Страница:
Диана Сидни
Наслаждения
Хабибе, которую я всегда буду помнить
1
Танжер, 1972 год
Глава 1
Солнце сползало в море; горы, окружавшие город, медленно меняли цвет; воздух быстро наливался прохладой.
Абдул Кадир неторопливо шел по Сиди-Буарракия, размышляя о том, что совсем уже близко, отсюда ровно через квартал, его ждет невероятно выгодная сделка. В конце концов, девушка — девственница и очень хороша собой.
Так что с богатенького европейца, этого французского барона, можно слупить кругленькую сумму. Впереди Абдул Кадира тянулся караван берберов, возвращавшихся с базара в свои горы на неспешно вышагивающих маленьких осликах. Зажглись огни неоновой рекламы, разноцветно заплясавшие, словно капли серебряного дождя, на монистах и браслетах, спрятанных в складках женских одежд.
Вдоль дороги ровными рядами выстроились пальмы, мерно раскачивающиеся в такт порывам раннего вечернего бриза, налетавшего со Средиземного моря. Очень скоро Кадиру надоело плестись за берберами и он обогнал караван, что, впрочем, было несложно, поскольку изнуренные долгим и жарким днем ослы напрочь отказывались торопиться.
За поворотом начинался подъем на Олд-Маунтин-роуд, и Кадир замедлил шаг. Оказавшись наверху, он остановился.
Теперь огни города оказались внизу, мерцая и танцуя, словно блуждающие огоньки, на темно-фиолетовой поверхности ночного моря. Открывавшееся взору зрелище было поистине волшебным. Предгорья Рифа покрывали зеленые пятна низкорослого кустарника; время и морской ветер и здесь потрудились на славу, заставив изогнуться всегда гордо-прямые кипарисы. Но Кадира мало интересовало то, к чему так стремились и чем так восхищались туристы, приезжающие с единственной целью — погрузиться в экзотику загадочного, волшебного города. Не тронул его и доносившийся из старого города настойчивый призыв муллы к вечерней молитве.
Несмотря на теплый вечер, Кадиру было прохладно в его серо-голубой джеллабе[1], как нельзя лучше подчеркивавшей его крепкое телосложение — сильные руки, широкие плечи и чересчур мощный для столь низкого роста торс.
В другой стране Кадир непременно стыдился бы своего роста, но в арабском мире, к которому он принадлежал, рост особого значения не имел. В расчет принималось только мужское начало, а Кадир был мужчина что надо.
С моря веяло вечерней прохладой, отчего извечные запахи Медины — ладан, свежее мясо, ослиный навоз, кофе и мятный чай — становились гуще и слаще. Временами даже казалось, что еще чуть-чуть, и воздух можно будет зачерпнуть руками. Но опять же ничто это не занимало кутавшегося в грубую ткань Кадира. Он был слишком занят расчетами суммы, которую следовало запросить у барона. Руководствуясь только ему одному понятными математическими выкладками, Кадир пришел к выводу, что цена составит ровно сто тысяч дирхамов[2]. Спускаясь к мерцавшему огнями городу, полностью погруженный в свои мысли, он даже не обратил внимания на чуть было не сбивший его автомобиль.
Кадир резко свернул на улицу, зажатую между белевшими в ночи двумя рядами стен, за которыми прятались шикарные виллы богатых европейцев. Не глядя по сторонам, он продолжал свой путь, пока не остановился у высоких решетчатых ворот. Его впустил высокий человек в тюрбане и серой джеллабе. Он велел Кадиру подождать.
Стоя в мраморном холле, Кадир нетерпеливо переминался с ноги на ногу, разглядывая развешенные по стенам большие картины в дорогих золоченых рамах. «Обстановочка что надо, — довольно усмехаясь, думал Кадир. — Если правильно начать разговор, то деньги у меня в кармане…»
— Ты позволишь оставить тебя ненадолго?
Барон Андре де Сен-Клер поднялся из удобного мягкого кресла. Какое-то время он молча смотрел на огонь, пылавший в облицованном мрамором камине. На красивом лице барона вспыхнуло выражение глубокого раздражения.
— Забавно. Опять этот человек. Даже не представляю, что ему от меня надо. Впрочем, уверен, беседа займет не более пяти минут.
Николае Чамберс пожал плечами и сделал очередной глоток бренди.
— Не беспокойтесь, старина. Я отлично здесь себя чувствую. С вами или без вас.
Андре вышел вслед за слугой из кабинета в холл. Сайд, высокий, худощавый марокканец, служил у Сен-Клера уже четыре года, с того самого времени, как была куплена эта вилла. Чернильно-черные глаза Сайда улыбались редко и еще реже говорили о том, что у него на уме. Острый с сильной горбинкой нос и сходившиеся над переносицей густые черные брови придавали Сайду суровый, а порой и просто угрожающий вид. Но несмотря на отсутствие юмора, Сайд был образцовым дворецким. Если бы вместо тяжелой голубой джеллабы и белой каффие[3] Сайд носил визитку и узкие брюки, он мог бы дать фору любому дворецкому-англичанину — и немалую, поскольку никогда не распространялся о личной жизни своего хозяина или же о своем к нему отношении.
Оказавшись в холле, Андре жестом отпустил слугу, и тот молча поспешил удалиться.
— Чем обязан столь неожиданному визиту? — обратился к поклонившемуся в знак приветствия гостю Андре.
— Надеюсь, вы великодушно простите мое вторжение, но вопрос, который я хотел бы обсудить, лучше всего обсудить лично… с глазу на глаз. — Кадир многозначительно приподнял бровь, беглым взглядом обвел комнату и, не обнаружив в ней свидетелей разговора, продолжил:
— Вы все еще желаете купить Ясмин?
От прямоты поставленного вопроса Андре на секунду растерялся, но тут же, правда, совладал с собой.
— Вы хотите сказать, что решили заставить ее начать работать? — спросил Андре, пытаясь не выдать охватившего его ужаса.
— Время пришло. Вы так не считаете? Но разумеется, если ваши намерения изменились, вы всегда можете заказать себе право первой ночи. Может быть, этого будет достаточно, а?
Несмотря на то что Кадир говорил с нарочитой небрежностью и якобы в простодушном восхищении по-прежнему разглядывая картины, он ни на минуту не выпускал из поля зрения Сен-Клера. Увидев в глазах барона знакомую дьявольскую вспышку, Кадир решил не упускать благоприятного момента. Европейцы, посещавшие публичный дом Кадира, всегда развлекались вволю. Но Кадир знал, что большинство его клиентов гневно осуждают происходящее в стенах известного особняка. У себя дома они утверждали, что питают отвращение к покупке и продаже живого товара, но, кажется, не очень-то мучились угрызениями совести, пользуясь услугами этого самого живого товара. Классический пример светского лицемерия.
