Скаландис Ант. Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

   — Но я хотел поехать домой, — последняя вялая попытка сопротивления.
   — Ты очень точно выражаешься, писатель. Именно хотел. А теперь уже не хочешь. Пошли, здесь недалеко.
   — Ты остановилась в «Бристоле-Кемпинском»?
   — Браво! — похвалила она.
   — Не слишком-то и трудно было угадать. По-моему, от красивой жизни отказываются только в одном случае — если кончаются деньги.
   — Ошибаешься, — сказала Верба. — Жизнь намного сложнее. Даже красивая жизнь, — улыбнулась она этой забавной мысли. — Вот об этом и поговорим.

* * *

   Но говорить мы начали не сразу, ох, не сразу! Едва преступили порог, Татьяна принялась раздевать меня, я ответил тем же, мы оба тяжело дышали и в какой-то момент, потеряв равновесие, упали на мягкий пушистый ковер, и хотелось кататься по нему вечно, распластываясь, скручиваясь, выгибаясь, замирая и дрожа, смеясь и плача, колотясь в агонии, хотелось раствориться друг в друге и опрокинуть на себя весь мир, заставив его принимать все те же позы, какие придумываем мы, и пусть это не кончается никогда, никогда!..
   На самом деле все закончилось очень быстро. Верба, вдоволь накричавшись, нашла спиною диван, запрокинула голову, разметав по покрывалу рыжие пряди, руками по-кошачьи царапая ковер, медленно вытянула ноги, не сводя при этом коленей, и, наконец, открыла глаза. Я сидел на корточках рядом и восторженно наблюдал за ней.
   — Какой-то воробьиный секс, — сказала Татьяна, все ещё тяжело дыша.
   — В каком смысле? — не понял я.
   — В смысле, очень быстро.
   — Просто мы жутко соскучились друг без друга, — несколько виновато пояснил я.
   — Еще бы! — она мечтательно закатила глаза. — Когда мы в последний раз вот так кувыркались с тобою?
   — Вот так? — я попытался вспомнить. — Наверно, в девяносто пятом. А потом уже было черт знает что.
   — Вот именно: черт знает что, — повторила она с непонятным выражением. — Ты ревновал меня к кому-нибудь?
   — Ни разу.
   — Молодец. Я тоже. Пошли в душ.
   — Ты хочешь продолжить? — удивился я.
   — Не знаю, — Верба трогательно пожала плечиками и быстро поднялась.
   Пружинистая, спортивная, она казалась удивительно молодой, почти юной в этот момент.
   А стоя под тугими теплыми струями вдвоем мы очень приятно поласкались, но тут же и поняли, что больше всего на свете хотим сесть, покурить и чего-нибудь выпить по чуть-чуть.
   Верба натянула свое только что купленное бельишко — эротичное сверх всякой меры, — но тут же и спрятала его под шелковый китайский халат. Для меня тоже халат нашелся, и уже через минуту мы уютно утопали во мшистых креслах и клубах ароматного дыма, а перед каждым из нас зазывно поблескивала янтарная лужица на дне большого пузатого фужера.
   — Кажется, — произнес я философски, — жизнь налаживается. Так любит говорить мой друг Олекс Кречет.
   — Почему ты вспомнил его? — поинтересовалась Татьяна.
   — Не знаю. Звонил ему недавно, спрашивал, что он думает по поводу этой гамбургской истории.
   — И что же он тебе поведал?
   — Да практически ничего. «Берлинер цайтунг» и та больше рассказала. А Олекс сообщил, что никогда раньше и не слыхал о Семецком. Врет, конечно.
   — Разумеется, — улыбнулась Татьяна. — А ты хотел, чтобы он тебе по телефону начал вселенские тайны раскрывать. По этой части у нас только Шактивенанда мастак.
   — Оставим Шактивенанду. Надеюсь, в этом номере нас не слушают?
   — Нет, — ответила Верба уверенно. — О чем ты хочешь спросить?
   — Ты знаешь, что в свой последний приезд в Берлин Семецкий жил именно в этом отеле?
   — Он жил именно в этом номере, — уточнила Татьяна, — и даже пил коньяк вот из этого самого бокала.
