Симонов Константин Михайлович. Дни и ночи

   - Там, в окопе.
   Сабуров поднялся:
   - Спасибо.
   - Будьте здоровы. Вы чего-то кушаете мало.
   Сабуров вышел. В окопе около блиндажа его действительно ждал автоматчик.
   - Ну что ж, пойдем до полковника,- сказал Сабуров.
   - А что до него идти, товарищ капитан,- сказал автоматчик.- До него рукой подать.
   В хозяйстве Ремизова чувствовалась аккуратность. Вперед от блиндажа, через развалины, шли ходы сообщения, прерывавшиеся только там, где можно было безопасно пройти в рост.
   Через пять минут Сабуров был на наблюдательном пункте, устроенном довольно остроумно. На самом краю обрывистого оврага, отделявшего здесь позиции Ремизова от немцев, стоял разрушенный дом, по остаткам которого беспрерывно била немецкая артиллерия. Ремизов подкопался под фундамент и внизу под ним сделал довольно просторную землянку с двумя замаскированными глазками в сторону немцев.
   Земля за ночь окончательно обледенела. На дне оврага лежал опрокинутый, сорвавшийся с откоса танк и валялось много трупов.
   - Как позавтракали? - вместо приветствия спросил у Сабурова Ремизов.
   - Отлично, товарищ полковник.
   - Значит, Паша не подвела. Она кулачка: все для меня бережет. Никак ее к гостеприимству не приучу.
   - Наоборот,- сказал Сабуров,- даже шоколаду мне предлагала.
   - Неужели? Ну, это прогресс. Тихо сегодня у меня. Зато, кажется, там на генерала нажимают. Слышите?
   Действительно, левее слышалась стрельба.
   - По звукам судя, уже два раза до гранатного боя доходило. Я бы на вашем месте после таких пластунских подвигов сутки спал. Приказал не будить. Конечно, в крайнем случае разбудили бы, но пока ничего такого нет. Шевелиться - шевелятся, это да. Вот извольте бинокль.
   Сабуров взял из рук Ремизова бинокль и долго просматривал ту сторону оврага. То здесь, то там перебегали люди. В просветах между домами промелькнул один, потом другой танк.
   - Бомбили уже? - спросил Сабуров.
   - У нас нет. Тот, левый берег бомбили. Все "катюш" ловят. "Катюши", как всегда, арии пели утром. Отдохнули?
   - Вполне.
   - Сегодняшний день вы у меня прямо как прикомандированный офицер Генерального штаба - можете наблюдать за общим ходом боя. Впрочем...
   Ремизов, прихрамывая, отвел Сабурова в сторону, они вышли из блиндажа и оба прислонились к стене окопа
   - Впрочем,- повторил Ремизов,- хорошо, если бы вы пошли на правый фланг. У меня такое чувство, что они сегодня мной не интересуются, я для них уже отрезанный ломоть. Считают, что всегда успеют разделаться. Но все же, на всякий случай, пойдите. У меня на правом фланге слабенько,лейтенант Галышев батальоном командует, совсем мальчик. Всех поубивало вчера, что сделаешь? До вечера понаблюдайте там от моего имени. Если надо будет, команду примете. А ночью вместе пробиваться будем. Тут уже я вас от себя никуда... Хорошо?
   - Хорошо,- согласился Сабуров, удивляясь той непринужденной мягкости, с какой разговаривал Ремизов, хотя совершенно ясно было, что он приказывает.
   - Ну-ка пойдемте в блиндаж,- быстро сказал Ремизов, когда тяжелый снаряд разорвался наверху, в сотне шагов от них. Он потянул за рукав Сабурова.- Мне кажется, они очень хорошо знают, где мой наблюдательный пункт, но сверху меня не пробьешь, а чтоб в эти окошечки прямое попадание было, нужно пушечку выкатить прямо на ту сторону оврага, напротив меня. Вот тогда попадут. Они уже два раза выкатывали, но мы сшибали. А в третий раз боятся. Ночью, правда, попробовали, но попасть не могут. Они ведь артиллеристы изрядно плохие. Вот, слышите, все по нас...
