— Ты чего творишь, Циркач? Крошка в курсе?
   — Нет.
   — С ума сошел?
   — А дядя Воша?
   — Этот, подозреваю, в курсе.
   — Что значит «подозреваю»? И как это может быть: Крошка не в курсе, а дядя Воша…
   — Да просто дядя Воша, как Господь Бог, всегда в курсе всего. Но я ему раньше времени докладывать не собираюсь. Вкалываешь, вкалываешь на благо любимой Родины, а гонорары уплывают. Тебе, я вижу, деньги стали вдруг не нужны?
   Про деньги — это он ловко ввернул.
   — А много предлагают?
   — Больше, чем ты думаешь.
   Пиндрик задумался.
   — Ох, какая девочка! — выдохнул Циркач мечтательно.
   Мимо них проходила высокая стройная блондинка с кукольным личиком, голливудским бюстом, прикрытым лишь тонкой короткой маечкой, и в таких облегающих лосинах, что через них отчетливо просматривались эротические ажурные трусики.
   — Эй, — тихо позвал Пиндрик.
   Но Циркач был уже не здесь. Он скользнул жадным взглядом от круглых коленок к восхитительно плоскому животу с аккуратным пупочком, потом дальше — по груди, шее, и, наконец, резко вскинув подбородок, словно полыхнул молнией — глаза в глаза. Девушка невольно остановилась. Неужели для того, чтоб, оскорбившись на раздевающий взгляд нахального незнакомца, дать ему резкую отповедь. Как бы не так! Пиндрик не впервые наблюдал подобные сцены с Циркачом. И этот раз не стал исключением.
   Блондинка томно прищурилась и, высунув кончик языка, быстро облизнула губы. Циркач тихо застонал, схватился за голову и выдавил из себя:
   — Не могу! Сейчас не могу…
   Кому он это говорил? Пиндрику или девушке? Наверно, обоим.
   — Эй, — ещё раз позвал друга Пиндрик.
   А девушка повела плечами, вздрогнула, точно проснувшись («Что это было?») и торопливо зашагала прочь.
   — Обидно, — сказал Циркач. — Всегда эта срочная работа, когда не надо! Мы о чем с тобой говорили?
   — О больших деньгах, — напомнил Пиндрик. — Но я бы хотел понять, кто их платит.
   — Да я клянусь тебе, что это не бандиты. С ними обязательно надо работать, — уговаривал Циркач.
   — И все-таки дяде Воше мы должны сообщить. У тебя чего, «Пионерская зорька» в жопе заиграла? Мы уж который год на контору ишачим? Нас там кидали всерьез? Ни разу. А эти кинут при первой же возможности. Чует мое сердце. Подстраховаться надо. Уж больно они, собаки… — он поискал слово, — интеллигентные!
   Циркач поглядел на Пиндрика чуть ли не с восхищением: умнеет парень с годами. Потом буркнул.
   — Да успокойся ты! На самом деле я все продумал. Просто не хотел говорить раньше времени. С Крошкой встречаться поеду я. Вот оттуда все и передадим.
   — Так не один же поедешь, — усомнился Пиндрик. — Сумеете обставить передачу незаметно?
   — Сумеем. Ну, все, алес. Пошли к ним, не стоит больше напрягать людей. Да, кстати, координаты Шкипера и Фила вспомнишь?
   — Должен вспомнить.
   — Ну и порядок. А о том, что мы кому-то подчиненная группа…
   — Циркач, я ведь только на вид маленький. А с головой у меня все в порядке. Ты забыл, что ли?
* * *
   Дверца была приоткрыта, их ждали.
   — Кому звоним? — по-деловому осведомился Мышкин.
   — Ну, — замялся Пинягин, — Шкипера, то есть Володьку Пирогова, надо искать через МВД.
   — Город, часть? — быстро спросил Мышкин.
   — Тверь, ОМОН.
   — Достаточно. Сидоров, звоните!
   Однако! Недооценил Пиндрик лаконичности и деловитости «доцента» Мышкина.
   — Стойте! — спохватился Игорь. — Этого недостаточно. У него же там совсем другая фамилия: Рыжов. Рыжов… сейчас, погодите, Федор… Степанович… Да, точно, Степанович.
