Страница:
* * *
Сначала он увидел столб пламени, родившийся на месте княжьего терема. Потом до холма докатился грохот, схожий с ударом весеннего грома.
Субэдэ скрипнул зубами. Почти две луны он терял своих лучших людей – и ради чего? Склады догорали, от княжьего терема вместе с его богатствами не осталось и головешек. Несколько сотен рваных урусских кольчуг слишком дешевая цена за почти половину тумена отборных кешиктенов. Да, сейчас сотни глоток орали и славили своего полководца, вновь принесшего им победу – да только победа ли это? Победа – это когда противник, стоя на коленях, целует полы твоего халата. А когда он умирает, стиснув в зубах кусок мяса, с кровью вырванный из тела победителя, – это не победа, а страшная рана, которая будет долго и болезненно заживать. И в будущем непременно о себе напомнит.
Молодой тургауд подбежал и согнулся в поклоне.
– Лазутчик и предатель просят твоего слова, Непобедимый.
– Зови, – сказал Субэдэ.
…Они даже были чем-то похожи – урусский предатель и родовитый сотник, любитель детских ушей. Оба коренастые, с длинными руками и широкими лицами, напоминающими походные наковальни.
– Вы хорошо поработали, доблестные воины, – произнес полководец равнодушным голосом, каким хвалят собаку, выкопавшую из норы лисицу, умершую от старости прошлой осенью. – Тебя, Тэхэ, я не могу наградить. Потому как не могу оценить твой подвиг, о доблестный потомок Потрясателя Вселенной. Думаю, будет справедливо, если тебя наградит по достоинству сам джехангир Бату. Он уже знает о том, что ты совершил.
Даже самый привередливый слушатель не обнаружил бы в голосе Субэдэ издевки. Но Тэхэ почему-то вновь показалось, что полководец смеется над ним. Небось когда урус, что сейчас стоит рядом, прибежал в Орду и предложил свой безумный план, Непобедимый был куда более серьезным, отпуская своего сотника почти что на верную смерть. И то, что Тэхэ, оказавшийся невольным свидетелем и переводчиком беседы с предателем, сам вызвался проникнуть в Злой Город, это тоже не имело значения?
Но лицо Непобедимого было бесстрастным, словно полустертый от времени лик каменного онгона. Тэхэ ничего не оставалось, как поклониться и с достоинством покинуть холм, на котором безродный нойон мог себе позволить разговаривать с потомком Чингисхана, не слезая с коня.
Субэдэ чуть повернул голову и посмотрел на уруса.
Надо же, обычный человек из мяса и костей. Такой же, как и его соплеменники. Только живой, в отличие от них. Еще до начала осады заранее выкупивший свою жизнь ценою их жизней.
– Наградить тебя, урус, думаю, будет в моих силах, – сказал Субэдэ на языке изменника. Плох полководец, который не знает языка своих врагов. – Чего ты хочешь за свое предательство?
Семен склонился в долгом поклоне. Когда глаза смотрят в землю, легче скрыть растерянность на лице. Сейчас он пытался сообразить – на кой ляд понадобился в прошлую встречу переводчик степному воеводе, когда он по-славянски говорит так, словно на соседней улице родился?
Наконец Семен разогнулся.
– Две просьбы будет у меня к тебе, пресветлый хан, – произнес он. – В твоем полоне есть девица, Настасьей кличут. То невеста моя. Не вернешь ли мне ее?
– Не верну, – сказал Субэдэ. – Я не властен над рабами, если добывшие их воины, отдав часть, причитающуюся Орде, определили полон как свою долю в добыче. – Полководец жестко усмехнулся. – К тому же ты не сказал всей правды. Эта девица – дочь дружинного воеводы, и ее цена несоизмеримо выше, чем цена обычной урусской девки. Но если ты откажешься от оговоренной награды, я попробую поговорить с воином, пленившим ее. Думаю, он мне не откажет…
Семен замотал головой.
– Нет-нет, пресветлый хан. Уговор дороже всего. Черт с ней, с девкой. Пусть лучше будет золото, как мы и договаривались.
– Я не хан. Я воин, – с металлом в голосе произнес Субэдэ. – Которому иногда против воли приходится применять недостойные приемы ведения боя. Но когда ко мне приходит купец и предлагает продать своих соплеменников, глупо отказываться от такой сделки. А теперь скажи мне, почему ты так долго возился?
Семен замялся.
– За мной следили. И потом непросто было уломать воеводу сделать вылазку.
Верхняя губа Субэдэ приподнялась, обнаружив край зуба, острого, словно наконечник стрелы.
– А я думаю, – процедил он, – что ты просто выжидал, не придет ли подмога и не переломит ли невзначай ваша сила нашу.
Семен затрясся и повалился на колени.
– Пощади!
Субэдэ задумчиво посмотрел на спину человека, ползающего внизу и сейчас готового целовать передние копыта его коня. А ведь от этого уруса могут родиться дети, как и все дети, похожие на отца. Что тогда говорил вслед ему мудрец джехангира про череду поколений? Хотя тогда он имел в виду совсем другое…
– Ты хочешь золота, – сказал наконец Субэдэ. – Помнится, человек, предавший вашего Бога, предпочитал серебро. Но тогда он предал одного, пусть даже и Бога, ты же обрек на смерть сотни. Твоя чаша греха, пожалуй, перетянет мелкий грех того предателя. Как и награда.
Человек внизу замер в ожидании приговора, став похожим на горбатый валун, вросший в землю.
– Так и быть, – сказал Субэдэ. – Я всегда держу свое слово. Какое золото ты предпочитаешь? Флорентийские флорины, арабские дирхемы, византийские солиды или же истинное золото Великой Орды?
