Страница:
Успехов тебе!
А вот в Западном Берлине никто ничего не чистит, особенно в районе Кройцберг. Мы же поселились именно там. Это район совершенно особенный. Здесь на каждого немца приходится по три турка и ещё по одному человеку какой-нибудь другой национальности: грека, китайца, поляка, эфиопа. Русские тоже попадаются. Забавно так, идешь по скучной без единого дерева улице — унылые магазинчики, кафе, обшарпанные автоматы со жвачкой и конфетами за полмарки, пристегнутые к столбам велосипеды — и вдруг слышишь:
— Братан! Я тебе говорю в натуре, они нас кинули конкретно…
Или:
— Машунь, ну ты сама посуди, он мне, конечно, некислые бабки платит за все услуги известного рода, но стирать его сраные штаны…
Земляки. Россияне. Гордиться такими особо не приходится. Но услышать родную речь всегда приятно. Невольно вспоминаешь Высоцкого:
В особых случаях переводчиком обещал выступать Эльф, но мы же не вместе жили. Семецкий, разумеется, поселился в престижном районе Шарлоттенбург, выбрал для себя самый роскошный «Бристоль отель Кемпинский» и в нем одноместный люкс. Впрочем, в этом пижонском заведении, говорят, все номера — люкс. Ну а мы — скромненько так — обосновались в криминально-трущобном Кройцберге, у девушки Моники в большой квартире на седьмом этаже углового дома. Входная дверь была с тихой зеленой Лёшнердамм, а окна выходили на широкую и красивую Ораниенштрассе. Обшарпанный снаружи, дом оказался чистеньким внутри, подъезд запирался на ключ, лифт отсутствовал, что было немножко дико для нашего времени, а вот в квартире царил бардак чисто российский: книги, тряпки, диски, залежи посуды, чистой и не очень, разобранная постель и наконец — последний штрих — новогодняя, то бишь рождественская елка на пианино. Посреди лета. Что ж, такая обстановка даже привычнее.
Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И ещё примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице — такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!
А ребята, кстати, как услышали её имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли её фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая — Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали её только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» — добавила она свое любимое русское словечко.
«Во проблемка-то!» — подумал я.
Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все — лица кавказской национальности. И это ещё не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.
Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании — поддерживала басков, в Югославии — албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер её мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.
На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать — тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после — идти чуть помедленнее.
— В чем дело? — спросил я прямо.
— Да у меня одна нога деревянная, — ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.
— На войне? — счел возможным уточнить я.
— Нет, — сказала она честно, вызывая ещё большее уважение. — В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.
Потом улыбнулась и добавила:
— А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама — ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.
Вот такая логика: торговля наркотой с благородными целями. И все равно эта Моника скорее была мне симпатична. И Филу тоже, а Циркачу так особенно понравилась. Вспомнить бы ещё хоть один случай, чтобы Борьке молодая женщина не понравилась! А тут такая эффектная подруга! Героини Синтии Ротрок или какая-нибудь там Никита из сериала — это же все кино. А в жизни по-настоящему боевые девчонки очень редко встречаются.
Собственно, в тот первый день Моника проводила нас к связному. Звонка и пароля этому мрачному типу оказалось недостаточно. Требовались личные гарантии. По-русски он говорил плохо, с отвратительным акцентом, принимал нас в каком-то занюханном вагончике с облупившейся краской и прибитом к двери старым ботинком. (Это ещё что за символ?) А располагались эти роскошные апартаменты у края пустынной улицы, вдоль которой раньше проходила Берлинская стена. По восточную сторону белели дома новостроек, а здесь лепились к старым кирхам покосившиеся хибары, мусорные контейнеры, тянулись грязные заборы, парковались как попало вставшие на прикол или брошенные грузовики и бытовки на колесах. В этих вагончиках и фургонах обитали натуральные бомжи. Я и не знал, что в Германии тоже бывают такие. Неприятное открытие. Впрочем, было одно различие между российскими бродягами и этими: от них не исходило столь привычного нам запаха, отравляющего ныне многие московские дворы и подъезды. Что и говорить, немцы есть немцы. У них и бомжи в баню ходят.
И все-таки путешествие по этим помойкам как-то особенно угнетало.
А угрюмый бородач, не назвавший своего имени и так и оставшийся для нас Семнадцатым, плюс ко всему ещё и заявил неожиданно:
— Ружей вам пока нэ надо. Тута Гэрманья. Нэ Россия. Это адрес. Будэш сказать там про пластид. Поньял, да?
Я конечно, «поньял», тем более, что адрес написан был на клочке бумаги. По-немецки, разумеется. Но так ведь и на углах домов надписи не русские были. Так что все нормально. Но как-то уж очень круто брали они быка за рога. Мы ещё до представителя КРП добраться не успели, а этот Семнадцатый, которому подчиняться велено беспрекословно, уже за взрывчаткой посылает. С оружием, значит, по Германии ходить не хорошо. А с пластидом в кармане у них тут все, что ли, ходят? И вместо жевательной резинки детишкам раздают.
Не понравилась мне такая ситуация.
А тут ещё Моника заявила, что по указанному адресу сама не пойдет. В целях конспирации. В общем, она пошла обратно домой вместе с Циркачом, а мы вдвоем с Филом отправились к этому химику, специалисту по адским машинкам.