   — Звоните, Сидоров, звоните.
   — Ну, а у Фила, то есть Петра Головленки, я думаю, мобильник должен быть всегда под рукой, куда бы его не занесло, вообще-то он в Киеве сейчас обитает, а от Киева ехать…
   — Лететь, — поправил Мышкин. — Номер давайте.
   — Но говорить-то все равно буду я.
   — Конечно, конечно. Или Борис. Дальше.
   — Вот с Крошкой, с Андрюхой Большаковым, хуже всего, — вступил Циркач. — Я вам как-то рассказывал. Помните? Он в глухой деревне живет, там не то что телефона нет, там почту не каждую неделю приносят.
   — Но он точно там?
   — Точно, — сказал Борис, — если б уехал, обязательно через Москву. А как тогда с друзьями не повидаться?
   — Хорошо. Деревню можете показать на карте?
   — На карте Московской области? — глупо переспросил Пиндрик.
   — Лучше, конечно, на карте Антарктиды, — не удержался Мышкин от язвительного замечания, даже о спешке позабыл.
   А один из сидящих сзади уже передавал Пиндрику раскрытый ноутбук, в маленьком окошке, в углу экрана светилась надпись: «Идет загрузка». И дальше какие-то цифры.
   — С электронной картой работать умеете? — строго поинтересовался Мышкин.
   — Да уж! Не боги горшки обжигают, — ухмыльнулся Игорь.
   И действительно он довольно быстро нашел на топографической карте бывшего Советского Союза крошечную деревушку Бадягино Волоколамского района, в которой и был-то всего один раз в жизни.
   — Не такая уж и глушь, — заметил Мышкин. — И все-таки, Панкратов, пусть готовят вертушку, нечего там по проселкам на машинах шкондыбать. Лететь-то придется вам, Борис. Боюсь, мои ребята вашего друга не уговорят.
   — Понятное дело, — согласился Игорь.
   Однако дальше всех оказался Фил, он же Петя Головленко. То есть его совсем нигде не оказалось. Мобильник не отвечал. Однако номер Фила по-прежнему существовал и зарегистрирован был на то же имя, больше того, аппарат был включен, вот только абонент не брал трубку. Это могло означать что угодно, но мысли полезли в голову самые мрачные. Петя не расставался с мобильником даже в ванной, а на ночь или просто, если хотел отдохнуть, обязательно отключал его, но никогда не прятал под подушкой. Конечно, бывают ситуации нетипичные, но все же…
   Они перезвонили ещё раз через пятнадцать минут. Эффект получился прежним. Причем, ни Циркач, ни Пиндрик не знали названия и адреса фирмы, где работал Фил, а квартиры Петя любил менять часто, никто из друзей не удивился бы, даже узнав, что он живет в отеле, тем более, если в пятизвездочном. В общем, кроме мобильника — ни одной зацепки. А мобильник молчал.
   И ещё через пятнадцать минут, уже в дороге, Мышкин предположил:
   — А может, у него по той или иной причине сигнал слишком тихий? У нас есть возможность сделать звук несколько громче.
   — То есть? — не понял Борис.
   — Питающий импульс. Слышали про такой? Остронаправленный луч с высокой когерентностью и повышенной мощностью.
   А Пинягин вспомнил про питающий импульс. Однажды в Боснии они пытались вытащить раненого радиста и на полностью обесточенную аппаратуру подали со спутника этот самый проклятущий сигнал какой-то невиданной энергоемкости. Рация включилась, и поговорить сумели, но руки парню сожгли напрочь, ампутировать пришлось до локтя обе. Да и лицо только чудом уцелело.
   — Э, да ведь этим вашим лучом можно человека спалить заживо, как боевым лазером. Может, не стоит? — закончил он робким вопросом.
   Мышкин посмотрел на Игоря заинтересованно — оценил эрудицию, — но тут же и пояснил:
   — Вы, дорогой друг, о чем? Допотопные разработки вспоминаете? А у нас новая система. Абсолютно безопасная. С ней не только ожогов, но даже лишних миллирентген не нахватаешься.