   — О, как! — я вмиг сообразил, на что она намекает. — И вы кувыркались с ним на этом самом ковре.
   — Ты почти угадал, — сказала она спокойно. — Мы кувыркались на диване. Но ты же меня никогда и ни к кому не ревнуешь.
   Я не сразу нашелся, что ответить. Мог бы, конечно, съязвить, мол, вот, оказывается, что называют теперь сложностями красивой жизни! Но шутить не хотелось, ведь я мгновенно вспомнил пленку, прокрученную мне Тополем, и свое странное ощущение от заочного знакомства с Эльфом. Неужели именно поэтому Семецкий вызвал во мне это сильное и непонятное чувство: ревность, зависть, стремление к конкуренции?..
   — Видишь ли, Танюшка, — проговорил я медленно. — К Эльфу я как раз ревновал, но не тебя, а сам не знаю кого: всех сразу, весь мир, самого себя… Звучит абсурдно, но ведь это случилось до, и это было очень сильное чувство, хотя я видел Семецкого только на экране телевизора. Я тогда сразу понял, что не хочу видеть его в жизни.
   — Вот, вот, Миша. Как только мы получили твою последнюю шифровку, Тополь сразу решил, что к Эльфу должна поехать именно я. «Мистика, — сказал Леня, — исключительно по твоей части. Я в ней ни черта не понимаю».
   — Так значит, это была работа? — я махнул рукой в сторону дивана.
   — Не знаю, — задумалась Татьяна. — Семецкий был потрясающий мужчина. Не влюбиться в него могла только снежная королева.
   — А разлюбить?
   — Ты про Нику? — поняла Верба. — Это совсем другая история. Я сейчас говорю о себе. Эльф был интересен мне во всех отношениях. Но, естественно, это была работа. Ведь именно я, в конечном счете, доставала эту гребаную взрывчатку для него и его бравых солдат. Мы слишком поздно поняли, что команда Большакова работает уже не на ЧГУ, а на Эльфа. Возможно, оно и к лучшему. Мы хотели, как всегда, наехать на Форманова и Грейва, а получилось, что сработали против Дитмара и кремлевской мафии.
   — И что же из всего этого следует?
   Она так быстро перескакивала с одного на другое, что я не успевал понять главного.
   — А из этого следуют крайне интересные вещи. После гамбургского теракта в Кремле появилась принципиально новая концепция отношений с нашей службой. Фонд Би-Би-Эс, Спрингеровский центр и нас с Тополем они больше не считают своими прямыми врагами. Так что, Разгонов, Москве теперь по барабану, кто ты: Сергей Малин или простой писатель-фантаст.
   — Да ты что?! — я не мог сдержать счастливой улыбки. — Почему же Тополь не сказал мне этого сразу?
   — А потому что он этого не знал ни в июле, ни в августе, ни даже в октябре. Наши аналитики работают медленно, тем более, когда им приходится перелопачивать такой объем информации. Они ещё от апрельской точки сингулярности не успели в себя прийти, а тут новое дело: какой-то немыслимый Эльф, большая экономическая война, да ещё в Чечне очень серьезная заваруха, и эти проклятые взрывы домов накануне предвыборной кампании в России… Ты же читал отчет Грейва. Да, никакого конца света не будет, но готовиться к нему надо — вот суть. И тот очень узкий круг лиц, который допущен к секретной информации, не может не понимать, сколь велика именно твоя роль во всей этой истории. По-моему, только ты один ни черта не понимаешь…
   Я уже выпил свой коньяк и встал, чтобы налить новую порцию. Нормальный разговор кончился, начиналась какая-то чудовищная мистика, и я сам не знал, чего мне хочется больше: то ли напиться и снова трахаться с Вербой, то ли все-таки напрячься, сосредоточиться и попробовать понять все до конца. Пока я выбирал второе:
   — Погоди, — решил я спросить конкретно, — ты можешь мне по-простому ответить: когда я еду в Москву?