Кадир не понимал, зачем барону Ясмин, да его это особо и не занимало: какими бы ни были соображения этого богача, он намерен торговаться до последнего дирхама. Кадир заплатил за Ясмин несколько больше, чем стоила просто красивая девочка: она была родом из Рифа, а значит, вполне реально продать се за очень хорошие деньги. Бедный дед-простак понятия не имел об истинной цене внучки. На какое-то время Кадир задумался о том, что порой нелепая и на первый взгляд несущественная причина заставляет людей совершать непоправимые глупости. Будучи торговцем человеческой плотью, он смотрел на этот предмет совсем не так, как обычные люди. И судил о нем по-своему.
Кадир рассматривал Ясмин Карим как хорошее вложение капитала и, думая о се деде, поражался человеческой тупости. Дед не хотел держать Ясмин у себя в доме, поскольку девочка была полукровкой: мать ее когда-то оказалась не в том месте и не в то время — имела несчастье быть изнасилованной американским солдатом. Подобные вещи после упразднения Танжерской международной зоны, когда Франция и Испания признали независимость Марокко, встречались не так уж и редко. Это произошло в 1956 году, тогда же в Танжере началась невероятная суматоха. Страшно вспомнить, что творилось: наводнявший город разношерстный люд пытался всеми правдами и не правдами найти себе новое место под солнцем.
Когда мать Ясмин была уже не в силах скрывать свою беременность, она потеряла место служанки и вернулась домой, где и родила дочь. Семья, разумеется, не признала девочку. Мать Ясмин старалась защитить дочь от гнева родственников, посылая ее пасти коз или собирать хворост, находила любое другое занятие, лишь бы избавить свое дитя от издевательств, ведь Ясмин была неполноценной марокканкой, да к тому же еще девочкой. Потом мать умерла от туберкулеза и некому больше было защищать Ясмин. Дед относился к внучке с откровенным презрением, считая сам факт ее рождения оскорбительным для семьи Он не чаял сбагрить с рук эту чужеземную красавицу, от которой одни убытки. Даже замуж ее никто бы не взял — какой глупец позарится на полукровку!
Кадир же знал цену Ясмин. Критерии у него, разумеется, были совершенно другие. То, что для старика было убытком, для него стало прибылью.
— Ясмин стоит сто тысяч дирхамов, — мягко заметил Кадир. — Столько я заработаю на ней уже за первый же год.
Андре побледнел.
— Mon Dicu![4] Но это почти семьдесят пять тысяч франков!
— Считайте это калымом за невесту.
Кадир улыбнулся, обнажив ряд неровных желтых зубов. Ему было интересно, станет ли барон торговаться, и потому он внимательно смотрел на Сен-Клера, пытаясь определить, насколько сильно тот желает Ясмин.
— Sacre bleu![5] — уставившись невидящим взглядом на носки своих туфель, мрачно пробормотал барон.
Слегка дрожащим и пальцами Сен-Клер попытался пригладить свою шевелюру, но начинавшие седеть на висках кудри не желали слушаться. На лбу Андре выступили капельки пота. Он представил себе Ясмин работающей в борделе Кадира или, еще хуже, проданной в один из бесчисленных грязных притонов Касбы и почувствовал почти физическую боль. Мысль о таком исходе заставляла Ссн-Клера напрочь позабыть о рациональности, и Кадир прекрасно это понимал.
— Ну хорошо. Сто тысяч дирхамов.
— В золотых монетах, если не возражаете. — Лицо Кадира расплылось в широкой улыбке. — Хотя я и деловой человек, но у владельца публичного дома, как правило, нет расчетного счета в банке. — Кадир хихикнул, довольный собственной шуткой; у него сразу поднялось настроение: барон даже не пытался торговаться. — Между прочим, я слышал, что золото в этом году станет весьма выгодным капиталовложением, — стараясь соответствовать собственным представлениям о светскости, заметил Кадир. — Цены на него очень скоро вырастут, причем намного. Подумайте, может, и вам стоит прикупить золотишка?
Взмахом руки Андре отверг совершенно неуместный финансовый совет Кадира. И без того факт беседы с этим человеком был для него ужасен. К тому же закончить столь неприятный разговор болтовней о капиталовложениях казалось Сен-Клеру абсолютной нелепостью.
— Когда? — спросил Андре.
— Завтра вечером.
— Хорошо. — Барон рассеянно повернулся, но, не желая нарушать правила хорошего тона и задевать самолюбие Абдул Кадира невниманием, помолчав, добавил:
— Итак, до завтра.
— Благослови нас Аллах! — поклонился Кадир, открывая тяжелую резную дверь. — Не стоит звать вашего человека. Я сам закрою за собой ворота.
Андре медленно вернулся в гостиную. После захода солнца заметно посвежело, и Ник положил в очаг еще несколько поленьев. Теперь в камине бушевало пламя; длинные тени скользили по толстым восточным коврам, устилавшим мраморный пол; портреты в золоченых рамах и гобелены то меркли во мраке ночи, то вдруг ярко освещались вспышками огня.
— Проблемы? — поинтересовался Ник, увидев озабоченное лицо Андре.
— Незначительные, — коротко ответил тот. — Приходил Абдул Кадир.
— Сводник из «зоко-чико»? — неожиданно живо заинтересовался гость, подавшись вперед в своем кресле. — Звучит интригующе, старина. Что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться со старым приятелем?
— Нет-нет, — мрачно ответил Андре. — Ничего подобного. Он приходил потому, что я собираюсь выкупить Ясмин.
— Ясмин? Боже праведный, старина, зачем? — Ник был шокирован. — Разве не проще платить за се короткие визиты?
— Нет, — с нескрываемой горечью в голосе ответил Андре. — Даже подумать страшно, что ждет ее впереди, если она останется в этом борделе.
— А чем эта маленькая шлюха отличается от других? — поинтересовался Ник, пристально глядя на Андре. В его вопросе сквозило любопытство. — Она же еще не начала работать, и ты не можешь знать, чего она стоит.
— Ясмин очень смышленая девочка. У нее удивительно живой взгляд. Мне кажется, что если малышку подтолкнуть, то она семимильными шагами пойдет в гору.
