Шведов Сергей. Оракул

   Для более детального осмотра обнаруженного в землянке предмета детектив выбрался наружу. Оснований не верить Митрофанову у него не было. Ванька, в конце концов, далеко не дурак и вот так просто оставлять драгоценную вещь на топчане в доступной всем землянке он бы, конечно, не стал. Аполлон Кравчинский найденную Ярославом вещь осматривал с большим интересом. Эксперт не эксперт, но в драгоценных металлах и камнях поэт разбирался.
   – Диадема сделана из золота, бриллианты чистейшей воды. Работа скорее всего восемнадцатого века. О цене даже не скажу. Но денег от ее продажи Митрофанову хватит на то, чтобы всю оставшуюся жизнь не выходить из запоя.
   – Скажешь, тоже, – обиделся невесть на что Иван.
   – Ты мне лучше объясни, друг ситный, куда дел похищенную карету? – продолжал наседать на растерявшегося аборигена Кравчинский.
   – Да что ты ко мне привязался с этой каретой, – отбивался Митрофанов. – Какие в наших краях могут быть кареты? Телега – еще куда ни шло.
   – А телегу у Кузиных, значит, ты украл? – насторожился детектив.
   – Ничего я не крал. Телегу у Кузиных Костя Кривцов позаимствовал. Правда, без спроса. Но он ведь вернул эту телегу. Справил дело и вернул. А эти жлобы подняли хай на все село.
   – Знает этот жук, где находится карета, – продолжал наседать Кравчинский. – По глазам вижу, что знает.
   – Далась тебе эта карета! – с досадой воскликнул детектив.
   – Так ведь эта диадема была в волосах у императрицы, – пояснил Аполлон. – Видимо, она ее обронила, а этот разбойник с большой дороги подобрал. А как, по-твоему, еще диадема восемнадцатого века могла оказаться в землянке?
   Ярослав вынужден был признать, что логика в рассуждениях поэта есть, и обратить свои взоры на мирного поселянина, который в свете открывшихся фактов выглядел все менее мирным и добропорядочным. Митрофанов, надо отдать ему должное, быстро разобрался в ситуации и из обороны перешел в наступление:
   – Так, может, вы эту самую бабу-артистку пришили, а фитюльку в мою землянку подбросили, дабы оклеветать честного человека и навести тень на плетень.
   – Ну ты фрукт! – возмутился Кравчинский. – Допрыгаешься ты у меня, Митрофанов, сдам в ОГПУ как последнюю контру, утаившую от Советской власти несметные сокровища.
   – Какое там сейчас ОГПУ! – глумливо ухмыльнулся Ванька. – Слезы.
   Кузнецову намерение поэта сдать бедного крестьянина в ОГПУ показалось актом антигуманным и плохо согласующимся с либеральными убеждениями Аполлона Кравчинского. Тем более что никаких прямых улик против Митрофанова не было, а драгоценную вещь в землянке мог оставить просто прохожий.
   – Где ты видел прохожих с бриллиантами в кармане? – пожал плечами Кравчинский. – И при чем тут, скажи, мои либеральные убеждения? Это же натуральный разбойник. Можно даже сказать – душегуб.
   Митрофанов на «душегуба» обиделся и вознамерился пощупать скандальному поэту область лица, детективу с трудом удалось разнять расходившихся не на шутку крестьянина и интеллигента. Надо признать, что претензии Аполлона к Ивану имели под собой довольно серьезные основания, но, с другой стороны, Митрофанов мог и не знать о своих ночных похождениях, если эти похождения действительно имели место. Последнее предположение детектива хоть и было по стилю весьма замысловатым, но поэт уловил его суть и вынужден был признать, что оно не лишено оснований. Когда вокруг тебя происходит черт знает что, реальностью могут оказаться самые на первый взгляд фантастические гипотезы. После непродолжительных препирательств друзья решили разделиться. Ярославу пришло в голову, что Кравчинский имеет шанс выбраться из ловушки в одиночку. В конце концов, Аполлон к разворачивающимся здесь историям не имеет никакого отношения, в отличие от Кузнецова и Ходулина, сразу же ставших персонажами написанного каким-то безумцем романа. Нельзя сказать, что поэт с большой охотой принял предложение детектива, однако он не мог не понимать, что это шанс, и шанс, возможно, единственный.
