Симонов Константин Михайлович. Дни и ночи

   - И вообще отбились,- ответил Анненский.- Я пришел с лейтенантом, он вас сменит,- вас генерал срочно вызывает.
   - А там как? - спросил Сабуров.
   - Тоже отбились.
   - А где Ремизов?
   - Отнесли в блиндаж.
   - Опять ранили?
   - Нет,- сказал Анненский.- Полчаса назад, как только все кончилось, в обморок хлопнулся. Легко ли с таким ранением сутки на ногах! Идите к генералу. Он на новое капе перешел - метров триста отсюда, на самом обрыве.
   Сабуров пошел по ходу сообщения. Два или три раза ему пришлось переступать через засыпанные землей, еще не убранные тела своих бойцов. Пройдя шагов четыреста, Сабуров увидел Проценко. Проценко стоял на краю обрыва. Он был в таком же, как и все, ватнике, но в генеральской, с красным околышем, фуражке, недавно привезенной ему с того берега. Немного поодаль двое бойцов тесали бревна для накатов.
   - Сабуров, это ты? - крикнул Проценко еще за десять шагов.
   - Я, товарищ генерал.
   Проценко сделал три шага навстречу, остановился и, против обыкновения, очень официально сказал:
   - Товарищ Сабуров, благодарю вас от лица командования.
   Сабуров вытянулся.
   - Я вас представил к ордену Ленина,- сказал Проценко.- Вы его заслужили. И я хочу, чтобы вы знали об этом.
   - Очень большое спасибо,- неожиданно для себя не по-уставному ответил Сабуров и улыбнулся.
   Проценко тоже улыбнулся и, обняв Сабурова, тихо похлопал его по плечу.
   - Живой?
   Сабуров не ответил. Что сказать на это?
   - Когда-нибудь мы с тобой, Алексей Иванович, еще вспомним этот день,сказал Проценко.- Помяни мое слово. Может быть, кто и другой день вспомнит, а мы именно этот.
   Сабуров молча кивнул.
   - Вот командный пункт сменил,- сказал Проценко.- Тут раньше штаб батальона был, я приказал расширить для себя. Они завтра сюда главный удар направят. А мы не отступим. Сегодня все это почувствовали - я знаю: и ты, и я, и все почувствовали. Так я это чувство у людей закрепить хочу собственным пребыванием. Понимаешь?
   - Понимаю,- ответил Сабуров.- Только у вас там удобнее было.
   - Там удобнее, но я и здесь ведь прочно устраиваюсь. Смелость смелостью, а четыре наката над головой у командира дивизии все равно должно быть. Должен тебя огорчить: убит Попов... С Ремизовым теперь, можно считать, познакомился?
   - Познакомился.
   - Будет у вас командиром полка вместо Попова.
   - А у них?
   - Там Анненского оставляем. Это - во-первых. Во-вторых, пришлось ослабить вчера полки, чтобы штурмовые группы выделить. Ну и заплатили за это - кое-где потеснили нас. И твой батальон потеснили. Дивизия опять вся вместе, а к берегу нас поплотней прижали, пять домов отдали.
   - И у меня тоже? - спросил Сабуров с тревожным чувством человека, которому еще не сказали самых неприятных известий.
   - Да. Мой грех - слишком много твоих людей взял, но не взял бы - не соединились бы с Ремизовым. В общем, там, где у тебя командный пункт, теперь передовая. А Г-образный дом немцы забрали.
   Проценко говорил спокойным тоном, но было заметно, что он чувствует за собой как бы некоторую вину перед Сабуровым,- что взял у него из батальона и людей и его самого, и теперь Сабурову может казаться, что, будь он там, этого бы не случилось, хотя все это вполне могло случиться и при нем.
   - В общем, иди в батальон и стой там, где зацепились, это главное. Не огорчайся,- Проценко похлопал по плечу упорно молчавшего Сабурова,- важнее, что вся дивизия опять вместе - это подороже, чем твой дом. Да, кстати, старые мы сослуживцы с тобой, а не знал, что ты такой скрытный.
   - Почему скрытный? - удивился Сабуров.
   - Конечно, скрытный. Я у тебя в батальоне был. Мне там все рассказали.
   - Что рассказали? - все еще продолжая не понимать, спросил Сабуров.
   - Женился, говорят.
   - А, вот что.- Сабуров только теперь сообразил, что имел в виду Проценко, так далеко от этого были сейчас его мысли.- Да, женился.
