Сладков Николай. Лесные тайнички (Рассказы и сказки)

   - Ах, так это Снег виноват? Вот я его сейчас! - взревел Медведь.
   Побелел Снег, испугался.
   Заскрипел с перепугу:
   - Не я виноват, Медведь, Солнце виновато. Так припекло, так прижгло растаешь тут!
   - Ах, так это Солнце мне штаны промочило? - рявкнул Медведь. - Вот я его сейчас!
   А что "сейчас"? Солнце ни зубами не схватить, ни лапой не достать. Сияет себе. Снег топит, воду в берлогу гонит. Медведю штаны мочит.
   Делать нечего - убрался Медведь из берлоги. Поворчал, поворчал да и покосолапил. Штаны сушить. Весну встречать.
   СНОГСШИБАТЕЛЬНЫЙ ДУШ
   Простаки эти голуби!
   Воробьи похитрее.
   Голуби честно ищут корм, а воробьи-хитрюги за ними подглядывают. Как увидят, что голуби на подоконник слетелись, толкаться начали, так и мчат сразу, но не на подоконник, а на панель под окно.
   Наверху толкотня, драка: зёрна и крошки сыплются вниз. Воробьи внизу не зевают: клюют себе с выбором. Вот пройдохи!
   Но раз попали и воробьи впросак!
   Видят как-то: собрались голуби, затеяли возню. Приседают, хвосты веером, хлопают крыльями. Встряхиваются, толкаются, воркуют. Но собрались они на этот раз не на подоконнике, как всегда, а внизу, на земле. Ничего не понять!
   "Нас провести хотят!" - смекнули самые стреляные воробьи. И со всех сторон скорее в голубиную толчею: шмыг, порх, скок!
   Но тут самому первому воробью по затылку - стук!
   Да так, что он носом в снег.
   Второму по спине - плюх!
   Трах третьему по носу. Так брызги и полетели!
   "Наших бьют!" - загалдели воробьи.
   А кто бьёт?
   Неизвестно. Голуби не бьют.
   А первому снова - стук в голову!
   Тут уж до воробья дошло - капли бьют!
   Тяжеленные капли с сосулек под крышей.
   Висят высоко голубые сосульки. И с них, как из краников, капли сыплются - целый душ!
   Голубям что - они большие. Толкутся себе, вертятся, купаются - рады живой воде.
   А воробьишкам душ не под силу: того и гляди, с ног сшибёт и покалечит.
   Взлетели воробьи на ветки. Стали клювами пёрышки перебирать да пересчитывать: все ли целы?
   Который по носу получил, нахохлился.
   Но ненадолго. Чего хохлиться - весна идёт!
   О ЧЁМ ПЕЛА СОРОКА?
   Пригрелась сорока на мартовском солнце, глаза прижмурила, разомлела даже крылышки приспустила.
   Сидела сорока и думала. Только вот о чём она думала? Поди угадай, если она птица, а ты человек!
   Будь я на её птичьем месте, я бы сейчас вот о чём думал. Дремал бы я на припёке и вспоминал бы прошедшую зиму. Метели вспоминал, морозы. Вспоминал бы, как ветер меня, сороку, над лесом бросал, как под перо задувал и крылья заламывал. Как в студёные ночи мороз стрелял, как стыли ноги и как пар от дыхания сединой покрывал чёрное перо.
   Как прыгал я, сорока, по заборам, со страхом и надеждой заглядывал в окно: не выбросят ли в форточку селёдочную голову или корку хлеба?
   Вспоминал бы и радовался: зима позади и я, сорока, жив! Жив и вот на ёлке сижу, на солнце нежусь! Зиму отзимовал, весну встречаю. Длинные сытые дни и короткие тёплые ночи. Всё тёмное и тяжёлое позади, всё радостное и светлое - впереди. Нет времени лучше, чем весна! Время ли сейчас дремать да носом клевать? Будь я сорокой, я бы запел!
   Но тсс! Сорока-то на ёлке поёт!
   Бормочет, стрекочет, вскрикивает, пищит. Ну чудеса! Первый раз в жизни слышу песню сороки. Выходит, что птица сорока думала про то же, про что и я, человек! Ей тоже петь захотелось. Вот здорово!
   А может, и не думала: чтобы петь, не обязательно нужно думать. Весна пришла - ну как не запеть! Солнце-то всем светит, солнце всех греет.
   ОТЧАЯННЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК
   Путешествие - трудное дело. Всякий путешественник терпит невзгоды. И упорные, бывает, сдают.
