Страница:
Сейчас наши православные служители бога как–то неуверенно трактуют разницу между дьяконом и попом. Спасибо врачу хосписа (заведения для неизлечимых больных) Андрею Гнездилову («АИФ» № 31, 2001): «По идее церковь содержит в себе два направления: литургическое (служение Богу) и дьяконическое (служение человеку). Но дьяконическая служба недостаточно развита. Священник приходит к постели умирающего не для того, чтобы утешить его, а чтобы выполнить роль посредника между ним и Богом. То есть это тоже литургия», то есть, добавлю я, — служение богу, а не человеку, что должен делать дьякон.
Вы теперь поняли, кому служили дьяконисы в первохристианских храмах, а, ранее, — в языческих? Только они называлсись, естественно, не дьяконисами, а какими–нибудь, жрицами там, или сибиллами, весталками и прочее. Однако вернемся к Медичи. Он поставил перед собою задачу превратить все эти автономные храмы в подобие «Макдоналдсов», управляемых из «единого» центра. И, наверное, поспешил немного, денег у него было еще мало, а он уже «возвеличил себя выше, чем других», назначив себя, прямо скажу, папой. Притом, заметьте, первым папой во всей этой христианщине, вернее, католичестве. Иначе бы его не собрались вешать или жечь, то есть казнить смертью. Откупился, бедный. Папой он, разумеется, стал, но только позднее, когда начал продавать индульгенции, напечатанные на отобранном у Гутенберга станке. Но поймите и Медичи. Ему ведь стукнуло в 1431 уже 42 года. Сколько же ждать? Но потом Медичи расхотелось предстать перед потомками папой римским официально. Вот он и назначил себя «отче и отцом страны», но неофициально. Это, чтобы потом не говорили, что именно он ввел католичество на планете, скромность, знаете ли. Но не только скромность. Вот, если убедить весь мир с помощью Фиччино и Браччолини, что это было еще 1450 лет назад, тогда – другое дело. Тысячелетняя традиция опять же – не фунт изюму. Он же знал, что народ любит отвечать на идиотские вопросы, когда ответ вообще невозможен: так было всегда. Вы еще не забыли, что я только закончил, во–вторых?
В третьих, у меня выделен 1438 год, когда Гутенберг, выпускающий «зеркала» рассорился со своими «компаньонами». Прошло 7 лет с момента, когда своего «Отче» и «Отца страны» Козимо решили повесить или распять, как кому нравится, 4 года с тех пор, как он «триумфально возвратился» во Флоренцию вновь, и начал «принципат Медичи». В этот же год Медичи организовал Ферраро–Флорентийский собор, притом это не «собор», то есть съезд, как сейчас говорят, а нечто вроде Организации объединенных наций (ООН) или нашего Союза независимых государств (СНГ), действующих на постоянной основе. Ведь «собор» прозаседал целых семь лет. То есть, до 1445 года Козимо не был «римским» папой в полном смысле слова, а пока лишь только как бы «председателем представителей» церквей–бардаков. А с 1445 года, я думаю, он уже прибрал к рукам этот самый «собор». Точно так же как он провернул дело в 1458 году с флорентийским сенатом, заменив 7 человек непослушных на 100 человек послушных, «не изменив при этом ни единой буквы закона, но в духе его – изменив все». Может быть даже, что этот самый «сенат» вовсе и не флорентийским был, а тем самым «Ферраро–Флорентийским собором», в котором участвовало 7 больших «самостийных» епископов, а он их заменил сотней разных мелких церковных «сошек», падких на деньги. Совершенно как нынешние депутаты. Денег за душой – ни гроша, и голоса – в свободной продаже. И чем их больше по числу, тем они дешевле. Но речь–то у меня в этом пункте не о Медичи, собственно, а о Гутенберге.
Гутенбергу к 1438 году было ровно 38 лет. А искра божия у крупных изобретателей, как правило, проклевывается раньше. Вспомните хотя бы Эдисона. Так что, я думаю, Гутенберг выпускал свои «зеркала» уже лет восемь. Притом заметьте, что все–таки первой его печатной работой была грамматика, нужная для студентов и вообще, чтобы научиться писать. Вот он потихоньку и выпускал свою грамматику из наборных букв, и никому не было дела до его изобретения. Ведь известна уже была печать с досок, на которых были вырезаны все буквы страницы. Шлеп – и страница готова. Газеты ежедневные было только выпускать невозможно, пока вырезаешь страницу – неделя прошла, новости устарели. Но газеты церковь не выпускала, зачем они ей? И вообще не было разнообразия в книгах. Те книги, которые были нужны, давно уже были вырезаны на досках постранично. И шлепали их почти как ныне – по потребности, а за разнообразием не гонялись потому, что «Марининых» в живых еще не было.
Теперь представьте себе индульгенцию. Если кто не знает, то это письменное отпущение грехов, официально выданное церковью за деньги. А кто из нас не грешит? Что–то я таких не встречал. И отлично знаю также, что все без исключения грешить боятся, правда, уже после того, как грех совершили. Это и по бандитам видно, то и дело заявляющимся в храмы на предмет прощения грехов. Теперь представьте себе перечень разновидностей грехов, возникающих у человечества. Тут же не только всех пальцев рук и ног человека не хватит, не хватит всех пальцев всего человечества. Но и бумажку давать, где напечатано, что грехи за такой–то год прощаются, без «конкретики», тоже не дело. Вернее, так и делали из–за неимения печатного станка с наборными буквами. Была одна доска с указанным обезличенным и неконкретным прощением, но разве за такой текст дорого возьмешь? Другое дело, когда красивенько напечатана фамилия, имя, отчество и конкретно указана прощаемая вина, хоть правый ботинок на левую ногу надел, хоть тещу убил или изменил любимой женщине. Тут, даже лучше, чем на базаре у морской свинки из зубов бумажку вытаскивать с «прогнозом» в вариантах, эдак, десяти. Прелесть же? И цены можно загонять такие, что самому не верится от радости, ведь от бога напрямую бумажка получена, да такая конкретная, что дух захватывает. Вот где нужен печатный станок Гутенберга со вставными буквами, на любой вкус и немедленно ответ от бога будет. Досок–то миллион не напасешься, а если напасешься, то, как найдешь желаемую? А надо: пришел, заплатил, получил. Но это одна сторона возникшей необходимости гутенбергова станка.