   - Говорят, даже свадьбу хотел устроить. Так бы и устроил, , а меня не пригласил?
   - Не устроил бы,- сказал Сабуров.- Просто разговоры были. Хотелось, чтобы так было.
   - А почему этого не может быть? Я эту девушку знаю. Даже орден ей выдавал. У тебя фельдшер в батальоне есть?
   - Последнее время нет. Убили, пока я в медсанбате был.
   - Могу ее фельдшером к тебе в батальон. Раз по штату положено.
   - Мне даже врач по штату положен,- сказал Сабуров.
   - Мало ли что кому положено. Тебе в батальоне положено восемьсот штыков иметь, а где они у тебя? А фельдшера могу дать, только с условием...
   - С каким?
   - Меня на свадьбу позвать. И еще одно. Для тебя она жена, а для батальона фельдшер и никакого касательства к батальонным делам, кроме как по санитарной части, иметь не вправе. А то жены иногда советы подавать начинают... Так вот этого на войне быть не может.
   - По-моему, тоже,- сказал Сабуров.- Если сомневаетесь, пусть остается там, где сейчас.
   - Я не сомневаюсь,- сказал Проценко.- Просто подумал и сказал. Иди к себе. Тебя там уже заждался Масленников твой.
   - А кто же вам все-таки рассказал о моих личных делах, товарищ генерал?
   - Кому по штату положено, тот и рассказал. Ванин рассказал.- Проценко протянул Сабурову руку.- Думаю, немцы завтра повторят. Но если сегодня у них не вышло, завтра тем более не выйдет. Однако учти - если Волга еще два дня не станет, снаряды и мины на этом берегу кончатся. Экономь. И паек экономь!
   XXI
   Ночь была темная. Вдали шлепались случайные мины, и именно потому, что разрывы были редки и неожиданны, Сабуров несколько раз вздрогнул. Добравшись до своего батальона, он встретил бойца, который узнал его.
   - Здравствуйте, товарищ капитан.
   - Здравствуйте,- сказал Сабуров.- Проводите меня на командный пункт. Где он теперь, знаете?
   - А где был, там и есть,- ответил боец.
   Когда Сабуров подошел к блиндажу и увидел в окопе знакомую фигуру Пети, ему показалось, что он пришел домой.
   - Товарищ капитан! - обрадовался Петя.- А мы-то уж вас ждали...
   - Вы бы меньше ждали, да лучше воевали,- сказал Сабуров, стараясь скрыть свою растроганность.- Дом отдали.
   - Это верно,- согласился Петя.- Очень уж навалились, а то бы не отдали. Сил не было. Сорок человек генерал от нас забрал.
   - Не только у вас забирали.
   - Так и других потеснили,- обиженно сказал Петя.- Не было человеческой возможности... А уж комиссар и Масленников вас ждали, ждали.
   - Где они?
   - Товарищ Ванин здесь.
   - А Масленников?
   - А Масленников, как темнеть стало, пошел в дом. Туда теперь днем не пройдешь.
   - А до немцев отсюда сколько теперь?
   - Слева далеко, как были, а с этой стороны,- Петя кивнул направо,шестидесяти метров не будет. Все слышно.
   - Много народу потеряли? - спросил Сабуров.
   - Одиннадцать убитых, тридцать два раненых. И Марью Ивановну убило.
   - А дети?
   - И детей. Всех вместе. Прямо в их подвал бомба. Одна воронка - и кругом ничего.
   - Когда это?
   - Вчера.
   Сабуров вспомнил, как эта женщина давно, теперь казалось, целую вечность назад, сказала ему равнодушным голосом: "А если бомба, так пусть один конец всем, вместе с детьми".
   И вот ее пророчество исполнилось.
   - Да, много ты мне всего наговорил,- сказал Сабуров.- Лучше бы меньше,- и, подняв плащ-палатку, вошел в блиндаж.
   Ванин дремал за столом. Он писал политдонесение и так и заснул, уронив голову на бумагу и разбросав по столу руки. "Отрицательных случаев морально-политического поведения нет" - была последняя фраза, которую успел дописать Ванин, засыпая.
   - Ванин,- позвал Сабуров, постояв над ним.- Ванин!
   Тот вскочил.
   - Ванин,- повторил Сабуров,- это я.
   Ванин долго тряс ему руку, глядя на него, как на выходца с того света.
   - А мы уже за тебя тревожились,- сказал он.