Пиндрик со Шкипером, как всегда, и жили в другом месте, и на конспиративные встречи не являлись. Группа прикрытия — это святое. Связной наш то ли прекрасно понимал подобную тактику подстраховки, и глупых вопросов поэтому не задавал, то ли Ахман просто не ставил его в известность, сколько именно человек прилетит из России. По всем законам шпионской науки это было немыслимо, но от курдов мы теперь могли ожидать чего угодно.
Циркачу я велел отслеживать ситуацию на квартире Моники и вокруг нее. А также дозваниваться до официального представителя КРП в Берлине, ссылаться на Ахмана и договариваться о встрече. Нам задачка предстояла посложнее. После визита к хранителю взрывчатки, необходимо было оторваться от возможного хвоста и двигать на другой конец города — за оружием, амуницией и боеприпасами, которые обещал дядя Воша.
В метро мы вошли на уже знакомой нам станции «Коттбусер Тор», то есть Котбусские ворота (в переводе очень по-московски звучит, правда?), а в вагоне подземки Фил внимательно изучал схему железных дорог Берлина, а потом и карту города в целом. Немецкие названия он уже легко читал и запоминал, чего никак нельзя было сказать обо мне. Я и с буквосочетаниями путался и с топографией германской столицы тоже. По карте выходило, например, что искомый район Шляфтензее находится от нас — рукой подать. Хоть пешком туда иди. Однако мы трюхали почему-то на метро до станции Вест-Кройц, то есть до Западного Узла, оттуда по «эс-бан», то есть на городской электричке двинулись в сторону Потсдама. По-моему, едва не доехали до него, но снова пересели и, наконец, очутились в очень милом местечке на берегу одного из многих берлинских озер.
Улица, огибавшая склон холма, называлась Террасенштрассе и постройки над ней действительно поднимались террасами. Красивое место, и дома здесь, наверно, дорогие — это вам не Кройцберг.
У Петера, к которому мы шли, оказался солидный, невыносимо чистый, ухоженный особнячок. Трава вокруг была подстрижена так тщательно, что казалась пластмассовой, а посреди клумбы торчал дурацкий садовый гномик с начищенной блестящей мордой. (Это сколько же раз в неделю его протирать надо, чтоб он так блестел?) И внутри тоже все соответствовало бюргерским стандартам — и техника, и картинки на стенах, и современная мебель, и жена, и дети, и даже крошечный пудель, напоминающий живую игрушку. Странно было подумать, что в подвале этакого благообразного жилища хранятся мешки или коробки с пластидом.
А они там и не хранились.
Правда, уходя, я все равно подумал, что такие безмятежные домики тоже иногда взлетают на воздух. Так что Петеру при его бизнесе не позавидуешь
А вот разговор у нас с ним вышел совершенно идиотский. Сели на ослепительно белой, как операционная палата, кухне, жена его подала нам кофе и вежливо удалилась. А Петер, уже изучивший каракули связного на клочке бумаги с адресом, принялся рассказывать суть дела. На третьей фразе Фил уразумел, что не понимает по-немецки ни слова. А я и не пытался. Фил предложил английский, и дело вроде пошло, но у них катастрофически не совпадал запас слов. Петер хорошо знал просторечные, разговорные обороты, весь жаргон, связанный с оружием и наркотой, причем все это с сильным американским акцентом, а у Фила английский был книжным, оксфордским, и совпадения по терминам наметились лишь в области медицины и фармакологии. В какой-то момент Фил не выдержал и, впадая в отчаяние, грубо ругнулся по-испански: после Никарагуа с ним такое случалось. Петер округлил глаза.
Тут же и выяснилось, что «бюргера» нашего зовут на самом деле Педро, родом он из Аргентины и, соответственно, испанский — его родной. Вот теперь лексикон переговорщиков совпал полностью: ведь речь-то шла о терроризме и бизнесе.
Короче, за каких-нибудь пять минут стало ясно, что здесь на Терассенштрассе лишь оформляются заказы, а получение, доставка, оплата — все в другом месте.
Ну, и слава Богу!
Мы обрисовали задачу. Конкретизировали детали. Речь шла по-прежнему о взрыве большого офисного здания в центре Берлина в дневное время. Хотелось верить, что это все-таки не мерседесовский небоскреб, а что-нибудь более доступное. Связной пояснил нам, что конкретный объект будет назван руководством в другом месте и в другое время, а Петеру вообще не следует знать, что это и где это, но расчет количества взрывчатки, стандарта упаковок и систем взрывателей делался тем не менее для многоэтажного современного здания.
Наконец, была названа цена, изрядная, но вписавшаяся в пределы сметы, обозначенные связным. Хитрый Петер пытался намекнуть на аванс, но мы твердо заявили:
— Все деньги полностью в момент передачи товара.
Как я понял от связного, это была льгота, предоставлявшаяся давнему партнеру и солидному оптовику — КРП. Так что пусть нам этот «аргентинский бюргер» мозги не пудрит!
Договорились о сделке на следующий день к вечеру. Педро рекомендовал подъехать на машине средней грузоподъемности, трейлер был явно ни к чему. Но и легковушка — не то. Лучше всего микроавтобус или какой-нибудь мощный джип типа «ленд-крузера». Точное место и время он обещал передать утром официальному представителю или, если мы не возражаем кому-нибудь из нас на мобильник. Мы возражали: сотовые телефоны слишком легко прослушивались даже самой обыкновенной криминальной полицией. Петер оценил нашу осторожность, и в качестве дубль-варианта предложил Семнадцатого. Связь прежняя — без телефона. На том и расстались.
От Терассенштрассе до исторического центра доехали спокойно. Хвост, если и был, то в метро они нас точно потеряли. Мы проверялись дважды, расставаясь и вновь встречаясь с Филом.