   Они переждали налет в блиндаже.
   - Ну теперь, наверное, на четверть часика передышку сделают. Идите, вас автоматчик проводит.
   Землянка командира батальона была вырыта так же, как и наблюдательный пункт у Ремизова, под фундаментом разбитого дома, и из нее назад вел точно такой же глубокий ход сообщения.
   Командир батальона Галышев, как и рекомендовал его Ремизов, оказался совсем молодым парнем, только недавно выпущенным из военного училища. Впрочем, он приобрел уже фронтовые привычки, и когда они с Сабуровым присели у выхода из блиндажа, Галышев, вытащив из-за голенища кисет, скрутил таких размеров самокрутку, что Сабуров невольно улыбнулся.
   - Дайте и мне, не курил со вчерашнего вечера.
   - Где командир батальона? - послышался сзади них знакомый голос.
   - Здесь,- сказал Галышев и радостно улыбнулся.- Здесь, Анечка, я теперь командир батальона.
   Сабуров повернулся и встретился глазами с Аней.
   Аня, которая, входя, рылась в своей санитарной сумке, сразу удивленно и устало опустила руки и теперь стояла, безмолвно глядя на Сабурова.
   - Аня,- сказал он и шагнул к ней.
   Она продолжала стоять неподвижно. Только подняла на него глаза. В них стояли крупные слезы.
   - Как, вы здесь? - наконец спросила она.- Когда вы пришли?
   - Ночью.
   - Это, значит, вы пришли из дивизии, да?
   - Я,- ответил Сабуров.
   - А мы все думали, кто бы мог прийти. Но я не думала, что это вы.- Она была так удивлена и взволнована, что впервые за последнее время снова обращалась к нему на "вы".
   Он стоял и молча смотрел на нее.
   - У вас раненые есть? - повернулась Аня к Галышеву.
   - Есть двое.
   - Сейчас мы их в овраг снесем. Значит, вы здесь? - Она смотрела на Сабурова так, словно все еще не могла в это поверить.
   - Здесь.
   Не меняя выражения лица, она потянулась, обняла его за шею обеими руками, коротко поцеловала в губы и снова опустила руки.
   - Как хорошо,- сказала она.- Я очень боялась.
   - Я тоже,- сказал Сабуров.
   Галышев молча наблюдал за этой сценой.
   - Сейчас пойдем,- еще раз сказала ему Аня и подвинулась к Сабурову.
   - Ты что, насовсем здесь? - Теперь, после поцелуя, она, словно оправившись от болезни, во время которой у нее отшибло память, стала ему говорить опять "ты".
   - Нет,- сказал Сабуров.- Как только соединимся, вернусь к себе.
   - Проводи меня немного по окопу. Там меня санитары ждут.
   - Сейчас я приду, товарищ лейтенант,- сказал Сабуров Галышеву и пошел вслед за Аней.
   За поворотом, там, где Галышеву уже не было их видно, Аня взяла Сабурова за ремень и спросила:
   - Ты ничего не говорил?
   - Что не говорил?
   - Чтобы вместе. Я очень хочу, чтобы вместе. Я тебе не говорила, но очень хочу...
   - Пока не говорил.
   - Мне показалось, когда мы с тобой сюда, на этот берег, переехали, что здесь не до того, чтобы говорить. И тебе так показалось?
   - Да.
   - Но ведь теперь так все время будет. А может быть, и хуже. И здесь и там у тебя, везде одинаково.
   - Да.
   - Так почему тебе стыдно попросить?
   - Мне не стыдно,- сказал Сабуров.- Я попрошу.
   - Попроси... Очень страшно было, когда вчера нас совсем отрезали. Я подумала, что, может быть, больше тебя никогда не увижу. Я хочу вместе. Нет, нет, не слушай, делай как хочешь. Но я все-таки хочу вместе. Вот если бы сейчас сюда бомба попала, мне это не страшно, потому что вместе. Я храбрее буду, если мы вместе, понимаешь? И ты, наверное, тоже. Да?