   - У вас тут, кажется, некогда было тревожиться.
   - Представь себе, нашли время. Черт тебя знает, что-то такое в тебе есть, что скучно без тебя. Будто из комнаты печку вынесли.
   - Спасибо за сравнение,- улыбнулся Сабуров.
   - Между прочим, дело к холодам, так что напрасно обижаешься: печка теперь самая необходимая техника, чтоб согревать живую силу.
   - Тем более, когда эта техника топится.
   Сабуров сел на койку, стащил сапоги и портянки и протянул ноги к огню.
   - Хорошо,- сказал он.- Очень хорошо. Нажаловался на меня генералу?
   Ванин рассмеялся:
   - Нажаловался. Я же комиссар. Увидел, что у тебя душа не на месте, и нажаловался.
   - У всех душа не на месте,- сказал Сабуров,- и раньше, чем война не кончится, она на место не встанет... Что Масленников, вперед ушел?
   - Да.
   - К утру вернется?
   - Должен. Если к утру не вернется, значит, до следующего вечера. Туда и оттуда днем не пройдешь.
   - Кто ж там остался в доме?
   - Человек пятнадцать. И Конюков за коменданта. Потапов-то убит.
   - Ну?
   - Убит. Конюкова я в критическую минуту своей властью командиром роты назначил. Больше некого было. Когда нас вышибли, он с тем, что от роты осталось, засел в доме.
   - Неужели пятнадцать человек всего во второй роте?
   - Нет,- сказал Ванин,- еще человек десять здесь есть. Они с двух сторон отошли, а он в доме остался. Если точно-двадцать шесть человек во второй роте.
   - А в остальных?
   - В остальных немножко больше. На, смотри.
   На листочке бумаги было расписано наличие людей по всем ротам.
   - Да, много потеряли. А где передний край теперь проходит?
   - Вот, пожалуйста.- Ванин вынул план.
   На плане было нанесено расположение батальона. Батальон уже не выдавался уступом вперед, как это было раньше, а после потери Г-образного дома стоял на одной линии с остальными батальонами, вдоль правой стороны разрушенной улицы, и только один дом, номер 7, обведенный на плане пунктиром, языком выходил вперед.
   - В сущности, дом в окружении,- сказал Ванин.- Немцы днем не пускают. Ползаем ночью.
   - Когда всю улицу обратно придется брать, будет хороший опорный пункт для продвижения,- сказал Сабуров.- Надо его удержать.
   - Когда обратно брать будем...- протянул Ванин.- Боюсь, далеко еще до этого. Дай бог удержаться там, где сидим.
   - Конечно,- согласился Сабуров,- я об этом и говорю, что дай бог удержаться. А удержимся, так и обратно возьмем.
   - Ты что-то веселый вернулся,- сказал Ванин.
   - Да, веселый,- сказал Сабуров.- Это ничего, что один дом отдали. То есть плохо, конечно, но ничего. А что удержались сегодня на берегу и не пустили их к Волге, это самое главное. И дальше не пустим.
   - Убежден? - спросил Ванин.
   - Убежден,- ответил Сабуров.
   - А почему убежден?
   - Как тебе сказать? Могу привести некоторые логические доводы, но не в них дело. Верю в это. Такое сегодня выдержали, чего раньше не выдержали бы. Сломалось у них что-то. Знаешь, как игрушка заводная. Заводили, заводили, а потом - крак - и больше не заводится.
   - Рад слышать это от тебя. А мы тут с этим домом так огорчились, что ни вчера, ни сегодня никаких чувств у нас, кроме горькой досады, не было.
   Ванин поднялся и, прихрамывая, прошелся по блиндажу.
   - Ты что хромаешь?
   - Ранен. Ничего, до свадьбы заживет - до моей, конечно, а твоя, говорят, не за горами.
   - Кто говорит?
   - Проценко. Как Масленников вернется, мальчишник устроим. Без мальчишника все равно не дадим тебе жениться.
   - Не возражаю, только у Пети с запасами, наверное, слабовато. А, Петя?
   - Как-нибудь уж постараюсь, товарищ капитан,- сказал Петя и, открыв флягу, налил водки в кружки, стоявшие перед Ваниным и Сабуровым.
   Но не успели они поднести кружки к губам, как плащ-палатка поднялась, и Масленников, веселый, шумный, растрепанный Масленников, появился на пороге блиндажа.
