Сладков Николай. Лесные тайнички (Рассказы и сказки)

   А старик не вернулся. Где-то ветер перья его разнёс? Прощай, старый скворец, - в последний раз. Здравствуй, молодой, - в первый!
   ДРОЗД И СОВА
   - Слушай, объясни ты мне: как сову от филина отличить?
   - Это смотря какую сову...
   - Какую сову... Обыкновенную!
   - Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая...
   - Ну вот ты - какая сова?
   - Я-то? Я неясыть длиннохвостая.
   - Ну вот как тебя от филина отличить?
   - Это смотря от какого филина... Бывает филин тёмный - лесной, бывает филин светлый - пустынный, а ещё рыбный филин бывает...
   - Тьфу ты, нечисть ночная! До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!
   - Хо-хо-хо-хо! Бу!
   ПЛЯСУНЫ
   Комары-толкуны - плясуны известные. Пляшут они где придётся, было бы только тепло. Тепло их бодрит, веселит, прямо на воздух поднимает.
   Где тихо, солнечно, где нагрето - там и площадка для танцев. В тёплых струях легче плясать.
   Пока на земле ещё снег лежит, пляшут они меж тёплых сосновых ветвей. Потом толкутся над первой проталиной. Над оттаявшим муравейником, над прогретой поленницей дров, над копной соломы. Над отогревшимся склоном, над подсохшей тропинкой, над вскопанной грядкой. Вверх-вниз, вверх-вниз живой столбик золотистых пылинок. Каждую победу весны они отмечают танцем.
   Весна идёт - и ширятся танцы. Любят комарики поплясать!
   Бывает, над головой зароятся. Гонишь-гонишь, а им нипочём. Пляши, раз тепло и солнце. А что там внизу чья-то голова или поленница дров - какое им дело? До этого им дела нет.
   ФИЛИПП И ФЕДЯ
   Я прислонился к ёлке и стал слушать певчего дрозда. Дрозд пел на самой верхней еловой свечке. Выше его было только небо. А в небе - звезда.
   Дрозд высвистывал. Свистнет - и помедлит. Будто прислушивается: так ли свистнул? Ещё свистнет - и опять помедлит: так ли отозвалось эхо? И вдруг трель - будто стёклышки посыпались с ёлки! Слышно даже, как язычком прищёлкивает. Рад, наверное, что и свистнуть сумел и эхо отозвалось как надо. Каждый свист - слово. Так прямо свистом и выговаривает: "Филипп, Филипп, Филипп! Приди, приди! Чай пить, чай пить! С сахаром, с сахаром!"
   "Кто же этот Филипп?! - думаю я себе.
   А дрозд: "Приди, кум! Приди, кум! Выпьем, выпьем!"
   И тут на вершину соседней ёлки взлетел дрозд-сосед. И засвистел: "Федя, Федя, Федя! Не хочу, не хочу, не хочу!"
   Так вот он кто - кум Филипп!
   "С сахаром, с сахаром, с сахаром!" - уговаривает Федя.
   А кум Филипп своё: "Не хочу, не хочу, не хочу!"
   Так и препирались, пока и в небе, и в лесу не стало черным-черно. Тогда смолкли. Какой уж тут чай - спать пора!
   ВЕСЁЛЫЕ СТАРУШКИ
   На солнечной скале веселятся крапивницы. Бабочки перезимовали зиму и радуются теплу. Зима свирепой была, её ледяные когти проникли в самые потайные убежища. Не все бабочки выжили. Крылышки у них выцвели и потёрлись. Кто без усов остался, кто без ноги. А у кого от цветных крыльев одни жилки остались, как у высохшего листа. Но пережившие свой век калеки и инвалиды, древние бабочкины старушки всем на зависть весёлые и игривые! Старушки играют в пятнашки!
   Весело налетает пятна на спокойно сидящих, дремлющих на припёке. Мелькание крыльев, весёлая суматоха, стайка бабочек штопором ввинчивается в синее небо. Они кувыркаются и барахтаются на струях тёплого ветра. Потом сломя голову кидаются вниз и снова рассаживаются на гладкой нагретой скале. Они игриво поводят обтрёпанными крылышками и расправляют лапками ощипанные усы. Старики и старушки играют и веселятся. Словно и не было позади страшной зимы.