   – А что я скажу компетентным органам? – засомневался Аполлоша. – Меня же на смех поднимут или, чего доброго, отправят в психушку.
   – Скажи им, что нас похитили неизвестные, – посоветовал Ярослав. – Мафия, одним словом. Которая устроила себе прибежище в бывшем графском дворце.
   – Ладно, – вздохнул Кравчинский, с трудом взбираясь на вороного. – Что-нибудь придумаю. Ну, не поминайте лихом, мужики.
   После столь бодрого прощального слова можно было ожидать, что Аполлоша помчится галопом, но, увы, наезднические навыки поэта были не того уровня, чтобы без особой нужды горячить коня. Ярослав очень надеялся, что Кравчинский из седла не выпадет и часика через два доберется до своей распрекрасной «Лады».
   – Ты о кладе, спрятанном старым графом, ничего не слышал? – спросил у Митрофанова Ярослав.
   Ванька, неодобрительным взглядом провожающий удаляющегося неспешным аллюром поэта, резко обернулся и вперил в детектива насмешливые синие глаза:
   – И вас, значит, проняло. Так бы сразу и сказали. А то начали ерунду всякую городить: самогонный аппарат, телега. Карету еще какую-то этот придурок приплел. На графском кладе, брат, уже не один десяток человек в округе шизанулся. Девяносто лет уже ищут. Еще дед мой искал его. Потом отец. Я тоже мальчишкой увлекся было, да рукой махнул. Только время терять. А сперва ведь и до смертоубийств доходило. Мне дед рассказывал, что не то в конце годов двадцатых, не то в начале тридцатых здесь прямо-таки война шла вокруг графского дворца. А сейчас кроме Кости Кривцова никто, почитай, клад уже не ищет. У Кривцова-то шиза семейная. Его дед ушел как-то на графские развалины, да так его с тех пор больше никто не видел.
   – Давно это было?
   – Да лет семьдесят тому назад, как не более.
   – Может, просто от жены сбежал?
   – Особой причины для бегства у него не было, а там кто его знает – чужая душа потемки. По деревне слух пошел, что это его призрак уволок. Но слухи они и есть слухи, их к делу не подошьешь,
   – Сдается мне, Иван, что диадема из этого самого графского клада. Знать бы еще, кто ее нашел и в твою землянку подбросил.
   Митрофанов от удивления даже присвистнул:
   – Вон оно как! А я смотрю, что это Костя по деревне сам не свой ходит. Предлагаю вчера ему выпить, а он, шельмец, нос воротит. Докопался, значит! Ну, он теперь от меня так просто не отвертится. Тут ведь литром водки не обойдешься.
   Пока Митрофанов переживал удачу односельчанина в деле, казавшемся всем абсолютно безнадежным, Ярослав сопоставлял факты. Конечно, вполне мог этот шизанутый Кривцов откопать спрятанный когда-то в годы революции старым графом клад, но какое отношение все это имеет к развернувшимся вокруг совершенно фантастическим историям? Кому и зачем вдруг понадобилось реанимировать события, происходившие, оказывается, если верить тому же Ивану, в этих местах много лет тому назад?
   – О! – воскликнул удивленно Митрофанов. – Откуда эта старая рухлядь взялась на наших дорогах?
   Ярослав, разумеется, с первого же взгляда узнал автомобиль доблестных сотрудников ОГПУ, на бежать уже было поздно. Впрочем, как тут же выяснилось, и не от кого, ибо за рулем черного рыдвана сидел фон Дорн, он же Терентий Филиппович Доренко, приветливо машущий рукой недавнему арестанту.
   – Бери коня и дуй отсюда, – посоветовал Ивану Кузнецов, – пока тебя органы не замели.