   - Подождите,- поднял он руку.- Что вы делаете? Без меня?
   Бросившись к Сабурову, Масленников схватил его, приподнял с места, обнял, расцеловал, отодвинул от себя, посмотрел, опять придвинул к себе и снова расцеловал,- все в одну минуту. Потом плюхнулся на третью, стоявшую у стола табуретку и басом крикнул:
   - Петя, водки мне!
   Петя налил ему водки.
   - За Сабурова,- произнес Масленников.- Чтобы он скорее стал генералом.
   Но Ванин, подняв кружку, улыбнулся своей грустной улыбкой и возразил:
   - А я за то, чтобы он поскорее стал учителем истории.
   - Значит: или - или,- сказал Сабуров.- А я готов всю остальную жизнь быть поливальщиком улиц, если бы из-за этого война кончилась хоть на день раньше. Разумеется - победой. Может, за нее и выпьем? - Он выпил залпом и, переведя дух, добавил: - А что до учителей, то после войны все мы понемножку будем учителями истории... Ну как там в доме, а? - повернулся он к Масленникову.
   - В доме правит Конюков; объявил себя начальником гарнизона, нацепил старый Георгий и говорит, что носит его в ожидании, когда комбат выдаст законно причитающийся ему, согласно приказу командующего, орден Красной Звезды. Петя, что смотришь? - крикнул Масленников.- Кружки пустые.
   Сабуров искоса посмотрел на Масленникова, но, решив, что тот все равно валится с ног от усталости и ему, так или иначе, надо спать, не стал возражать. Петя налил им еще по одной.
   - Интересно, что Петя никогда не ошибается: всегда наливает ровно по сто грамм,- заметил Ванин.
   - Точно, товарищ старший политрук.
   - Я знаю, что точно. Даже если в разную посуду. Может, объяснишь секрет?
   - Я разливаю не на глаз, товарищ старший политрук, а на слух. Держу фляжку под одним углом и по звуку отсчитываю: раз, два, три, четыре, пять готово!
   - Похоже, что ты после войны будешь работать в аптеке,- сказал Масленников.
   - Никогда, товарищ лейтенант,- сказал Петя.- Вот уж именно - никогда! - с неожиданным жаром повторил он.- Зря вы думаете, товарищ лейтенант, что я так люблю считать каждую каплю, что даже после войны мечтаю об этом!
   - А ты часом не выпил, Петя? - улыбнулся Сабуров.
   - Да, товарищ капитан, когда вы выпили за победу, я тоже немного выпил,- сказал Петя. Водка, против обыкновения, ударила ему в голову, потому что еда была на исходе и он, экономя для командиров, за день съел лишь два сухаря.- После войны я буду работать по снабжению, как и работал. Но я мечтаю за такое время, когда все, что я делал когда-нибудь раньше, показалось бы людям смешным. Я считался королем, потому что мог достать пятьдесят мешков картошки или три мешка репчатого лука. Но когда-нибудь, после войны, мне скажут: "Петя, достань в рабочую столовую устриц". И я скажу: "Пожалуйста". И к обеду будут устрицы.
   - А ты ел когда-нибудь этих устриц? - спросил Сабуров.- Может, они дрянь?
   - Не ел. Я только к примеру, хотел назвать что-нибудь такое, о чем вы сейчас меньше всего думаете. Налить вам еще?
   - Нет,- сказал Сабуров,- довольно.- Он опустил голову на руки и задумался над тем, сколько мечтаний, мыслей о будущем, поздних раскаяний и неосуществленных желаний погребено в русской земле за эти полтора года, сколько людей, мечтавших, желавших, мысливших, каявшихся, погребено в этой земле, и никогда они уже не осуществят ничего из того, о чем думали. И ему показалось, что все это исполнимое, но не выполненное, все задуманное, но не сделанное теми, кто теперь мертв, всей своей тяжестью ложится на плечи живых и на его плечи. Он задумался над тем, как все будет после войны, и не мог себе этого представить, так же как не мог бы себе представить до войны того, что происходило с ним сейчас.
   - Чего загрустил? - спросил Ванин.- Генерал говорил с тобой?
   Сабуров поднял голову.
   - Я не грущу, я просто думаю.- Он рассмеялся.- Почему у нас, если кто-нибудь задумается, считают, что он грустит? Петя, возьми автомат. Сейчас пойдем с тобой.
   - Куда? - спросил Масленников.
   - Обойдем позиции.