Другая сторона необходимости гутенбергова станка – производительность труда в «Платоновской академии». Сколько там она лет у нас уже существует? Ах, всего–то ничего. Медичи же только что познакомился с Плетоном на своем Ферраро–Флорентийском соборе. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, плох тот хозяин, что еще летом не заботится о санях для зимы. Ведь Медичи, Плетон и Браччолини уже обговорили все дела, отлично знали, что не только «рукописи» надо уже жечь, но и старые постраничные доски – туда же, в печку. Наступала же вообще новая история, на которую надо немереное число досок, притом такими темпами их вырезать, что резчиков не хватит. Я думаю, Браччолини понимал в этом толк и даже сообщил о своем мнении Козимо. Однако о Браччолини у меня речь впереди. Что касается производительности труда Платоновской академии, то не один же Браччолини там сидел с молодым Фиччино в обнимку. Академия – серьезная организация и не одни уборщики там работают. Им там позарез нужен был станок Гутенберга.
В четвертых, именно с 1438 по 1448 год, целых десять лет о Гутенберге не слуху, ни духу, как раз после «ссоры с компаньонами», после которой ему должна была достаться половина общего их достояния по производству «зеркал». Зачем–то историкам потребовалось, чтобы Гутенберг «изобрел» буквенную печать именно около 1450 года. Сюда же перенесли новый и окончательный «конфликт» Гутенберга с Фустом с тем, чтобы он «окончательно выбросил» Гутенберга в ближайшие 5 лет (1455) из «дела», как раз в год выхода первой печатной Библии. Скорее всего, в жизни Гутенберга был «спор» с компаньонами, но не два, а один, и не в 1455, а в 1438 году, и даже не с кучей своих сотрудников, из которой каждый имел мизерную часть совместного имущества, а именно с Фустом – прислужником Медичи. И не просто так выбросили Гутенберга из дела, а за норов, за честность. Недаром на него потом свалили первопечатание индульгенций, не назвав дату этого первопечатания.
Поэтому мне надо обратиться к истории индульгенций. Советская всезнайка – «защитница порабощенных народов» посвятила индульгенциям всего несколько строк, дескать, «возникли» они где–то в 12–13 веках. Обратился к «Британике», та тоже не очень откровенна, дескать, папа Урбан (Городской) II применил индульгенции весьма находчиво. Дело в том, что рыцари не хотели идти «на фронт», в крестовые походы, но грешить–то грешили больше всех, как и положено военным. Вот папа Городской и прощал всем грехи, кто соглашался идти в поход за «завоевание гроба господня», начиная с 1095 года. После 12 века «индульгенции продаваться стали чаще». А расширил их применение папа Иннокентий II, для сбора средств «на украшение церкви в Клуни в 1132 году». Но так как церкви тогда не очень подчинялись папе, то быстренько стали тоже продавать индульгенции, каждая – для украшения своего храма. Я считаю это сплошным и бессовестным враньем не только потому, что тогда еще и Христа–то не было, но и потому, что вообще–то крестовые походы все направлялись в Чехию и Моравию, на гуситов, для взятия их под католическую «крышу», а вовсе не против «турок». А Константинополь вообще «брал» Козимо Медичи, но – виртуально, сманивая оттуда «греков» типа Плетона. Поэтому–то в эти «крестовые походы» на непослушных католиков рыцари и не хотели идти бесплатно. Про «падение Византии» у меня в книге и других статьях – более подробно.
Тут я неожиданно для самого себя нашел в «Британике» слова: «omni culpa i poena» — «от всех вин и наказаний», имеется в виду «господних». Именно это было прописано в первых индульгенциях для рыцарей, естественно, еще до печатного станка Гутенберга. Но я только несколькими абзацами выше именно это и предположил – прощение оптом самых разнообразных по составу грехов. Видно теперь, что предположил правильно.
Самое же главное состоит в том, что с самого начала продажи индульгенций (будь то хоть в третичном геологическом периоде), ни разу до Мартина Лютера, до 1517 года никто, никогда не протестовал против индульгенций, в истории об этом ни слова. Разве можно себе это представить? Ведь это же такая гадкая, противоестественная и обидная штука, которая незаметной в истории не может остаться. Недаром именно на борьбе с индульгенциями Лютер сделал себе мировое имя, а борьба с ними прошла настоящей лавиной по Европе, скоротечной и радикальной.
Не менее важным я считаю также следующее объявление на дверях собора в Шпеере: «Полное помилование всех грехов, наказаний и вин». Представьте себе, это скромненькое объявление, «рекламирующее» продажу индульгенций, повешено было на двери храма именно в 1451 году, через год после «подписания Гутенбергом договора с Фустом», когда он даже еще не успел напечатать свою первую Библию (1455).
Теперь обратите внимание на год, в который Мартин Лютер повесил на дверях храма Всех святых (Wittenberg) свои знаменитые 95 тезисов именно против индульгенций. Этот год – 1517, всего через 66 лет после объявления об их продаже. Видите, как быстро реагирует общественность на «беспредел», творимый церковью? А у историков народ сидел, наклав в штаны, целых 422 года, радостно покупая индульгенции, аж с 1095 года. Заметьте, и коммунистическая идеология просуществовала у нас всего 70 лет. Так что 60 –70 лет – вполне каноническая цифра предела для всяких идиотизмов. И уже папа Пий V в 1567 году, ровно через 50 лет после 95 тезисов Лютера, своей буллой отменил все индульгенции за деньги, «и чтоб епископы уничтожили все шорты, в которых индульгенции представлялись». Но индульгенции «из–под полы» и сегодня продаются католической церковью, как у нас православная церковь спекулирует водкой, сигаретами и «золотом» без пробы.
В конце четвертого своего пункта хочу поставить риторический вопрос: неужели Козимо Медичи такой был дурак, что не догадался бы отправить индульгенции в древность? У него же Браччолини в услужении был. Закончу «Лаврентьевской летописью», которую всякий уважающий себя историк знает почти наизусть и поминает чаще, чем «чего изволите?» Обольщаться не стоит. Вечная память Браччолини! Такая же как и Нерону.
