Сивков Григорий. Готовность номер один

   Отвечаю:
   - Спасибо, товарищ капитан, - потом спохватившись, чеканю во весь голос, прикладывая руку к шлемофону: - Служу Советскому Союзу!
   Рядом на треноге щелкает фотоаппарат. Комиссар Лещинер широко улыбается.
   - Получите на память фотографии, ребята...
   Вот и состоялся первый боевой вылет. Ощущение от него - это сложная смесь чувства долга, страха и жажды схватки с врагом. Главным в полете было не потерять самообладания. Оказалось, что я был готов к этому.
   Семья, школа, комсомол, аэроклуб и великолепные командиры-наставники подготовили меня к первому боевому вылету.
   Ненависть к врагу, пришедшему на родную землю, - имела и в подготовке к полету и в самом полете огромное значение. Это не книжная фраза. В условиях войны ненависть к врагу имеет сой смысл. Она цементирует волю, учит мгновенно принимать решение и четко действовать. Ненависть к врагу мобилизует все силы бойца в единый порыв - победить во что бы то ни стало!
   В первый свой боевой вылет я не увидел еще войны, не понял ее смертельной опасности. Разве что заметил клубы зенитных снарядов. Все мое внимание было сосредоточено на ведущем и подчинено одному: точно сбросить бомбы на вражеские танки.
   - Разве это война?! - разочарованно сказал я товарищам в землянке после первого боевого вылета.
   Иван Ерошкин иронически улыбнулся. А Иван Раубе сурово посмотрел на меня и сказал:
   - Погоди, еще увидишь, что такое война... Воевать нам придется не один день и не два...
   В ходе последующих боев узнали мы, как война, словно зазубренным раскаленным лемехом прошлась по жизни миллионов людей, на долю которых выпали жестокие, невыносимые страдания, вырвала навсегда из нашего строя многих и многих боевых товарищей.
   Вслед за первым вылетом в этот же день последовало еще два, а на следующий день еще три боевых задания.
   "Прославился" на всю дивизию
   "Лиха беда начало", гласит старинная русская пословица. После первого последующие боевые вылеты проходили значительно легче, почти без напряжения, становились привычными. Нас уже не считали новичками. Летали мы почти каждый день с рассвета дотемна.
   По-прежнему я внимательно смотрел за ведущим, помня слова Ивана Раубе: "Хочешь жить, держись в строю". И в то же время видел вокруг уже значительно больше.
   К разрывам снарядов немецких зенитных орудий мы привыкли после нескольких боевых вылетов. Хотя и не скажу, что слишком приятно, когда ты летишь, а вокруг дымчато-черные разрывы смертоносных клубочков.
   - Снаряд зенитки что пуля-дура, - говорит капитан Сурай. - Надо еще уметь попасть по движущейся цели. Разумным маневром нетрудно уйти от снаряда, главное - увидеть первый залп. Истребители противника - иное дело...
   Перед вылетом капитан Сурай предупреждал:
   - "Месеров" много. Обычно делятся на две группы: одна связывает боем наших истребителей прикрытия, другая - атакует нас. Так что необходимо быть готовым в любой момент к отражению атаки.
   Мы, уже немного обстрелянные новички, ловим на лету каждое слово капитана, а он продолжает:
   - Главное вовремя увидеть противника, не допустить внезапной атаки. А там уже легче: держи плотный строй и защищай огнем товарища. Здесь нужны самообладание, воля и мастерство.
   Вскоре мне пришлось убедиться в правоте слов командира эскадрильи.
   Хмурым январским днем 1942 года я узнал, что такое немецкие истребители.
   ...Колко вьюжит мелкая поземка. Очередной вылет. Взлетаем и ложимся на курс. В воздухе густая дымка. Нашу группу из шести самолетов прикрывает четверка истребителей-"ишачков", - как мы между собой называем самолеты-истребители И-16, которые воевали еще в Испании. Отличные, маневренные, но уже устаревшие самолеты. Они более чем на сто километров в час уступают в скорости "мессершмитам".
