Страница:
Субэдэ знал, что далеко не так безобидна деревянная урусская крепость, какой видится она с холма. Штурм ее возможен лишь с одной стороны, по узкому перешейку, пересеченному глубоким рвом, перегороженному крепостным валом, который увенчан мощной стеной, сложенной из стволов вековых деревьев. Подойти с другой стороны – нечего и пытаться. Сделать подкоп? Хотелось бы посмотреть на того, кто сумеет сделать его под рекой. То ли сама природа пришла на помощь урусам, то ли урусы постарались и поработали над природой, изменив течение рек в свою пользу.
Но отсутствие серьезного боевого опыта защитников крепости все же сказывалось. Строя оборону, они думали лишь о крепости и забыли об окрестностях. Широкое поле перед перешейком следовало не под хлеба отнимать у леса, а спилив деревья, не корчевать, а оставить как есть вековые пни, да еще валунов неподъемных накатить, чтоб коннице негде было развернуться. Мирное поле, предназначенное для рождения жизни, а не для смерти.
От широкого торгового тракта ответвлялась прямая дорога к крепостным воротам, дополнительно защищенным поднятым деревянным мостом. Да только долго ли устоит та защита против камнеметов, которые сейчас измочалят бревна моста? И против тарана, который довершит остальное? Конечно, не одна степняцкая голова скатится с плеч, пока падут те ворота. Но на то она и война. Жаль только, что это будут головы воинов лучшего тумена. Но ничего, он сделает все, чтобы их оказалось как можно меньше. А после битвы взамен убитых найдет и обучит новых. Работа полководца сходна с работой кузнеца-воина. Сначала выковать меч из сырого железа, а после испытать его в битве. И суметь отковать клинок вновь, даже если он сломается при ударе об чей-то слишком крепкий череп. И, учтя предыдущие ошибки, сделать так, чтобы новый меч получился намного лучше прежнего.
Странная для кочевника тяга урусов к оседлому образу жизни и изматывающему крестьянскому труду подвела их на этот раз. Не под хлеб надо было готовить это поле, ой, не под хлеб! Да и зачем горбатиться на том поле, когда можно сесть на коня, взять лук, прийти и отнять? Непонятно… Хотя, пусть работают. Если все будут думать, как ордынцы, не у кого будет отнимать.
Субэдэ опустил ладонь на рукоять сабли, механически проверил, хорошо ли выходит из ножен клинок. Джехангир не дурак. Он решил перемолоть тумен Непобедимого у стен последней урусской крепости? Ладно, посмотрим!
Сотни его тумена перегородили поле, вытянувшись в линию в трех полетах стрелы от крепостного рва. Сзади к этой линии медленно приближались бесценные машины, захваченные в Поднебесной: три камнемета – вертикальные рамы на колесах высотой в рост человека, с длинными рычагами и привязанными к их концам пращами для метания снарядов, и таран, похожий на длинную урусскую избу на колесах с крышей, сплошь обшитой плотно подогнанными железными листами. Несмотря на то, что оси больших деревянных колес были обильно смазаны жиром, стон десятков рабов, влекущих тяжелые машины к цели, доносился даже до холма. Нет смысла вблизи крепости впрягать в машины волов и уж тем более коней. Хороший конь стоит трех, а то и пяти волов. А в походе хороший вол стоит сотни рабов. Случись вылазка – рабы первыми бросятся наутек намного расторопней любого вола. А посекут их – невелика потеря. В любом придорожном селении можно набрать сколько угодно. Правда, из урусов получаются на редкость скверные рабы. Так и норовят убежать, свернув при этом шею надсмотрщику…
«Вряд ли эти машины сильно облегчат осаду, – думал Субэдэ. – Интересно, случайно ли хан запретил использовать большой камнемет? Неужто он так сильно опасается меня и моего тумена?»
Следом за машинами двигалась железная кибитка, время от времени сотрясаемая тяжелыми ударами изнутри. Шестеро белых от ужаса рабов, запряженных в кибитку, довольно споро месили ногами грязную землю – погонщик им явно не требовался.
Субэдэ усмехнулся. Еще бы! С тех пор как провинившихся рабов стали заживо сбрасывать в решетчатый люк на крыше кибитки, они стали гораздо послушнее. Обглоданные кости, вылетавшие порой обратно через решетку, внушали ужас не только рабам. Даже бывалые воины содрогались от требовательного рева, который порой раздавался среди ночи из-за железных стен кибитки.
Но ни для воинов тумена, ни для машин, и даже ни для Зверя еще не настало время.
Громадный воин, начальник сотни Черных Шулмусов [93]– наиболее приближенных, неоднократно проверенных воинов личной охраны знаменитого полководца встретился взглядом с Субэдэ, едва заметно кивнул и движением коленей послал вперед своего коня, закованного в чешуйчатый черненый доспех. Броня породистого скакуна и могучего воина ковались одним мастером, и со стороны казалось, будто конь и всадник отлиты из единого, неразъемного куска металла цвета непроглядной ночи. Белый лошадиный хвост на длинном, тяжелом копье сотника трепетал на ветру.
Субэдэ наблюдал с холма, как уменьшается белая точка, приближаясь к темной линии всадников. Вот она пронеслась между камнеметами… Послушно, словно плоть перед острием ножа, расступилась перед вестником черная масса человекоконей и так же не спеша сомкнулась сзади, пропустив всадника, который ни на мгновение не замедлил бега своего скакуна. Никогда не устанет любоваться Непобедимый созданным его руками и волей совершенным механизмом, безжалостной машиной смерти…
…Одинокий всадник на закованном в броню жеребце отделился от линии степного войска и, подъехав к проезжей башне, что-то громко прокричал на непонятном языке.
– Чего орет-то? – непонятно у кого спросил Кузьма.
– Хошь переведу? – съязвил молодой дружинник. – Сымай, Кузьма, портки да отдай ихнему хану. Вместе со всем остальным барахлом, какое есть. А сам на потеху Орде голым задом на копье тому хмырю железному оденься. Здорово я по-ордынски разумею?
– Вот я те, Егор, щас в лоб звездану – и по-русски разуметь разучишься, – посулил Кузьма. – Беги к воеводе, доложись, мол, ордынцы вестника прислали.
– Да я смотрю, эвон воевода уже сам на стене, без доклада…
– Интересно, какого лешего ему надо, – проворчал Федор Савельевич. И, обернувшись к десятскому, приказал: – А ну-ка, приведи того пленного сотника. Пускай потолмачит.
– Он уже здесь, воевода, – сказал десятский. И махнул рукой гридням: – Ведите.
Двое дюжих витязей, ухватив пленника под микитки, легко, словно куль с овсом взнесли его по всходам, – Тэхэ всего пару раз коснулся ногами деревянных ступеней.