В пятых, «к 1462 году Козимо Медичи заполнил папскую казну до отказа», на продаже квасцов, добавлю я, так как согласно истории он ничем другим не торговал, все свое драгоценное время посвятил «поиску» греческих рукописей по всему миру, Платоновской академии. Украшал Флоренцию, галерею «Уфицци», понимаете ли, создавал? Верьте, если хотите, но я–то знаю, что это был первый пик продаж индульгенций, напечатанных по индивидуальному заказу клиентов на станке, украденном у Гутенберга. Прошло ведь ровно 11 лет с первого объявления «на двери собора в Шпрее». Позову в свидетели бизнесменов, специалистов по продажам чего–нибудь нового, такого – разэтакого, чего еще в мире не было. Сколько лет пик продаж длится? Но у меня и другие свидетели есть. «Британика»: «Епископ Альберт Гогенцоллерн принуждал паству и подчиненных священников покупать папские устроения, чтобы получить архиепископство Майнца и Хальберштадта, согласился продвигать продажу индульгенций в своих доменах. При этом 50 процентов доходов шло ему лично, а 50 процентов – в Рим». Как тут не «набить казну до отказа»? И не только римскую. Производственных расходов–то на эти индульгенции практически ноль, особенно с гутенберговым станком.
3. Поджо Браччолини
Жизнь этого ближайшего соратника Козимо Медичи я взял из книги: М.М. Постников. «Критическое исследование хронологии древнего мира», Т.1. «Античность». (Крафт+Леан», М., 2000). Жизнь Фиччино, наследника Браччолини по «переводу древних греков» у меня описана в упомянутой выше книге.
Поджо Браччолини родился в 1380 году в Терра Нуово близ Флоренции. Служил при папах Иннокентии VII, Григории XII, при Александре V в Болонье, куда временно был перенесен Апостольский престол. Поджо «человек с покладистой совестью» уже в 1422 году объявился снова во Флоренции. Уже в молодости он имел «в своем распоряжении богатейшую библиотеку Колучо Салутати, канцлера Флорентийской республики. Написал «Историю Флоренции», обменивался «остроумными и глубокомысленными письмами» с Николаем, Лаврентием и Козимо Медичи. «Как высоко его ценили, доказывают его гонорары: за посвящение «Кироподии» Альфонсу Арагонскому Поджо получил 600 золотых – по тогдашнему времени – это огромный капитал». Свою жизнь он закончил «на высоте большого и властного поста – канцлером Флорентийской республики». Поджио Браччолини – «типичный флорентийский барин, эстет и буржуа, эпикуреец XV века, человек с красивою мечтою и низменной жизнью, человек – вулкан, из которого то брызжет живой огонь, то течет вонючая грязь». «Таков был человек, который «нашел» Тацита».
Первую свою «находку» он сделал «в забытой сырой башне Сен–Галленского монастыря». Там «оказались сочинения Квинтилиана, Валерия Флакка, Аскония Педиана, Нония Марцелла, Проба и др». Вообще–то Браччолини был в молодости писцом, но очень способным. И вообще писцы в те времена, до эры книгопечатания чуть ли не на половину были простыми поддельщиками. «Писцы в обществе XV века пользовались худой репутацией. Один нотариус в конце XIV века восклицает в письме к другу: «Я нашел превосходного писца и – представь! – не в каторжной тюрьме». А служба «при папах», да не одном – это уже писец самого высшего класса и самых высоких способностей делать то, что прикажут, притом так, чтоб никто не догадался.
«Продав Альфонсу Арагонскому собственную копию Тита Ливия, Поджо на вырученные деньги купил виллу во Флоренции. Клиентами Поджо были Медичи, Сфорца…». «Собственная копия Ливия» – это говорит о том, что все–таки он был простой писец, а как он делал свои «копии» – теперь уже не установишь.
«Основные рукописи Тацитовых «Летописей» и «Истории», известные под названием Первого и Второго Медицейского списка, хранятся во Флоренции, в книгохранилище, основанном Козимо Медичи», то есть в Лаврентьевской библиотеке. «Два Медицейских списка, соединенные, дают полный свод всего, что дошло до нас из исторических сочинений Тацита».
В 1425 году Поджо Браччолини через Издателя Никколи попытался «заинтересовать» Козимо Медичи, что «некий монах предлагает ему партию древних рукописей, в числе коих несколько неизвестных произведений Тацита». Козимо заинтересовался. Теперь эти рукописи можно было делать, так как не найдя покупателя, нечего было браться что–то подделывать. Игра в прятки (монах все время куда–то прятался) растянулось почти на пять лет. Наконец, в 1429 году Медичи эти «рукописи» получил.
Историк Гошар предполагает, что «они вышли из римской мастерской флорентийца Поджо Браччолини». «Исчислив множество ошибок, которых не мог сделать римлянин первого века, Гошар отмечает те из них, которые обличают в авторе человека с мировоззрением и традициями XV века». Тут бы Гошару надо добавить, что Браччолини и Медичи работали рука об руку, но разве он посмеет поднять свою плебейскую руку на основателя Возрождения? А «писарь» все стерпит.
«Ламбертески предлагал Поджо выполнить какой–то тайный исторический труд. Тайна предполагалась настолько строгою, что Поджо должен был работать в Венгрии, — между тем как его (местонахождение) предполагали бы в Англии. Весь секрет, который от него (Поджо) требовали, а он принимал на себя, показывает, что дельце–то предполагаемое было, хотя и литературное, и ученое, но – не из красивых». Это, могут мне сказать, единственный исторический факт, не надо из него делать обобщающих выводов. Как не надо? Разве воров на каждой краже ловят? Если бы их ловили на каждой, то и воров бы не было. Значит, их ловят редко, а вот – на какой именно в процентном отношении, это уже тайна для меня. Но и не на каждой третьей. Это уж абсолютно точно, иначе бы они вообще не вылезали из тюрьмы.
«Прежде чем начать свою аферу с Тацитом, Поджио пробует запродать Козимо Медичи и Леонелло Д’ Эсте какой–то великолепный экземпляр Тита Ливия – и опять в таинственной обстановке: на сцене дальний монастырь на островке Северного моря…». Самое главное: «Историки предпочли игнорировать работу Гошара, хотя никаких серьезных возражений никем из них выдвинуто не было».
Вот тут самое место у меня для историков. Видите, как Гошар «прикрывает» самого Медичи, которого Браччолини бессовестно «обманывает»? И это историк, так сказать, передовых взглядов, осмелившийся «наехать» на очевидные глупости и мерзости истории, не затрагивая притом «чести» самого Медичи – бедняжечки с пачкой индульгенций под полой. Остальные же историки настолько преданы этой самой говенной истории, что даже и не обращают своего драгоценного внимания на «дурака и предателя интересов истории». Представляете, что они напишут сами? Я–то представляю. Собственно, все мои труды именно этому и посвящены.