   ФЛАЖКИ НА БОЛОТЕ
   Неохота вылезать из-под тёплого одеяла!
   За окном сырая весенняя ночь. Без того знобит, а тут натягивай ещё скользкие сапоги, задубелую куртку.
   - Ну куда тебя несёт? - возмущается во мне нытик. - В чёрное лесное болото? Под сапогами будет булькать вода, засопит и зачмокает хлябь, в глаза будут тыкаться сучья...
   А бодрячок хорохорится:
   - Подумаешь - хлябь, первый раз, что ли? А вдруг что-нибудь и увидишь!
   - Ну и что ты увидишь? - канючит нытик. - Всю весну месишь грязь; всё уже видано-перевидано! Всё расписано по минутам. В два пятьдесят заблеет бекас, в три часа прилетят косачи. В пять десять пролетит над током ворона, в пять тридцать прилетят на болото чайки. Хоть часы проверяй!
   - А вдруг? - сопротивляется бодрячок.
   - Что "вдруг", что "вдруг"? - сердится нытик. - "Вдруг" только в книжках бывает. А вот ноги будут в засидке мёрзнуть - чай, воды по колено. Спина замлеет, пальцы перестанут сгибаться. И уж это не вдруг, а наверняка!
   - Всё так! - вздыхает бодрячок. - И руки, и ноги, и пальцы. И замлеет спина. И чайки прилетят в половине шестого. Пошли!
   Я выхожу за дверь и долго стою, приглядываюсь к темноте. Но вот сдвигается туча, и показывается луна. И сразу земля отделилась от неба можно идти.
   Я шагаю мимо деревни. Морозит, грязь под ногами мнётся, как упругий пластилин. Луна поочерёдно вспыхивает в окнах домов, будто в них кто-то зажигает и сразу же гасит свет.
   Я иду по болоту, и лунный свет теперь уже вспыхивает и гаснет в лужах. Всё, как говорил нытик: и темь, и холод, и хлябь.
   Бодрячок хрипло дышит. Потом толкает меня в шалаш и прячет нос в воротник.
   Два часа пятьдесят минут. Над головой заблеял бекас.
   Три часа. Короткое "па-па-па!" - и рядом уселся косач.
   Три часа пять минут. Слышится странное бульканье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.
   Нытик зевает:
   - Я что говорил?
   И вдруг...
   Бодрячок кричит прямо в ухо:
   - Ты только послушай, ты такого ещё не слыхал!
   - Тише, тише, - успокаиваю я его. - Может, тебе показалось?
   Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: "3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки - будто быстро лопаются пузыри". Как и положено, ровно в пять десять над током пролетела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.
   Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней - как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке - белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки.
   Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не "зайчики", это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!
   Бодрячок хватает нытика за воротник:
   - Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе "а вдруг"? То-то, Фома неверующий.
   На каждой кочке - пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.
   Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же - ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.
   "У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!" - начинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвостик задирает вверх и трясёт им, как белым платочком.
   Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его пропустил! Никогда б не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на кочках болота.
   Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать - это хуже, чем старое позабыть. Подумаешь, старое! Оно всем известно.
   ДЯТЛОВО КОЛЕЧКО
   Дятел - мастер на разные штуки.
   Может дупло выдолбить. Ровное, круглое, как пятачок.
   Может станок для шишек смастерить. Втиснет шишку в него и выколачивает семена.
   Есть у дятла и барабан - звонкий упругий сучок.
   Надолбится, набарабанится - захочет пить.
   На этот случай есть у дятла питьевое колечко. Его он тоже делает сам.
   На землю дятел спускаться не любит: коротконогий он - неловко ему на земле. Не летает он и на водопой - на речку или к ручью. Пьёт как придётся. Зимой схватит снежку, летом слизнёт росинку, осенью - капельку дождя. Дятлу немного надо. И только весной - дело особое. Весной дятел любит пить берёзовый сок. Для этого и делает дятел питьевое колечко.
   Колечко, наверное, видели все. Даже на берёзовых поленьях. Дырочка к дырочке на берёзовой коре - колечком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сделано не как-нибудь, а всегда кольцом... Я стал следить и понял, что дятел... и не думает делать кольца!