   — Правда? Но ведь это же наверно, страшно дорого! — пробормотал Пиндрик какую-то явную глупость.
   Мышкин посмотрел на него с сочувствием и даже не стал комментировать эту эмоциональную фразу. Потом ещё раз набрал номер Головленки и распорядился:
   — Сидоров! Организуйте звонок через орбиту.
4
   Из специального досье Четырнадцатого Главного Управления ФСБ (ЧГУ)
   Головленко Петр Дмитриевич, рост 185 см, вес 90 кг, украинец, кличка — Фил, 1963 года рождения, разведен, детей нет. Вырос без родителей (отец и мать погибли в автокатастрофе в 1965-м году), у тетки Стращук Оксаны Витальевны, украинки, начальницы цеха на швейной фабрике в Киеве. Закончил среднюю школу в Киеве, 1-й мединститут в Москве. Завербован в Афганистане в 1986-м году, куда ушел добровольцем в звании лейтенанта медицинской службы. В 1988-м проходил спецподготовку в Никарагуа. С 1991-го по 1994-й — спецучилище ЧГУ. Присвоено звание — капитан. С 1995-го по 1997-й — Чечня, работа в группе спецназа под командованием капитана Большакова. Сентябрь 1997-го — вместе с группой Большакова выведен из личного состава ЧГУ за нарушение воинского Устава. Официально — в розыске.
   Особая характеристика: способность к языкам, аналитические способности, умение залечивать раны мануально, без препаратов и технических приспособлений, коэффициент экстрасенсорного восприятия опасности — 0,88.
* * *
   Петр Головленко любил заплывать далеко в море, так чтобы берег уже подернулся дымкой, лечь на волны и тихо покачиваться, ощущая под собой эту гигантскую многотонную подушку из соленой воды. В такие минуты хорошо думалось. На Черном море, особенно в советское время, его, бывало, подбирали патрульные катера, и даже пытались штрафовать за нарушение каких-то пунктов кем-то придуманных правил, а здесь, на Средиземном, никто не мешал — плыви хоть до Африки. Турки оказались безумно строгими к водителям на дорогах — у них за рулем не только по телефону говорить нельзя, даже за сигарету штрафуют, а уж повороты, светофоры, знаки с турецкими надписями (как вам, например, «dur» вместо «stop»?) — это вообще атас! И особенно парковка: где бы и как бы вы не встали, обязательно обдерут как липку. Если успеют. В общем, по Турции на автомобиле ездить не надо, по Турции надо плавать. В море у них все на благо человека.
   Но сейчас Петр качался на волнах в полукилометре от берега, и на плавное течение этих неспешных мыслей накладывалось тревожное впечатление от последнего разговора с Эдиком.
   Эдик, отдыхавший вместе с ним в одном клубном отеле, когда-то был челноком. Он, собственно, стоял у истоков челночного бизнеса и упорно ездил по разным странам, лично контролируя закупки вплоть до девяносто седьмого года, хотя уже к девяносто пятому владел сетью магазинов в родном Владимире, и вполне мог бы вместо себя посылать других. Но привычка — вторая натура, без загранпоездок Эдик себя не мыслил, а просто жариться на берегу и отмокать в соленой воде было ему предельно скучно. Вот и ездил вместе с простыми «коробейниками» за шмотками и прочим барахлом, пока это имело смысл. Теперь смысл исчез напрочь. Но даже здесь, отдыхая в Кемере, в сорокаградусную жару он через день мотался на такси в Анталью и заключал там какие-то сделки — оптовики, турфирмы, банки. А прямо в отеле, ухитрился познакомиться с немецким финансистом из Франкфурта-на-Майне и с восторгом рассказывал о возможных грядущих инвестициях. Жизнь у Эдика кипела не переставая. Но не все было так радужно. Разоткровенничавшись накануне вечером за стаканом почему-то полюбившегося ему местного дешевого вина «Вилла Долюча», Эдик вдруг поведал Петру страшные вещи.