   Подходим к линии фронта. Минут через пять - боевой курс. Слева впереди уже видна цель - эшелоны на железнодорожной станции Харцизск.
   - Слева сверху истребители противника! - докладывает штурман Петя Земляков. - Восемь штук, - уточняет он.
   "Вот тебе и настоящая война начинается", - думаю про себя.
   - Открываю люки, пока есть время, - говорит Петя. - смотри, уже заходят по четыре справа и слева!
   - В клещи берут, стервятники!..
   Нервы напряжены до предела. Все внимание - строю. Мы на боевом курсе. Ведущий штурман Маша Иванов уже прицеливается. Но в это время слышится дробный треск пулеметной очереди. Петя вместе с другими штурманами отбивается от атак "худых".
   С самолета ведущего посыпались бомбы. Нажимаю боевую кнопку на ручке управления. Все! Дело сделано! Теперь дай, как говорится, бог ноги. А наш ведущий группы - капитан Васильев, командир первой эскадрильи, уже ведет нас со снижением и с разворотом на курс 90 градусов - домой.
   Треск пулемета продолжается. Бросаю короткий взгляд влево назад, вижу ниточки пулеметных трасс, идущих от трех наших самолетов. Остальные молчат!
   - Петя, почему они не стреляют?
   - Наверное патроны кончились.
   - Как у тебя?
   - На исходе, но пока еще есть. Экономлю сколько можно.
   Тем временем огонь прекратили почти все штурманы наших самолетов. А Саша Иванов, штурман ведущего экипажа, при очередной атаке "мессера" высунулся по пояс из кабины и широкими взмахами рук к себе показывает ему: "Сюда, сюда!"
   Немец не понимает в чем дело... Огня нет. Он приближается метров н пятьдесят. Тогда Саша выхватывает ракетницу и бьет прямо в лоб фашисту. Тот с перепугу взмывает вверх, а за ним и другие стервятники.
   Вот уже и наша земля. Фашисты отстали. Они не рискуют летать над нашей территорией. Мы уходим домой.
   Сели благополучно на своем аэродроме. Обмениваемся впечатлениями от первого боя.
   - Кажется, живы...
   - Хорошо, что "худые" боятся летать над нашей территорией, а то было бы дело дрянь: отстреливаться нечем, кончились патроны.
   Впрочем, не всегда фашистские истребители боялись заходить на нашу территорию. Был один случай, когда они отступили о своего правил.
   Летели мы как-то на боевое задание. Цель - артиллерия противника - была недалеко от линии фронта. Отбомбились удачно, но после этого на нас навалились около двадцати "мессершмитов". Мы быстро, со снижением, ушли на свою территорию. Но "худые" продолжали преследовать нас, беспрерывно атаковали.
   У нас кончились боеприпасы. Экономить очень трудно, когда с каждой атакой тебе грозит смерть. И когда во всей группе остался лишь один стреляющий пулемет, мы уже подумали: "Ну, вот, теперь начнут нас щелкать, как орехи, одного за другим...". Вдруг сразу все "мессеры" отвалили в сторону.
   Когда мы приземлились на своем аэродроме, спрашиваю у командира эскадрильи:
   - Отчего "мессеры" как-то непонятно ушли? Наверное, горючее было на исходе?
   Капитан Сурай смеется:
   Не в этом дело. В стороне, ниже нас шел наш По-2. А у немцев знаешь, есть приказ: кто собьет такой самолет, награждается железным крестом.
   На ПО-2 обычно летали военачальники или доставлялись оперативные сведения. Поэтому "мессеры" и погнались за легкой наживой.
   Вот ведь как бывает на войне: один беззащитный ПО-2 спасает восьмерку экипажей скоростных машин-бомбардировщиков.
   Только не пришлось фрицам поживиться. Как мы узнали позже, пилот ПО-2, увидев "мессеров", сразу прижался к земле, сел и убежал от самолета. Гитлеровцы сожгли самолет, но пакет был доставлен пилотом по адресу почти без опоздания...
