Симонов Константин Михайлович. Дни и ночи

   - Вот видишь, я же говорил,- неодобрительно произнес Конюков.- Как мы по ему стеганули, так и он по нас.
   - Ну и правильно,- отвечал несколько взволнованный Лопатин.
   - В чем тут дело? - спросил Сабуров.- Ни в кого не попало?
   - Нет, вот только ихнюю фуражечку попортило,- сказал Конюков, приподнимаясь и насмешливо двумя пальцами беря с края окопа лежавшую там донышком вниз фуражку Лопатина.- Они ее, как целиться стали, сняли и вот положили. А немец, аккурат, как яиц в лукошко, туда осколков и насыпал.
   Действительно, на дне фуражки лежало два мелких осколка, попавших туда уже на излете и не прорвавших фуражки насквозь, а только немножко поцарапавших ее.
   Сабуров, вытряхнув осколки, посмотрел на фуражку.
   - Все подумают - моль проела, никто не поверит, если расскажете, что осколки попали.
   - А я не буду рассказывать,- усмехнулся Лопатин.
   - Значит, это вы стреляли? - спросил Сабуров.
   - Я... Вот по тем развалинам. Они мне сказали, там немцы сидят...
   - Сидят, так точно,- подтвердил Конюков,- оттого и ответ дали, что сидят.
   - А отчего сегодня так редко стреляете по ним? - спросил Лопатин.Патроны бережете?
   - Зачем патроны,- ответил Конюков,- не патроны бережем, а чего же стрелять, пока его не видать. Как его видать будет, так и будем стрелять...
   - Кончили разговор? - спросил Сабуров.- Кончили? Ну и хорошо, пойдемте.
   Когда они добрались до блиндажа Потапова, Потапов, встретивший их на пороге, опять заговорил о пельменях.
   - Очень прошу, хотя бы ради приезда гостя, а, товарищ капитан? - начал Потапов, и именно в этот момент сразу два тяжелых' снаряда разорвались позади блиндажа.
   Сабуров толкнул Лопатина в блиндаж, а сам, прижавшись к стенке, стал ждать. Вслед за первыми спереди и сзади обрушилось еще десятка полтора снарядов, потом начали рваться мины, и снова снаряды, и снова мины, и так продолжалось минут пятнадцать.
   Стараясь перекричать грохот, Потапов уже давал приказания связным, и те по ходам сообщения бежали во взводы.
   Сабуров поглядел на небо. Построившись гусиным клином, шли немецкие бомбардировщики. Он прикинул на глаз: отсюда трудно было разобрать, но казалось - их не меньше шестидесяти...
   После минутной паузы начала снова бить артиллерия. Сзади блиндажа вздымались черные фонтаны.
   - Вот и кончилось затишье,- тихо сказал Сабуров скорее себе, чем Лопатину.- Потапов,- позвал он.
   - Слушаю.
   - Батальонный комиссар останется у вас, пока не кончится артподготовка. Выберете паузу и пошлете его с автоматчиком ко мне. Я пойду в батальон.
   - Товарищ Сабуров, я с вами,- попросился Лопатин.
   - Нет,- резко сказал Сабуров.- Сейчас мы с вами дискуссировать не будем. Потапов выберет минуту и пошлет вас с автоматчиком.
   - А не лучше ли...
   - Все. Здесь хозяин я. Петя, пошли...
   И, выскочив из окопа, Сабуров и Петя быстрыми перебежками двинулись к дому, где помещался штаб батальона.
   Затишье действительно кончилось, и Сабуров, переползая от воронки к воронке, подумал о том, что если самое большее через полчаса не начнется немецкая атака,- значит, он еще ничему не научился на этой войне.