Два сапога, как говорится, пара. «Платон стал широко известен только после того, как в 1482 году флорентийский философ Марчелло Фичино принес издателю Венету латинскую(выделено – мной) рукопись «Диалогов», объявив ее своим переводом с греческой рукописи. После опубликования рукописи Фичино читатели сразу же отметили в ней большое число анахронизмов(выделено – автором). Второе издание «перевода» Фичино вышло во Флоренции в 1491 году, третье, по возможности исправленное от анахронизмов, — в 1517 году, в Венеции. (Как раз Лютер вывесил свои тезисы). Греческих рукописей Фичино никогда никому не предъявлял до самой смерти; не нашли их и его наследники – рукописи исчезли бесследно(выделено автором). Лишь через тридцать лет после первого издания Платона венецианский критянин Марк Мазур представил в 1512 году греческий текст сочинений Платона. Этот текст был тотчас напечатан в 1513 году, а затем с постоянными исправлениями он многократно перепечатывался в продолжение всего XVI века». «Знаменательно, что большинство упоминаний имени Платона у «древних» греческих авторов стало известно уже после появления переводов Фичино».
Не начать ли вам, господа профессиональные историки, переписывать ее заново. Как где «ошибетесь» – тюрьма. Это я могу писать, что в голову взбредет, не историк. А вам должна быть тюрьма, как горным инженерам – за аварию в шахте «с тяжелыми последствиями».
4. Чикатило – почти ангел. Есть бесконечно страшнее.
Козимо Медичи умер в 1464 году, «Маллеус» впервые издан в 1486, через 22 года. Так что прямой вины Козимо Медичи в «Маллеусе» нет. Но вот что пишет Эрнест Ренан в главе «Полное торжество иерархии»: «Повиновение церковной власти теперь важнее в христианине, чем дары благодати. Отныне эти дары будут даже возбуждать подозрение… Раскол – важнейшее церковное преступление… Иерархия даже предпочтет грешника …высокомерному аскету, который сам себя оправдывает или воображает, что не нуждается в оправдании».
В главе «Успехи организации» тот же Ренан отмечает: «Среди обстоятельств, повидимому, столь трудных, организация церкви завершилась с поразительной скоростью. <…> …без всякой поддержки жандармов и судебных мест епископство сумело поставить порядок выше свободы, среди общества, построенного первоначально на вдохновении. <…> Дело Иисуса могло быть сочтено спасенным в тот день, когда было признано, что церковь имеет прямую власть, представляющую власть Иисуса. С тех пор церковь господствует над личностью и, в случае надобности, изгоняет ее из своей среды. Вскоре церковь, тело неустойчивое и изменчивое, олицетворяется в старейшинах; полномочия церкви становятся полномочиями духовенства, располагающего дарами благодати, посредником между Богом и верующим. Церковь стала всем в христианстве; еще один шаг, и епископ стал всем в церкви. Повиновение церкви, затем епископу, считается важнейшим долгом; новшество признак ложности; ересь отныне злейшее преступление христианина».
Далее Ренан суммирует: «Можно сказать, что организация церквей имела пять последовательных ступеней развития, из которых четыре были пройдены в периоде, обнимаемом настоящим сочинением. (160–180 гг. н.э. – Мое.) Сначала первобытная ecclesia (кружок), все члены коей одинаково проникнуты Духом. Затем старейшины или presbiteri (пресвитеры) приобретают в церкви существенные полицейские права и поглощают церковь. Затем председатель старейшин, episcopos (епископ), поглощает почти совершенно власть старейшин (пресвитеров), а, следовательно, и права церкви. Затем епископы различных церквей переписываются между собой и образуют католическую, вселенскую церковь. Между епископами есть один, римский, очевидно предназначенный к великому будущему. Папа, церковь Иисуса, превращенная в монархию, со столицею в Риме, виднеются в неясном далеке…» (выделено мной).
Замечу сразу, что это «неясное далеко», якобы просуществовало до Козимо Медичи целых 1358 лет, если считать Ферраро–Флорентийский собор, на котором для объединения собрались якобы аж три церкви: католическая, константинопольская и русская (200 представителей). Но они же не объединились, а остались существовать каждая сама по себе. Что же они там на этом Ферраро–Флорентийском соборе баклуши били? Дело в том, что Козимо собрал не тех, кто в истории записан, а именно всех своих – будущих католиков. И я уже писал об этом. И стал там председателем, «отцем», «отцом страны». Только и всего. И он бы был совершенным дураком, если бы все то, что Ренан описывает, не отправил бы туда, откуда Ренан все это и взял, во 2 век, во времена Марка–Аврелия, «римского» императора. Тем более что Браччолини всегда под рукой.
Прошу вас, вернитесь вновь к цитате из Ренана, помозгуйте над ней. Хотя бы над тем, что « организация церкви завершилась с поразительной скоростью». Как так, невольно воскликнете вы. 1358 лет – это «поразительная скорость»? Чтобы «поставить порядок выше свободы» надо 1358 лет непрерывных усилий? « Тот день, когда было признано, что церковь имеет прямую власть, представляющую власть Иисуса» продлился 1358 лет?
И как понимать, что «с тех пор (1358 лет) церковь господствует над личностью и, в случае надобности, изгоняет ее из своей среды», если я вплотную перехожу к гонениям на ведьм? Они ведь начались в 1486 году. А раньше перед этими «ведьмами» мужики, как собачки, стояли на задних лапках. Или вы не читали введение к этой статье? Ни над какими «личностями» до Медичи церковь не господствовала. Это–то уж несомненно.
Но самое главное состоит в том, что именно Медичи на основе баснословных денег создал организацию, церковную структуру, и теперь мог спокойно помирать, гирокомпас был раскручен и стрелка его смотрела строго в одну сторону. Ничто, кроме обстоятельств и ума Лютера, не могло ее свернуть.
Из «Британики». « Детальный юридически законный(выделено мной) теологический документ (1486 год), расцененный сегодня как стандартное руководство по борьбе с колдовством, включает в себя как обнаружение, так и искоренение колдовства. Он действовал даже в 18 веке. Его появление сделало много, чтобы поощрить истерическую охоту на ведьм в Европе в течение двух столетий. Под псевдонимом Маллеус (Malleus) выступили два монаха–доминиканца: Иоанн Спренгер (Johann Sprenger), декан кельнского университета (Германии), и Генрих Кремер (Heinrich Kraemer), профессор богословия в университете Зальцбурга (Австрия)». В 1484 году римский папа Иннокентий VIII подписал буллу Summis Desiderantes, в которой «сожалел о развитии колдовства в Германии и уполномочивал Спренгера и Кремера искоренить его».