   Зимой 1941 года потерь в нашем полку было мало. Обстановка на нашем участке фронта была не очень напряженная. Немецкие истребители вели себя довольно осторожно.
   Самолеты, на которых мы летали, служили с самого начала войны и изрядно поизносились. Часто выходили из строя моторы. Техникам пришлось много возиться, чтобы держать машины в порядке.
   Как-то морозным утром, получив боевое задание, подхожу к самолету. Техник-лейтенант Королевы докладывает:
   - Товарищ младший лейтенант, самолет к полету не готов!
   - В чем дело?
   - Мотор не дает полных оборотов.
   Подошел техник звена Новоселов. Вместе с Королевым и Михайловым он ищет причину неполадок в двигателе.
   Тем временем наша группа взлетела. Мы остались на стоянке. Уже и старший техник эскадрильи Бабенко подключился к работе. Наконец, минут через тридцать после взлета группы, Королев докладывает:
   - Мотор в порядке!
   Что делать? О том, чтобы догнать группу, не может быть и речи. Срыв моего вылета был настолько очевиден, что с КП даже не передали об его отмене.
   А в голове одна мысль: "Надо обязательно лететь и бомбить врага". К тому времени я уже сделал около пятнадцати боевых вылетов, мог ориентироваться по маршруту, видел цель, результаты бомбежек и кое-что смыслил в тактике бомбардировщиков. Правда никогда еще не бомбил цель самостоятельно. А испытать свои силы очень хотелось и мне и Пете Землякову. Тут нас осенила идея: а что если слетаем без ведущего и самостоятельно сбросим бомбы по цели? Истребителей противника сейчас нет, да и к тому же, рассуждая формально, никто не отменял нам вылета.
   - Петро, цель найдем?
   - Конечно!
   - А отбомбиться точно сможем?
   - Думаю, сможем.
   - Тогда летим!
   Выруливаем на старт. Стартер, не имея других указаний, взмахивает флажком.
   Взлетаем. В это время комэск Сурай выскакивает из землянки и, увидев взлет самолета с красной цифрой "3" на хвосте, дает вдогонку красную ракету. Мы с Петей сделали вид, что не заметили запрещающего сигнала. Легли на курс к цели. Вскоре встретили своих. Они уже возвращались с боевого задания. Расстояние между нами было достаточно большим, чтобы на наш самолет не обратили внимания.
   Подходим к цели - автомашинам противника вблизи деревни Выскривка. Цель обнаружили. Петя командует:
   - Боевой курс!
   Изо всех сил стараюсь держать заданную высоту. Но проклятое волнение никак не дает мне точно выдержать режим полета.
   - Что же ты! - кричит Петя вне себя. - Курса держать не можешь! - Он сопровождает свою речь крепким словом. - А скорость, а высота?! Куда же полетят наши бомбы?!
   Идем на второй заход не сбросив бомбы. Понемногу успокаиваюсь и стараюсь выдержать все условия боевого курса. Ни зениток, ни "мессеров" нет, но ведь эта тишина может быть коварной...
   Наконец, с грехом пополам, бомбы сброшены. Не слишком точно, но терпимо для первого раза. Чтобы "компенсировать" наши неточности, заходим на штурмовку - обстреливаем с малой высоты из пулеметов автомашины.
   Вернулись домой. Докладываю командиру эскадрильи о боевом вылете. Капитан Сурай буравит меня глазами.
   - Кто разрешил вылет?
   - А его никто не отменял, товарищ капитан...
   - Не прикидывайтесь дурачком, Сивков! Даже ежу понятно, что лететь одному по меньшей мере глупо. Достаточно одного, самого захудалого "мессера"...
   Я молчу. Штурман эскадрильи грозно спрашивает Петю:
   - Где бомбили?
   Штурман Петя Земляков волнуясь больше чем над целью, показывает точку на карте крупного масштаба.
   "Не дай бог, по своим, как было однажды", - невольно думают наши товарищи, присутствовавшие при этом разговоре.