Человек внизу вздернул кверху красное лицо, по которому, несмотря на прохладу, обильно текли струйки пота.
– Мне все равно, величайший! – воскликнул он. – Лишь бы это было золото!
– Ты сказал. Я слышал, – медленно произнес Субэдэ. – Что ж, если тебе все равно, каким будет золото, которое достанется тебе в награду, то пусть это будет жидкоезолото.
И, повернувшись в седле, крикнул уже по-своему.
– Эй, там, позовите кузнеца. Пусть вольет в глотку этому человеку столько золота, сколько влезет в его ненасытную утробу.
Семен не сразу понял, откуда выскочили возникшие у него по бокам дюжие воины, которые, подхватив под руки, поволокли его куда-то. Сообразив, что это вряд ли путь к обещанной награде, Семен отчаянно заорал:
– Эй, куды вы меня тащите? Ваш хан сказал, чтобы мне дали золота!
Но, в отличие от своего полководца, воины не понимали языка урусов. Когда Семен попытался рвануться, один из них просто ударил его навершием рукояти меча по шее – и Семен замолк, сообразив, что в следующий раз это может быть уже не рукоять. Он закричал еще раз, только когда увидел черный от сажи котел, в котором тяжело плескался расплавленный желтый металл. Он не молил о пощаде, он молил именем Бога об ударе мечом – но иным молитвам не суждено бывает достигнуть ни людских ушей, ни вечного синего неба…
Жуткий крик, всполошивший даже привычных ко всему лошадей, оборвался где-то далеко позади.
– Ты жесток, Непобедимый, но справедлив, – заметил подъехавший новый начальник сотни Черных Шулмусов, назначенный взамен погибшего.
– Это война, – спокойно ответил Субэдэ. – И на войне каждый получает сполна за свои подвиги.
И, усмехнувшись, добавил:
– Еще посмотрим, чем наградит меня джехангир за мой подвиг.
Его взгляд блуждал по дымящимся руинам.
– Воистину это был Злой Город, – тихо сказал Субэдэ. – И воистину безгранично мужество его защитников.
Несколько кешиктенов вели мимо холма вереницу связанных людей – с десяток женщин и мужчину в дорогом халате, измазанном грязью и засохшей кровью.
– Невелик полон, – заметил Субэдэ. Сотник Черных Шулмусов подал едва заметный знак – и стража остановила пленников. Красивая девушка в дорогой одежде подняла голову и метнула в полководца призывный взгляд. Глаз Субэдэ равнодушно скользнул по ее лицу.
К вершине холма приблизился начальник десятка стражников, охранявших полон.
– Куда прикажешь деть пленников, Непобедимый? – спросил он, кланяясь.
– Как обычно, – сказал Субэдэ. – Женщин отдайте тем, кто их пленил. А тот человек пусть подойдет.
Едва заметным кивком он указал на мужчину в грязном халате. Десятник поклонился снова и убежал выполнять приказание.
Человек в халате, подгоняемый сзади острием копья, приблизился.
– Кто ты и что делаешь в этих землях? – спросил Субэдэ на языке урусов.
– Мое имя Рашид, родом я из Персии, – с достоинством ответил человек. В его глазах не было страха, и это понравилось Субэдэ. Воистину заслуживает уважения человек, не потерявший достоинства, в то время как ему меж лопаток упирается острие копья. Тем более, если этот человек не воин.
– Каким ветром занесло тебя в эти земли, перс?
– Я пишу летопись, – сказал Рашид. – Правду об этом времени.
Едва заметная усмешка скользнула по губам Субэдэ.
– Кому нужна твоя правда, летописец?
– Она будет нужна потомкам.
В единственном глазу Субэдэ промелькнула искорка интереса.
– Зачем? – спросил он. – Думаю, что наши потомки, как и мы, будут слишком заняты войнами и у них вряд ли найдется время читать твои книги.
Перс дерзко взглянул в лицо полководца.
– Но, может быть, они когда-нибудь задумаются о том, зачем убивать друг друга, когда можно жить в мире и согласии?
Субэдэ рассмеялся.
– Ты мечтаешь о рае на земле, летописец, но настоящему воину всегда будет скучно в раю. И лучшее средство от скуки для мужчины – это война. Если хочешь, можешь следовать за моим войском и писать свою книгу. Может быть, когда-нибудь в старости я почитаю ее для того, чтобы освежить память. Если, конечно, доживу до старости.
Субэдэ сжал коленями бока коня. Тот послушно повернулся и, взяв с места в карьер, понес своего всадника прочь с холма. Свита ринулась вслед за полководцем.
Перс смотрел вслед Субэдэ, пока стража развязывала ему руки.
– Растить своих детей, любить свою женщину, любоваться на своих внуков – это гораздо лучшее средство от скуки, воин, нежели убийство себе подобных, – с горечью в голосе произнес Рашид, не отрывая взгляда от стремительно удаляющегося всадника. – И возможно, что если ты доживешь до старости, хотя бы тогда ты поймешь эту простую истину. Но уже будет слишком поздно что-либо исправить…
– Прости, Непобедимый, но не поспешил ли ты со своим решением? – подал голос новый сотник Черных Шулмусов.
– О чем ты? – хмуро бросил Субэдэ.
– Эта дочь воеводы была чудо как хороша!
Субэдэ ничего не ответил. Он только подумал, что в любом табуне всегда найдется худая кобыла, которой все равно, чье седло лежит у нее на спине, – лишь бы вкусно кормили да поменьше ездили. А еще он подумал, что начальник стражи с мыслями табунщика – это просто табунщик, который случайно и ненадолго оказался не на своем месте.