   - Поспите, Алексей Иванович. Утром...
   - Нет, утром обходить их... мне жизнь дороже,- усмехнулся Сабуров.
   - Тогда я с вами,- сказал Масленников.
   - Нет, я один,- и Сабуров положил руку на плечо Масленникова.- Все, Миша. Когда командир возвращается в часть, его принимают как гостя первые полчаса, а потом хозяин снова он. Понял? Ложись спать. Ты бы тоже вздремнул,- вставая, сказал Сабуров Ванину.
   - Я уже,- улыбнулся Ванин.- Никак политдонесение не кончу, три раза засыпал.
   - А ты их скучно пишешь,- сказал Сабуров,- так скучно, что сам в это время засыпаешь, а представь себе, как другие засыпают, когда их читают!
   Сабуров и Петя вышли из блиндажа. Масленников растянулся на койке и сразу же, по-детски посапывая носом, заснул, а Ванин сел за стол и, положив перед собой незаконченный лист политдонесения, задумался. Потом полез под койку, достал оттуда потрепанный клеенчатый чемодан и вытащил из него толстую общую ученическую тетрадь. На первой странице ее было написано: "Дневник". Сюда в редкие свободные минуты он заносил разные привлекавшие его внимание события и обстоятельства.
   Он положил дневник рядом с листком сегодняшнего политдонесения и подумал, что, может быть, именно то, что он записывает в эту заветную тетрадь, и нужно было писать в политдонесениях. Разговоры, мысли, чувства, события, показывающие людей с неожиданной стороны,- все, что он записывал, потому что это было интересно ему, может быть, именно это и вообще интересно, а то, что он пишет каждый день по графам "Положительные явления", "Отрицательные явления", не особенно интересное для него, может быть, так же неинтересно и для тех, кто будет читать.
   В эту минуту, приподняв плащ-палатку, в блиндаж вошла Аня.
   - Здравствуйте, товарищ старший политрук,- сказала она. Ванин поднялся ей навстречу.
   - А где капитан Сабуров? - спросила Аня.
   - Ушел в роту, скоро вернется.
   - Разрешите обратиться к вам?
   - Пожалуйста.
   - Назначенная в ваш батальон военфельдшер Клименко по месту назначения явилась,- доложила Аня. Потом, опустив руку, спросила: - А Алексей Иванович скоро будет?
   - Скоро.
   - Хочу его поскорее увидеть.
   - Сочувствую вам,- улыбнулся Ванин.- Он скоро будет. Садитесь.
   Они сели и с минуту молчали.
   - Не смотрите на меня так. Я никого не просила об этом.
   - Знаю.
   - И он не просил.
   - Знаю. Я просил.
   - Вы?
   - Я. И прекрасно, что это вышло, что вы здесь. Мы тут с Алексеем Ивановичем часто спорили. Мы с ним очень разные люди. Но как бы вам это объяснить... Стойте, вы же меня давно знаете,- вдруг прервал себя Ванин.
   - Конечно, товарищ Ванин,- сказала Аня.- Кто же из сталинградских комсомольцев вас не знает?
   - Когда мы тут встретились с Сабуровым, то поспорили из-за зеленых насаждений. Помните, мы все тут зелеными насаждениями увлекались. Он мне доказывал, что, предвидя войну, мы поменьше должны были заниматься этим и побольше многим другим. И я с ним, в общем, даже согласился. Но вы помните, с каким увлечением мы это делали, как это было хорошо!
   - Помню,- сказала Аня.
   - Это же было счастье,- сказал Ванин убежденно,- самое настоящее счастье. Мне всегда хотелось, чтобы у всех было счастье, и все, что я делал, я делал для этого. Иногда ненужные мероприятия проводил - для этого, лишние директивы писал - все равно для этого. Так я, по крайней мере, всегда считал.
   Хотя Ванин говорил путано и сбиваясь, но Аня понимала, что он говорит о том, что мучило его все это время.
   - А вот сейчас,- продолжал Ванин,- хотя мне всегда казалось, что я все делал правильно и для счастья людей,- сейчас я все-таки чувствую, что, наверное, прав Сабуров: может быть, меньше нужно было зеленых насаждений, меньше вольных движений на физкультурных парадах, меньше красивых слов и речей,- больше надо было топать с винтовками и учиться стрелять. Но я же тогда так не думал, это же я теперь, задним числом, здесь, на берегу Волги, так считаю. Вы понимаете меня?