Но нам-то, собственно, и не до них было. Хватило универмага с безликим названием «Кауфхоф» (нечто вроде «дома товаров», если по-нашему). Мы купили там две необъятных сумки из прочной синтетической ткани, какими пользуются челноки, и как бы невзначай свернули на третьем этаже в служебные помещения. Длинный коридор никем не охранялся — все-таки не военный объект, а вот сразу за искомой дверью, нас остановил парень в форме местной «секьюрити». Но наша русская фраза не удивила его, он ответил своей, не менее русской, и предложил пройти из маленького предбанника в помещение склада.
На складе не было никого. Но мы быстро сообразили, где там лежат вещи, оставленные для нас. Через плотный полиэтилен свертков проглядывала промасленная бумага, а грамотные скатки спецназовских комбезов только полный чайник мог перепутать, скажем, с туристической палаткой. Еще в двух пакетах острыми гранями топорщились патронные коробки. И туда же был подсунут конверт с деньгами — три тысячи дойч-марок на всех. Слезы! Но на карманные расходы, пожалуй, хватит. Оружие стоило существенно дороже.
«Как это лихо получается у нашего Управления! Интересно, родные пушки через границу волохали или какое-нибудь железо местного производства раздобыли? Тогда бы уж и взрывчатку заодно прислали, — продолжал я рассуждать автоматически. — Чего мы тут колбасимся, черт знает с каким отребьем общаемся?..»
И в тот же миг оборвал себя:
«Господи! Дожил. А то нам ЧГУ теракт заказывало! Но я, как видно, уже всерьез собрался взрывать центральный офис знаменитой автомобильной компании!»
Между прочим, мы очень скоро поняли, что Эльф не шутил, когда говорил про Москву и фирму «Мерседес». В Берлине этих роскошных машин на порядок меньше! Честное слово, в десять раз, если кто забыл, что такое порядок.
Ну, и мы как истинные граждане своей страны, не размениваясь на ерунду, взяли в ближайшем прокате именно «мерседес» — мощнейший со всеми прибамбасами двенадцатицилиндровый(!) джип рубленого дизайна. Он был квадратнее «лендровера» и своей аляповатостью напоминал раздувшийся от самодовольства «уазик», покрытый черным лаком. Фил уверял, что его знания английского вполне хватит для нехитрой операции взятия в аренду автомобиля. В крайнем случае, по уже сложившейся традиции перейдет на испанский. Но не пришлось. Дорогие машины брали покататься преимущественно русские, и там работал специальный человек, окончивший восточно-берлинскую школу ещё при Хоннекере. В общем, у нас теперь была самая шикарная машина на весь Кройцберг. Но кто ж, скажите, с двумя сумками смертоносного железа и патронов по метро лазает?
Было очень здорово мчаться по знаменитой Унтер ден Линден мимо помпезных зданий самых разных эпох! И когда впереди замаячил красавец-рейхстаг со стеклянным куполом, только что отстроенный заново по уникальной технологии, а потом мы, почти не тормозя, проскочили Бранденбургские ворота и очутились на совсем ещё недавно вражьей территории, я в полной мере ощутил себя советским солдатом, воином-освободителем. Честное слово, не шучу! Я даже начал напевать себе под нос:
— Едут, едут по Берлину наши казаки!
Фил улыбнулся. Похоже, думал о том же самом. И пока я рулил, он, как истинный казак, не удержался, полюбопытствовал, что за шашку выдали ему для грядущих боев.
Оружие оказалось все-таки местным, это были пистолеты-пулеметы МР5К девятого калибра фирмы «Хеклер унд Кох», легкие, скорострельные, ухватистые, не хуже наших «кедров», может быть, только чуточку похуже «каштанов». В общем, не зря их британские спецслужбы жалуют. И амуниция предлагалась германского производства — в общем-то, ладные, но слегка непривычные комбинезоны, плотнее и туже отечественной «Выдры», карманов и ремешков поменьше — не по горам лазить. Зато ботинки прекрасные, неправдоподобно легкие и пружинистые, ну, прямо как шиповки для прыгунов в высоту.
Выходит, тащить оружие через границу оказалось все-таки труднее, чем позаимствовать у немецких друзей. Дружба — фройндшафт!
Эх, Циркач, Циркач! Сколько дней прошло со смерти Марины? Два? Три? У некоторых народов годами траур соблюдают, да и у нас вроде принято хоть девять дней воздержаться. Впрочем, если ты на войне и каждый день может стать последним, не зазорным считается брать от жизни все. Только погибших не забывать никогда. А хоронить молча и быстро.
Неужели мы опять на войне?
Похоже, что так.
— Хочешь посмотреть, какая фотография висит у Моники над постелью? — спросил вдруг Циркач.
Я про себя решил, что это портрет Че или ещё какого-нибудь бандита вроде Карлоса или Бен-Ладена. Но ничего не сказал и пошел смотреть.
Над постелью (кстати, не только по-прежнему не убранной, но и откровенно развороченной) висела большая цветная фотография деревенской некрашеной избы с изящными резными наличниками, витиеватыми балясинами крыльца и крышей, выложенной сереньким рубероидом. А на первом плане — цветущие вишни в палисаднике. В Турции таких домов определенно нет. Неужели в германских деревнях строят избушки «а ля рюс»? Оказалось, нет, это дом подружки по институту. Моника была у неё в гостях под Питером и просто влюбилась в русскую деревню.