   XII
   После затишья шли уже пятые сутки боев. Сабуров, пятую ночь спавший кое-как, проснулся от грохота канонады. Он пошарил рядом с собой свалившуюся с койки шинель, натянул ее и только тогда, сев на койку, открыл глаза. В первый раз за войну он почувствовал головокружение: в воздухе плясали огненные точки, потом они превращались в сплошные огненные круги и вертелись перед глазами. Сегодня это было особенно некстати: Предстояли и трудный день, и трудная ночь. Вчера вечером батальонный разведчик казанский татарин Юсупов, бывший борец, кроме "языка" принес еще интересные сведения. Судя по его рассказу, за южными развалинами (так теперь в батальоне называлось бывшее здание заводского клуба) оставался свободный проход, не охраняемый немцами. Юсупов беспрепятственно лазил по нему уже вторую ночь и уверял, что если обмотать чем-нибудь сапоги и не греметь автоматами, то можно через этот проход выбраться дворами в тыл к немцам и ночью перебить целую роту. Перебить целую немецкую роту было соблазнительным делом, но хотя Сабуров и доверял Юсупову, однако, прежде чем пойти на такое предприятие, хотел лично удостовериться в точности его донесения. Сегодня на одиннадцать часов вечера он назначил рекогносцировку. И вот опять не выспался, хотя, готовясь к рекогносцировке, специально хотел выспаться. И еще это чертово головокружение... Впрочем, впереди был еще целый день; всего тяжелее с утра, пока не расходишься.
   Он поднялся, подошел к лампочке и, взяв со стола зеркало, посмотрелся в него: "Сегодня можно еще не бриться". В блиндаже было душно и сыро, со стен текло. Кладя зеркало, он уронил его, и оно разбилось. Он подобрал самый большой осколок, в который можно было еще смотреться, и положил на стол.
   "Разбить зеркало - к беде". Он усмехнулся. Война была такая, что все дурные приметы неизменно исполнялись. Не одно, так другое несчастье или беда приходили каждый день. Нетрудно стать суеверным. Он вспомнил, как позавчера Лопатин, уже выйдя из блиндажа, вернулся за полевой сумкой и тоже рассмеялся, что это к несчастью, а через час ему прострелили руку выше локтя, и его пришлось отправить на тот берег.
   Он свернул цигарку и чиркнул спичкой. Отсыревшая спичка не зажигалась. Потом чиркал еще и еще, подряд штук десять. Плюнув, бросил на пол и цигарку, и спичечную коробку.
   Он перешел сюда позавчера. В первый же день немецкого наступления после затишья у него разбило несколькими прямыми попаданиями подвал котельной. Он перешел в другой, но на следующий день к вечеру разбило и другой. Тогда он перебрался сюда.
   Этот блиндаж был еще глубже подвала. Здесь лежали когда-то канализационные трубы, уходившие под землю. Саперы расширили за одну ночь отверстие и сделали блиндаж. Это был третий командный пункт за пять дней.
   Он вышел из блиндажа, по ходу сообщения добрался до наблюдательного пункта и оттуда стал руководить отражением атаки. Телефонная связь с ротами рвалась три раза, за час убило двух связистов. Наконец немцев отбили. Сабуров вернулся в блиндаж, позвал Масленникова и отдал приказания, необходимые для отражения новых атак. Едва он успел поговорить с Масленниковым, как к нему в блиндаж влез знакомый военюрист из дивизии, следователь прокуратуры. Сабуров, поднявшись с койки, поздоровался с ним.
   - Что,- спросил он,- со Степанова допрос снимать будете?
   - Да.
   - Горячо сегодня, не время.
   - Все время не время, неизвестно, когда время будет,- возразил следователь.- Ничего не поделаешь.
   - Отряхнитесь,- сказал Сабуров.
   Следователь только теперь заметил, что был весь в грязи.
   - Ползли?
   - Да.
   - Хорошо, что благополучно.
   - Почти,- сказал следователь.- У вас сапожника нет в батальоне?
   - А что?
   - Осколком как на смех полкаблука оторвало. Он вытянул ногу: у сапога действительно было аккуратно отрезано полкаблука.
   - Нет сапожника. Был один, вчера ранили. Где же Степанов? Петя! крикнул Сабуров.- Проводи товарища командира к дежурному, там у него за помощника Степанов сидит,- боец, знаешь?