   - Наверное,- с некоторым колебанием сказал Сабуров, подумав, что, если Аня будет рядом с ним, может быть, он действительно меньше будет бояться за себя, но за нее, пожалуй, будет бояться еще больше.
   - Наверное,- не заметив его колебания, повторила Аня,- я знаю, у тебя так же, как у меня. А у меня так. Ну, я пойду раненых переносить. Тебе нельзя отсюда уйти?
   - Нельзя.
   - Я знаю. Ты не представляешь, сколько их у нас сейчас в овраге, никогда не было столько. Это потому, что через Волгу переправиться нельзя. Я пойду,- еще раз сказала она, протянув Сабурову руку.
   Только сейчас Сабуров заметил, что у нее другая шинель - не та, в которой он видел ее раньше.
   - Откуда у тебя эта шинель?
   - Это не моя, мне с убитого дали. Вот видишь,- и она показала на маленькую дырочку на левой стороне груди.- А так совсем целая. В мою мина попала и изорвала в кусочки.
   - Как мина?
   - Мне жарко было, когда я вчера раненых выносила, я сняла ее и сложила аккуратненько - знаешь, как на койке шинель складывают,- а в нее как раз мина угодила.
   Сабуров задержал ее руку в своей. Он увидел, что шинель ей не по росту и рукава подвернуты. Сукно натерло ей руку, и там, где был край рукава, на руке остались поперечные ссадины.
   - Ну-ка дай другую,- сказал он.
   На другой руке было то же самое.
   - Видишь, как натерла,- заметил Сабуров.- Ты скажи, чтобы тебе дали другую шинель.
   - Хорошо.
   - Непременно скажи.
   Он крепко сжал ее руки в своих, поднес к губам и по нескольку раз поцеловал каждую руку там, где были ссадины.
   - Ну иди,- сказал он.- Я увижу Проценко и попрошу, чтобы мы были вместе.
   - Он не откажет,- сказала Аня.- Ни за что не откажет.
   Она глубоко засунула руки в карманы, наверное, чтобы Сабурову больше не было ее жалко, и пошла по ходу сообщения.
   Проведя у Галышева почти спокойный день, Сабуров, когда стемнело, возвратился на командный пункт к Ремизову. Ремизов курил, полулежа на койке. Поодаль сидел начальник штаба.
   В блиндаже была тишина, какая бывает, когда все уже решено и подготовлено, больше никаких распоряжений отдавать не нужно и остается только дожидаться назначенного часа.
   - Майора Анненского,- сказал Ремизов,- я оставляю здесь командовать всем остальным участком, а сам пойду со штурмовыми группами.
   Начальник штаба за спиной Ремизова делал знаки Сабурову, означавшие, что пойти со штурмовыми группами должен именно он, Анненский, а полковник должен как раз остаться, потому что он ранен и идти ему бессмысленно. Так, по крайней мере, понял его Сабуров.
   - Что вы там жестикулируете? - не поворачиваясь, спросил Ремизов.- Я не вижу, но чувствую. Меня вы не уговорите и напрасно капитану знаки подаете, он меня тоже не уговорит, да и уговаривать не будет. Да, капитан?
   - Так точно,- сказал Сабуров, зная по себе, что в таких случаях спорить бессмысленно.- Но мне, надеюсь, разрешите находиться при вас?
   - Как с утра условились, уговор дороже денег. Будете со мной, скорей до своих доберетесь.
   - А вы, Семен Семенович,- обратился Ремизов к Анненскому,- хороший командир, но вам уже пора полк получать. Серьезно. Я так генералу и скажу при случае. У вас слишком много темперамента для начальника штаба. Начальник штаба должен быть расположен к некоторому уединению, к блиндажу в пять накатов... Да, да, я без иронии вам говорю. А вы, если вашего командира полка обстреляли за день три раза, а вас только два, уже считаете, что вы позорно окопались и что вам необходимо поскорее лично сходить в атаку, чтобы восстановить свое душевное равновесие. И не спорьте со мной: вам пора на командную должность. И если вам попадется такой же начальник штаба, как мне, и вам придется все время держать его за фалды, чтобы не убегал на передовую, вот тогда вы меня поймете и посочувствуете.Ремизов рассмеялся.
   Анненский молчал, обескураженный неожиданным оборотом разговора. Подозвав Шарапова, Ремизов с его помощью надел поверх гимнастерки ватник, затянулся ремнем и нахлобучил фуражку.
   - Не люблю пилоток,- сказал он, поймав взгляд Сабурова.- Может, и удобней, но лихости нет.- Потом, приложив руку тыльной стороной к козырьку, проверил, правильно ли сидит фуражка, прицепил к поясу две гранаты и взял автомат. Сделав все эти приготовления, Ремизов посмотрел на часы. Сабуров, который знал из приказа Проценко, что атака должна начаться ровно в двадцать два, тоже взглянул на свои часы. Оставалось двадцать минут.
   Через пять минут они уже сидели в узком, спускавшемся к Волге овражке с нарытыми по откосам окопами - здесь по приказу Ремизова сосредоточивались штурмовые группы.
   Люди сидели в окопах, держа в руках оружие, прислонившись к земляным стенкам и друг к другу. Разговоры велись шепотом. В одну сторону до немцев было метров двести, зато в другую, насколько позволяли судить дневные расчеты, всего полсотни. Разговаривали только тогда, когда над головой, вереща, проходил У-2.
   - Опять королевская авиация полетела,- сказал кто-то рядом с Сабуровым, когда еще один У-2 прожужжал над оврагом.
   - Кукурузник.
   - А у нас на Северо-Западном его лесником звали.
   - Где как. Где какая природа...
   - Через три минуты должна начаться артподготовка,- сказал Ремизов.Гранат помногу взяли? - обратился он к бойцам, сидевшим рядом с ним в окопе.
   - По шесть штук, товарищ полковник,- отрапортовал сержант.
   - Тише, не кричи,- сказал Ремизов.- По шесть? Это ничего. А ежели стена, а за стеной немцы и не обойти ее?
   - Тогда взорвем, товарищ полковник,- ответил сержант, т - А тол взяли?
   - А как же, товарищ полковник!
   - А чего у тебя винтовка без штыка? - спросил Ремизов одного из бойцов.
   - У меня вот сестрица есть.- Боец хлопнул рукой по зазвеневшей на боку сабле.
   - Казак, что ли?
   - Из конного корпуса Героя Советского Союза генерал-майора Доватора.
   - Что ж ты, казак, а не на коне? - усмехнулся Ремизов.
   - Я про коня забыл. С лета в глаза не видел.
   - Скучаешь?
   - Здесь скучать нет возможности, товарищ полковник.
   - Пора,- сказал Ремизов и, подозвав к себе командира роты, который непосредственно руководил атакой, спросил его, все ли готово.
   - Все,- ответил тот.
   - Значит, начинаете выдвигаться после первых же залпов с левого берега. Понятно?
   - Так точно.
   - Пора,- второй раз нетерпеливо повторил Ремизов, повернувшись лицом к Волге.
   Сабуров тоже повернулся. И как раз в этот миг далеко, на левом берегу, вспыхнуло зарево, и гремящие снаряды "катюш" пронеслись над головами.
   Вслед за "катюшами" с левого берега заговорила артиллерия. Наши тяжелые снаряды шли прямо над головой. Впереди у немцев все небо было в красных вспышках. Когда снаряды рвались особенно близко, вспышки вырывали из тьмы то угол дома, то обломок стены, то железные лохмотья изуродованных бензиновых цистерн. Штурмовые группы стали вылезать из оврага и выползать вперед. Один тяжелый снаряд разорвался совсем близко от оврага.
   - Недолет,- сказал Ремизов.- Ну что ж, пойдемте.
   Он с неожиданной легкостью вылез из окопа и, не оглядываясь, пошел вперед. Сабуров двинулся вслед за ним. Рядом пошли Шарапов и четыре автоматчика.
   Наш артиллерийский налет продолжался. На немецких позициях и далеко в глубине все грохотало от разрывов тяжелых снарядов. Подожженные "катюшами", горели остатки бензина или нефти, красные языки пламени поднимались к небу.
   Но и немцы понемногу начинали отстреливаться; мины уже несколько раз проносились над головой Сабурова и разрывались позади. Потом заговорили пушки. И наконец впереди послышались автоматные очереди.
   Штурмовые группы быстро миновали полосу от оврага до своих старых окопов, в которых сейчас сидели немцы. Этот участок, отбитый вчера немцами, был хорошо известен Сабурову. Он представлял собою квадрат примерно триста на двести метров. Все было изрыто окопами и ходами сообщения, и лишь кое-где почти на голом месте торчали развалины и обломки. Когда-то здесь были бензохранилища, от которых теперь остались только фундаменты и огромное количество раскиданного повсюду рваного листового железа.
   Сабуров несколько раз наступал на перегоревшие железные Листы, которые со страшным грохотом коробились под ногами.
   Впереди были остатки каменной сторожки. Туда устремился Ремизов, а вслед за ним и Сабуров. У самых развалин кто-то из бежавших сзади Сабурова тяжело, со стуком, упал на землю. В развалинах несколько человек уже устанавливали два пулемета.
   - Вот правильно,- одобрил Ремизов.- Гаврилов?
   - Я, товарищ полковник.
   - Выходит, взяли?
   - Взяли, товарищ полковник.
   - А дальше двигаются?
   - Двигаются.
   - Иди вперед. Передай, что я буду здесь.
   Около сторожки свистели и шлепались пули. Слева, совсем близко, слышались взрывы гранат. Справа продолжали стрелять, но взрывов не было: до гранатного боя там еще не дошло.
   - Ах, негодяи! Ах, негодяи! - возмущался Ремизов.- Залегли ведь. Раз гранаты не рвутся, значит, залегли. Командира, что ли, убило? Сабуров, идите туда. Любыми средствами поднимите.
   Сабуров вылез из сторожки и пополз направо, в темноту. Действительно, командир там был убит. Бивший из развалин немецкий станковый пулемет не давал возможности подойти. Но заминка произошла не из-за того, что убили командира, а из-за того, что три сапера поползли в обход с толом, чтобы подложить заряд под развалины дома, на втором этаже которого находился пулемет. Остальные ждали взрыва, чтобы двинуться дальше. Распоряжался всем какой-то старшина, который, когда Сабуров к нему подполз, объяснил ему суть происходящего:
   - Если не взорвут, и так пойдем, товарищ капитан, а то людей жалко пообождем немного.
   Сабуров согласился и несколько минут лежал рядом со старшиной и ждал. Кругом шел ночной бой, как всякий ночной бой, похожий на уравнение со многими неизвестными.
   "Что сейчас делается у Проценко?" - подумал Сабуров. Судя по грохоту взрывов и частой сетке трассирующих пуль, на участке, где должен был наступать Проценко, тоже шел бой. Наши снаряды с левого берега все еще проносились над головами, но разрывались они теперь далеко в немецком тылу. Разрывы гремели беспрестанно через каждые одну-две секунды, и Сабуров на мгновение представил себе, что творилось бы кругом, если бы такая канонада обрушилась сейчас не на немцев, а на него с его людьми. В сущности, этот огонь был ужасным, и, как все пехотные командиры, он от души благословлял русскую артиллерию.
   Когда впереди, там, где прятался немецкий пулемет, раздался оглушительный взрыв, Сабуров и старшина подняли людей в атаку.
   Дважды за ночь Сабурова осыпало комьями земли. Рукав ватника просекло автоматной очередью, и слегка обожгло левую руку. Многие из тех, с кем он пошел в атаку, уже не отзывались на голоса товарищей. Многие были ранены, сестры и санитары вытаскивали их с поля боя. Сабуров так и не сумел в темноте и горячке разглядеть, была ли среди санитаров Аня.
   Но, в общем, бой сложился легче, чем можно было предполагать. Две штурмовые группы на правом фланге, которые по ходу боя пришлось взять под свою команду Сабурову, довольно быстро заняли приходившиеся на их долю окопы. Когда Сабуров пошел после этого очищать траншеи, уходившие влево, в одной из них он столкнулся с шедшими навстречу автоматчиками. Это были бойцы одной из левофланговых штурмовых групп. Значит, весь этот участок был взят целиком.
   - А как там, еще левей? - спросил Сабуров.- Соединились с дивизией?
   - Вроде как соединились, товарищ капитан,- сказал автоматчик, к которому он обращался,- дали жару фрицам.
   Сабуров подумал, что главные неприятности еще предстоят утром. И даже то, что немцы были ночью сравнительно легко выбиты, не предвещало ничего хорошего. Очевидно, они не ввели в бой свои резервы, решив отложить это на утро.
   Сабуров в темноте проверил, кто остался в живых, вместе со старшиной расположил пулеметы и кое-где приказал углубить окопы и восстановить обвалившиеся от взрывов гранат амбразуры. Потом он послал двух связных с записками - к Ремизову и к начальнику штаба. Он писал, что с рассветом ждет контратаки, остается здесь и просит скорее подбросить противотанковые ружья. "И если можно,- добавил он в конце обеих записок,- хотя бы одну противотанковую пушку".
   От Ремизова связной не вернулся. От Анненского, когда уже начинало сереть, прикатили вручную две 45-миллиметровые пушчонки на резиновом ходу и пришли пять бронебойщиков со своими длинными "дегтяревками" и полтора десятка автоматчиков. В записке, которую принес связной, Анненский писал: "Наскреб все, что мог. Держитесь".
   XX
   С восьми утра, когда рассвело и началась первая немецкая атака, и до семи вечера, когда стемнело и все кончилось, прошло одиннадцать томительных часов.
   Когда на этом участке дивизию в последнюю неделю оттеснили к самому берегу, Проценко постарался укрепиться здесь особенно тщательно. Вся площадь была изрыта окопами, ходами сообщения, под остатками фундаментов были вырыты многочисленные норы и блиндажи, а впереди тянулся неширокий, но довольно глубокий овраг, через который немцам, чтобы достичь наших позиций, необходимо было так или иначе перебираться.
   Если бы можно было начертить кривую нарастания звуков на поле боя, то в этот день она бы, как температура у малярийного больного, три раза стремительно лезла вверх и падала вниз.
   Утром немцы начали обстрел из полковой артиллерии. Потом к ней прибавились полковые тяжелые минометы, потом дивизионная артиллерия, потом тяжелые штурмовые орудия, потом началась свирепая бомбежка. Когда грохот возрос до последнего предела, он вдруг оборвался, и под неумолчную пулеметную трескотню немцы пошли в атаку. В эту минуту все, кто высидел, вытерпел, выжил в наших окопах,- все прильнули к пулеметам, автоматам и винтовкам. Овраг, который еще неделю назад, в дни первых немецких атак, был прозван "оврагом смерти", сейчас еще раз оправдал свое название. Некоторые из немцев не добежали до окопов всего десять - пятнадцать метров. Казалось, еще секунда - и они проскочат это пространство. Но они не проскочили. Ужас смерти в последнюю секунду охватил тех, которые почти добежали, и заставил их повернуть обратно. Если бы ужас смерти не повернул их, они бы добежали. Но они повернули, и тот, кто не был убит, когда бежал вперед, был убит на обратном пути.
   Когда первая атака не удалась, все началось сначала. Но если в первый раз этот ад продолжался два часа, то во второй раз он продолжался уже пять с половиной часов. Немцы решили не оставить живого места на берегу. Весь берег был до такой степени изрыт воронками, что, если бы все снаряды, мины и бомбы разорвались одновременно, здесь действительно не осталось бы в живых ни одного человека. Но снаряды рвались в разное время, и там, где только что разорвался один, в воронке уже лежали и стреляли люди, а там, где разрывался следующий, их не было, и эта смертельная игра в прятки, продолжавшаяся пять с половиной часов, кончилась тем, что, когда на исходе шестого часа немцы пошли во вторую атаку, оглохшие, полузасыпанные землей, черные от усталости бойцы поднялись в своих окопах и, ожесточенно, в упор расстреливая все, что показывалось перед ними, отбили и эту атаку.
   После недолгой тишины кривая грохота опять полезла вверх. Самолеты заходили по пять, по десять, по двадцать раз и пикировали так низко, что иногда их подбрасывало вверх воздушной волной. Не обращая внимания на зенитный огонь, они штурмовали окопы, и фонтанчики пыли поднимались кругом так, словно шел дождь.
   Бомбы, фугасные и осколочные, большие и маленькие, бомбы, вырывающие воронки глубиной в три метра, и бомбы, которые рвались, едва коснувшись земли, с осколками, летящими так низко, что они брили бы траву, если бы она здесь была,- все это ревело над головой в течение почти трех часов. Но когда в шесть часов вечера немцы пошли в третью атаку, они так и не перепрыгнули через "овраг смерти".
   Сабурову впервые пришлось видеть такое количество мертвецов на таком маленьком пространстве.
   Утром, когда после прихода подкрепления Сабуров пересчитал своих людей, у него было - он твердо запомнил эту цифру - восемьдесят три человека. Сейчас, к семи часам вечера, у него осталось в строю тридцать пять, из них две трети легкораненых. Должно быть, то же самое было и слева и справа от него.
   Окопы были разворочены, ходы сообщения в десятках мест прерваны прямыми попаданиями бомб и снарядов, многие блиндажи выломаны и вздыблены. Все уже кончилось, а в ушах все еще стоял сплошной грохот.
   Если бы Сабурова когда-нибудь потом попросили описать все, что с ним происходило в этот день, он мог бы рассказать это в нескольких словах: немцы стреляли, мы прятались в окопах, потом они переставали стрелять, мы поднимались, стреляли по ним, потом они отступали, начинали снова стрелять, мы снова прятались в окопы, и когда они переставали стрелять и шли в атаку, мы снова стреляли по ним.
   Вот, в сущности, все, что делал он и те, кто был с ним. Но, пожалуй, еще никогда в своей жизни он не чувствовал такого упрямого желания остаться в живых. Это был не страх смерти и не боязнь, что оборвется жизнь, такая, какая она была, со всеми ее радостями и печалями, и не завистливая мысль, что для других придет завтра, а его, Сабурова, уже не будет на свете.
   Нет, весь этот день он был одержим одним-единственным желанием высидеть, дождаться той минуты, когда наступит тишина, когда поднимутся немцы, когда можно будет самому подняться и стрелять по ним. Он и все окружавшие его трижды за день ждали этого момента. Они не знали, что будет потом, но до этой минуты они каждый раз хотели дожить во что бы то ни стало. И когда в седьмом часу вечера была отбита последняя, третья, атака, наступила короткая тишина, и люди в первый раз за день сказали какие-то слова, кроме команд и страшных, нечеловеческих, хриплых ругательств, которые они кричали, стреляя в немцев,- то эти слова оказались неожиданно тихими. Люди почувствовали, что случилось нечто необычайно важное, что они сегодня сделали не только то, о чем потом будет написано в сводке Информбюро: "Часть такая-то уничтожила до 700 (или 800) гитлеровцев", а что они вообще победили сегодня немцев, оказались сильнее их.
   В половине восьмого, уже в темноте, в окоп к Сабурову пришел Анненский. Сабуров сидел, прислонившись спиной к стенке окопа, и лениво ковырял вилкой в банке с консервами, пытаясь убедить себя, что он голоден и надо поесть, хотя есть ему совсем не хотелось.
   - Отбились,- сказал Анненский.
   Лицо у него было такое же черное и усталое, как у всех,- наверно, там, где был Анненский, сегодня происходило то же, что и здесь.
   - Здесь отбились,- сказал Сабуров.- А как вообще?