Какие ещё сюрпризы готовила нам эта странная псевдо-немка?
Ближайший не заставил себя ждать.
— Давайте спустимся вместе, — предложила она.
— Зачем? — насторожился я. — И где именно он тебя ждет?
— В кнайпе.
— Где? — переспросил я.
— Я думала, что это слово не надо переводить, — пожала плечами Моника. — Ну, это такой пивной бар, но не совсем пивной, в общем… это кнайпе. Пойдемте.
— Ты чего-то боишься? — решил уточнить я.
— Я никогда ничего не боюсь, — ответила она с вызовом.
И это была правда. К сожалению. Вот так эти славные бесшабашные девицы и теряют ноги. А иногда и головы.
Моника меж тем продолжала:
— Я ему сказала, что я не одна. А он мне: «Приходи не одна». Как ещё реагировать на такие слова?
— Разумно, — согласился Циркач, — пойдем все вместе.
Он говорил так, будто был среди нас старшим.
Но я не обиделся. Я согласился. Иначе Циркач все равно сказал бы, что не бросит её одну. Чего уж там — по проблемам, касающимся Моники, Циркач теперь действительно старший. Борька у нас всегда старший по вопросам женского пола. Тут с ним конкурировать невозможно.
В кнайпе, располагавшемся в первом этаже нашего дома, справа от подъезда, было дымно и шумно, но как-то на удивление уютно. Моника мигом увидала компанию друзей и принялась выяснять, что за свинья устраивает дурацкие розыгрыши. Недоразумение объяснилось быстро и просто. Это подружки попросили незнакомого мужчину набрать её номер — действительно шутка такая. «А что за мужчина?» — поинтересовалась Моника. «Да вон он — сидит один и грустит», — кивнули подружки в глубину зала. «Ничего, симпатичный», — констатировала Моника.
И весь этот диалог она перевела нам, подытожив:
— Представляете, какие хохмачи!
Она думала, что мы вместе с ней похихикаем. Но нам хихикать почти сразу расхотелось. Мы слишком хорошо знали одинокого мужчину в глубине зала.
Это был Юриуш Семецкий. Он же майор Платонов. Или Клаус Штайнер. Или Миньян. Короче, это был Эльф.
Секунд через десять, полностью оценив обстановку, Эльф кивнул нам, давая понять, что здесь можно не скрываться, сесть рядом и поговорить.
— Кто это? — мгновенно напрягшись, спросила Моника.
— Удивительная встреча, — сказал я. — Поистине мир тесен. Его зовут Юриуш. Мы познакомились пару лет назад в Польше. Давай-ка вместе к нему подойдем.
— А-а-а, — протянула она, — хорошо. Я присоединюсь к вам попозже. Ладно? Хочу посидеть с друзьями.
Разумеется, возражать мы не стали, да и Монику на удивление сразу и полностью удовлетворил мой ответ. То ли понравилась небрежность интонации, то ли успокоило упоминание Польши. Человек из России — это было бы хуже. И вообще, женщины имеют обыкновение доверять чувствам, а пытаться понять их логику — дохлый номер.
Мы прошли к столику Эльфа и заняли все три свободных стула. Эльф пил виски из квадратного стакана с толстенным донышком. Предложил и нам.
— Лучше пива, — сказал Циркач.
— Два, — уточнил Фил.
— А мне апельсинового сока, — добавил я. — Мы назвали вас именем Юриуш. Для Моники.
— Хорошо, — кивнул Эльф, и сделал заказ у подошедшего кельнера. — Я пришел, чтобы объяснить вам вашу действительную задачу.
— Постойте, — перебил я, — а наша встреча санкционирована КРП?
— Конечно, нет. Они вообще не догадываются, что я в Берлине. Для курдов я сейчас в Гамбурге.
— Вот как. А Моника?
— Она не станет ничего рассказывать. Я хорошо знаю, кто такая Моника, наводил о ней справки, и не однажды. Авантюристка. Ребенок великовозрастный. Революционерка. Шмальнуть в полисмена из револьвера — это ей запросто. Но информацию собирать — занятие не для нее, а донести на кого-то она просто физически не способна.
Горбовский
* * *
ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-063
Ясень — Тополю
Приветик, Леня!
Мерседесовский небоскреб не настолько дорог мне, чтобы я стал из-за него нервничать, взорвется — и хрен бы с ним.:))) Но!
Если уж вы все так доверяете моей интуиции, прошу учесть: я категорически против того, чтобы лично встречаться с Эльфом. Я против — без объяснения причин. Согласен максимум на один телефонный разговор. А ещё лучше — общение только через агентов.:(
Удачи.
Малин
* * *
ЭЛЕКТРОННАЯ ШИФРОВКА № 37-064
Тополь — Ясеню
Возражений нет. Жди подробных инструкций. Готовься к внезапной поездке в Гамбург.