   Митрофанов совету внял. Подхватив под уздцы гнедого, он круто свернул с проселочной дороги в густые заросли.
 
   Ярослав дождался допотопного автомобиля и без задержки запрыгнул на его заднее сиденье. Фон Дорн ударил по газам, и машина понеслась по пыльному тракту с прытью, которой детектив от нее никак не ожидал.
   – Удивили вы меня, Друбич! – возмущенно проговорил фон Дорн. – Какого черта вы прохлаждаетесь в километре от дворца на виду у моих подчиненных? Мы же договорились встретиться ночью. Я уже объявил вас в розыск.
   – Обстоятельства изменились, – спокойно отозвался Кузнецов, бросая на сиденье рядом со старшим оперуполномоченным роскошную диадему.
   Фон Дорн был потрясен настолько, что едва не вылетел с проселочной дороги с фатальными для автомобиля и его пассажиров последствиями. Рука его, потянувшаяся к драгоценной игрушке, довольно заметно подрагивала.
   – Откуда у вас диадема императрицы, Друбич? – не удержался фон Дорн от вопроса.
   – А почему вы решили, что это диадема принадлежала императрице, а не графине Глинской, скажем? – вежливо полюбопытствовал Ярослав.
   Фон Дорн смутился. Видимо, по нечаянности он выболтал тайну, которой не собирался делиться с бывшим однополчанином. Теперь у Ярослава уже не оставалось сомнений в том, что Терентий Филиппович прибыл во дворец Глинского неспроста. Его тоже заинтересовал клад старого графа. Более того, он, вероятно, имел кое-какое представление о том, что именно спрятал граф.
   – Однажды, уже очень давно, моя тетушка поведала мне одно семейное предание. Именно из ее уст я впервые услышал вашу фамилию, Ярослав. По ее словам, некий поручик Друбич в восемнадцатом веке убил моего предка, причем убил подло из-за угла. А причиной тому была диадема, подаренная императрице Петром Третьим во время бракосочетания. Очень темная история связана с этой диадемой. История, бросающая тень не только на Екатерину Великую, но и на графа Глинского. Кстати, среди окрестных крестьян до сих пор бытует мнение, что тогдашний Глинский, к слову, убитый все тем же Друбичем. был вампиром. И якобы он орудует здесь до сих пор, охраняя фамильные сокровища. Вас это не пугает, Ярослав? Чего доброго, этот призрак вздумает отомстить вам за коварство вашего предка.
   – Спасибо, что предупредили, Терентий Филиппович. Я буду настороже. А что касается диадемы, то я нашел ее в землянке неподалеку отсюда. Случайно.
   Фон Дорн остановил машину и повернулся к Ярославу, в глазах его читалась насмешка:
   – Воля ваша, Друбич, говорить мне правду или скрывать ее. Но хочу вас предупредить, без моей помощи вам отсюда не выбраться.
   – Я с вами вполне искренен, фон Дорн. По моим сведениям, клад старого графа раскопал некий Кривцов, местный житель. Видимо, он прятал свои сокровища в той самой землянке, где я нашел диадему. Есть и еще одно прискорбное обстоятельство: куда-то пропал законный наследник, я имею в виду молодого Глинского. Он должен был изъять сокровища из потайного места и вернуться в село.
   – Вы полагаете, что этот Кривцов выследил молодого графа и убил его в тот самый момент, когда тот возвращался с фамильными драгоценностями?
   – Во всяком случае, у меня есть основания так полагать.
   – Вы знаете, где живет этот Кривцов?
   – Знаю. Но вряд ли он прячет добытые сокровища в селе. Скорее всего, он зарыл их либо в землянке, либо где-то около нее. Сегодня ночью он наверняка попытается перепрятать клад, и у нас появится шанс ухватить его за хобот.