Понимаешь, о чем я? Кроме того, грустно думать, что искорки в этих глазах погаснут…
Ник громко рассмеялся.
— Искорки! — саркастически заметил он. — Соглашусь с тем, что девочка не без огонька. Но это говорит скорее о ее темпераменте, а не об умственных способностях.
— Не будь задницей! — раздраженно произнес Андре. — Ты знаешь, что я имею в виду.
— Конечно. Я же не полный идиот. — Ник покачал головой. — Насколько я понимаю, ты считаешь себя человеком, способным сохранить этот, как тут было сказано, удивительно живой взгляд, а? — Ник рассмеялся. — Какое помпезное самовозвсличивание!
Задетый за живое словами собеседника, Андре нахмурился.
— А тебе-то какое дело? Или ты тоже дожидаешься Ясмин?
— А вот теперь задница — ты. — Ник слегка пожал плечами. — Но неужели тебе надо покупать девочку? Это же глупо! Можно подумать, что ты собираешься на ней жениться, дурачок.
— Не вижу ничего смешного.
— А я вижу. Впрочем, не все ли равно? Живой товар — не такое уж плохое капиталовложение.
— Тебе не надоело паясничать? — Андре брезгливо поморщился. — Меня шокирует работорговля, и ты это прекрасно знаешь. — Он покачал головой и, помолчав, добавил:
— Поверь мне. Ник, это совсем не то, о чем ты думаешь. Я всем сердцем хочу освободить Ясмин.
— Освободить? В жизни не слыхал подобной либеральной чуши. Неужели ты не понимаешь, что в такой стране, как эта, свобода не будет для нее благом? Что, спрашивается, она станет делать со своей свободой? Найдет место продавщицы в какой-нибудь лавчонке? Ерунда! Здесь это нереально. Единственно возможный вариант для Ясмин вернуться в публичный дом к Кадиру или к кому-то другому и стать проституткой. Ты же сам знаешь, что ни один уважающий себя араб не женится на Ясмин.
— Полагаю, ты прав. — Андре сокрушенно вздохнул.
Да что и говорить, тут было о чем подумать…
Николае Чамберс жил в Танжере три года; он был инженером и занимался разработками проекта гигантской гидроэлектростанции, которую планировали построить марокканские власти. Ник, как говорится, на собственной шкуре убедился, что при царящих в этой стране законах никакой прогресс невозможен.
С Ником Андре познакомил его банкир Анри Ламарке.
И, как это часто случается в заморских городах с небольшим европейским населением, деловое знакомство вскоре переросло в личную дружбу.
Это была необычная дружба. На первый взгляд Ник казался типичным продуктом британской системы частного образования: живой, но поверхностный ум, прекрасное, доходящее порой до цинизма чувство юмора и весьма пренебрежительное отношение к трудностям жизни. Андре же был человеком более утонченным, более элегантным — блестящий образец французской знати, покинувшей родину.
Однако несмотря на столь очевидную разницу темпераментов, они, как это часто бывает в жизни, наилучшим образом дополняли друг друга и с удовольствием общались.
Купив виллу на Олд-Маунтин-роуд, Андре сразу же оказался накрепко привязан к обособленному обществу мировой элиты — таких же, как он, оторванных от родины богатых людей, владельцев вилл и домов, живописно вытянувшихся строго вдоль побережья. Временами Андре тяготила подчеркнутая замкнутость и элитарность такого образа жизни, но он страстно, чуть ли не до умопомрачения любил Танжер и потому большую часть года проводил здесь, а не на своих виноградниках во Франции.
Сен-Клер прекрасно организовал быт своего поместья в Оссре, так что там прекрасно обходились и без него. Открыв для себя простую истину, что жить в атмосфере «вечных каникул» совсем не то, что круглый год вращаться в высшем свете, разрываясь между зваными вечерами, клубными заседаниями и прочей белибердой, Андре так и остался жить в Танжере, где наконец и нашел душевное успокоение. Управляющий имением Сен-Клера был одним из лучших виноделов Франции, а его поверенные в Париже прекрасно справлялись со своими обязанностями по распоряжению недвижимостью. В результате Андре удалось не только сохранить, но и приумножить свое и без того немалое состояние. Парижский банк Сен-Клера имел отделение в Танжере, и инвестирование марокканских предприятий по добыче железной руды, асбеста, кобальта и меди было отличной возможностью для Андре применить всю свою незаурядную деловую предприимчивость. Стороннему же человеку образ жизни Сен-Клера мог показаться воплощением праздности.
Впервые в Танжер Сен-Клер приехал в 1956 году, как раз перед получением Марокко независимости. В то время ему было тридцать лет; будучи холостым и не обремененным какими-либо делами, он очень скоро превратился в настоящего плейбоя. Отец Андре был полностью занят своими виноградниками, на которых производилось очень дорогое шабли. И хотя предполагалось, что Андре должен тоже учиться делу отца, вел он себя независимо.
Собственная жизнь представлялась Андре предопределенной, установленной и расписанной на несколько лет вперед. Он прекрасно знал, что когда-нибудь освоит нелегкую науку виноделия, а потом, после смерти отца, унаследует все состояние и будет делать вино. Он женится, и у него родятся сыновья; они вырастут и тоже будут делать вино. Все правильно. Очень удобное существование и вполне в духе семейных традиций. Но душа Андре требовала острых ощущений. Танжер с хлынувшими в него писателями, художниками, артистами и авантюристами всех мастей пленил его воображение и навеки покорил его сердце…
Очнувшись от своих размышлений, Андре резко встал и налил себе очередную порцию.
— Еще?
— Да, будь любезен, — протянул свой стакан Ник. — Так что, приятель, мне кажется, тебе лучше смотреть правде в глаза. Если ты купишь Ясмин, то она станет твоей собственностью. В здоровье, в болезнях и прочес, прочее, прочее. Представляешь, какую ты берешь на себя ответственность?
— Merde[6], — пробормотал Андре.
Он еще больше помрачнел. До этого момента мысль о том, что Ясмин будет жить здесь, у него в доме, и он, как следовало из слов Ника, будет волен поступать с ней как захочет, не приходила ему в голову — задуманное им казалось всего лишь интеллектуальным экзерсисом, и не более того. Сен-Клеру вдруг стало не по себе: такой душевной слепоты он от себя не ожидал.
— Интересно, сколько этот тип хочет получить за свой «товар»? — взглянув на Андре краешком глаза, поинтересовался Ник.