   — Вот чудак-человек! — Верба тоже допила коньяк и протянула мне свой фужер для повторной дозы. — Пойми, простые политические причины больше не мешают твоему возвращению на родину, и наши аналитики, в принципе, даже рекомендуют тебе это. Но они не ручаются за результат, вот Тополь и мнется с окончательным решением. Ясно одно: если ты останешься в Берлине, мы все будем ещё какое-то время топтаться на месте — это пассивная позиция, чреватая новыми катаклизмами. Если отпустим тебя в Москву, поставим грандиозный эксперимент — это активная позиция, чреватая не менее страшными последствиями. Лично я считаю так: делать хоть что-нибудь всегда лучше, чем не делать ничего. У Стива Чиньо похожее мнение. Разумеется, и Тимоти Спрингер рвется в бой: что может быть для ученого важнее научного эксперимента? Кедр готов разработать четкий план твоего переезда со всеми психологическими нюансами. В конце концов, даже Шактивенанда не против, он просто отмалчивается, как всегда.
   — Постой, — решил спросить я, пока не забыл, — а что все-таки сказал Шактивенанда по поводу конца света в двухтысячном году. Он разделяет опасения спецслужб?
   — Конечно, нет! Я была у него там, на Тибете. И он сказал главное только мне, но, в общем-то, не просил хранить в тайне. Я, например, передала его фразу Тополю. Леня поморщился и отмахнулся. Но ты, я думаю, должен оценить. Слушай внимательно и запоминай. «Конец света наступит в точности, как предсказано в ночь с тридцать первого декабря двухтысячного года на первое января две тысячи первого, но никто, ни один человек в мире, не заметит этого, и люди продолжат жить на Земле как ни в чем не бывало».
   — Это все? — спросил я на всякий случай.
   — Все, — кивнула Верба.
   — Здорово.
   — Я примерно так же сказала. Для спрингеровского центра подобная информация вряд ли представляет научный интерес, а вот для писателя-фантаста…
   — Да ладно тебе, — отмахнулся я.
   — Я вполне серьезно. Сядешь писать свой роман, вот тогда и подумай над этим хорошенько.
   Возникла пауза. И я решил спросить о другом:
   — Вы прислали мне дела этих ребят, работающих на ЧГУ. Для чего?
   — Досье команды Большакова? Ну, пятерка феноменов — это отличный литературный материал для фантаста, — съязвила она.
   — А если серьезно?
   — Разгонов, ты поглупел, что ли? Ты же пока ещё состоишь вместе с нами в службе ИКС. А Причастные просто обязаны знать, кто и какими методами работает против них. В частности система отбора феноменов в ЧГУ — это более чем важная для нас тема. Кстати, благодаря истории с Эльфом, мы убедились, что они и тут нас обскакали.
   — Наша самокритичность не знает границ, — хмыкнул я и добавил после паузы. — А ты специально не говоришь ни слова о главном?
   — О чем «о главном»? — похоже, она действительно не поняла, потом посмотрела мне в глаза и тяжко вздохнула: — Сумасшедший! Ты про Машку?
   — Конечно. У старшего в этой команде, у Андрея жена на самом деле Мария Анатольевна Чистякова, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года рождения?
   — Да, — сказала Верба, — я тоже вздрогнула, когда читала первый раз. — И скажу тебе честно: не поленилась выяснить. Женщин точно с такими же параметрами по всей России ещё ровно семьдесят три. Не считая погибших.
   — А с погибшими — восемьдесят две, — буркнул я, сам не знаю зачем.
   — Что? Почему восемьдесят две?! — глаза её округлились.
   Потом Верба вспомнила, я однажды рассказывал ей о магическом числе «восемьдесят два» и его роли в моей жизни.
   — Прекрати, — она поморщилась, как от боли, — без тебя хватает всякой мистики. А это — чистая случайность. Вспомни бритву Оккама.
   — Я всегда о ней помню. Но в нашем деле не бывает случайностей. Вы хоть пытались встретиться с этой Машей?
   — С Большаковой? Зачем? Чтобы поставить на уши все спецслужбы из-за какой-то ерунды. После Гамбурга у нас есть шанс перевербовать Андрея и его команду. Но это надо делать тонко и постепенно. А ты предлагаешь черт знает что в угоду своим юношеским увлечениям!