Субэдэ скрипнул зубами. Почти две луны он терял своих лучших людей – и ради чего? Склады догорали, от княжьего терема вместе с его богатствами не осталось и головешек. Несколько сотен рваных урусских кольчуг слишком дешевая цена за почти половину тумена отборных кешиктенов. Да, сейчас сотни глоток орали и славили своего полководца, вновь принесшего им победу – да только победа ли это? Победа – это когда противник, стоя на коленях, целует полы твоего халата. А когда он умирает, стиснув в зубах кусок мяса, с кровью вырванный из тела победителя, – это не победа, а страшная рана, которая будет долго и болезненно заживать. И в будущем непременно о себе напомнит.
Молодой тургауд подбежал и согнулся в поклоне.
– Лазутчик и предатель просят твоего слова, Непобедимый.
– Зови, – сказал Субэдэ.
…Они даже были чем-то похожи – урусский предатель и родовитый сотник, любитель детских ушей. Оба коренастые, с длинными руками и широкими лицами, напоминающими походные наковальни.
– Вы хорошо поработали, доблестные воины, – произнес полководец равнодушным голосом, каким хвалят собаку, выкопавшую из норы лисицу, умершую от старости прошлой осенью. – Тебя, Тэхэ, я не могу наградить. Потому как не могу оценить твой подвиг, о доблестный потомок Потрясателя Вселенной. Думаю, будет справедливо, если тебя наградит по достоинству сам джехангир Бату. Он уже знает о том, что ты совершил.
Даже самый привередливый слушатель не обнаружил бы в голосе Субэдэ издевки. Но Тэхэ почему-то вновь показалось, что полководец смеется над ним. Небось когда урус, что сейчас стоит рядом, прибежал в Орду и предложил свой безумный план, Непобедимый был куда более серьезным, отпуская своего сотника почти что на верную смерть. И то, что Тэхэ, оказавшийся невольным свидетелем и переводчиком беседы с предателем, сам вызвался проникнуть в Злой Город, это тоже не имело значения?
Но лицо Непобедимого было бесстрастным, словно полустертый от времени лик каменного онгона. Тэхэ ничего не оставалось, как поклониться и с достоинством покинуть холм, на котором безродный нойон мог себе позволить разговаривать с потомком Чингисхана, не слезая с коня.
Субэдэ чуть повернул голову и посмотрел на уруса.
Надо же, обычный человек из мяса и костей. Такой же, как и его соплеменники. Только живой, в отличие от них. Еще до начала осады заранее выкупивший свою жизнь ценою их жизней.
– Наградить тебя, урус, думаю, будет в моих силах, – сказал Субэдэ на языке изменника. Плох полководец, который не знает языка своих врагов. – Чего ты хочешь за свое предательство?
Семен склонился в долгом поклоне. Когда глаза смотрят в землю, легче скрыть растерянность на лице. Сейчас он пытался сообразить – на кой ляд понадобился в прошлую встречу переводчик степному воеводе, когда он по-славянски говорит так, словно на соседней улице родился?
Наконец Семен разогнулся.
– Две просьбы будет у меня к тебе, пресветлый хан, – произнес он. – В твоем полоне есть девица, Настасьей кличут. То невеста моя. Не вернешь ли мне ее?
– Не верну, – сказал Субэдэ. – Я не властен над рабами, если добывшие их воины, отдав часть, причитающуюся Орде, определили полон как свою долю в добыче. – Полководец жестко усмехнулся. – К тому же ты не сказал всей правды. Эта девица – дочь дружинного воеводы, и ее цена несоизмеримо выше, чем цена обычной урусской девки. Но если ты откажешься от оговоренной награды, я попробую поговорить с воином, пленившим ее. Думаю, он мне не откажет…
Семен замотал головой.
– Нет-нет, пресветлый хан. Уговор дороже всего. Черт с ней, с девкой. Пусть лучше будет золото, как мы и договаривались.
– Я не хан. Я воин, – с металлом в голосе произнес Субэдэ. – Которому иногда против воли приходится применять недостойные приемы ведения боя. Но когда ко мне приходит купец и предлагает продать своих соплеменников, глупо отказываться от такой сделки. А теперь скажи мне, почему ты так долго возился?
Семен замялся.
– За мной следили. И потом непросто было уломать воеводу сделать вылазку.
Верхняя губа Субэдэ приподнялась, обнаружив край зуба, острого, словно наконечник стрелы.
– А я думаю, – процедил он, – что ты просто выжидал, не придет ли подмога и не переломит ли невзначай ваша сила нашу.
Семен затрясся и повалился на колени.
– Пощади!
Субэдэ задумчиво посмотрел на спину человека, ползающего внизу и сейчас готового целовать передние копыта его коня. А ведь от этого уруса могут родиться дети, как и все дети, похожие на отца. Что тогда говорил вслед ему мудрец джехангира про череду поколений? Хотя тогда он имел в виду совсем другое…
– Ты хочешь золота, – сказал наконец Субэдэ. – Помнится, человек, предавший вашего Бога, предпочитал серебро. Но тогда он предал одного, пусть даже и Бога, ты же обрек на смерть сотни. Твоя чаша греха, пожалуй, перетянет мелкий грех того предателя. Как и награда.
Человек внизу замер в ожидании приговора, став похожим на горбатый валун, вросший в землю.
– Так и быть, – сказал Субэдэ. – Я всегда держу свое слово. Какое золото ты предпочитаешь? Флорентийские флорины, арабские дирхемы, византийские солиды или же истинное золото Великой Орды?
Человек внизу вздернул кверху красное лицо, по которому, несмотря на прохладу, обильно текли струйки пота.
– Мне все равно, величайший! – воскликнул он. – Лишь бы это было золото!
– Ты сказал. Я слышал, – медленно произнес Субэдэ. – Что ж, если тебе все равно, каким будет золото, которое достанется тебе в награду, то пусть это будет жидкоезолото.