   - Знаю.
   - Как помощник дежурного? - удивился следователь.
   - А что же мне с ним делать? Охрану возле него ставить? У меня и так людей нет.
   - Так он же под следствием.
   - Так что же, что под следствием. Говорю вам - нет людей. Тут мне, в ожидании ваших решений, его охранять некем и, по совести говоря, не для чего...
   Следователь вышел вместе с Петей. Сабуров, глядя им вслед, подумал, что война изобилует нелепыми положениями. Конечно, этот следователь делает свое дело и Степанова, может, и надо отдать под суд, но вот следователь приполз допрашивать его здесь... Для того чтобы снять допрос, он рисковал жизнью... Его могли убить по дороге, и, когда он будет допрашивать, его тоже могут убить, и когда он пойдет обратно в дивизию и, может быть, возьмет с собой Степанова, то и Степанова и его на обратном пути совершенно одинаковым образом могут убить. А между тем все это, вместе взятое, как будто происходило по правилам, так, как и должно было происходить.
   Забрав Степанова из дежурки и для порядка взяв конвоира, следователь устроился в полуподвале с обвалившимися окнами и небом, просвечивающим сквозь дыру в перекрытии. Стена была в двух местах насквозь пробита снарядами, на каменном полу темнели пятна крови,- наверное, тут кого-нибудь убило или ранило.
   Степанов сидел на корточках у стены, следователь - на кирпичах посредине подвала. Он записывал, положив на колени планшет.
   Степанов был колхозник из-под Пензы, боец второй роты. Ему было тридцать лет. Дома у него остались жена и двое детей. Его призвали в армию, и он сразу же попал в Сталинград. Вчера вечером, во время последней атаки немцев, когда он со своим напарником Смышляевым сидел в глубоком "ласточкином гнезде" и стрелял по танкам из противотанкового ружья, он промахнулся два раза подряд, и танк, прогрохотав гусеницами над головой и обдав окоп запахом бензина и гари, прополз дальше. Смышляев закричал что-то непонятное, приподнялся и бросил вслед танку, под гусеницу, тяжелую противотанковую гранату. Она взорвалась, танк остановился, но в это время второй танк с таким же ревом пронесся над окопом. Степанов успел нырнуть глубоко в гнездо, и его только засыпало землей. Смышляев не успел. Когда Степанов приподнялся, вместе с землей в "ласточкино гнездо" свалился Смышляев, вернее, нижняя часть его, до пояса,- все, что выше, было раздавлено танком. Когда этот кровавый обрубок упал в окоп рядом со Степановым, он не выдержал и, не думая больше ни о чем, пополз из окопа. Он полз все время к Волге, ничего не соображая, стремясь только отползти как можно дальше.
   Ночью его нашли уже в расположении штаба полка. Он рассказал все, как было. Бабченко дал ему конвоира и с сопроводительной отправил к Сабурову, послав по официальной линии в дивизию сведения о нем как о дезертире.
   Сабурову доложили об этом случае, но он в суматохе боя не успел поговорить со Степановым, а теперь по донесению Бабченко сюда уже явился следователь разбирать дело...
   Степанов сидел перед следователем и отвечал то же самое, что он отвечал вчера ночью Бабченко. Следователь, против обыкновения, медлил и задавал много вопросов. Он не знал, что делать со Степановым. Степанов был дезертир, но в то же время ничего преднамеренного он не сделал. С ним был шок: он не вынес ужаса и пополз назад. Может быть, если бы он дополз до берега Волги, он бы опомнился и вернулся обратно. Так думал следователь, так думал сейчас, придя в себя, и сам Степанов. Но факт дезертирства оставался фактом, и ради общего порядка оставить это безнаказанным было нельзя.
   - Я бы обратно пришел, ей-богу,- после молчания, не ожидая новых вопросов, убежденно сказал Степанов.- Я бы и сам пришел...