– Ну, спрашивай своего, чего ему надобно, – сказал Федор Савельевич.
Тэхэ, опасливо покосившись на воеводу, подошел к краю стены и, свесившись через тын, прокричал что-то на своем языке. Получив ответ, он повернулся к Федор Савельевичу:
– Он говорить, что вы должны открыть ворота и уходить из город. Весь вещь, скот и товар нада оставить в город. Тогда величайший Бату-хан, владыка мира, проявить милость и оставить вам жизни в обмен на ваш покорность и повиновение.
Десятник зло ощерился.
– Добрый у тебя хан.
Тэхэ кивнул.
– Ошень добрый.
– Угу, – кивнул воевода. – На Калке-реке, когда ваши об войско князя Мстислава Киевского зубы обломали, ваш добрый хан ему тоже предложил укрепления оставить и домой идти. А как князь со своей ратью из-за тына вышел, так их и посекли стрелами. А самого князя раненого вместе с другими пленниками досками до смерти додавили. Благодарствуем, нам такой доброты не надобно.
Тэхэ насупился, но спорить не стал. Лишь спросил:
– Что мне отвечать?
– Да то и отвечай, что слышал, – сказал воевода.
Тэхэ вновь свесился с тына и прокричал ответ. Но посланник, похоже, уезжать не собирался. Потрясая хвостатым копьем, он снова проорал что-то.
– Чего он там надрывается? – пробурчал десятник. – Сказано же – вали к своему хану с докладом, мол, послали вас туда-то и туда-то.
– Он предлагать поединок, – сказал Тэхэ.
– И чего? – хмыкнул Федор Савельевич. – Неужто если наш победит, то вы без боя в Степь уйдете?
Стоящий рядом горбоносый купец, успевший помимо кинжала и кольчуги обзавестись шлемом и кривой саблей, покачал головой.
– Вряд ли они повернут назад, – сказал он. – Но это обычай их предков. Чьи-то воины будут сражаться более яростно, зная, на чьей стороне боги.
– А чьи-то менее… – задумчиво произнес воевода. – Ладно, нам сейчас любой выигрыш времени на руку. Там, глядишь, и подмога к нам подоспеет.
И кивнул в сторону Тэхэ.
– Уведите.
Снова в темную гридницу к скамье и ремням Тэхэ не хотелось.
– Может, еще толмач нада? – спросил он, заискивающе заглядывая в глаза воеводе.
– Зачем, – пожал плечами Федор Савельевич. – Все что надо, уже сказано. Теперь по-иному с твоим ханом поговорим.
И, поворотившись лицом к городу, крикнул зычно:
– Гей, богатыри русские! Есть ли охотник в поединке намять бока басурману?
Тут же со стен донеслись голоса:
– Я! Я пойду! Дозволь, батька!
Но ближе всех оказался Митяй со своей неподъемной, окованной железом дубиной. Сейчас на нем был побитый островерхий шлем без бармицы [94]и личины [95], почти новый бахтерец [96], видно, взятый в бою и сильно надставленный по бокам крупными железными кольцами, и скрепленные такими же кольцами дощатые бутурлыки [97], привязанные прямо поверх голенищ сбитых сапог.
Споро взбежав по всходам, отчего те жалобно заскрипели, он поклонился Федору Савельевичу.
– Дозволь мне, воевода.
Воевода кивнул.
– Что ж, покажи басурману, детинушка, где раки зимуют.
– Покажу, Федор Савельевич, не сумлевайтесь, – сказал Митяй, поудобнее перехватывая ослоп…
Лязгая толстыми цепями, опустился на противоположный край рва подъемный мост. Помахивая огромным дубьем, словно тростинкой, по мосту вразвалочку прошел Митяй. Остановился, поправил шлем, качнул головой туда-сюда, разминая шею, мощно повел плечами – и вдруг неуловимым движением описал вокруг головы свистящий круг. Кованое железо ослопа смазалось в линию, словно не трехпудовым дубьем, а легкой сабелькой махнули.
– Ну чо, ты, что ль, в поединщики рвешься? – прогудел Митяй. – Давай, коли не боязно.
Ордынский посланец оскалил желтые зубы и коротко, без замаха, даже не привстав на стременах, метнул тяжелое копье.
Белой молнией просвистела хвостатая смерть, но Митяй лениво махнул дубиной и обломки копья полетели в ров.
– Это все, что ты можешь? – хмыкнул Митяй и еле увернулся от удара кривой сабли. Черненая чешуйчатая масса оказалась неожиданно проворной. Метнув копье, сотник тут же послал коня вслед – и конь оказался немногим медленнее копья.
Но клинок разрубил лишь воздух.
Пролетев мимо пешца, всадник зашипел от досады и, рванув поводья, бросил коня в таранный удар – смять, раздавить легкодоспешного врага многопудовой массой, окованной в тяжелый доспех, а после довершить дело отработанным ударом, способным развалить человека наискось от плеча до бедра.
Митяй снова отпрыгнул в сторону и еле устоял на ногах. Над ухом вновь просвистела сабля, но на этот раз гораздо ближе. Ее кончик просек кольчугу на плече и, чиркнув по нагрудной пластине, пропорол в ней глубокую борозду. Плечо ожгло, рубаха под доспехом тут же пропиталась горячим.
– Вот ирод! – разозлился Митяй. – Почти новый бахтерец спортил.
И, не думая особо, сплеча швырнул дубье во врага на манер городошной биты.
Хрясть!!!
Деревянная рукоять ослопа долбанула по бармице, прикрывающей ухо. Всадник покачнулся – и свалился с коня. Но с детства привычное к таким падениям тело все сделало само – сотник, как кошка, приземлился на четыре точки, тряхнул головой, сковырнул со шлема помятую личину, отбросил, подхватил с земли саблю и пошел на Митяя, шипя, как разъяренный манул [98].
Ослоп остался валяться позади ордынца.
– Во попал! – пробурчал Митяй, отступая от врага.
Весело заржал скакун, приветствуя скорую победу хозяина. Да и хозяин ощерился в предвкушении – простое и приятное дело рубить безоружного врага. Тем более на глазах его сородичей и, конечно, всей Орды, которая единым многоглазым существом сейчас неотрывно уставилась на бой двоих сильнейших богатуров. Да только глуп урусский богатур, хоть и силен, как медведь. И – надо признать – проворен. Да только что его сила и проворство против сабли, на кожаной рукояти которой сегодня вечером появится еще один крошечный череп, выцарапанный острым жалом наконечника стрелы. Скоро, ой скоро совсем не останется места на той рукояти!..
За спиной был ров. И дальше отступать было некуда.
«Щас как барана зарежет, – мелькнуло в голове у Митяя. – Позорно эдак-то помирать. Что люди скажут? Ну, басурман!..»