   Но, кажется, мы выдержали экзамен своих грозных начальников и, главное, товарищей по эскадрилье...
   - Ну, ладно, - цедит сквозь зубы комэск. - Всем быть готовым к следующему боевому вылету. А с вами, - он кивает нам с Петей, - мы еще разберемся. - И уходит в землянку.
   Я отделался "легким испугом", а капитану Сураю чуть было не влепили выговор.
   Так я "прославился" на всю дивизию. Но "холодное" отношение товарищей и особенно мною уважаемого командира эскадрильи были для меня серьезным уроком. В бою нельзя допускать таких вольностей. Так можно наломать дров. Да и кому нужен такой безрассудный риск? Только врагу!
   Однажды вечером прибегает посыльный.
   - Младший лейтенант Сивков, к комиссару эскадрильи!
   - Будет, значит нахлобучка! - замечает Павел Старцев.
   Надеваю шинель, шапку и ухожу. Порывистый ветер хлещет в лицо, насквозь пронзает колючим холодом, а мне жарко. Вхожу в командирскую хату.
   - Товарищ капитан, по вашему... - докладываю по уставному правилу.
   - Отставить! - прерывает меня комиссар Лещинер. - Садись, Гриша.
   Сажусь на табурет. Щеки пылают.
   - Да ты разденься. А то упреешь...
   Снимаю шинель и шапку, вешаю на гвоздь.
   Комиссар набивает табаком трубку, чиркает самодельной зажигалкой.
   Стою. Осматриваю комнату. Аккуратно застланная кровать. Стул на котором лежит стопка газет. Маленькая кожаная рамочка с фотографиями.
   Комиссар высек огонь не торопясь прикурил, глубоко затянулся.
   - Садись, садись, - говорит он мне, - в ногах правды нет. Закуривай.
   - Спасибо, не курю.
   - А я вот никак не могу бросить. Сколько раз пытался и... - он разводит руками. - Характера, что ли, не хватает... - и опять крепко затягивается.
   "Ну, думаю, что-то долго подготовку ведет. Мягко стелет да жестко спать..."
   А у комиссара взгляд дружелюбный, улыбчивый. Он спрашивает:
   - Письма давно получал?
   - Позавчера от отца.
   - Что пишут? Как живут? Помощь какая нужна?
   - Все нормально, спасибо.
   - А я о своих месяц ничего не знаю.
   Он пристально смотрит на рамочку с фотокарточками.
   - Жинка моя и трое ребят. Трудно ей с ними достается...
   Комиссар дымит трубкой, разговаривает доверительно. Понемногу успокаиваюсь, и мысль о нахлобучке покидает меня. Осмеливаюсь и спрашиваю комиссара:
   - Какие последние сводки?
   Он обстоятельно рассказывает о сводках Совинформбюро, называет по памяти оккупированные врагом города, объективно и оптимистически комментирует фронтовые события.
   Угасшая трубка лежит на столе.
   - Вот свежие газеты. Страшно злодействуют фашисты. - Голубые глаза комиссары становятся серыми и колючими. - Расстреливают. Вешают. Насилуют. Грабят. С изуверской жестокостью расправляются с коммунистами и комсомольцами.
   Внимательно слушаю комиссара. Он смотрит на наручные часы.
   - Ого, засиделись мы с тобой, Гриша.
   Торопливо одеваюсь.
   - На-ка свежие газеты, передай ребятам. И вот тебе еще партийный устав. Ты ведь готовишься в партию?
   - Готовлюсь.
   - Так вот, в Уставе, между прочим, и о партийной дисциплине сказано... И вот это еще возьми, - протягивает он мне брошюру. - Прочти, здесь есть замечательные ленинские слова: "Может ли сотня победить тысячу? Да, может, если сотня дисциплинирована, организована".
   Рассовываю газеты и брошюры по карманам.
   - Будь здоров! - крепко жмет мне руку комиссар. - Иди, отдыхай. Завтра с утра на боевое задание.
   Возвращаюсь к себе. Ребята не спят, дожидаются.