— Слишком много.
— А ты не мог бы быть более конкретным? Или эти детали тебя смущают?
— Семьдесят пять тысяч франков.
— Merde — очень точное определение. Сколько же коз можно купить па эти деньги! Я бы тоже смутился. Но зато ты сможешь распоряжаться малышкой по собственному усмотрению, — решив не щадить друга, напомнил Ник. — Господи, до чего же сладкая мысль! Я тебе завидую. Как подумаю о нескольких штучках, на которые я сам бы сподобился с этой юной распутницей…
— Не сомневаюсь, — пробормотал Андре, не придавший, однако, особого значения словам Ника. Он допил бренди и многозначительно посмотрел на своего собеседника:
— Кажется, ты говорил, что должен повидаться сегодня вечером в клубе с сэром Найджелом?
— Да, должен. До чего же глупо с моей стороны, глупо и недальновидно! — Ник нехотя поднялся из кресла. — Здесь творятся такие интересные вещи, что я с трудом вырываю себя из благословенной сени твоего дома. С тем чтобы попасть в компанию скучнейшего зануды.
— Передавай ему от меня привет.
— Ну разумеется, — пообещал Ник, хитро глядя на вставшего его проводить Андре. — Насколько я понимаю, какое-то время ты будешь весьма занят и мы не сможем лицезреть тебя в клубе?
— Nomme dc Dieu![7] — «Этот несносный болтун когда-нибудь уберется отсюда?» — сверкнул глазами Андре. Но уголки его губ уже не могли сдержать улыбки. Он подал Нику плащ и легко подтолкнул его в направлении выхода:
— Если ты не поторопишься, я скажу Сайду, чтобы он выкинул тебя из моего дома.
Проводив Николаев до машины, Андре подождал, пока его высокий широкоплечий друг втиснется в машину, хлопнет дверцей и включит зажигание. Вот наконец автомобиль тронулся, и через минуту-другую шум мотора растворился в зигзагах горной дороги. Теперь Андре мог остаться наедине со своими мыслями.
Ясмин. Ее имя заставляло ощутить тонкий аромат духов, смешанный с тяжелым, густым запахом гашиша, наподнявшим дом Кадира. Как ни странно, бордель был очень приятным местом, — там можно было замечательно провести время. Расположенный в центре Медины, дом прятался за высокой белой оградой; во внутреннем дворике с колоннами, частично закрытом легкой навесной крышей, висело огромное количество клеток с птицами. По углам двора были расставлены длинные низкие диваны с грудами подушек — место ожидания клиентов.
Взглянув вверх, можно было увидеть лестничные площадки с тонкими железными балюстрадами. Длинная винтовая лестница вела к ряду дверей, за которыми посетителя ожидали все мыслимые на этом свете развлечения. Тщательнейшим образом продуманный декор этого пристанища разврата завораживал всяк сюда входящего своей изысканностью. Здешние девушки, одна непохожая на другую, отличались прекрасными манерами и по-восточному вычурной деликатностью, — Абдул Кадир знал толк в своем деле, а потому уделял большое внимание их воспитанию.
Покупая девушек в бедных семьях Рифа в Атласских горах в самом раннем возрасте, Кадир привозил их в Танжер и селил в своем доме для обучения. Пока они были малы и боязливы, он использовал их в качестве прислуги у работающих девушек. Когда же новенькая привыкала к окружавшей ее обстановке, Кадир пускал девушку в дело. Андре подумал о том, что теперь, судя по всему, настал черед и для Ясмин.
Сен-Клер видел Ясмин всего несколько раз. Она приносила ему кофе и трубку с гашишем (гашиш входил в программу предварительных удовольствий — прежде чем подняться по винтовой лестнице, предлагалось вкусить затмевающий разум дурман), и девочка сразу же покорила Андре. Она была маленькой и идеально сложенной; ее большие серые глаза светились озорством. Внутри дома она не носила вуали, и он имел возможность наслаждаться прелестью сладких пухлых губок девушки и легкой краской стыда па нежной коже. На ней всегда было длинное платье из тонкого шелка с искусной вышивкой. Ткань колыхалась и переливалась при каждом движении Ясмин. В памяти Андре всплыла ее медленная заученная походка, ее достойная принцессы грациозность. Восхитительное маленькое, едва развившееся тело еле-еле угадывалось под складками одежды, но это интриговало ничуть не меньше.
Разумеется, и Андре, и Николае оба приметили Ясмин.
Бордель Кадира был не единственным в Танжере. Далеко не единственным. Их были сотни — неотъемлемая часть туристического бизнеса. Но заведение Кадира отличалось чистотой и спокойствием — что-то вроде второго клуба для многих мужчин — знакомых Ссн-Клера и Чамберса.
Андре понимал: любой из них мог купить Ясмин. В конце концов, все они смотрели на новых девушек с интересом — на кого-то с большим, на кого-то с меньшим. Но в Ясмин, вернее, в ее взгляде, сквозило что-то такое, что глубоко поразило Андре.
Прямолинейный Ник считал, что интерес его друга к Ясмин продиктован не только ее смышленостью. Более того, в глубине души Андре и сам прекрасно понимал: ум девочки — дело десятое… Все клиенты Кадира ждали появления новой девушки и понимали, что им придется подождать ее в соответствии с установленным Кадиром порядком. Такая система усиливала напряжение, щекотала нервы. Но неожиданно для Андре Ясмин оказалась той единственной, которую ом не хотел ни с кем делить.
Для Сен-Клера это было совершенно новое ощущение. Он не смог удержаться от расспросов, и Кадир, ничего не тая, рассказал ему всю историю своей «воспитанницы».
Рассказ этот звучал исключительно по-деловому, словно речь шла о покупке лошади. Вспомнив о нем, Андре содрогнулся: с каждой минутой он все больше и больше чувствовал себя в положении лошадиного барышника. Ему не нравилось это чувство, но в данный момент оно не было единственным ощущением Андре.
Вспоминая стройную фигурку, Сен-Клер почти физически ощущал то наслаждение, которое он испытывал, прикасаясь к нежной, сладко благоухающей, шелковистой коже.
Андре встал и налил себе еще бренди. Ему предстояла длинная и трудная ночь. Быть может, алкоголь несколько притупит чувства, погасит огнем жгущее желание.
«Сто тысяч дирхамов! Mon Dieu! Но Ясмин того стоит — всех ста тысяч до последней монеты, — думал Андре, не в силах вырваться из плена эротических фантазий. — Абдул Кадир держит меня за дурака, но мне плевать. Это всего лишь деньги».