   В эту минуту беспрерывно гремевшая кругом канонада прекратилась и раздались близкие автоматные очереди. Петя, пробегавший через подвал от Сабурова к дежурному, крикнул на ходу:
   - Немцы прорываются! Капитан приказал всем, кто с оружием, в бой! - и побежал дальше.
   Следователь, немолодой и, в сущности, штатский человек, переодетый в военное, снял очки, протер стекла, снова надел их и, взяв лежавший рядом с ним автомат - оружие, с которым уже давно никто в дивизии не расставался,неторопливо вылез через пролом наружу. Красноармеец, охранявший Степанова, в сомнении посмотрел на него, потом на пролом в стене, потом на Степанова и, сказав: "Ты посиди пока тут", вылез вслед за следователем.
   Это была вторая за день решительная атака немцев, когда их автоматчики, человек двадцать, через стену забрались во двор дома. Во дворе шла стрельба в упор.
   Были подняты на ноги все, кто находился в штабе батальона и кругом него.
   Сабуров сам выбрался наверх и руководил боем настолько, насколько вообще можно руководить рукопашной.
   Часть немцев убили, часть выбили за ограду. Следователь и конвоир влезли обратно через пролом и устало опустились на кирпичи. У следователя из кисти руки, слегка задетой пулей, сочилась кровь.
   - Надо перевязать,- сказал конвоир.
   - У меня пакета нет.
   - Нет? - произнес Степанов и, порывшись в кармане гимнастерки, вытащил оттуда индивидуальный пакет.
   Он и конвоир вдвоем перевязали раненому руку. Потом Степанов отошел и снова присел у стены. Лишь теперь они вспомнили, что допрос был прерван атакой и что его, очевидно, надо продолжить. Но продолжать допрос следователю не хотелось. Чтобы протянуть время и отдышаться, он здоровой рукой вытащил из кармана кисет с табаком, с трудом, помогая себе забинтованными пальцами, свернул цигарку, потом, посмотрев на Степанова и конвоира, с той автоматической привычкой делиться табаком, которая появляется у людей, долго пробывших на фронте, протянул им кисет.
   Степанов вслед за конвоиром взял щепотку, вытащил заботливо хранимый обрывок газеты, оторвал полоску и свернул цигарку. Они все втроем закурили. Курение продолжалось минут десять. Тем временем снова началась канонада. Под звуки ее следователь стал наспех доканчивать допрос, с трудом придерживая планшет раненой рукой. Вскоре допрос был окончен, предстояло сделать заключение. В эту минуту, так же как и в первый раз, канонада прекратилась и снова началась немецкая атака.
   Заслышав автоматные очереди, следователь снова молча потянул к себе автомат, взял в здоровую руку и, не оборачиваясь, вылез из подвала. Конвоир последовал за ним.
   Степанов снова остался один. Он растерянно огляделся по сторонам. За стеной слышались близкие выстрелы. Степанов еще раз поглядел по сторонам и полез в пролом следом за конвоиром. Выскочив наружу, он огляделся и, увидев рядом с лежавшим на земле убитым красноармейцем винтовку, схватил ее. Пробежав несколько шагов, он лег за груду кирпичей неподалеку от следователя и еще нескольких лежавших тут же бойцов. Когда левее него немцы выскочили из-за стены, он вместе со всеми начал стрелять по ним. Потом поднялся, пробежал несколько шагов и, перевернув винтовку, прикладом ударил по голове набежавшего на него автоматчика. Потом снова упал за камни и несколько раз выстрелил по двигавшимся в глубине двора немцам.
   Немцы тоже стреляли. На этот раз во двор их пробралось человек десять, и через несколько минут они все были или убиты, или ранены.
   Атака отхлынула, выстрелы гремели уже за стеной. Степанов встал и, не зная, что делать, подошел к стене, где лежали следователь и конвоир. Конвоир встал, но следователь продолжал лежать: он был ранен в ногу. Степанов поднял его, увидел, что нога сильно кровоточит, и, взвалив следователя на плечи, потащил в подвал. Там он опустил его на пол, подложив, чтобы было повыше, два кирпича в изголовье.
