– Янь! – захихикал Глава, скалясь словно череп. Некоторые из его зубов были заточены на конус.
– Янь! – прокудахтал он, разрывая на себе одежду и закатив глаза.
– Янь! – выкрикнул он, ударяя в поднос. – Элма янь не помогла! Янь Бессмертия!
– Я тоже хочу получить янь Большого Волосатого Существа, – сказал Головорез.
Старик заворчал и вернулся к своей пище.
Перед Драконьим Троном стоял столик из красного дерева. На нём располагался серебряный поднос. Лишённый кожи, венчающий его череп был разбит словно яйцо.
Содержимым черепной коробки был наполовину съеденный мозг. Глаза элмы были широко раскрыты от предсмертного ужаса.
Залитый и пахнущий кровью халат Главы был разорван. Его дюймовые ногти загибались, подобно когтям. Он вяло выковыривал мозг своим ножом-янь, поднося кашицу ко рту серебряными палочками. По щекам старика стекали слёзы, и в то же время он хихикал.
Если бы Головорез мог поступить так, как ему хотелось, он бы перерезал Главе горло. Ему не терпелось поместить череп деда в один ряд с предшествовавшими Главами. К несчастью, Код Успеха был весьма строг и подкреплялся Внутренним Советом Восьмидесятилетних, которые были преданы Чингхо.
– Его смерть должна быть естественной, – предупредил Чанг Чонг. Совет всё ещё обладал властью. Он владел акциями Главы.
Какая ирония судьбы, Головорез был благодарен Коду, зная, как Внутренний Совет относится к нему. Происшествие в лаборатории Дэниэльс явилось испытанием их терпимости, но не произошло ничего похожего на то, что он заслужил после своего возвращения. По-прежнему он старший сын, а они консервативны, поэтому, хоть и скрипя сердцем, совет подчинится правилам. Первый родившийся сын является Главой. И наследуется его первым сыном. В течение двенадцати тысячелетий это было Путём "Фанквань Чжу". Если верить мифу.
– Янь! – взвизгнул Глава, колотя по подносу. Раскрытый череп и покалеченный мозг разлетелись по полу. Истерически хохоча, он стал царапать своё лицо.
Головорез улыбнулся.
Несколько дней – может быть неделя – и дедушка будет мёртв.
Как новый Глава, он станет владельцем акций.
Кампания станет принадлежать ему и будет делать всё, как он того пожелает.
Упорядоченная и модернизированная, она будет смотреть в двадцать первый век.
В том случае, если у них ещё будет будущее через неделю.
– Дедушка, твой страх за право наследования привёл нас к краю пропасти.
Не попытайся ты сделать беременной ту женщину, министр Ки не получил бы карты.
Без карты конная полиция не узнала бы о наших планах.
Сегодня в полдень, ничего не говоря Онгу, Чандлер выехал в Пекин.
Из-за тебя наше перемещение в Канаду поставлено под угрозу. Если бы ты не вмешался, Ки вскоре был бы мёртв. Теперь же он постарается использовать в своих целях КККП.
Мы должны помешать этому до того, как исследуем Виндиго-Маунтин. Без ДНК всё равно у нас нет никакого будущего.
Если я убью Чандлера, в дело вмешаются конные. Не будет никакой второй экспедиции на гору.
Если я ничего не стану делать, Ки свяжется с ними. И снова – никакой экспедиции.
Единственный способ выиграть время – это привести полицию в замешательство. А единственный способ сделать это – это лишить Чандлера разума.
"Наше самое жестокое наказание", ты учил меня, "это убить девять поколений семьи. От пра-пра-прадедов до пра-праправнуков мы всем перерезаем горло, чтобы стереть семью с лица Земли".
Завтра я использую Путь "Фанквань Чжу".
Сегодня ночью я вылетаю в Роузтаун, Саскачеван.