   Ярослав далеко не был уверен, что его предположения насчет Кости Кривцова, которого он знал, к слову, только со слов Ваньки Митрофанова, верны. Более того, детектив был почти стопроцентно уверен, что засада, которую он собирался организовать, будет пустой тратой времени, но у него не было другого выхода. Надо было занять чем-то въедливого фон Дорна, пока Аполлоша Кравчинский мобилизует в городе компетентные силы для борьбы с нечистой силой, невесть откуда появившейся в мирном селе. До темна было еще никак не меньше четырех часов, и Ярослав рассчитывал провести это время с пользой. А проще говоря, отоспаться. Фон Дорн ему мешать не собирался, ибо, похоже, посчитал выдвинутую поручиком Друбичем версию вполне правдоподобной. Машину они загнали в кусты неподалеку от землянки и набросали сверху веток. Маскировка получилась так себе, и любой зрячий человек обнаружил бы автомобиль с расстояния двадцати шагов, но в темную пору разглядеть что-либо будет попросту невозможно.
   Ярослав с удобствами устроился на заднем сиденье, предоставив фон Дорну почетную обязанность сторожить безлюдную проселочную дорогу, и уснул почти мгновенно. Разбудил его все тот же беспокойный старший оперуполномоченный. Детектив не сразу сообразил, где находится, поскольку вокруг царила непроглядная тьма, зато хорошо расслышал шипение, которым осторожный напарник предупреждал его об опасности.
   – Кажется, идет, – едва слышно выдохнул фон Дорн.
   Ярослав уже и сам слышал отчетливый треск ломающихся под ногами сучьев. Ночь была звездной, но ущербная луна давала слишком мало света для того, чтобы в подробностях разглядеть приближающегося человека. Кажется, это был мужчина довольно высокого роста. К землянке он подошел почти вплотную, но вниз спускаться не стал. Несколько томительных секунд незнакомец простоял в неподвижности, потом стал медленно отсчитывать шаги. Сделал он этих шагов не больше десятка, так, во всяком случае, показалось Ярославу, потом наклонился и стал быстро перебирать руками. Фон Дорн приоткрыл дверцу и вытащил из висевшей на поясе кобуры револьвер. До занятого важной работой человека им предстояло пройти не более двух десятков шагов. Фон Дорн успел сделать только полшага. Лесная поляна вдруг огласилась гиканьем и свистом и перед изумленными наблюдателями предстала целая ватага конных, числом никак не менее десятка. Вспыхнули факелы, и Ярослав с изумлением узнал в одном из всадников облаченного в отливающий кровью кафтан Коляна Ходулина, судя по всему и возглавлявшего этот дикий отряд. Человек, за которым вели охоту сразу с двух сторон, оказался на редкость проворным, ему почти удалось выскочить из круга всадников, но если судить по торжествующим крикам из ближайших зарослей, далеко убежать ему все-таки не дали. В зыбком свете факелов довольно трудно было разобрать, что же происходит на поляне. Кажется, незнакомого Ярославу мужика явили пред светлейшие очи графа Глинского, не слезая с седла, ткнувшего незнакомца сапогом в лицо. Тот еще, по всему видно, был феодал. Неизвестного связали и бросили на спину заводного коня. После чего вся ватага с гиканьем сорвалась с места и скрылась из поля зрения заинтересованных наблюдателей.
   – Чудовищно! – прошептал фон Дорн. – Это же призраки, Друбич! Понимаете? Призраки!
   Ярослав очень даже хорошо понимал всю нелепость происходящего. А пикантность ситуации состояла в том, что возмущение по этому поводу выражал субъект, которого смело можно было причислять к тому же разряду. Разумеется, Кузнецов, как человек деликатный, не стал высказываться на эту тему вслух, а всего лишь предложил своему напарнику завести мотор и последовать за удалившимися налетчиками.
   – Вы с ума сошли, Друбич! – возмутился фон Дорн. – Вы хоть соображаете, кого собираетесь преследовать?
   – Я не исключаю, что это просто маскарад, – спокойно отозвался Кузнецов. – Этот ваш призрак очень уж похож на одного моего знакомого.
   – Вы имеете в виду племянника старого графа?
   – Именно, дорогой фон Дорн. Посадить мужиков в седла, нацепить алый кафтан – для этого много ума не надо. Зато какой эффект! Даже вы испугались.