И больше от обиды, нежели от ярости, Митяй вдруг прыгнул вперед, грудью сминая вражий замах, и, как бывало в ярмарочном кулачном бою, с размаху и без изысков засветил ордынскому сотнику кулаком по тому же месту, куда дубиной попал.
Рука заныла, словно в стену ударил. Но, не обращая внимания на боль, Митяй другим кулаком добавил от всей души в широкоскулую рожу, вминая в череп плоский нос и стертые хурутом зубы.
Сотник упал, словно снесенный с ног крепостным тараном. Хлынувшая из сломанного носа кровь вмиг залила низ лица, превратив его в жуткую жидкую маску. Ордынец страшно завыл и, схватившись за нос, медленно завалился на бок.
Митяй носком сапога отбросил кривую саблю подальше в сторону – хорошее оружие, но не след грабить врага после первой победы. После победителям все до кучи достанется.
Он сходил за своим ослопом, после чего подошел к ордынцу, который все еще корчился на земле. Кровь тонкими струйками стекала у него между пальцев. Хоть и враг, а смотреть жутковато.
– Шел бы ты, степной человек, своей дорогой откель пришел, – сочувственно произнес Митяй, закидывая ослоп на плечо. Никогда доселе не приходилось ему бить кого-то со всей силы.
«Эвон ведь как нехорошо вышло-то, – покаянно подумал Митяй. – Порвал живого человека, будто зверь лесной».
Со стен раздавались радостные крики.
– Эй, парень! Хорош на ордынца таращиться, – прокричал с проезжей башни Кузьма. – Давай в крепость, а то что-то Орда зашевелилась. Ворота закрывать надобно и мост подымать.
Митяй бросил на побежденного последний взгляд.
– Ты это… к своим ползи, – буркнул он и, повернувшись спиной, пошел к воротам…
Сотник оторвал от лица окровавленные руки. Мир плавал перед глазами. Но плавал он не от удара.
Из глаз сотника лились слезы ярости, смешиваясь с кровью. Он не чувствовал боли – боль несмываемого позора была намного страшнее. Сломанное лицо может зажить – сломанное имя теперь навсегда останется уродливым прозвищем в глазах соплеменников.
Не-ет!!!
Сотник Черных Шулмусов собрал волю в кулак и приподнялся на локте.
Широкая спина врага удалялась, и это удесятерило силы. Сотник выплюнул выбитые зубы, стер рукавом кровь с глаз. Его рука метнулась к голенищу сапога, словно сам собой перевернулся в руке и лег узким лезвием в ладонь напоенный ядом узкий нож. Сотник лично перед каждой битвой выдерживал в лошадином навозе снабженный специальной бороздкой клинок ножа вместе с наконечниками стрел, густо намазав их перед этим смесью из лошадиной крови, яда степной гадюки и гниющей человеческой плоти. Что бы там ни говорили некоторые об уловках, недостойных воина, – плевать! Враг не должен жить – на то он и враг!
Сверкающей птицей смерти нож выпорхнул из ладони. Пришла запоздалая мысль – не царапнул ли случайно лезвием свою руку? Но что значит собственная смерть, пусть даже медленная и мучительная, по сравнению со смертью опозорившего тебя врага?..
– Митькаааа!!!!!
Голос Кузьмы, раздавшийся с башни, был страшен. Митяй задрал голову.
«Чего это он?»
И даже не сразу понял, что это его клюнуло сзади в незащищенную шею. Он поднял руку, словно сгоняя кусучего слепня, и вдруг сплошная черная муть плеснула в глаза…
Митяй рухнул на колени, потом медленно опустился на бревна моста, будто устал, да и прилег отдохнуть там же, где стоял…
Жуткий многоголосый вопль раздался со стены города. Но как сладки бессильные вопли разъяренного врага!
Сотник захохотал и вскочил на ноги – откуда силы взялись? Железный конь подбежал и послушно подставил спину. Сотник взлетел в седло, на скаку, наклонившись, подхватил с земли саблю. Унявшаяся было кровь хлынула снова из носа и рта, мир закачался перед глазами – пусть! Колени уверенно правили конем, а мир – пускай себе качается. Главное – имя очищено, враг мертв, а остальное – не в счет!
Скакун рванул было к колышущемуся строю ордынских всадников, но сотник осадил его и, развернув, издевательски махнул саблей в сторону города, словно горло кому перерезал. Что могут сделать медлительные урусы против воина, закованного в непробиваемую броню? Болты их неповоротливых самострелов медленны и видны в полете, а стрелы, пущенные из луков он смело примет на грудь – от кованого в Толедо нагрудника стрелы с тяжелыми боевыми наконечниками отлетают, даже будучи пущенными с тридцати шагов…
По-прежнему невозмутимый Ли кивнул Никите.
– Ну, лови! – прошептал Никита, легко поворачивая на станине самострел, над которым они с Ли трудились полночи. Последний из чжурчженей поднес факел к хвостику, торчащему из необычно толстой стрелы.
– Можно, – коротко произнес он…
Со стены слетела сверкающая комета. От удивления сотник Черных Шулмусов замер на мгновение и даже рот приоткрыл.
Неожиданно комета вспыхнула и превратилась в молнию.
Выбив оставшиеся зубы, молния влетела в открытый рот сотника и взорвалась, разлохматив чешуйчатый верх доспеха и превратив голову всадника в фонтан из кровавых брызг и костяной крошки. Шлем отлетел далеко в сторону, словно игрушечный мяч, и, прокатившись по земле, свалился в ров, а обезумевший конь понес обезглавленное тело к волнующейся линии всадников, подальше от крепости с ее ужасающим оружием…
– Чжонь-тхай-лой пришелся ему не по вкусу, – флегматично заметил Ли…
– Чжонь-тхай-лой. Потрясающий небо гром, – эхом слов, сказанных за пять полетов стрелы, прошептал Субэдэ. – Урусам известно тайное оружие чжурчженей.
Наметанным глазом он заметил волнение в доселе неподвижных рядах всадников своего тумена. Для них, завоевавших половину страны Нанкиясу, огненный порошок не был в диковинку. Не раз и не два брали чжурчженьские крепости и с их порошком, и без него. И, коли будет на то милость Тэнгре, завоюем и вторую половину Нанкиясу, и весь мир возьмем за затылок железными пальцами, поставим на колени и заставим целовать следы ордынских коней. Но, забери их мангусы, откуда у урусов могло появиться оружие, тайну которого Субэдэ лично вырвал из уст старейшего чжурчженьского колдуна?