Счастье для всех, даром… А тебе — только за работу.:)
Горбовский
2
И почему все говорят: «Чисто, как в Германии»? У них там мусора сегодня на улицах не меньше, чем в Москве. Даже больше, определенно больше. Ну да, дворники как таковые встречаются почаще, техника уборочная получше. Зато все стены изрисованы по-страшному. У нас только во время путча девяносто первого года было столько надписей. А там… Это какая-то чума! Начав с Берлинской стены, немцы так и не смогли остановиться. Я ещё удивляюсь, что они не разрисовали Бранденбургские ворота. Впрочем, наверняка разрисовали лет десять назад на радостях от объединения Германии. Просто потом отдраили все. Школа социализма.А вот в Западном Берлине никто ничего не чистит, особенно в районе Кройцберг. Мы же поселились именно там. Это район совершенно особенный. Здесь на каждого немца приходится по три турка и ещё по одному человеку какой-нибудь другой национальности: грека, китайца, поляка, эфиопа. Русские тоже попадаются. Забавно так, идешь по скучной без единого дерева улице — унылые магазинчики, кафе, обшарпанные автоматы со жвачкой и конфетами за полмарки, пристегнутые к столбам велосипеды — и вдруг слышишь:
— Братан! Я тебе говорю в натуре, они нас кинули конкретно…
Или:
— Машунь, ну ты сама посуди, он мне, конечно, некислые бабки платит за все услуги известного рода, но стирать его сраные штаны…
Земляки. Россияне. Гордиться такими особо не приходится. Но услышать родную речь всегда приятно. Невольно вспоминаешь Высоцкого:
Надписи в Берлине преимущественно немецкие, хотя и русские тоже попадаются в исторически значимых местах. Но главное, соотечественников наших развелось там изрядно, и это необычайно кстати, когда ты по-немецки — ни бум-бум. Кулаков, правда, уверял, что для нас знание языка будет несущественным. А курды и вовсе о таких мелочах не задумывались. С нами собирались общаться только те, кто хорошо говорил по-русски.
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке…
В особых случаях переводчиком обещал выступать Эльф, но мы же не вместе жили. Семецкий, разумеется, поселился в престижном районе Шарлоттенбург, выбрал для себя самый роскошный «Бристоль отель Кемпинский» и в нем одноместный люкс. Впрочем, в этом пижонском заведении, говорят, все номера — люкс. Ну а мы — скромненько так — обосновались в криминально-трущобном Кройцберге, у девушки Моники в большой квартире на седьмом этаже углового дома. Входная дверь была с тихой зеленой Лёшнердамм, а окна выходили на широкую и красивую Ораниенштрассе. Обшарпанный снаружи, дом оказался чистеньким внутри, подъезд запирался на ключ, лифт отсутствовал, что было немножко дико для нашего времени, а вот в квартире царил бардак чисто российский: книги, тряпки, диски, залежи посуды, чистой и не очень, разобранная постель и наконец — последний штрих — новогодняя, то бишь рождественская елка на пианино. Посреди лета. Что ж, такая обстановка даже привычнее.
Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И ещё примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице — такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!
А ребята, кстати, как услышали её имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли её фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая — Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали её только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» — добавила она свое любимое русское словечко.
«Во проблемка-то!» — подумал я.
Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все — лица кавказской национальности. И это ещё не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.
Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании — поддерживала басков, в Югославии — албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер её мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.
На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать — тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после — идти чуть помедленнее.
— В чем дело? — спросил я прямо.
— Да у меня одна нога деревянная, — ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.
— На войне? — счел возможным уточнить я.
— Нет, — сказала она честно, вызывая ещё большее уважение. — В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.
Потом улыбнулась и добавила:
— А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама — ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.
Вот такая логика: торговля наркотой с благородными целями. И все равно эта Моника скорее была мне симпатична. И Филу тоже, а Циркачу так особенно понравилась. Вспомнить бы ещё хоть один случай, чтобы Борьке молодая женщина не понравилась! А тут такая эффектная подруга! Героини Синтии Ротрок или какая-нибудь там Никита из сериала — это же все кино. А в жизни по-настоящему боевые девчонки очень редко встречаются.
Собственно, в тот первый день Моника проводила нас к связному. Звонка и пароля этому мрачному типу оказалось недостаточно. Требовались личные гарантии. По-русски он говорил плохо, с отвратительным акцентом, принимал нас в каком-то занюханном вагончике с облупившейся краской и прибитом к двери старым ботинком. (Это ещё что за символ?) А располагались эти роскошные апартаменты у края пустынной улицы, вдоль которой раньше проходила Берлинская стена. По восточную сторону белели дома новостроек, а здесь лепились к старым кирхам покосившиеся хибары, мусорные контейнеры, тянулись грязные заборы, парковались как попало вставшие на прикол или брошенные грузовики и бытовки на колесах. В этих вагончиках и фургонах обитали натуральные бомжи. Я и не знал, что в Германии тоже бывают такие. Неприятное открытие. Впрочем, было одно различие между российскими бродягами и этими: от них не исходило столь привычного нам запаха, отравляющего ныне многие московские дворы и подъезды. Что и говорить, немцы есть немцы. У них и бомжи в баню ходят.
И все-таки путешествие по этим помойкам как-то особенно угнетало.
А угрюмый бородач, не назвавший своего имени и так и оставшийся для нас Семнадцатым, плюс ко всему ещё и заявил неожиданно:
— Ружей вам пока нэ надо. Тута Гэрманья. Нэ Россия. Это адрес. Будэш сказать там про пластид. Поньял, да?
Я конечно, «поньял», тем более, что адрес написан был на клочке бумаги. По-немецки, разумеется. Но так ведь и на углах домов надписи не русские были. Так что все нормально. Но как-то уж очень круто брали они быка за рога. Мы ещё до представителя КРП добраться не успели, а этот Семнадцатый, которому подчиняться велено беспрекословно, уже за взрывчаткой посылает. С оружием, значит, по Германии ходить не хорошо. А с пластидом в кармане у них тут все, что ли, ходят? И вместо жевательной резинки детишкам раздают.
Не понравилась мне такая ситуация.