   То, что челночный бизнес почти умер — это ни для кого не секрет: кризис, дефолт, четырехкратный рост доллара, обнищание народа…Однако помимо объективных причин, существовали ещё и субъективные, и Эдик знал, о чем говорил. Отдельные весьма могущественные структуры целенаправленно давили челноков, причем начали это ещё задолго до кризиса. По Эдику выходило примерно следующее: есть некое теневое министерство торговли, а над ним (рядом с ним?) теневая налоговая полиция. И две эти мафии, как водится, не поделили бабки. Или, говоря языком интеллигентным, не договорились о единой экономической концепции. Они и не могли договориться — уж слишком разные взгляды на все у торговли и налоговых органов. Впрочем, Эдик-то как раз и придумал, как их помирить. Ведь это стало жизненно необходимым. Страдает-то кто? Сначала народ, то бишь, покупатели. Потом — челноки, то есть мелкие торговцы — зачатки среднего класса. А теперь и такие, как Эдик, начинают ощущать неуют — то есть теперь оказывается под прицелом уже натуральный средний класс. Он так и сказал: под прицелом. Потому что готовится масштабный наезд на всю торговлю в России.
   — То есть как это? — обалдел Фил.
   — А вот так. Приезжай ко мне, мотанемся по губернии на моем джипе, по городу побродим, и я тебе там в деталях, в подробностях, с наглядными примерами все покажу.
   Короче, ясно: разговоры о народе и среднем классе — это была лирика. А по существу дела, Эдику требовалась серьезная защита. Он уже давно догадался, кем работает Петр, а теперь, уточнив некоторые факты его биографии, прямо предложил переезжать во Владимир и за очень приличные деньги возглавить службу безопасности в его торгово-финансовой ассоциации.
   Головленко крепко задумался. Эдик ничего толком не рассказал, ни на каких подробностях не останавливался, но в глазах бизнесмена прочитывался страх, и этого было вполне достаточно, чтобы понять: речь идет не о новой работе, речь скорее всего идет о боевой операции, а для такого серьезного решения ему обязательно нужны остальные четверо — посоветоваться.
* * *
   Уже в двух метрах от полосы прибоя песок был настолько горяч, что, наступив на него в задумчивости, Петр был вынужден вернуться за вьетнамками. Пляж опустел — начиналось время обеда. На самом деле это называется сиестой. Только русские могут посреди дня в такую жару ещё что-то лопать. Нормальные жители южных стран предпочитают ложиться спать. Но пляж-то все равно пустеет. На море стоял полный штиль, было тихо-тихо, и в этой невозможной тишине, он расслышал странный звук. Телефон. Сигналил его мобильник, положенный в сумку. Чего ж в этом странного? Подошел, достал трубку. Э, да тут разве только глухой не поймет в чем странность! Трубка орала как резаная. Кто же ему громкость подрегулировал? Или аккумулятор садится и напоследок агонизирует? «Ох, не к добру это, ребята, ох, не к добру!» — подумал Петр и, нажав зеленую кнопочку, поднес мобильник к уху.
5
   Из специального досье Четырнадцатого Главного Управления ФСБ (ЧГУ)
   Пирогов Владимир Артемьевич, 1970 г.р., русский, кличка — Шкипер. Холост. Из семьи рабочих, мать — Пирогова Вера Дмитриевна, русская, отец, Пирогов Артемий Леонидович, русский. По окончании средней школы в городе Твери, авторемонтное ПТУ там же, срочная служба с 1988-го по 1991-й на Северном флоте. Завербован в 1989-м. С 1991-го по 1994-й — спецучилище ЧГУ. Присвоено звание — лейтенант. С 1995-го по 1997-й — Чечня. Работа в группе спецназа под командованием капитана Большакова. Сентябрь 1997-го — вместе с группой Большакова выведен из личного состава ЧГУ за нарушение воинского Устава. Официально — в розыске.
   Особая характеристика: уникальная способность к управлению любой техникой и ремонту любых механизмов (управление вертолетом — за одну неделю в совершенстве), коэффициент экстрасенсорного восприятия опасности — 0,81.