Полководец скрипнул зубами. Во время похода по Руси все собственные запасы огненного порошка были израсходованы. Кто же думал, что незначительная пограничная крепость станет огрызаться огненными зубами? Утешало одно – в Нанкиясу сама земля богата особой солью, из которой делается потрясающий небо гром. Вряд ли жирные почвы урусов содержат много того вещества. Во всяком случае, ни в одном городе, сожженном во время похода, Субэдэ не встречал даже намека на чжонь-тхай-лой.
«Неужто среди урусов…»
Субэдэ зажмурился на мгновение, отгоняя предположение, больше похожее на сказку. Мертвые не воскресают, а последнего колдуна, владеющего секретом громового порошка, по приказу Субэдэ зарезали во сне верные кебтеулы – колдун был словоохотлив и заслужил легкую смерть.
Но как бы там ни было, штурм откладывать нельзя. Кипчакские лучники и так уже перешептываются и нерешительно оглядываются на холм. Того и гляди не урусов, а трусливых кипчаков придется насаживать на копья тумена.
Субэдэ щелкнул пальцами. Ожидающий сигнала толстый барабанщик на большом белом верблюде не заставил себя ждать. Оглушающий рокот наккаров – барабанов, схожих с гигантской медной глоткой, поперек которой натянули большой кусок кожи, разнесся над полем.
Лошади охранной сотни Черных Шулмусов настороженно запрядали ушами. Лишь многолетняя выучка и страх перед яростью всадников не позволяли им броситься вскачь, подальше от жуткого звука. Только конь Субэдэ даже не дрогнул под седоком, да белый верблюд продолжал невозмутимо двигать нижней челюстью, пережевывая свою жвачку, – он был глухим, и барабаны не доставляли ему ни малейшего беспокойства. В его уши еще при рождении ткнули раскаленной спицей, проколов перепонки.
Субэдэ негромко отдавал приказания – и под рокот наккаров, словно повинуясь невидимой руке, пришло в движение войско. Кипчакские лучники, забыв о нерешительности, послали вперед коней. Быстрее, еще быстрее…
Словно две длинных змеи заструились к крепости, готовясь броситься, обвить черными телами, задушить в объятиях, напоить ядом русский город…
– Сдурели, что ли? – усмехнулся молодой витязь, прикладываясь к ложу самострела. – Голой грудью да под стрелы? Трупами ров запрудить решили?
– Погодь, – нахмурился Кузьма, надвигая на переносье стрелку шлема. – Были бы так просты ордынцы, не стонала б Русь сейчас, словно косуля подраненная…
Кузьма не ошибся.
До кольев, торчащих на краю крепостного рва, оставалось не более пяти саженей, когда две змеи вдруг резко отвернули головы в разные стороны – и сотни стрел взметнулись надо рвом. Орда закрутила свою знаменитую «карусель».
– Ох, ёоо! – выдохнул Кузьма, приседая за тын и сдергивая вниз молодого витязя, завороженного невиданным зрелищем – тучей стрел, заслонившей солнце. – Вот те и голой грудью под стрелы!
Основной удар железных жал пришелся по проезжей башне – главной цели штурма. Сейчас с холма Субэдэ было видно, как две линии всадников превратились в два гигантских вращающихся кольца, похожих на змей, проглотивших собственный хвост. На стены города сыпался непрекращающийся град стрел, и лишь двускатная бревенчатая крыша над головами русских воинов, принявшая на себя основную долю навесного обстрела, спасала защитников от неминуемой смерти.
– Если бы не еда… – прошептал Субэдэ.
Если бы не приказ хана, желающего пополнить запасы в захваченном городе, крыша сейчас бы уже пылала, подожженная горящими стрелами, а ее защитники метались бы по стене, спасаясь от нестерпимого жара. Только непонятно, зачем они так густо устелили ту крышу дорогими мехами? Кичатся богатством? Что ж, тем хуже для них.
– Давай-давай, пришпиль шкурки понадежнее, – проворчал воевода, прячась за тыном. – Авось когда до горящих стрел дойдет, оно нам пригодится…
В щель между крышей и тыном влетала лишь одна стрела из десяти.
– Дети шакалов! – застонал Субэдэ. – Проклятые кипчаки тратят стрелы впустую! Дай сигнал – бить только по живым целям, не давать высунуться!
Рокот барабанов стал отрывистее…
Дождь стрел внезапно прекратился. Беспрерывный стук по крыше сменился одиночными посвистами, которые порой заканчивались вскриком или сдавленным стоном.
– Силу показали, теперь по одному выцеливают! – заскрипел зубами Тюря, в бессильной злобе стукнув кулаком по длинной рукояти, на которую был насажен обыкновенный колун.
– Ты, парень, топор не забижай, он тебе еще сгодится, когда басурмане на стену полезут, – посоветовал оказавшийся рядом Игнат. – Ежели доберутся, конечно. А пока пущщай постреляют, пока наша ответка готовится…
– Выдвинуть камнеметы! – приказал Субэдэ. – Желтозубым – прикрывать орудия!..
Плох тот торговец, который не умеет оружной рукой защитить свой товар. И плох тот воин, который не умеет торговать. Еще Потрясатель Вселенной Чингисхан приказывал карать смертью всякого, кто обидит купца, имеющего ханский ярлык на торговлю. Плати пошлину, покупай ярлык – и торгуй на здоровье, води караваны хоть через Дикое поле, хоть через весь подлунный мир – везде, куда дотянется рука Великого Кагана, будет тебе его покровительство и защита. Безбоязненно приходи в Орду, продавай заморские диковины, а главное – оружие и доспехи. Да не забудь рассказать о дальних странах, о тамошних людях, о том, как воюют они, много ли у них войска и не пора ли двинуть в те далекие страны пару-тройку туменов, пощипать непомерно обросших жиром и золотом эмиров, ярлов да королей…
Больше всего караванов шло из Орды на Запад… Само собой, не случайно. Богаты польские паны и венгерские аристократы. А уж про германских крестоносцев и папский Рим и говорить нечего… Но пока пусть идут на закат торговцы, выменивают свое добро на чужое золото. Которое однажды, нагрянув из Степи, придут и заберут все сразу непобедимые воины хана Бату. Но пока нужно хорошенько вызнать, как и каким оружием воюют в тех странах…
Много лет назад один из таких торговцев привез Чингисхану неповоротливое устройство – аркебуз, мощный лук на деревянном ложе, стреляющий железными стрелами и круглыми пулями. Сперва посмеялся Потрясатель Вселенной – может ли сравниться эта неподъемная колода с молниеносным ордынским луком? А после призадумался. И заказал торговцу привезти еще.