   Но есть путешественники беззаветные, непоколебимые, просто отчаянные. О них я подумал, когда увидел на снегу паучка.
   Вот он - чёрная точка рядом с лыжнёй. Ножки поджаты, мёртвый, оцепенелый, застылый. Но поднимется солнце, пригреет чуть - и он оживёт. Зашевелится, разомнёт замлевшие лапки - и снова в путь!
   Так и идёт: светит солнце - бежит всё вперёд и вперёд. А накроет тень - съёжится и лежит. Лежит и ждёт терпеливо, авось тепло опять воскресит, чтоб снова продолжить путь!
   Бежит и лежит, лежит и бежит...
   СТЕКЛЯННЫЙ ДОЖДЬ
   Слышно было, как уходил ночью из леса мороз. Он стучал клюкой по деревьям всё тише, всё дальше.
   Я вышел во двор и долго стоял, вглядываясь и вслушиваясь.
   В воздухе плыл шорох.
   Уху знакомо шуршание трав, кустов и ветвей. Но сейчас шуршало ни на что не похоже.
   Казалось, шуршит сам воздух. Шуршит и чуть слышно позванивает.
   На смену морозу пришла оттепель.
   Я вытянул в темноту ладонь. В ладонь стали покалывать крохотные иголочки. Ничего было не видно, но что-то творилось в лесу.
   Утром все увидели: снег заковала хрустящая глазурная корочка. Ветви берёз и хвоя сосен оделись в стеклянные чехольчики.
   Всё похрустывает и позванивает, как обёрнутое в скрипучий целлофан. Стены, заборы оплыли матово-голубым льдом.
   Сыплет мелкая водяная пыль. Невидимые капельки, не долетая до земли, замерзают в льдинки. Льдинок тоже не видно, но слышно - шорох и звон!
   Сыпучий снег стал гремучим. Глазурная корочка с грохотом проламывается и рушится под сапогом. В проломах - белые битые черепки.
   Всё шуршит, хрустит и звенит.
   Звонкий весенний денёк!
   СИНИЧКИ-АРИФМЕТИЧКИ
   Весной звонче всех белощёкие синички поют: колокольчиками звенят. На разный лад и манер. У одних так и слышится: "Дважды два, дважды два, дважды два!" А другие бойко высвистывают: "Четыре-четыре-четыре!"
   С утра до вечера зубрят синички таблицу умножения. "Дважды два, дважды два, дважды два!" - выкрикивают одни.
   "Четыре-четыре-четыре!" - весело отвечают другие.
   Синички-арифметички.
   А п р е л ь
   На всех снежных полях рыжие пятна - проталины. Это апрельские веснушки.
   День ото дня их всё больше и больше. Не успеешь и глазом моргнуть, как все эти маленькие веснушки сольются в одну большую весну.
   Всю долгую зиму в лесах и полях пахло снегом. Сейчас оттаяли новые запахи. Где ползком, а где на лёгких струйках ветра понеслись они над землёй.
   Чёрные пласты оттаявшей пашни, как чёрные гряды волн, пахнут землёй и ветром. В лесу пахнет прелыми листьями и нагретой корой.
   Запахи сочатся отовсюду: из оттаявшей земли, сквозь первую зелёную щетинку травы, сквозь первые цветы, похожие на брызги солнца. Струйками стекают с первых клейких листочков берёз, капают вместе с берёзовым соком.
   По их невидимым пахучим тропинкам торопятся к цветам первые пчёлы и мчатся первые бабочки. Зайчишки так и шмыгают носами - чуют зелёную травку!
   И сам не удержишься, сунешь нос в ивовые барашки. И станет твой нос жёлтым от липкой пыльцы.
   Быстрые лесные ручьи впитали в себя запахи мхов, старой травы, лежалых листьев, тяжёлых берёзовых капель - и понесли по земле.
   Запахов всё больше и больше: они всё гуще и слаще.
   И станет скоро весь воздух в лесу - сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом.
   Веснушки-проталинки слились в весну.
   ДВОЕ НА ОДНОМ БРЕВНЕ
   Вышла речка из берегов, разлилась вода морем. Застряли на островке Лисица и Заяц. Мечется Заяц по островку, приговаривает:
   - Впереди вода, позади Лиса - вот положение!
   А Лиса Зайцу кричит:
   - Сигай, Заяц, ко мне на бревно - не тонуть же тебе!
   Островок под воду уходит. Прыгнул Заяц к Лисе на бревно - поплыли вдвоём по реке.