* * *
   Шкипера доставили уже через два часа. Едва ли не раньше, чем улетел в Бадягино Борис, они разминулись минут на десять. Пинягин и Пирогов сидели теперь в шикарном офисе, располагавшемся в районе Арбата, в тихом кривом переулочке, название которого вылетело из головы тут же: никто ведь ничего не скрывает, на зрительную память ни один из них пока не жалуется — к чему перегружать мозги? Игорю, как и Борису, нравилась такая ситуация, и нравилось, что все здесь было по высшему разряду, но без лишней помпезности: много современной техники, скромная на вид, но очень удобная мебель — и никаких огромных хрустальных люстр, резного красного дерева и всяких золотых побрякушек. Контора, занимавшая маленький двухэтажный особнячок, оказалась не столько роскошной, сколько по-домашнему уютной.
   А вывеска на ней нашлепана была какая-то длинная и пустозвонная: «СФЕРА. Муниципальный центр информационных технологий и спецресурсов». Правильно сказал Мышкин — не в названии суть. А в чем именно, никто объяснять не торопился. И это странным, можно сказать, настораживающим образом напоминало манеру поведения функционеров родного ЧГУ — самой секретной из спецслужб России.
   Так называемое Четырнадцатое управление являлось загадкой даже для самих его сотрудников. Младшие офицеры в конторе поговаривали, что ЧГУ директору ФСБ вовсе и не подчиняется, только напрямую Кремлю. Старшие офицеры намекали, что и весь Кремль по струнке ходит, если начальник ЧГУ генерал-полковник Форманов на них рявкнет. О чем судачили между собой генералы ЧГУ, и подумать страшно было. Так кто они, эти генералы? Кем избраны и назначены? И кто такой Алексей Михайлович Форманов, если он действительно может президентов России менять, как перчатки? «Кто? Да просто умный мужик», — объяснял, как правило, Крошка (самый приближенный из них пятерых к дяде Воше, то есть к Владимиру Геннадиевичу Кулакову, начальнику особого отдела ЧГУ и одному из замов главного). «У нас же все дураки, — продолжал свою мысль Крошка то ли в шутку, то ли всерьез. — Один умный нашелся, вот и крутит всеми». А Циркач, большой любитель фантастики, высказывал другую гипотезу: наш дорогой товарищ Форманов — инопланетянин из высшей расы. Они за нами наблюдают, контролируют, чтобы чего не натворили — вот и вся петрушка.
   Но, так или иначе, они работали на эту лавочку, не слишком задумываясь, что она собою представляет: часть ФСБ, нечто над ФСБ или нечто в стороне от ФСБ. Ребятам было важно, что это серьезная организация отстаивает интересы России. А представление об этих самых интересах у них и у руководства ЧГУ трогательно совпадало. Вот почему теперь всем троим и было так странно обнаружить сходство между родной конторой и какой-то подпольной полукриминальной структурой. Ну, ладно, Циркач сказал: не бандиты. Допустим. Но если не криминал, если верить Циркачу, то как это понимать? Разве может в одной стране существовать одновременно два ЧГУ? Или в такой стране, как Россия, их может быть хоть восемь — конкурирующих друг с другом или не догадывающихся друг о друге вовсе?
   Борис знал ответы как минимум на половину самых главных вопросов, возникших у Игоря, но перед отъездом на аэродром успел только заверить ещё раз, что люди Аникеева — не уголовщина и не шпионы. Так кто же они? В двух словах не расскажешь, а в трех — некогда, но помогать им надо, и непосредственно сегодня. Вот такой, примерно, вышел разговор.