А тут ещё Моника заявила, что по указанному адресу сама не пойдет. В целях конспирации. В общем, она пошла обратно домой вместе с Циркачом, а мы вдвоем с Филом отправились к этому химику, специалисту по адским машинкам.
Пиндрик со Шкипером, как всегда, и жили в другом месте, и на конспиративные встречи не являлись. Группа прикрытия — это святое. Связной наш то ли прекрасно понимал подобную тактику подстраховки, и глупых вопросов поэтому не задавал, то ли Ахман просто не ставил его в известность, сколько именно человек прилетит из России. По всем законам шпионской науки это было немыслимо, но от курдов мы теперь могли ожидать чего угодно.
Циркачу я велел отслеживать ситуацию на квартире Моники и вокруг нее. А также дозваниваться до официального представителя КРП в Берлине, ссылаться на Ахмана и договариваться о встрече. Нам задачка предстояла посложнее. После визита к хранителю взрывчатки, необходимо было оторваться от возможного хвоста и двигать на другой конец города — за оружием, амуницией и боеприпасами, которые обещал дядя Воша.
В метро мы вошли на уже знакомой нам станции «Коттбусер Тор», то есть Котбусские ворота (в переводе очень по-московски звучит, правда?), а в вагоне подземки Фил внимательно изучал схему железных дорог Берлина, а потом и карту города в целом. Немецкие названия он уже легко читал и запоминал, чего никак нельзя было сказать обо мне. Я и с буквосочетаниями путался и с топографией германской столицы тоже. По карте выходило, например, что искомый район Шляфтензее находится от нас — рукой подать. Хоть пешком туда иди. Однако мы трюхали почему-то на метро до станции Вест-Кройц, то есть до Западного Узла, оттуда по «эс-бан», то есть на городской электричке двинулись в сторону Потсдама. По-моему, едва не доехали до него, но снова пересели и, наконец, очутились в очень милом местечке на берегу одного из многих берлинских озер.
Улица, огибавшая склон холма, называлась Террасенштрассе и постройки над ней действительно поднимались террасами. Красивое место, и дома здесь, наверно, дорогие — это вам не Кройцберг.
У Петера, к которому мы шли, оказался солидный, невыносимо чистый, ухоженный особнячок. Трава вокруг была подстрижена так тщательно, что казалась пластмассовой, а посреди клумбы торчал дурацкий садовый гномик с начищенной блестящей мордой. (Это сколько же раз в неделю его протирать надо, чтоб он так блестел?) И внутри тоже все соответствовало бюргерским стандартам — и техника, и картинки на стенах, и современная мебель, и жена, и дети, и даже крошечный пудель, напоминающий живую игрушку. Странно было подумать, что в подвале этакого благообразного жилища хранятся мешки или коробки с пластидом.
А они там и не хранились.
Правда, уходя, я все равно подумал, что такие безмятежные домики тоже иногда взлетают на воздух. Так что Петеру при его бизнесе не позавидуешь
А вот разговор у нас с ним вышел совершенно идиотский. Сели на ослепительно белой, как операционная палата, кухне, жена его подала нам кофе и вежливо удалилась. А Петер, уже изучивший каракули связного на клочке бумаги с адресом, принялся рассказывать суть дела. На третьей фразе Фил уразумел, что не понимает по-немецки ни слова. А я и не пытался. Фил предложил английский, и дело вроде пошло, но у них катастрофически не совпадал запас слов. Петер хорошо знал просторечные, разговорные обороты, весь жаргон, связанный с оружием и наркотой, причем все это с сильным американским акцентом, а у Фила английский был книжным, оксфордским, и совпадения по терминам наметились лишь в области медицины и фармакологии. В какой-то момент Фил не выдержал и, впадая в отчаяние, грубо ругнулся по-испански: после Никарагуа с ним такое случалось. Петер округлил глаза.
Тут же и выяснилось, что «бюргера» нашего зовут на самом деле Педро, родом он из Аргентины и, соответственно, испанский — его родной. Вот теперь лексикон переговорщиков совпал полностью: ведь речь-то шла о терроризме и бизнесе.
Короче, за каких-нибудь пять минут стало ясно, что здесь на Терассенштрассе лишь оформляются заказы, а получение, доставка, оплата — все в другом месте.
Ну, и слава Богу!
Мы обрисовали задачу. Конкретизировали детали. Речь шла по-прежнему о взрыве большого офисного здания в центре Берлина в дневное время. Хотелось верить, что это все-таки не мерседесовский небоскреб, а что-нибудь более доступное. Связной пояснил нам, что конкретный объект будет назван руководством в другом месте и в другое время, а Петеру вообще не следует знать, что это и где это, но расчет количества взрывчатки, стандарта упаковок и систем взрывателей делался тем не менее для многоэтажного современного здания.
Наконец, была названа цена, изрядная, но вписавшаяся в пределы сметы, обозначенные связным. Хитрый Петер пытался намекнуть на аванс, но мы твердо заявили:
— Все деньги полностью в момент передачи товара.
Как я понял от связного, это была льгота, предоставлявшаяся давнему партнеру и солидному оптовику — КРП. Так что пусть нам этот «аргентинский бюргер» мозги не пудрит!
Договорились о сделке на следующий день к вечеру. Педро рекомендовал подъехать на машине средней грузоподъемности, трейлер был явно ни к чему. Но и легковушка — не то. Лучше всего микроавтобус или какой-нибудь мощный джип типа «ленд-крузера». Точное место и время он обещал передать утром официальному представителю или, если мы не возражаем кому-нибудь из нас на мобильник. Мы возражали: сотовые телефоны слишком легко прослушивались даже самой обыкновенной криминальной полицией. Петер оценил нашу осторожность, и в качестве дубль-варианта предложил Семнадцатого. Связь прежняя — без телефона. На том и расстались.