И, повернувшись в седле, крикнул уже по-своему.
– Эй, там, позовите кузнеца. Пусть вольет в глотку этому человеку столько золота, сколько влезет в его ненасытную утробу.
Семен не сразу понял, откуда выскочили возникшие у него по бокам дюжие воины, которые, подхватив под руки, поволокли его куда-то. Сообразив, что это вряд ли путь к обещанной награде, Семен отчаянно заорал:
– Эй, куды вы меня тащите? Ваш хан сказал, чтобы мне дали золота!
Но, в отличие от своего полководца, воины не понимали языка урусов. Когда Семен попытался рвануться, один из них просто ударил его навершием рукояти меча по шее – и Семен замолк, сообразив, что в следующий раз это может быть уже не рукоять. Он закричал еще раз, только когда увидел черный от сажи котел, в котором тяжело плескался расплавленный желтый металл. Он не молил о пощаде, он молил именем Бога об ударе мечом – но иным молитвам не суждено бывает достигнуть ни людских ушей, ни вечного синего неба…
Жуткий крик, всполошивший даже привычных ко всему лошадей, оборвался где-то далеко позади.
– Ты жесток, Непобедимый, но справедлив, – заметил подъехавший новый начальник сотни Черных Шулмусов, назначенный взамен погибшего.
– Это война, – спокойно ответил Субэдэ. – И на войне каждый получает сполна за свои подвиги.
И, усмехнувшись, добавил:
– Еще посмотрим, чем наградит меня джехангир за мой подвиг.
Его взгляд блуждал по дымящимся руинам.
– Воистину это был Злой Город, – тихо сказал Субэдэ. – И воистину безгранично мужество его защитников.
Несколько кешиктенов вели мимо холма вереницу связанных людей – с десяток женщин и мужчину в дорогом халате, измазанном грязью и засохшей кровью.
– Невелик полон, – заметил Субэдэ. Сотник Черных Шулмусов подал едва заметный знак – и стража остановила пленников. Красивая девушка в дорогой одежде подняла голову и метнула в полководца призывный взгляд. Глаз Субэдэ равнодушно скользнул по ее лицу.
К вершине холма приблизился начальник десятка стражников, охранявших полон.
– Куда прикажешь деть пленников, Непобедимый? – спросил он, кланяясь.
– Как обычно, – сказал Субэдэ. – Женщин отдайте тем, кто их пленил. А тот человек пусть подойдет.
Едва заметным кивком он указал на мужчину в грязном халате. Десятник поклонился снова и убежал выполнять приказание.
Человек в халате, подгоняемый сзади острием копья, приблизился.
– Кто ты и что делаешь в этих землях? – спросил Субэдэ на языке урусов.
– Мое имя Рашид, родом я из Персии, – с достоинством ответил человек. В его глазах не было страха, и это понравилось Субэдэ. Воистину заслуживает уважения человек, не потерявший достоинства, в то время как ему меж лопаток упирается острие копья. Тем более, если этот человек не воин.
– Каким ветром занесло тебя в эти земли, перс?
– Я пишу летопись, – сказал Рашид. – Правду об этом времени.
Едва заметная усмешка скользнула по губам Субэдэ.
– Кому нужна твоя правда, летописец?
– Она будет нужна потомкам.
В единственном глазу Субэдэ промелькнула искорка интереса.
– Зачем? – спросил он. – Думаю, что наши потомки, как и мы, будут слишком заняты войнами и у них вряд ли найдется время читать твои книги.
Перс дерзко взглянул в лицо полководца.
– Но, может быть, они когда-нибудь задумаются о том, зачем убивать друг друга, когда можно жить в мире и согласии?
Субэдэ рассмеялся.
– Ты мечтаешь о рае на земле, летописец, но настоящему воину всегда будет скучно в раю. И лучшее средство от скуки для мужчины – это война. Если хочешь, можешь следовать за моим войском и писать свою книгу. Может быть, когда-нибудь в старости я почитаю ее для того, чтобы освежить память. Если, конечно, доживу до старости.
Субэдэ сжал коленями бока коня. Тот послушно повернулся и, взяв с места в карьер, понес своего всадника прочь с холма. Свита ринулась вслед за полководцем.
Перс смотрел вслед Субэдэ, пока стража развязывала ему руки.
– Растить своих детей, любить свою женщину, любоваться на своих внуков – это гораздо лучшее средство от скуки, воин, нежели убийство себе подобных, – с горечью в голосе произнес Рашид, не отрывая взгляда от стремительно удаляющегося всадника. – И возможно, что если ты доживешь до старости, хотя бы тогда ты поймешь эту простую истину. Но уже будет слишком поздно что-либо исправить…
– Прости, Непобедимый, но не поспешил ли ты со своим решением? – подал голос новый сотник Черных Шулмусов.
– О чем ты? – хмуро бросил Субэдэ.
– Эта дочь воеводы была чудо как хороша!
Субэдэ ничего не ответил. Он только подумал, что в любом табуне всегда найдется худая кобыла, которой все равно, чье седло лежит у нее на спине, – лишь бы вкусно кормили да поменьше ездили. А еще он подумал, что начальник стражи с мыслями табунщика – это просто табунщик, который случайно и ненадолго оказался не на своем месте.
* * *
Бывает, что благие вести могут портить настроение.
Субэдэ взял урусский город. Путь домой был открыт. Но почему же долгожданное известие не принесло радости? Потому, что в городе не оказалось трофеев? Вряд ли. Трава уже поднялась, появилась еда у коней, а значит, и у войска, приученного в трудное время питаться хурутом и кровью заводных лошадей. Урусский поход и без приграничного городишки принес немало богатств – будет чем похвалиться дома.
Тогда в чем же дело?