   И ещё успели они обсудить с Циркачом национальный вопрос. Пиндрик зацепился за отчество Лазаревич и с традиционной подколкой заподозрил, что Аникеев был наполовину еврей. То бишь «Аникеев, как говорится, по матери». Оказалось, не прав он. Лазарь — обычное библейское имя. И раньше в русских деревнях полно встречалось Лазарей. Это сейчас как-то немодно стало. А отец у Аникеева вообще вор в законе. Его ещё в двадцать девять короновали, а в сорок три года на Свердловской зоне порезали какие-то дикие беспредельщики — пять ударов заточкой. Кто бы ещё подумал, что такое бывает не насмерть! Час провалялся человек в луже крови, и потом двое суток в больничке — в сознание не приходил. А лепила местный, понятное дело, тоже был не академик Чазов, но мужика с того света вынул. Зеки после шутили: имя такое — Лазарь. Вот и воскрес. До восьмидесяти в итоге прожил. Короче, папаша в рубашке родился. У него, кстати, кликуха с именем совпадала — редкий случай для воров, но уж больно имя приметное. Вот и сын Лазаря унаследовал кличку от отца. Прямо как Максим Горький. Поначалу величали Лазарем-младшим, а потом с годами и со смертью Лазаря-старшего пристав очка эта как-то сама собою отпала. Тем более, что Иван уже совсем в других кругах вращался. Связями отца он воспользовался, конечно, но сам вором не стал, занявшись торговлей всерьез, по-крупному, старался работать чисто, и как это ни странно, до какого-то момента удавалось. Иван себя тоже везунчиком считал, мол, яблочко от яблоньки… Не боялся человек ни ножа, ни пули, и долго тянулась у него эта пруха. Да только после точного попадания в висок, поди, и сам Иисус Христос не воскреснет.
   Пиндрик поморщился слегка от Борькиного богохульства, но по сути не согласиться не мог.
   — Так что Аникеев был русским, — завершил свой рассказ Циркач. — Всем русским русский. Понимаешь, всяких козлов националистов, всю эту фашистскую сволочь, размахивающую без разбору двуглавым орлом, серпом и молотом, свастиками, крестами — всех этих уродов Лазарь готов был собственными руками давить. Потому что главной своей миссией считал объединение самых разных национальностей в общем благородном деле. В этом, кстати, и заключалось всегда историческое предназначение русского народа.
   — Ну, ты сказанул! — не удержался Пиндрик. — Я прямо школу вспомнил. Наша историчка за такой ответ пятерку бы поставила.
   — Ладно тебе, перестань, это Аникеев говорил. Да ты и сам прикинь, ведь только говоря по-русски, азербайджанец, скажем, может договориться с армянином, а чечен с ингушом. Ты вспомни Самашки, Игорь, наши их напалмом поливали, а эти чечены все равно ингушей ненавидели сильнее, чем русских… Да, брат, Советского Союза нет давно, но про объединяющую роль русского народа и русского языка мы зря забываем. Это я тебе точно говорю.
   Вот такой разговор получился. Когда времени нет абсолютно, все на ушах стоят и хочется за несколько секунд понять самое главное, Борька иной раз умничать начинает.
   А впрочем, может, это и было самое главное?
   На кого они только не работали все эти годы, на чьей только стороне не воевали! Бывало, что и просто за деньги — за чьи-то огромные, и за свои, которые считали достойной платой за труд и риск…
   А бывает ли достойная плата за гибель друзей?
   Здесь же, по крайней мере, не о деньгах начинали говорить в первую очередь.
* * *
   — Мне нравится эта контора, — признался вдруг Пиндрик Шкиперу.
   — Мне тоже, — сказал Володька. — Вот это, брат, и настораживает по-настоящему.
   Конечно, Шкипер был прав. Решено — сделано. Они возьмутся за эту работу, но они ни в коем случае не должны забывать: их только пятеро. Все остальные — враги. Все.
   По крайней мере, могут оказаться врагами.
* * *
   Циркач и Крошка прилетели поздно вечером: деревня есть деревня. Андрюху там, оказывается, по лесам и полям искали. А вот Фил из своей загранки появился на Арбате существенно раньше. Ну, ещё бы! Пиндрик и Шкипер своими ушами слышали, как Алексей Филиппович выяснял, какой ближайший к Анталье военный аэродром. Оказалось, это какая-то авиабаза НАТО с труднопроизносимым турецким названием. Звоня в Вашингтон, Мышкин беседовал по-английски, а с Брюсселем говорил уже по-французски. (Профессор не профессор, а полиглот, ядрена вошь!) В общем, пока Фил ехал на такси до этой самой авиабазы, договаривающимся сторонам уже удалось найти консенсус, и натовские генералы дали коридор на Москву. Вот только садиться пришлось почему-то в Мигалово под Тверью, ближе не получилось, но и тут беды никакой — с того же аэродрома вылетел скоростной вертолет и доставил Петю Головленко почти в центр Москвы, на Ходынское поле, то есть туда же, куда чуть позже привезли и Циркача с Крошкой.
