сейчас было выбраться из этого странного села, чтобы потом на досуге, выспавшись, еще раз проанализировать случившееся и сделать правильные выводы. «Лада», похоже, прониклась ответственностью момента, а потому и завелась с полуоборота. Кравчинский дал по газам и вихрем пронесся по селу, поднимая за собой тучи пыли и всполошив при этом всех деревенских собак. Никаких препятствий в бегстве друзьям никто не чинил, и они без проблем вырулили на ту самую проселочную дорогу, по которой прибыли в это странное место, где за двое суток пережили столько приключений, что их должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Ярослав с удобствами разместился на заднем сиденье, предоставив выбор маршрута Аполлону Кравчинскому, вцепившемуся в руль намертво с намерением не выпускать его из рук до конца путешествия. Кузнецов успел уже, кажется, задремать убаюканный однообразием расстилающегося за окном пейзажа, но его разбудил испуганный визг тормозов и возмущенный крик Аполлона:
   – Какого черта?! Кто выпустил на дорогу эту старую лайбу?
   Детектив не сразу, но сообразил, что дорогу им преградил допотопный легковой автомобиль из тех, что чудики выискивают на свалках, чтобы изумлять ими обывателей и восхищать музейных работников. Надо признать, что автомобиль был в весьма приличном состоянии, хотя годами наверняка превосходил детектива и поэта, вместе взятых. Кравчинский попробовал было дать задний ход, но, к сожалению, у «Лады» заглох двигатель. И пока поэт, чертыхаясь, пытался его запустить, из черной лайбы вылезли люди во френчах без погон, но зато с револьверами в руках. Посверкивая на солнце голенищами хромовых сапог, они решительно направились к «Ладе».
   – Мама дорогая, что же это такое?! – только и успел вымолвить поэт, после чего в мгновение ока был извлечен из машины и брошен на дорогу прямо в пыль.
   Ярослав благородно сдался сам. Впрочем, его покладистости расторопные молодые люди не оценили и довольно бесцеремонно обшарили карманы.
   – Так, – сказал курносый и конопатый, рассматривая на свет извлеченные из бумажника купюры. – Иностранная валюта имеется в наличии.
   – Это же наши деньги, – попробовал возразить Кравчинский, еще не сообразивший, в чьи руки он попал.
   Зато Ярославу многое стало ясно. Он практически сразу же узнал курносого и конопатого преображенца, который вчера вечером был секундантом фон Дорна. Поменяв мундир, он приобрел иные ухватки, но лицо осталось тем же, невыразительным и слегка придурковатым.
   – Ваши, ваши, – охотно согласился с поэтом конопатый. – Так, значит, и запишем.
   Из «Лады» извлекли шпагу и пистолет, которые тут же были конфискованы расторопными служаками как холодное и огнестрельное оружие.
   – Совсем обнаглели эти шпионы, – поделился конопатый своими наблюдениями с молчаливыми приятелями. – Разъезжают по нашей территории на иностранном автомобиле вооруженные до зубов, да еще и наших девок насилуют.
   – По-моему, вы нас с кем-то спутали, – попробовал договориться с настырными обвинителями Кузнецов.
   – Разберемся, гражданин, – пообещал конопатый. – Не волнуйтесь. Свою пулю вы получите без задержек.
   – Вы что, сотрудники ОГПУ? – дошло наконец до Кравчинского. – Но это же не та эпоха!
   – Ужо будет тебе эпоха. Шевелись, контра, Поэта и детектива запихнули в черный автомобиль, предварительно связав им руки за спиной. Конопатый с револьвером в руке сел с ними на заднее сиденье, а его товарищи разместились на переднем. Причем один из них без стеснения целил из револьвера прямо в лоб оцепеневшему Кравчинскому. В принципе, чего-то подобного можно было ожидать. У Ярослава уже возникало подозрение, что так просто их из этой, устроенной непонятно на какую дичь ловушки не выпустят. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что эксперимент проводится масштабный и под контролем его устроителей находится вся округа.
   – А куда нас везут? – спросил Кравчинский, испуганно озираясь по сторонам. – Мы же мирные обыватели, ни в чем предосудительном не замеченные. Добросовестные строители самого справедливого в мире общества.
   – Заткнись, – доброжелательно посоветовали поэту.
   Ярослав нисколько не удивился, когда их подвезли к уже знакомому и хорошо изученному дворцу. Правда, в этот раз никаких фонарей, украшенных затейливой резьбой, по бокам аллеи не было, да и сам дворцовый сад пребывал в явном запустении. Что касается мраморного крыльца, то оно было сильно повреждено и являло собой довольно жалкий вид. Об амурах над входом и речи не шло, создавалось впечатление, что их сшибли отсюда ударами прикладов много лет назад. Внутреннее убранство дворца тоже сильно поблекло: ни тебе блистающих полов, ни ковровых дорожек. Вместо изящной мебели стояли допотопные столы с тумбами и такого же стиля стулья, на которых, впрочем, никто не сидел, ибо зал был пуст. Кузнецова и Кравчинского повели на второй этаж по уже знакомой им лестнице и ввели в спальню с роскошным ложем. Впрочем, никакого ложа здесь не было, комната имела спартанский вид, а стены, прежде разрисованные фривольными картинками, ныне были густо замазаны жирной зеленой краской, навевающей если не тоску, то скуку. Во всяком случае, стоящий у окна человек в кожаной куртке зевал во весь рот.
   – Вот, – сказал конопатый, тыкая пальцем в арестованных. – Доставили, товарищ старший оперуполномоченный.
   – Вижу, – лениво отозвался тип в кожанке, в котором Ярослав без труда опознал бывшего преображенца фон Дорна. – И что прикажешь с ними делать?
   Фон Дорн если и узнал Кузнецова или, точнее, поручика Друбича, то во всяком случае, виду не подал. Смотрел он на арестованных как на пустое место, всячески демонстрируя свое к ним равнодушие.
   – Так ведь они, товарищ старший оперуполномоченный, девку в соседней деревне изнасиловали и убили. И деньги при них не наши. Опять же оружие. Шпионы они.
   – Учишь тебя, Куликов, учишь, а все впустую. Не шпионы они, а жулики. Мазурики, понял? Оружие-то дорогое, старинное. Видать из музея? А деньги эти для таких, как ты лохов, предназначены. Какая же это валюта, если здесь на купюрах русским языком написано «сто рублей». Читать не научился?
   – Виноват, товарищ Доренко, – вздохнул конопатый. – Ошиблись маленько.
   – Да ладно, – махнул рукой старший оперуполномоченный, – идите, товарищи. Я с этими пережитками старого режима сам разберусь.
   Стоило только подчиненным закрыть за собой дверь, как лицо старшего оперуполномоченного преобразилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Ярослава он узнал и, более того, расположен к долгой с ним беседе. Во всяком случае, он предложил арестованным присесть к столу, а сам разместился напротив. Руки поэту и детективу он, однако, не развязал, видимо, опасался недружественных действий с их стороны. Несколько томительных минут Кузнецов и фон Дорн пристально смотрели в глаза друг друга. Потом Ярослав перевел взгляд на правую кисть оппонента.
   – Да, Друбич, – кивнул головой фон Дорн, – рана зажила. Но зарубка на память осталась. А вы докатились, ваше благородие! Лейб-гвардии поручик Друбич насилует девиц и грабит музеи! Как же низко пала русская аристократия.
   – Бросьте кривляться, фон Дорн,—нахмурился Ярослав, – вы отлично знаете, что никого я не насиловал и тем более не убивал.
   Фон Дорн подхватился с места и метнулся к двери, но, ничего подозрительного там не обнаружив, вернулся к столу почти успокоенный:
   – Вы с ума сошли, Друбич, забудьте эту фамилию, иначе вас вынесут из этого здания ногами вперед. Теперь я Доренко Терентий Филиппович, прошу любить и жаловать.
   – Кузнецов Ярослав, – в свою очередь представился детектив.
   – Кравчинский,—назвал себя поэт,—Аполлон. Свободный художник и абсолютно лояльно настроенная к властям личность.
   – И угораздило же вас, батенька. – Терентий Филиппович покачал головой.—Явная контра, что по имени, что по фамилии. Двадцать седьмой год на дворе, пора бы уже привыкнуть. Назовитесь Кривцовым или Кравцовым, на худой конец. Какие в Стране Советов могут быть Аполлоны?! Скромнее надо быть, уважаемый. Имя Афанасий куда созвучнее эпохе строительства социализма.
   Очень может быть, что фон Дорн просто издевался над попавшими в беду людьми, но была в его словах тем не менее и суровая сермяжная правда. Ярослав опять засомневался по поводу бывшего преображенца. Помнит ли фон Дорн того самого поручика, с которым нынешней ночью дрался на дуэли в дворцовом саду, или же речь идет о совсем другом Друбиче, не имеющем к вчерашнему событию никакого отношения?
   – Вы, надеюсь, не забыли, поручик, что за вами остался карточный должок?
   – Ну как же, – вмешался в разговор Кравчинский. – Сто рублей, проигранных в трактире на Мещанской.
   – Какой еще Мещанской?! – рассердился фон Дорн. – Банк мы метали в Мазурских болотах. И проиграли вы, Друбич, тысячу рублей. Считайте, вам здорово повезло, если бы не германская артподготовка, я бы вас без штанов оставил.
   Ярослав факт проигрыша признал. Не имело смысла спорить с Терентием Филипповичем по столь пустяковому поводу, как тысяча рублей. Тем более что фон Дорн вроде бы не собирался требовать с бывшего фронтовика немедленной оплаты.
   – Я ведь понимаю, Друбич, что вы объявились в этих местах неспроста. Может быть, поговорим начистоту?
   Конечно, Ярослав и дальше мог бы разыгрывать святую простоту, выражать недоумение и даже возмущение, но это была абсолютно проигрышная позиция. Чего доброго, фон Дорн мог обидеться на своего бывшего сослуживца и просто шлепнуть его как контру, обманом проникшую в стан победившего пролетариата. Черт его знает, какими правами обладал в Далеком двадцать седьмом году старший оперуполномоченный столь почтенной организации.
   – Я ищу клад, Терентий Филиппович, – доверительно наклоняясь к собеседнику, сообщил Кузнецов. – Речь идет об очень большой сумме. И, по-моему, в ваших интересах помочь мне в этих поисках, товарищ Доренко.
   – Возьмем клад и махнем за кордон, – вдохновенно поддержал детектива поэт. – Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.
   – Заманчивое предложение, – задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную «козью ножку» и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.
   Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.
   – Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? – вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.
   Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?
   – Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? – задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.
   – Накладочка вышла, – извинился за свое неразумие Ярослав. – Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.
   – Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?
   – Родной племянник бывшего здешнего барина, – быстро отозвался Кузнецов. – Вы, конечно, слышали о старом графе?
   – Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, – пожал плечами фон Дорн. – А что, старик был очень богат?
   Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.
   – Значит, за этими бриллиантами вы и приехали сюда?
   – Вы на редкость проницательный человек, уважаемый Терентий Филиппович, – польстил товарищу Доренко хитроумный Аполлоша. – Собственно, клад, зарытый богатым дядей, ищет его племянник Николай Глинский, а мы только помогаем озабоченному материальными проблемами человеку, причем, естественно, небескорыстно.
   Нельзя сказать, что эта сочиненная на скорую руку история с кладом звучала весьма убедительно, но ведь и Терентий Филиппович Доренко не был ни старшим оперуполномоченным, ни фон Дорном. А вот кем он был на самом деле – это еще предстояло выяснить. В любом случае этот человек, а то, что перед ними человек, ни у Кузнецова, ни у Кравчинского не было никаких сомнений, был связан с теми силами, что проводили здесь какой-то эксперимент. Вот только сути этого эксперимента Кузнецов никак не мог разгадать. Абсолютно дикая мешанина времен и народов. Лейб-гвардейцы и чекисты, императрицы и разбойники, если к ним прибавить еще и виденного Коляном Ходулиным монголо-татарина, который, впрочем, мог оказаться и печенегом, то картина получалась за гранью маразма. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда вошел товарищ Сталин с неизменной трубкой в руке и проэкзаменовал товарищей Кузнецова и Кравчинского на знание основ марксизма-ленинизма.
   – А где сейчас находится Николай Глинский?
   – Понятия не имею, – пожал плечами Кузнецов. – Мы высадили его на опушке леса, где у него была назначена встреча с Ефросиньей, бывшей экономкой старого графа, и в этот самый момент на нас напали ваши товарищи.
   – А этот Глинский вас не надует?
   – Нет, – покачал головой Аполлоша. – Слишком большой риск для него. Без нас ему не перейти румынскую границу с такой умопомрачительной суммой.
   – Хорошо. – Фон Дорн решительным жестом затушил сигару. – Какой будет моя доля в этом деле?
   – Пять процентов, – вежливо предложил Кравчинский. – В любом случае решать будет Глинский, все-таки именно он является законным наследником.
   – Законным наследником старого графа Глинского является Советское государство, – вернул Аполлошу к суровой действительности товарищ старший оперуполномоченный.
   – Виноват, – быстро поправился Кравчинский. – Десять процентов. Но учтите, Терентий Филиппович, эту сумму еще придется отработать.
   – Пятнадцать процентов, – твердо сказал фон Дорн. – Без моей помощи, господа, вам отсюда не выбраться ни с кладом, ни без оного. Вас ведь заподозрили в шпионаже. Статья расстрельная.
   – Уже учли, – охотно подтвердил Кравчинский. – Пятнадцать так пятнадцать, думаю, Глинский возражать не станет. В нашем теперешнем положении помощь старшего оперуполномоченного Объединенного государственного политического управления будет воистину бесценной.
   После этого высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Расписки фон Дорн с бывшего сослуживца не потребовал, что, безусловно, характеризовало его с самой положительной стороны. Более того, товарищ Доренко пообещал товарищу Кузнецову в случае успешного завершения дела и честного дележа добычи простить ему карточный долг в размере тысячи рублей, проигранных когда-то в Мазурских болотах.
 
   Вызванный на ковер к начальнику конопатый Куликов был строго проинструктирован по поводу дальнейшей участи арестованных. Подозрительных лиц велено было отвести в подвал дворца и запереть накрепко. Курносый был явно польщен доверием начальника. Кроме того, его распирало от гордости, что прихваченные им на дороге два типа действительно оказались опасными преступниками, требующими заботы и внимания. Арестованных Куликов повел все по той же, знакомой по вчерашним приключениям, винтовой лестнице. Для Кузнецова и Кравчинского этот дворцовый подвал успел стать почти что родным. Единственное, что огорчало Аполлона, так это отсутствие вина, которым он баловался вчерашней ночью. То ли вино выпили революционно настроенные крестьяне еще в семнадцатом году, то ли по какой-то другой причине, но добротно сработанные полки зияли пустотой, и Кравчинский ничего кроме застарелой пыли на них не обнаружил.
   – Ну и что ты думаешь по поводу этого бреда? – спросил Аполлон, после того как тяжелая дубовая дверь закрылась за конопатым.
   – Прежде всего, мне непонятно, как наша одежда оказалась в старом шкафу, если мы переодевались в другой комнате.
   – Я ее туда еще вчера перепрятал. Вы с Коляном вечно свои шмотки разбрасываете где попало.
   – Но ведь вся мебель в спальне поменялась?
   – Шкаф тот же самый, – возразил Аполлон. – Я его сразу опознал.
   – Любопытно. Выходит, не все в этом мире подвластно экспериментаторам.
   – Хотел бы я знать, кому понадобилось разыгрывать весь этот балаган! – сердито выкрикнул Кравчинский.—То, понимаешь, средина восемнадцатого века, то первая треть двадцатого. От такой быстрой смены эпох запросто свихнуться можно. Ты мне объясни, почему они тебя называют Друбичем? Я ведь остаюсь Кравчинским. И почему Колян из Ходулина превратился в Глинского? Сдается мне, Ярослав, что именно здесь зарыта собака. Вы с Коляном далеко не случайные гости на этом празднике жизни.
   – Вообще-то, Друбич – фамилия моей бабушки.
   – Вот! – торжествующе заорал Аполлон на весь подвал. – Я же говорил! А Колян наверняка незаконнорожденный потомок этого местного Дракулы. Вот когда вся правда о ваших замечательных предках наружу-то полезла. Эх, не та нынче эпоха, а то я бы на вас настучал куда следует.
   – Эпоха-то как раз та, – усмехнулся Ярослав, подталкивая приятеля в спину. – А из подвала нам пора выбираться. На свету договорим.
   Уже знакомым подземным ходом они без проблем выбрались наружу. К сожалению, ни кареты, ни другого сколько-нибудь пристойного средства передвижения им к порогу не подали. Оставалось только вздыхать по поводу брошенной на дороге «Лады» да уныло загребать поношенными кроссовками дорожную пыль. Кравчинский настаивал на скорейшем возвращении к оставшейся без присмотра собственности. И Ярослав его обеспокоенность очень хорошо понимал. Разберут ведь в два счета на запчасти, а потом и спросить будет не с кого. А машина хоть и старенькая, но на ходу. Другое дело, что до «Лады» нужно было еще протопать добрых два десятка километров и уйдет на это часа четыре, не меньше. Ярослав предложил наведаться в деревню и забрать у Митрофанова коней.
   – Наших саврасок давно уже, поди, обобществили,—вздохнул Кравчинский.—А Ванька наверняка сейчас сельсоветом заведует и шерстит почем зря зажиточных мужичков. У него к чужому добру наследственная слабость.
   Аполлон, как выяснилось, не оставил своих подозрений на счет Митрофанова. Что касается Ярослава, то он все-таки сомневался, что застарелый шрам на плече может быть подтверждением только вчера полученной раны.
   – Да не вчера, – возмутился Кравчинский, – а двести лет назад.
   – Люди столько не живут, – отмахнулся от поэта детектив, вконец замороченный фактами, упорно не желавшими укладываться ни в какие логические умозаключения.
   Спор двух приятелей разрешил все тот же Ванька Митрофанов, вывернувший из-за ближайшего перелеска верхом на вороном коне графа Глинского. Гнедого жеребца он вел в поводу. Митрофанов уже успел частично потратить заплаченные ему Ярославом за предстоящие труды деньги и пребывал по этому случаю в хорошем настроении. Увидев старых знакомых, он еще более просветлел ликом и приветственно замахал руками, едва при этом не выпав из седла.
   – Здорово, разбойник, – тепло приветствовал крестьянина Кравчинский.
   – Так от сексуального маньяка слышу, – не остался в долгу Митрофанов. – Вот, значит, как вы и говорили – веду коней во дворец.
   Вообще-то Ярослав велел Ивану всего лишь расседлать коней и отпустить на волю, но тот, видимо, не расслышал или запамятовал, однако в любом случае ругать его было особенно не за что.
   – Приказ отменяется, – сказал Ярослав. – Коней мы забираем.
   – Хозяин – барин. – Ванька не стал спорить, кошкой прыгая с седла на землю.
   В эту минуту Ярославу показалось, что он признал в Митрофанове разбойника. Узнал по быстрому взгляду, брошенному из-под упавшей на лоб пряди волос, и по кошачьей ловкости в движениях. Несмотря на разгульный образ жизни, Митрофанов не потерял еще ни природной силы, ни здоровья. Такой, пожалуй, мог бы стать атаманом разбойной ватажки во времена оны.
   – Так как же быть с самогонным аппаратом? – спросил Ярослав.
   – Верну, – клятвенно заверил Иван. – Хоть не я его украл, но своей вины не отрицаю. Вот туточки за кустиками была моя земляночка. И какая вражина туда забралась, ума не приложу?!
   – Покажи мне землянку, – велел Ярослав к большому неудовольствию Кравчинского. – Может, там следы остались.
   – Пошли, – коротко бросил Митрофанов, круто сворачивая с тропы в заросли.
   Кравчинский тихо ругался сквозь зубы. Дался Яриле этот самогонный аппарат! Как будто других забот у них сейчас нет, как угождать подозрительной во всех отношениях ходулинской тетке. Впрочем, путь до землянки оказался недолгим. Видимо, Митрофанову лень было углубляться в лесные дебри, и он вырыл подземное убежище буквально в сотне шагов от проселочной дороги.
   – Так ведь намаешься с флягой, – объяснил свою оплошность Ванька. – Брагу-то на себе пришлось бы переть.
 
   Землянка, надо отдать старательному крестьянину должное, была обустроена на совесть. Ярослав не поленился и спустился внутрь. Пригибаться ему не пришлось, землянка уходила вглубь метра на два. Настил над головой был из хорошего теса, одолженного, надо полагать, у какого-нибудь рассеянного соседа. Справа от входа располагался топчан, на который Ярослав и присел в глубокой задумчивости. В землянке было темновато, но зато прохладно, что особенно пришлось по душе утомленному солнцем путнику.
   – Вы что там, заснули? – послышался сверху рассерженный голос Аполлона Кравчинского.
   Поэт был прав в своем благородном негодовании, тем не менее Ярослав не отказал себе в удовольствии еще немного посидеть в прохладе, а для очистки совести провел по топчану рукой. Ничего особенного он обнаружить здесь не рассчитывал, но, кажется, ошибся. Во всяком случае, он нащупал какую-то странную вещичку, которой вроде бы абсолютно неоткуда было взяться в землянке, вырытой Иваном Митрофановым для целей возможно предосудительных, но отнюдь не преступных.
   – Ты что, баб сюда водишь? – спросил Ярослав у притихшего крестьянина.
   – С чего ты взял?
   Детектив поднялся с топчана и подошел к лазу. Солнечный свет, проникший в подземелье, ласково коснулся диадемы, камни которой тут же заиграли всеми цветами радуги.
   – Что скажешь?
   – Первый раз вижу, – растерянно почесал лохматый затылок Митрофанов.