   — О, как ты заговорила! — я начал сердиться. — А разве ты сама в угоду своей юношеской мечте отомстить Седому не поставила на уши все спецслужбы мира? Разве не благодаря этому существует и по сей день служба ИКС и её благородные эмиссары?! Танюшка, девочка моя, нет на свете ничего важнее простых человеческих отношений. Неужели ты до сих пор не поняла этого? Ведь и Семецкий убивал Линевича не из-за российской экономики, а исключительно из-за Ники. Я это точно знаю…Ах, Верба, Верба, надо спасать людей, конкретных людей, а не абстрактное человечество от наступления абстрактного конца света!
   Верба вскочила:
   — Слушай, родной, не лечи меня. Ладно? Пиши лучше свои романы. И кой черт нас дернул снова втягивать тебя в политику?..
   — Сядь! — сказал я резко.
   Верба послушно села, быстро допила коньяк и запыхтела обиженно, закуривая сигарету.
   Я не хотел с ней ссориться и решил снова переключить тему.
   — Ответь мне лучше. Вот ты сказала: Эльф был потрясающим мужчиной. Ты действительно думаешь, что он погиб?
   — Хороший вопрос. Я не знаю. Ведь не только ты, мы все приехали на место взрыва слишком поздно. Эксперты, составлявшие отчет о случившемся, точнее сто двадцать пять разных, противоречащих друг другу отчетов не столько пытались провести расследование, сколько грамотно заметали следы. В последнее время это стало очень модно. Правда не нужна никому. И по сей день нет однозначного мнения о судьбе Эльфа. Но есть секретный доклад спецгруппы из Моссада. Они много лет гонялись за Семецким, как сумасшедшие. А еще, если помнишь, израильские ребята всегда любили нетрадиционные версии. Это они, например, очень убедительно доказали, что Освальд стрелял не в Кеннеди, а в губернатора Техаса, и президента шлепнул по ошибке. Правда, никто им не поверил. Вот и теперь существует грамотно расписанная, детальная схема эвакуации Семецкого с виллы Линдеманна. То есть теоретически Эльф и даже Ника вместе с ним могли спастись и скрыться ото всех. В расчет, конечно, были заложены некоторые уникальные способности Эльфа, но разве их мало у него?..
   Я задумчиво покивал, готовясь дать свою оценку, и тут заголосил Татьянин мобильник, лежавший на журнальном столике.
   Верба вздрогнула. Видно, она ждала звонка, только не успела или не хотела сказать мне об этом. Но, слава Богу, она хоть не пыталась уйти с трубкой из зоны слышимости. Я, конечно, был страшно опасным для мира человеком (в смысле наступления конца света), но с другой стороны (тоже цитирую по памяти) я все ещё работал вместе с ними, с Причастными, в нашей замечательной службе ИКС, и у них не должно было быть от меня тайн.
   — Привет, — нейтрально и буднично откликнулась Верба.
   Потом она добрых секунд десять слушала собеседника, меняясь в лице: этакий едва уловимый переход от ленивого раздражения через любопытство и удивление к радости.
   — Вот это да! — наконец, выдохнула она почти с восторгом. — Разгонов рядом со мной. Тополь, скажи ему сам.
   И все-таки, передавая мне трубку, не удержалась и шепнула, выделив на свой взгляд, самое главное:
   — Семецкий жив!
   А Горбовский был, как-то необычно ласков, многословен и благостен.
   — Здравствуй, Мишенька, — начал он со странного обращения, — Я очень рад слышать тебя. У нас тут новости. Мои ребята видели Юриуша Семецкого в Москве. Понимаешь, не в Гамбурге, и даже не во Вроцлаве, а именно в Москве. Конечно, у него совсем другая фамилия, и ни в какой разведке он не служит, то есть стопроцентный нелегал, но ошибки быть не может. Он там проходил медосмотр, так совпало все: даже рисунок радужки глаза и данные анализа на ДНК. Конечно, Миша, мы навели справки по всем каналам. Ни одна спецслужба пока не знает, что он жив. Или самые хитрые так искусно делают вид, что не знают. Но думаю, что действительно никто не в курсе, наши-то практически случайно на него напоролись. А он уже три месяца в Москве. И факт остается фактом: кроме нас, его там никто не пасет. Да и мы неизвестно зачем тратимся на наружку. Вот уже неделю Эльф не делает ничего: живет один на окраине в Новогирееве, работает в фирме по ремонту холодильников, вечерами читает книги и смотрит кино, любит гулять по парку…
   — Леня, — перебил я его, устав от этого чудного монолога. — А зачем, собственно, ты мне все это рассказываешь по телефону? Мне же, наверно, предоставят документы, и я буду изучать все в подробностях.