Тот с радостью выполнил заказ, правда, после оказался не в меру болтливым – мол, самому Потрясателю Вселенной диковинное оружие поставляю! Но редко бывает, чтобы длинный язык довел своего хозяина до добра. Пропал торговец, словно мангус его языком слизал. Кое-кто из табунщиков видел далеко в степи породистого коня того торговца – да ловить не стал. Наверно, потому, что плохо ловить коня, у которого есть хозяин, пусть даже примотанный собственными кишками к седлу. Вот доклюют его курганники да черные орлы – тогда почему бы и нет.
Но отсутствие серьезного боевого опыта защитников крепости все же сказывалось. Строя оборону, они думали лишь о крепости и забыли об окрестностях. Широкое поле перед перешейком следовало не под хлеба отнимать у леса, а спилив деревья, не корчевать, а оставить как есть вековые пни, да еще валунов неподъемных накатить, чтоб коннице негде было развернуться. Мирное поле, предназначенное для рождения жизни, а не для смерти.
От широкого торгового тракта ответвлялась прямая дорога к крепостным воротам, дополнительно защищенным поднятым деревянным мостом. Да только долго ли устоит та защита против камнеметов, которые сейчас измочалят бревна моста? И против тарана, который довершит остальное? Конечно, не одна степняцкая голова скатится с плеч, пока падут те ворота. Но на то она и война. Жаль только, что это будут головы воинов лучшего тумена. Но ничего, он сделает все, чтобы их оказалось как можно меньше. А после битвы взамен убитых найдет и обучит новых. Работа полководца сходна с работой кузнеца-воина. Сначала выковать меч из сырого железа, а после испытать его в битве. И суметь отковать клинок вновь, даже если он сломается при ударе об чей-то слишком крепкий череп. И, учтя предыдущие ошибки, сделать так, чтобы новый меч получился намного лучше прежнего.
Странная для кочевника тяга урусов к оседлому образу жизни и изматывающему крестьянскому труду подвела их на этот раз. Не под хлеб надо было готовить это поле, ой, не под хлеб! Да и зачем горбатиться на том поле, когда можно сесть на коня, взять лук, прийти и отнять? Непонятно… Хотя, пусть работают. Если все будут думать, как ордынцы, не у кого будет отнимать.
Субэдэ опустил ладонь на рукоять сабли, механически проверил, хорошо ли выходит из ножен клинок. Джехангир не дурак. Он решил перемолоть тумен Непобедимого у стен последней урусской крепости? Ладно, посмотрим!
Сотни его тумена перегородили поле, вытянувшись в линию в трех полетах стрелы от крепостного рва. Сзади к этой линии медленно приближались бесценные машины, захваченные в Поднебесной: три камнемета – вертикальные рамы на колесах высотой в рост человека, с длинными рычагами и привязанными к их концам пращами для метания снарядов, и таран, похожий на длинную урусскую избу на колесах с крышей, сплошь обшитой плотно подогнанными железными листами. Несмотря на то, что оси больших деревянных колес были обильно смазаны жиром, стон десятков рабов, влекущих тяжелые машины к цели, доносился даже до холма. Нет смысла вблизи крепости впрягать в машины волов и уж тем более коней. Хороший конь стоит трех, а то и пяти волов. А в походе хороший вол стоит сотни рабов. Случись вылазка – рабы первыми бросятся наутек намного расторопней любого вола. А посекут их – невелика потеря. В любом придорожном селении можно набрать сколько угодно. Правда, из урусов получаются на редкость скверные рабы. Так и норовят убежать, свернув при этом шею надсмотрщику…
«Вряд ли эти машины сильно облегчат осаду, – думал Субэдэ. – Интересно, случайно ли хан запретил использовать большой камнемет? Неужто он так сильно опасается меня и моего тумена?»
Следом за машинами двигалась железная кибитка, время от времени сотрясаемая тяжелыми ударами изнутри. Шестеро белых от ужаса рабов, запряженных в кибитку, довольно споро месили ногами грязную землю – погонщик им явно не требовался.
Субэдэ усмехнулся. Еще бы! С тех пор как провинившихся рабов стали заживо сбрасывать в решетчатый люк на крыше кибитки, они стали гораздо послушнее. Обглоданные кости, вылетавшие порой обратно через решетку, внушали ужас не только рабам. Даже бывалые воины содрогались от требовательного рева, который порой раздавался среди ночи из-за железных стен кибитки.
Но ни для воинов тумена, ни для машин, и даже ни для Зверя еще не настало время.
Громадный воин, начальник сотни Черных Шулмусов [93]– наиболее приближенных, неоднократно проверенных воинов личной охраны знаменитого полководца встретился взглядом с Субэдэ, едва заметно кивнул и движением коленей послал вперед своего коня, закованного в чешуйчатый черненый доспех. Броня породистого скакуна и могучего воина ковались одним мастером, и со стороны казалось, будто конь и всадник отлиты из единого, неразъемного куска металла цвета непроглядной ночи. Белый лошадиный хвост на длинном, тяжелом копье сотника трепетал на ветру.
Субэдэ наблюдал с холма, как уменьшается белая точка, приближаясь к темной линии всадников. Вот она пронеслась между камнеметами… Послушно, словно плоть перед острием ножа, расступилась перед вестником черная масса человекоконей и так же не спеша сомкнулась сзади, пропустив всадника, который ни на мгновение не замедлил бега своего скакуна. Никогда не устанет любоваться Непобедимый созданным его руками и волей совершенным механизмом, безжалостной машиной смерти…
…Одинокий всадник на закованном в броню жеребце отделился от линии степного войска и, подъехав к проезжей башне, что-то громко прокричал на непонятном языке.
– Чего орет-то? – непонятно у кого спросил Кузьма.
– Хошь переведу? – съязвил молодой дружинник. – Сымай, Кузьма, портки да отдай ихнему хану. Вместе со всем остальным барахлом, какое есть. А сам на потеху Орде голым задом на копье тому хмырю железному оденься. Здорово я по-ордынски разумею?
– Вот я те, Егор, щас в лоб звездану – и по-русски разуметь разучишься, – посулил Кузьма. – Беги к воеводе, доложись, мол, ордынцы вестника прислали.
– Да я смотрю, эвон воевода уже сам на стене, без доклада…
– Интересно, какого лешего ему надо, – проворчал Федор Савельевич. И, обернувшись к десятскому, приказал: – А ну-ка, приведи того пленного сотника. Пускай потолмачит.
– Он уже здесь, воевода, – сказал десятский. И махнул рукой гридням: – Ведите.
Двое дюжих витязей, ухватив пленника под микитки, легко, словно куль с овсом взнесли его по всходам, – Тэхэ всего пару раз коснулся ногами деревянных ступеней.
– Ну, спрашивай своего, чего ему надобно, – сказал Федор Савельевич.