Вы теперь поняли, кому служили дьяконисы в первохристианских храмах, а, ранее, — в языческих? Только они называлсись, естественно, не дьяконисами, а какими–нибудь, жрицами там, или сибиллами, весталками и прочее. Однако вернемся к Медичи. Он поставил перед собою задачу превратить все эти автономные храмы в подобие «Макдоналдсов», управляемых из «единого» центра. И, наверное, поспешил немного, денег у него было еще мало, а он уже «возвеличил себя выше, чем других», назначив себя, прямо скажу, папой. Притом, заметьте, первым папой во всей этой христианщине, вернее, католичестве. Иначе бы его не собрались вешать или жечь, то есть казнить смертью. Откупился, бедный. Папой он, разумеется, стал, но только позднее, когда начал продавать индульгенции, напечатанные на отобранном у Гутенберга станке. Но поймите и Медичи. Ему ведь стукнуло в 1431 уже 42 года. Сколько же ждать? Но потом Медичи расхотелось предстать перед потомками папой римским официально. Вот он и назначил себя «отче и отцом страны», но неофициально. Это, чтобы потом не говорили, что именно он ввел католичество на планете, скромность, знаете ли. Но не только скромность. Вот, если убедить весь мир с помощью Фиччино и Браччолини, что это было еще 1450 лет назад, тогда – другое дело. Тысячелетняя традиция опять же – не фунт изюму. Он же знал, что народ любит отвечать на идиотские вопросы, когда ответ вообще невозможен: так было всегда. Вы еще не забыли, что я только закончил, во–вторых?
В третьих, у меня выделен 1438 год, когда Гутенберг, выпускающий «зеркала» рассорился со своими «компаньонами». Прошло 7 лет с момента, когда своего «Отче» и «Отца страны» Козимо решили повесить или распять, как кому нравится, 4 года с тех пор, как он «триумфально возвратился» во Флоренцию вновь, и начал «принципат Медичи». В этот же год Медичи организовал Ферраро–Флорентийский собор, притом это не «собор», то есть съезд, как сейчас говорят, а нечто вроде Организации объединенных наций (ООН) или нашего Союза независимых государств (СНГ), действующих на постоянной основе. Ведь «собор» прозаседал целых семь лет. То есть, до 1445 года Козимо не был «римским» папой в полном смысле слова, а пока лишь только как бы «председателем представителей» церквей–бардаков. А с 1445 года, я думаю, он уже прибрал к рукам этот самый «собор». Точно так же как он провернул дело в 1458 году с флорентийским сенатом, заменив 7 человек непослушных на 100 человек послушных, «не изменив при этом ни единой буквы закона, но в духе его – изменив все». Может быть даже, что этот самый «сенат» вовсе и не флорентийским был, а тем самым «Ферраро–Флорентийским собором», в котором участвовало 7 больших «самостийных» епископов, а он их заменил сотней разных мелких церковных «сошек», падких на деньги. Совершенно как нынешние депутаты. Денег за душой – ни гроша, и голоса – в свободной продаже. И чем их больше по числу, тем они дешевле. Но речь–то у меня в этом пункте не о Медичи, собственно, а о Гутенберге.
Гутенбергу к 1438 году было ровно 38 лет. А искра божия у крупных изобретателей, как правило, проклевывается раньше. Вспомните хотя бы Эдисона. Так что, я думаю, Гутенберг выпускал свои «зеркала» уже лет восемь. Притом заметьте, что все–таки первой его печатной работой была грамматика, нужная для студентов и вообще, чтобы научиться писать. Вот он потихоньку и выпускал свою грамматику из наборных букв, и никому не было дела до его изобретения. Ведь известна уже была печать с досок, на которых были вырезаны все буквы страницы. Шлеп – и страница готова. Газеты ежедневные было только выпускать невозможно, пока вырезаешь страницу – неделя прошла, новости устарели. Но газеты церковь не выпускала, зачем они ей? И вообще не было разнообразия в книгах. Те книги, которые были нужны, давно уже были вырезаны на досках постранично. И шлепали их почти как ныне – по потребности, а за разнообразием не гонялись потому, что «Марининых» в живых еще не было.
Теперь представьте себе индульгенцию. Если кто не знает, то это письменное отпущение грехов, официально выданное церковью за деньги. А кто из нас не грешит? Что–то я таких не встречал. И отлично знаю также, что все без исключения грешить боятся, правда, уже после того, как грех совершили. Это и по бандитам видно, то и дело заявляющимся в храмы на предмет прощения грехов. Теперь представьте себе перечень разновидностей грехов, возникающих у человечества. Тут же не только всех пальцев рук и ног человека не хватит, не хватит всех пальцев всего человечества. Но и бумажку давать, где напечатано, что грехи за такой–то год прощаются, без «конкретики», тоже не дело. Вернее, так и делали из–за неимения печатного станка с наборными буквами. Была одна доска с указанным обезличенным и неконкретным прощением, но разве за такой текст дорого возьмешь? Другое дело, когда красивенько напечатана фамилия, имя, отчество и конкретно указана прощаемая вина, хоть правый ботинок на левую ногу надел, хоть тещу убил или изменил любимой женщине. Тут, даже лучше, чем на базаре у морской свинки из зубов бумажку вытаскивать с «прогнозом» в вариантах, эдак, десяти. Прелесть же? И цены можно загонять такие, что самому не верится от радости, ведь от бога напрямую бумажка получена, да такая конкретная, что дух захватывает. Вот где нужен печатный станок Гутенберга со вставными буквами, на любой вкус и немедленно ответ от бога будет. Досок–то миллион не напасешься, а если напасешься, то, как найдешь желаемую? А надо: пришел, заплатил, получил. Но это одна сторона возникшей необходимости гутенбергова станка.