   - Сходи за сестрой или санитаром,- сказал следователь Степанову.
   Степанов привел санитара, который, согнувшись над раненым, стал перевязывать ему ногу. Раненый не стонал. Он лежал молча и ждал, когда кончится эта боль.
   Конвоир вытащил из-за голенища жестянку с махоркой, свернул цигарку себе, потом дал щепотку Степанову и спросил раненого:
   - Разрешите вам свернуть?
   - Сверни,- ответил тот.
   Конвоир свернул цигарку, лизнул, заклеил и, вложив в рот раненому, зажег спичку. Раненый несколько раз подряд жадно затянулся.
   По дороге к себе в блиндаж через подвал прошел Сабуров. Сегодня он до того устал, что ему было тяжело нести автомат, и он волочил его за собой прикладом по земле.
   - Перекуриваете? - спросил он. В углу рта его была зажата потухшая цигарка, которую он закурил еще в блиндаже перед боем и так и забыл о ней.Дайте прикурить.
   Только уже прикуривая у конвоира, он сообразил, что это за люди. Он посмотрел на Степанова, потом на раненого и спросил:
   - Сильно задело?
   - Порядочно.
   - Сейчас скажу, чтобы вынесли, а то опять начнется.- Он посмотрел на белое, без кровинки лицо следователя.- С допросом закончили?
   - Закончили.
   - Ну и какое же ваше заключение?
   - Какое же заключение,- сказал следователь.- Будет воевать. Вот и все.
   Он взял планшет, вытащил оттуда протокол и написал внизу: "Состава преступления для предания суду трибунала нет. Отправить на передовые",- и расписался.
   - Отправить на передовые,- повторил он вслух и, превозмогая боль, усмехнулся.
   - Отправлять недалеко, сто шагов,- сказал Сабуров и повернулся к Степанову: - Иди к себе в роту. Винтовка чья?
   - С убитого взял, товарищ капитан.
   - Будет твоя. Доложи Потапову, что я тебя прислал.
   Был особенно тяжелый день, один из тех, когда напряжение всех душевных сил доходит до такой степени, что в самый разгар боя неожиданно и невыносимо хочется спать. После двух утренних атак в полдень последовала третья. В обращенной к немцам части двора высилось небольшое полуразрушенное складское здание. Было оно построено прочно, с толстыми стенами и глубоко уходившим в землю подвалом. Среди остальных зданий, занимаемых Сабуровым, оно стояло особняком, немного впереди и на отлете. Именно сюда и направили немцы свою атаку в третий раз.
   Когда одному танку удалось подойти вплотную к складу и он, прикрывшись его стеной от огня артиллерии, стал стрелять из пушки прямо внутрь, немецкие автоматчики забрались через проломы, и через несколько минут там прозвучал последний выстрел. Первое желание Сабурова было попытаться тут же, среди белого дня, отбить склад. Но он сдержал себя и принял трезвое решение: сосредоточить весь огонь позади склада, не давая немцам до темноты втянуться туда крупными силами, а контратаку произвести с темнотой, когда решимость и привычка к ночным действиям возместят ему недостаток людей.
   Бабченко, которому он доложил по телефону о потере склада, ничего не ответил по существу, но долго и злобно ругался и в заключение сказал, что придет сам. Сабуров предчувствовал столкновение, и его опасения оправдались. Бабченко, согнувшись, влез в блиндаж, злой, потный, с головы до ног забрызганный грязью.
   - Ишь забрался,- проворчал Бабченко.- Сколько метров над головой?
   - Три.
   - Ты бы еще глубже залез.
   - А мне глубже не надо. И так не пробьет.
   - Залез в землю, как крот,- съязвил Бабченко.
   В сущности, он ничего не мог возразить. Сабуров копал этот блиндаж не специально, а лишь расширил старый туннель, и то, что блиндаж его был глубок и не боялся даже прямых попаданий, было только хорошо. Но немцы только что захватили склад, и Бабченко хотелось сорвать зло на комбате.