Абдул Кадир неторопливо шел по Сиди-Буарракия, размышляя о том, что совсем уже близко, отсюда ровно через квартал, его ждет невероятно выгодная сделка. В конце концов, девушка — девственница и очень хороша собой.
Так что с богатенького европейца, этого французского барона, можно слупить кругленькую сумму. Впереди Абдул Кадира тянулся караван берберов, возвращавшихся с базара в свои горы на неспешно вышагивающих маленьких осликах. Зажглись огни неоновой рекламы, разноцветно заплясавшие, словно капли серебряного дождя, на монистах и браслетах, спрятанных в складках женских одежд.
Вдоль дороги ровными рядами выстроились пальмы, мерно раскачивающиеся в такт порывам раннего вечернего бриза, налетавшего со Средиземного моря. Очень скоро Кадиру надоело плестись за берберами и он обогнал караван, что, впрочем, было несложно, поскольку изнуренные долгим и жарким днем ослы напрочь отказывались торопиться.
За поворотом начинался подъем на Олд-Маунтин-роуд, и Кадир замедлил шаг. Оказавшись наверху, он остановился.
Теперь огни города оказались внизу, мерцая и танцуя, словно блуждающие огоньки, на темно-фиолетовой поверхности ночного моря. Открывавшееся взору зрелище было поистине волшебным. Предгорья Рифа покрывали зеленые пятна низкорослого кустарника; время и морской ветер и здесь потрудились на славу, заставив изогнуться всегда гордо-прямые кипарисы. Но Кадира мало интересовало то, к чему так стремились и чем так восхищались туристы, приезжающие с единственной целью — погрузиться в экзотику загадочного, волшебного города. Не тронул его и доносившийся из старого города настойчивый призыв муллы к вечерней молитве.
Несмотря на теплый вечер, Кадиру было прохладно в его серо-голубой джеллабе[1], как нельзя лучше подчеркивавшей его крепкое телосложение — сильные руки, широкие плечи и чересчур мощный для столь низкого роста торс.
В другой стране Кадир непременно стыдился бы своего роста, но в арабском мире, к которому он принадлежал, рост особого значения не имел. В расчет принималось только мужское начало, а Кадир был мужчина что надо.
С моря веяло вечерней прохладой, отчего извечные запахи Медины — ладан, свежее мясо, ослиный навоз, кофе и мятный чай — становились гуще и слаще. Временами даже казалось, что еще чуть-чуть, и воздух можно будет зачерпнуть руками. Но опять же ничто это не занимало кутавшегося в грубую ткань Кадира. Он был слишком занят расчетами суммы, которую следовало запросить у барона. Руководствуясь только ему одному понятными математическими выкладками, Кадир пришел к выводу, что цена составит ровно сто тысяч дирхамов[2]. Спускаясь к мерцавшему огнями городу, полностью погруженный в свои мысли, он даже не обратил внимания на чуть было не сбивший его автомобиль.
Кадир резко свернул на улицу, зажатую между белевшими в ночи двумя рядами стен, за которыми прятались шикарные виллы богатых европейцев. Не глядя по сторонам, он продолжал свой путь, пока не остановился у высоких решетчатых ворот. Его впустил высокий человек в тюрбане и серой джеллабе. Он велел Кадиру подождать.
Стоя в мраморном холле, Кадир нетерпеливо переминался с ноги на ногу, разглядывая развешенные по стенам большие картины в дорогих золоченых рамах. «Обстановочка что надо, — довольно усмехаясь, думал Кадир. — Если правильно начать разговор, то деньги у меня в кармане…»
— Ты позволишь оставить тебя ненадолго?
Барон Андре де Сен-Клер поднялся из удобного мягкого кресла. Какое-то время он молча смотрел на огонь, пылавший в облицованном мрамором камине. На красивом лице барона вспыхнуло выражение глубокого раздражения.
— Забавно. Опять этот человек. Даже не представляю, что ему от меня надо. Впрочем, уверен, беседа займет не более пяти минут.
Николае Чамберс пожал плечами и сделал очередной глоток бренди.
— Не беспокойтесь, старина. Я отлично здесь себя чувствую. С вами или без вас.
Андре вышел вслед за слугой из кабинета в холл. Сайд, высокий, худощавый марокканец, служил у Сен-Клера уже четыре года, с того самого времени, как была куплена эта вилла. Чернильно-черные глаза Сайда улыбались редко и еще реже говорили о том, что у него на уме. Острый с сильной горбинкой нос и сходившиеся над переносицей густые черные брови придавали Сайду суровый, а порой и просто угрожающий вид. Но несмотря на отсутствие юмора, Сайд был образцовым дворецким. Если бы вместо тяжелой голубой джеллабы и белой каффие[3] Сайд носил визитку и узкие брюки, он мог бы дать фору любому дворецкому-англичанину — и немалую, поскольку никогда не распространялся о личной жизни своего хозяина или же о своем к нему отношении.
Оказавшись в холле, Андре жестом отпустил слугу, и тот молча поспешил удалиться.
— Чем обязан столь неожиданному визиту? — обратился к поклонившемуся в знак приветствия гостю Андре.
— Надеюсь, вы великодушно простите мое вторжение, но вопрос, который я хотел бы обсудить, лучше всего обсудить лично… с глазу на глаз. — Кадир многозначительно приподнял бровь, беглым взглядом обвел комнату и, не обнаружив в ней свидетелей разговора, продолжил:
— Вы все еще желаете купить Ясмин?
От прямоты поставленного вопроса Андре на секунду растерялся, но тут же, правда, совладал с собой.
— Вы хотите сказать, что решили заставить ее начать работать? — спросил Андре, пытаясь не выдать охватившего его ужаса.
— Время пришло. Вы так не считаете? Но разумеется, если ваши намерения изменились, вы всегда можете заказать себе право первой ночи. Может быть, этого будет достаточно, а?
Несмотря на то что Кадир говорил с нарочитой небрежностью и якобы в простодушном восхищении по-прежнему разглядывая картины, он ни на минуту не выпускал из поля зрения Сен-Клера. Увидев в глазах барона знакомую дьявольскую вспышку, Кадир решил не упускать благоприятного момента. Европейцы, посещавшие публичный дом Кадира, всегда развлекались вволю. Но Кадир знал, что большинство его клиентов гневно осуждают происходящее в стенах известного особняка. У себя дома они утверждали, что питают отвращение к покупке и продаже живого товара, но, кажется, не очень-то мучились угрызениями совести, пользуясь услугами этого самого живого товара. Классический пример светского лицемерия.