   - Ну как, с песочком прошлись? - спрашивает Павел Старцев.
   - Это уж как водится, - ухмыляется Евгений Мыльников. - На то оно и начальство...
   Отвечаю ребятам:
   - Братцы, комиссар свежие газеты прислал.
   После боя сердце просит...
   Обстановка на фронте тревожная и напряженная. Противник продолжает теснить наши войска. У нас много работы. Невзирая на плохую погоду, делаем в день по нескольку вылетов.
   Однажды вернулись с боевого задания. Кажется, все в порядке. Ни одной царапины. Погода - сверху смотреть - любо-дорого. Высота и видимость "миллион на миллион". А на посадке... Ох, уж эта проклятая поземка! Нынче разгулялась она на десять метров в высоту. Проваливаешься, как в преисподнюю. Не видно ни зги. Вот и подломал я при посадке хвостовое колесо.
   Знаю, не моя вина - погода, все равно неприятно и обидно. Техники и так измотались до предела, по трое суток не спят, налаживая на морозе изношенные моторы, буквально засыпают на ходу. А тут еще дополнительный ремонт машины в ПАРМе{2}у капитана Галиндзовского...
   В невеселом настроении вхожу в землянку. Привезли обед. Есть не хочется. Скорей бы ужин. С фронтовыми ста граммами и аппетит появится и шум в голове после вылета - не помеха...
   Ребята пообедали, отдыхают.
   - Шестой уж год я царствую спокойно, - размеренно декламирует Тима Гуржий, сидя на нарах. - Но счастья нет в душе моей, - неожиданно бодро заканчивает он и вдруг вопрошает: - А почему? - Тима хитроватым взглядом обводит ребят. - Да потому, что мы с тобой, Саша, партию в шахматы не закончили. Ведь перед вылетом я тебе шах объявил...
   Саша Гуржиев нехотя поднимается из дальнего угла доигрывать неоконченную партию.
   Женя Мыльников сидит около раскаленной буржуйки, тихо перебирая струны гитары, мурлычет:
   Вьется в тесной печурке огонь,
   На поленьях смола, как слеза...
   Иван Раубе лирическим тенором подхватывает свою любимую песню.
   - Ти-и-и, ти-и-и, - пищит зуммер телефона.
   - Слушаю, - говорит дежурный телефонист. А Иван Раубе уже протягивает руку к телефонной трубке.
   - Наверное, опять на разведку, - замечает Тима Гуржий, настороженно подняв голову о шахматной доски и забывая сделать очередной ход.
   - Проверка связи, - виновато сообщает дежурный связист, понимая, что он вместе со своим телефоном нарушил установившуюся на минуту почти мирную идиллию...
   Ребята продолжают заниматься каждый своим делом. Но уже не покидает состояние тревожной готовности к очередным боевым вылетам.
   В те дни в эскадрилье постоянно дежурили два лучших экипажа-разведчика Раубе - Гуржий и Ерошкин - Франчук. Им часто приходилось в сложных метеоусловиях зимы летать на разведку вражеских позиций.
   Однажды поздним вечером прямо с аэродрома подъезжаем на полуторке к столовой. У входа стоит Корецкий наш фронтовой почтальон.
   - Сивков, письмо!
   В руках у меня треугольник, сложенный из листка ученической тетради. Узнаю крупный обстоятельный почерк отца. Развертываю письмо здесь же, около столовой, жадно выхватываю каждое слово.
   Подходит Иван Раубе.
   - Весточка от родных?
   - Отец прислал.
   - А мне вот писать некому...
   Иван тяжело молчит, потом с ненавистью:
   - Заживо сожгли все село эсэсовцы. И моих тоже.
   В душе у меня все клокочет. Но я молчу: в таких случаях словом горю не поможешь.
   Иван просит:
   - Может вслух почитаешь, а?
   - Какой разговор?
   Читаю. Тятя спрашивает о моих фронтовых делах, рассказывает о матери, братьях, деревенских буднях, назидательно советует не подставлять голову под шальную пулю. А в конце письма приписка: "Гоните фашистов в шею! Бейте их так чтобы земля горела под их ногами!"