   Увидела их Сорока и стрекотнула:
   - Интересненько, интересненько... Лиса и Заяц на одном бревне что-то из этого выйдет!
   Плывут Лиса и Заяц. Сорока с дерева на дерево по берегу перелетает.
   Вот Заяц и говорит:
   - Помню, до наводнения, когда я в лесу жил, страсть я любил ивовые ветки огладывать! До того вкусные, до того сочные...
   - А по мне, - вздыхает Лиса, - нет ничего слаще мышек-полёвок. Не поверишь, Заяц, целиком их глотала, даже косточки не выплёвывала!
   - Ага! - насторожилась Сорока. - Начинается!..
   Подлетела к бревну, на сучок села и говорит:
   - Нет на бревне вкусных мышек. Придётся тебе, Лиса, Зайца съесть!
   Кинулась голодная Лисица на Зайца, но бревно окунулось краем - Лиса скорей на своё место. Закричала на Сороку сердито:
   - Ох и вредная же ты птица! Ни в лесу, ни на воде от тебя нет покоя. Так и цепляешься, как репей на хвост!
   А Сорока как ни в чём не бывало:
   - Теперь, Заяц, твоя очередь нападать. Где это видано, чтобы Лиса с Зайцам ужились? Толкай её в воду, я помогу!
   Зажмурил Заяц глаза, бросился на Лису, но качнулось бревно - Заяц назад скорей. И кричит на Сороку:
   - Что за вредная птица! Погубить нас хочет. Нарочно друг на друга науськивает!
   Плывёт бревно по реке, Заяц с Лисой на бревне думают.
   СЛЕДЫ И СОЛНЦЕ
   Зимой, когда Солнце стояло низко над горизонтом, оно было равнодушно к Следам на снегу. Иногда даже ласкало их, оттеняя синью и посыпая блёстками.
   А теперь, когда поднялось высоко, прямо осатанело. Терпеть не может Следов: стирает, портит и искажает.
   - Мы запечатлели всё, что в лесу произошло! - говорят Следы.
   - А я всё сотру! - ярится Солнце.
   И стирает, как резинкой с бумаги.
   - Мы отпечатали каждый коготок и пальчик! - сообщают Следы. - Мы всё по правде!
   - По правде? - сердится Солнце. - А я всё искажу - сами себя не узнаете!
   И топит следы и плющит, растягивает вкривь и вкось.
   Идёт спор. Как в песенке:
   - А мы просо сеяли, сеяли!
   - А мы просо вытопчем, вытопчем!
   С каждым днём Следы всё слабее и хуже, всё расплывчатее и неопределённее.
   Солнце берёт верх.
   Солнце высоко стоит.
   ВЕСЕННЯЯ БАНЯ
   Ванятка считал себя знатоком птиц. Ему приходилось держать в клетках чижей, чечёток, снегирей, синиц, щеглов, клестов, зябликов. А сегодня вышел Ванятка из школы и видит: на краю снеговой лужи сидят три совершенно незнакомые птички ростом с воробья. Одна чёрная, другая коричневая, а третья вовсе рыжая.
   Прыг-прыг-прыг - по гузку, по самый хвостик - в лужу, и ну купаться! То грудку окунут в воду, то на задок присядут и бьют, бьют тупыми крылышками по воде, трепыхаются в ней. Брызги над ними как фейерверк: в каждой капельке - искорка солнца.
   Выскочили из лужи и, встряхнув мокрые крылышки, взъерошенные, перелетели на песчаную дорожку. И - вот глупыши! - давай барахтаться в грязном песке. Песок к перу липнет - измазались все! Не поймёшь, какого и цвета стали.
   Скоро так песком облипли, что и летать не могут. По земле поскакали.
   Прыг-дрыг-скок - и опять в лужу! Опять над ними солнечный фейерверк, да ещё радуга в брызгах. Моются, стараются.
   Выкупались, вымылись - и выскочили на бережок.
   Ванятка так и ахнул:
   - Воробьи! Все трое - обыкновеннейшие воробьи!
   Все трое серенькие, свеженькие такие, чистенькие. А вот вода в луже стала грязной...
   Понял Ванятка: воробьи так за зиму измазались, что и на себя стали не похожи. Это они сейчас в бане мылись, зимнюю грязь с себя смывали. С песочком тёрли!
   Чёрный сажу смывал: он всю зиму в дымовой трубе ночевал.
   Коричневый - спал в сыром дупле, в гнилой трухе вымазался.