Кадир не понимал, зачем барону Ясмин, да его это особо и не занимало: какими бы ни были соображения этого богача, он намерен торговаться до последнего дирхама. Кадир заплатил за Ясмин несколько больше, чем стоила просто красивая девочка: она была родом из Рифа, а значит, вполне реально продать се за очень хорошие деньги. Бедный дед-простак понятия не имел об истинной цене внучки. На какое-то время Кадир задумался о том, что порой нелепая и на первый взгляд несущественная причина заставляет людей совершать непоправимые глупости. Будучи торговцем человеческой плотью, он смотрел на этот предмет совсем не так, как обычные люди. И судил о нем по-своему.
Кадир рассматривал Ясмин Карим как хорошее вложение капитала и, думая о се деде, поражался человеческой тупости. Дед не хотел держать Ясмин у себя в доме, поскольку девочка была полукровкой: мать ее когда-то оказалась не в том месте и не в то время — имела несчастье быть изнасилованной американским солдатом. Подобные вещи после упразднения Танжерской международной зоны, когда Франция и Испания признали независимость Марокко, встречались не так уж и редко. Это произошло в 1956 году, тогда же в Танжере началась невероятная суматоха. Страшно вспомнить, что творилось: наводнявший город разношерстный люд пытался всеми правдами и не правдами найти себе новое место под солнцем.
Когда мать Ясмин была уже не в силах скрывать свою беременность, она потеряла место служанки и вернулась домой, где и родила дочь. Семья, разумеется, не признала девочку. Мать Ясмин старалась защитить дочь от гнева родственников, посылая ее пасти коз или собирать хворост, находила любое другое занятие, лишь бы избавить свое дитя от издевательств, ведь Ясмин была неполноценной марокканкой, да к тому же еще девочкой. Потом мать умерла от туберкулеза и некому больше было защищать Ясмин. Дед относился к внучке с откровенным презрением, считая сам факт ее рождения оскорбительным для семьи Он не чаял сбагрить с рук эту чужеземную красавицу, от которой одни убытки. Даже замуж ее никто бы не взял — какой глупец позарится на полукровку!
Кадир же знал цену Ясмин. Критерии у него, разумеется, были совершенно другие. То, что для старика было убытком, для него стало прибылью.
— Ясмин стоит сто тысяч дирхамов, — мягко заметил Кадир. — Столько я заработаю на ней уже за первый же год.
Андре побледнел.
— Mon Dicu![4] Но это почти семьдесят пять тысяч франков!
— Считайте это калымом за невесту.
Кадир улыбнулся, обнажив ряд неровных желтых зубов. Ему было интересно, станет ли барон торговаться, и потому он внимательно смотрел на Сен-Клера, пытаясь определить, насколько сильно тот желает Ясмин.
— Sacre bleu![5] — уставившись невидящим взглядом на носки своих туфель, мрачно пробормотал барон.
Слегка дрожащим и пальцами Сен-Клер попытался пригладить свою шевелюру, но начинавшие седеть на висках кудри не желали слушаться. На лбу Андре выступили капельки пота. Он представил себе Ясмин работающей в борделе Кадира или, еще хуже, проданной в один из бесчисленных грязных притонов Касбы и почувствовал почти физическую боль. Мысль о таком исходе заставляла Ссн-Клера напрочь позабыть о рациональности, и Кадир прекрасно это понимал.
— Ну хорошо. Сто тысяч дирхамов.
— В золотых монетах, если не возражаете. — Лицо Кадира расплылось в широкой улыбке. — Хотя я и деловой человек, но у владельца публичного дома, как правило, нет расчетного счета в банке. — Кадир хихикнул, довольный собственной шуткой; у него сразу поднялось настроение: барон даже не пытался торговаться. — Между прочим, я слышал, что золото в этом году станет весьма выгодным капиталовложением, — стараясь соответствовать собственным представлениям о светскости, заметил Кадир. — Цены на него очень скоро вырастут, причем намного. Подумайте, может, и вам стоит прикупить золотишка?
Взмахом руки Андре отверг совершенно неуместный финансовый совет Кадира. И без того факт беседы с этим человеком был для него ужасен. К тому же закончить столь неприятный разговор болтовней о капиталовложениях казалось Сен-Клеру абсолютной нелепостью.
— Когда? — спросил Андре.
— Завтра вечером.
— Хорошо. — Барон рассеянно повернулся, но, не желая нарушать правила хорошего тона и задевать самолюбие Абдул Кадира невниманием, помолчав, добавил:
— Итак, до завтра.
— Благослови нас Аллах! — поклонился Кадир, открывая тяжелую резную дверь. — Не стоит звать вашего человека. Я сам закрою за собой ворота.
Андре медленно вернулся в гостиную. После захода солнца заметно посвежело, и Ник положил в очаг еще несколько поленьев. Теперь в камине бушевало пламя; длинные тени скользили по толстым восточным коврам, устилавшим мраморный пол; портреты в золоченых рамах и гобелены то меркли во мраке ночи, то вдруг ярко освещались вспышками огня.
— Проблемы? — поинтересовался Ник, увидев озабоченное лицо Андре.
— Незначительные, — коротко ответил тот. — Приходил Абдул Кадир.
— Сводник из «зоко-чико»? — неожиданно живо заинтересовался гость, подавшись вперед в своем кресле. — Звучит интригующе, старина. Что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться со старым приятелем?
— Нет-нет, — мрачно ответил Андре. — Ничего подобного. Он приходил потому, что я собираюсь выкупить Ясмин.
— Ясмин? Боже праведный, старина, зачем? — Ник был шокирован. — Разве не проще платить за се короткие визиты?
— Нет, — с нескрываемой горечью в голосе ответил Андре. — Даже подумать страшно, что ждет ее впереди, если она останется в этом борделе.
— А чем эта маленькая шлюха отличается от других? — поинтересовался Ник, пристально глядя на Андре. В его вопросе сквозило любопытство. — Она же еще не начала работать, и ты не можешь знать, чего она стоит.
— Ясмин очень смышленая девочка. У нее удивительно живой взгляд. Мне кажется, что если малышку подтолкнуть, то она семимильными шагами пойдет в гору.
Понимаешь, о чем я? Кроме того, грустно думать, что искорки в этих глазах погаснут…
Ник громко рассмеялся.