   Ванин откинул падавшие на лоб волосы, и Аня вспомнила давнее комсомольское собрание, где Ванин выступал с трибуны, горячился вот так же, как сейчас, и так же откидывал со лба назад мешавшие ему пряди. Не все, что Ванин говорил сейчас, ей было понятно; то, что он говорил, наверно, было лишь продолжением его споров с Сабуровым, но она понимала главное, что перед ней сидит очень хороший и очень добрый человек.
   - Да...- снова прервал себя Ванин.- Вот и я говорю: особенно рад я, что вы будете с Алексеем Ивановичем вместе, когда кругом происходит все такое, черт его знает, страшное или нестрашное, но, в общем, трудное для человека. Хорошо, когда вместе... Вы что, прямо с вещами?
   Аня улыбнулась:
   - Вот вещи.
   Она показала на большую, набитую до отказа санитарную сумку.
   - А еще?
   - А еще - все,- сказала Аня.
   Она сняла шинель и присела к столу.
   - А все-таки мы зеленые насаждения опять тут устроим,- сказал Ванин.Как были, так и будут.
   - Конечно,- сказала Аня, невольно вспомнив тот Сталинград, через который она шла сюда сегодня.
   Масленников пошевелился под шинелью, потом быстро сел на койке, нащупал сапоги, надел их на босу ногу, встал и подошел к Ане поздороваться.
   - Вот и вы,- сказал он.
   Ане было приятно, что он сказал так, как будто здесь давно ждали ее.
   - Кушать хотите?
   Аня отрицательно покачала головой.
   - Спать хотите?
   Аня покачала головой.
   - Ничего не хочу,- ответила она.- Я рада вас видеть.
   - Завтра у нас, наверное, будет тихо,- произнес Масленников, то ли чтобы успокоить ее, то ли чтобы просто продолжить разговор.
   - Моя старая комсомолка,- заметил Ванин.- "Друзья встречаются вновь",кажется, была такая картина?
   - Была,- сказала Аня.
   - Давно не видел кино. Тут "Правду" получили как-то, смотрел в ней список картин в московских кинотеатрах. Даже "Три мушкетера" там идут.
   - Я видела "Три мушкетера",- сказала Аня,- когда совсем маленькая была.
   - С Дугласом Фербенксом? - спросил Масленников.
   - Да.
   - Говорят, теперь другие артисты играют. Дуглас Фербенкс умер.
   - Неужели? - удивилась Аня.
   - Умер, давно умер. И Мэри Пикфорд умерла.
   - Неужели и Мэри Пикфорд? - спросила Аня с таким огорчением, как будто это было самое печальное событие из всех происшедших в Сталинграде за последний месяц.
   - Умерла,- жестко сказал Масленников.
   Собственно говоря, он не знал, умерла или жива Мэри Пикфорд, но, раз заговорив на эту тему, хотел поразить слушателей своей осведомленностью.
   - А Бестер Кейтон? - с тревогой спросила Аня.
   - Умер.
   Ванин рассмеялся.
   - Что смеешься?
   - Говоришь о них, как будто пишешь сводку потерь за последние сутки.
   - Очень хороший был артист,- сказала Аня.
   Ей было грустно, что Бестер Кейтон умер. Она вспомнила его длинную, печальную, никогда не улыбавшуюся физиономию, и ей стало жаль, что умер именно он.
   - Не умер он,- сказал Ванин, посмотрев на Аню.
   - Нет, умер,- горячо возразил Масленников.
   - Ну ладно, пусть умер,- согласился Ванин, вспомнив о смешной стороне этого спора здесь, в Сталинграде.- Я пойду проверю посты,- добавил он, надевая шинель и этим тоже давая понять, что разговор окончен и в конце концов не так уже важно, умер или жив Бестер Кейтон.
   - Там капитан уже обходит,- сказал Масленников.
   - Он, может быть, в роте где-нибудь задержался, а мне все равно надо проверить...
   Ванин вышел из блиндажа.
   - А вы все-таки прилягте,- предложил Масленников.- Мы вам тут в углу завтра койку сколотим, а пока на моей ложитесь.
   Ане не хотелось ложиться, но она не стала спорить и, стянув сапоги, прилегла на койке, плотно, до самой шеи накрывшись шинелью.
   - Послушала вас, а спать не хочется,- улыбнулась Аня.- Рассказывайте, как вы здесь живете.