   Он просто дырочку в берёзе пробьёт и слизнёт капельку сока.
   Немного погодя опять прилетит: ведь на дырочке набухает сок. Сядет так, чтобы удобно было слизнуть, слизнёт набухшую каплю - вкусно. Да жалко, сок из старой проклювинки тихо течёт. Дятел чуть голову вбок отведёт и пробивает новую дырку.
   Ещё прилетит - садится уже под новую дырочку, старая-то заплыла. Выпьет из новой сок - рядом свежую дырочку продолбит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не трогаясь с места, удобно клювом достать.
   Дел весной много: дупло, барабан, станок; Охота и покричать: прямо в горле всё пересохло! Потому то и дело летит на берёзу - горлышко промочить. Сядет, лизнёт, добавит к ряду проклювинку. Так и получается на берёзе колечко. И ничто другое получиться не может.
   Жаркая идёт весна.
   Кольцует дятел берёзы. Нижет колечко к колечку.
   Мастер дятел на штуки.
   БАРАБАНЩИЦА
   "Барабанщик" - мужественное, крепкое слово!
   И барабанить - дело мужское. Дятел-барабанщик - звучит вполне подходяще.
   Бьёт дятел в барабан весной. Дятлов барабан - это сухой звонкий сучок. Но хоть и сучок, а дробь на нём получается настоящая барабанная. Палочек тоже нет: барабанит собственным носом.
   Здорово получается: дрррррр! - и эхо за рекой.
   Я сам думал и в книжках про то читал, что барабанит на барабане только дятел-самец.
   Всем заявляет: "Тут моё дупло, я тут хозяин - поберррегись!" Так я и задумал его снять.
   Услышал дробь, увидел барабанщика и стал подходить, прикрываясь деревьями. Я подходил, а барабан гремел. Это был особенный барабан: всем барабанам барабан! Сучок был сухой и звонкий, а барабанщик лихой. Он откидывался назад, опираясь на хвост, гордо осматривал лес с высоты и, дрогнув, вдруг начинал стучать носом по сучку с такой быстротой, что головка его виделась как расплывчатое, неясное пятнышко. Приложи ухо к дереву - оглушит! Что за молодец! Да, барабан - мужской инструмент.
   Я навёл фоторужьё и вдруг близко увидел не барабанщика, а... барабанщицу! Не дятла, а дятлиху! На затылке у неё не было красной полоски - украшения дятла-самца.
   Видом не видал, слыхом не слыхал. И никому бы никогда не поверил, но своими глазами вижу: музыкантша, а не музыкант!
   Я отступаю спиной, след в след, от дерева к дереву, унося своё маленькое открытие.
   А барабан гремит. Лихой барабан! Даже эхо откликается за рекой.
   ИВОВЫЙ ПИР
   Зацвела ива - гости со всех сторон. Кусты и деревья ещё голые, серые; ива среди них как букет, да не простой, а золотой. Каждый новый барашек пуховый жёлтый цыплёнок: сидит и светится. Пальцем тронешь - пожелтеет палец. Щёлкнешь - золотой дымок запарит. Понюхаешь - мёд.
   Спешат гости на пир.
   Шмель прилетел - неуклюжий, мохнатый, как медведь. Забасил, заворочался, весь в пыльце измазался.
   Прибежали муравьи: поджарые, быстрые, голодные. Набросились на пыльцу, и раздулись у них животы, как бочки. Того и гляди, ободки на животах лопнут.
   Комарики прилетели: ножки горсточкой, крылышки мельтешат. Крошечные вертолётики.
   Жуки какие-то копошатся.
   Мухи жужжат.
   Бабочки крылья распластали.
   Шершень на слюдяных крыльях полосатый, злой и голодный, как тигр.
   Все гудят и торопятся: зазеленеет ива - пиру конец.
   Зазеленеет, потеряется среди зелёных кустов. Пойди-ка тогда её найди!
   А сейчас - как букет золотой.
   ПЯТЬ ТЕТЕРЕВЕЙ
   Прилетел в зорьку на обочину тетеревиного тока рябчик и завёл свою песенку: "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!"