Тэхэ, опасливо покосившись на воеводу, подошел к краю стены и, свесившись через тын, прокричал что-то на своем языке. Получив ответ, он повернулся к Федор Савельевичу:
– Он говорить, что вы должны открыть ворота и уходить из город. Весь вещь, скот и товар нада оставить в город. Тогда величайший Бату-хан, владыка мира, проявить милость и оставить вам жизни в обмен на ваш покорность и повиновение.
Десятник зло ощерился.
– Добрый у тебя хан.
Тэхэ кивнул.
– Ошень добрый.
– Угу, – кивнул воевода. – На Калке-реке, когда ваши об войско князя Мстислава Киевского зубы обломали, ваш добрый хан ему тоже предложил укрепления оставить и домой идти. А как князь со своей ратью из-за тына вышел, так их и посекли стрелами. А самого князя раненого вместе с другими пленниками досками до смерти додавили. Благодарствуем, нам такой доброты не надобно.
Тэхэ насупился, но спорить не стал. Лишь спросил:
– Что мне отвечать?
– Да то и отвечай, что слышал, – сказал воевода.
Тэхэ вновь свесился с тына и прокричал ответ. Но посланник, похоже, уезжать не собирался. Потрясая хвостатым копьем, он снова проорал что-то.
– Чего он там надрывается? – пробурчал десятник. – Сказано же – вали к своему хану с докладом, мол, послали вас туда-то и туда-то.
– Он предлагать поединок, – сказал Тэхэ.
– И чего? – хмыкнул Федор Савельевич. – Неужто если наш победит, то вы без боя в Степь уйдете?
Стоящий рядом горбоносый купец, успевший помимо кинжала и кольчуги обзавестись шлемом и кривой саблей, покачал головой.
– Вряд ли они повернут назад, – сказал он. – Но это обычай их предков. Чьи-то воины будут сражаться более яростно, зная, на чьей стороне боги.
– А чьи-то менее… – задумчиво произнес воевода. – Ладно, нам сейчас любой выигрыш времени на руку. Там, глядишь, и подмога к нам подоспеет.
И кивнул в сторону Тэхэ.
– Уведите.
Снова в темную гридницу к скамье и ремням Тэхэ не хотелось.
– Может, еще толмач нада? – спросил он, заискивающе заглядывая в глаза воеводе.
– Зачем, – пожал плечами Федор Савельевич. – Все что надо, уже сказано. Теперь по-иному с твоим ханом поговорим.
И, поворотившись лицом к городу, крикнул зычно:
– Гей, богатыри русские! Есть ли охотник в поединке намять бока басурману?
Тут же со стен донеслись голоса:
– Я! Я пойду! Дозволь, батька!
Но ближе всех оказался Митяй со своей неподъемной, окованной железом дубиной. Сейчас на нем был побитый островерхий шлем без бармицы [94]и личины [95], почти новый бахтерец [96], видно, взятый в бою и сильно надставленный по бокам крупными железными кольцами, и скрепленные такими же кольцами дощатые бутурлыки [97], привязанные прямо поверх голенищ сбитых сапог.
Споро взбежав по всходам, отчего те жалобно заскрипели, он поклонился Федору Савельевичу.
– Дозволь мне, воевода.
Воевода кивнул.
– Что ж, покажи басурману, детинушка, где раки зимуют.
– Покажу, Федор Савельевич, не сумлевайтесь, – сказал Митяй, поудобнее перехватывая ослоп…
Лязгая толстыми цепями, опустился на противоположный край рва подъемный мост. Помахивая огромным дубьем, словно тростинкой, по мосту вразвалочку прошел Митяй. Остановился, поправил шлем, качнул головой туда-сюда, разминая шею, мощно повел плечами – и вдруг неуловимым движением описал вокруг головы свистящий круг. Кованое железо ослопа смазалось в линию, словно не трехпудовым дубьем, а легкой сабелькой махнули.
– Ну чо, ты, что ль, в поединщики рвешься? – прогудел Митяй. – Давай, коли не боязно.
Ордынский посланец оскалил желтые зубы и коротко, без замаха, даже не привстав на стременах, метнул тяжелое копье.
Белой молнией просвистела хвостатая смерть, но Митяй лениво махнул дубиной и обломки копья полетели в ров.
– Это все, что ты можешь? – хмыкнул Митяй и еле увернулся от удара кривой сабли. Черненая чешуйчатая масса оказалась неожиданно проворной. Метнув копье, сотник тут же послал коня вслед – и конь оказался немногим медленнее копья.
Но клинок разрубил лишь воздух.
Пролетев мимо пешца, всадник зашипел от досады и, рванув поводья, бросил коня в таранный удар – смять, раздавить легкодоспешного врага многопудовой массой, окованной в тяжелый доспех, а после довершить дело отработанным ударом, способным развалить человека наискось от плеча до бедра.
Митяй снова отпрыгнул в сторону и еле устоял на ногах. Над ухом вновь просвистела сабля, но на этот раз гораздо ближе. Ее кончик просек кольчугу на плече и, чиркнув по нагрудной пластине, пропорол в ней глубокую борозду. Плечо ожгло, рубаха под доспехом тут же пропиталась горячим.
– Вот ирод! – разозлился Митяй. – Почти новый бахтерец спортил.
И, не думая особо, сплеча швырнул дубье во врага на манер городошной биты.
Хрясть!!!
Деревянная рукоять ослопа долбанула по бармице, прикрывающей ухо. Всадник покачнулся – и свалился с коня. Но с детства привычное к таким падениям тело все сделало само – сотник, как кошка, приземлился на четыре точки, тряхнул головой, сковырнул со шлема помятую личину, отбросил, подхватил с земли саблю и пошел на Митяя, шипя, как разъяренный манул [98].
Ослоп остался валяться позади ордынца.
– Во попал! – пробурчал Митяй, отступая от врага.
Весело заржал скакун, приветствуя скорую победу хозяина. Да и хозяин ощерился в предвкушении – простое и приятное дело рубить безоружного врага. Тем более на глазах его сородичей и, конечно, всей Орды, которая единым многоглазым существом сейчас неотрывно уставилась на бой двоих сильнейших богатуров. Да только глуп урусский богатур, хоть и силен, как медведь. И – надо признать – проворен. Да только что его сила и проворство против сабли, на кожаной рукояти которой сегодня вечером появится еще один крошечный череп, выцарапанный острым жалом наконечника стрелы. Скоро, ой скоро совсем не останется места на той рукояти!..
За спиной был ров. И дальше отступать было некуда.
«Щас как барана зарежет, – мелькнуло в голове у Митяя. – Позорно эдак-то помирать. Что люди скажут? Ну, басурман!..»
И больше от обиды, нежели от ярости, Митяй вдруг прыгнул вперед, грудью сминая вражий замах, и, как бывало в ярмарочном кулачном бою, с размаху и без изысков засветил ордынскому сотнику кулаком по тому же месту, куда дубиной попал.