От Терассенштрассе до исторического центра доехали спокойно. Хвост, если и был, то в метро они нас точно потеряли. Мы проверялись дважды, расставаясь и вновь встречаясь с Филом.
* * *
А знаменитая Александерплатц меня разочаровала. Мне почему-то с детства представлялось, что это древняя, выложенная булыжником ратушная площадь со средневековыми домами и готическими шпилями храмов. А оказалось, что это скучное, очень современное место с большими универмагами и унылыми офисными зданиями. Кроме часов, показывающих время во всех странах мира, — никаких достопримечательностей.Но нам-то, собственно, и не до них было. Хватило универмага с безликим названием «Кауфхоф» (нечто вроде «дома товаров», если по-нашему). Мы купили там две необъятных сумки из прочной синтетической ткани, какими пользуются челноки, и как бы невзначай свернули на третьем этаже в служебные помещения. Длинный коридор никем не охранялся — все-таки не военный объект, а вот сразу за искомой дверью, нас остановил парень в форме местной «секьюрити». Но наша русская фраза не удивила его, он ответил своей, не менее русской, и предложил пройти из маленького предбанника в помещение склада.
На складе не было никого. Но мы быстро сообразили, где там лежат вещи, оставленные для нас. Через плотный полиэтилен свертков проглядывала промасленная бумага, а грамотные скатки спецназовских комбезов только полный чайник мог перепутать, скажем, с туристической палаткой. Еще в двух пакетах острыми гранями топорщились патронные коробки. И туда же был подсунут конверт с деньгами — три тысячи дойч-марок на всех. Слезы! Но на карманные расходы, пожалуй, хватит. Оружие стоило существенно дороже.
«Как это лихо получается у нашего Управления! Интересно, родные пушки через границу волохали или какое-нибудь железо местного производства раздобыли? Тогда бы уж и взрывчатку заодно прислали, — продолжал я рассуждать автоматически. — Чего мы тут колбасимся, черт знает с каким отребьем общаемся?..»
И в тот же миг оборвал себя:
«Господи! Дожил. А то нам ЧГУ теракт заказывало! Но я, как видно, уже всерьез собрался взрывать центральный офис знаменитой автомобильной компании!»
Между прочим, мы очень скоро поняли, что Эльф не шутил, когда говорил про Москву и фирму «Мерседес». В Берлине этих роскошных машин на порядок меньше! Честное слово, в десять раз, если кто забыл, что такое порядок.
Ну, и мы как истинные граждане своей страны, не размениваясь на ерунду, взяли в ближайшем прокате именно «мерседес» — мощнейший со всеми прибамбасами двенадцатицилиндровый(!) джип рубленого дизайна. Он был квадратнее «лендровера» и своей аляповатостью напоминал раздувшийся от самодовольства «уазик», покрытый черным лаком. Фил уверял, что его знания английского вполне хватит для нехитрой операции взятия в аренду автомобиля. В крайнем случае, по уже сложившейся традиции перейдет на испанский. Но не пришлось. Дорогие машины брали покататься преимущественно русские, и там работал специальный человек, окончивший восточно-берлинскую школу ещё при Хоннекере. В общем, у нас теперь была самая шикарная машина на весь Кройцберг. Но кто ж, скажите, с двумя сумками смертоносного железа и патронов по метро лазает?
Было очень здорово мчаться по знаменитой Унтер ден Линден мимо помпезных зданий самых разных эпох! И когда впереди замаячил красавец-рейхстаг со стеклянным куполом, только что отстроенный заново по уникальной технологии, а потом мы, почти не тормозя, проскочили Бранденбургские ворота и очутились на совсем ещё недавно вражьей территории, я в полной мере ощутил себя советским солдатом, воином-освободителем. Честное слово, не шучу! Я даже начал напевать себе под нос:
— Едут, едут по Берлину наши казаки!
Фил улыбнулся. Похоже, думал о том же самом. И пока я рулил, он, как истинный казак, не удержался, полюбопытствовал, что за шашку выдали ему для грядущих боев.
Оружие оказалось все-таки местным, это были пистолеты-пулеметы МР5К девятого калибра фирмы «Хеклер унд Кох», легкие, скорострельные, ухватистые, не хуже наших «кедров», может быть, только чуточку похуже «каштанов». В общем, не зря их британские спецслужбы жалуют. И амуниция предлагалась германского производства — в общем-то, ладные, но слегка непривычные комбинезоны, плотнее и туже отечественной «Выдры», карманов и ремешков поменьше — не по горам лазить. Зато ботинки прекрасные, неправдоподобно легкие и пружинистые, ну, прямо как шиповки для прыгунов в высоту.
Выходит, тащить оружие через границу оказалось все-таки труднее, чем позаимствовать у немецких друзей. Дружба — фройндшафт!
3
А настоящая «дружба-фройндшафт», ждала нас в квартире на углу Ораниенштрассе. Мы застали Циркача вместе с Моникой на кухне. Нет, дверь они нам, конечно, вышли открыть. Но потом вернулись за стол, на котором красовалась вазочка с галетами, две чашки кофе и два коньячных фужера, по которым Моника расплескала бренди из пузатой бутылки. Бутыль была почти полной, то есть пили ребята чисто символически, но, с другой стороны, Циркач не отказался. А это говорило о многом.Эх, Циркач, Циркач! Сколько дней прошло со смерти Марины? Два? Три? У некоторых народов годами траур соблюдают, да и у нас вроде принято хоть девять дней воздержаться. Впрочем, если ты на войне и каждый день может стать последним, не зазорным считается брать от жизни все. Только погибших не забывать никогда. А хоронить молча и быстро.