   Я пересчитал: шесть косачей на току! Пять в стороне на снегу, а шестой рядом с шалашкой, на седой кочке сидит.
   А рябчик своё: "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!"
   - Шесть! - говорю я.
   "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!"
   - Шесть! - стукнул я по колену. - Считать не умеешь!
   Ближний - шестой - услышал, испугался и улетел.
   "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!" - свистит рябчик.
   Я молчу. Сам вижу, что пять. Улетел шестой.
   А рябчик не унимается: "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!"
   - Я же не спорю! - говорю я. - Пять так пять!
   "Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!" - рябчик свистит.
   - Без тебя вижу! - рявкнул я. - Небось не слепой!
   Как залопочут, как замельтешат белые крылья - и ни одного тетерева не осталось! И рябчик улетел с ними.
   ШЕПЧУЩИЕ СЛЕДЫ
   В светлых осинниках и ольшаниках снег сошёл, палый лист сохнет на солнце, скручиваясь в рулончики, свёртываясь в кулёчки, сжимаясь в кулачки. Лист сухой, а земля под ним мокрая. Идёшь и вдавливаешь сапогом сухие листья в сырую землю.
   Лось ли пройдёт, человек ли - всё одно оставит следы, вдавит лист в землю. Пройдут, вдалеке стихнут, а следы их вдруг и зашепчутся. То лист примятый распрямится и соседний заденет. То стебелёк высохнет и распрямится. Развяжется тесёмочка жёлтой травы. Или встряхнётся сжатый в гармошку пучочек брусники.
   Давно ушагали из лесу лось и человек, где-то они уже далеко-далеко, а следы их всё шепчутся, шепчутся. Долго-долго...
   ВСЕ ХОТЯТ ПЕТЬ
   Жабы поют, совы бубнят. Шмель гудит басом. Про птиц и говорить нечего! От зари до зари поют.
   Скворцу своей песни мало, так он чужие перепевает. Сидит на берёзе, блестящий и чёрный, словно в дёготь окунутый, разводит крылышками, словно сам себе дирижирует, и щёлкает клювом, как парикмахер ножницами.
   То белобровником просвистит, то вертишейкой прокричит, то уточкой крякнет. И петухом, и гусаком, и барашком.
   Иволгой, пеночкой, сорокой!
   На разные голоса: и за себя, и за всех.
   ЛЕСНОЙ ГРЕБЕШОК
   Что ни куст густой, то гребешок лесной. И ни одного неряху линючего гребешок не пропустит - непременно причешет. Лиса ли, медведь ли, заяц ему всё равно: всех расчёсывает, причёсывает, приглаживает. С зайца белый клок, с лисы - рыжий пук, с медведя - бурые космы.
   Иной куст, самый густой да колючий, - шиповник или боярышник, - сам за весну станет как зверь мохнатый. Шерсть на нём звериная дыбом, даже подойти страшно!
   М а й
   Грянул весёлый майский гром - всему живому языки развязал. Хлынули потоки звуков и затопили лес. Загремел в лесу май!
   Зазвучало всё, что может звучать.
   Бормочут хмурые молчаливые совы. Трусливые зайцы покрикивают бесстрашно и громко.
   Полон лес криков, свистов, стуков и песен. Одни песенки прилетели в лес вместе с перелётными птицами из дальних стран. Другие родились здесь же, в лесу. Встретились песенки после долгой разлуки и от радости звенят от зари до зари.
   А в нагретой парной чащобе, где сердито бубнит ручей, где золотые ивы загляделись в воду, где черёмуха перекинула с берега на берег белые трепетные мосты, пропищал первый комар. И белые бубенчики первых ландышей прозвучали чуть слышно...
   Давно пронеслась гроза, но на берёзах с листика на листик, как со ступеньки на ступеньку, прыгают озорные дождевые капли. Повисают на кончике, дрожа от страха, и, сверкнув отчаянно, прыгают в лужу.
   А в лужах лягушки ворочаются и блаженно ур-р-р-чат.
   Даже перезимовавшие на земле скрюченные листья сухие ожили: то шмыгают и шуршат по земле, как мыши, то вспархивают, как табунки быстрых птиц.