Рука заныла, словно в стену ударил. Но, не обращая внимания на боль, Митяй другим кулаком добавил от всей души в широкоскулую рожу, вминая в череп плоский нос и стертые хурутом зубы.
Сотник упал, словно снесенный с ног крепостным тараном. Хлынувшая из сломанного носа кровь вмиг залила низ лица, превратив его в жуткую жидкую маску. Ордынец страшно завыл и, схватившись за нос, медленно завалился на бок.
Митяй носком сапога отбросил кривую саблю подальше в сторону – хорошее оружие, но не след грабить врага после первой победы. После победителям все до кучи достанется.
Он сходил за своим ослопом, после чего подошел к ордынцу, который все еще корчился на земле. Кровь тонкими струйками стекала у него между пальцев. Хоть и враг, а смотреть жутковато.
– Шел бы ты, степной человек, своей дорогой откель пришел, – сочувственно произнес Митяй, закидывая ослоп на плечо. Никогда доселе не приходилось ему бить кого-то со всей силы.
«Эвон ведь как нехорошо вышло-то, – покаянно подумал Митяй. – Порвал живого человека, будто зверь лесной».
Со стен раздавались радостные крики.
– Эй, парень! Хорош на ордынца таращиться, – прокричал с проезжей башни Кузьма. – Давай в крепость, а то что-то Орда зашевелилась. Ворота закрывать надобно и мост подымать.
Митяй бросил на побежденного последний взгляд.
– Ты это… к своим ползи, – буркнул он и, повернувшись спиной, пошел к воротам…
Сотник оторвал от лица окровавленные руки. Мир плавал перед глазами. Но плавал он не от удара.
Из глаз сотника лились слезы ярости, смешиваясь с кровью. Он не чувствовал боли – боль несмываемого позора была намного страшнее. Сломанное лицо может зажить – сломанное имя теперь навсегда останется уродливым прозвищем в глазах соплеменников.
Не-ет!!!
Сотник Черных Шулмусов собрал волю в кулак и приподнялся на локте.
Широкая спина врага удалялась, и это удесятерило силы. Сотник выплюнул выбитые зубы, стер рукавом кровь с глаз. Его рука метнулась к голенищу сапога, словно сам собой перевернулся в руке и лег узким лезвием в ладонь напоенный ядом узкий нож. Сотник лично перед каждой битвой выдерживал в лошадином навозе снабженный специальной бороздкой клинок ножа вместе с наконечниками стрел, густо намазав их перед этим смесью из лошадиной крови, яда степной гадюки и гниющей человеческой плоти. Что бы там ни говорили некоторые об уловках, недостойных воина, – плевать! Враг не должен жить – на то он и враг!
Сверкающей птицей смерти нож выпорхнул из ладони. Пришла запоздалая мысль – не царапнул ли случайно лезвием свою руку? Но что значит собственная смерть, пусть даже медленная и мучительная, по сравнению со смертью опозорившего тебя врага?..
– Митькаааа!!!!!
Голос Кузьмы, раздавшийся с башни, был страшен. Митяй задрал голову.
«Чего это он?»
И даже не сразу понял, что это его клюнуло сзади в незащищенную шею. Он поднял руку, словно сгоняя кусучего слепня, и вдруг сплошная черная муть плеснула в глаза…
Митяй рухнул на колени, потом медленно опустился на бревна моста, будто устал, да и прилег отдохнуть там же, где стоял…
Жуткий многоголосый вопль раздался со стены города. Но как сладки бессильные вопли разъяренного врага!
Сотник захохотал и вскочил на ноги – откуда силы взялись? Железный конь подбежал и послушно подставил спину. Сотник взлетел в седло, на скаку, наклонившись, подхватил с земли саблю. Унявшаяся было кровь хлынула снова из носа и рта, мир закачался перед глазами – пусть! Колени уверенно правили конем, а мир – пускай себе качается. Главное – имя очищено, враг мертв, а остальное – не в счет!
Скакун рванул было к колышущемуся строю ордынских всадников, но сотник осадил его и, развернув, издевательски махнул саблей в сторону города, словно горло кому перерезал. Что могут сделать медлительные урусы против воина, закованного в непробиваемую броню? Болты их неповоротливых самострелов медленны и видны в полете, а стрелы, пущенные из луков он смело примет на грудь – от кованого в Толедо нагрудника стрелы с тяжелыми боевыми наконечниками отлетают, даже будучи пущенными с тридцати шагов…
По-прежнему невозмутимый Ли кивнул Никите.
– Ну, лови! – прошептал Никита, легко поворачивая на станине самострел, над которым они с Ли трудились полночи. Последний из чжурчженей поднес факел к хвостику, торчащему из необычно толстой стрелы.
– Можно, – коротко произнес он…
Со стены слетела сверкающая комета. От удивления сотник Черных Шулмусов замер на мгновение и даже рот приоткрыл.
Неожиданно комета вспыхнула и превратилась в молнию.
Выбив оставшиеся зубы, молния влетела в открытый рот сотника и взорвалась, разлохматив чешуйчатый верх доспеха и превратив голову всадника в фонтан из кровавых брызг и костяной крошки. Шлем отлетел далеко в сторону, словно игрушечный мяч, и, прокатившись по земле, свалился в ров, а обезумевший конь понес обезглавленное тело к волнующейся линии всадников, подальше от крепости с ее ужасающим оружием…
– Чжонь-тхай-лой пришелся ему не по вкусу, – флегматично заметил Ли…
– Чжонь-тхай-лой. Потрясающий небо гром, – эхом слов, сказанных за пять полетов стрелы, прошептал Субэдэ. – Урусам известно тайное оружие чжурчженей.
Наметанным глазом он заметил волнение в доселе неподвижных рядах всадников своего тумена. Для них, завоевавших половину страны Нанкиясу, огненный порошок не был в диковинку. Не раз и не два брали чжурчженьские крепости и с их порошком, и без него. И, коли будет на то милость Тэнгре, завоюем и вторую половину Нанкиясу, и весь мир возьмем за затылок железными пальцами, поставим на колени и заставим целовать следы ордынских коней. Но, забери их мангусы, откуда у урусов могло появиться оружие, тайну которого Субэдэ лично вырвал из уст старейшего чжурчженьского колдуна?
Полководец скрипнул зубами. Во время похода по Руси все собственные запасы огненного порошка были израсходованы. Кто же думал, что незначительная пограничная крепость станет огрызаться огненными зубами? Утешало одно – в Нанкиясу сама земля богата особой солью, из которой делается потрясающий небо гром. Вряд ли жирные почвы урусов содержат много того вещества. Во всяком случае, ни в одном городе, сожженном во время похода, Субэдэ не встречал даже намека на чжонь-тхай-лой.