— Искорки! — саркастически заметил он. — Соглашусь с тем, что девочка не без огонька. Но это говорит скорее о ее темпераменте, а не об умственных способностях.
— Не будь задницей! — раздраженно произнес Андре. — Ты знаешь, что я имею в виду.
— Конечно. Я же не полный идиот. — Ник покачал головой. — Насколько я понимаю, ты считаешь себя человеком, способным сохранить этот, как тут было сказано, удивительно живой взгляд, а? — Ник рассмеялся. — Какое помпезное самовозвсличивание!
Задетый за живое словами собеседника, Андре нахмурился.
— А тебе-то какое дело? Или ты тоже дожидаешься Ясмин?
— А вот теперь задница — ты. — Ник слегка пожал плечами. — Но неужели тебе надо покупать девочку? Это же глупо! Можно подумать, что ты собираешься на ней жениться, дурачок.
— Не вижу ничего смешного.
— А я вижу. Впрочем, не все ли равно? Живой товар — не такое уж плохое капиталовложение.
— Тебе не надоело паясничать? — Андре брезгливо поморщился. — Меня шокирует работорговля, и ты это прекрасно знаешь. — Он покачал головой и, помолчав, добавил:
— Поверь мне. Ник, это совсем не то, о чем ты думаешь. Я всем сердцем хочу освободить Ясмин.
— Освободить? В жизни не слыхал подобной либеральной чуши. Неужели ты не понимаешь, что в такой стране, как эта, свобода не будет для нее благом? Что, спрашивается, она станет делать со своей свободой? Найдет место продавщицы в какой-нибудь лавчонке? Ерунда! Здесь это нереально. Единственно возможный вариант для Ясмин вернуться в публичный дом к Кадиру или к кому-то другому и стать проституткой. Ты же сам знаешь, что ни один уважающий себя араб не женится на Ясмин.
— Полагаю, ты прав. — Андре сокрушенно вздохнул.
Да что и говорить, тут было о чем подумать…
Николае Чамберс жил в Танжере три года; он был инженером и занимался разработками проекта гигантской гидроэлектростанции, которую планировали построить марокканские власти. Ник, как говорится, на собственной шкуре убедился, что при царящих в этой стране законах никакой прогресс невозможен.
С Ником Андре познакомил его банкир Анри Ламарке.
И, как это часто случается в заморских городах с небольшим европейским населением, деловое знакомство вскоре переросло в личную дружбу.
Это была необычная дружба. На первый взгляд Ник казался типичным продуктом британской системы частного образования: живой, но поверхностный ум, прекрасное, доходящее порой до цинизма чувство юмора и весьма пренебрежительное отношение к трудностям жизни. Андре же был человеком более утонченным, более элегантным — блестящий образец французской знати, покинувшей родину.
Однако несмотря на столь очевидную разницу темпераментов, они, как это часто бывает в жизни, наилучшим образом дополняли друг друга и с удовольствием общались.
Купив виллу на Олд-Маунтин-роуд, Андре сразу же оказался накрепко привязан к обособленному обществу мировой элиты — таких же, как он, оторванных от родины богатых людей, владельцев вилл и домов, живописно вытянувшихся строго вдоль побережья. Временами Андре тяготила подчеркнутая замкнутость и элитарность такого образа жизни, но он страстно, чуть ли не до умопомрачения любил Танжер и потому большую часть года проводил здесь, а не на своих виноградниках во Франции.
Сен-Клер прекрасно организовал быт своего поместья в Оссре, так что там прекрасно обходились и без него. Открыв для себя простую истину, что жить в атмосфере «вечных каникул» совсем не то, что круглый год вращаться в высшем свете, разрываясь между зваными вечерами, клубными заседаниями и прочей белибердой, Андре так и остался жить в Танжере, где наконец и нашел душевное успокоение. Управляющий имением Сен-Клера был одним из лучших виноделов Франции, а его поверенные в Париже прекрасно справлялись со своими обязанностями по распоряжению недвижимостью. В результате Андре удалось не только сохранить, но и приумножить свое и без того немалое состояние. Парижский банк Сен-Клера имел отделение в Танжере, и инвестирование марокканских предприятий по добыче железной руды, асбеста, кобальта и меди было отличной возможностью для Андре применить всю свою незаурядную деловую предприимчивость. Стороннему же человеку образ жизни Сен-Клера мог показаться воплощением праздности.
Впервые в Танжер Сен-Клер приехал в 1956 году, как раз перед получением Марокко независимости. В то время ему было тридцать лет; будучи холостым и не обремененным какими-либо делами, он очень скоро превратился в настоящего плейбоя. Отец Андре был полностью занят своими виноградниками, на которых производилось очень дорогое шабли. И хотя предполагалось, что Андре должен тоже учиться делу отца, вел он себя независимо.
Собственная жизнь представлялась Андре предопределенной, установленной и расписанной на несколько лет вперед. Он прекрасно знал, что когда-нибудь освоит нелегкую науку виноделия, а потом, после смерти отца, унаследует все состояние и будет делать вино. Он женится, и у него родятся сыновья; они вырастут и тоже будут делать вино. Все правильно. Очень удобное существование и вполне в духе семейных традиций. Но душа Андре требовала острых ощущений. Танжер с хлынувшими в него писателями, художниками, артистами и авантюристами всех мастей пленил его воображение и навеки покорил его сердце…
Очнувшись от своих размышлений, Андре резко встал и налил себе очередную порцию.
— Еще?
— Да, будь любезен, — протянул свой стакан Ник. — Так что, приятель, мне кажется, тебе лучше смотреть правде в глаза. Если ты купишь Ясмин, то она станет твоей собственностью. В здоровье, в болезнях и прочес, прочее, прочее. Представляешь, какую ты берешь на себя ответственность?
— Merde[6], — пробормотал Андре.
Он еще больше помрачнел. До этого момента мысль о том, что Ясмин будет жить здесь, у него в доме, и он, как следовало из слов Ника, будет волен поступать с ней как захочет, не приходила ему в голову — задуманное им казалось всего лишь интеллектуальным экзерсисом, и не более того. Сен-Клеру вдруг стало не по себе: такой душевной слепоты он от себя не ожидал.
— Интересно, сколько этот тип хочет получить за свой «товар»? — взглянув на Андре краешком глаза, поинтересовался Ник.
— Слишком много.
— А ты не мог бы быть более конкретным? Или эти детали тебя смущают?