Посыльный сунулся в юрту с намерением подползти и доложить, но хан нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Зови!
Сегодня ему было не до церемоний. Посыльного словно ветром сдуло.
В юрту вошел сотник Тэхэ и, упав на колени, грянулся лбом о пол юрты. Бату довольно прищурился. Не всякий чингизид баловал подобным джехангира. Далеко не всякий.
– Да будет славно в веках имя великого хана, победителя народов! – возгласил Тэхэ.
Бату-хан улыбнулся.
– Пусть твои слова принесут удачу всем нам, сын достойного отца, – ответил он. – Встань и подойди.
Тэхэ поднялся и, подойдя, встал на одно колено.
– Ты звал меня, великий хан?
«Великий хан… А почему бы и нет?» – шевельнулась мысль в голове джехангира.
– Да, я звал тебя, богатур, потомок Потрясателя Вселенной, – ответил Бату. – Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, пробрался в город и открыл ворота нашим воинам?
– Это так, величайший, – скромно потупил взгляд Тэхэ.
– Что ж, ты достоин награды, – сказал хан. – Ты все еще сотник в тумене Непобедимого Субэдэ-богатура?
По лицу Тэхэ пробежала тень.
– Тебе все ведомо, великий хан, – глухо отозвался он.
Бату покачал головой.
– Как нехорошо! Чингизид, герой, открывший ворота города, который две луны не мог взять тумен кешиктенов непобедимого Субэдэ – и всего лишь сотник!
В тишине юрты раздался еле слышный хруст сжимаемых кулаков.
– Воистину, такой воин достоин большего! – продолжал хан. – И если бы непобедимый Субэдэ, который, говорят, лично участвовал в битве, сегодня ночью, скажем, скончался от ран в своем шатре, я бы точно знал, кого поставить во главе его тумена. Я слышал, что все его воины ночной стражи погибли при взрыве детинца. Ты не знаешь случайно, не был ли ранен сам непобедимый Субэдэ? Я его очень давно не видел.
Лицо Тэхэ просветлело. Он начал что-то понимать.
– Не знаю, величайший, – осторожно ответил он. – Но могу узнать.
– Хорошо, – кивнул Бату-хан. – Узнай, как здоровье Непобедимого, а после доложи мне. Я буду очень огорчен, если у него серьезная рана, да продлит Тэнгре его годы.
Тэхэ согнулся в глубоком поклоне.
– Я выполню приказ величайшего из ханов, – ответил он и, пятясь, вышел из юрты.
– Выполни, выполни. Да поскорее, – усмехнулся вслед сотнику походный хан Бату.
Субэдэ взял урусский город. Путь домой был открыт. Но почему же долгожданное известие не принесло радости? Потому, что в городе не оказалось трофеев? Вряд ли. Трава уже поднялась, появилась еда у коней, а значит, и у войска, приученного в трудное время питаться хурутом и кровью заводных лошадей. Урусский поход и без приграничного городишки принес немало богатств – будет чем похвалиться дома.
Тогда в чем же дело?
Посыльный сунулся в юрту с намерением подползти и доложить, но хан нетерпеливо щелкнул пальцами.
– Зови!
Сегодня ему было не до церемоний. Посыльного словно ветром сдуло.
В юрту вошел сотник Тэхэ и, упав на колени, грянулся лбом о пол юрты. Бату довольно прищурился. Не всякий чингизид баловал подобным джехангира. Далеко не всякий.
– Да будет славно в веках имя великого хана, победителя народов! – возгласил Тэхэ.
Бату-хан улыбнулся.
– Пусть твои слова принесут удачу всем нам, сын достойного отца, – ответил он. – Встань и подойди.
Тэхэ поднялся и, подойдя, встал на одно колено.
– Ты звал меня, великий хан?
«Великий хан… А почему бы и нет?» – шевельнулась мысль в голове джехангира.
– Да, я звал тебя, богатур, потомок Потрясателя Вселенной, – ответил Бату. – Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, пробрался в город и открыл ворота нашим воинам?
– Это так, величайший, – скромно потупил взгляд Тэхэ.
– Что ж, ты достоин награды, – сказал хан. – Ты все еще сотник в тумене Непобедимого Субэдэ-богатура?
По лицу Тэхэ пробежала тень.
– Тебе все ведомо, великий хан, – глухо отозвался он.
Бату покачал головой.
– Как нехорошо! Чингизид, герой, открывший ворота города, который две луны не мог взять тумен кешиктенов непобедимого Субэдэ – и всего лишь сотник!
В тишине юрты раздался еле слышный хруст сжимаемых кулаков.
– Воистину, такой воин достоин большего! – продолжал хан. – И если бы непобедимый Субэдэ, который, говорят, лично участвовал в битве, сегодня ночью, скажем, скончался от ран в своем шатре, я бы точно знал, кого поставить во главе его тумена. Я слышал, что все его воины ночной стражи погибли при взрыве детинца. Ты не знаешь случайно, не был ли ранен сам непобедимый Субэдэ? Я его очень давно не видел.
Лицо Тэхэ просветлело. Он начал что-то понимать.
– Не знаю, величайший, – осторожно ответил он. – Но могу узнать.
– Хорошо, – кивнул Бату-хан. – Узнай, как здоровье Непобедимого, а после доложи мне. Я буду очень огорчен, если у него серьезная рана, да продлит Тэнгре его годы.
Тэхэ согнулся в глубоком поклоне.
– Я выполню приказ величайшего из ханов, – ответил он и, пятясь, вышел из юрты.
– Выполни, выполни. Да поскорее, – усмехнулся вслед сотнику походный хан Бату.