   Пристыженный старший оперуполномоченный нехотя завел мотор и вырулил на проселочную дорогу, на которой еще не осела пыль, поднятая копытами коней разбойного отряда. Эта пыль очень хорошо была видна в тусклом свете автомобильных фар.
   – Чего доброго, они услышат шум работающего мотора, – опасливо заметил фон Дорн.
   – Это вряд ли, – возразил Ярослав. – Из-за топота копыт им ничего не слышно. Главное – не потеряйте их след.
   Последнее было легче сказать, чем сделать. Тьма вокруг стояла непроглядная. К счастью, разбойная кавалькада уходила при свете факелов, и у преследователей появился шанс выяснить, куда направляются эти люди. У Ярослава были кое-какие основания полагать, что проселочная дорога выведет их к избушке на курьих ножках, где ему уже удалось побывать минувшей ночью.
   – Возьмите, – протянул фон Дорн Ярославу револьвер, – на всякий случай.
   Кузнецову, разумеется, доводилось стрелять из разного вида оружия, но с наганами он сталкивался впервые, а потому детектив не без интереса ощупал стреляющую игрушку. Судя по всему, это было куда более серьезное орудие убийства, чем то, которым он действовал прошлой ночью. Пока что стрелять Ярослав не собирался, но кто знает, как будут разворачиваться события дальше.
   – Притушите фары, – посоветовал фон Дорну Кузнецов. – Кажется, мы приехали.
   Дальше пришлось передвигаться пешим порядком, ориентируясь на свет факелов и шум, доносящийся из зарослей. Фон Дорн споткнулся о какой-то сук и едва не упал. Кузнецов успел подхватить падающего старшего оперуполномоченного, чем, возможно, уберег того от травмы. Фон Дорн чертыхнулся сквозь зубы и тут же зажал себе рот рукой. И было чего опасаться, ибо следопыты уже почти вплотную приблизились к преследуемым. Ярослав оказался прав в своих предположениях. Граф Глинский действительно вывел свой отряд к лесной избушке, где распоряжалась ведьма Ефросинья. Детектив вспомнил, что в прошлый раз ему так и не удалось попасть на прием к оракулу, и очень надеялся, что повторный визит окажется более удачным. Кем бы ни был этот прорицатель грядущего, но, возможно, как раз он и является главным режиссером стремительно разворачивающегося спектакля.
   Кузнецов с фон Дорном спрятались за деревьями, росшими на краю полянки, шагах в тридцати от входа в избушку. Видимость отсюда была неплохой, а вот слышали они далеко не все, и это обстоятельство весьма Ярослава огорчило. Дело в том, что на пороге избушки стояли граф Глинский и Ефросинья и о чем-то горячо спорили. Из их разговора Ярослав уловил только одно слово «диадема». Судя по всему, именно за диадемой охотился этой ночью граф Глинский, но у схваченного в лесу незнакомца ее обнаружить не удалось, по одной очень простой причине: диадема лежала сейчас в кармане куртки Ярослава Кузнецова, и он осторожно ощупывал ее пальцами. Детективу в голову пришла одна идея, к реализации которой он немедленно приступил.
   – Вы куда? – Фон Дорн схватил его за руку.
   – Женщина, что стоит рядом с молодым Глинским, – это Ефросинья, экономка старого графа. Я вам о ней говорил, фон Дорн. Стойте здесь и ничего не бойтесь. В крайнем случае, если мне не удастся договориться с этими людьми, возвращайтесь к машине.
   Уверенный тон Ярослава успокоил старшего оперуполномоченного, во всяком случае, тот не стал чинить детективу препятствий. Кузнецов не таясь приблизился к избушке. Его появление вызвало ропот среди собравшейся почтенной публики. Но, к счастью, Ярослав был тут же опознан и ни кем-нибудь, а самим графом Глинским, правда, встретившим старого знакомца не слишком любезно:
   – Какого черта, Друбич, где вы пропадали?!