   Звуки со всех сторон: с полей и лесов, с неба, с воды, из-под земли.
   Гремит по земле май!
   ЗВАНЫЙ ГОСТЬ
   Увидела Сорока Зайца - ахнула:
   - Не у Лисы ли в зубах побывал, косой? Мокрый, драный, запуганный!
   - Если бы у Лисы! - захныкал Заяц. - А то в гостях гостевал, да не простым гостем был, а званым...
   Сорока так и зашлась:
   - Скорей расскажи, голубчик! Страх склоки люблю! Позвали, значит, тебя в гости, а сами...
   - Позвали меня на день рождения, - заговорил Заяц. - Сейчас в лесу, сама знаешь, что ни день - то день рождения. Я мужик смирный, меня все приглашают. Вот на днях соседка Зайчиха и позвала. Прискакал я к ней. Нарочно не ел: на угощение надеялся.
   А она мне вместо угощения зайчат своих под нос суёт: хвастается.
   Эка невидаль - зайчата! Но я мужик смирный, говорю вежливо: "Ишь какие колобки лопоухие!" Что тут началось! "Ты, - кричит, - окосел? Стройненьких да грациозненьких зайчат моих колобками обзываешь? Вот и приглашай таких чурбанов в гости - слова умного не услышишь!"
   Только от Зайчихи я убрался - Барсучиха зовёт. Прибегаю - лежат все у норы вверх животами, греются. Что твои поросята: тюфяки тюфяками! Барсучиха спрашивает: "Ну как детишки мои, нравятся ли?" Открыл я рот, чтобы правду сказать, да вспомнил Зайчиху и пробубнил. "Стройненькие, говорю, - какие они у тебя да грациозненькие!" - "Какие, какие? ощетинилась Барсучиха. - Сам ты, кощей, стройненький да грациозненький! И отец твой и мать стройненькие, и бабка с дедом твои грациозненькие! Весь ваш поганый заячий род костлявый! Его в гости зовут, а он насмехается! Да за это я тебя не угощать стану - я тебя самого съем! Не слушайте его, мои красавчики, мои тюфячки подслеповатенькие..."
   Еле ноги от Барсучихи унёс. Слышу - белка с ёлки кричит: "А моих душечек ненаглядных ты видел?"
   "Потом как-нибудь! - отвечаю. - У меня, Белка, и без того в глазах что-то двоится..."
   А Белка не отстаёт: "Может, ты, Заяц, и смотреть-то на них не хочешь. Так и скажи!"
   "Что ты, - успокаиваю, - Белка! И рад бы я, да снизу-то мне их в гнезде-гайне не видно! А на ёлку к ним не залезть".
   "Так ты что, Фома неверующий, слову моему не веришь? - распушила хвост Белка. - А ну, отвечай, какие мои бельчата?"
   "Всякие, - отвечаю, - такие и этакие!"
   Белка пуще прежнего сердится:
   "Ты, косой, не юли! Ты всё по правде выкладывай, а то как начну уши драть!"
   "Умные они у тебя и разумные!"
   "Сама знаю".
   "Самые в лесу красивые-раскрасивые!"
   "Всем известно".
   "Послушные-распослушные!"
   "Ну, ну?!" - не унимается Белка.
   "Самые-всякие, такие-разэтакие..."
   "Такие-разэтакие?.. Ну, держись, косой!"
   Да как кинется! Взмокреешь тут. Дух, Сорока, до сих пор не переведу. От голода чуть живой. И оскорблён и побит.
   - Бедный, бедный ты, Заяц! - пожалела Сорока. - На каких уродиков тебе пришлось смотреть: зайчата, барсучата, бельчата - тьфу! Тебе бы сразу ко мне в гости прийти - вот бы на сорочаток-душечек моих налюбовался! Может, завернёшь по пути? Тут рядом совсем.
   Вздрогнул Заяц от слов таких да как даст стрекача!
   Звали потом его в гости ещё лоси, косули, выдры, лисицы, но Заяц к ним ни ногой!
   ПТИЦЫ ВЕСНУ ПРИНЕСЛИ
   Грачи прилетели - проталины принесли. Трясогузки-ледоломки лёд на реке раскололи. Зяблики появились - зелёная травка заворсилась.