Другая сторона необходимости гутенбергова станка – производительность труда в «Платоновской академии». Сколько там она лет у нас уже существует? Ах, всего–то ничего. Медичи же только что познакомился с Плетоном на своем Ферраро–Флорентийском соборе. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, плох тот хозяин, что еще летом не заботится о санях для зимы. Ведь Медичи, Плетон и Браччолини уже обговорили все дела, отлично знали, что не только «рукописи» надо уже жечь, но и старые постраничные доски – туда же, в печку. Наступала же вообще новая история, на которую надо немереное число досок, притом такими темпами их вырезать, что резчиков не хватит. Я думаю, Браччолини понимал в этом толк и даже сообщил о своем мнении Козимо. Однако о Браччолини у меня речь впереди. Что касается производительности труда Платоновской академии, то не один же Браччолини там сидел с молодым Фиччино в обнимку. Академия – серьезная организация и не одни уборщики там работают. Им там позарез нужен был станок Гутенберга.
В четвертых, именно с 1438 по 1448 год, целых десять лет о Гутенберге не слуху, ни духу, как раз после «ссоры с компаньонами», после которой ему должна была достаться половина общего их достояния по производству «зеркал». Зачем–то историкам потребовалось, чтобы Гутенберг «изобрел» буквенную печать именно около 1450 года. Сюда же перенесли новый и окончательный «конфликт» Гутенберга с Фустом с тем, чтобы он «окончательно выбросил» Гутенберга в ближайшие 5 лет (1455) из «дела», как раз в год выхода первой печатной Библии. Скорее всего, в жизни Гутенберга был «спор» с компаньонами, но не два, а один, и не в 1455, а в 1438 году, и даже не с кучей своих сотрудников, из которой каждый имел мизерную часть совместного имущества, а именно с Фустом – прислужником Медичи. И не просто так выбросили Гутенберга из дела, а за норов, за честность. Недаром на него потом свалили первопечатание индульгенций, не назвав дату этого первопечатания.
Поэтому мне надо обратиться к истории индульгенций. Советская всезнайка – «защитница порабощенных народов» посвятила индульгенциям всего несколько строк, дескать, «возникли» они где–то в 12–13 веках. Обратился к «Британике», та тоже не очень откровенна, дескать, папа Урбан (Городской) II применил индульгенции весьма находчиво. Дело в том, что рыцари не хотели идти «на фронт», в крестовые походы, но грешить–то грешили больше всех, как и положено военным. Вот папа Городской и прощал всем грехи, кто соглашался идти в поход за «завоевание гроба господня», начиная с 1095 года. После 12 века «индульгенции продаваться стали чаще». А расширил их применение папа Иннокентий II, для сбора средств «на украшение церкви в Клуни в 1132 году». Но так как церкви тогда не очень подчинялись папе, то быстренько стали тоже продавать индульгенции, каждая – для украшения своего храма. Я считаю это сплошным и бессовестным враньем не только потому, что тогда еще и Христа–то не было, но и потому, что вообще–то крестовые походы все направлялись в Чехию и Моравию, на гуситов, для взятия их под католическую «крышу», а вовсе не против «турок». А Константинополь вообще «брал» Козимо Медичи, но – виртуально, сманивая оттуда «греков» типа Плетона. Поэтому–то в эти «крестовые походы» на непослушных католиков рыцари и не хотели идти бесплатно. Про «падение Византии» у меня в книге и других статьях – более подробно.
Тут я неожиданно для самого себя нашел в «Британике» слова: «omni culpa i poena» — «от всех вин и наказаний», имеется в виду «господних». Именно это было прописано в первых индульгенциях для рыцарей, естественно, еще до печатного станка Гутенберга. Но я только несколькими абзацами выше именно это и предположил – прощение оптом самых разнообразных по составу грехов. Видно теперь, что предположил правильно.
Самое же главное состоит в том, что с самого начала продажи индульгенций (будь то хоть в третичном геологическом периоде), ни разу до Мартина Лютера, до 1517 года никто, никогда не протестовал против индульгенций, в истории об этом ни слова. Разве можно себе это представить? Ведь это же такая гадкая, противоестественная и обидная штука, которая незаметной в истории не может остаться. Недаром именно на борьбе с индульгенциями Лютер сделал себе мировое имя, а борьба с ними прошла настоящей лавиной по Европе, скоротечной и радикальной.
Не менее важным я считаю также следующее объявление на дверях собора в Шпеере: «Полное помилование всех грехов, наказаний и вин». Представьте себе, это скромненькое объявление, «рекламирующее» продажу индульгенций, повешено было на двери храма именно в 1451 году, через год после «подписания Гутенбергом договора с Фустом», когда он даже еще не успел напечатать свою первую Библию (1455).
Теперь обратите внимание на год, в который Мартин Лютер повесил на дверях храма Всех святых (Wittenberg) свои знаменитые 95 тезисов именно против индульгенций. Этот год – 1517, всего через 66 лет после объявления об их продаже. Видите, как быстро реагирует общественность на «беспредел», творимый церковью? А у историков народ сидел, наклав в штаны, целых 422 года, радостно покупая индульгенции, аж с 1095 года. Заметьте, и коммунистическая идеология просуществовала у нас всего 70 лет. Так что 60 –70 лет – вполне каноническая цифра предела для всяких идиотизмов. И уже папа Пий V в 1567 году, ровно через 50 лет после 95 тезисов Лютера, своей буллой отменил все индульгенции за деньги, «и чтоб епископы уничтожили все шорты, в которых индульгенции представлялись». Но индульгенции «из–под полы» и сегодня продаются католической церковью, как у нас православная церковь спекулирует водкой, сигаретами и «золотом» без пробы.
В конце четвертого своего пункта хочу поставить риторический вопрос: неужели Козимо Медичи такой был дурак, что не догадался бы отправить индульгенции в древность? У него же Браччолини в услужении был. Закончу «Лаврентьевской летописью», которую всякий уважающий себя историк знает почти наизусть и поминает чаще, чем «чего изволите?» Обольщаться не стоит. Вечная память Браччолини! Такая же как и Нерону.
В пятых, «к 1462 году Козимо Медичи заполнил папскую казну до отказа», на продаже квасцов, добавлю я, так как согласно истории он ничем другим не торговал, все свое драгоценное время посвятил «поиску» греческих рукописей по всему миру, Платоновской академии. Украшал Флоренцию, галерею «Уфицци», понимаете ли, создавал? Верьте, если хотите, но я–то знаю, что это был первый пик продаж индульгенций, напечатанных по индивидуальному заказу клиентов на станке, украденном у Гутенберга. Прошло ведь ровно 11 лет с первого объявления «на двери собора в Шпрее». Позову в свидетели бизнесменов, специалистов по продажам чего–нибудь нового, такого – разэтакого, чего еще в мире не было. Сколько лет пик продаж длится? Но у меня и другие свидетели есть. «Британика»: «Епископ Альберт Гогенцоллерн принуждал паству и подчиненных священников покупать папские устроения, чтобы получить архиепископство Майнца и Хальберштадта, согласился продвигать продажу индульгенций в своих доменах. При этом 50 процентов доходов шло ему лично, а 50 процентов – в Рим». Как тут не «набить казну до отказа»? И не только римскую. Производственных расходов–то на эти индульгенции практически ноль, особенно с гутенберговым станком.
3. Поджо Браччолини
Жизнь этого ближайшего соратника Козимо Медичи я взял из книги: М.М. Постников. «Критическое исследование хронологии древнего мира», Т.1. «Античность». (Крафт+Леан», М., 2000). Жизнь Фиччино, наследника Браччолини по «переводу древних греков» у меня описана в упомянутой выше книге.
Поджо Браччолини родился в 1380 году в Терра Нуово близ Флоренции. Служил при папах Иннокентии VII, Григории XII, при Александре V в Болонье, куда временно был перенесен Апостольский престол. Поджо «человек с покладистой совестью» уже в 1422 году объявился снова во Флоренции. Уже в молодости он имел «в своем распоряжении богатейшую библиотеку Колучо Салутати, канцлера Флорентийской республики. Написал «Историю Флоренции», обменивался «остроумными и глубокомысленными письмами» с Николаем, Лаврентием и Козимо Медичи. «Как высоко его ценили, доказывают его гонорары: за посвящение «Кироподии» Альфонсу Арагонскому Поджо получил 600 золотых – по тогдашнему времени – это огромный капитал». Свою жизнь он закончил «на высоте большого и властного поста – канцлером Флорентийской республики». Поджио Браччолини – «типичный флорентийский барин, эстет и буржуа, эпикуреец XV века, человек с красивою мечтою и низменной жизнью, человек – вулкан, из которого то брызжет живой огонь, то течет вонючая грязь». «Таков был человек, который «нашел» Тацита».
Первую свою «находку» он сделал «в забытой сырой башне Сен–Галленского монастыря». Там «оказались сочинения Квинтилиана, Валерия Флакка, Аскония Педиана, Нония Марцелла, Проба и др». Вообще–то Браччолини был в молодости писцом, но очень способным. И вообще писцы в те времена, до эры книгопечатания чуть ли не на половину были простыми поддельщиками. «Писцы в обществе XV века пользовались худой репутацией. Один нотариус в конце XIV века восклицает в письме к другу: «Я нашел превосходного писца и – представь! – не в каторжной тюрьме». А служба «при папах», да не одном – это уже писец самого высшего класса и самых высоких способностей делать то, что прикажут, притом так, чтоб никто не догадался.
«Продав Альфонсу Арагонскому собственную копию Тита Ливия, Поджо на вырученные деньги купил виллу во Флоренции. Клиентами Поджо были Медичи, Сфорца…». «Собственная копия Ливия» – это говорит о том, что все–таки он был простой писец, а как он делал свои «копии» – теперь уже не установишь.
«Основные рукописи Тацитовых «Летописей» и «Истории», известные под названием Первого и Второго Медицейского списка, хранятся во Флоренции, в книгохранилище, основанном Козимо Медичи», то есть в Лаврентьевской библиотеке. «Два Медицейских списка, соединенные, дают полный свод всего, что дошло до нас из исторических сочинений Тацита».
В 1425 году Поджо Браччолини через Издателя Никколи попытался «заинтересовать» Козимо Медичи, что «некий монах предлагает ему партию древних рукописей, в числе коих несколько неизвестных произведений Тацита». Козимо заинтересовался. Теперь эти рукописи можно было делать, так как не найдя покупателя, нечего было браться что–то подделывать. Игра в прятки (монах все время куда–то прятался) растянулось почти на пять лет. Наконец, в 1429 году Медичи эти «рукописи» получил.
Историк Гошар предполагает, что «они вышли из римской мастерской флорентийца Поджо Браччолини». «Исчислив множество ошибок, которых не мог сделать римлянин первого века, Гошар отмечает те из них, которые обличают в авторе человека с мировоззрением и традициями XV века». Тут бы Гошару надо добавить, что Браччолини и Медичи работали рука об руку, но разве он посмеет поднять свою плебейскую руку на основателя Возрождения? А «писарь» все стерпит.
«Ламбертески предлагал Поджо выполнить какой–то тайный исторический труд. Тайна предполагалась настолько строгою, что Поджо должен был работать в Венгрии, — между тем как его (местонахождение) предполагали бы в Англии. Весь секрет, который от него (Поджо) требовали, а он принимал на себя, показывает, что дельце–то предполагаемое было, хотя и литературное, и ученое, но – не из красивых». Это, могут мне сказать, единственный исторический факт, не надо из него делать обобщающих выводов. Как не надо? Разве воров на каждой краже ловят? Если бы их ловили на каждой, то и воров бы не было. Значит, их ловят редко, а вот – на какой именно в процентном отношении, это уже тайна для меня. Но и не на каждой третьей. Это уж абсолютно точно, иначе бы они вообще не вылезали из тюрьмы.
«Прежде чем начать свою аферу с Тацитом, Поджио пробует запродать Козимо Медичи и Леонелло Д’ Эсте какой–то великолепный экземпляр Тита Ливия – и опять в таинственной обстановке: на сцене дальний монастырь на островке Северного моря…». Самое главное: «Историки предпочли игнорировать работу Гошара, хотя никаких серьезных возражений никем из них выдвинуто не было».
Вот тут самое место у меня для историков. Видите, как Гошар «прикрывает» самого Медичи, которого Браччолини бессовестно «обманывает»? И это историк, так сказать, передовых взглядов, осмелившийся «наехать» на очевидные глупости и мерзости истории, не затрагивая притом «чести» самого Медичи – бедняжечки с пачкой индульгенций под полой. Остальные же историки настолько преданы этой самой говенной истории, что даже и не обращают своего драгоценного внимания на «дурака и предателя интересов истории». Представляете, что они напишут сами? Я–то представляю. Собственно, все мои труды именно этому и посвящены.
Два сапога, как говорится, пара. «Платон стал широко известен только после того, как в 1482 году флорентийский философ Марчелло Фичино принес издателю Венету латинскую(выделено – мной) рукопись «Диалогов», объявив ее своим переводом с греческой рукописи. После опубликования рукописи Фичино читатели сразу же отметили в ней большое число анахронизмов(выделено – автором). Второе издание «перевода» Фичино вышло во Флоренции в 1491 году, третье, по возможности исправленное от анахронизмов, — в 1517 году, в Венеции. (Как раз Лютер вывесил свои тезисы). Греческих рукописей Фичино никогда никому не предъявлял до самой смерти; не нашли их и его наследники – рукописи исчезли бесследно(выделено автором). Лишь через тридцать лет после первого издания Платона венецианский критянин Марк Мазур представил в 1512 году греческий текст сочинений Платона. Этот текст был тотчас напечатан в 1513 году, а затем с постоянными исправлениями он многократно перепечатывался в продолжение всего XVI века». «Знаменательно, что большинство упоминаний имени Платона у «древних» греческих авторов стало известно уже после появления переводов Фичино».
Не начать ли вам, господа профессиональные историки, переписывать ее заново. Как где «ошибетесь» – тюрьма. Это я могу писать, что в голову взбредет, не историк. А вам должна быть тюрьма, как горным инженерам – за аварию в шахте «с тяжелыми последствиями».
4. Чикатило – почти ангел. Есть бесконечно страшнее.
Козимо Медичи умер в 1464 году, «Маллеус» впервые издан в 1486, через 22 года. Так что прямой вины Козимо Медичи в «Маллеусе» нет. Но вот что пишет Эрнест Ренан в главе «Полное торжество иерархии»: «Повиновение церковной власти теперь важнее в христианине, чем дары благодати. Отныне эти дары будут даже возбуждать подозрение… Раскол – важнейшее церковное преступление… Иерархия даже предпочтет грешника …высокомерному аскету, который сам себя оправдывает или воображает, что не нуждается в оправдании».
В главе «Успехи организации» тот же Ренан отмечает: «Среди обстоятельств, повидимому, столь трудных, организация церкви завершилась с поразительной скоростью. <…> …без всякой поддержки жандармов и судебных мест епископство сумело поставить порядок выше свободы, среди общества, построенного первоначально на вдохновении. <…> Дело Иисуса могло быть сочтено спасенным в тот день, когда было признано, что церковь имеет прямую власть, представляющую власть Иисуса. С тех пор церковь господствует над личностью и, в случае надобности, изгоняет ее из своей среды. Вскоре церковь, тело неустойчивое и изменчивое, олицетворяется в старейшинах; полномочия церкви становятся полномочиями духовенства, располагающего дарами благодати, посредником между Богом и верующим. Церковь стала всем в христианстве; еще один шаг, и епископ стал всем в церкви. Повиновение церкви, затем епископу, считается важнейшим долгом; новшество признак ложности; ересь отныне злейшее преступление христианина».
Далее Ренан суммирует: «Можно сказать, что организация церквей имела пять последовательных ступеней развития, из которых четыре были пройдены в периоде, обнимаемом настоящим сочинением. (160–180 гг. н.э. – Мое.) Сначала первобытная ecclesia (кружок), все члены коей одинаково проникнуты Духом. Затем старейшины или presbiteri (пресвитеры) приобретают в церкви существенные полицейские права и поглощают церковь. Затем председатель старейшин, episcopos (епископ), поглощает почти совершенно власть старейшин (пресвитеров), а, следовательно, и права церкви. Затем епископы различных церквей переписываются между собой и образуют католическую, вселенскую церковь. Между епископами есть один, римский, очевидно предназначенный к великому будущему. Папа, церковь Иисуса, превращенная в монархию, со столицею в Риме, виднеются в неясном далеке…» (выделено мной).
Замечу сразу, что это «неясное далеко», якобы просуществовало до Козимо Медичи целых 1358 лет, если считать Ферраро–Флорентийский собор, на котором для объединения собрались якобы аж три церкви: католическая, константинопольская и русская (200 представителей). Но они же не объединились, а остались существовать каждая сама по себе. Что же они там на этом Ферраро–Флорентийском соборе баклуши били? Дело в том, что Козимо собрал не тех, кто в истории записан, а именно всех своих – будущих католиков. И я уже писал об этом. И стал там председателем, «отцем», «отцом страны». Только и всего. И он бы был совершенным дураком, если бы все то, что Ренан описывает, не отправил бы туда, откуда Ренан все это и взял, во 2 век, во времена Марка–Аврелия, «римского» императора. Тем более что Браччолини всегда под рукой.
Прошу вас, вернитесь вновь к цитате из Ренана, помозгуйте над ней. Хотя бы над тем, что « организация церкви завершилась с поразительной скоростью». Как так, невольно воскликнете вы. 1358 лет – это «поразительная скорость»? Чтобы «поставить порядок выше свободы» надо 1358 лет непрерывных усилий? « Тот день, когда было признано, что церковь имеет прямую власть, представляющую власть Иисуса» продлился 1358 лет?
И как понимать, что «с тех пор (1358 лет) церковь господствует над личностью и, в случае надобности, изгоняет ее из своей среды», если я вплотную перехожу к гонениям на ведьм? Они ведь начались в 1486 году. А раньше перед этими «ведьмами» мужики, как собачки, стояли на задних лапках. Или вы не читали введение к этой статье? Ни над какими «личностями» до Медичи церковь не господствовала. Это–то уж несомненно.
Но самое главное состоит в том, что именно Медичи на основе баснословных денег создал организацию, церковную структуру, и теперь мог спокойно помирать, гирокомпас был раскручен и стрелка его смотрела строго в одну сторону. Ничто, кроме обстоятельств и ума Лютера, не могло ее свернуть.
Из «Британики». « Детальный юридически законный(выделено мной) теологический документ (1486 год), расцененный сегодня как стандартное руководство по борьбе с колдовством, включает в себя как обнаружение, так и искоренение колдовства. Он действовал даже в 18 веке. Его появление сделало много, чтобы поощрить истерическую охоту на ведьм в Европе в течение двух столетий. Под псевдонимом Маллеус (Malleus) выступили два монаха–доминиканца: Иоанн Спренгер (Johann Sprenger), декан кельнского университета (Германии), и Генрих Кремер (Heinrich Kraemer), профессор богословия в университете Зальцбурга (Австрия)». В 1484 году римский папа Иннокентий VIII подписал буллу Summis Desiderantes, в которой «сожалел о развитии колдовства в Германии и уполномочивал Спренгера и Кремера искоренить его».