* * *
Чистое, незамутненное пламя плескалось внутри очага. Чайник, сработанный неизвестным мастером из страны Нанкиясу, пыхтел на огне. Струйки пара вырывались из носика, выполненного в форме драконьей головы. Серебряное тело дракона обвивало сосуд, лапы цеплялись за дно, а одна из них выдавалась вперед, сжимая в когтях то ли драгоценный камень, то ли тело небесной богини Сар.
У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.
Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.
Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?
С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..
Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.
В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.
– Приветствую тебя, Непобедимый, – с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.
Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.
– Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай, – невозмутимо произнес Субэдэ. – Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?
Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.
– На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана [162], который я выковырю из его глазницы острием своего меча!
Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…
…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.
Как же они ошибались!..
Люди видят постоянно меняющийсямир – облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…
Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.
Нарисованным.
Неподвижным.
И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?..
…Тэхэ так и не понял, что произошло. Он видел лишь, как человек, сидящий в мирной позе у очага, вдруг превратился в смазанную тень. А потом внутренности разорвала невыносимая боль.
Тэхэ выбросил вперед руку со скрюченными пальцами – оттолкнуть, отшвырнуть средоточие этой боли, но его тело уже сотрясала предсмертная судорога. Последнее, что он увидел, это была рукоять собственной сабли, торчащая в его животе. И зажатая в окаменевшем кулаке черная повязка, которую всегда носил на лице Непобедимый Субэдэ-богатур…
Лицо одного из кешиктенов было красным, словно ошпаренный кусок мяса, но он мужественно справился с болью. И даже сумел приподнять пальцем одно веко.
Другой зажимал ладонью рваную рану на лбу, пытаясь унять кровь, заливающую глаза.
Но оба воина с радостью разделили бы судьбу своего сотника. Встань он сейчас с пола и позови их с собой прямиком в царство Эрлика, пошли б не задумываясь. Не пошли – побежали бы.
Лишь бы не видеть.
Но не видеть тоже было невозможно. По-настоящему страшное притягивает взгляд, заставляет смотреть на себя, пока не выпьет до капли все, что делает человека человеком, оставив на месте души корчащийся комок животного ужаса.
Лицо Непобедимого пересекал глубокий старый шрам. А на том месте, где боги вставили людям левый глаз, было сплошное черное глазное яблоко, в котором словно живые плясали отраженные блики огня, горящего в очаге. Этот глаз каким-то немыслимым образом смотрел сейчас прямо в души воинов, сдавливая их невидимыми железными пальцами, как, вспоров брюхо, сжимает опытный мясник трепещущее сердце коня, забиваемого на мясо.
– Ваш начальник уже никогда не увидит того, что он хотел увидеть, – бесцветным голосом произнес Субэдэ. – Вы увидели это вместо него. Подберите с пола ваши мечи и вложите их в ножны.
Завороженные нукеры повиновались безропотно. Скажи сейчас Непобедимый взрезать самим себе горло теми мечами – взрезали бы, прославляя мысленно его милость. Потому как вряд ли одеревеневший от ужаса язык смог бы произнести хоть слово.
Субэдэ прищурил человеческий глаз.
– Я знаю тебя, – сказал он тому воину, что был помоложе. – Так вот куда занесла твое тело глупая голова, кречет?
Шонхор все же нашел в себе силы перебороть страх и ответить, как ему казалось, с достоинством – хотя немного достоинства в лице, разбитом, словно у пьяницы, перепившего архи и приложившегося лбом о колесо кибитки.
– Я воин. И я выполнял приказ своего начальника, как велит мне Великая Яса.
Субэдэ усмехнулся. У таких вот кречетов, молодых и горячих, два пути – либо взлететь выше облаков, либо, отчаявшись, ринуться с высоты вниз и разбиться грудью о камни. У немногих из них достанет ума парить посредине. Либо отыскать свой Путь, отличный от того, каким летают другие…
– Хорошо, – сказал Субэдэ. – А сейчас вы оба выполните мой приказ. Вы пойдете к джехангиру Бату и скажете ему, что сотник Тэхэ выпил слишком много по случаю победы и, придя в шатер Непобедимого Субэдэ для того, чтобы лично поздравить его со взятием города и рассказать о своих подвигах, неосторожно упал на собственный меч. Так будет лучше и для него, и для вас. На его имени будет меньше позора, а вас не разорвут на части воины моего тумена. И помните – обамои глаза отныне будут всегда и всюду следить за вами. И месть самых страшных степных мангусов покажется вам игрушкой, если вы не в точности выполните мой приказ.
Нукеры пали на колени.
– Повинуемся, Непобедимый богатур! – с жаром воскликнули они. После чего вскочили на ноги и, отвешивая глубокие поклоны, спинами вперед выкатились из шатра.
Субэдэ подошел к трупу, вытащил из скрюченных пальцев черную повязку и брезгливо отряхнул ее от прилипших к ней сухих травинок.
– Иногда простая черная жемчужина, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, способна сослужить своему хозяину лучшую службу, чем все золото и оружие мира, – проворчал он, осторожно трогая подушечкой главного пальца иссиня-черное глазное яблоко – не сдвинулось ли? После чего тщательно приладил повязку на прежнее место.
У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.
Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.
Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?
С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..
Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.
В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.
– Приветствую тебя, Непобедимый, – с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.
Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.
– Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай, – невозмутимо произнес Субэдэ. – Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?
Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.
– На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана [162], который я выковырю из его глазницы острием своего меча!
Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…
…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.
Как же они ошибались!..
Люди видят постоянно меняющийсямир – облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…
Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.
Нарисованным.
Неподвижным.
И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?..
…Тэхэ так и не понял, что произошло. Он видел лишь, как человек, сидящий в мирной позе у очага, вдруг превратился в смазанную тень. А потом внутренности разорвала невыносимая боль.