   Рыжий - в кирпичной стене устроился, в дырке.
   Вот и стала вода в луже чёрно-кирпично-коричневой.
   - С лёгким паром! - крикнул Ванятка воробьям и побежал домой, разбрызгивая ногами весенние лужи.
   ОТТАЯВШИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
   Всё, что случилось зимой в лесу, - всё скрыл снег. Злодейство ли, доброе ли дело - всё погребено в сугробах: снегом укрыто, метелью заглажено. Ни памяти, ни следа.
   Но пришла оттепель, и всё вышло наружу. Всё, что копилось, всё, что скрывалось, выступило напоказ. Оттаяли хвоинки, прутики, листики, кусочки коры. Везде под кузницами дятлов грудами лежат шишки.
   Вот перья вороны, которую в конце зимы разорвал ястреб. Вот подснежные спаленки-лунки рябчиков и тетеревов. В них они спали в самую глухую зимнюю пору. Тут снеговые тоннели крота: ишь ты, он и в снегу искал червяков!
   Шишки, сброшенные клестами и оглоданные белками. Подстриженные зайцами ивы.
   А вот землеройка, задушенная и брошенная лаской. Вот хвостик белки-летяги - остатки обеда куницы.
   Будто листаешь прочитанную книгу и рассматриваешь картинки. Ветер и солнце долистают белую книгу. Скоро покажется и обложка - земля. Тогда все зимние происшествия встретятся, соединятся и растворятся в тысячах и тысячах других, скопившихся на земле за долгие-долгие годы.
   Вся земля под ногами - это бывшие происшествия.
   РАННЯЯ ПТИЧКА
   Незаметно зажглась и тихо начала разгораться в небе алая полоска зари. Утренний ветерок прошумел в вершинах берёз. Тонким перезвоном оледенелых хвоинок отозвались ему высокие сосны.
   Внизу, в глубокой темноте леса, явственней зажурчал невидимый ручеёк. И весь лес стал полниться чуть слышным шуршанием, шорохом, хрупким, тихим звоном - звуками неодушевлённой жизни. И каждый звук был сам по себе: то хруст ветвей, то звон капель, а то посвисты жёстких хвоинок.
   Но вдруг все эти отдельные хрусты, звоны и свисты соединились и зазвучали слаженно и живо.
   И вот возникла - просто, как живая струйка воды из-под глыбы снега, родилась в предрассветной мгле лесная песенка. Возникла и полилась тихо, полная робкой радости, светлой весенней грусти. Это запела зорянка.
   И чудом соединила в песне своей все неодушевлённые шорохи, шелесты, звоны и хрусты дремучей лесной ночи. Соединила и оживила, и стали они понятны и близки всем.
   Рано, одной из первых среди наших перелётных птиц, возвращается она к себе на родину - в наши неодетые леса, где и в дневных сутёмках долго ещё будет хорониться от солнца хрупкий, хрусткий под ногой снег. Рано - чуть свет - пробуждается она утром и поёт тихонько, как будто спросонья, свою тонкую, звонкую, замирающую в конце песенку. Живую песенку, сложенную из мёртвых, чуть слышных звуков просыпающегося весеннего леса.
   ЛЕСНЫЕ ОБОРОТНИ
   Чудесное в лесу происходит незаметно, без чужого глаза.
   Вот сегодня: ждал я на зорьке вальдшнепа. Зорька была холодная, тихая, чистая. Высокие ели поднялись на опушке, как чёрные крепостные башни. А в низине, над ручьями и речкой, навис туман. Ивы утонули в нём, будто тёмные подводные камни.
   Я долго следил за утонувшими ивами. Всё казалось, что непременно там должно что-то произойти!
   Но ничего не происходило; туман с ручьёв медленно стекал к реке.
   "Странно, - думал я, - туман не поднимается, как всегда, а стекает..."
   Но тут послышался вальдшнеп. Чёрная птица, взмахивая крыльями, как летучая мышь, протянула по зелёному небу. Я вскинул фоторужьё и забыл про туман.
   А когда опомнился, туман уже обернулся в иней! Застелил белым поляну. А как это случилось - я проглядел. Вальдшнеп глаза отвёл!
   Кончили тянуть вальдшнепы. Показалось солнце. И все лесные обитатели так ему обрадовались, будто давно-давно не видели. И я засмотрелся на солнце: интересно смотреть, как зарождается новый день.
   Но тут я вспомнил про иней; глядь, а его на поляне уже и нет! Белый иней обернулся в синюю дымку; дрожит и струится она над пушистыми золотыми ивами. Опять проглядел!