— Семьдесят пять тысяч франков.
— Merde — очень точное определение. Сколько же коз можно купить па эти деньги! Я бы тоже смутился. Но зато ты сможешь распоряжаться малышкой по собственному усмотрению, — решив не щадить друга, напомнил Ник. — Господи, до чего же сладкая мысль! Я тебе завидую. Как подумаю о нескольких штучках, на которые я сам бы сподобился с этой юной распутницей…
— Не сомневаюсь, — пробормотал Андре, не придавший, однако, особого значения словам Ника. Он допил бренди и многозначительно посмотрел на своего собеседника:
— Кажется, ты говорил, что должен повидаться сегодня вечером в клубе с сэром Найджелом?
— Да, должен. До чего же глупо с моей стороны, глупо и недальновидно! — Ник нехотя поднялся из кресла. — Здесь творятся такие интересные вещи, что я с трудом вырываю себя из благословенной сени твоего дома. С тем чтобы попасть в компанию скучнейшего зануды.
— Передавай ему от меня привет.
— Ну разумеется, — пообещал Ник, хитро глядя на вставшего его проводить Андре. — Насколько я понимаю, какое-то время ты будешь весьма занят и мы не сможем лицезреть тебя в клубе?
— Nomme dc Dieu![7] — «Этот несносный болтун когда-нибудь уберется отсюда?» — сверкнул глазами Андре. Но уголки его губ уже не могли сдержать улыбки. Он подал Нику плащ и легко подтолкнул его в направлении выхода:
— Если ты не поторопишься, я скажу Сайду, чтобы он выкинул тебя из моего дома.
Проводив Николаев до машины, Андре подождал, пока его высокий широкоплечий друг втиснется в машину, хлопнет дверцей и включит зажигание. Вот наконец автомобиль тронулся, и через минуту-другую шум мотора растворился в зигзагах горной дороги. Теперь Андре мог остаться наедине со своими мыслями.
Ясмин. Ее имя заставляло ощутить тонкий аромат духов, смешанный с тяжелым, густым запахом гашиша, наподнявшим дом Кадира. Как ни странно, бордель был очень приятным местом, — там можно было замечательно провести время. Расположенный в центре Медины, дом прятался за высокой белой оградой; во внутреннем дворике с колоннами, частично закрытом легкой навесной крышей, висело огромное количество клеток с птицами. По углам двора были расставлены длинные низкие диваны с грудами подушек — место ожидания клиентов.
Взглянув вверх, можно было увидеть лестничные площадки с тонкими железными балюстрадами. Длинная винтовая лестница вела к ряду дверей, за которыми посетителя ожидали все мыслимые на этом свете развлечения. Тщательнейшим образом продуманный декор этого пристанища разврата завораживал всяк сюда входящего своей изысканностью. Здешние девушки, одна непохожая на другую, отличались прекрасными манерами и по-восточному вычурной деликатностью, — Абдул Кадир знал толк в своем деле, а потому уделял большое внимание их воспитанию.
Покупая девушек в бедных семьях Рифа в Атласских горах в самом раннем возрасте, Кадир привозил их в Танжер и селил в своем доме для обучения. Пока они были малы и боязливы, он использовал их в качестве прислуги у работающих девушек. Когда же новенькая привыкала к окружавшей ее обстановке, Кадир пускал девушку в дело. Андре подумал о том, что теперь, судя по всему, настал черед и для Ясмин.
Сен-Клер видел Ясмин всего несколько раз. Она приносила ему кофе и трубку с гашишем (гашиш входил в программу предварительных удовольствий — прежде чем подняться по винтовой лестнице, предлагалось вкусить затмевающий разум дурман), и девочка сразу же покорила Андре. Она была маленькой и идеально сложенной; ее большие серые глаза светились озорством. Внутри дома она не носила вуали, и он имел возможность наслаждаться прелестью сладких пухлых губок девушки и легкой краской стыда па нежной коже. На ней всегда было длинное платье из тонкого шелка с искусной вышивкой. Ткань колыхалась и переливалась при каждом движении Ясмин. В памяти Андре всплыла ее медленная заученная походка, ее достойная принцессы грациозность. Восхитительное маленькое, едва развившееся тело еле-еле угадывалось под складками одежды, но это интриговало ничуть не меньше.
Разумеется, и Андре, и Николае оба приметили Ясмин.
Бордель Кадира был не единственным в Танжере. Далеко не единственным. Их были сотни — неотъемлемая часть туристического бизнеса. Но заведение Кадира отличалось чистотой и спокойствием — что-то вроде второго клуба для многих мужчин — знакомых Ссн-Клера и Чамберса.
Андре понимал: любой из них мог купить Ясмин. В конце концов, все они смотрели на новых девушек с интересом — на кого-то с большим, на кого-то с меньшим. Но в Ясмин, вернее, в ее взгляде, сквозило что-то такое, что глубоко поразило Андре.
Прямолинейный Ник считал, что интерес его друга к Ясмин продиктован не только ее смышленостью. Более того, в глубине души Андре и сам прекрасно понимал: ум девочки — дело десятое… Все клиенты Кадира ждали появления новой девушки и понимали, что им придется подождать ее в соответствии с установленным Кадиром порядком. Такая система усиливала напряжение, щекотала нервы. Но неожиданно для Андре Ясмин оказалась той единственной, которую ом не хотел ни с кем делить.
Для Сен-Клера это было совершенно новое ощущение. Он не смог удержаться от расспросов, и Кадир, ничего не тая, рассказал ему всю историю своей «воспитанницы».
Рассказ этот звучал исключительно по-деловому, словно речь шла о покупке лошади. Вспомнив о нем, Андре содрогнулся: с каждой минутой он все больше и больше чувствовал себя в положении лошадиного барышника. Ему не нравилось это чувство, но в данный момент оно не было единственным ощущением Андре.
Вспоминая стройную фигурку, Сен-Клер почти физически ощущал то наслаждение, которое он испытывал, прикасаясь к нежной, сладко благоухающей, шелковистой коже.
Андре встал и налил себе еще бренди. Ему предстояла длинная и трудная ночь. Быть может, алкоголь несколько притупит чувства, погасит огнем жгущее желание.
«Сто тысяч дирхамов! Mon Dieu! Но Ясмин того стоит — всех ста тысяч до последней монеты, — думал Андре, не в силах вырваться из плена эротических фантазий. — Абдул Кадир держит меня за дурака, но мне плевать. Это всего лишь деньги».