Тэхэ выбросил вперед руку со скрюченными пальцами – оттолкнуть, отшвырнуть средоточие этой боли, но его тело уже сотрясала предсмертная судорога. Последнее, что он увидел, это была рукоять собственной сабли, торчащая в его животе. И зажатая в окаменевшем кулаке черная повязка, которую всегда носил на лице Непобедимый Субэдэ-богатур…
Лицо одного из кешиктенов было красным, словно ошпаренный кусок мяса, но он мужественно справился с болью. И даже сумел приподнять пальцем одно веко.
Другой зажимал ладонью рваную рану на лбу, пытаясь унять кровь, заливающую глаза.
Но оба воина с радостью разделили бы судьбу своего сотника. Встань он сейчас с пола и позови их с собой прямиком в царство Эрлика, пошли б не задумываясь. Не пошли – побежали бы.
Лишь бы не видеть.
Но не видеть тоже было невозможно. По-настоящему страшное притягивает взгляд, заставляет смотреть на себя, пока не выпьет до капли все, что делает человека человеком, оставив на месте души корчащийся комок животного ужаса.
Лицо Непобедимого пересекал глубокий старый шрам. А на том месте, где боги вставили людям левый глаз, было сплошное черное глазное яблоко, в котором словно живые плясали отраженные блики огня, горящего в очаге. Этот глаз каким-то немыслимым образом смотрел сейчас прямо в души воинов, сдавливая их невидимыми железными пальцами, как, вспоров брюхо, сжимает опытный мясник трепещущее сердце коня, забиваемого на мясо.
– Ваш начальник уже никогда не увидит того, что он хотел увидеть, – бесцветным голосом произнес Субэдэ. – Вы увидели это вместо него. Подберите с пола ваши мечи и вложите их в ножны.
Завороженные нукеры повиновались безропотно. Скажи сейчас Непобедимый взрезать самим себе горло теми мечами – взрезали бы, прославляя мысленно его милость. Потому как вряд ли одеревеневший от ужаса язык смог бы произнести хоть слово.
Субэдэ прищурил человеческий глаз.
– Я знаю тебя, – сказал он тому воину, что был помоложе. – Так вот куда занесла твое тело глупая голова, кречет?
Шонхор все же нашел в себе силы перебороть страх и ответить, как ему казалось, с достоинством – хотя немного достоинства в лице, разбитом, словно у пьяницы, перепившего архи и приложившегося лбом о колесо кибитки.
– Я воин. И я выполнял приказ своего начальника, как велит мне Великая Яса.
Субэдэ усмехнулся. У таких вот кречетов, молодых и горячих, два пути – либо взлететь выше облаков, либо, отчаявшись, ринуться с высоты вниз и разбиться грудью о камни. У немногих из них достанет ума парить посредине. Либо отыскать свой Путь, отличный от того, каким летают другие…
– Хорошо, – сказал Субэдэ. – А сейчас вы оба выполните мой приказ. Вы пойдете к джехангиру Бату и скажете ему, что сотник Тэхэ выпил слишком много по случаю победы и, придя в шатер Непобедимого Субэдэ для того, чтобы лично поздравить его со взятием города и рассказать о своих подвигах, неосторожно упал на собственный меч. Так будет лучше и для него, и для вас. На его имени будет меньше позора, а вас не разорвут на части воины моего тумена. И помните – обамои глаза отныне будут всегда и всюду следить за вами. И месть самых страшных степных мангусов покажется вам игрушкой, если вы не в точности выполните мой приказ.
Нукеры пали на колени.
– Повинуемся, Непобедимый богатур! – с жаром воскликнули они. После чего вскочили на ноги и, отвешивая глубокие поклоны, спинами вперед выкатились из шатра.
Субэдэ подошел к трупу, вытащил из скрюченных пальцев черную повязку и брезгливо отряхнул ее от прилипших к ней сухих травинок.
– Иногда простая черная жемчужина, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, способна сослужить своему хозяину лучшую службу, чем все золото и оружие мира, – проворчал он, осторожно трогая подушечкой главного пальца иссиня-черное глазное яблоко – не сдвинулось ли? После чего тщательно приладил повязку на прежнее место.
* * *
Воины лежали, распластавшись на полу и с силой вжимая лица в мягкий ворс персидского ковра.
Это были сильные воины, одни из лучших, если не лучшие. Абы кого не берут в охрану чингизида, пусть даже заносчивого и не очень умного. Жаль, что Небо так часто обделяет потомков, отдав все лучшее их родителю, о котором веками помнят народы. Потрясатель Вселенной наплодил немало отпрысков, но среди них до обидного мало достойных носить его славное имя. За исключением, пожалуй, наследника его старшего сына Джучи – хана Бату…
– Стало быть, ваш сотник достал меч, повернул его острием к себе и вдруг так неловко упал на него, что всадил свой собственный клинок себе в кишки по самую рукоять? – с издевкой произнес хан.
Нукеры лишь глубже вжали лица в ковер.
Лицо Бату-хана побагровело. Он привстал с кошмы и, изловчившись, с силой пнул в ухо седоусого нукера, который оказался ближе своего более удачливого молодого товарища.
– Говорите правду, дети шакала! – взревел хан. – Или я сейчас же прикажу отрезать вам носы и уши, чтобы ваши головы с гнилыми мозгами были больше похожи на турсуки с навозом, которыми они и являются на самом деле!
– Мы сказали правду, повелитель!
Голоса нукеров, приглушенные толстым ковром, шли словно из-под земли.
– Пшли вон!
Нукеры выползли из шатра задами вперед, не смея поднять глаз на повелителя. Им сегодня определенно везло. Субэдэ помиловал их, и джехангир не приказал им тут же на месте распороть животы и вытянуть кишки друг у друга. На большее вряд ли годятся незадачливые убийцы и телохранители, не уберегшие ханского родственника…
– Они лгут, мой повелитель, – сказал шаман, вылезая из облюбованной ниши между золотыми статуями.