ТЯНЬШАНЬСКАЯ РЕЗНЯ
Пекин
вторник, 24 марта, 8:10 утра
Китай.
Коммунистический Китай.
Трудно поверить, что смерти Мэрдока, Максвелла и Дэниэльс привели его сюда.
Сюда, в город монголов, Минь, маньчжуров и Мао.
Сюда, в северную столицу Чингисхана.
Чандлер, стоя на балконе своего номера в пекинском отеле, завтракал апельсином и думал о Кэрол. Минувшей ночью "жёлтый ветер" задувал среди хатонгов, засыпая Пекин серой пылью из пустыни Гоби. За унылыми жилыми зданиями, окружавшими столицу, синие горы указывали на край Северо-Китайской равнины. Высоко над красновато-коричневыми крышами Запретного Города, над площадью Таньаньмынь реяли раскрашенные воздушные змеи.
Китай.
Красный Китай.
Удастся ли ему здесь сорвать маску с Эвана Квана?
К югу от площади Таньаньмынь ворота Кьянмен раньше разделяли Внутренний и Внешний город, защищая императора от тех, кому, как считалось, он служил.
Сегодня стена, примыкавшая к воротам, исчезла, уступив место красным лозунгам и портретам Мао. Но в хатонгах Внешнего города продолжал жить старый Китай.
Каждый хатонг обладал своей собственной историей. В Пекине насчитывалось три тысячи мелких улочек, большинство из которых было такими узкими, что по ним могли проехать только ручные тележки. Все они были одноэтажными, так как никто не должен был смотреть сверху вниз на императора в его паланкине. В Переулке Мокрых Нянь кормилицы вскармливали грудью императорских детей. В Цветочном Переулке вдовствующая императрица покупала шёлковые лепестки. В Стиральном Переулке сплетницы имели обыкновение судачить о делах императорской семьи. В Переулке Травяного Тумана пытки превратились в искусство.
Пекин – это город, в котором десять миллионов человек раскатывают на пяти миллионах велосипедов. Этим утром его широкие проспекты и трёхполосные бульвары являли собой голубовато-серые потоки крутящихся колёс. В хатонгах, между тем, время застыло на месте. В них над запертыми воротами, за которыми теснились домики с бумажными окнами, вился дым от очагов, над которыми готовился завтрак.
Цинк наблюдал за стариком, упражнявшимся в тай-ши.
Двумя переулками дальше ребёнок с обезьянкой играл на флейте.
Мимо прошли трое мужчин с поклажей на спинах, засунув руки в рукава и время от времени сплёвывая.
Его внимание привлекла женщина в соседнем хатонге.
Сперва он решил, что она больна, судя по тому, как она шаталась.
Затем он увидел, что её перевязанные ноги были длиной всего около трёх дюймов. 10:00 утра Пекинская штаб-квартира Гон Ан Чжу своим фасадом выходила на восточную стену Запретного города. Чан, отвозивший Чандлера в аэропорт Ванкувера, коротко рассказал ему о китайском бюро общественной безопасности. Теперь, сидя в иностранном отделе в ожидании министра Ки, под взглядами тандема портретов Дэн Сяопина и Мао, Цинк вспоминал речь Эрика по поводу полиции Красного Китая.
До Коммунистической революции 1949 года Силы Общественной Безопасности расправлялись со сторонниками гоминдана. Как только армия Чан Кайши стала отступать, они обратились к тем, кто совершил преступления перед Освобождением ("лицам с контрреволюционным прошлым") и в последующее время ("активным контрреволюционерам").
Гон Ан Чжу была организована в 1955 году. Ки Юксиань, друг Мао со времени Длинного Марша, стал министром китайской полиции. В том же году он выступил с речью по "Радио Пекин". "Глаза масс сияют, словно снег. Они сообщают мне обо всём подозрительном. Не думайте, что я не знаю, что вы делаете. Я знаю, товарищи".
В годы Бамбукового Занавеса Ки был окутан тайной. На его характер наложила свой отпечаток тюрьма, из которой он бежал.
В номере 13 по Тсао Лэн Тсэ Хатонг, в Тюрьме Переулка Травяного Тумана насильственно начала проводиться линия партии.
– Люди совершают преступления, – заявил Ки публике, – потому, что у них в голове имеются дурные мысли. Моя функция состоит в том, чтобы избавить их от таких мыслей, и, таким образом, сделать из них новых людей.
Первым шагом в создании нового человека явилось создание Групп Обучения.
Ежедневно в каждой камере организовывалось собрание для вдалбливания руководящих слов Председателя Мао. "Повернувшись лицом к правительству, мы должны вместе учиться и следить друг за другом". Оступившиеся сделали второй шаг, известный под названием Борьба.
Всё начиналось с того, что нарушитель стоял в тюремном дворе, окружённый орущими глотками. "Признавайся!" – требовала толпа, встречая его ответы грубыми насмешками. Позже его отводили в Зал Допросов. Это был бесконечный коридор с тёмно-зелёными дверями с висевшими на них табличками: "52 комната", "63 комната" и т д. Из комнат доносились крики, угрозы, рыдания.
Каждая комната для допроса представляла собой строгое помещение с белыми стенами и кафельным полом. Два стола, разделённые деревянным шкафчиком с красной звездой наверху, стояли повёрнутые лицом к стулу заключённого. Яркие флуоресцентные лампы светили в спину офицерам, сидевшим за столами, безликим партийным функционерам в тёмно-синей форме. Над ними развевался красный флаг с белой надписью: "Снисходительность к тем, кто сознаётся. Суровость к тем, кто отпирается. Вознаграждение тем, кто заслуживает большой благодарности". В спину заключённого смотрел портрет Мао.
Часами, днями, иногда неделями продолжалось промывание мозгов. Допрашивающие были натасканы Ки. "Заключённые делятся на "зубную пасту" и "водяные краны".
Заключённого-"зубную пасту" нужно периодически выдавливать, чтобы заставить его говорить. Заключённого-"водяной кран" нужно один раз как следует встряхнуть, и из него всё польётся наружу. Насколько сильно давить и встряхивать – зависит от конкретного человека".
Самых упорных провинившихся отволакивали в подземную камеру. Там сперва имперские палачи, затем палачи гоминдана, а теперь – коммунистические палачи, совершенствовали своё искусство.
Главным аттракционом камеры являлась "тигровая лавка" – висячая платформа, которая перегибалась, причиняя мучения пытаемому. В первую очередь ломались кости таза узника, привязанного к ней, затем наступала очередь остальных частей скелета. Полотенце и ведро были сродни китайской пытке водой: не капли, падающие на лоб, что оказывало психологическое действие, а медленное удушение влажной тканью, обёрнутой вокруг лица. Бамбуковые побеги и раскалённые докрасна вилки также были в ходу.
Когда Мао распустил в шестидесятых годах Красную Гвардию, Ки провёл некоторое время в своей собственной тюрьме.
– За что? – спросил Цинк.
– За своё "буржуазное прошлое".
– Что это означает?
Эрик пожал плечами.
– Партийный термин.
– Кто его освободил?
– Дэн Сяопин. Другой друг дней юности, ставший жертвой "культурной революции".
Когда Мао в 76-м умер, Дэн взял верх. Звезда Ки взошла ещё раз. Он прошёл весь путь к Управляющей группе по делам политики и законности при Центральном Комитете. Он не только контролирует тюрьмы и полицию, но и является третьим человеком в Политбюро. Это крепкий сукин сын.
Мужчина, который, хромая, вошёл в иностранный отдел, не выглядел крепким. Он выглядел как человек, которому осталось жить не больше недели. Его иссохшее тело было согнуто и опиралось на трость. Рот был перекошен после инсульта.
Пожелтевшее от болезни печени лицо кривилось от боли. Сегодня он сменил свой маоистский мундир на плохо сидящий костюм – верный признак того, что Красный Китаец чего-то хочет от Запада. "Он похож на бумажного тигра", – подумал Чандлер.
Так же, как и его хозяин, кабинет Ки был опустошённым. Там, где ещё вчера висели фотографии Никсона, Тэтчер и Мао, виднелись жёлтые пятна на выцветшей на солнце стене. Свидетельства его партийной жизни были упакованы в ящики; пустой стол и пара стульев – вот всё, что осталось.
– Рак печени, – сказал Ки, закрывая за собой дверь. – Завтра приезжает мой приемник, а я отправляюсь на покой.
Чандлер промолчал.
Что тут было говорить?
Пропасть между ними была слишком широкой.
Он удивился, где это Ки выучил английский с таким сильным британским акцентом.
– Я разговаривал сегодня утром с инспектором Чаном. Состояние моего здоровья заставляло откладывать нашу беседу до сегодняшнего дня. Мы говорили о ваших убийствах и Виндиго-Маунтин. Меня радует, что вы разделяете мой интерес к Квану Кок-су.
Ки вытащил из ящика стола какие-то фотографии. Когда они с Чандлером сели, свет, отразившийся от крыш Запретного города, упал на их поверхность.
– В то, что я должен рассказать, вы, возможно, не поверите. Если бы я не пережил этого, я бы и сам не поверил. Только рассказав вам правду, я достигну своей цели. Искореню владельцев "Фанквань Чжу".
Ки протянул ему одно фото из пачки. На нём был изображен молодой азиат, подающий с задней линии, Королевский колледж и Математический мост на заднем плане.
– Узнаёте?
– Оксфорд? – сказал Цинк.
– Кэмбридж. 1933 год. Год моего окончания университета.
Следующую фотографию Цинк уже видел раньше – в «Тайме» или «Ньюсуик» – каком-то из этих журналов. Босоногие крестьяне шагают вслед за серпом и молотом, возглавляемые Мао Цзэдуном и двумя отрядами.
– Я, – сказал Ки, – один из тех, кто обут.
– Какой это год? – 1935. Во время Длинного Марша.
На третьей был домик в классическом китайском стиле, со склонившимися ивами и украшенными орнаментом балконами. Перед ним стоял мужчина с суровым взглядом.
– Мой отец, – сказал Ки. – Наш дом в Шанхае. Он был богатым землевладельцем с большими планами в отношении меня. Он знал, что западное образование обеспечило бы быструю карьеру во времена гоминдана. Вы знакомы с историей Китая?
– Только в общих чертах, – сказал Цинк. – С множеством пробелов.
– Император был свергнут с трона в 1911 году. Китай стал республикой под управлением Сунь Ятсена. Его правительство – гоминдан – контролировало юг страны, а императорские помещики удерживали её остальную часть. Вплоть до смерти Сунь Ятсена в 1925 году от рака Коммунистическая партия поддерживала гоминдан.
После его смерти произошёл раскол. Коммунисты стремились к социальным переменам в соответствии с марксистско-ленинской линией, а Чан Кайши настаивал на капиталистическом развитии. Он хотел этого, понукаемый привилегированной элитой и поддерживаемый своей армией, поскольку ненавидел коммунистов так же сильно, как и помещиков.
– Кван Кок-су был помещиком?
– Нет, его отец.
– Где жила их семья?
– Вблизи Шеннонхайских гор, южнее Синьсяня.
– Занимаясь медициной?
– Да, и отыскивая новые лекарства. Чан и мой отец были близкими друзьями. Оба они были против любых реформ, угрожающих их положению. В 1926 году Чан повёл свою армию на север, чтобы расправиться с помещиками. Кваны были захвачены поблизости от Сианя. Вы знаете, какое положение занимала их семья при императорском дворе?
– Они были алхимиками, служившими императору. Тот, который построил Великую Стену…
– Цинь Шихуанди. – …пожелал, чтобы они нашли эликсир бессмертия. В течение двух тысяч лет они были аптекарями в Запретном Городе.
– Отец Квана заключил сделку с Чан Кайши. В обмен на лекарство для долголетия Кванам была предоставлена возможность беспрепятственно добраться до Синьсяня.
Синьсянь – это западная провинция, между Гималаями и Тянь-Шанем. Чан тем временем осадил Шанхай.
Мужчина в форме постучал в дверь и вошёл, занося китайский чай. Разлив жасминовый напиток по чашечкам без ручек, он вышел.
– Был ли подавлен Шанхайский переворот 1927 года?
Чандлер покачал рукой.
– Напомните мне.
– Люди Чжоу Эн-Лая подстрекали рабочих на беспорядки, чтобы подорвать власть помещиков Шанхая. Промышленники, вроде моего отца, боялись того, какой урон это может нанести их делам, поэтому когда Чан пришёл, чтобы расправиться с помещиками, его армия вместо них повернула свои винтовки против коммунистов.
Пять тысяч человек было медленно удушены, когда вспыхнула гражданская война.
– Вы были свидетелем резни?
– За месяц до этого я уехал в Британию.
– Сколько вам было тогда?
– Двадцать один год.
Ки протянул Цинку две фотографии. На одной из них его отец и Чан Кайши позировали на фоне фабрики, извергающей чёрный дым.
– Она была бы моей после получения образования.
Вторая была сделана на спортивной площадке.
– Филби, Бэрджесс, Блант, Маклин и я. Маркс и Энгельс витали над Кембриджем в том году.
Ки на мгновение сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Цинк молился, чтобы он не умер, пока они были наедине.
– Дети на этой фабрике работали, словно рабы, ночью засыпая у своих машин.
Женщины были вынуждены продавать себя ради еды, а забастовки подавлялись путём обезглавливания бастующих. В сельских поместьях моего отца налоги собирались в течение шестидесяти лет во всё возрастающих размерах, принося прибыль, которая исчислялась семьюстами процентами. Должники избегали тюрьмы, посылая своих жён и детей на работу на этой фабрике. Это должно было стать моим будущим.
Чан был охвачен навязчивой идеей уничтожения коммунистов. Мао скрывался в горах на юге. Он обращал на свою сторону крестьян, вербуя добровольцев в партизанские отряды Красной Армии. "Враг побеждает, мы отступаем. Враг разбивает лагерь, мы начинаем ему досаждать. Враг устаёт, мы атакуем. Враг отступает, мы преследуем".
Я вернулся в Китай, когда истребление людей, проводившееся Чаном, достигло своего пика. Коммунисты предлагали братство и надежду. Гоминдан предлагал фабрики рабов. Мог ли я выбрать капитализм и дорогу своих предков? Или же я должен был сменить имя, забыть своё прошлое и присоединиться к революции?
Если бы вы оказались на моём месте, инспектор, что бы сделали вы?
Казалось, мы обречены были сражаться всегда, сказал Ки Цинку. Сперва против болезней и усталости во время Длинного Марша, когда только один из пяти выжил после шести тысяч миль пути к Шанхаю. Затем против гоминдана в нескончаемой гражданской войне. Затем против японцев в 1937 году. Затем против гоминдана в Битве за Чинхо…
– Когда это было? – спросил Цинк.
– В 1945-м. Битва в Тянь-шаньских горах Синьцзяна.
– Там, куда отправились Кваны после своей сделки с Чаном?
Министр кивнул.
Синьцзян – это область, объяснил Ки, по площади равная Британии, Германии, Франции и Италии вместе взятым. Две долины – когда-то бывшие огромными озёрами – сглаживают эту изрезанную пустынную территорию; Джунгария на севере, Тарим на юге, с Тянь-Шанем, лежащим между ними. У подножия вечно заснеженных вершин высотой 23000 футов дорога из Или в Урумчи проходит через Чинхо. Там у гоминдана было 15 000 штыков.