   - Закопался,- повторил он.
   Сабуров был зол, устал и не меньше, чем Бабченко, расстроен потерей склада. Он знал, что до самой ночи - до тех пор, пока не удастся отбить склад обратно,- эта мысль, как заноза, будет мучить его, и поэтому в ответ на слово "закопался" сказал с вызовом:
   - Что, товарищ подполковник, прикажете командный пункт наверх перенести?
   - Нет,- отрезал Бабченко, почувствовав в словах Сабурова иронию.Склад отдавать не надо было, вот что.
   Сабуров молчал. Он ждал продолжения.
   - Что думаешь делать?
   Сабуров доложил свой план ночной контратаки.
   - Что же,- сказал Бабченко, посмотрев на часы,- сейчас четырнадцать. Значит, так и будут они до темноты там сидеть? Ты приказ читал, что ни шагу назад, а? Или, может быть, ты с приказом не согласен?
   - В восемнадцать я начну атаку,- стараясь сдержаться, сказал Сабуров,а в девятнадцать склад будет у меня.
   - Ты мне это не говори. Ты приказ читал, что ни шагу назад?
   - Да.
   - А склад отдал?
   - Да.
   - Сейчас же отбить! - крикнул Бабченко не своим голосом, вскакивая с табуретки.- Не в девятнадцать, а сейчас же!
   По его лицу Сабуров понял, что Бабченко был на той грани усталости и нервного исступления, на которой находился сегодня он сам. Спорить с Бабченко в эту минуту было бесполезно, и если бы дело шло лишь о том, что вот сейчас ему, Сабурову, было бы приказано идти одному к этому сараю среди бела дня, то он бы встал и пошел, с горьким чувством, что если нельзя доказать командиру полка его неправоту ничем другим, кроме своей собственной смерти,- черт с ним,- он, Сабуров, докажет ему это своей смертью. Но в контратаку нужно было вести людей, то есть надо было доказывать Бабченко, что он не прав, не только ценой собственной жизни, но и ценой жизни других.
   - Товарищ подполковник, разрешите доложить...
   - Ну?
   Сабуров еще раз повторил все мотивы, по которым он решил отложить атаку до ночи, и поручился, что в течение дня будет держать всю площадь за складом под таким огнем, что до ночи там внутри не прибавится ни одного немца.
   - Ты приказ, чтобы ни на шаг не отступать, читал? - еще раз спросил Бабченко все с тем же беспощадным упрямством.
   - Читал,- ответил Сабуров, вытягиваясь, не сводя глаз с Бабченко и встречая его взгляд таким же злым и беспощадным взглядом.- Читал. Но я не хочу сейчас людей класть там, где их не надо класть, где можно почти без потерь все взять обратно.
   - Не хочешь? А я тебе приказываю.
   У Сабурова мелькнула мысль, что надо вот сейчас же что-то сделать с Бабченко, заставить его замолчать, не дать ему больше повторять этих слов; что ради спасения жизни многих людей надо позвонить Проценко и доложить, что он отказывается делать так, как хочет Бабченко, а потом - будь что будет - пусть с ним, с Сабуровым, делают что хотят. Но уже въевшаяся в кровь привычка к дисциплине помешала ему.
   - Есть,- сказал он, продолжая все тем же беспощадным взглядом смотреть на Бабченко.- Разрешите выполнять?
   - Выполняй.
   Все, что произошло после этого, надолго осталось в памяти Сабурова, как дурной сон. Они вылезли из блиндажа. Сабуров в течение получаса собрал всех, кто был под рукой. Бабченко по телефону приказал поддержать контратаку пятью оставшимися еще в полку пушками, которые, впрочем, едва ли могли принести тут пользу. И контратака началась.
   Хотя всего двадцать дней назад батальон начинал бои почти в полном составе, но сейчас, когда понадобилось днем, среди боя, организовать контратаку, Сабуров собрал вокруг себя только тридцать человек. Это был весь резерв, на который он мог рассчитывать.