   — Да, ребята, такого уважения к нашим скромным персонам я, пожалуй, и не припомню, — резюмировал Большаков, когда они, наконец, собрались все вместе и обменялись предельно краткими рассказами о своих романтических путешествиях.
   Шкипера направили в Москву по личному распоряжению командующего округом(!).
   Крошке, который как бы случайно, посоветовавшись лишь с Циркачом, вызвался быть старшим в группе, вручили вполне натуральную бумагу на кремлевском бланке за подписью одного из замов руководителя администрации президента, из которой, коротко говоря, следовало, что подателю сего любые государственные структуры обязаны, как минимум, не мешать ни в чем.
   Фила вообще доставили к родным берегам в качестве персоны международного значения.
   — Дело пахнет керосином, — резюмировал Крошка.
   — Или просто большими деньгами, — вставил Шкипер, чтобы свести все к шутке.
   — А ни одно серьезное дело и не может пахнуть ничем другим, — философски подытожил Циркач.
   Но Крошка шуток не принимал. Он думал о чем-то своем и вдруг проговорил мечтательно:
   — А мой дядя Воша, между прочим, сейчас в Испании.
   И покосился на Циркача. Мол, неужели в этом офисе ещё и открытым текстом разговаривать можно?
   Циркач не прореагировал: видать, как и все другие, не знал наверняка, слушают их здесь или нет.
   Кличка «дядя Воша» была, конечно, не лучшей для конспиративного разговора — уж слишком оригинальное имечко образовал в свое время Фил от полного варианта Владимир. Как большой любитель лингвистики, он уверял, что все русские имена имеют уменьшительные формы с окончанием на «ша»: Маша, Леша, Даша, Гоша, и так далее, включая Ванюшу и Николашу, а вот Владяши почему-то нет, ну он и решил исправить ситуацию, придумав нечто странное, но лаконичное — Воша. Ассоциация с мерзким насекомым почему-то никому не мешала. Прозвище, особенно в комплекте с «дядей», понравилось всем, включая самого Владимира Геннадиевича, и прижилось.
   В общем, о чем подумали предполагаемые враги, неизвестно, а Циркач и остальные Крошку поняли хорошо. Циркач особенно.
   Ведь у себя-то в Бадягине Андрей нашел возможность перекинуться парой слов с Борисом. Да и тот оказался совсем не прост. Всю имевшуюся у него информацию о фирме Аникеева, заранее сбросил на дискету в зашифрованном виде. Давно готовился к этой вербовке друзей. И там, в деревенском доме сумел быстро и незаметно передать плоскую коробочку Сергею, ну а Крошка придумал повод, чтобы зайти в гончарку, где в свободное время лепил свои горшки. Сказал, мол, надо проверить, не вырубилась ли пожарная сигнализация — сами знаете, какие скачки напряжения бывают в этаком захолустье, ну и открыл там быстренько одну совсем небольшую дверцу. Момент улучил идеальный — двое сопровождавших его людей Мышкина, как раз глазели на роскошно оборудованную мастерскую, вертели головами, как туристы в музее, в это мгновение дискета и перекочевала в тайник. А когда дверца специального тайника открывается, вспыхивает лампочка тревожного сигнала и зуммер гудит не где-нибудь, а прямо в кабинете начальника особого отдела ЧГУ генерал-майора Кулакова. И если в течение пяти минут Крошка не дает отбоя по телефону, в Бадягино выезжает машина, а иногда — при более серьезных опасениях — и вертолет высылают. Причем Кулаков имел обыкновение приезжать лично, и в те времена, когда ещё был полковником, и теперь, когда стал генералом. Вот только вряд ли он из Испании так быстро примчится, а значит, поедет дежурный офицер. Это-то и тревожило Крошку сильнее всего. Циркач его пытался успокоить — в основном одними глазами, а на словах сказал: