Страница:
18.I.41
Непрерывные налеты на Англию. Бомбят гл. обр. Лондон и некоторые портовые города — Бристоль и др. Зимой это должно быть, по-моему, как-то особенно страшно. Вдобавок ко всем ужасам еще и холод.
У нас тоже морозы. Ввели дополнительный урок военного дела — изучаем ПВО и системы стрелкового оружия. Не могу сказать, чтобы меня это очень интересовало, хотя понимаю, что нужно. Зато Татьяна, разумеется, в полном восторге. Как это ее угораздило родиться девчонкой!
О ребятах и говорить не приходится. Занимаемся мы этим на последнем уроке, но уже после большой переменки все думают и говорят только о винтовках и прочей гадости. Оружие я не люблю, да и кто может его любить, если подходить к этому вопросу серьезно. Знаешь ведь, что это все для войны. Кстати, Сергей тоже со мной согласен.
А у меня получился конфуз с ручным пулеметом Дегтярева. Это вроде винтовки, только больше и весь железный, а наверху такая круглая штука вроде конфорки и в ней пули. Инструктор показывал, как разбирать и собирать, вроде все было понятно, а потом дал мне — я сдуру села из любопытства на первую парту. Я разобрала и даже собрать сумела кое-как, правда вся перемазалась в масле, но потом оказались лишние детали. Наверное, их нужно было позасовывать куда-то внутрь, потому что снаружи все выглядело прилично. Инструктор мне сказал: «Стыдно, девушка! А кто в случае чего родину будет защищать?» Надеюсь, что в «случае чего» у нас найдутся все же более компетентные защитники.
Были в горкоме относительно Ш. Разговаривал с нами сам Прохоров, обещал вызвать Т. и вообще разобраться и принять меры. Когда это будет — не знаю. Они там сейчас авралят в связи с подготовкой к всесоюзному комсомольскому кроссу.
25.II.41
Все реже берусь за дневник, одолевает лень. Впрочем, я по-настоящему устаю сейчас. Задают много, едва успеваешь все сделать и все выучить. И потом я как-то охладеваю к своему дневнику. Тоже «примета роста»? Недаром никто из взрослых этим в наши дни не занимается. Раньше у людей было больше свободного времени. Пожалуй, наша современная жизнь вообще мало располагает к уединению со своими переживаниями.
Кстати, по этому поводу недавно был интересный разговор с С.М. Он сказал, что коллектив — это одно из величайших изобретений нашей эпохи, позволившее осуществить все то, что сейчас осуществляется у нас в стране. Но, сказал он, подобно тому как в природе не встречается химически чистых веществ, так же и любое явление общественной жизни может, будучи совершенно и неоспоримо положительным, таить в себе некоторую долю отрицательного и даже известную опасность. Коллективизм, по его мнению, при не совсем правильном и утрированном подходе может иногда оказывать на человека плохое влияние в том смысле, что (несколько слов вымараны). В общем, правильнее передать его мысль так: человек, постоянно вращающийся в коллективе и слишком привыкший коллективно развлекаться, коллективно думать и даже коллективно переживать, в известной степени неизбежно нивелируется и утрачивает какие-то особенности своего «я». Тут же С.М. оговорился, что это выглядит обычным и далеко не новым индивидуалистическим тезисом и что так бы оно и было, если поставить здесь точку. Дальше он сказал вот что. Индивидуалист, исходя из вышесказанного, проповедует вообще отказ от коллектива и призывает человека наглухо замкнуться в самом себе; но это, как известно, может привести только к гибели этого самого «неповторимого „я“„, о котором индивидуалисты так нежно и трогательно заботятся. Человек — „животное общественное“, и жизнь его вне коллектива немыслима вообще, а в условиях социалистического общества и подавно. Однако существует упомянутая опасность нивелировки; для того чтобы ее избежать и выбить главное оружие из рук идеологов буржуазного индивидуализма, советский человек обязан особенно тщательно развивать и оттачивать свои индивидуальные качества. Идеальным коллективистом является не тот, кто не способен принять ни одного самостоятельного решения без одобрения общего собрания и не представляет себе выходного дня без культпохода и «организованного отдыха“, идеальный коллективист — это тот, чье душевное богатство позволит ему не скучать даже на необитаемом острове, кто даже там будет ощущать себя членом далекого коллектива и кто даже в одиночестве примет всегда именно такое решение, которое будет отвечать интересам не одного, а многих. Я потом долго думала об этом, и мне кажется, что С.М. абсолютно прав.
Я почему-то вспомнила этот разговор, когда написала, что «современная жизнь не располагает к уединению». Может быть, это и есть то, о чем говорил Серг. Митр. Действительно, сколько раз я замечала — например, со знакомыми девчонками, — что многие сейчас и в самом деле не могут побыть наедине с собой и одного часа. Одной ей «скучно». Возьмет книгу, почитает час-другой, а потом бежит хотя бы играть в волейбол, лишь бы быть в компании. Мальчики, как правило, другие. У тех почти у каждого какие-то свои интересы — ну, скажем, техника. Он и будет сидеть, с чем-то возиться, что-то мастерить. Сергей — так тот вообще способен забыть обо всем на свете, дай ему только в руки технический журнал с интересной статьей. Я один раз видела их осенью у киоска: он во что-то впился, а Танюшка стоит рядом с несчастным видом и переминается с ноги на ногу.
Они, кстати, сейчас видятся только в классе и по воскресеньям — очень чинно. Дело в том, что он, бедняга, нахватал себе уроков и мечется по городу как угорелый заяц. В. ехидствует — «генеральная репетиция роли обремененного отца семейства». Но тот, судя по всему, предстоящей ролью очень доволен. Хотя и отощал. А покинутая Танюша зачастила к Аграновичам. Очередной психоз — искусствоведение. Ведет она себя там непристойно — явится, выберет книгу потолще и сидит до ужина. А потом ест и терзает Б.И. вопросами: почему то, почему это, в чем принципиальное различие школ Мейерхольда и Станиславского, и почему нельзя возродить античный театр, и правда ли, что Гамлет — это просто гнилой интеллигент и ничего больше. Невероятно, но факт — ее там любят, несмотря на все это.
Учится она сейчас почти с блеском. Непонятное существо — никогда не знаешь заранее, что она выкинет. Еще возьмет и окончит с отличием!
Дневник я все-таки доведу до конца уч. года. А там будет видно. Может быть, сделаю перерыв до того времени, когда придет пора писать мемуары. Как они будут называться — «Сорок лет служения Науке»? Ох, тошнехонько мне, молодешенькой. Или — коротко и скромно — «Записки физика». А наверху — еще скромнее — «Л.А.Земцева. Доктор физико-математических наук, член-корреспондент АН СССР». Или лучше «действительный член», на меньшее я не согласна ни за какие коврижки. Вот так. Смейся, паяц, что тебе еще остается.
9.III.41
Отвратительная гнилая погода, туман. Обидно, когда такое воскресенье. Но это уже весна, и на моем столе стоит в рюмке букетик подснежников. Это вчерашний сюрприз С.М. Вчера его урок был первым, и он пришел с чем-то завернутым в газету. Перекличку он всегда делает вслух. Спросил Абрамовича, Андрющенко, потом Машу Арутюнову. Та, как и все, с места отвечает: «Здесь», а он говорит: «Прошу вас подойти», — разворачивает свою газету и вручает ей букетик. Та ничего не поняла сразу, даже покраснела. Дошел до Инны Вернадской — и ей тоже. В общем, у него оказалось ровно семнадцать штук — по числу девушек в классе. Потом он встал, торжественно нас поздравил и говорит: «Надеюсь, молодые люди не обидятся? Собственно, это вы должны были бы дарить сегодня цветы своим одноклассницам, но, коль скоро никто из вас не догадался, я позволил себе взять это на себя. Будем считать, что цветы преподнесены мужской половиной человечества». Мальчишки сидели все красные!
Какой милый старик. Вот о чем я буду больше всего жалеть, вспоминая школу, — о наших чудесных преподавателях. Какие мы, в сущности, все к ним невнимательные, даже неблагодарные. Поговорить с препом полчаса на школьном вечере — и то уже считается чуть ли не великим подвигом. А ведь они всегда с такой охотой посещают школьные вечера, так рады каждому случаю поговорить со старшим учеником попросту, вне класса, по-дружески. А мы? Я уж не говорю о младших классах — там учителей зачастую просто травят. Но даже мы все относимся к ним в лучшем случае только терпимо. Терпим до поры до времени как нечто неизбежное. И свиньи же!
На его уроке писали сочинение. Тема несколько банальная — «Мои планы на будущее», но в нашем положении не лишенная злободневности. С.М. сказал: «Тема эта слишком обширна, чтобы исчерпать ее за сорок пять минут. Поэтому не думайте о литературных достоинствах на этот раз, просто излагайте свои мечты и свои планы. Неважно, каким слогом это будет изложено. Задание общее, но сегодня восьмое марта, и я особенно интересуюсь тем, что напишут девушки. Не забывайте, что вы уже взрослее своих одноклассников, для некоторых из вас аттестат станет окончательной путевкой в жизнь и, пока ваши сверстники будут продолжать свое образование, вы уже начнете самостоятельную жизнь. Вот об этой жизни и пишите. Разумеется, это в равной степени относится и к тем, кто собирается в вузы. Планы на будущее у вас всех должны уже быть, так или иначе».
Я сдала пустой лист — сослалась на головную боль. Писать о тех планах, которые созданы для меня помимо моего желания, я не могла. Не могла лгать преподавателю, которого я бесконечно уважаю. А что другое я могла написать? Что меня совершенно не тянет наука, что мне больше всего хотелось бы просто иметь семью и воспитывать детей — воспитывать их так, как, на мой взгляд, должны воспитываться будущие граждане коммунистического общества? Напиши я правду — с какими же глазами я потом сказала бы С.М., что иду в науку? Я ведь все равно не могу объяснить ему, что иду туда только потому, что так было решено с детства, что такова традиция моей семьи, что мой отказ был бы для мамы катастрофой всей ее жизни. Но какое право имеет человек становиться ученым без призвания!
16.III.41
Буду теперь записывать сюда по воскресеньям, все равно в другие дни некогда. Записывать, кстати, почти нечего — обычные «школьные будни». Что ж, скоро будем вспоминать о них как о чем-то невозвратном. Что-то я хандрю последнее время, нужно взять себя в руки. Глупо ведь, в самом деле! Столько впереди интересного, нового. А вдруг физико-математическая премудрость так меня захватит, что я только посмеюсь над своими теперешними настроениями? Может быть.
Но что мне делать с Татьяной? Вызывали ее в горком. Я ведь видела, как она туда собиралась, с каким волнением и какой надеждой! Вовсе ей это не «все равно», видно же! А зашла оттуда ко мне — опять ироническая улыбка. Спрашиваю: «Ну что?» «Все то же. Разумеется, Шибалин не прав, он перегнул, все это так, мы понимаем, но и ты должна понять, что допустила серьезные промахи в своей работе, кроме того, дисциплину ты нарушила совершенно явно» и т.д. и т.п. «А Шибалин, конечно, не прав, мы ему поставим на вид, проследим, чтобы таких случаев больше не повторялось» и т.д.
Я говорю: «Ну и прекрасно, Танюша, ты ведь сама понимаешь, что большего тебе и не могли сейчас сказать. Важно, что его поступок осудили и что это, очевидно, больше не повторится». А она мне насмешливо: «О да, для меня это огромное утешение. Человек, который назвал меня вредительницей, конечно, не прав, но он остается инструктором горкома, а я остаюсь вредительницей. И меня не подпускают к пионерам, как зачумленную!»
7
Важный старик с зелеными с золотом петлицами на черном форменном пиджаке проводил полковника до учительской. Поблагодарив его, тот нерешительно постучался.
— Простите, товарищ Вейсман еще не пришла? — спросил он, приоткрыв дверь.
— Я здесь, — отозвалась из угла классная руководительница. — Ко мне? А-а, Александр Семенович, пожалуйста…
— Приветствую вас, Елена Марковна. Я получил ваше…
— Да, да, я очень хотела вас видеть. — Елена Марковна сложила в шкаф кипу старых классных журналов и поздоровалась с полковником. — Может быть, мы пройдем в кабинет Геннадия Андреевича? Его сейчас нет, там удобнее будет побеседовать без помех… С самого начала хочу вас успокоить, — улыбнулась она, входя вместе с полковником в директорский кабинет. — Родители обычно воспринимают всякое приглашение в школу как прелюдию к жалобам на плохое поведение или неуспеваемость… Садитесь, Александр Семенович, здесь можно даже курить. В данном случае вы их не услышите, я хотела поговорить с вами о другом. Таня сейчас, кажется, окончательно выправилась.
— Несколько поздновато, — улыбнулся полковник.
— Ну, это никогда не бывает поздно. Лучше плохо начать и хорошо кончить, чем наоборот. Нет, я Таней очень довольна. И не только я одна, вообще она сейчас молодцом. Позавчера прочитала отличный реферат по литературе, Сергей Митрофанович был просто в восторге — разумеется, он высказывал его в учительской… Таню вообще в глаза хвалить не рекомендуется. Вы этого не замечали?
— Собственно, я… мой принцип — вообще никого в глаза не хвалить, никого и ни за что. Ну, высказать… э-э-э… одобрение — это другое дело. Тем более с Татьяной.
— Да, это правильный принцип. Не знаю, разумеется, насколько он оправдывает себя в армии — очевидно, да, если вы его применяете, но в школе безусловно. Так вот, Александр Семенович, в некоторой связи с этим… Скажите, вам, очевидно, приходится иногда писать характеристики подчиненных вам командиров? Не знаю, как это у вас делается. Можно написать более или менее формально — ну, что человек исполнителен, соответствует занимаемой должности, хорошо справляется со служебными поручениями и общественными нагрузками и так далее. Можно, очевидно, дать характеристику более углубленную — с известным анализом характера человека, исходя из этого — с прогнозами относительно того, как он поведет себя в тех или иных обстоятельствах, — словом, это будет уже характеристика психологическая. Не так ли? Этим вам приходилось когда-нибудь заниматься?
Полковник улыбнулся:
— Видите ли, Елена Марковна… Если я правильно вас понимаю, то этим нам приходится заниматься всегда и в первую очередь. Речь всегда идет именно о том, как человек поведет себя в тех или иных обстоятельствах. Если нет полной уверенности в том, что он поведет себя правильно, то — согласитесь сами — только преступник или дурак может доверить ему командование.
— Именно, именно… — Елена Марковна сняла очки и быстро пощелкала дужками. Полковник сдержал улыбку, — жест был знакомый: Таня часто вооружалась его очками и с важным видом изображала свою классную руководительницу. — Ну хорошо, Александр Семенович. Вот вы служите с командиром икс в течение двух лет. После этого вас просят дать ему характеристику. Сумеете ли вы ее написать? Успеваете ли вы за два года изучить психологию своего подчиненного?
— Как правило, для этого не нужно двух лет. Если, разумеется, товарищ икс не скрывает каких-либо особенностей своей психологии сознательно.
— Конечно. Теперь такой деликатный вопрос, Александр Семенович. Таня живет у вас четыре с половиной года. Она ведь, если память мне не изменяет, приехала из Москвы осенью тридцать шестого? Ну, вот видите, это в два раза больше того срока, о котором мы сейчас говорили. Если я попрошу вас сесть за стол и написать подробную психологическую характеристику вашей племянницы, — вы сумеете это сделать?
Полковник нахмурился. Он рассеянно похлопал себя по карманам, достал непочатую коробку «Казбека» и ногтем взрезал бандероль. Закурив, он улыбнулся несколько растерянно:
— Признаться, вы меня просто захватили врасплох…
— Врасплох? После четырех с половиной лет?
— Хм… законный упрек, Елена Марковна, вполне, к сожалению, законный… но, видите ли, психология ребенка…
— Бог с вами, мы говорим о взрослой девушке.
— Тем более. Я сказал, что двух лет достаточно, имея в виду людей общей со мной профессии, ну и… словом, хорошо известных мне людей.
Классная руководительница подняла брови:
— Я полагаю, что собственная племянница тоже в какой-то степени вам известна, Александр Семенович. Впрочем, здесь мы все виноваты в равной море. Этот разговор должен был произойти по крайней мере год назад. Да, я знаю — весь прошлый учебный год вы отсутствовали. Может быть, нужно было поговорить с вами еще раньше; в конце концов, характер Тани начал формироваться лет с пятнадцати…
— У вас есть какие-нибудь прямые опасения по этому поводу? — негромко спросил полковник, забыв о своей папиросе, которая продолжала дымиться в его пальцах.
— Как вам сказать… — медленно отозвалась Елена Марковна, пощелкивая очками. — Опасения — это, может быть, слишком уж сильно сказано… впрочем, в какой-то степени — да. Это сложный вопрос, Александр Семенович. Я давно думала о разговоре с вами, была к нему готова, а сейчас я как-то даже не могу сразу сформулировать, что именно меня как педагога беспокоит в Тане. Видите ли… прежде всего, в данном случае мы имеем дело с незаурядной натурой. Это явно. Незаурядной и в хорошем, и в том, что — при известном стечении обстоятельств — может оказаться плохим. Вы, очевидно, хотите задать вопрос, в чем конкретно. Я повторяю, что ответить на это не так просто. Прежде всего, у девочки несколько не по возрасту развита эмоциональная сфера. Высокая восприимчивость, склонность к неограниченной фантазии, бесконтрольное чтение — очевидно, все это сыграло свою роль. Это качество не совсем желательно, хотя само по себе оно не дает еще серьезного основания для опасений. Но у вашей племянницы к этому прикладывается еще и явный недостаток самоконтроля. Александр Семенович, Таня избалована не только материально. Это еще полбеды, от такой избалованности обычно излечивает сама жизнь, и урок идет только на пользу. Гораздо опаснее избалованность другого порядка — избалованность, я бы сказала, душевная. Вы меня понимаете?
— Д-да… — Полковник бросил в пепельницу погасшую папиросу и покачал головой. — Боюсь, что понимаю.
— Бояться не стоит, я вам говорю, ничего страшного. Поверьте, что если бы у нас были действительно серьезные опасения относительно Тани, то я все-таки поговорила бы с вами раньше. Дело не в этом, Таня ничего плохого не делает и, надеюсь, не станет делать. Но… она нуждается в очень твердом руководстве. Такая натура, будучи предоставлена самой себе, может легко свернуть в любую сторону. Достаточно, чтобы ей захотелось пойти именно в эту сторону, а не в другую, и она свернет. Не задумываясь над тем, куда это может привести. Опять-таки повторю: это вовсе не значит, что это непременно случится. Однако мы обязаны предусматривать все возможности, не правда ли… Таня не привыкла считаться с тем, как на ее поступки смотрят окружающие. Раньше это выражалось в шалостях, она даже щеголяла своей славой этакой сорвиголовы. Что ж, мы, педагоги, привыкли смотреть на такие вещи снисходительно. Но если это качество не проходит с возрастом, то в дальнейшем оно начинает проявляться в вещах более серьезных. Вы, очевидно, в курсе тех неприятностей, которые она имела не так давно со своим отрядом…
— Конечно. Я с ней говорил, осудил ее поведение, но, между нами должен сказать, на мой взгляд, Татьяна не заслужила того взыскания, которое было на нее наложено.
— Пожалуй, — согласилась Елена Марковна. — Видите ли, комсомольская организация принимает решения, самостоятельно, без консультации с нами. Вы это, очевидно, знаете. Скажу вам больше: руководительница того класса, в котором Таня вела пионерскую работу, была очень огорчена ее отстранением. Но факт остается фактом — в проведении этой работы Таня очень мало считалась с обстоятельствами момента и вытекающими отсюда требованиями. Она сама сочла правильным поступать так, и она так и поступала. Другой вопрос — была ли она объективно права. Допустим — да. Но ведь в ее возрасте можно понимать, что кроме объективной правоты есть еще и целый ряд других факторов, с которыми нельзя не считаться. А Таня не считается ни с чем. И я боюсь, Александр Семенович, что для нее вообще не существует понятия дисциплины. Если она сейчас хорошо учится, то это не потому, что так нужно, а только потому, что ей так хочется. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в учебе Таня ищет сейчас утешения после своей неудачи с пионерской работой. А ведь в дальнейшем — ну, хотя бы в вузе — у нее могут быть и более серьезные неудачи, и опасные способы утешения…
Полковник, хмурясь, барабанил пальцами по краю стола. За дверьми кабинета залился звонок, минуту спустя коридоры затопил обычный шум начавшейся перемены.
— Мне очень тяжело все это слышать, — сказал полковник. — Те качества Татьяны, о которых вы сейчас говорили, в общем, не являлись для меня тайной… Откровенно говоря, я не придавал им такого серьезного значения. Конечно, какой из меня воспитатель… Детей я вообще не знаю, но дети слишком уж тихие мне всегда казались какими-то малосимпатичными. Поэтому я был даже рад, что Татьяна росла сорванцом. Разумеется, учитывай я возможные последствия… впрочем, что я вообще мог сделать? По сути дела, единственным ее воспитателем дома была наша соседка — простая женщина, пожилая уже… знаете, есть такие женщины из народа, которые не имеют образования и до всего доходят своим умом, причем доходят как-то удивительно здраво и верно. Я знаю ее уже много лет… Ее сыновья служили со мной. Когда я привез Татьяну из Москвы, Зинаида Васильевна приняла ее буквально как родную — обещала мне присматривать за ней и так далее. Как-то получилось так, что я с тех пор вообще воспитанием Татьяны не занимался. Во-первых, я этого не умею, во-вторых, у меня никогда не хватало на это времени, а в-третьих, у меня постепенно сложилось такое представление, что Татьяну воспитывают и без меня… в школе, прежде всего, и, затем вот наша мать-командирша. Мы ее зовем матерью-командиршей. Очевидно, здесь был какой-то промах… Мне только сейчас пришло в голову, что Татьяна вряд ли вообще принимала всерьез все то, что говорила Зинаида Васильевна. Молодежь ведь вообще относится к старшим снисходительно, а тут еще чужая женщина, и женщина к тому же необразованная… Тут могло даже появиться чувство собственного превосходства, особенно в свете того, что вы сейчас сказали. Надо признать, что свою незаурядность Татьяна, по-видимому, прекрасно сознает. Правда, я никогда не замечал, чтобы это проявлялось в форме какой-нибудь такой заносчивости, высокомерия к окружающим. Но вполне возможно, в глубине души она сознавала себя выше Зинаиды Васильевны и, следовательно, не считала себя обязанной полностью следовать ее указаниям… хотя она никогда не обижалась на выговоры… Иногда даже, как мне стало известно, Зинаида Васильевна наказывала ее… э-э-э… собственноручно и довольно чувствительно. — Полковник улыбнулся. — Что вы хотите, простая женщина, у нее свои методы. Даже на это Татьяна, насколько мне известно, не обижалась. Так что внешне, вы понимаете, все выглядело нормально. Да, вы мне сегодня сказали много нового… и неожиданного.
— Какую я сделала глупость, не поговорив с вами раньше, — помолчав, сказала Елена Марковна. — Как справляется Таня с домашними обязанностями?
— Насколько я понимаю, неплохо. У нас уже три месяца нет прислуги…
— Это мне известно. Таня сама решила обходиться без домработницы?
— Видите ли… мысль подала она, но я не уверен, что по собственной инициативе.
— По чьей же тогда?
Полковник пожал плечами:
— Мне показалось неудобным спросить ее об этом. Могу лишь догадываться: на Татьяну имеют большое влияние два человека — Людмила Земцева и… также известный вам Сергей Дежнев. Возможно, мысль подал кто-либо из них.
— Да, возможно. Кстати, Александр Семенович. Как вы относитесь к дружбе между вашей племянницей и Дежневым? Вам известно, что это уже, по сути дела, нечто большее, чем просто дружба?
— Да, я это знаю, — кивнул полковник. — Елена Марковна, в связи с этим я хочу задать вам очень серьезный вопрос. Он настолько серьезен, что я просто не чувствую себя вправе решать его, не посоветовавшись с педагогом. Дело в том, что несколько месяцев назад, точнее, в конце прошлого года, я узнал, что моя племянница и Дежнев решили… э-э-э… сочетаться браком. Разумеется, после окончания школы.
— Ну да, — спокойно сказала Елена Марковна. — Простите, я вас прерву. Вы узнали об этом случайно или Таня сама с вами говорила?
— Со мной говорил Сергей. Татьяна долго собиралась, но так и не отважилась. — Полковник подавил улыбку. — И молодой человек, так сказать, перехватил инициативу.
— Так. И что же?
— Ну… я пока не сказал ни да, ни нет. Вообще-то мое согласие не имеет в данном случае такого уж решающего значения, я это прекрасно понимаю. Молодежь в таких делах поступает по-своему. Но, в конце концов, мне важно решить этот вопрос для самого себя. Если я твердо сочту этот брак нежелательным, то, по крайней мере, постараюсь всеми доводами рассудка их отговорить. Трудность в том, что сам я ни к какому решению так и не пришел, хотя думал об этом много. Вот я и прошу вашего совета. Как поступили бы на моем месте вы? Скажем, будь Татьяна вашей дочерью?
— Простите, товарищ Вейсман еще не пришла? — спросил он, приоткрыв дверь.
— Я здесь, — отозвалась из угла классная руководительница. — Ко мне? А-а, Александр Семенович, пожалуйста…
— Приветствую вас, Елена Марковна. Я получил ваше…
— Да, да, я очень хотела вас видеть. — Елена Марковна сложила в шкаф кипу старых классных журналов и поздоровалась с полковником. — Может быть, мы пройдем в кабинет Геннадия Андреевича? Его сейчас нет, там удобнее будет побеседовать без помех… С самого начала хочу вас успокоить, — улыбнулась она, входя вместе с полковником в директорский кабинет. — Родители обычно воспринимают всякое приглашение в школу как прелюдию к жалобам на плохое поведение или неуспеваемость… Садитесь, Александр Семенович, здесь можно даже курить. В данном случае вы их не услышите, я хотела поговорить с вами о другом. Таня сейчас, кажется, окончательно выправилась.
— Несколько поздновато, — улыбнулся полковник.
— Ну, это никогда не бывает поздно. Лучше плохо начать и хорошо кончить, чем наоборот. Нет, я Таней очень довольна. И не только я одна, вообще она сейчас молодцом. Позавчера прочитала отличный реферат по литературе, Сергей Митрофанович был просто в восторге — разумеется, он высказывал его в учительской… Таню вообще в глаза хвалить не рекомендуется. Вы этого не замечали?
— Собственно, я… мой принцип — вообще никого в глаза не хвалить, никого и ни за что. Ну, высказать… э-э-э… одобрение — это другое дело. Тем более с Татьяной.
— Да, это правильный принцип. Не знаю, разумеется, насколько он оправдывает себя в армии — очевидно, да, если вы его применяете, но в школе безусловно. Так вот, Александр Семенович, в некоторой связи с этим… Скажите, вам, очевидно, приходится иногда писать характеристики подчиненных вам командиров? Не знаю, как это у вас делается. Можно написать более или менее формально — ну, что человек исполнителен, соответствует занимаемой должности, хорошо справляется со служебными поручениями и общественными нагрузками и так далее. Можно, очевидно, дать характеристику более углубленную — с известным анализом характера человека, исходя из этого — с прогнозами относительно того, как он поведет себя в тех или иных обстоятельствах, — словом, это будет уже характеристика психологическая. Не так ли? Этим вам приходилось когда-нибудь заниматься?
Полковник улыбнулся:
— Видите ли, Елена Марковна… Если я правильно вас понимаю, то этим нам приходится заниматься всегда и в первую очередь. Речь всегда идет именно о том, как человек поведет себя в тех или иных обстоятельствах. Если нет полной уверенности в том, что он поведет себя правильно, то — согласитесь сами — только преступник или дурак может доверить ему командование.
— Именно, именно… — Елена Марковна сняла очки и быстро пощелкала дужками. Полковник сдержал улыбку, — жест был знакомый: Таня часто вооружалась его очками и с важным видом изображала свою классную руководительницу. — Ну хорошо, Александр Семенович. Вот вы служите с командиром икс в течение двух лет. После этого вас просят дать ему характеристику. Сумеете ли вы ее написать? Успеваете ли вы за два года изучить психологию своего подчиненного?
— Как правило, для этого не нужно двух лет. Если, разумеется, товарищ икс не скрывает каких-либо особенностей своей психологии сознательно.
— Конечно. Теперь такой деликатный вопрос, Александр Семенович. Таня живет у вас четыре с половиной года. Она ведь, если память мне не изменяет, приехала из Москвы осенью тридцать шестого? Ну, вот видите, это в два раза больше того срока, о котором мы сейчас говорили. Если я попрошу вас сесть за стол и написать подробную психологическую характеристику вашей племянницы, — вы сумеете это сделать?
Полковник нахмурился. Он рассеянно похлопал себя по карманам, достал непочатую коробку «Казбека» и ногтем взрезал бандероль. Закурив, он улыбнулся несколько растерянно:
— Признаться, вы меня просто захватили врасплох…
— Врасплох? После четырех с половиной лет?
— Хм… законный упрек, Елена Марковна, вполне, к сожалению, законный… но, видите ли, психология ребенка…
— Бог с вами, мы говорим о взрослой девушке.
— Тем более. Я сказал, что двух лет достаточно, имея в виду людей общей со мной профессии, ну и… словом, хорошо известных мне людей.
Классная руководительница подняла брови:
— Я полагаю, что собственная племянница тоже в какой-то степени вам известна, Александр Семенович. Впрочем, здесь мы все виноваты в равной море. Этот разговор должен был произойти по крайней мере год назад. Да, я знаю — весь прошлый учебный год вы отсутствовали. Может быть, нужно было поговорить с вами еще раньше; в конце концов, характер Тани начал формироваться лет с пятнадцати…
— У вас есть какие-нибудь прямые опасения по этому поводу? — негромко спросил полковник, забыв о своей папиросе, которая продолжала дымиться в его пальцах.
— Как вам сказать… — медленно отозвалась Елена Марковна, пощелкивая очками. — Опасения — это, может быть, слишком уж сильно сказано… впрочем, в какой-то степени — да. Это сложный вопрос, Александр Семенович. Я давно думала о разговоре с вами, была к нему готова, а сейчас я как-то даже не могу сразу сформулировать, что именно меня как педагога беспокоит в Тане. Видите ли… прежде всего, в данном случае мы имеем дело с незаурядной натурой. Это явно. Незаурядной и в хорошем, и в том, что — при известном стечении обстоятельств — может оказаться плохим. Вы, очевидно, хотите задать вопрос, в чем конкретно. Я повторяю, что ответить на это не так просто. Прежде всего, у девочки несколько не по возрасту развита эмоциональная сфера. Высокая восприимчивость, склонность к неограниченной фантазии, бесконтрольное чтение — очевидно, все это сыграло свою роль. Это качество не совсем желательно, хотя само по себе оно не дает еще серьезного основания для опасений. Но у вашей племянницы к этому прикладывается еще и явный недостаток самоконтроля. Александр Семенович, Таня избалована не только материально. Это еще полбеды, от такой избалованности обычно излечивает сама жизнь, и урок идет только на пользу. Гораздо опаснее избалованность другого порядка — избалованность, я бы сказала, душевная. Вы меня понимаете?
— Д-да… — Полковник бросил в пепельницу погасшую папиросу и покачал головой. — Боюсь, что понимаю.
— Бояться не стоит, я вам говорю, ничего страшного. Поверьте, что если бы у нас были действительно серьезные опасения относительно Тани, то я все-таки поговорила бы с вами раньше. Дело не в этом, Таня ничего плохого не делает и, надеюсь, не станет делать. Но… она нуждается в очень твердом руководстве. Такая натура, будучи предоставлена самой себе, может легко свернуть в любую сторону. Достаточно, чтобы ей захотелось пойти именно в эту сторону, а не в другую, и она свернет. Не задумываясь над тем, куда это может привести. Опять-таки повторю: это вовсе не значит, что это непременно случится. Однако мы обязаны предусматривать все возможности, не правда ли… Таня не привыкла считаться с тем, как на ее поступки смотрят окружающие. Раньше это выражалось в шалостях, она даже щеголяла своей славой этакой сорвиголовы. Что ж, мы, педагоги, привыкли смотреть на такие вещи снисходительно. Но если это качество не проходит с возрастом, то в дальнейшем оно начинает проявляться в вещах более серьезных. Вы, очевидно, в курсе тех неприятностей, которые она имела не так давно со своим отрядом…
— Конечно. Я с ней говорил, осудил ее поведение, но, между нами должен сказать, на мой взгляд, Татьяна не заслужила того взыскания, которое было на нее наложено.
— Пожалуй, — согласилась Елена Марковна. — Видите ли, комсомольская организация принимает решения, самостоятельно, без консультации с нами. Вы это, очевидно, знаете. Скажу вам больше: руководительница того класса, в котором Таня вела пионерскую работу, была очень огорчена ее отстранением. Но факт остается фактом — в проведении этой работы Таня очень мало считалась с обстоятельствами момента и вытекающими отсюда требованиями. Она сама сочла правильным поступать так, и она так и поступала. Другой вопрос — была ли она объективно права. Допустим — да. Но ведь в ее возрасте можно понимать, что кроме объективной правоты есть еще и целый ряд других факторов, с которыми нельзя не считаться. А Таня не считается ни с чем. И я боюсь, Александр Семенович, что для нее вообще не существует понятия дисциплины. Если она сейчас хорошо учится, то это не потому, что так нужно, а только потому, что ей так хочется. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в учебе Таня ищет сейчас утешения после своей неудачи с пионерской работой. А ведь в дальнейшем — ну, хотя бы в вузе — у нее могут быть и более серьезные неудачи, и опасные способы утешения…
Полковник, хмурясь, барабанил пальцами по краю стола. За дверьми кабинета залился звонок, минуту спустя коридоры затопил обычный шум начавшейся перемены.
— Мне очень тяжело все это слышать, — сказал полковник. — Те качества Татьяны, о которых вы сейчас говорили, в общем, не являлись для меня тайной… Откровенно говоря, я не придавал им такого серьезного значения. Конечно, какой из меня воспитатель… Детей я вообще не знаю, но дети слишком уж тихие мне всегда казались какими-то малосимпатичными. Поэтому я был даже рад, что Татьяна росла сорванцом. Разумеется, учитывай я возможные последствия… впрочем, что я вообще мог сделать? По сути дела, единственным ее воспитателем дома была наша соседка — простая женщина, пожилая уже… знаете, есть такие женщины из народа, которые не имеют образования и до всего доходят своим умом, причем доходят как-то удивительно здраво и верно. Я знаю ее уже много лет… Ее сыновья служили со мной. Когда я привез Татьяну из Москвы, Зинаида Васильевна приняла ее буквально как родную — обещала мне присматривать за ней и так далее. Как-то получилось так, что я с тех пор вообще воспитанием Татьяны не занимался. Во-первых, я этого не умею, во-вторых, у меня никогда не хватало на это времени, а в-третьих, у меня постепенно сложилось такое представление, что Татьяну воспитывают и без меня… в школе, прежде всего, и, затем вот наша мать-командирша. Мы ее зовем матерью-командиршей. Очевидно, здесь был какой-то промах… Мне только сейчас пришло в голову, что Татьяна вряд ли вообще принимала всерьез все то, что говорила Зинаида Васильевна. Молодежь ведь вообще относится к старшим снисходительно, а тут еще чужая женщина, и женщина к тому же необразованная… Тут могло даже появиться чувство собственного превосходства, особенно в свете того, что вы сейчас сказали. Надо признать, что свою незаурядность Татьяна, по-видимому, прекрасно сознает. Правда, я никогда не замечал, чтобы это проявлялось в форме какой-нибудь такой заносчивости, высокомерия к окружающим. Но вполне возможно, в глубине души она сознавала себя выше Зинаиды Васильевны и, следовательно, не считала себя обязанной полностью следовать ее указаниям… хотя она никогда не обижалась на выговоры… Иногда даже, как мне стало известно, Зинаида Васильевна наказывала ее… э-э-э… собственноручно и довольно чувствительно. — Полковник улыбнулся. — Что вы хотите, простая женщина, у нее свои методы. Даже на это Татьяна, насколько мне известно, не обижалась. Так что внешне, вы понимаете, все выглядело нормально. Да, вы мне сегодня сказали много нового… и неожиданного.
— Какую я сделала глупость, не поговорив с вами раньше, — помолчав, сказала Елена Марковна. — Как справляется Таня с домашними обязанностями?
— Насколько я понимаю, неплохо. У нас уже три месяца нет прислуги…
— Это мне известно. Таня сама решила обходиться без домработницы?
— Видите ли… мысль подала она, но я не уверен, что по собственной инициативе.
— По чьей же тогда?
Полковник пожал плечами:
— Мне показалось неудобным спросить ее об этом. Могу лишь догадываться: на Татьяну имеют большое влияние два человека — Людмила Земцева и… также известный вам Сергей Дежнев. Возможно, мысль подал кто-либо из них.
— Да, возможно. Кстати, Александр Семенович. Как вы относитесь к дружбе между вашей племянницей и Дежневым? Вам известно, что это уже, по сути дела, нечто большее, чем просто дружба?
— Да, я это знаю, — кивнул полковник. — Елена Марковна, в связи с этим я хочу задать вам очень серьезный вопрос. Он настолько серьезен, что я просто не чувствую себя вправе решать его, не посоветовавшись с педагогом. Дело в том, что несколько месяцев назад, точнее, в конце прошлого года, я узнал, что моя племянница и Дежнев решили… э-э-э… сочетаться браком. Разумеется, после окончания школы.
— Ну да, — спокойно сказала Елена Марковна. — Простите, я вас прерву. Вы узнали об этом случайно или Таня сама с вами говорила?
— Со мной говорил Сергей. Татьяна долго собиралась, но так и не отважилась. — Полковник подавил улыбку. — И молодой человек, так сказать, перехватил инициативу.
— Так. И что же?
— Ну… я пока не сказал ни да, ни нет. Вообще-то мое согласие не имеет в данном случае такого уж решающего значения, я это прекрасно понимаю. Молодежь в таких делах поступает по-своему. Но, в конце концов, мне важно решить этот вопрос для самого себя. Если я твердо сочту этот брак нежелательным, то, по крайней мере, постараюсь всеми доводами рассудка их отговорить. Трудность в том, что сам я ни к какому решению так и не пришел, хотя думал об этом много. Вот я и прошу вашего совета. Как поступили бы на моем месте вы? Скажем, будь Татьяна вашей дочерью?