   - Прекрасно,-- ответил Масленников таким тоном, словно перед ним была не Аня, а прибывшая из Читы делегация с подарками. Потом, спохватившись, что это же была Аня, которая не хуже его знает, что здесь происходит, добавил: - Сегодня все атаки отбили. Капитан прекрасно выглядит. Мы за него тут беспокоились.
   - Я тоже,- сказала Аня.
   - Но его даже не поцарапало. Генерал сказал, что представил его к ордену Ленина за то, что два раза ходил к Ремизову ночью.
   Ну что же еще? По случаю встречи выпили немного за победу. А я, про себя, и за вас выпил.
   - Спасибо.
   - Я очень рад, что вы здесь,- продолжал Масленников.- Знаете ли, когда все мужчины да мужчины, как-то грубеешь в этой обстановке.- Он почувствовал, что фраза у него вышла нарочито мужская, и залился румянцем.Может, закурить хотите?
   - Я не курю.
   - Я тоже до войны не курил. Но в этой обстановке тянет. Время быстрее летит. Закурите.
   - Ну хорошо,- согласилась Аня, понимая, что, закурив, доставит ему удовольствие.
   Он вынул из кармана гимнастерки единственную лежавшую там папиросу и подал Ане, сам же стал свертывать самокрутку. Потом спохватился, что не дал спичку, вскочил, рассыпал табак из самокрутки, чиркнул спичку и поднес Ане. Она неумело закурила, быстро втягивая и сразу же выпуская дым.
   - Может быть, все-таки хотите кушать? - спросил Масленников.
   - Нет, спасибо.
   - А воды вам принести?
   - Нет, спасибо.
   Масленников замолчал. Здесь под его защитой находилась жена его начальника и товарища, и он относился к ней с той трогательной предупредительностью, какая бывает только у мальчиков. Ему хотелось окружить ее заботой, дать ей понять, что он самый верный друг ее мужа, что она вполне может на него положиться и что вообще нет ничего такого, чего бы он не сделал ради нее.
   Так они помолчали несколько минут.
   - Миша.
   - Да.
   - Вы ведь Миша?
   - Да.
   - Вы очень хороший.
   Услышав эти слова "вы очень хороший", Масленников почувствовал, что хотя они, наверное, однолетки с Аней, но она чем-то много старше его.
   - Миша,- словно запоминая его имя, повторила она, закрыв глаза.
   Когда Масленников о чем-то спросил ее, она не ответила. Она заснула сразу, в ту же секунду, как закрыла глаза.
   Он сидел один за столом в тишине, которая изредка прерывалась далекими выстрелами. На койке, в двух шагах от него, спала женщина, жена его товарища, очень красивая (как ему казалось), в которую он бы влюбился, если бы она не была женой его товарища (так думал он), и в которую он уже был влюблен (так было на самом деле, но он бы никогда себе в этом не признался). Он почему-то вспомнил брата и шумную подмосковную дачу, куда брат его часто ездил после того, как вернулся из Испании, и потом, когда вернулся из Монголии. Должно быть, потому, что брат много раз рисковал жизнью, он любил, чтобы в эти приезды кругом него было шумно и весело. Он приезжал на дачу с красивыми женщинами, сначала с одной, потом, через год, с другой. Он был всегда шумный, веселый, и казалось, что все дается ему легко - и друзья и любовь. И Масленников замечал, что от этого брату бывало скучно. Приехав на дачу в большой компании и с женщиной, которая казалась Масленникову такой замечательной, что он бы не отошел от нее ни на шаг, брат вдруг говорил: "Мишка, пойдем на бильярд",- и они, запершись, играли по три часа на бильярде. А когда стучали к ним в дверь и женский голос звал: "Коля",- брат прикладывал к губам палец и говорил: "Тс-с-с, Мишка",и они молчали, пока легкие шаги не удалялись от двери, и тогда продолжали играть снова. Брат говорил: "А ну их к господу богу",- и Масленников удивлялся: ему было это непонятно и казалось, что сам он, если бы его звал этот женский голос, не смог бы вот так промолчать и играть на бильярде. Кончив играть на бильярде, брат возвращался ко всей компании и с той женщиной, на голос которой он только что не откликался, бывал так нежен, что казалось, он на все для нее готов. А потом незаметно подмигивал Масленникову, как сообщнику, словно говоря: "Не в этом счастье, милый, не в этом счастье". Но Масленникову 'казалось, что счастье именно в этом.