   И проглядел, как народился в лесу день.
   Вот всегда так в лесу: что-нибудь да отведёт тебе глаза! И самое чудесное и удивительное произойдёт незаметно, без чужого глаза.
   НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ШАГИ
   Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо.
   Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
   Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...
   И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. Топы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
   Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
   Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп - и остановка, топ-топ-шлёп - и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
   Я прислонился спиной к стволу.
   Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрных стволов болото.
   Зверь рыкнул опять - как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
   Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык - как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся как вулкан.
   Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
   Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
   Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
   Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
   Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно.
   Тяжёлых шагов не слышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули - не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
   И опять тишина. Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
   В чёрных лужах вспыхнули звёзды.
   Каждая лужа - как распахнутое в ночное небо окно.
   Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды.
   Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
   А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
   ПЕВИЦА
   Тем хорош лес, что сколько в него ни ходи, сколько ни смотри и ни слушай, а всё увидишь невиданное и услышишь неслыханное. А увидишь и услышишь - и опять пойдёшь.
   Стоял я на тяге. Уж солнце утонуло в лесу, а вальдшнеп всё медлил. И такая была прозрачная тишина, что упадёт хвоинка - и слышно, капля сока с берёзы капнет - слышно. Слышно даже, как муравьи бегут - так и топочут.
   В луже лопались пузыри, таинственно и тихо. "...Уук! Уук!.." - это запевала жаба. И вдруг шумная возня, шорох листьев и писк. Я прислушался. И услышал новую песню!
   Будто птичка пела в кустах. Стрекотала и щебетала. Повторяла своё "ци-ци-ци" на разные лады и манеры.
   Я слушал и вспоминал. Зорянка не так поёт, дрозды не так свистят. Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал.
   Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: усы топорщились, глаза блестели. Погасил фонарь - засветились гнилушки, послышалась песнь!
   Поющая мышь - дело неслыханное.
   Что ж, буду знать.
   И если кто меня спросит, скажу:
   - Слышишь? Это поёт мышь!
   ПЫЛЕСОС
   Старая история: воробей, пока не прилетели скворцы, решил скворечник занять. Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток.
   Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз.
   Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер. И тоже следит: поплывёт перо или штопором вниз закрутится?
   Всё старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки!
   Легко сказать - ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить.
   Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки. Кожица от личинок, перхоть от пера - самая дрянь!
   Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток!
   Я стою, жду.
   Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника - из всех щелей! - завихрилась пыль. Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул. И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил!
   Что там у него - вентилятор или пылесос? Ни то и ни то. Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль - сам себе пылесос, сам себе вентилятор!
   Чист скворечник, как стёклышко.
   Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.
   НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
   Пробил дятел в кленовой коре дырочку - напился сладкого сока.
   За дятлом долгохвостая синица прилетела - тоже носик помочила. За долгохвостой - лазоревка: три капельки выпила.
   Улетели птицы - насекомыши собрались. Мухи прилетели. Две бабочки-крапивницы. Траурница-красавица.
   Все сладкий сок сосут - улетать не собираются.
   Муравьишка приполз - усами шевелит.
   Комарик прилетел - долгими ногами в патоке увяз.
   Может, и ещё кто-нибудь притащился бы, да тут опять дятел - порх! Гости незваные - кто куда.
   Муравей замешкался - дятлу на язык прилип.
   Запил дятел кислого гостя сладким соком.
   А улетел дятел - гости опять тут как тут.
   За долгохвостой синицей лазоревка. За лазоревкой - мухи и бабочки. За бабочками комарик. За комаром - муравей.
   Гости не гордые.
   Хоть и незваные, а хочется им сладенького.
   Кому сладенького-то не хочется?
   ЛЕБЕДИ
   Лебеди раздражённо кивали: они сердились, что на них смотрел человек.
   Это были лебеди-кликуны, белые, как морская пена, с тонкими строгими шеями и литыми из золота клювами.
   Тут и там в небе белые косяки: напряжённо вытянутые шеи, мерные взмахи крыльев.
   С неба, с воды, со льдин звучат неумолчные лебединые голоса. В них тонет всё: звон торопливых утиных крыльев, ленивый гогот гусей, заунывные посвисты кроншнепов и радостные взвизги чибисов.
   Несколько лебедей сплылись клюв в клюв, потом разом вытянули шеи вверх, раскрыли клювы и затрубили. Хлещут белые крылья, взбивая кипучую пену, всплескивая каскады воды. Огромная кувшинка-лилия на воде из белых тел - лепестков и тонких шей - тычинок! Это знаменитый танец лебедей и лебединая песня.