   Вопрос был, конечно, резонный, но, между прочим, и Ярославу было что предъявить по этому случаю своему визави. Однако он оказался скромнее Коляна Ходулина и оставил пока что свои вопросы до лучших времен.
   – Вы, кажется, что-то потеряли, граф?
   – Да, Друбич, потерял. А этого сукина сына я наизнанку выверну, но утраченное верну. Вздерните его над огнем!
   Пытать, разумеется, собирались не гвардии поручика Друбича, а несчастного мужика, пойманного в десяти верстах отсюда, у землянки, вырытой в недобрый час Ванькой Митрофановым. Вид у пленника был не то чтобы испуганным, а буквально ошалелым. Понять его, конечно, можно было. Каково несчастному крестьянину века двадцать первого оказаться в лапах у монстра века восемнадцатого. Мужик, видимо, считает, что имеет дело с призраками. Скорее всего, у него язык отнялся от переживаний.
   – Твоя фамилия Кривцов? – спросил Ярослав у пленника, которого крепко держали за руки два ражих холопа, пока их расторопные товарищи, выполняя приказ графа, разводили костер.
   – Ага, – шмыгнул носом мужик и вскинул на детектива круглые от страха глаза. – Константин я. Червей решил накопать для рыбалки, а тут, вишь, какая оказия.
   – А утром не мог накопать, что ли? Чего ты среди ночи подхватился?
   – Так ведь на зорьке решил порыбачить, – зачастил Кривцов. – Как на духу говорю. А там землянка Ванькой Митрофановым выкопанная. От нее до речки рукой подать. Пережду, думаю, на топчане пару часиков, до рассвета-то всего ничего.
   Черт его знает, Ярослав не стал бы вот так с бухты-барахты отвергать выдвинутую незадачливым рыболовом версию. В конце концов, могут же быть у нормального человека заботы, никак не связанные с тем бедламом, который завертелся в округе? Но у графа Глинского на этот счет имелось свое мнение, и он непременно бы подпалил Кривцову шкуру, если бы не вмешательство детектива.
   – Вы, случайно, не эту вещицу ищете, ваше сиятельство?
   Граф Глинский вцепился в диадему обеими руками, глаза его сверкнули сумасшедшим огнем:
   – Ну, наконец-то. Где вы ее нашли, Друбич?
   – Отобрал у того самого разбойника, что угнал карету императрицы. Возможно, ее величество обронила вещицу во время бешеной скачки по лесу.
   – А где разбойник? – сверкнул безумными глазами граф.
   – Пришлось его отправить в мир иной, – соврал на всякий случай Кузнецов, дабы у Глинского не возникло желания попортить шкуру еще и Ваньки Митрофанова.
   Кузнецов ждал вопросов по поводу одежды, не совсем соответствующей эпохе, но графу было не до того, как выглядит в эту ночь лейб-гвардии поручик Друбич. Детектив уже собрался вздохнуть с облегчением, но тут прозвучал сначала один выстрел, потом второй. Стреляли из револьвера. То ли у фон Дорна сдали нервы, то ли его обнаружили по несчастливой случайности, но так или иначе, а влип он как кур в ощип. Не помогло ему даже явное превосходство в вооружении. Старшего оперуполномоченного скрутили расторопные холопы графа Глинского и приволокли пред светлы очи барина, который при виде своего злейшего врага буквально побурел от гнева.
   – Я так и знал, что он нас выследит. Вздернуть его на осине!
   Ярослав еще и рта не успел раскрыть для протеста, а расторопные холопы уже накинули на шею фон Дорна пеньковую веревку. Детективу не оставалось ничего иного, как посетовать на лютость своего старого приятеля. Вот ведь как эпоха отражается на человеке: кто бы мог подумать, что рубаха-парень Колян Ходулин способен на такие противоправные действия. Натуральный Дракула.
   – Друбич, мы же с вами договорились! – воззвал к Ярославу фон Дорн, не понимающий, за какое преступление его собираются вздернуть. Откуда же бывшему штабс-капитану, а ныне старшему оперуполномоченному было знать, что казнят его за грехи предка. Разумеется, Ярослав не мог остаться безучастным к творящейся на его глазах несправедливости. Кем бы там ни был этот невесть откуда взявшийся в начале двадцать первого века старший оперуполномоченный ОГПУ, но его реакция на предстоящую казнь была самая что ни на есть человеческая.
   – Послушайте, граф, мы действительно договорились с фон Дорном, – вмешался в творимое на его глазах безобразие Кузнецов. – Человек искренне раскаялся и готов верой и правдой служить матушке-императрице. Он не следил за нами, это я его сюда привел.
   – Этот человек мне не нравится, Друбич. Я оставлю его в живых, но с этой минуты вы отвечаете за его лояльность нашему делу головой. Пусть убирается.
   Глинский отвернулся к Ефросинье, спокойно стоявшей все это время в проеме дверей лесной избушки и наблюдавшей за происходящим. Граф передал ей полученную от Ярослава диадему, колдунья поднесла ее к ближайшему факелу и, видимо, осталась довольна осмотром.
   Кузнецов взял под руку фон Дорна и вывел его из круга недоброжелательно настроенных бородатых лиц:
   – Значит так, Терентий Филиппович, вы сейчас прихватите с собой нашего нового знакомого Константина Кривцова и тихонечко уберетесь отсюда на своей таратайке. Встретимся мы с вами во дворце. Вот там я вам все объясню.
   – Один вопрос, Друбич, бога ради – это призраки или люди?
   – Увы, Терентий Филиппович, по-моему, это все-таки призраки. А вот откуда они взялись, это нам с вами еще предстоит выяснить. Не задерживайтесь, граф может еще передумать. А с привидением вашей уважаемой конторе не совладать. Его даже к стенке поставить нельзя.
 
   Наблюдая за тем, как приговоренные фон Дорн и Кривцов покидают место несостоявшейся казни, Кузнецов мучительно пытался понять, по каким правилам раскручивается эта безумная история. Или в безумии нет и не может быть никакой логики? Будь старший оперуполномоченный реальным лицом вроде того же Константина Кривцова, в недобрый час вздумавшего порыбачить, тогда дело другое. Но ведь фон Дорн такой же персонаж спектакля, как и императрица, и Глинский, и преображенцы с фрейлинами. Точнее, он персонаж другого спектакля, сюжет которого разворачивается в конце двадцатых годов прошлого века. По идее персонажи этих двух спектаклей не должны пересекаться, тем более что в спектакле века восемнадцатого уже есть свой фон Дорн, тот самый, с которым поручик Друбич успел подраться на дуэли. Здесь, правда, возможен один вариант, весьма и весьма фантастический. А что, если фон Дорн и тогдашний поручик Друбич в конце двадцатых годов встречались с призраком графа Глинского, умершего в веке восемнадцатом? Как-то уж очень подозрительна эта осведомленность старшего оперуполномоченного о событиях, происходивших в средине восемнадцатого века в малоприметной деревушке, вдали от столичных центров. Что за потрясающее воображение событие здесь произошло, если тетушка фон Дорна рассказала о нем своему племяннику аж сто пятьдесят лет спустя? Кузнецов рассчитывал получить ответ у оракула, который, возможно, один обладал информацией о разворачивавшихся в этих местах на протяжении двух с половиной веков действиях, но, увы, ему не повезло и в этот раз. Свидание с загадочным существом, похоже, откладывалось. Во всяком случае, граф Глинский уже вновь был в седле. Ярославу, дабы не оставаться в одиночестве в сумрачном лесу, пришлось следовать за безумным Коляном и его верными холопами. Ватага с гиканьем понеслась по лесу навстречу набегающему рассвету. Бешеная скачка закончилась у знакомого дворца, вновь принявшего свое первоначальное обличье. Ярослав с удивлением обнаружил посреди аллеи под погашенным фонарем сиротливо стоящую «Ладу» Кравчинского. Сам Аполлон, заложив руки за спину, прогуливался перед крыльцом, любуясь изумительным фасадом волшебного дворца.