– Наш стратегический план заключался в том, чтобы захватить их врасплох, – сказал Ки. – Мой батальон должен был совершить обходной марш на север по дуге в 280 миль, чтобы отрезать дорогу к отступлению, затем наши основные силы должны были атаковать со стороны Или. Сразу после перехода через Тянь-Шань мы должны были пересечь Джунгарскую пустыню по тропе монголов, за Чинхо повернув на юг.
Мы наткнулись на место резни случайно. Чтобы пройти по горам мы разбились на группы по десять человек, надеясь избежать обнаружения с воздуха. Нашей целью в тот день было добраться до покинутого ламаистского монастыря, тропа к которому проходила по скалистому плато. Обходя зубчатую стену, мы наткнулись на трупы.
Тридцать тел, гниющих в куче. Череп каждого был вскрыт и из него был изъят мозг.
Старик сделал паузу, восстанавливая дыхание. Цинк вынужден был сосредоточиться из-за последствий инсульта министра. Только одна сторона рта Ки двигалась, когда он говорил.
– От головы до пальцев ног тела были покрыты красноватыми волосами. Всё, кроме лиц, ладоней и ступней. Лица, хотя и похожие на наши, были более примитивными.
Плоские лбы, выступающие надбровные дуги, выпирающие челюсти. Колени были полусогнутыми, как у обезьян. Ступни развернуты внутрь, с выступающими большими пальцами. Девять из них были самцами. Остальные – самки и дети. У всех самок были длинные отвисающие груди.
– Йети? – спросил Цинк, удивлённо подняв брови.
– Слишком маленькие и похожие на обезьян, – ответил Ки.
– Вы сделали фотографии?
– К несчастью, нет. Идя налегке для лазанья по горам, мы не имели фотоаппарата.
– Когда я был мальчиком, – сказал Цинк, – в каждом цирке было по несколько уродцев. "Волосатый человек" был самым обычным аттракционом.
– Здесь у нас тоже бывали "волосатые люди". Но они не похожи на тела, виденные мной.
– Что случилось с останками?
– Пошли на корм птицам. Мы ведь совершали форсированный марш по двадцать часов в день.
– Их убили Кваны?
– Так мне сказали. Гоминдан проиграл битву за Чинхо. Я допрашивал пленных.
Каждому из них был предоставлен выбор между казнью и очищением и искуплением.
Вот каким образом я узнал о причастности Кванов к резне. Они зарезали элм, как мне сказали, ради янь, якобы содержавшегося в их мозгу. Вот почему черепа, которые я видел, были вскрыты.
– Элм? – спросил Цинк.
– Волосатые существа. Кваны считали, что они являются переходным звеном между нами и Большим Волосатым Существом.
– "Существо" – это йети?
Министр кивнул.
Чандлер подавил в себе желание цинично улыбнуться. Это дело день ото дня становилось всё более грязным.
– В Чинхо я впервые столкнулся с этой семьёй. Те, кого я допрашивал, сказали, что поиск Большого Волосатого Существа был завещан им их предками. Кваны владели чиа-ку-вэн – костью-оракулом – которая сулила вечную жизнь тому, кто съест мозг Большого Волосатого Существа. Именно из-за этой кости император Кин принял их при своём дворе.
Чандлер вспомнил чиа-ку-вэн, которую они обсуждали с Лотос.
– Где, предположительно, они достали эту кость?
– От Фанквань Чжу. Сыновей Отражённого Света. Это доисторическая мифическая раса. Так же, как христиане, каждая даосская секта утверждает, что она придерживается единственно верного Пути. Кваны приспособили миф для собственного благоденствия.
– Шеннонгайя? – сказал Цинк, вспоминая, что сказал Джозеф, когда он звонил, чтобы передать свой рапорт. – Это место, где по слухам обитают йети?