   Иван оттаял немного, заметно волнуясь, говорит:
   - Напиши ему от меня: обязательно прогоним гадов и добьем. Костьми ляжем, а добьем в их же логове.
   После ужина тороплюсь на квартиру, чтобы написать ответ отцу и Николаю Семерекову, весточку от которого получил накануне.
   А неделей спустя "наш Корецкий", улыбаясь, опять протягивает мне потертый конверт, на сей раз от брата Александра. Сам не знаю, каким образом письмо сохранилось у меня по сей день, словно памятная реликвия о суровом времени минувшей войны.
   "Здравствуй, дорогой брат Гриша!
   Прежде всего спешу сообщить тебе, что письмо твое получил сегодня и сегодня же пишу ответ. Затем поздравляю тебя с первым боевым вылетом и надеюсь, что к моменту прихода этого письма ты успеешь благополучно сделать не один десяток вылетов и как следует ударить по кумполу зарвавшихся оккупантов. Я по-прежнему с братом Иваном работаю на том же заводе, оказывая всемерную помощь фронту. Вместе со мной, в одном цехе, работает моя жена - Дуся. Геня все еще ходит в детсадик, а в этом году осенью надо будет отдавать в школу, потому как летом ему исполнится уже восемь. В деревню ездить приходится очень редко, так как работаем и в выходные дни. Не знаю, известно ли тебе, что отец осенью сломал ногу и после этого долго лежал в постели. Сейчас нога срослась, но как-то не особенно благополучно - ходит на костылях, да и то, видимо с трудом, хотя, может, сейчас уже становится лучше. Я уже упоминал, что ездить к ним приходится редко, Иван с Зоей бывают чаще, но и те уже давно не виделись с отцом. За последние дни здесь стоят большие холода от 30 до 42 градусов. Наверное сейчас так же холодно и на фронте. Живем здесь хорошо, только трудно достать табаку. В заводе хотя и выдают, но очень мало - одну-две восьмушки в месяц, а так достать негде, спиртные напитки отсутствуют, нет даже пива. Правда, недавно в городе продавали разливную водку, но достать не удалось, да и не обязательно, вот насчет табачку-то потруднее.
   Ну, пока достаточно. Остаемся все живы и здоровы. Бывай и ты здоров. Гриша, ответь по возможности поскорее.
   Твой брат Александр.
   Привет от Дуси, Гени, а также от всех родственников."
   Письма... Фронтовые письма!.. Как мы их ждали!.. Как всегда несказанно радовались каждой весточке из далекого и близкого тыла. Теплом родного очага отдавали письма и постоянно поддерживали в наших сердцах огонь лютой ненависти к заклятому врагу. Правда, приходили они не часто и е всегда находили своих адресатов... И не все ребята получали письма. С оккупированной территории не было, да и не могло быть вестей. Но их все равно терпеливо ожидали и верили в то, что они непременно придут... Письмо, присланное одному, становилось радостью для всех, его читали вслух, сообща разделяли и горькие и приятные вести. Очень жаль, не сохранились эти письма далеких военных лет. Мы не думали тогда о мемуарах, не заботились о личных архивах. Все заслоняли и поглощали фронтовые будни. Все наши мысли и действия были подчинены тогда одному: как можно скорее выгнать фашистских захватчиков с родной советской земли.
   С "фанеры" на "чугунку"
   Зима 1941/42 года в Донбассе была лютой и вьюжной. Нередко приходилось расчищать от снежных заносов взлетно-посадочную полосу аэродрома и освобождать самолеты от сугробов. Летать приходилось много.
   Немцы на нашем участке фронта накапливали силы для летнего наступления 1942 года. Чтобы разгадать замысел противника, необходимо было систематически вести разведку вражеских войск с воздуха.