   Дальше - больше. Пеночки прилетели - цветы запестрели. Кукушка вернулась - листья на берёзах проклюнулись. Соловьи показались - черёмуха зацвела.
   Весна так и делается: каждый понемножку.
   РАСТЕРЯВШИЕСЯ ПЕРЕЛЕСКИ
   Перелески любят на солнце смотреть. Всю весну глаз с солнца не сводят. Глаза жёлтые, ресницы белые - куда солнце, туда и глаза.
   Как проснутся - так глаза на восток. И весь день как заворожённые поворачивают головки от востока на юг, а от юга на запад. Солнце за лес перелески ресницы смежат и спят до утра. Весело и просто на солнце глядеть: знай только голову поворачивай.
   Но однажды перелески растерялись. Солнце поднялось за тучей. В какую сторону голову поворачивать?
   Растерянно смотрят золотые зрачки из-под белых ресниц. Головки повёрнуты в разные стороны. Смотрят, смотрят, а солнца и нет!
   Согнулись слабые шейки. Поникли белые венчики. Глаза уставились в землю.
   ЛЮБИТЕЛЬ ЦВЕТОВ
   Весной все рады цветам. За долгую зиму стосковались глаза по яркому и цветному.
   Ребята в лесу собирают цветы.
   Спешат на первые цветы бабочки, пчёлы и мухи.
   И рябчик туда же: ива цветёт - он на иве, черника и голубика - он к ним. Зацветут незабудки - не забудет и незабудки.
   Ребята складывают из цветов букеты; букеты нежны, красивы, пахучи.
   Бабочки и пчёлы угощаются на цветах. Цветы для них - расписные скатерти-самобранки. Садись и веселись: и мёд, и нектар, и сок.
   А рябчик цветы ест! Оказывается, они ещё и вкусны! И очень любит незабудки. Наверное, у них особый, незабываемый вкус.
   Все любят цветы. Только каждый по-своему.
   ГОРЯЧАЯ ПОРА
   Настала пора гнездо выстилать. Теперь каждое пёрышко на счету, всякая шерстинка в цене. Из-за иной соломинки целая драка.
   И вот видит воробей: скачет по земле большущий клок ваты!
   Ну, если бы он лежал - другое бы дело. Тогда не зевай, налетай и хватай. Но клок не лежит, а скачет по земле, как живой!
   Воробьи даже клювы разинули от удивления.
   Вот клок ваты вспорхнул вверх и сел на дерево. Потом запрыгал с ветки на ветку. Потом поёрзал-поёрзал да как подскочит, да как полетит! И летит как-то смешно: ровно-ровно, словно по ниточке, как слепой. Да сослепу-то, со всего-то разгона бряк о телефонный столб! И вывалился тут из клока ваты... воробей.
   Тут уж все поняли, что не сама вата по земле скакала, не сама по воздуху летала: воробей её тащил. Такой клок ухватил - больше себя ростом. Один хвост из ваты торчал.
   Ухватить-то ухватил, да закрыла ему вата весь белый свет. Бросить жалко, а куда тащить - не видно. Вот и наткнулся на столб; нос расшиб и вату обронил. Другие воробьи сразу её утащили. Прямо из-под разбитого носа!
   ГНЕЗДО
   Дрозд в развилку берёзы положил первый пучок сухой травы. Положил, расправил клювом и задумался.
   Вот он - торжественный миг, когда всё позади и всё впереди. Позади зимовка в чужих южных лесах, тяжёлый далёкий перелёт. Впереди гнездо, птенцы, труды и тревоги.
   Развилка берёзы и пучок травы как начало новой жизни.
   Что ни день, то выше гнездо и шире. Однажды дроздиха села в него и осталась сидеть. Она вся утонула в гнезде, снаружи торчали нос да хвост.
   Но дроздиха видела и слышала всё.
   Тянулись по синему небу облака, а по зелёной земле ползли их тени. Прошагал на ногах-ходулях лось. Неуклюже проковылял заяц. Пеночка-весничка, пушистая, как вербный барашек, поёт и поёт про весну.