– Синьцзян был древней столицей императоров Циня. Это там были найдены терракотовые солдаты. Трудясь для императорского двора, Кваны обыскали всю территорию юга Шеннонгайи. В течение трёх тысячелетий крестьяне там утверждали, что видели признаки Существа.
Шеннонгайские горы очень изрезанные и удалённые. Высотой в десять тысяч футов они занимают площадь более тысячи квадратных миль. Даже в разгар жаркого июля там преобладает зимний климат. Вершины, изобилующие легендами, благоприятствуют редким видам вроде белого медведя, голубиного дерева, стреловидного бамбука.
Шеннонг, наш первый растениевед, собирал там лекарственные растения. Из-за ступенчатости склонов ему пришлось построить помосты, чтобы добираться до растений. Мы называем такую лестницу джиа.
У Цинка промелькнуло воспоминание об одном из старых текстов, имевшихся в экспозиции Кванов. "Лечащая материя" Шеннонга", сказала Лотос.
– Семья проводила свои исследования в двух регионах, – сказал Ки. – Шенногайя являлся первым, где были найдены "зубы дракона". И ещё в Тянь-шаньских горах Синьцзяна. В Синьцзяне их приверженцы охотились на элм янь, которых скармливали императору, в качестве замены Существа. Без этого лекарства они никогда бы не пережили наших бурных прошлых лет.
– А после падения императора?
– Они продавали их элите гоминдана. Теперь они продают их самым богатым людям Гонконга. Волосатые произошли от Существ. Элмы янь, следовательно, продлевают жизнь. Эффект этого более слабый, так как они не столь дикие.
– Дикость столь важна?
– Дикость является проявлением янь. Чем более дико животное, тем сильнее получаемое от него лекарство.
– Тяньшаньская резня была устроена для того, чтобы пополнить запасы?
– Кваны стали не на ту сторону во время гражданской войны. Когда схватка началась и в Синьцзяне, им пришлось бежать. Мозг был стартовым капиталом, чтобы основать дело в Гонконге. Даосские лекарства применялись и там тоже.
– Зачем было охотиться за элмами? Почему было не вывести домашних их заместителей?
– Потому что Кван сам верил в янь, а проницательные гурманы узнали бы правду.
Дикость слабеет в неволе. На улице Кьянмен, здесь, в Пекине, есть Тонгрентанг.
Начиная с семнадцатого столетия его аптекари продавали "летний рог" для повышения детородных способностей. Летний рог заготавливают в июне, когда рога карибу покрываются бархатистым чехлом и наполняются кровью. Одна пластинка скажет аптекарю, является ли образец настоящим или же он получен от домашнего оленя, так сказать, кузена карибу. Он точно такой же, но без какого-либо янь.
– Мозг элмов доступен в ресторанах Кванов?
– Вероятно. За соответствующую плату. Их доставляют "змеиные головы".
– Змеиные головы?
– Контрабандисты. Торговцы плотью. У Кванов имеются сторонники в Синьцзяне. И лекарство и охотники по-прежнему в их распоряжении.
– Они пересылают мозги?
– Пересылают элмов. Чем свежее янь, тем сильнее лекарство.
Цинк покачал головой.
– Просто трудно поверить. Если вы говорите правду, то их клиенты – каннибалы.
– Я знаю, что это правда, – сказал Ки, – из-за болезни куру.
– Что это такое?
– Болезнь, вызывающая неудержимый хохот. Вирус, подтачивающий мозг. Он передаётся только при поедании человечины. Инкубационный период составляет тридцать лет. Врач, открывший его, получил Нобелевскую премию. «Куру» – это слово жителей Новой Гвинеи, означающее дрожание или тряску. Когда начинается её приступ, жертва теряет контроль над нервной системой. Националисты, евшие янь, хохотали вплоть до смерти.