   Так лебеди встречают весну.
   Каждую весну останавливаются на болоте для отдыха стаи уток и лебедей. Так было испокон веков, так есть и сейчас. И как бы хотелось, чтобы это осталось и в будущем. Ведь нет больше на земле городов, где бы дикие лебеди встречались на конечной остановке трамвая. Да и на всей-то земле осталось лебедей не так-то уж много.
   Да и не в том только дело. Что сможет заменить зелёное болотце с белыми лебедями? Не павильон же смеха с кривым зеркалом или площадка для бега в мешках, которые тут хотят выстроить?
   На берегу - на краю земли! - можно сидеть часами. Волны воды и ветра. То потянет теплом и водорослевой прелью, то пахнёт пронзительной свежестью синей воды. Блёклый, захламлённый берег, унылая быль у ног и рядом - перед глазами! - синяя сказка с белыми льдинами и белыми птицами.
   Медленные вереницы сказочных птиц с изогнутыми шеями плывут вдоль лазоревой кромки льда. Медленные косяки тянут вдоль сизого бока белого облака. С воды и с неба далёкими колоколами плывут лебединые клики. Клики кликунов-лебедей.
   Лебеди лежат и стоят на льдинах. Или бегут по воде, натужно устремив вперёд шею и звучно шлёпая широкими чёрными лапами.
   Взлетев, плывут над водой, плавно загребая под себя струи ветра. И крылья их поскрипывают, как на шарнирах. А то с лёту плюхаются на волны, воздев крылья, как руки, и буруня воду крутой белой грудью.
   Потягиваются, охорашиваются, перебирают перья. Смотрят на своё отражение.
   Почему на этих птиц можно смотреть часами? Не задерживается же глаз на вздорных, крикливых утках, суетливо снующих тут же?
   Есть в этих величавых и медлительных птицах что-то такое, что заставляет всех - от мала до велика! - поднимать лицо в небо: "Смотрите, летят лебеди!" И долго-долго провожать их глазами.
   ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
   Прилетел на скворечник скворец. На ноге колечко - знакомый! Шестой год он живёт у меня в скворечнике.
   Каждую весну он прилетает на скворечник, осматривает его со всех сторон, забирается внутрь, долго там шуршит и ворочается. Потом садится на крышу и негромко поёт. Негромко, но с наслаждением: трещит, пощёлкивает и высвистывает от удовольствия, как разыгравшийся поросёнок. Клюв золотой в небо, глаза закатывает, крылышками разводит. А сам то петухом, то ягнёнком, то кошкой мяукнет, то собачонкой протявкает. Соскучился на чужбине по дому...
   Потом со скворчихой чистят скворечник, птенцов выводят. Вместе растят, вместе на выгоны улетят с ними.
   Осенью, перед отлётом, скворец прилетал на скворечник один. Есть у скворцов такое правило: прилетать перед отлётом к гнезду. Посидеть в тишине, пёрышки на солнце почистить, помурлыкать под нос. А потом - на юг. В страны дальние, земли чужие, за синий горизонт.
   Но чуть весна - мой скворец тут как тут! На скворечнике сидит, песни поёт, крылышками разводит. И колечко на лапке блестит.
   И так вот уже шесть лет...
   Шесть раз я говорил ему весной "здравствуй" и пять раз осенью сказал "до свиданья".
   И стал замечать, что скворец мой постарел.
   В первую весну, помню, он весь от песен дрожал! Перья на горлышке дыбом. Весь блестит, будто маслом намазанный.
   В шестую весну смотрю - и глазам не верю. Сидит в летке, чуть только нос высунул. Поёт нехотя: свистнет и помолчит, свистнет и помолчит, будто сам себя слушает. Других птиц не передразнивает, голоса их позабыл, что ли.
   Свистел, свистел, пригрелся на солнышке - и задремал. И это в разгар пения! Голову свесил, носом "клюёт" и глаза закрыл. Никогда такого с ним не бывало.
   В шестую осень только раз к пустому скворечнику прилетел. Посидел, помолчал, колечко на лапке потрогал.
   - До свиданья! - сказал я ему. В шестой раз сказал "до свиданья".
   Пришла весна. Опять прилетел скворец на скворечник, но не тот, не мой, без кольца. Может, сосед его, может, сын. Молодой, горластый и непоседливый. И блестит, будто маслом намазанный!