   Бабченко торопил. Слова "ни шагу назад" он понимал буквально, не желая считаться с тем, чего будут стоить эти сегодняшние потери завтра, когда немцы снова пойдут наступать и их нечем окажется держать. К началу контратаки с левого фланга не успели перетащить даже минометы, а Сабуров со своими тридцатью бойцами, перебегая от стены к стене, от развалин к развалинам, уже пошел вперед.
   Кончилось это так, как он и ожидал. Семь человек остались лежать между развалинами. Остальные нашли себе каждый какое-нибудь укрытие неподалеку от склада, и никакая сила не могла заставить их подняться. Атака не удалась, и в таких условиях и не могла удаться.
   Когда люди залегли, немцы стали засыпать их минами. Остаться лежать здесь, где попало, за ненадежными укрытиями была верная смерть. Огонь все усиливался. Разорвавшаяся рядом мина слегка оглушила Сабурова; вся левая половина лица вдруг сделалась чужой, словно набитой ватой. Обломками кирпича его оцарапало, по лицу текла кровь, но он ее не замечал. Когда огонь стал совершенно невыносимым, Сабуров, дав знак остальным, пополз обратно.
   На обратном пути убило еще одного. Через час после начала этой затеи Сабуров стоял перед Бабченко за низким обвалившимся выступом дома, где тот, почти не прячась, с самой близкой дистанции, все время под огнем, наблюдал за атакой.
   Сабуров козырнул и с хрустом опустил на землю автомат. Должно быть, его измазанное кровью и грязью лицо было такое страшное, что Бабченко сначала ничего не сказал, а потом произнес:
   - Отдохните.
   - Что? - спросил Сабуров, не расслышав.
   - Отдохните,- повторил Бабченко.
   Сабуров опять не расслышал. Тогда Бабченко крикнул ему в самое ухо.
   - Меня оглушило,- сказал Сабуров.
   - Отдохните,- сказал Бабченко в четвертый раз и пошел по направлению к блиндажу.
   Сабуров двинулся вслед за ним. Они не спустились в блиндаж, а сели на корточки рядом, у выступа стены, где была дежурка. Оба молчали, обоим не хотелось смотреть друг другу в глаза.
   - Кровь,- заметил Бабченко.- Ранен?
   Сабуров вытащил из кармана грязный, земляного цвета носовой платок, плюнул на него несколько раз и вытер лицо. Потом ощупал голову.
   - Поцарапало.
   - Вызовите из рот всех, кого можно вызвать,- приказал Бабченко,- я сам поведу их в атаку.
   - Сколько людей? - спросил Сабуров.
   - Сколько есть.
   - Больше сорока не будет.
   - Сколько есть, я уже сказал,- повторил Бабченко.
   Сабуров распорядился вызвать людей и перетащить поближе минометы; все-таки они хоть чем-то могли помочь. При всем своем упрямстве Бабченко понимал, что атака была неудачной по его вине и что следующая атака тоже едва ли будет удачной. Но после того как на его глазах, по его приказанию, бессмысленно погибли люди, он считал для себя необходимым попробовать самому сделать то, что не сумели сделать его подчиненные. Пока подтаскивали минометы и собирали людей, давали последние приказания перед атакой, Бабченко вернулся обратно за обломок стены, откуда он наблюдал первую атаку, и стал внимательно рассматривать лежавшее впереди пространство двора, прикидывая, откуда будет удобнее и безопаснее перебегать. Сабуров молча стоял рядом с ним. Шагах в сорока разорвалась немецкая мина.
   - Заметили,- сказал Сабуров.- Отойдемте, товарищ подполковник.
   Бабченко молчал и не двигался. Вторая мина разорвалась чуть подальше.
   - Отойдемте, товарищ подполковник. Заметили,- повторил Сабуров.
   Бабченко продолжал стоять. Это был вызов. Он хотел показать, что, только что посылая людей в атаку, он требовал от них такой же готовности к смерти, какой требовал и от себя.