   Берёза баюкает птичий дом. И на страже его - хвост и нос. Торчат, как два часовых. Раз торчат, значит, всё хорошо. Значит, тихо в лесу. Значит, всё впереди!
   СИПЛАЯ КУКУШКА
   Зацвела черёмуха, и грянули черёмуховые холода. Туман на рассвете не поднялся колечком с лесной поляны, а замёрз и лёг на поляну инеем. Небо блёклое, не поймёшь, каким оно днём станет: то ли синим, то ли серым?
   Тихо в лесу. Одна кукушка кукует. Все другие птицы молчат: боятся, наверное, горлышки застудить. А кукушка орёт с придыханием, как в берестяную дудку. Кричит и кричит своё "ку-ку"!
   И докричалась.
   Вечером её слышал - совсем осипла. Вместо "ку-ку" кричит: "Хы-хо! Хы-хо!"
   Видно-таки, застудила горло!
   Кто не слышал таких осипших кукушек? Одни говорят, что это они от собственного крика сипнут. Ведь кричат от зари до зари, а бывает, и ночью! Другие говорят: колоском, мол, подавилась. Но какие в мае колоски?
   Ещё говорят, что в черёмуховые холода самые неугомонные от холода сипнут. По-разному говорят.
   Про черёмуховые холода у нас тоже говорят по-разному. Кто объясняет похолодание тем, что черёмуха цветёт, кто - ладожский лёд идёт. А знатоки утверждают, что в это время льды в Арктике раскалываются и сдвигаются.
   Как всё-таки здорово!
   Где-то в далёкой Арктике льды зашевелились, а у нас кукушка осипла. Где аукнулось - и где откликнулось!
   ЧИЖИК
   Ласточка день начинает, соловей кончает. А между ласточкой и соловьём любит петь скворец. В песне скворчиной чего не услышишь: есть там и ласточка, есть соловей и много других птиц. И никого это не удивляет: все знают, что скворец - пересмешник.
   Знали это и мы, но скворец нас удивил. Сидел он на лиловой ольшинке у дома, взмахивал крыльями и насвистывал "Чижика"! Здорово так высвистывал: "Чижик, чижик, где ты был?" Потом разная скворчиная болтовня, тягучий печальный свист - и опять бодро и весело: "Чижик, чижик, где ты был?"
   Мы постучали в дверь ближнего дома. Вышел паренёк, посмотрел на нас, потом на скворца и сказал:
   - Мой скворчик. Я научил.
   Случилось всё так. Выпал прошлым летом из скворечни голопузый скворчонок. Мальчонка хотел его назад положить, да не смог: уж больно тонок был у скворечни шест. Стал он кормить сироту рубленым яйцом и творогом. Скворчонок быстро рос и скоро стал есть сам: кормилец за стол приёмыш на стол, поилец за чай - скворчонок в чай. Тут обоих из-за стола долой!
   Сидит кормилец в углу и "Чижика" под нос свистит. Сидит скворчонок у него на плече и прямо в рот смотрит. Сидел так, смотрел, да и сам "Чижика" выучил. И назвали за это скворчонка Чижиком.
   Осенью дикие скворцы сбились в стаи и потянулись на юг. Жалко мальчишке стало Чижика, вынес он его на луг и подпустил к дикой стайке. Прошумели птичьи крылья, и нет никого.
   Долго тянулась зима. Мальчишка скучал без скворца и один насвистывал "Чижика". А скворец его не забыл: примчался весной жив и здоров!
   Слушали мы скворца до соловьиного часа. Не близка была его дорога домой: крошечная птаха и необъятный горизонт. Где, бродяжка, зиму зимовал, какие земли видел? Чижик, Чижик, где ты был?
   ДЯТЕЛ
   Шёл я просекой. Вдруг слышу - стучит! На пути сухое дерево. Я к дереву - никого! Посмотрел наверх - дупло. А внизу, под сухостоиной, свежая посорка.
   Дятел старается!
   Только старается он не на дереве, а в дереве. На сушине козырьком гриб-трухляк. Под грибом дупло, как слуховое оконце. Ударил я каблуком по дереву, а в слуховое оконце высунулась носатая голова в красной тюбетейке.