– А то я сам не вижу! – огрызнулся хан. – Они боятся Субэдэ больше, чем меня!
Шаман кивнул.
– Это так, повелитель. Но Субэдэ-богатур их полководец. Они должны бояться своего полководца больше, чем кого бы то ни было.
– А я кто?! – заорал Бату таким голосом, что даже напоминавший меченосную глыбу бессменный тургауд Тулун вздрогнул, сделал шаг назад и зачем-то поклонился. – Я хан или кусок верблюжьего дерьма?! Если эти скоты будут бояться Непобедимого Субэдэ больше, чем меня, не прикажет ли им Непобедимый в один прекрасный день отрезать мои уши? Ответь-ка мне, светоч мудрости?!!
Может, шаман и испугался ханского гнева, но виду не подал.
– Вряд ли, если Непобедимый Субэдэ будет бояться тебя,великий хан, – твердо ответил он.
– Субэдэ никого не боится, – проворчал Бату, вновь растекаясь по белой кошме. Вспышка гнева потребовала слишком много сил, которые требовали немедленного восстановления. Хан взял чашку и щелкнул пальцами. Испуганная криком повелителя подбежавшая рабыня трясущимися руками наклонила кувшин. Струя архи плеснула в дно чашки, окатив при этом волосатые пальцы хана.
Рука громадного телохранителя легла на рукоять меча. Рабыня провинилась вторично. Ждать третьей провинности в Орде было не принято.
Но хан совершенно неожиданно… улыбнулся. Отбросив чашку, он вытер руку о волосы несчастной девушки, благо склоненная голова, мелко дрожащая в ожидании удара мечом, оказалась под рукой.
В глазах хана плескалась мысль.
И, судя по его довольной ухмылке, мысль эта была на редкость удачной.
– Позвать Субэдэ-богатура, – приказал внук Потрясателя Вселенной.
Это были сильные воины, одни из лучших, если не лучшие. Абы кого не берут в охрану чингизида, пусть даже заносчивого и не очень умного. Жаль, что Небо так часто обделяет потомков, отдав все лучшее их родителю, о котором веками помнят народы. Потрясатель Вселенной наплодил немало отпрысков, но среди них до обидного мало достойных носить его славное имя. За исключением, пожалуй, наследника его старшего сына Джучи – хана Бату…
– Стало быть, ваш сотник достал меч, повернул его острием к себе и вдруг так неловко упал на него, что всадил свой собственный клинок себе в кишки по самую рукоять? – с издевкой произнес хан.
Нукеры лишь глубже вжали лица в ковер.
Лицо Бату-хана побагровело. Он привстал с кошмы и, изловчившись, с силой пнул в ухо седоусого нукера, который оказался ближе своего более удачливого молодого товарища.
– Говорите правду, дети шакала! – взревел хан. – Или я сейчас же прикажу отрезать вам носы и уши, чтобы ваши головы с гнилыми мозгами были больше похожи на турсуки с навозом, которыми они и являются на самом деле!
– Мы сказали правду, повелитель!
Голоса нукеров, приглушенные толстым ковром, шли словно из-под земли.
– Пшли вон!
Нукеры выползли из шатра задами вперед, не смея поднять глаз на повелителя. Им сегодня определенно везло. Субэдэ помиловал их, и джехангир не приказал им тут же на месте распороть животы и вытянуть кишки друг у друга. На большее вряд ли годятся незадачливые убийцы и телохранители, не уберегшие ханского родственника…
– Они лгут, мой повелитель, – сказал шаман, вылезая из облюбованной ниши между золотыми статуями.
– А то я сам не вижу! – огрызнулся хан. – Они боятся Субэдэ больше, чем меня!
Шаман кивнул.
– Это так, повелитель. Но Субэдэ-богатур их полководец. Они должны бояться своего полководца больше, чем кого бы то ни было.
– А я кто?! – заорал Бату таким голосом, что даже напоминавший меченосную глыбу бессменный тургауд Тулун вздрогнул, сделал шаг назад и зачем-то поклонился. – Я хан или кусок верблюжьего дерьма?! Если эти скоты будут бояться Непобедимого Субэдэ больше, чем меня, не прикажет ли им Непобедимый в один прекрасный день отрезать мои уши? Ответь-ка мне, светоч мудрости?!!
Может, шаман и испугался ханского гнева, но виду не подал.
– Вряд ли, если Непобедимый Субэдэ будет бояться тебя,великий хан, – твердо ответил он.
– Субэдэ никого не боится, – проворчал Бату, вновь растекаясь по белой кошме. Вспышка гнева потребовала слишком много сил, которые требовали немедленного восстановления. Хан взял чашку и щелкнул пальцами. Испуганная криком повелителя подбежавшая рабыня трясущимися руками наклонила кувшин. Струя архи плеснула в дно чашки, окатив при этом волосатые пальцы хана.
Рука громадного телохранителя легла на рукоять меча. Рабыня провинилась вторично. Ждать третьей провинности в Орде было не принято.
Но хан совершенно неожиданно… улыбнулся. Отбросив чашку, он вытер руку о волосы несчастной девушки, благо склоненная голова, мелко дрожащая в ожидании удара мечом, оказалась под рукой.
В глазах хана плескалась мысль.
И, судя по его довольной ухмылке, мысль эта была на редкость удачной.
– Позвать Субэдэ-богатура, – приказал внук Потрясателя Вселенной.
* * *
…Он перешагнул порог шатра и, опустившись на колено, сдержанно поклонился. Не годится приговоренному к смерти раскланиваться, пусть даже перед самим походным ханом, наместником настоящего. Еще подумают, что прощение вымаливал.