   По-прежнему наши первоклассные разведчики (экипажи Раубе - Гуржий и Ерошкин - Франчук) каждую минуту ожидали телефонного звонка, чтобы получить очередное задание на разведку. Ежедневно они вылетали по первому сигналу командования, а в особенно напряженные дни им помогали экипажи Карабута Гапышко и Морозова - Кореня.
   Нередко разведчики обнаруживали танки или колонну автомашин, артиллерию или железнодорожные эшелоны противника. Тогда нам поступала боевая задача уничтожать вражескую технику и войска, пока те не успели перегруппироваться и приготовиться к очередному броску.
   Рабочие коллективы авиационных заводов, перебазировавшиеся вместе со станками и оборудованием в тыл, на восток, самоотверженно ив предельно короткие сроки военного времени осваивали на новом месте выпуск новых самолетов. Но мы их пока не получали. А наши самолеты-ветераны, прошедшие через много боев, как старые бывалые солдаты, носили многочисленные следы шрамов от заживших ран.
   Две девушки, работницы ПАРМа - Зина Новоселова и Лена Ковалева, - словно медицинские сестры, залечивали раны-пробоины в крыльях и фюзеляжах самолетов. Но несмотря на девичью ласку и заботу, натруженные сердца моторов-ветеранов понемногу начинали сдавать. А летать нам было необходимо. Так требовала напряженная обстановка на фронте. Выручали самоотверженные труженики фронтовых аэродромов - инженеры и техники, механики и мотористы. В мороз, ветер, в сильные снегопады они под открытым небом упорно лечили моторы самолетов, в срочном порядке заменяли двигатели, отработавшие положенное время.
   В любой момент мотор самолета должен быть готов к запуску. И техники, накрыв ватными чехлами двигатели, беспрерывно в течение суток подогревали их специальными лампами АПЛ, похожими на огромные, около метра высотой примусы.
   Однажды у такого подогревателя дежурил молодой, только что прибывший в полк моторист. (Не помню уже сейчас его фамилию. Известен он был всем нам тем, что всегда грезил математикой. На фронт он ушел с физико-математического факультета университета.) Парнишка так умаялся, что, стоя у лампы, заснул и не заметил, как на нем загорелась одежда.
   Старший техник звена Иван Лупов ему кричит:
   - Горишь!
   Тот во сне не слышал. Иван бросился на помощь. Все кто были поблизости, тоже подбежали и стали сбивать пламя. Моторист очнулся, кинулся в снег. С трудом потушили тлеющую одежду. Парень получил небольшие ожоги и через несколько дней снова был на аэродроме.
   В один из сумрачных зимних дней техник по вооружению Сергей Малютенко проявил отвагу и находчивость, спасая людей и самолеты на стоянке.
   Мела пурга. Техники как всегда возились у самолетов. Вблизи одного самолета лежали два комплекта стокилограммовых бомб. Оружейник, устанавливая на турель пулемет после очередной чистки, нечаянно нажал на боевую гашетку. Раздался треск пулеметной очереди. Все подняли головы и увидели... горящюю бомбу.
   Зажигательная пуля пробила железную оболочку фугасной бомбы, загорелся тол. Из пулевого отверстия в бомбе бьет струя пламени. Размышлять некогда. Бомба обязательно взорвется, когда достаточно нагреется, а за ней и вся куча бомб.
   - Полундра!
   Все бросились врассыпную. Один Сергей не растерялся. Подскочил к бомбе и закрыл горящее отверстие перчаткой, самой обыкновенной, кожаной!
   Пламя погасло. Опасность миновала. А ребята лежат в снегу, ждут, вот-вот рванет... Потом медленно, один за другим поднимают головы, встают и подходят к Сергею.
   - Молодец, Серега! Спасибо!
   Командование наградило Сергея Малютенко медалью "За отвагу".
   - Серега, ты молодец, - сказал Иван Ерошкин.
   - Чего уж там, - скромно отмахнулся Сергей, подумаешь дело какое. Не в воздухе же...
   Но мы напомнили ему, между прочим, что он и воздухе бывал, и в схватках с "мессерами", как с той бомбой, не терялся.