   Он ответил, помолчав:
   — Если честно, не знаю, нужно ли там что-то изучать в подробностях. Тем более тебе. Для следственных действий у нас есть другие специалисты, Миша. А тебе просто нужно переезжать в Москву. Собирайся и вылетай хоть завтра. С женой и сыном.
   — Погоди, Леня. Я не понял. Так мне нужно или можно в Москву?
   — Можно на самом деле уже давно, — рассмеялся Тополь, — а вот нужно стало только теперь.
   — Ах вы, мерзавцы! — сказал я. — Но все равно не понял: как это связано с господином Семецким?
   — Формально — никак. В отличие от ЧГУ мы не охотились и не охотимся на Эльфа. Просто Анжей сказал: «Если Семецкий в Москве, Разгонов тоже должен быть в Москве». Вот и все.
   — Ага. А слово Шактивенанды — закон для Причастных.
   — Сегодня — примерно так, — осторожно ответил Тополь.
   — Ну, хорошо. Так я должен вступить в контакт с Эльфом?
   — Упаси Господь! — воскликнул он с неумеренной экспрессией. — Тебе просто надлежит быть в Москве. Вообще жить там постоянно, а заниматься при этом ты можешь абсолютно чем угодно.
   — То есть вы не даете мне никакого задания?! — я просто боялся поверить в такое счастье.
   — Сегодня — нет, — осторожно ответил Тополь.
   — Не верю!!! — вскричал я, как Станиславский и Немирович-Данченко вместе взятые.
   — А ты поверь, — шепнула Верба.
   Она давно уже сидела рядом, прижавшись ухом к трубке с другой стороны, ей тоже было интересно.
   — Вот, собственно и все, что я хотел тебе сказать, Миша, — Тополь решил закругляться. — Я очень скоро буду в Москве, там и пообщаемся. Пока, дорогой.
   Он дал отбой, и Верба забрала у меня свой телефон.
   — Знаешь, Мишук, — сказала она, — а я, наверно, не скоро появлюсь в Москве. Ты будешь без меня грустить?
   — Конечно, — сказал я.
   И это была правда.
   Верба обняла меня за шею, прижалась щекой к груди на несколько секунд, а потом встала и решительно распорядилась:
   — Ну, все. Теперь поезжай к своей Белке и Рюшику.
   — А может, ещё разочек? — попросил я робко.
   — Нет, — помотала она головой. — Мысленно ты уже в Москве. Не надо. Помечтаете лучше вместе с Ольгой о вашей будущей счастливой жизни.
   И почему вдруг она назвала Белку Ольгой? Но я не стал спрашивать. Просто сказал:
   — Наверное, ты права.
   — Я всегда права, — со свойственным ей нахальством ответила Татьяна. — И вот эту штуку не забудь, — она протянула мне упаковку с шикарным интим-гарнитуром. — Ей будет приятно. У тебя, я вижу, осталась нерастраченная энергия? Вот и сбережешь для жены.
   — В один день с двумя женщинами… — проворчал я.
   — В первый раз, что ли? — улыбнулась Татьяна.
   Я скинул халат и начал одеваться. Застегивая рубашку, подошел к окну, выходящему во двор. Ничего там не было интересного. Только дождик опять пошел сильнее. Но он шумел не грустно, по-ноябрьски, а радостно, бодро, жизнеутверждающе. В Москве такие дожди бывают разве что в июне или в июле после недельной удушающей жары.
   Я смотрел на этот дождь в окне, и мне казалось, что я уже дома.