Неужели мы опять на войне?
Похоже, что так.
— Хочешь посмотреть, какая фотография висит у Моники над постелью? — спросил вдруг Циркач.
Я про себя решил, что это портрет Че или ещё какого-нибудь бандита вроде Карлоса или Бен-Ладена. Но ничего не сказал и пошел смотреть.
Над постелью (кстати, не только по-прежнему не убранной, но и откровенно развороченной) висела большая цветная фотография деревенской некрашеной избы с изящными резными наличниками, витиеватыми балясинами крыльца и крышей, выложенной сереньким рубероидом. А на первом плане — цветущие вишни в палисаднике. В Турции таких домов определенно нет. Неужели в германских деревнях строят избушки «а ля рюс»? Оказалось, нет, это дом подружки по институту. Моника была у неё в гостях под Питером и просто влюбилась в русскую деревню.
Какие ещё сюрпризы готовила нам эта странная псевдо-немка?
Ближайший не заставил себя ждать.
* * *
Сразу после ужина раздался звонок. Моника, коротко поговорив, несколько растерянно сообщила нам, что внизу её ждет незнакомый человек.— Давайте спустимся вместе, — предложила она.
— Зачем? — насторожился я. — И где именно он тебя ждет?
— В кнайпе.
— Где? — переспросил я.
— Я думала, что это слово не надо переводить, — пожала плечами Моника. — Ну, это такой пивной бар, но не совсем пивной, в общем… это кнайпе. Пойдемте.
— Ты чего-то боишься? — решил уточнить я.
— Я никогда ничего не боюсь, — ответила она с вызовом.
И это была правда. К сожалению. Вот так эти славные бесшабашные девицы и теряют ноги. А иногда и головы.
Моника меж тем продолжала:
— Я ему сказала, что я не одна. А он мне: «Приходи не одна». Как ещё реагировать на такие слова?
— Разумно, — согласился Циркач, — пойдем все вместе.
Он говорил так, будто был среди нас старшим.
Но я не обиделся. Я согласился. Иначе Циркач все равно сказал бы, что не бросит её одну. Чего уж там — по проблемам, касающимся Моники, Циркач теперь действительно старший. Борька у нас всегда старший по вопросам женского пола. Тут с ним конкурировать невозможно.
В кнайпе, располагавшемся в первом этаже нашего дома, справа от подъезда, было дымно и шумно, но как-то на удивление уютно. Моника мигом увидала компанию друзей и принялась выяснять, что за свинья устраивает дурацкие розыгрыши. Недоразумение объяснилось быстро и просто. Это подружки попросили незнакомого мужчину набрать её номер — действительно шутка такая. «А что за мужчина?» — поинтересовалась Моника. «Да вон он — сидит один и грустит», — кивнули подружки в глубину зала. «Ничего, симпатичный», — констатировала Моника.
И весь этот диалог она перевела нам, подытожив:
— Представляете, какие хохмачи!
Она думала, что мы вместе с ней похихикаем. Но нам хихикать почти сразу расхотелось. Мы слишком хорошо знали одинокого мужчину в глубине зала.
Это был Юриуш Семецкий. Он же майор Платонов. Или Клаус Штайнер. Или Миньян. Короче, это был Эльф.
Секунд через десять, полностью оценив обстановку, Эльф кивнул нам, давая понять, что здесь можно не скрываться, сесть рядом и поговорить.
— Кто это? — мгновенно напрягшись, спросила Моника.
— Удивительная встреча, — сказал я. — Поистине мир тесен. Его зовут Юриуш. Мы познакомились пару лет назад в Польше. Давай-ка вместе к нему подойдем.
— А-а-а, — протянула она, — хорошо. Я присоединюсь к вам попозже. Ладно? Хочу посидеть с друзьями.
Разумеется, возражать мы не стали, да и Монику на удивление сразу и полностью удовлетворил мой ответ. То ли понравилась небрежность интонации, то ли успокоило упоминание Польши. Человек из России — это было бы хуже. И вообще, женщины имеют обыкновение доверять чувствам, а пытаться понять их логику — дохлый номер.
Мы прошли к столику Эльфа и заняли все три свободных стула. Эльф пил виски из квадратного стакана с толстенным донышком. Предложил и нам.
— Лучше пива, — сказал Циркач.
— Два, — уточнил Фил.
— А мне апельсинового сока, — добавил я. — Мы назвали вас именем Юриуш. Для Моники.
— Хорошо, — кивнул Эльф, и сделал заказ у подошедшего кельнера. — Я пришел, чтобы объяснить вам вашу действительную задачу.
— Постойте, — перебил я, — а наша встреча санкционирована КРП?
— Конечно, нет. Они вообще не догадываются, что я в Берлине. Для курдов я сейчас в Гамбурге.
— Вот как. А Моника?
— Она не станет ничего рассказывать. Я хорошо знаю, кто такая Моника, наводил о ней справки, и не однажды. Авантюристка. Ребенок великовозрастный. Революционерка. Шмальнуть в полисмена из револьвера — это ей запросто. Но информацию собирать — занятие не для нее, а донести на кого-то она просто физически не способна.