«Неужто среди урусов…»
Субэдэ зажмурился на мгновение, отгоняя предположение, больше похожее на сказку. Мертвые не воскресают, а последнего колдуна, владеющего секретом громового порошка, по приказу Субэдэ зарезали во сне верные кебтеулы – колдун был словоохотлив и заслужил легкую смерть.
Но как бы там ни было, штурм откладывать нельзя. Кипчакские лучники и так уже перешептываются и нерешительно оглядываются на холм. Того и гляди не урусов, а трусливых кипчаков придется насаживать на копья тумена.
Субэдэ щелкнул пальцами. Ожидающий сигнала толстый барабанщик на большом белом верблюде не заставил себя ждать. Оглушающий рокот наккаров – барабанов, схожих с гигантской медной глоткой, поперек которой натянули большой кусок кожи, разнесся над полем.
Лошади охранной сотни Черных Шулмусов настороженно запрядали ушами. Лишь многолетняя выучка и страх перед яростью всадников не позволяли им броситься вскачь, подальше от жуткого звука. Только конь Субэдэ даже не дрогнул под седоком, да белый верблюд продолжал невозмутимо двигать нижней челюстью, пережевывая свою жвачку, – он был глухим, и барабаны не доставляли ему ни малейшего беспокойства. В его уши еще при рождении ткнули раскаленной спицей, проколов перепонки.
Субэдэ негромко отдавал приказания – и под рокот наккаров, словно повинуясь невидимой руке, пришло в движение войско. Кипчакские лучники, забыв о нерешительности, послали вперед коней. Быстрее, еще быстрее…
Словно две длинных змеи заструились к крепости, готовясь броситься, обвить черными телами, задушить в объятиях, напоить ядом русский город…
– Сдурели, что ли? – усмехнулся молодой витязь, прикладываясь к ложу самострела. – Голой грудью да под стрелы? Трупами ров запрудить решили?
– Погодь, – нахмурился Кузьма, надвигая на переносье стрелку шлема. – Были бы так просты ордынцы, не стонала б Русь сейчас, словно косуля подраненная…
Кузьма не ошибся.
До кольев, торчащих на краю крепостного рва, оставалось не более пяти саженей, когда две змеи вдруг резко отвернули головы в разные стороны – и сотни стрел взметнулись надо рвом. Орда закрутила свою знаменитую «карусель».
– Ох, ёоо! – выдохнул Кузьма, приседая за тын и сдергивая вниз молодого витязя, завороженного невиданным зрелищем – тучей стрел, заслонившей солнце. – Вот те и голой грудью под стрелы!
Основной удар железных жал пришелся по проезжей башне – главной цели штурма. Сейчас с холма Субэдэ было видно, как две линии всадников превратились в два гигантских вращающихся кольца, похожих на змей, проглотивших собственный хвост. На стены города сыпался непрекращающийся град стрел, и лишь двускатная бревенчатая крыша над головами русских воинов, принявшая на себя основную долю навесного обстрела, спасала защитников от неминуемой смерти.
– Если бы не еда… – прошептал Субэдэ.
Если бы не приказ хана, желающего пополнить запасы в захваченном городе, крыша сейчас бы уже пылала, подожженная горящими стрелами, а ее защитники метались бы по стене, спасаясь от нестерпимого жара. Только непонятно, зачем они так густо устелили ту крышу дорогими мехами? Кичатся богатством? Что ж, тем хуже для них.
– Давай-давай, пришпиль шкурки понадежнее, – проворчал воевода, прячась за тыном. – Авось когда до горящих стрел дойдет, оно нам пригодится…
В щель между крышей и тыном влетала лишь одна стрела из десяти.
– Дети шакалов! – застонал Субэдэ. – Проклятые кипчаки тратят стрелы впустую! Дай сигнал – бить только по живым целям, не давать высунуться!
Рокот барабанов стал отрывистее…
Дождь стрел внезапно прекратился. Беспрерывный стук по крыше сменился одиночными посвистами, которые порой заканчивались вскриком или сдавленным стоном.
– Силу показали, теперь по одному выцеливают! – заскрипел зубами Тюря, в бессильной злобе стукнув кулаком по длинной рукояти, на которую был насажен обыкновенный колун.
– Ты, парень, топор не забижай, он тебе еще сгодится, когда басурмане на стену полезут, – посоветовал оказавшийся рядом Игнат. – Ежели доберутся, конечно. А пока пущщай постреляют, пока наша ответка готовится…
– Выдвинуть камнеметы! – приказал Субэдэ. – Желтозубым – прикрывать орудия!..
Плох тот торговец, который не умеет оружной рукой защитить свой товар. И плох тот воин, который не умеет торговать. Еще Потрясатель Вселенной Чингисхан приказывал карать смертью всякого, кто обидит купца, имеющего ханский ярлык на торговлю. Плати пошлину, покупай ярлык – и торгуй на здоровье, води караваны хоть через Дикое поле, хоть через весь подлунный мир – везде, куда дотянется рука Великого Кагана, будет тебе его покровительство и защита. Безбоязненно приходи в Орду, продавай заморские диковины, а главное – оружие и доспехи. Да не забудь рассказать о дальних странах, о тамошних людях, о том, как воюют они, много ли у них войска и не пора ли двинуть в те далекие страны пару-тройку туменов, пощипать непомерно обросших жиром и золотом эмиров, ярлов да королей…
Больше всего караванов шло из Орды на Запад… Само собой, не случайно. Богаты польские паны и венгерские аристократы. А уж про германских крестоносцев и папский Рим и говорить нечего… Но пока пусть идут на закат торговцы, выменивают свое добро на чужое золото. Которое однажды, нагрянув из Степи, придут и заберут все сразу непобедимые воины хана Бату. Но пока нужно хорошенько вызнать, как и каким оружием воюют в тех странах…
Много лет назад один из таких торговцев привез Чингисхану неповоротливое устройство – аркебуз, мощный лук на деревянном ложе, стреляющий железными стрелами и круглыми пулями. Сперва посмеялся Потрясатель Вселенной – может ли сравниться эта неподъемная колода с молниеносным ордынским луком? А после призадумался. И заказал торговцу привезти еще.
Тот с радостью выполнил заказ, правда, после оказался не в меру болтливым – мол, самому Потрясателю Вселенной диковинное оружие поставляю! Но редко бывает, чтобы длинный язык довел своего хозяина до добра. Пропал торговец, словно мангус его языком слизал. Кое-кто из табунщиков видел далеко в степи породистого коня того торговца – да ловить не стал. Наверно, потому, что плохо ловить коня, у которого есть хозяин, пусть даже примотанный собственными кишками к седлу. Вот доклюют его курганники да черные орлы – тогда почему бы и нет.